Я вам любви не обещаю

Глава 36

Четыре года минуло с тех самых пор, как княгиня Уварова привезла внучку в Пятигорск, дабы выдать замуж за Одинцова. Четыре долгих года. Многое изменилось с тех пор. Вот уж год, как не стало неугомонной Елизаветы Петровны, и супруг Веры князь Одинцов вступил в права наследования. Почтить своим присутствием Покровское Иван Павлович так и не сподобился потому, как его самого незадолго до получения столь желанного наследства скрутила подагра, от которой он так и не оправился по сей день.

В Покровском поговаривали, что смерть княгини вовсе не была естественной, потому как здоровьем она отличалась отменным, и, что не обошлось в этом деле без её племянника. Доктор объяснил кончину старухи Уваровой остановкой сердца во сне, но вся челядь была убеждена, что это Караулов задушил тётку подушкой, не смирившись с тем, что она переписала завещание, оставив его, по сути, совершенно нищим. Сам Пётр Родионович сразу после похорон княгини исчез из поместья. Никто не озаботился его поисками, потому как имелось заключение о смерти княгини, в котором черным по белому было написано, что Елизавета Петровна скончалась в результате сердечного приступа. Правда, существовали некоторые сомнения относительно честности доктора, позволившего себе вдруг траты, несовместимые с его доходами от частной практики.

Как бы Вере не хотелось поехать в Покровское, дабы сходить на могилу своей бабки, оставить супруга на попечение прислуги, она не смогла. Совесть не позволила. А в остальном её присутствия в усадьбе не требовалось. Управляющий княгини Уваровой педантичный немец по фамилии Майер, после оглашение завещания с тем же рвением, что и ранее, стал служить новым хозяевам. Прекрасно понимая, что истинной наследницей является княгиня Одинцова, Майер все дела, касающиеся усадьбы в Покровском, вёл исключительно с Верой Николавной посредством переписки. Через него же Вера получила предложение от одного богатого промышленника, пожелавшего поселиться в старинном дворянском гнезде, выкупить у неё усадьбу, но расстаться с Покровским она не торопилась. И пусть Пятигорск пришёлся ей по душе, несмотря на то, что поначалу произвёл на неё весьма унылое впечатление, княгиня Одинцова лелеяла в душе надежду однажды вернуться в Петербургскую губернию.

Дни в Пятигорске все ещё были по-летнему жаркими, но приближение осени уже ощущалось в прохладе ночей, в синеве безоблачного неба, в редких золотых сполохах в зелёных кронах парковых деревьев. И всё же, дивно хороша была эта пора в преддверии осени, и Вера успела полюбить ясные солнечные дни, наполненные ласковым теплом, ароматом яблочного варенья, что варили в усадьбе, запасаясь на зиму.

Склонившись над книгой, молодая княгиня Одинцова, пригревшись в ласковых лучах августовского солнца, задремала на балконе собственных апартаментов, подперев кулачком нежную щеку.

— Вера Николавна, — разбудил её встревоженный голос молоденькой горничной Катюши, — там Ивану Павловичу совсем худо сделалось, — широко распахнув свои карие очи, испуганно затараторила девушка.

Отложив книгу, Вера поднялась и стремительным шагом направилась на половину супруга.

— Иван Павлович? — обратилась она к Одинцову, восседавшему в кресле с закрытыми глазами.

Одинцов был белее, чем рубаха, надетая на нём под мягкий бархатный шлафрок тёмно-синего цвета. Губы князя, плотно сжатые, выдавали неподдельное страдание.

— Верочка, пришла, — открыл он глаза. — Худо мне, Верочка, — болит так, что мочи нет, — жалобно простонал он, пытаясь взять супругу за руку.

— Где болит, Иван Павлович? — ласково обратилась к нему Вера.

— Ох, ноги крутит, мочи нет. И в груди щемит, — пожаловался Одинцов.

— Я за доктором немедленно пошлю, — вздохнула Вера, осторожно высвободив свою ладонь из цепких пальцев мужа.

— За шарлатаном этим? — недовольно проворчал Одинцов.

— Чем вам Куницын не угодил? — пройдясь по комнате, остановилась Вера у туалетного столика и принялась перебирать пузырьки с настойками, пытаясь разыскать нужный.

Обнаружив то, что искала, она налила в стакан воды из графина и накапала ровно десять капель. Рука с флаконом замера над стаканом, стоит только встряхнуть, чуть-чуть, ну, совсем чуть-чуть, и… Вера поспешно поставила на стол пузырёк с Tinctura Belladonnae (настойка белладонны) и вернулась к супругу. Придержав ему голову, она помогла князю отпить из стакана, и вытерла несколько капель, что пролились на подбородок носовым платком. Иван Павлович откинулся на спинку кресла, вцепившись в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, но уже спустя четверть часа, лицо его расслабилось и приняло умиротворённое выражение.

— Благодарю, ангел мой, — слабо улыбнулся Одинцов.

— Но за доктором я все же пошлю, — поднялась Вера со стула.

— Как пожелаешь, — покладисто согласился Иван Павлович, испытывая явное облегчение после приёма настойки.

В особняке Одинцовых доктор Куницын в последнее время стал довольно частым визитёром. Старый князь его недолюбливал, считая чересчур молодым и неопытным, а вот княгиня, напротив, относилась с доверием и довольно благожелательно, полагая его методы лечения более прогрессивными по сравнению с теми, чем пользовали больных старшие и умудрённые опытом коллеги Куницына. Вот и в этот раз Алексей Андреевич не заставил себя долго ждать, и едва за ним прибыла из усадьбы коляска, тотчас поспешил на вызов.

Доктор пробыл в покоях князя около получаса. Выслушав все жалобы Ивана Павловича и, сосчитав пульс, Куницын едва заметно покачал головой и поспешил заверить своего пациента, что дела его обстоят, не так скверно, как тому кажется. Спустившись в гостиную, где княгиня Одинцова велела накрыть стол к чаю, Алексей Андреевич не стал скрывать от молодой женщины своих опасений, вызванных состоянием князя.

— Вера Николавна, как часто стали повторяться приступы? — тихо, дабы не расслышала прислуга, поинтересовался он.

— Обыкновенно бывало один раз ночью, ближе к утру, — отозвалась Верочка, ощущая, как озабоченность доктора передалась и ей. — А вот нынче днём случилось.

— Вы все также даёте ему настойку? — поинтересовался Куницын.

— Да, всё как вы говорили, Алексей Андреевич, по десять капель. Я что-то не так сделала? — обеспокоилась она.

— Нет-нет, — улыбнулся Куницын, — вы всё правильно сделали. Как бы вам объяснить? — задумался он на некоторое время. — Понимаете, настойка его не лечит, лишь облегчает князю его страдания, но в то же время при приёме лекарства у него учащается сердцебиение, что в его возрасте может привести к сердечному приступу. Потому ни в коем случае нельзя превышать рекомендованную мною дозу. Вы меня понимаете?

— Да, конечно, — кивнула молодая княгиня.

Все это Куницын говорил ей не один раз, особенно упирая на то, что нельзя превышать указанную дозировку.

— Хотя, коли подобное случится, я сердечный приступ имею в виду, — пояснил он, — доказать, что он вызван именно приёмом чрезмерного количества настойки, спустя некоторое время будет совершенно невозможно, — тихо заметил доктор, пристально глядя в глаза madame Одинцовой.

Вера рассеянно кивнула в ответ на его слова. Когда же до неё дошёл смысл сказанного Куницыным едва ли не шёпотом, она удивлённо распахнула глаза, всматриваясь в бесстрастное лицо своего собеседника.

— Мне никогда не приходило в голову подобных мыслей, — поставила она на стол чашку, дабы не расплескать случайно чай, потому как затряслись руки, выдавая волнение.

Разве не о том же думала она всего лишь час тому назад? Разве не дрожала рука, сжимая в ладони пузырёк с тёмной настойкой? Откуда Куницын мог узнать о том?

— Конечно, — натянуто улыбнулся Алексей Андреевич. — Вы — ангел, Вера Николавна. Вам бы никогда в голову не пришло подобного. Это так, к слову пришлось, — принуждённо рассмеялся он. — Хотя, само собой, такими вещами шутить не принято, — доверительно склонившись к ней, заметил доктор.

— Что нового в городе слышно? — желая сменить тему беседы, поинтересовалась Верочка. — Вы ведь знаете, я почти не выезжаю в последнее время.

— Что нового? — нахмурился Куницын, вспоминая городские сплетни и тотчас просиял, вспомнив, о чем совсем недавно говорили у madame Добчинской, которая вызывала его по поводу приключившейся с ней мигрени. — Генерал Рукевич покидает нас. Уезжает во Владикавказ.

— Аполлинарий Фомич уезжает? — удивилась Верочка. — Повышение или отставка?

— То мне не ведомо, — отозвался Куницын. — Говорят, на его место какой-то граф приедет, жаль фамилию не удосужился запомнить. Ждут со дня на день. Графиня Добчинская грозилась устроить грандиозный приём в честь нового командира, — с усмешкой добавил он.

Вера опустила голову, пряча ответную улыбку. В сущности Евгения Ивановна была добрейшим человеком, но её попытки пристроить замуж своих дочерей давно уж стали притчей во языцех у всего городка, и зачастую шутки по этому поводу не всегда бывали безобидными. Барышни Добчинские были довольно милыми созданиями, но, увы, ни гроша приданого за ними не обещали, потому и не спешили господа офицеры да заезжие по лету отдыхающие делать предложение ни одной из них, а тут целый граф собирался приехать в Пятигорск. Можно было понять бедняжку графиню, возлагавшую столь большие надежды на подобное событие.

Долгий путь от Петербурга до Пятигорска почти подошёл к концу. День клонился к вечеру, когда дорожный экипаж с гербом Бахметьевых въехал на улицы города. Георгий Алексеевич отодвинул занавеску и выглянул в оконце. Пыльный городишко, коих на его пути встречалось немало. «Впрочем, довольно зелено», — отметил он про себя, разглядывая пейзажи.

— Вот и приехали, — вздохнул Вершинин, ни к кому не обращаясь.

Граф Бахметьев перевёл взгляд на своего спутника, но промолчал. Константину Григорьевичу вновь надлежало провести инспекцию в Пятигорском полку, а Бахметьеву принять командование. Поскольку ехать предстояло в одно время, Бахметьев сам предложил поручику составить ему компанию, но восстанавливать прежние приятельские отношения не спешил. Почти всю дорогу Вершинин пытался разговорить графа, но все его попытки потерпели неудачу. Прошло уже немало времени и, по-хорошему, следовало уже забыть о случившейся размолвке, но Георгию Алексеевичу напоминали о том постоянно. Генерал Епифанов весьма осложнил ему жизнь, принявшись чинить препятствия по службе. Но, невзирая на козни несостоявшегося тестя, Бахметьев таки получил чин полковника вместе с новым назначением. Однако то, что служить его отправили столь далеко от столицы, можно было расценивать не только как признание заслуг, но и как желание убрать подальше с глаз долой.

Вершинин же сам был рад сбежать подальше от Петербурга, пусть и на время. Семейная жизнь поручика превратилась в настоящий ад. Все его старания разбивались о вечное недовольство madame Вершининой. Что бы он ни делал, Олеся Андревна, всегда находила повод для ссоры. Обыкновенно причиной её упрёков служило весьма скромное финансовое положение семьи и довольно непрезентабельное жилье, за которое поручику приходилось отдавать львиную долю своих доходов.

Андрей Павлович слово своё сдержал и не дал за дочерью ни гроша. Иногда Татьяна Михайловна, сжалившись над дочерью, тайком от супруга отдавала той средства, что генерал Епифанов выделял ей на булавки. Но в целом жизнь Олеси была далека от той, что она представляла себе, будучи ещё в девицах. С рождением первенца проблем у семейства Вершининых только прибавилось, поскольку появилась необходимость оплачивать ещё и услуги няни, что пробило весьма ощутимую брешь в без того скудном бюджете.

Потому как только подвернулся случай покинуть Петербург, Вершинин им воспользовался незамедлительно, приложив немало стараний к тому, чтобы именно ему поручили инспекцию в Пятигорском полку.

Экипаж въехал на главную улицу города. Разглядывая, прогуливающуюся публику, Бахметьев отметил для себя, что в эту пору городок выглядит весьма оживлённым, благодаря большому наплыву отдыхающих.

— Кажется, нам не придётся скучать без женского общества, — иронично заметил он, поймав взгляд хорошенькой блондинки в модной шляпке.

— Вам-то, конечно, Георгий Алексеевич, — уныло отозвался Вершинин.

— Неужели храните верность своей супруге? — съязвил Бахметьев.

— У меня просто нет времени на подобные похождения, — пожал плечами Вершинин, в ответ на злобный выпад графа.

— Да, я слышал, что вы день-деньской на службе пропадаете, — отозвался Георгий Алексеевич. — Я был уверен, что вы станете больше времени с семьёй проводить, а вот столь ярого рвения по службе от вас не ожидал. Куда же делась ваша любовь? — усмехнулся он.

Вершинин вспыхнул, как мальчишка. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, но он быстро справился с охватившим его гневом, прекрасно понимая, что Бахметьев нарочно издевается над ним.

— Иногда я готов убить её, а потом пустить пулю себе в лоб, — тихо заговорил он. — Но она не виновата в том, что я не могу дать ей того, чего она так страстно желает.

— Виновата, — тихо обронил Бахметьев, вспоминая свою последнюю якобы нечаянную встречу с madame Вершининой. — Видит Бог, вы того не заслуживали. Жаль, что вы не вняли предостережениям Ланского, да и мой собственный пример, вас не остановил. Но довольно о том, — отвернулся он от своего собеседника, уставившись в окно.

Карета остановилась напротив гостиницы. На первое время Георгий Алексеевич планировал поселиться здесь, а уж после подыскать себе другое жилье.

— Где вы останавливались в прошлый раз? — поинтересовался он у Вершинина.

— У князя Одинцова, — отозвался Константин Григорьевич. — Только, боюсь, он нынче не сдаёт комнаты, — добавил поручик, вспомнив о том, что князь вроде бы должен был жениться.

— Что так? — выгнул бровь Бахметьев.

— В прошлую мою поездку в Пятигорск на обратной дороге я имел счастие познакомиться с его невестой. Так что, думаю, как человек семейный, он вряд ли пожелает видеть посторонних в усадьбе.

— Что ж, придётся поискать другое жилье, — философски заметил Георгий Алексеевич, полагая, что гостиница вряд ли удовлетворит его взыскательный вкус и привычку к комфорту.

Благодаря щедрому предложению Бахметьева, Вершинину не пришлось тратить казённые средства, выданные ему на проезд, и он смог себе позволить снять комнаты в той же гостинице что и Георгий Алексеевич, правда, апартаменты, которые он занял, не были столь же роскошными как те, что оплатил граф.

Бахметьев не собирался являться в штаб полка сразу по приезду. Намереваясь хорошенько выспаться и отдохнуть после дальней дороги, он решил, что вступление в новую должность можно вполне отложить до утра. Однако его планы были нарушены. Слух о его приезде довольно быстро распространился по городку, и уже тем же вечером он имел удовольствие познакомиться с прежним командиром, который пожелал лично передать полк под его командование.

Поводом для знакомства послужило приглашение на ужин от Рукевича, которое доставил молоденький адъютант, с любопытством взиравший на своего будущего командира. Опасаясь обидеть генерала Рукевича отказом, Бахметьев ответил согласием и поспешил переодеться к ужину, поскольку Аполлинарий Фомич был столь любезен, что прислал за ним и Вершининым свою коляску.

Рукевич произвёл на Бахметьева весьма сильное впечатление. У пятидесятипятилетнего генерала была непростая судьба. На Кавказ он попал семнадцатилетним юношей в 1832 году. За участие в польском восстании Аполлинария Фомича приговорили к расстрелу, который заменили ссылкой. Прослужив семь лет рядовым, Рукевич был произведён в прапорщики, потом он стал бригадным адъютантом, адъютантом князя Барятинского, а в 1863 году уже командовал полком. И вот ныне Рукевич был произведён в генералы с назначением помощником начальника двадцать первой пехотной дивизии генерала Геймана. Это и послужило причиной его отъезда. Столь суровые жизненные испытания не могли не сказаться на его характере, но среди сослуживцев он снискал себе репутацию человека строгого, но справедливого.

Бахметьев с некой долей благоговения перед Рукевичем про себя отметил, что ему с его происхождением и состоянием, вряд ли когда-нибудь удастся снискать подобное уважение. Аполлинарий Фомич являлся образцом военного офицера и, вспоминая, восторженные отзывы Вершинина о нём, Георгий Алексеевич, нынче был склонен с ним согласиться. Ужин прошёл в весьма дружественной и непринуждённой обстановке. Рукевич пообещал напоследок поспособствовать знакомству своего восприемника с местным обществом и пожелал тому не уронить чести полка.

В свою очередь Георгий Алексеевич пообещал сделать для того все возможное и невозможное. Неудивительно, что Аполлинарий Фомич, упомянул честь полка, ведь полковники тридцати лет отроду встречались не так уж часто, и не могли не вызвать подозрения. От того и принимая у себя графа Бахметьева, Рукевич не мог отделаться от мысли, что именно служба в Главном штабе помогла сделать тому столь головокружительную карьеру, а о боевых заслугах тут говорить не приходится.

Глава 37

Наутро следующего дня весь полк в составе трёх батальонов выстроился на плацу, дабы поприветствовать нового командира. Бахметьев в сопровождении Рукевича и старших офицеров штаба обошёл строй, вглядываясь в лица рядовых и унтер-офицеров. По его непроницаемому виду невозможно было понять, о чем он думает в сей момент. А думал Георгий Алексеевич о том, что на плечи его ложится огромная ответственность за всех этих людей, что нынче замерли в ожидании команды «Вольно!», думал о том, что, возможно, не готов к тому, чтобы эту самую ответственность на себя принять. Но ничего уже нельзя было переменить, отказываться надобно было в Петербурге, когда ему прочили это назначение, а не нынче, тем более что Рукевич назавтра уезжал и ждать дольше уже не мог, поскольку его самого ожидали на новом месте службы.

— Вольно! — скомандовал Георгий Алексеевич.

И тотчас команда была подхвачена батальонными командирами, разносясь над строем.

— Разойдись! — понеслось над плацом, и солдаты поспешили укрыться от палящих лучей августовского солнца, что нынче пекло особенно немилосердно.

— Георгий Алексеевич, — обратился к графу Аполлинарий Фомич, — все последние рапорта и приказы собраны у вашего адъютанта. Коли пожелаете ознакомиться…

— Непременно, — излишне поспешно отозвался Бахметьев.

Рукевич едва заметно улыбнулся подобному служебному рвению:

— Вчера я обещал познакомить вас с местным обществом и вот сегодня представился случай. Графиня Добчинская устраивает вечер по случаю моего отъезда, и вы тоже приглашены.

— Неловко, — улыбнулся Бахметьев.

— Отчего же? Чем не повод представить вас? Я за вами коляску пришлю ровно в семь, — тоном, не терпящим возражения, коим привык отдавать приказы, произнёс генерал.

— Я буду готов, — заверил Георгий Алексеевич и, простившись с Рукевичем, направился в штаб.

После полудня, возвращаясь в гостиницу, Бахметьев проезжал мимо красивой усадьбы, немного возвышавшейся над городом. Двухэтажный особняк ослепительно белел среди роскошного парка, приковывая взгляд. Но его внимание привлекла пролётка, остановившаяся перед воротами, ведущими на подъездную аллею, в ожидании привратника. Миловидная женщина лет сорока пяти, может быть чуточку полноватая, но от того не менее очаровательная, восседавшая в коляске, робко улыбнулась и зарделась как девица, перехватив его взгляд. Георгий Алексеевич приподнял фуражку и слегка наклонил голову в молчаливом приветствии. «Видимо, это и есть княгиня Одинцова», — подумалось ему.

Провожая глазами молодого полковника, Евгения Ивановна едва не вывалилась из пролётки, когда ворота все же открылись, и коляска тронулась с места. «Ну, до чего хорош!» — восхищённо вздохнула графиня. Продолжая улыбаться своим мыслям, навеянным нечаянной встречей, madame Добчинская поднялась на крыльцо особняка Одинцовых. Хозяйка дома, заприметив коляску графини из окна своего будуара, поспешила спуститься, дабы поприветствовать нежданную гостью.

— Вера Николавна, вы простите, что я к вам без приглашения, — радушно улыбаясь, поспешила извиниться графиня за своё вторжение.

— Полно вам, Евгения Ивановна. Вы же знаете что здесь вам всегда рады, — успокоила её Вера.

— Я к вам, собственно, по делу, — смутилась madame Добчинская. — Я понимаю, что заранее надо было бы приглашение послать, но вот промедлила и решила сама приехать, дабы лично просить вас быть у меня сегодня вечером.

— Право, мне неудобно, — вздохнула Вера. — Иван Павлович занемог, и не хотелось бы оставлять его одного.

— Аполлинарий Фомич уезжает завтра поутру, — печально заметила Евгения Ивановна, — и мне хотелось бы собрать всех, дабы проводить его, как полагается.

— Поезжай, Вера, — тяжело опираясь на трость, спустился с лестницы князь. — Я бы и сам поехал, да только, боюсь, испорчу вам весь вечер. Катюша за мной присмотрит, — улыбнулся он madame Добчинской.

— Не отказывайтесь, Вера Николавна, — умоляюще посмотрела на молодую княгиню Евгения Ивановна.

— Ну, хорошо, — согласилась Верочка, — я буду. А теперь прошу всех на веранду к чаю, будем пробовать варенье из нашего сада, — улыбнулась она.

Вере не трудно было догадаться, отчего Евгения Ивановна приехала сама в самый последний момент. Напиши она приглашение, княгиня Одинцова бы вежливо отказалась, придумав подобающий случаю предлог, а так отказать в просьбе madame Добчинской было куда сложнее.

Вскоре Евгения Ивановна поспешила проститься с хозяевами усадьбы и отправилась к себе, сославшись на огромное количество дел, что ей предстояло переделать сегодня по случаю, ожидающегося вечера.

Вера поднялась к себе. Идти на вечер к Добчинским совершенно не было желания, но Евгения Ивановна права: негоже было проигнорировать отъезд Рукевича, тем более Вера всегда находила общество Аполлинария Фомича весьма приятным. Так отчего же и не проводить его к новому месту службы?

— Катя! — позвала она горничную, — перебирая наряды в гардеробной.

— Ваше сиятельство, — замерла у дверей Катюша, присев в книксене.

— Я вечером у Добчинских буду, коли Ивану Павловичу худо станет, тотчас меня зовите, — напутствовала она девушку. — Егора за доктором отправь, пока я добираться буду. Впрочем, я сама сейчас ему скажу, — снимая с вешалки платье насыщенного темно-вишнёвого цвета, добавила Вера.

Знакомясь с хозяйкой вечера, граф Бахметьев заметил, что ему уже довелось видеть очаровательную madame Добчинскую нынче днём, но он ошибочно принял её за княгиню Одинцову. Евгения Ивановна звонко рассмеялась в ответ и заверила Георгия Алексеевича, что и с вышеозначенной дамой он сегодня непременно познакомится. Не скрывая материнской гордости, графиня представила полковнику своих дочерей, а Бахметьев едва сдержал тоскливый вздох, тотчас угадав матримониальные устремления.

В целом, общество в Пятигорске было довольно доброжелательное. К тому же, Георгий Алексеевич был приятно удивлён и присутствием некоторых своих петербургских знакомых, приехавших на воды поправить здоровье.

Развлекая девиц Добчинских рассказами о Петербурге, Бахметьев краем глаза уловил какое-то движение у дверей гостиной. По словам хозяйки все давно уже были в сборе за исключением княгини Одинцовой, которая опаздывала к началу вечера. «Видимо, королева местного общества всё же изволила явиться», — иронично хмыкнул граф, ожидая увидеть высокомерную, заносчивую madame.

— Вера Николавна, голубушка, как же я рада, что вы всё же приехали, — устремилась к гостье хозяйка, громко выражая, свой восторг по случаю визита княгини.

Всякий раз, когда ему доводилось слышать «Вера», Георгий Алексеевич невольно искал глазами ту, что знал под этим именем. Сначала ему показалось, что духота, царившая в гостиной, сыграла с ним злую шутку, поскольку на порог комнаты ступила его ожившая ночная грёза, что являлась ему во снах, правда в последнее время всё реже. Но видение не исчезло, стоило прикрыть глаза и открыть их вновь, дабы убедиться, что всё ему лишь привиделось.

То, несомненно, была она — Вера. Её голос, улыбка, глаза, волосы — ошибки быть не могло. Как в тумане, Бахметьев наблюдал, склоняющегося к изящной кисти Вершинина.

— Ваше сиятельство, рад новой встрече, — донеслось до него.

«Ваше сиятельство? — недоумевал он, беззастенчиво разглядывая её со своего места. — Стало быть… Невероятно! Княгиня Одинцова — это Вера!», — выдохнул он. Его Вера!

Вот уже Рукевич спешит приветствовать её, что-то говорит, а она грустно улыбается в ответ, берет Веру под руку и окидывает взглядом довольно большую гостиную Добчинских, словно ищет кого-то. Встретившись глазами с Аполлинарием Фомичем, Бахметьев вздрогнул, это его искал генерал, дабы познакомить с княгиней. Глубоко вздохнув, Георгий Алексеевич постарался придать лицу бесстрастное равнодушное выражение и сам шагнул им навстречу. Вера о чем-то увлечённо говорила с Евгенией Ивановной и не обратила внимания на того, кто остановился перед ней и Рукевичем.

— Вера Николавна, позвольте представить вам нового командира полка, его сиятельство графа Бахметьева, — заговорил генерал.

Вера медленно повернулась и застыла. Улыбка её тотчас погасла. Madame Одинцова бледнела на глазах.

— Pardonnez-moi, — сорвалось с побелевших губ.

Беспомощно оглянувшись вокруг, Вера искала пути к отступлению. «Боже, как же голова кружится! Как мне дурно! Дурно! Я сейчас упаду!» — нарастала паника. Покачнувшись, она невольно вцепилась в рукав мундира Бахметьева.

— Pardonnez-moi, — повторила она. — Позвольте, — уже не думая о приличиях, о том, как то выглядит со стороны, Верочка попыталась обойти его, направляясь к дверям гостиной.

Колени совсем ослабели, ноги отказывались служить, шум в ушах нарастал, и свет мерк перед её взором. «Я падаю!» — была её последняя мысль.

— Боже! — взвизгнула Евгения Ивановна. — Это духота всему виной! Откройте двери на террасу! Лиза, принеси соли, — обернулась она к дочери. — Ваше сиятельство несите её сюда, здесь не так душно, — прошагала она к кушетке около выхода на балкон.

Толпа гостей расступалась перед хозяйкой, с любопытством взирая на графа Бахметьева с его ношей.

Противный запах нашатыря привёл Веру в чувство. Первым, кого она увидела, открыв глаза, был граф Бахметьев.

— Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство? — поинтересовался он, ни единым жестом или интонацией не выдав того, что узнал её.

— Благодарю, мне лучше, — приподнялась Вера.

Оглядев любопытные лица гостей madame Добчинской, Вера едва не застонала вслух: «Боже! Какой конфуз! Но неужели Жорж меня не узнал? Впрочем, ничего удивительного, — вздохнула она, присаживаясь на кушетке. — Забыл, наверное, и седмица минуть не успела».

— Вера Николавна, голубушка, как же вы нас напугали, — бестолково засуетилась вокруг, Евгения Ивановна.

— Все хорошо, Евгения Ивановна, — поднялась на ноги Вера. — Мне просто нужен свежий воздух, — попыталась улыбнуться она, не сводя глаз с Бахметьева.

— Позвольте, я помогу вам, — взял её под руку Георгий Алексеевич и едва ли не силой увлёк на террасу.

Остановившись у каменной балюстрады так, чтобы свет из гостиной падал на них, Бахметьев выпустил её руку.

— Простите, ваше сиятельство. Такой конфуз, — отвела глаза Вера. — Вы можете оставить меня здесь, — торопливо добавила она, искренне желая, чтобы именно сейчас он ушёл, позволив ей собраться с мыслями. — Мне, право, неловко… Вы не должны уделять мне столько внимания…

«Боже! Что я несу?!» — в ужасе думала Вера, ощущая, как горло сжимает спазм, и слёзы вот-вот прольются, и ничто не в силах удержать её от того, чтобы позорно разрыдаться прямо у него на глазах.

— Не раньше, чем пойму, что происходит, — тихо отозвался Георгий Алексеевич.

— А что, собственно, происходит? — нервно улыбнулась Верочка. — Мне сделалось дурно. В гостиной было довольно душно.

— И всё? — иронично улыбнулся Бахметьев, с трудом преодолевая желание, схватить её за плечи и встряхнуть, как следует.

— Послушайте, Георгий Алексеевич… — начала она и тотчас осеклась, вспомнив, что его по имени не представляли.

— Довольно, Вера Николавна. Довольно. Отпираться далее бессмысленно, — встал он спиной ко входу в гостиную, дабы загородить её от любопытных взглядов.

— Жорж, — покачала головой Верочка. — Я думала, никогда более тебя не увижу.

— Вам бы этого очень хотелось. Не так ли, Вера Николавна?

Его язвительный тон больно задел за живое.

— Ты ничего не знаешь, — нахмурилась она. — Ты не в праве меня обвинять в чём бы то ни было.

— Я вас пока ни в чём не обвиняю, — свистящим шёпотом, произнёс Бахметьев, склоняясь к её уху. — Но у меня имеется множество вопросов, на которые я желаю получить ответы.

— Что ежели я не желаю отвечать на ваши вопросы? — отодвинулась от него Вера.

— Придётся, madame. Вряд ли вам захочется, чтобы я попытался получить ответы где-нибудь в другом месте. К примеру, у вашего супруга, — отчеканил он.

Вера сердито поджала губы. Злость, что вдруг проснулась в ней, стала спасением. Ей более не приходилось переживать о том, чтобы вновь не лишиться чувств на потеху любопытной толпе. Как бы хорошо к ней не относились в Пятигорске, но позлословить по поводу того, что граф Бахметьев произвёл до того сильное впечатление на княгиню Одинцову, что та упала в обморок, возможности не упустят.

— Хорошо, — кивнула она головой. — Увидимся завтра после полудня на источнике, — скороговоркой произнесла она. — А теперь, прошу вас, давайте вернёмся в гостиную.

Бахметьев с любезной улыбкой предложил ей руку и повёл обратно в помещение.

— Господа, — щедро раздавала улыбки Верочка, — право не стоит беспокоиться. Обыкновенный обморок.

Вечер тянулся мучительно медленно. Вера несколько раз ловила на себе задумчивый взгляд Вершинина, но только стоило посмотреть в его сторону, Константин Григорьевич тотчас отводил глаза, Бахметьев более не обращал на неё внимания, уделяя его барышням Добчинским. «Все это уже было», — вздохнула Верочка, вспоминая усадьбу Уваровых и то, как жадно ловила каждое его слово и случайный взгляд, страшась признаться самой себе, что влюбилась в его сиятельство и понимая при том всю безнадёжность охватившего её чувства.

Выждав ещё немного, дабы можно было покинуть сие собрание, не нарушая приличий, Вера тепло простилась с Рукевичем, пожелав ему хорошо устроиться на новом месте, разыскала Евгению Ивановну. Выразив графине признательность за приглашение на столь чудесный вечер, Вера поспешила уйти. Георгий Алексеевич проводил её тяжёлым взглядом. Мелькнула сумасшедшая мысль: извиниться перед Лизой и Анной и попытаться догнать её. Вряд ли ему удастся уснуть этой ночью, гадая о том, как mademoiselle Воробьёва стала княгиней Одинцовой.

Вера будто во сне забралась в коляску и велела вознице ехать в усадьбу. От переживаний разболелась голова, в висках стучало и ухало. Она с трудом одолела лестницу на второй этаж и, добравшись до своих покоев, не раздеваясь, рухнула в постель.

Ночью её разбудила Катюша, дрожащим голосом сообщив, что князю вновь стало худо.

— Уж, как его корёжит, Вера Николавна, — заплакала горничная, — смотреть страшно.

— Егора за доктором послали? — поднялась с кровати Вера, нащупав ногой комнатные туфли.

Катюша в ответ кивнула, утирая передником слезы.

Как была в вечернем наряде, Верочка прошла в покои Ивана Павловича. Князь, скорчившись на кровати, тихо стонал. Сделав поярче свет керосиновой лампы, Вера взяла в руки флакон с настойкой белладонны. Отсчитала ровно десять капель и, разбавив водой содержимое стакана, осторожно присела на край кровати.

— Иван Павлович, — позвала она супруга, — позвольте, я вам помогу.

Князь осторожно повернул голову, расслышав знакомый голос. Видно было, что ему настолько больно, что он даже не в силах говорить. Вера помогла ему подняться и выпить лекарство. Откинувшись на подушки, Одинцов тяжело дышал.

«А что ежели он умрёт прямо сейчас?» — вздрогнула Верочка. Вдруг сделалось страшно, особенно теперь, после встречи с Бахметьевым, ведь если хоть одна живая душа прознает о её былых взаимоотношениях с графом, наверняка в смерти мужа обвинят именно её.

— Иван Павлович, вам лучше? — склонилась она над мужем.

Князь прикрыл веки, отвечая на её вопрос.

— Все будет хорошо, вы поправитесь, — торопливо заговорила Вера, отгоняя от себя свои нелепые страхи.

Одинцов слабо улыбнулся в ответ.

— Я смерти, Верочка, не боюсь. Уж лучше вечный покой, чем так, — хрипло выговорил он. — Это мне наказание за грехи.

Вера промолчала. Да уж, грехов за её супругом водилось немало. Чего только стоили ночи, проведённые с ним, когда Одинцов ещё не был так болен, как нынче. Князь оказался несостоятелен, как мужчина, а во всем винил жену, вернее её холодность. Уж сколько оплеух она получила, сколько слёз пролила в подушку, когда он покидал её спальню, изрыгая проклятия и обзывая супругу самыми нехорошими словами.

Глава 38

Вера так более и не ложилась, бодрствуя до самого утра. Волнения вчерашнего вечера, тревоги минувшей ночи совершенно лишили сил. С каждым уходящим часом, приближалась назначенная встреча, и душа замирала в дурном предчувствии неминуемой катастрофы. Страшил предстоящий разговор. Что за вопросы желал задать Жорж? Неужели тайна её рождения каким-то образом стала известна за пределами семьи Уваровых? Мучаясь неопределённостью, княгиня Одинцова все утро просидела на балконе за чашкой остывшего чая. Лакей принёс корреспонденцию, но Вера даже не притронулась к письмам, блуждая рассеянным взглядом по розовым кустам, не замечая их роскошного цветения и дурманящего аромата.

— Ваше сиятельство, — выдернула княгиню из омута тягостных мыслей горничная, — вы к источнику собирались ехать? Осип коляску к парадному подал.

— Да-да, Катюша, — поднялась Верочка с кресла и шагнула в комнату.

Катерина успела подготовить все к выходу и ждала хозяйку у туалетного столика с щёткой для волос в руках. Бросив беглый взгляд на платье, разложенное на кровати, Верочка нахмурилась. Она всегда одевалась довольно скромно, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, и горничная, уже знакомая с её привычками и вкусом, выбрала довольно простое льняное платье бежевого цвета в тонкую коричневую полоску.

— Убери, — велела Вера, жестом указав на платье.

— Какое подать велите? — растерялась Катерина.

— Голубое с черным кружевом, — отозвалась княгиня, придирчиво рассматривая своё отражение в зеркале.

«Неужели всё ещё желаю видеть восхищение в его глазах? — нахмурилась она. — Неужели мне не всё равно, что он думает обо мне? Кого я пытаюсь обмануть? — вздохнула Вера. — Не всё равно. Далеко не всё равно!»

При помощи лакея забравшись в пролётку, княгиня Одинцова откинулась на спинку сидения, спрятавшись в тени, отбрасываемой кожаным верхом коляски. Вера велела ехать к Елизаветинской галерее — излюбленному месту для прогулок и встреч обитателей и гостей Пятигорска. Елизаветинский источник она выбрала неслучайно, здесь всегда было довольно многолюдно, и вряд ли Бахметьев позволит себе что-то лишнее, на глазах гуляющей публики. Оставалось надеяться, что Георгий Алексеевич поймёт, о каком источнике она говорила, ведь Елизаветинский самый известный из всех. Впрочем, коли он не придёт, Вере не в чем будет себя упрекнуть, а столь пугающая встреча отложится на неопределённое время.

Спустившись с подножки, Вера раскрыла над головой кружевной зонтик и направилась к галерее, по пути здороваясь со знакомыми. Улыбка не сходила с её уст, да только на душе кошки скребли, пока она выискивала взглядом знакомый силуэт в белом мундире. Войдя под своды галереи, Вера сложила зонтик и присела на скамейку. Уж давно минул полдень, а Георгий Алексеевич так и не появился. «Сосчитаю до полусотни, — решила княгиня Одинцова, — коли он не появится, то и мне здесь более делать нечего». Она честно сосчитала до пятидесяти и, вздохнув с облегчением, поднялась, намереваясь покинуть галерею.

— Уже уходите, Вера Николавна? — услышала она позади знакомый голос.

Ручка зонтика из полированной слоновой кости выскользнула из рук, и он с тихим стуком упал на мраморные плиты. Нагнувшись, граф Бахметьев поднял зонтик и протянул его княгине Одинцовой.

— Благодарю, — голос Веры едва не сорвался.

Тихо кашлянув, она улыбнулась уголками дрожащих губ.

— Вы позволите? — предложил ей руку Бахметьев.

Вера молча кивнула, позволил взять себя под руку.

— Здесь неподалёку, чуть ниже я приметил весьма укромное местечко, где мы могли бы без помех поговорить, — чуть склонившись к ней, тихо заметил Георгий Алексеевич.

Вера догадалась, что граф имеет в виду грот Дианы, место действительно тихое и уединённое.

— Мы могли бы и здесь говорить без помех, — попыталась воспротивиться она.

Георгий Алексеевич иронично выгнул бровь, одарив свою спутницу многозначительным взглядом.

«Не боюсь я тебя!» — хотелось крикнуть Верочке, но правда состояла в том, что боялась, очень боялась, а уж то, что её страх был очевиден для него, так и вовсе стало неприятным открытием.

— Ну, хорошо, — сдалась она, позволяя Бахметьеву увлечь себя в выбранном им направлении.

Весь недолгий путь до выстроенной руками человека пещеры, они проделали в полном молчании, каждый обдумывая и подбирая слова для предстоящей беседы.

«Как это странно, вновь прикасаться к нему, будто не было четырёх лет разлуки, — осмелилась взглянуть на чеканный профиль Вера. — Боже, как же я жить то буду дальше? Бежать отсюда, бежать! Куда угодно: в Покровское, в Никольск, только подальше от него», — вздохнула она, опасаясь, что вновь придётся склеивать по кусочкам сердце, что так неистово, почти болезненно нынче билось в груди.

Бахметьев усадил её на скамью, а сам остался стоять в тени. Взирать на него снизу вверх, Вере было неудобно, но и отвести взгляда она не могла.

— Рассказывайте, Вера Николавна, — небрежно бросил он.

— О чём? — пожала плечиком княгиня Одинцова.

— Хотелось бы знать, о чём вы думали, сбегая от меня в Петербурге? — сложил руки на груди граф, плечом опираясь на мраморную колонну, поддерживающую своды грота.

— О чём я думала? — переспросила Верочка, душою вновь возвращаясь в столицу, в те дни, когда сходила с ума от горя и страха за своё будущее, понимая, что совсем скоро ей не будет места подле графа Бахметьева, коли другая займёт его уже по праву. — Я думала о том, Георгий Алексеевич, что ваша супруга вряд ли станет мириться с моим существованием в качестве вашей содержанки, — холодно ответила она, мысленно похвалив себя за спокойствие. — Отчего Олеся Андревна с вами не приехала? — ехидно улыбнулась Вера.

— Наверное, от того, что было бы, по меньшей мере, странно, не говоря уже о том, что скандально, коли madame Вершинина составила бы мне компанию, — усмехнулся Бахметьев, подмечая, как широко распахнулись её дивные голубые глаза.

— Madame Вершинина? Я не понимаю вас, Георгий Алексеевич. В последний раз, когда мы виделись с вами, вы сказали, что обручены с mademoiselle Епифановой.

— Олеся Андревна предпочла мне поручика Вершинина, — хмуро отозвался Бахметьев, без всякого удовольствия вспоминая события четырёхлетней давности.

— Вот как… — Верочка не нашлась с ответом.

Она собиралась обрушиться на него с градом упрёков, попросить не искать с ней встреч, поскольку была убеждена, что они оба отныне связаны обязательствами.

— Это единственная причина, по которой вы оставили меня? — тихо поинтересовался Георгий Алексеевич.

Вера подняла голову, вглядываясь в его глаза.

— Нет, — покачала она головой.

— Я помню, — улыбнулся Бахметьев. — Ну, так что же? У меня сын или дочь?

Вера прикрыла глаза и прикусила губу. Не то, чтобы она совсем забыла о том, что солгала когда-то, но была уверена, что уж Жорж-то об этом точно не вспомнит.

— Не было никакого ребёнка, — выдохнула она. — Я солгала из страха потерять вас.

Георгий Алексеевич со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Сколько раз он думал о том, каково ей приходится, как она живёт, одна воспитывая ребёнка? Думал и корил себя за то, что не смог сразу принять верного решения, дабы не обрекать Веру на всеобщее осуждение и порицание. А вон оно как вышло.

— Отрадно слышать, что вашему супругу не приходится воспитывать чужого ублюдка, — злая ухмылка скользнула по губам его сиятельства. — Признаться, я был уверен, что причина вашего замужества за человеком столь преклонных годов состоит именно в этом. Думал, что вам удалось очаровать старика настолько, что он закрыл глаза на плод вашего греха. Но как оказалось, причина вовсе не та. Как же! Титул! Состояние! Ждёте, поди не дождётесь, когда вдовье одеяние примерите?!

Злые слова жалили в самое сердце. От обиды на глазах выступили слёзы. Нестерпимо захотелось ударить его, стереть с лица ухмылку, заставить замолчать, не произносить более гадких слов, обвиняющих её в том, что она продала свою юность старому сатиру в обмен на титул и безбедную жизнь.

Вера сцепила пальцы в замок, дабы не поддаться искушению.

— Мой грех? — через силу улыбнулась она. — Ну и ну, Георгий Алексеевич! Я-то полагала, что это меня совратили, наобещав золотые горы и весь Петербург у моих ног.

Бахметьев умолк, с неподдельным удивлением взирая на княгиню Одинцову. Верочка и раньше за словом в карман не лезла, но нынче перед ним была не перепуганная собственной дерзостью гувернантка, но светская дама, знающая себе цену.

— Это всё о чем вы желали меня расспросить? — поднялась со скамейки Вера.

— Ты даже не спросишь, как я жил? Искал ли тебя? — перешёл на «ты» Бахметьев. — Тебе что же, совсем не интересно?

— Истинно так. Вы мне не интересны, Георгий Алексеевич, — вернула она ему его же слова, сказанные четыре года назад. — А теперь позвольте я пойду.

Бахметьев посторонился, пропуская её. Вера уже успела удалиться на несколько шагов, когда граф опомнился и устремился ей во след.

— И это, что, всё? — взяв её за руку, чуть выше локтя, развернул он Веру к себе лицом.

— А что ещё должно быть? — устремив взгляд на его пальцы, сминающие рукав платья, холодно осведомилась княгиня Одинцова.

Сохранять невозмутимое спокойствие стоило ей невероятных усилий, и силы эти таяли на глазах. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и…

— Знаешь ли ты, что я пережил, когда не нашёл тебя в доме на Фонтанке? — нахмурился Бахметьев. — Чёрт, мне в голову приходили мысли одна страшнее другой. Ляпустин все бордели в столице обошёл, разыскивая тебя, я в Никольск ездил почём зря, уж, сколько мне утопленниц да самоубийц в полицейских участках показали!

Вера побледнела, как давеча в гостиной графини Добчинской.

— Жорж, я и предположить не могла, что ты меня искать станешь, — тихо выдавила она. — Мне казалось, что я… что так правильно будет. Ты собирался под венец, я тебе только мешала.

— Вот только не надобно мученический венец примерять, — зло ответил Бахметьев, так и не выпустив её руки.

— Мне больно, Жорж, — прошептала Вера, ощутив, как сжались мужские пальцы на её руке.

— Прости, — Георгий Алексеевич убрал руку, но встал так, что перегородил ей дорогу, поскольку тропинка оказалась довольно узкой. — Вера, — кисть его взметнулась и легко коснулась бледной щеки. — Боже, вот уж не думал, что увижу тебя в Пятигорске. Я ведь назначение своё едва ли не наказанием посчитал, а выходит, что судьбу должен благодарить.

— Это ничего не меняет, — отвернулась Верочка. — Жорж, я замужем, мне и здесь-то находиться не следует.

— Глупости, — глядя ей прямо в глаза, Бахметьев обхватил одной рукой тонкую талию и привлёк её к себе. — Глупости, — выдохнул он в плотно-сжатые губы.

Вера закрыла глаза, разноцветные круги поплыли перед сомкнутыми веками, не поддерживай её крепкая мужская рука, распласталась бы прямо здесь на пыльной тропинке. Сколько всего нахлынуло тотчас: воспоминания о жарких ночах, проведённых в одной постели, былые страхи и сомнения, сожаления о том, что так поспешила, будто вчера расстались, а не четыре года минуло с тех пор.

Вера очнулась, не сразу. Только когда обнаружила, что кружево её митенки зацепилось за погон на плече Бахметьева. Губы горели от поцелуя. Вывернувшись из его объятий, она отступила на несколько шагов.

— Жорж, не надобно, — покачала головой, выставив вперёд ладони, упредив его попытку приблизиться. — Нам не стоит более видеться. Прошу тебя…

— Вера, ну, о чём ты говоришь? Не понимаю тебя…

— Я замужем, — твердила Вера как заклинание.

— Я знаю, чёрт возьми, о том! — поймал Бахметьев её руку. — Я понимаю…

— Нет, не понимаешь! — вырвала она свою ладонь из его руки. — Не понимаешь! Мне не было жизни в Петербурге, я бы даже горничной не смогла пристроиться, после… после тебя. Одна дорога оставалась в монастырь или в… в бордель, — покраснела она. — Я не могу рисковать тем, что у меня есть в угоду твоим сиюминутным желаниям. Уходи, Жорж. Оставь меня!

— Вопрос в том, чего ты желаешь? Жить со стариком и надеяться, что может быть, завтра он отдаст Богу душу? Не думал, что…

— Что я такая? — усмехнулась Вера. — Ты ничего обо мне не знаешь, Жорж.

— Да, я уж вижу, что ошибался в вас mademoiselle Воробьёва. Ах, простите, ваше сиятельство, княгиня Одинцова, — отвесив издевательский поклон, Бахметьев развернулся на каблуках и удалился, ни разу не оглянувшись.

Оставшись одна, Верочка без сил опустилась обратно на скамью. Пусть лучше он считает её охотницей за состоянием, чем узнает правду. Чем меньше людей знают истину, тем лучше. «Анне уже должно быть двенадцать минуло, почти взрослая барышня, — грустно улыбнулась Вера. — Единственный родной человек, — вздохнула княгиня, поднимаясь на ноги. — Никто не должен узнать!»

Верочка побрела к выходу из Елизаветинского парка, к ожидающей её коляске. Она не заметила, сколько времени провела наедине с Жоржем в гроте Дианы, казалось, что лишь несколько мгновений, но вспоминая, сколько обидных слов он успел наговорить ей, поняла, что отсутствовала в усадьбе довольно долго. Князь отсутствие жены заметил и не преминул спросить о том, куда и зачем она ездила. Ощущая, как краска стыда заливает щёки, шею и уши, Верочка принялась легкомысленным тоном рассказывать о прогулке к источнику. Слушая её болтовню, Иван Павлович кивал в такт её словам.

— Как вы себя чувствуете? — спохватилась Вера, поправляя плед у него на коленях.

— Алексей Андреевич был, — отозвался Одинцов. — Говорил, что дела мои не так уж плохи.

— Я говорила, что вы поправитесь, — выдавила из себя Вера, но улыбнуться так и не смогла.

Если раньше у неё с лёгкостью получалось, уверять супруга в том, что желает ему скорейшего выздоровления, то после встречи с Бахметьевым, говорить о том, с той же искренностью, что и ранее, стало совершенно невозможно. Желала ли она смерти Одинцову? Положа руку на сердце, Вера призналась в том самой себе. До того гадко стало на душе, после этого, что она поспешила оставить Ивана Павловича на террасе наслаждаться тёплыми лучами закатного августовского солнышка, а сама, сославшись на необходимость распорядиться об ужине, отправилась на кухню. В кухне ей делать было совершенно нечего. Меню с кухаркой было оговорено заранее, единственное чего действительно хотелось, так это поговорить с кем-нибудь на отвлечённые темы, только бы не оставаться одной и не предаваться преступным мыслям. Устинья налила барыне чаю в большую чашку и поставила перед ней розетку с малиновым вареньем.

— Кушайте, Вера Николавна, — ласково обратилась она к княгине. — Я вам ещё булочек горячих сейчас подам.

— Не хлопочи, — отмахнулась Верочка. — Я не голодна.

— Что вы все за модой этой окаянной гонитесь? Вон некоторые взялись укус пить, дабы стройными да бледными быть. Не глядите вы ни на кого. Вам кушать надобно. Что вы все себя голодом морите? Вон и вчера в обморок упали…

Устинья осеклась, прервав свою тираду, когда поняла, что нечаянно выдала себя в том, что сплетничает о хозяйке. «Коли прислуга злословит, стало быть, и господа своим вниманием её не обошли, — поставила на стол чайную пару Вера. — Господи! Всё прахом. Четыре года терпела унижения и даже побои, чтобы вновь остаться с подмоченной репутацией! Пятигорск слишком маленький городишко, все у всех на виду, особенно граф, прибывший прямиком из Петербурга. О чём думала, когда встречалась с ним?»

— Я вам жалованье, Устинья Антоновна, не затем плачу, чтобы вы обо мне с соседской прислугой злословили, — сделала выговор кухарке княгиня.

Устинья обиженно засопела и, развернувшись к печке, занялась своим делом. Вера расстроено покачала головой. Кухня перестала быть уютным прибежищем, куда madame Одинцова часто заглядывала, стараясь отвлечься от грустных мыслей и занять себя делом, живо интересуясь заготовками на зиму. Покинув владения кухарки, Вера вышла в парк. Темнело. Становилось прохладно и потянуло сыростью. Обхватив себя руками за плечи, княгиня Одинцова одиноко вышагивала по обсаженной толстыми буковыми деревьями аллее. В сумерках предметы приобретали странные очертания. Вера краем глаза уловила, какое-то движение слева от себя и вздрогнула. Она довольно далеко отошла от дома, от того вдруг сделалось страшно. «Глупости лезут в голову!» — фыркнула она, разглядев статую за пышным кустом акации. Успокоившись, молодая княгиня подобрала юбки и зашагала обратно к дому.

Глава 39

Соблазн обернуться был слишком велик, потому Георгий Алексеевич лишь ускорил шаг, покидая грот Дианы. Ежели обернётся, то непременно вернётся, заглянет ещё раз в колдовские голубые глаза и утонет в их омуте.

— Маленькая лживая дрянь! — бормотал себе под нос Бахметьев, нарочно разжигая в душе гнев, дабы заменить им щемящее чувство невосполнимой потери.

Стремительно шагая по парковой аллее, он не замечал удивлённых взглядов прогуливающейся публики, его, кажется, даже окликнули, но Георгий Алексеевич не остановился. Не то, чтобы не услышал, более сделал вид, потому как не мог поручиться, что способен нынче вести светские беседы, не выдав клокотавшей в душе ярости.

Минула седмица. Радовавшие глаз изумрудной зеленью склоны Машука оделись золотом и багрянцем. Похолодало, сезон для отдыхающих подходил к концу, и с каждым днём в Пятигорске оставалось всё меньше приезжих.

Георгий дважды видел Веру: один раз в компании барышень Добчинских на городском рынке, где девицы выбирали что-то из украшений, сделанных руками местных мастеров, другой раз — в городском парке в обществе молодого человека, как потом выяснилось местного эскулапа, являющегося доктором князя Одинцова. В первый раз, он сделал вид, что не заметил ни Веры, ни Лизы с Анной, а в следующий раз лишь сухо кивнул при встрече. Впрочем, приветствие княгини Одинцовой оказалось столь же холодным и чопорным.

Бахметьев попытался отвлечься от дум о молодой княгине Одинцовой и вникнуть в дела вверенного ему воинского подразделения, устроившись в бывшем кабинете Рукевича. Но пробегая глазами строчки документов, видел лишь бледное лицо, плотно сомкнутые губы и укоризненный взгляд. Задумавшись, он не сразу услышал, что в двери стучат. Только когда настойчивый стук повторился, граф пришёл в себя.

— Entrez! — едва сдерживая раздражение, отозвался Бахметьев.

— Простите, я, кажется, не ко времени, ваше превосходительство? — сконфуженно улыбнулся Вершинин, заглядывая в кабинет.

— Нет, отчего же. Входите, — уже более миролюбиво ответил полковник. — И оставьте эти китайские церемонии, когда мы наедине.

— Я лишь хотел сказать, что мне осталось только осмотреть оружейную, дабы составить рапорт, — присел на стул около стола Константин Григорьевич, повинуясь молчаливому жесту Бахметьева.

— Стало быть, скоро покинете Пятигорск? — едва заметно улыбнулся граф.

— Собираюсь завтра отбыть в столицу. Я к вам, собственно, потому и зашёл. Может быть, желаете передать что-нибудь в Петербург? — поинтересовался Вершинин.

— Благодарю, но нет надобности. Письмо матери отправил только вчера, — отказался Георгий Алексеевич.

— Тогда мне остаётся зайти только к Одинцовым, — улыбнулся Константин Григорьевич. — Вера Николавна ведь тоже из Петербурга, да и уехать, не повидавшись с князем, было бы неприлично.

«Из Никольска», — чуть было не вырвалось у Бахметьева, но он вовремя прикусил язык.

— Вы не представите меня князю? — повинуясь сиюминутной прихоти взглянуть собственными глазами на супруга княгини Одинцовой, обратился он с просьбой к Вершинину.

В ответ на недоуменный взгляд Бахметьев пустился в весьма неуклюжие объяснения:

— Слышал, он в свет не выходит, а мне любопытно свести знакомство. Кто коли не вы может меня представить? К тому же вы говорили, что имели удовольствие свести знакомство с княгиней Одинцовой ещё до её замужества? Кажется, вы упоминали, что виделись по дороге из Пятигорска в вашу прошлую поездку сюда? — придумывал он на ходу.

— Собственно, виделись мы ещё в Петербурге в Летнем саду, — задумчиво ответил Вершинин. — Кто бы мог подумать, — усмехнулся он. — Была гувернанткой, а стала княгиней.

Бахметьев нахмурился, слушая рассуждения поручика. Про то, что Вершинин видел Веру в Петербурге, он знал, сам чудом не попался ему на глаза в тот день, но куда более его интересовала встреча по дороге из Пятигорска.

— Гувернантка? В самом деле? Удивительное дело, — пробормотал он.

Вершинин ответил ему внимательным взглядом.

— Отчего вас так интересует Вера Николавна? Хотя постойте… Вы ведь всегда были дружны с семейством Уваровых?

— Я того не скрываю, — осторожно заметил Бахметьев.

— Тогда, тем более удивительно, что вы не знали Веру Николавну прежде.

— Отчего сей факт вас удивляет? Разве я обязан знать всех гувернанток в столице? — пренебрежительно заметил он.

— Дело в том, — проигнорировав злой сарказм в голосе полковника, продолжил Вершинин, — что Вера Николавна ехала в Пятигорск в компании княгини Уваровой, и Елизавета Петровна представила её мне, как свою воспитанницу.

— Воспитанницу? — на сей раз удивление графа было неподдельным.

Вспомнился визит в Покровское, беспокойно бегающий взгляд дворецкого. «Вот же ведьма старая, — сжал пальцы в кулак Бахметьев. — Ведь догадывался, что без неё здесь не обошлось! Стало быть, Верочка всё же обращалась за помощью к княгине, — вздохнул он. — Уж, наверняка, идея выдать её замуж за Одинцова принадлежит старухе Уваровой. Вопрос в том, зачем ей понадобилось выдавать бывшую гувернантку за свою воспитанницу и принимать столь деятельное участие в судьбе Веры?» — погрузился в размышления Бахметьев.

— Да, воспитанницу, — напомнил о своём присутствии Вершинин. — Именно так сказала княгиня. И все же странно, что, будучи другом семьи, вы никогда не виделись с Верой Николавной.

— Я редко бывал в Покровском, — нехотя отозвался Георгий. — Однако не припомню, чтобы меня знакомили с воспитанницей княгини Уваровой.

— Может быть, лицо Веры Николавны показалось вам знакомым? — предположил Вершинин.

— Может быть… Но довольно о том, — предпочёл закончить разговор, начинавший принимать для него совсем нехороший оборот, полковник.

— И все же вы её знаете, — пытливо глядя в глаза Бахметьеву, позволил себе усмехнуться Константин Григорьевич.

— Кого? — изобразил удивление Георгий Алексеевич.

— Княгиню Одинцову. Я заметил, как вы на неё смотрели у madame Добчинской.

Бахметьев отвёл глаза, подавив тяжёлый вздох. Коли заметил Вершинин, и остальные могли оказаться столь же проницательными.

— Да, мы знакомы, — решил более не отпираться он.

Однако тон, коим он признался, вовсе не располагал к дальнейшим расспросам.

«Слишком хорошо знакомы, — отвернулся он от своего собеседника, предаваясь воспоминаниям. — Я помню каждую родинку, особенно ту, на плече, что так и манила прикоснуться к ней губами».

Но Вершинину более и не требовалось задавать вопросов. Недостающий кусочек мозаики занял своё место. Как-то в пылу очередной семейной ссоры Олеся Андревна помянула проклятую гувернантку, которой наравне с Константином вменялось в вину несостоявшееся замужество за графом Бахметьевым.

— Меня сегодня ждут к ужину. Коли вы не передумаете, можем встретиться на крыльце гостиницы, — поднялся со стула Вершинин.

— Я не передумаю, Константин Григорьевич, — отозвался Бахметьев, пожимая протянутую руку.

Георгию Алексеевичу было плевать на то, какие выводы сделал для себя Вершинин, всё равно он уезжает в самое ближайшее время. Всю седмицу, стараясь избегать встреч с Верой, он, тем не менее, только и делал, что думал о ней. Она была всюду: в его мыслях, в его снах, он жадно ловил слова офицеров, превозносящих достоинства молодой княгини. Злился, безумно ревновал, но ничего не мог с собой поделать. Как можно забыть, коли она так близко?

Ровно в восемь вечера двое военных спешились во дворе особняка Одинцовых. Вера ожидала к ужину только Вершинина и потому с трудом смогла скрыть охватившее её волнение, когда поняла, кем является второй всадник.

— Катерина, передай Устинье, что ужин на четверых накрывать надобно, — обратилась она к горничной, отойдя от окна и поправляя причёску перед зеркалом.

Войдя в гостиную, Верочка сцепила дрожащие пальцы в замок и резко выдохнула, приготовившись встретить гостей. Как только белые с позолотой створки распахнулись, княгиня Одинцова, сияя ослепительной улыбкой, поднялась с кресла и шагнула навстречу двум офицерам, остановившись рядом с супругом. Иван Павлович, тяжело опираясь на трость левой рукой, правую протянул сначала Бахметьеву, а потому Вершинину, совершенно верно определив старшего по званию.

— Ваше превосходительство, какая честь для нас принимать вас, — улыбнулся князь. — Все только и говорят, что о вашем приезде в Пятигорск. Признаться, ждал, что вы раньше нанесёте нам визит, — заговорил Одинцов, когда с представлениями и приветствиями было покончено.

— Я слышал, вам нездоровится, — разглядывая князя из-под полуопущенных ресниц, отозвался Бахметьев, — оттого и не решался обременять вас своим присутствием.

— Пустяки, — отмахнулся Иван Павлович. — Верочка, распорядись, чтобы ужин подавали, — повернулся он к супруге.

— Уже, Иван Павлович, — улыбнулась Вера, не отводя взгляда от полковника. — Господа, прошу в столовую.

Изначально ужин планировался на троих, и предполагалось, что Одинцов займёт место во главе стола, Верочка по правую руку от него, а Вершинин по левую. Жестом, подозвав лакея, княгиня велела тому переставить приборы так, чтобы два стояли по одну сторону стола и два по другую. Заняв место подле супруга, Вера осмелилась поднять глаза и тотчас вспыхнула, встретившись взглядом с его сиятельством.

Ей стало вдруг невыносимо стыдно от того, что муж стар и немощен, от того, что в пристальном взгляде графа легко читался немой укор, а губы его сложились в презрительную улыбку. «Какого черта! — всколыхнулась злость. — Это он явился незваным в мой дом!» — подняла она голову, одарив Бахметьева столь ледяным взглядом, что улыбка тотчас исчезла с лица его сиятельства.

— Давно я не был в Петербурге, — тихо заметил Одинцов. — Там всё так же холодно зимой и сыро летом? — поинтересовался князь, обращаясь к Бахметьеву.

— Климат Пятигорска куда более полезен, — отозвался граф, с чуть заметной улыбкой.

— Да, что есть, то есть, — вздохнул Одинцов. — Я ведь потому и перебрался сюда. Никогда не отличался крепким здоровьем, к военной службе оказался непригоден. Завидую я вам, ваше сиятельство. В ваших руках всё: молодость, здоровье, вся жизнь впереди.

Бахметьев отложил вилку и нож:

— Молодость это тот недостаток, который быстро проходит, — вспомнились ему слова Караулова.

Вера подняла взгляд от тарелки и застыла. Мысленно он вернулась в жаркое июльское утро того дня, когда гости княгини Уваровой с таким увлечением обсуждали её персону и героический поступок графа Бахметьева, спасшего неуклюжую гувернантку от верной смерти на дне пруда.

— Вера Николавна, что с вами? — тихо спросил Вершинин.

— Простите, задумалась. Вспомнилось кое-что, — рассеянно улыбнулась Верочка.

— Однако далеко от столицы вам службу нести придётся, — улыбнулся Одинцов. — Не заскучаете-то в нашем скромном обществе?

— Поверьте, в вашем обществе мне скучать не придётся, — усмехнулся Георгий Алексеевич, многозначительно взглянув на княгиню Одинцову.

Вера отвела глаза и, дабы скрыть замешательство, поднесла к губам бокал с вином.

— У вашей кухарки несомненный кулинарный талант, — попытался перевести разговор на другую тему Вершинин.

— Это Верочка нашла её, — улыбнулся князь. — Она — мой ангел-хранитель. Вы не представляете как я жил до того, как она согласилась стать моей женой. Впрочем, вы представляете, — рассмеялся он, глядя на Вершинина.

— Да здесь многое переменилось, — одобрительно заметил Константин Григорьевич, продолжив беседу на тему перемен, произошедших в усадьбе.

Вера насилу дождалась конца ужина, превратившегося для неё в пытку. Распорядившись после трапезы подать мужчинам бренди в гостиную, она выскользнула на террасу и, укутавшись в шаль, невидящим взглядом уставилась на темнеющий на фоне закатного неба склон Машука. Дверь за её спиной открылась, но она только плотнее обхватила себя за плечи, даже не оборачиваясь, зная, кто вышел вслед за ней. Щёлкнула крышка портсигара, и потянуло табачным дымом.

— Красиво у вас здесь, — вздохнул Георгий Алексеевич.

— Жорж, зачем ты пришёл? — повернулась к нему Верочка.

— У меня возникло желание свести знакомство с князем Одинцовым, — выгнул бровь Бахметьев, и затянулся сигаретой.

— Оставь, — нахмурилась Вера. — Нежели не понимаешь, что нам не надобно видеться?

— Нам, так или иначе, придётся видеться, — тихо ответил Георгий. — Собираешься прятаться от меня на людях? — осведомился он.

— У тебя довольно хорошо выходит не замечать меня, — не удержалась от упрёка Верочка.

Георгий Алексеевич улыбнулся уголками губ: «Стало быть, заметила. Стало быть, не всё равно».

— Так чего же ты желаешь? Чтобы я не замечал тебя, либо…

— Ты невыносим, Жорж, — вздохнула Вера. — Ничуть не изменился.

— А вот ты даже очень переменилась, — с горечью заметил Бахметьев, затушив окурок в серебряной пепельнице, что поставил на маленьком столике лакей по просьбе княгини ещё до ужина.

— Жорж, Пятигорск — не Петербург, сплетни здесь распространяются подобно пожару в лесу. Мне есть, что терять.

— Твой муж знает о твоём прошлом? — тёплая мужская ладонь, накрыла ледяные пальцы Веры на мраморном парапете террасы.

Вера вздрогнула, но руки не отняла:

— О прошлом — да, о тебе — нет, — прошептала она. — Коли ты и дальше намерен вести себя подобным образом, то тайну сию мне сохранить не удастся.

— Я не собираюсь рассказывать каждому встречному, что ты была моей любовницей, — с едва заметным раздражением в голосе отозвался Георгий. — Вера, я думал, что смогу отказаться от тебя, но седмица минула, а я только о тебе и думаю.

Вера вытащила пальцы из-под его руки и поспешила к выходу на террасу. Оставшись один, Бахметьев извлёк из портсигара ещё одну сигарету и закурил. Княгиня Одинцова, поинтересовавшись у супруга и поручика Вершинина, не требуется ли ещё что-нибудь, торопливо выскользнула из гостиной, прошла в переднюю и, оглянувшись по сторонам, сняла с крючка, предназначенного для головных уборов, ключ от парковой калитки. Сердце бешено колотилось в груди, пока она, зажав его в кулачке, шла обратно. Присев на диван рядом с Бахметьевым, Вера положила ключ на сидение и осторожно подвинула его Георгию.

— Это ключ от парковой калитки, — тихо шептала она, не сводя глаз с супруга, ведущего непринуждённую беседу с Вершининым. — В нижней части парка есть флигель, после полуночи…

Поднявшись, она краем глаза заметила, как Жорж спрятал ключ в карман. «Господи! Что я делаю?!» — вздохнула она, едва сдержав порыв, попросить Бахметьева вернуть ключ.

— Нам пора, — услышала она голос Вершинина. — Очень рад был повидаться с вами, Иван Павлович, — прощаясь, пожал вялую руку князя Константин.

— Был рад знакомству, — откланялся Бахметьев, задержав взгляд на бледном лице княгини Одинцовой.

Едва за гостями зарылась дверь, улыбка князя погасла, и страдальческая гримаса исказила черты его лица.

— Фёдор, — позвал он лакея, — помоги подняться.

Опираясь на плечо слуги, Одинцов с трудом одолел лестницу на второй этаж. Вера последовала за ним.

— Иван Павлович, вам что-нибудь нужно? — пряча от мужа глаза, поинтересовалась она.

— Пусть мне вина подогреют, — попросил он и скрылся за дверью в свои покои.

Верочка сама спустилась на кухню, подогрела вино и, перелив его из сотейника в графин, отнесла в спальню супруга. Пока камердинер Одинцова помогал хозяину переодеться ко сну, Вера, подумав немного, добавила в вино несколько капель лауданума (настойка опия).

Глава 40

Усадьба погрузилась в сонную тишину, нарушаемую только шелестом пожелтевшей листвы за окном, да тихим посапыванием Катерины в будуаре. Лёжа на спине, Вера смотрела в потолок и ждала, прислушиваясь к каждому шороху. Большие напольные часы в гостиной пробили полночь. Время пришло. Выбравшись из постели, madame Одинцова накинула на плечи тёплый бархатный капот и крадучись вышла из собственной спальни. Горничная пошевелилась во сне и перевернулась с боку на бок, сердце Веры подпрыгнуло в груди и зашлось безумном перепуганном ритме. Убедившись, что девица спит сном праведника, Верочка выскользнула в коридор и, неслышно ступая в мягких комнатных туфлях, направилась к лестнице, ведущей к чёрному ходу.

Пришлось повозиться с задвижкой, которая никак не хотела поддаваться нежным рукам, но усилия княгини все же увенчались успехом и, тихо скрипнув, дверь отворилась в ночной парк. Прохлада ночи остудила пылающие щеки Веры, ступая почти на ощупь, она обогнула дом и осторожно спустилась по лестнице в нижнюю часть парка. Верочка не стала брать с собой фонарь, опасаясь привлечь внимание сторожа, и потому двигаться приходилось с осторожностью.

Старый флигель не запирался. В нём хранили старую мебель ту, что вынесли из большого дома, когда закончили ремонт. Поднявшись на крыльцо, Вера ухватилась за дверную ручку. Можно ещё повернуть назад, и она почти решилась отступить, выпустив из руки латунное кольцо и повернувшись спиной к двери, но не успела и шагу ступить, как позади неё скрипнули давно несмазанные петли и тяжёлые ладони опустились на хрупкие плечи.

— Снова бежишь? — тёплое дыхание коснулось её щеки.

— Нет, — повернулась она в его объятьях, силясь рассмотреть в ночи выражение лица. — Ты погубишь меня, Жорж! Я знаю то также, как то, что за осенью наступит зима.

— Я никогда не причиню тебе зла, — шептал Бахметьев, склоняясь к её лицу. — Это выше моих сил обрести тебя вновь, чтобы тотчас потерять.

— Жорж…

Георгий закрыл ей рот поцелуем, сминая нежные губы.

Вывернувшись из его объятий, Вера упёрлась руками в твёрдую грудь.

— Ежели не желала сего свидания, зачем ключ дала? — отступил на шаг Бахметьев.

— Всё от того же, — горько усмехнулась Вера. — Не могу не думать о тебе. Что толку саму себя обманывать? Люблю тебя, всегда любила, с первой встречи, с первого взгляда. Господи, зачем же ты приехал, Жорж? Зачем? Нет мне теперь ни сна, ни покоя.

Бахметьев молча поймал хрупкую кисть и поднёс к губам, согревая дыханием ледяные пальцы.

— От судьбы не убежишь, Вера. Стало быть, на роду нам написано было встретиться вновь. Вон, как далеко забралась, — усмехнулся он.

— Все переменилось, Жорж. Я более себе не принадлежу.

— А кому ты принадлежишь? Немощному старику? Любишь, говоришь. Стало быть, не так сильна та любовь, коли княжеский титул тебе важнее оказался, — выпустил он её ладонь.

— Не тебе меня судить. Не было у меня иного выбора.

— Вера, — вздохнул Георгий, — мы с тобой по кругу ходим. Что было, то было. Прошлого не переменить.

— Но и будущего у нас нет, — опустила ресницы Верочка.

— То только от нас зависит, — улыбнулся уголками губ Георгий. — Четыре года минуло, а по мне, как будто вчера расстались с тобой. Боже, как же я скучал по тебе! Ты мне ночами снилась.

Вера поёжилась под холодным порывом ветра. Обняв хрупкие плечи одной рукой, Бахметьев открыл двери флигеля и увлёк её в тёмное помещение.

— Ты дрожишь. Замёрзла?

«Душа замёрзла», — вздохнула Вера про себя, оставив его вопрос без ответа.

— Ну, так позволь я тебя согрею, mon ange, — целуя закрытые веки, прошептал Георгий.

И не было более сил противиться соблазну, так тепло было в его объятьях и с каждым поцелуем становилось всё жарче. И вот уже сама искала его губы, гладила широкие плечи, цепляясь за погоны на мундире. Ноги совсем ослабели, колени подгибались. Вера оступилась и сдавлено охнув, приземлилась на накрытый холстом старый продавленный диван, что прежде стоял в гостиной. Падая, она увлекла за собой Георгия. Бахметьев едва успел подставить руку, дабы не придавить её своим телом.

— Ты только моя, никому не отдам, — скользили его губы по тонкой шее, все ниже к распахнутому вороту капота, к глубокому вырезу тонкой ночной сорочки.

Вера молчала, испугавшись того, что стоит ей заговорить, и она непременно попросит его остановиться, потому как должна, но ведь более всего желала, чтобы не останавливался. Истосковалась по словам страсти, сказанным чуть хрипловатым шёпотом, по сильным рукам и крепким объятьям, по ласкам то нежным, невесомым, то порывистым, стремительным, почти грубым. «Только не останавливайся, — умоляла его про себя. — Только не останавливайся, не дай мне опомниться, оттолкнуть тебя». Но Георгий и не думал остановиться. Лишь, когда выгнулась дугой под ним, прижимаясь как можно ближе, замер на мгновение, перед тем, как рухнуть в манящую пропасть, падать в которую мог бы бесконечно.

Вера с тихим вздохом положила голову на его плечо, ничуть не смущаясь ни своей, ни его наготы, смутно припоминая, как торопливо избавлялась от одежды, расстёгивала пуговицы на его мундире. Нынче, когда пожар страсти утих, повеяло прохладой, но даже это не заставило бы её сейчас пошевелиться. Так бы и лежала вечность в его объятьях, да только время неумолимо бежало вперёд.

— Жорж, — рассеянно поглаживая ладошкой широкую грудь, позвала она, — мне идти надобно.

Бахметьев вздохнул, поднялся и, сев спиною к ней, принялся молча одеваться. Вера следила за каждым его движением не в силах отвести взгляда.

— Я напишу тебе, — обернулся Георгий. — Через твою прислугу можно вести переписку? — осведомился он.

— Думаю, да, — неуверенно ответила Верочка. — Завтра попрошу Катерину сходить на городской рынок после полудня.

— Как я её узнаю? — улыбнулся Георгий.

— Высокая, темноволосая, на вид не более двадцати годков будет, я скажу, чтобы шляпку голубую надела.

Коротко поцеловал её в губы Бахметьев, не оглядываясь, вышел в предрассветный сумрак. Одеваясь, Вера, размышляя над тем, сможет ли она уговорить горничную передавать письма своему любовнику и какова будет плата за её молчание. Катерина получала довольно хорошее жалование, но коли посулить увеличить плату вдвое должна согласиться. Вернувшись в дом, madame Одинцова крадучись поднялась по чёрной лестнице и вошла в свои покои. Вера сразу поняла, что Катерина не спит, а лишь притворяется спящей.

— Катюша, — позвала она.

Девушка открыла глаза и села на узком диванчике, укоризненно глядя на хозяйку.

— Что же это вам, Вера Николавна, по ночам не спится? — проворчала она. — Бродите незнамо где, — бросила она быстрый взгляд на перепачканные землёй комнатные туфли.

— Разговор у меня к тебе, Катерина, — нахмурилась Вера, жестом указав на двери в спальню.

Проследовав за хозяйкой, горничная остановилась у порога, аккуратно прикрыв за собою двери.

— Слушаю я вас, — сложила она руки на груди.

Вера нервничала, не решаясь начать разговор. Madame Одинцовой казалось, что Катерина ей предана, она сама её нанимала, но могла ведь и ошибаться.

— Напомни, сколько я тебе жалованья плачу в год? — обратилась она к прислуге.

— Известно сколько. Полторы сотни целковых, — настороженно ответила девушка.

— Буду платить три сотни, коли докажешь, что умеешь язык за зубами держать, — решилась Верочка.

— И что же от меня надобно? — усмехнулась девица, уже догадываясь, о чем пойдёт речь.

— Сегодня сразу после полудня надобно сходить на городской рынок, к тебе подойдёт военный и отдаст письмо для меня, — выдохнула Вера.

— Стало быть, его сиятельство, — улыбнулась девушка. — Вы не думайте, я вас осуждать не стану. Что ж я не понимаю, не вижу, как вам со стариком живётся…

— Не забывайся, с кем говоришь, — одёрнула её Вера.

Катерина надулась и умокла.

— Наденешь шляпку голубую, что я тебе на прошлой седмице отдала, — продолжала напутствовать её Верочка, — да гляди, чтобы не одна живая душа не узнала!

— Сделаю, Вера Николавна, — нахально ответила горничная, — только мне бы деньги наперёд получить, сапоги надобно новые к зиме справить.

Вера шагнула к дамскому бюро и, выдвинув ящик, вынула стопку ассигнаций. Отсчитав требуемую сумму, она протянула деньги девушке.

— И чтобы ни одна живая душа не знала, — придержав ассигнации, повторила молодая княгиня.

Сразу после полудня, Катерина засобиралась на городской рынок. Прихватив с собой плетёную корзинку, с которой обыкновенно ходила за покупками, девушка неторопливо прохаживалась между торговыми рядами и крутила головой по сторонам. Ей попадались на глаза военные, но господина полковника среди них не было.

— Ты Катериной будешь? — услышала она позади себя и, испуганно охнув, обернулась.

— Я Катерина, — зарделась девушка, рассматривая графа из-под ресниц. — Что же вы пугаете, ваше сиятельство? — осмелилась она попенять Бахметьеву.

Георгий Алексеевич усмехнулся. Строгий тон девушки никак не вязался с кокетливой улыбкой. Девица ещё больше смутилась и опустила очи долу. Незаметно опустив запечатанный конверт в корзинку, Бахметьев вложил в ладонь девушки серебряный рубль и, повернувшись, зашагал прочь, не удостоив её более ни единым взглядом.

Катя стояла как громом поражённая. «Немудрено, что барыня голову потеряла, коли такой красавец рядом, — вздохнула она с тоскою глядя во след полковнику. — Вот кабы на меня хоть разок посмотрел, как на Веру Николавну глядит», — побрела она домой, никого и ничего вокруг не замечая.

Коли не впала бы в ступор после встречи с его сиятельством, наверняка, обратила бы внимание на здоровенного детину, что провожал её от рынка до ворот усадьбы, следуя за ней словно тень.

Вера, с нетерпением ожидавшая возвращения Катерины, едва ли не выхватила письмо из рук горничной и, отослав ту нетерпеливым жестом, поспешила вскрыть запечатанный конверт. Сердце таяло, пока она читала написанные знакомым почерком строки:

«Верочка, мой дивный ангел, нет таких слов, дабы выразить на бумаге то, что переполняет ныне мою душу и сердце. Думал, разлука охладит былой пыл, но лишь одна волшебная ночь с тобой, и я снова, как мальчишка влюблён. Я в нетерпении считаю часы, да что там часы, минуты до того момента, когда вновь смогу увидеть тебя. Завтра буду у грота Дианы с двух до четырёх пополудни. Твой Ж.»

Вера прижала письмо к губам. Одинокая слезинка скатилась по щеке: «У нас нет будущего. Нет, до тех пор, пока жив Одинцов», — вздрогнула она.

Убедившись, что после встречи с его сиятельством горничная княгини Одинцовой направилась прямиком домой, детина направился в небольшой пансион на окраине Пятигорска. Провожаемый подозрительным взглядом хозяина заведения, он торопливо поднялся на второй этаж и постучал в знакомую ему дверь.

— Гришка ты? — осведомились из-за двери.

— Я, ваше благородие, — пробасил Гришка и толкнул дверь в комнату.

— Рассказывай! — с ходу бросил ему Караулов, усаживаясь в кресло.

— Мне бы горло смочить, — покосился на графин с бренди наёмник.

— Пьянь, — скривился Пётр Родионович, наливая в стакан благородный напиток и протягивая его Гришке.

— Следил я за его сиятельством, значит, — начал Гришка. — Эх, надобно было его все же ещё в Петербурге кончать, — отвлёкся он.

— Ничего толком сделать не можете, — проворчал Караулов. — Ну, что далее было?

— Бахметьев был приглашён на ужин к Одинцовым…

— Это я и без тебя уже знаю, — перебил своего прихвостня Пётр Родионович.

— Так вы выслушайте меня, — насупился Григорий.

Караулов махнул рукой, что означало — продолжай.

— Так вот опосля ужина этого, его сиятельство в усадьбу воротились через потайную калиточку в ограде, и ключ у них был. Стало быть, княгиня дала. Полюбовники они — ясное дело. Он же там почитай почти до самого утра пробыл. Только перед самым рассветом ушёл.

Караулов задумался.

— Это ещё ничего не доказывает, — отозвался он.

— А вот сегодня горничная княгини встречалась с его сиятельством на рынке, он ей конвертик передал, — закончил Гришка.

— А вот это уже другое дело, — блеснул глазами Караулов. — Коли есть письма, стало быть, есть доказательства, — рассуждал он вслух. — Осталось только поведать всему Пятигорску, сколь аморальной особой является княгиня Одинцова. А когда её супруг скоропостижно отправится на тот свет, никому в голову не придёт усомниться, что она к тому руку приложила.

Осмелев, Гришка протяну руку к графину и налил себе ещё полстакана дорогого бренди. Занятый своими размышлениями, Караулов даже не обратил на то внимание. В голове Петра Родионовича начал выстраиваться грандиозный план, удачное воплощение которого, сулило немалые прибыли.

— Перво-наперво, — продолжал он размышлять вслух, — надобно самому свести знакомства в Пятигорске. — Как там докторишку Одинцова зовут? — обратился он к Гришке.

Гришка поперхнулся бренди и отставил стакан в сторону под укоризненным взглядом Караулова.

— Куницын Алексей Андреевич, — ответил он, виновато глядя на хозяина.

— Что ж, пора и мне собственным здоровьем озаботиться, — усмехнулся Пётр Родионович.

Наутро следующего дня Алексей Андреевич Куницын получил записку от одного из приезжих, пожелавшего воспользоваться его услугами. Отказываться от дополнительного заработка Куницын не стал и поспешил с визитом. Дешёвый пансион поначалу произвёл на него удручающее впечатление. Человек, остановившийся в подобном месте, очевидно, был стеснён в средствах. Впрочем, при личном знакомстве с Петром Родионовичем, мнение Куницына переменилось. От глаз эскулапа не укрылась добротная, сшитая на заказ одежда, предполагаемого пациента, дорогие, скорее всего фамильные, кольца на ухоженных руках, при некоторой неопрятности во внешнем виде, чувствовалось, что Караулов привык жить на широкую ногу.

Конечно, Алексею Андреевичу было невдомёк, что весь этот внешний лоск, не что иное, как попытка пустить пыль в глаза. Пустившись в бега после смерти своей тётки, Караулов своим привычкам не изменял. Постепенно он оброс долгами, как днище корабля ракушками, после кругосветного плаванья. Положение его становилось хуже день ото дня. Необходимо было предпринимать какие-нибудь меры, пока многочисленные кредиторы не загнали его в угол.

Совсем отчаявшись, он попытался было вернуться в Покровское, но Майер, всегда его недолюбливавший, позволил ему лишь провести ночь в имении, а поутру выставил племянника покойной княгини Уваровой за ворота усадьбы. Но всё же кое-что ценное из этого визита Пётр Родионович для себя вынес: ему удалось узнать у прислуги, что супругу князя Одинцова, того самого к которому перешло имение зовут Верой Николавной. Не надобно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, куда бабка спрятала от него внучку.

Караулов возликовал. Похоже, судьба, наконец-то, сжалилась над ним, и у него появился шанс, если не подобраться к наследству Уваровых, то хотя бы вернуть себе Покровское, так глупо уплывшее из его рук! Стало быть, путь его лежал в Пятигорск.

Добравшись до курорта, Караулов почти две седмицы не выходил из пансиона, где снял комнату, с помощью Гришки, когда-то оказавшему ему неоценимую услугу, избавив от кузена, князя Уварова, собирая сведения о чете Одинцовых. Ничего утешительного узнать ему не удалось. Одинцовы вели довольно тихий образ жизни, молодая княгиня пользовалась в обществе всеобщей любовью и уважением, офицеры могли только тайно вздыхать о ней, не имея ни малейшего шанса свести более близкое знакомство. «Святая Вера! — кривился Караулов. — Знали бы, что в содержанках была…» Так было до тех пор, пока в Пятигорске не появился его сиятельство граф Бахметьев. Поначалу Караулов испугался его приезда, но довольно быстро смекнул, что в сложившихся обстоятельствах для него всё складывается, как нельзя лучше.

Прощаясь со своим новым пациентом, Куницын пообещал тому ввести его в светское общество Пятигорска, дабы дорогому Петру Родионовичу не было скучно, пока он будет поправлять своё пошатнувшееся здоровье. Алексей Андреевич своё слово сдержал: спустя три дня господин Караулов был представлен графине Добчинской и получил позволение бывать на её званых вечерах.

Глава 41

Наступивший день напомнил обитателям усадьбы, что лето безвозвратно ушло, и наступила ненастная промозглая осень. С ночи небо заволокло низкими серыми тучами, ветер трепал пожелтевшие кроны, вздымая с аллей парка, опавшую листву, и порывы его были столь сильны, что временами в доме дребезжали оконные стёкла. Дождя ещё не было, но было совершенно очевидно, что долго себя ждать, он не заставит.

Отправиться на прогулку в такое ненастье было бы, по меньшей мере, странно, и Вера лишь горестно вздыхала, глядя в окно и переживая о том, что нет никакой возможности послать весточку Георгию о том, что сегодня она не придёт в условленное время к гроту Дианы. Отправить горничную в штаб с запиской для командира полка — самый верный способ известить весь Пятигорск о взаимоотношениях княгини Одинцовой с графом Бахметьевым.

Безрадостные размышления прервал негромкий стук в двери будуара.

— Входи, — отозвалась Вера, безошибочно определив, что обеспокоить её решилась Катерина.

— Вера Николавна, — остановившись на пороге, начала девушка, — меня дворецкий за вами послал. Там человек пришёл. Спрашивает, есть ли какая работа в усадьбе?

— Какой человек? — нахмурилась Верочка.

— Обыкновенный мужик, — пожала плечами Катерина, — да я его и не разглядела толком.

Поначалу Вера думала отослать горничную с отказом, но после передумала. Коли человек пришёл в поисках работы, стало быть, нужда у него имеется. Негоже отказывать в помощи даже не выслушав его.

В передней переминался с ноги на ногу высоченный широкоплечий детина. Завидев княгиню, малый подобострастно поклонился.

— Мне сказали, ты работой интересуешься? — окинув его беглым взглядом, осведомилась Вера.

Одёжа его выглядела хоть и поношенной, но вполне опрятной. Борода аккуратно подстрижена, в общем, впечатления бродяги и разбойника он не производил.

— Ваше сиятельство, не откажите, — совершенно неожиданно для всех детина бухнулся на колени перед княгиней Одинцовой. — Коли бы не нужда, да не горе… — на глаза мужика навернулись слёзы. — Я три года в Евпатории в рыбацкой артели как проклятый батрачил, думал денег каких скоплю, избу справлю, тяте с мамкой помогу, а дружки мои меня обокрали, да и бросили здесь в Пятигорске. Мне бы хоть на дорогу до дому собрать.

— Ты откуда родом будешь? — мягко спросила Верочка, рукой сделав знак подняться.

— Из Тульской губернии, — с готовностью ответил мужик.

— Что делать умеешь? — больше для виду продолжила она расспросы.

— Да я, барыня, все могу. Любая работа мне по плечу: надобно — дров наколю, воды принесу, в плотницком деле разумею.

— Звать-то тебя как? — вздохнула Верочка, размышляя о том, что можно просто дать ему денег и отправить восвояси.

— Григорием, — отозвался мужик и замер в ожидании её решения.

— Сколько тебе надобно, чтобы до дому добраться? — поинтересовалась Верочка.

Мужик обиженно засопел, недобро зыркнув на молодую женщину из-под кустистых бровей:

— Мне, ваше сиятельство, подачки без надобности. Григорий Вакулов — человек честный и зарабатывать привык своим трудом.

— Прости, ежели обидела ненароком, — смутилась Вера. — Коли жалованье лакея тебя устроит, то оставайся. Прохор, — обратилась она к дворецкому, — пристрой его.

— Благодарствую, барыня. Век доброты вашей не забуду, — снова попытался упасть ей в ноги Гришка, но Вера жестом остановила его.

Григорий ей чем-то не понравился, вот только объяснить, чем именно, Вера, пожалуй, не смогла бы. Вернувшись в свои покои, она попыталась было уговорить себя, что поступила по-христиански, что надобно помогать ближнему своему, но безотчётная тревога так её и не покинула. «Странно, что он отказался взять денег, ведь мог бы вернуться домой куда быстрее, хотя может, не пожелал возвращаться с пустыми руками. Впрочем, что мне за дело до того мужика, — попыталась она отмахнуться от назойливых дум, — со своими бы делами разобраться», — вздохнула Верочка.

Рука сама потянулась к верхнему ящику бюро, где в самом низу, под шкатулкой с украшениями лежал конверт без подписи. Она, наверное, уж в сотый раз перечитывала дорогие сердцу строки, и всякий раз душа, будто замирала от пьянящего восторга от того признания, что несли в себе слова, написанные ровным чётким почерком. Не смогла сжечь записку, хотя следовало бы уничтожить сие доказательство супружеской неверности. Заслышав шаги за дверью, Верочка торопливо спрятала письмо в ящик бюро и, поднявшись со стула, отошла к окну, делая вид, что весьма заинтересована происходящим в осеннем парке.

— Вера Николавна, — осмелился заглянуть в комнату Фёдор, камердинер Одинцова, — Иван Павлович просили вас прийти.

— Иду, — бросила тоскливый взгляд на настольные часы Вера.

Минутная стрелка приближалась к двенадцати, а часовая остановилась на двух. Видимо, Георгий уже пришёл к месту встречи, вот только дождаться ему не суждено. Madame Одинцова поспешила вслед за слугой, гадая зачем супругу понадобилось её видеть.

— Верочка, — чуть заметно улыбнулся Одинцов и отослал Федора взмахом руки, — проходи, присаживайся. Мне говорить с тобою надобно.

— О чем, Иван Павлович? — аккуратно присев на краешек софы, поинтересовалась Вера.

Одинцов смерил жену тяжёлым пристальным взглядом:

— У меня сложилось впечатление, что его превосходительство полковник Бахметьев знаком вам довольно давно.

— Вы ошибаетесь, Иван Павлович, — отвела глаза Верочка. — С Георгием Алексеевичем мы познакомились здесь, в Пятигорске у madame Добчинской. Не понимаю, к чему вы расспрашиваете меня о том? — осознав, что, оправдываясь, только укрепит супруга в его подозрениях, вскинула она голову и прямо посмотрела в глаза князю.

— Простите, коли невольно оскорбил вас, — смутился Одинцов. — Мы прожили с вами четыре года и за это время вы ни разу не дали мне повода сомневаться в вашей порядочности, чему, признаться, я очень рад. Мне хотелось бы, чтобы и впредь ваше имя не упоминалось в разного рода скандальных историях. Надеюсь, я ясно выразился.

— Вполне, — поднялась с софы Вера. — Если это всё, о чём вы хотели говорить со мной, я, пожалуй, пойду.

— Конечно, не смею вас задерживать, — отозвался князь. — Одна маленькая просьба. Не могли бы вы послать за Алексеем Андреевичем? Я сегодня неважно чувствую себя.

Вера молча кивнула, устыдившись собственной лжи и поступков. Её муж старый и больной человек, а она обманывает его самым бессовестным образом. Однако, только подумав о том, что правильно было бы написать Георгию и попросить не искать с ней встреч, едва не застонала вслух. Потому как не было страшнее муки: знать, что он рядом и добровольно отказаться от счастия быть с ним. Душа её словно бы разрывалась на две части. Одна её часть требовала незамедлительно порвать с Бахметьевым, другая — кровью обливалась при мыслях о разлуке с тем, кого так и не смогла позабыть за долгих четыре года.

Закусив губу, дабы удержать слёзы, что уже щипали глаза, Верочка поспешила разыскать Егора, вот уже второй год служившего у Одинцовых конюхом и возницей, дабы послать за Куницыным экипаж, но на глаза ей попался Григорий, осматривающий треснувшую раму старинного портрета одного из предков Одинцова, висевшего в холле сразу за передней.

— Григорий, — поманила она его рукой. — Разыщи конюха нашего Егора, пусть сию минуту за доктором выезжает.

— Никак его сиятельству дурно? — полюбопытствовал новый слуга.

— Жаловался на недомогание, — вздохнула Вера, которой хотелось немедля вернуться в свои покои и уж там дать волю слезам, теснившим грудь.

Григорий заторопился на выход. В распахнутую входную дверь стало видно, что дождь всё же начался и его косые струи, сбиваемые порывами сильного ветра, нещадно хлестали уже увядающие в вазонах на крыльце астры. Вере вдруг представилось, что Жорж совершенно один в гроте Дианы смотрит на дождь и, может быть, всё ещё надеется, что она придёт. Картина это столь сильно взволновала её, что она уже хотела окликнуть Григория и сказать, что сама поедет за доктором, с тем, чтобы хоть на минутку забежать в Екатерининский парк и сказать Георгию о том, как сильно любит его. Но все это было решительно невозможно. Пришлось бы придумать правдоподобный предлог для Егора, объяснить, что понадобилось ей в подобное ненастье в городском парке.

Мысли княгини Одинцовой были недалеки от истины. Граф Бахметьев явился к условленному месту свидания немного загодя и ныне, созерцая сплошную завесу дождя, понимал, что был абсолютно прав, предполагая, что Вера не придёт. Да и кому в здравом уме придёт в голову гулять под проливным дождём? Память вернула его в прошлое четырёхлетней давности, в тот самый день, когда он, узнав, что Верочку рассчитали Уваровы, сломя голову, вырвав у нерасторопного возницы поводья, запрыгнул в коляску и отправился искать её под точно таким же проливным дождём. Тогда он нашёл её совершенно промокшую и несчастную у ворот почтовой станции, и с этого самого дня началась их история. Может быть, ещё тогда ему впервые подумалось о том, что в его жизни произошло нечто, что навсегда переменило её.

Ждать далее было бессмысленно, дождь набирал силу с каждой минутой. Подняв воротник сюртука и втянув голову в плечи, Бахметьев шагнул под ледяные струи и торопливо зашагал по скользкой от грязи тропике к выходу из парка. Он приехал верхом, и предстояло ещё добираться до штаба полка. Мелькнула мысль поехать в гостиницу переодеться, а уж потом, воспользовавшись экипажем, явиться к месту службы, но вспомнив о том, что его адъютант настойчиво пытался о чем-то ему поведать, тогда, как он отмахнулся от него, понимая, что рискует опоздать на свидание с Верой, коли промедлит ещё немного, поехал прямо в штаб.

По дороге он совершенно вымок. Холодные порывы ветра пробирали до костей. Явившись в свой кабинет, Георгий повесил насквозь мокрый сюртук на спинку стулу, поморщился, глядя, как под ним начали собираться лужицы от стекающей на пол воды. Оставшись в мокрой рубахе, он окликнул караульного дежурившего у дверей в кабинет и приказал тому разыскать поручика Адземирова, так настойчиво рвавшегося поговорить с ним с самого утра.

Амин Адземиров, прежде служивший адъютантом у Рукевича, своё новое начальство не то, чтобы недолюбливал, но того же трепетного уважения, что и к Аполлинарию Фомичу отнюдь не питал, считая молодого полковника штабным выскочкой, не нюхавшим пороха. Ни для кого не было секретом, что из штаба в командиры полка чаще всего уходили именно затем, чтобы в недалёком будущем получить генеральские погоны.

Но поговорить он собирался вовсе не о личной неприязни, что вызвал у него новый командир. Амин не приветствовал доносительства и сам никогда подобным не занимался, но и к несправедливости любого рода относился совершенно нетерпимо. Коли новый командир не желал замечать того, что происходило прямо у него под носом, кто-то должен был раскрыть ему глаза. Конечно, требовалось сначала разобраться во всем, но прежде, чем разбираться, надобно было вообще знать о ситуации, что сложилась со снабжением полка провиантом. Всё это было тем более удивительно, что интендант полка всегда слыл человеком в высшей степени порядочным, и в казнокрадстве за два десятилетия безупречной службы уличён не был. Однако факт был на лицо: пайки солдат стали существенно меньше, тогда как по документам все соответствовало положенным нормам. Именно с такими мыслями и настроем шёл в кабинет полковника поручик Адземиров.

— Ваше превосходительство, — вытянулся он на пороге.

В тёмных глазах поручика мелькнуло удивление при взгляде на командира, выглядевшего так, будто он только что вылил на себя ведро воды, но более никаких эмоций на красивом смуглом лице молодого человека не отразилось.

— Входите, Амин… Назирович, — с трудом припомнил вычурное черкесское имя Бахметьев. — О чем вы желали говорить со мной?

Шагнув в кабинет, Адземиров плотно закрыл за собою двери.

— Ваше превосходительство, имею настоятельную потребность обратить ваше внимание на снабжение полка провиантом.

Бахметьев удивлённо выгнул бровь:

— Разве не интендант должен заниматься снабжением? — поинтересовался полковник.

— Совершенно верно, интендант. Но у меня есть основания полагать, что… — Амин замялся, не зная, как сказать о том, что он подозревает всеми уважаемого человека в банальном воровстве, — он не слишком хорошо справляется со своими обязанностями, — выкрутился он.

— Говорите прямо, Адземиров, — нахмурился полковник. — Вы это что же Кудашева в воровстве решили обвинить?

— Так точно, ваше превосходительство, — выдохнул Амин и опустил глаза.

Ощущать себя кляузником и доносчиком было в высшей степени неприятно.

— Разыщите Кудашева! — приказал Бахметьев, выглянув из кабинета и обращаясь к караульному.

Заложив руки за спину, полковник в ожидании интенданта полка нетерпеливо прохаживался по кабинету, не удосужившись предложить Адземирову присесть. Бахметьев страсть как не любил доносчиков и соглядатаев, а то, что его собственный адъютант, похоже, оказался из этой столь презираемой им братии, его, мягко говоря, весьма огорчило.

Штабс-капитан Кудашев явился спустя четверть часа и, застав в кабинете полковника, поручика Адземирова, мгновенно догадался о причине, по которой его вызвали. Взгляд убелённого сединами интенданта опустился в пол.

— Ваше превосходительство, штабс-капитан Кудашев по вашему приказанию прибыл, — пробубнил он.

— Павел Андреевич, мне стало известно, что вверенном мне полку имеются некие проблемы со снабжением провиантом.

Кудашев молчал. Сказать в своё оправдание было нечего. Бахметьев тяжело вздохнул, Адземиров отвёл взгляд в сторону, уставившись в окно. Гнетущая тишина давила на всех троих.

— Пустите меня! — раздался чей-то негодующий возглас за пределами кабинета.

Дверь с грохотом ударилась о стену, и в помещение буквально ввалился молодой человек в чине прапорщика. Рядовой, дежуривший у дверей попытался ухватить офицера за плечи и выдворить того из кабинета полковника, но попытка его не увенчалась успехом.

— Николай! — вскинулся Кудашев. — Выйди вон!

— Ваше превосходительство! — невзирая на приказ старшего по званию, обратился к Бахметьеву молодой человек. — Это моя вина!

Бахметьев прищурился. Сложившая ситуация начинала его раздражать.

— Простите. Позвольте представиться, — вытянулся во фрунт, приложив руку к фуражке, молодой человек. — Прапорщик Кудашев.

— Сын? — взглянул на штабс-капитана Бахметьев.

— Племянник, — вздохнул Павел Андреевич.

— Я вас слушаю, прапорщик, — повернулся к застывшему на пороге молодому человеку полковник.

— Это я взял деньги, предназначенные для закупки провианта, — покраснел молодой человек. — В карты вон ему проиграл, — кивнул он на Адземирова.

— Сколько? — пристально глядя на несчастного прапорщика спросил Бахметьев.

— Пять тысяч, — едва слышно пробормотал Николай Кудашев. — Меня вините во всем. Коли под трибунал отдадите, так то мне наукой будет.

Георгий Алексеевич с трудом подавил тяжёлый вздох. Самому ему случалось куда больше оставлять за карточным столом. Но, тем не менее, от него требовалось принять решение.

— Ваше превосходительство, — осмелился подать голос старший Кудашев, — по закону я виноват, мне и отвечать.

Бахметьев, сам того не замечая, принялся барабанить пальцами по столу, глядя на штабс-капитана. Более двух десятков лет безупречной службы и вот на тебе. Неужели придётся отдать того под трибунал?

— Даю вам седмицу сроку, — медленно выговорил он. — Всю сумму надобно вернуть.

Лицо Адземирова вытянулось от удивления, Кудашев-старший выдохнул с облегчением, уже прикидывая, у кого можно занять денег, с тем, чтобы после продажи скромного имения, вернуть долги. Не того решения ожидали от молодого щеголеватого полковника. Бахметьев и сам понимал, что поступает неправильно, что не должно руководствоваться личными симпатиями и антипатиями там, где речь идёт о службе. Тем более что всегда есть риск того, что доброту могут принять за слабость, чего ему вовсе не хотелось.

— Господа, все свободны, — многозначительно посмотрел на дверь Бахметьев. — Адземиров, задержитесь, — остановил он своего адъютанта.

— Слушаю вас, ваше превосходительство, — остался в кабинете Амин.

Дождавшись, когда шаги обоих Кудашевых утихнут за дверью, Бахметьев сурово взглянул на поручика:

— Получается, ваша вина в том, — вздёрнул бровь полковник. — Нежели не догадывались, откуда средства взялись на то, чтобы долг вам вернуть? Может, личные счёты сводите подобным недостойным способом?

Адземиров вспыхнул от подобного оскорбления.

— Никак нет, ваше превосходительство, — процедил он. — Не мог даже предположить подобного. Я о материальном положении прапорщика не осведомлён.

— Будем считать данный инцидент исчерпанным, — тихо произнёс Георгий Алексеевич. — Вас попрошу о том, что произошло в этих стенах никому не сказывать. Надеюсь, мы друг друга поняли.

— Так точно, ваше превосходительство, — отчеканил Адземиров.

Амин вышел из кабинета, едва удержавшись от того, чтобы громко хлопнуть дверью. Ясно было как божий день, что полковник счёл его доносчиком, отсюда и неприязнь во взгляде.

Глава 42

Георгий Алексеевич проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Голова гудела, как колокол, тысячи молоточков стучали в висках и затылке. С трудом разлепив веки, он мрачно уставился на своего денщика, осмелившегося столь непочтительным образом потревожить его сон.

— Ваше сиятельство, проспали, — виновато пробормотал Семён.

— Который час? — хриплым шёпотом сорвалось с пересохших губ.

— Десять уж. Прикажете завтрак подать? — подавая барину тёплый шлафрок, поинтересовался слуга.

Бахметьев встал и, покачнувшись, присел на край постели. Все поплыло перед глазами. Сглотнув колючий ком, Георгий Алексеевич поморщился от саднящей боли в горле.

— Отставить завтрак, мундир подай, — отирая со лба холодную испарину, приказал он.

Доковыляв до уборной, Георгий Алексеевич склонился над раковиной, подставив руки под струю тёплой воды, что лил из большого кувшина Семён. Голова вновь закружилась и дабы не потерять равновесие, он ухватился за плечо слуги.

— Барин, да у вас жар, — обомлел Семён, прикоснувшись ко лбу хозяина широкой ладонью.

— Глупости, — попытался выпрямиться Георгий, отказываясь верить, что его молодой здоровый организм может быть подвержен такому банальному недугу как простуда.

Он хотел было ещё сказать, что не барышня кисейная, дабы раскиснуть от осеннего дождика, но зашёлся в приступе сухого кашля, выворачивающего наизнанку все внутренности.

— В постель вам, барин, воротиться надобно, — взволновано заговорил Семён, пытаясь увести Бахметьева обратно в спальню.

— Семён, да ты оглох никак, — сердито сверкнул глазами граф. — Сказано тебе, мундир подай!

— Как скажете, ваше сиятельство, — сдался денщик и принёс высушенный и вычищенный мундир.

Ехать верхом Георгий Алексеевич не решился, опасаясь, что просто свалится с лошади, потому распорядился подать коляску. Добравшись до штаба, Бахметьев насилу выбрался из пролётки и, стараясь не обнаружить свою слабость перед сослуживцами, прошагал в кабинет, на ходу кивая встреченным по пути офицерам. Закрыв двери, Георгий тяжело опустился в кресло, уронив голову на руки. Неодолимо клонило в сон, дышать с каждой минутой становилось всё труднее. Ослабив тесный ворот мундира, Георгий потянулся к стопке рапортов, сложенных на углу стола, но рука дрогнула, и бумаги рассыпались по полу. Чертыхнувшись, Бахметьев наклонился, дабы поднять документы, но тотчас со стоном выпрямился и откинулся на спинку кресла. В двери постучали.

— Entrez! — прохрипел Георгий и попытался сесть за столом прямо.

— Ваше превосходительство… — заглянул в кабинет поручик Адземиров и умолк.

Даже ему, человеку, не сведущему в медицине, стало совершенно очевидно, что полковник болен. Лихорадочно блестевшие глаза, пылающие нездоровым румянцем скулы и тяжёлое со свистом дыхание, выдавали того с головой.

— Ваше превосходительство, я за врачом в госпиталь пошлю, — повернулся, чтобы выйти Амин.

— Оставить, — поднялся из-за стола Бахметьев, но не устоял на ногах и рухнул обратно в кресло.

Покачав головой, Адземиров жестом подозвал караульного и что-то тихо шепнул тому на ухо. Самочувствие Георгия Алексеевича с каждым мгновением ухудшалось, голоса слышались как будто сквозь вату, перед глазами всё было как в тумане, к тому времени, когда из госпиталя приехал врач, Бахметьев испытал на себе в полной мере все прелести простуды, что сделало его более сговорчивым, и он позволил доктору осмотреть себя.

— Ваше сиятельство, где вы умудрились так простудиться? — неодобрительно качал головой врач, складывая в саквояж свои инструменты. — Я настоятельно рекомендую вам лечь в госпиталь для лечения.

— Не думаю, что простуда заслуживает столь пристального внимания, — попытался возразить Бахметьев.

— Простуда не заслуживает, а вот с пневмонией не шутят, — нахмурился доктор.

— Вы преувеличиваете, — уже не так уверенно возразил Георгий.

— Может быть, — задумчиво протянул доктор, — но таковой возможности не исключаю. Не стоит столь беспечно относиться к собственному здоровью, — произнёс он нравоучительно. — Одевайтесь, я жду вас в коляске, — тоном, не допускающим возражения, распорядился лекарь.

Оказавшись в госпитале, Георгий был уже рад тому, что доктор сумел настоять на своём. Впервые он ощущал себя столь беспомощным и слабым, а потому растерялся, не зная, что ему делать. Довериться медицине — оказалось единственным верным решением.

Прошедший дождь как бы прочертил границу между уходящим летом и промозглой осенью. Довольно ощутимо похолодало.

Болезнь князя Одинцова обострилась. Участились приступы, и доктор Куницын вновь стал частым гостем в усадьбе. В один из своих визитов, после осмотра своего пациента Алексей Андреевич, приняв любезное приглашение княгини, остался обедать в доме Одинцовых.

— Скажите, Алексей Андреевич, — обратилась к доктору Верочка, когда трапеза уже почти подошла к концу, — может, существуют ещё какие средства? Я, признаться, опасаюсь, что приходится так часто давать Ивану Павловичу настойку.

— Вера Николавна, — вздохнул Куницын, — единственно, что могу вам порекомендовать, так это следить за тем, чтобы ваш супруг не переохлаждался. Ему надобно постоянно находиться в тепле. В его возрасте это особенно важно. Вон куда более молодые и здоровые люди могут оказаться прикованными к постели, что уж об Иване Павловиче говорить. Давеча был в госпитале, у меня и там практика, — не сдержался, чтобы не отметить собственные достижения Куницын, — так его превосходительство полковник Бахметьев слёг с пневмонией.

У Веры затряслись руки, и она отложила вилку, опасаясь её уронить:

— Положение столь серьёзно? — осведомилась она, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более равнодушно, как если бы она спросила о том из простой вежливости.

— Не могу пока сказать ничего определённого. Он не мой пациент, — отозвался Куницын, запивая сочное рагу из зайчатины дорогим французским вином.

— Мне хотелось бы сделать благотворительный взнос на нужды госпиталя, — неожиданно заявила Вера. — Что мне следует сделать для того?

— Вам надобно к доктору Смирнову обратиться, он у нас госпиталем заведует, — удивлённо взглянул на княгиню Куницын.

Вера сказала первое, что пришло в голову, столь сильна была в ней настоятельная потребность увидеться с Георгием. Минула почти седмица с их свидания, встреча у грота Дианы не состоялась, и она не знала, каким образом связаться с ним, не привлекая внимания. Верочка надеялась на то, что свидеться удастся на вечере у madame Добчинской в будущую пятницу, и потому известие о болезни Жоржа стало для неё громом среди ясного неба.

На следующий день, стараясь не думать о последствиях своего поступка, Верочка отправилась в Пятигорский военный госпиталь. Стены лазарета встретили её оглушающей тишиной. Вера растерялась и, остановившись у входа, постаралась взять себя в руки. Где-то здесь, в этих стенах, находился Жорж и, возможно, жизни его угрожала опасность. Завидев в конце коридора женский силуэт, княгиня Одинцова, опустив на лицо густую вуаль шляпки и подхватив юбки, устремилась в том направлении.

— Простите, — окликнула она незнакомку в тёмно-сером платье и белом переднике.

Женщина остановилась и смерила посетительницу недовольным взглядом.

— Могу я увидеть доктора Смирнова? — поинтересовалась Верочка.

— Доктор Смирнов не ведёт частной практики, madame, — сурово поджав губы, отозвалась женщина.

— Вы сестра милосердия? — улыбнулась Верочка, стараясь расположить к себе неразговорчивую особу.

— Совершенно верно, madame, — не дрогнуло сердце медсестры.

— Я желала бы сделать пожертвование на нужды госпиталя, — продолжая улыбаться, произнесла Вера.

— Я вас провожу, — помолчав некоторое время, ответила женщина.

Следуя за медсестрой, Верочка поднялась на второй этаж и прошла до конца полутёмного коридора. Сопровождавшая её сестра милосердия коротко постучала в двери и, дождавшись ответа, распахнула их перед посетительницей.

— Василий Никонорович к вам пришли, — заглянула она в довольно просторный и светлый кабинет.

Доктор Смирнов оказался невысоким, седовласым мужчиной лет пятидесяти. Оторвавшись от бумаг на столе, он поправил очки в золоченой оправе и окинул посетительницу быстрым взглядом:

— Чем могу служить, madame? — мягко поинтересовался он.

— Василий Никонорович, если не ошибаюсь? — протянула ему руку Верочка. — Княгиня Одинцова Вера Николавна, — представилась она.

Доктор пожал протянутую по-мужски руку:

— Прошу вас садитесь, ваше сиятельство, — указал он на стул у стола. — Что вас привело к нам?

— Василий Никонорович, я бы хотела сделать пожертвование, — раскрыла ридикюль Верочка.

— Похвальное стремление, — не спуская с княгини внимательного взгляда, отозвался доктор Смирнов. — Помощь всегда кстати.

Вера достала внушительную пачку ассигнаций и положила её на край стола Смирнова.

— Я, право, никогда не занималась благотворительностью, — извиняющимся тоном произнесла она, заметив укоризненный взгляд пожилого доктора.

— Право, сударыня, оно и видно. У нас казначей имеется. Я вас провожу, а заодно покажу вам госпиталь. Должны же вы знать, на что пойдут ваши средства, — поднялся из-за стола Смирнов.

— Буду вам очень признательна, — улыбнулась Вера.

Василий Никонорович, положив деньги в карман сюртука, распахнул двери перед княгиней Одинцовой, предлагая покинуть кабинет.

— Здесь у нас палаты для пациентов находятся, — следуя по длинному коридору, заговорил он. — Операционные и перевязочные на первом этаже. Нынче у нас спокойно. Слава Богу, никто ни с кем не воюет.

— Василий Никонорович! — запыхавшись, догнала их та самая медсестра, что встретилась Верочке на первом этаже госпиталя. — Там солдатика привезли. Огнестрельное ранение! — приложив руку к обширной груди, затараторила она.

— Как огнестрельное?! — поправил очки до нельзя удивлённый Смирнов, только что рассказывавший своей спутнице о том, какие спокойные нынче времена наступили.

— Ой, не знаю ничего толком, — всплеснула руками женщина. — Говорят несчастный случай. Ружьё он чистил.

— Простите! — повернулся к побледневшей Верочке Смирнов. — Бога ради, простите, Вера Николавна. Я должен идти. Мария вас проводит.

— Не беспокойтесь, я сама найду выход, — поспешила заверить его Верочка.

Мария, кивнув на прощание, поспешила вслед за удалявшимся стремительным шагом Смирновым. Вера осталась одна. Внизу слышались голоса, топот ног, но Верочке было не до того. Где искать Георгия? Не заглядывать же в каждую палату. Одна из дверей оказалась чуточку приоткрытой. Приблизившись, Вера расслышала знакомый голос и тихий девичий смех, сердце тотчас оборвалось. Забывшись, Верочка шагнула к двери и распахнула её настежь. Молоденькая сестричка невольно отпрянула от кровати, на которой лежал его превосходительство полковник Бахметьев.

— Что вам угодно, madame? — взяла она себя в руки и уставилась сердитым взглядом на возмутительницу спокойствия.

— Оленька, оставьте нас, — справившись с удивлением, попросил Бахметьев.

Проходя мимо застывшей в дверях Верочки, девушка попыталась заглянуть под густую вуаль и, рассмотрев побледневшие черты, невольно охнула и присела в книксене:

— Простите, Вера Николавна, — чуть слышно пробормотала она.

Вера закусила губу. Она могла не знать всех обитателей Пятигорска, но вот княгиню Одинцову знала добрая половина городка. Приблизившись к кровати, она, расправив юбки, грациозно опустилась на стул, на котором до того сидела миловидная медсестра.

— Думала, что найду вас при смерти, а вы, оказывается, довольно неплохо проводите время, — не удержалась от злого сарказма Верочка, ощущая, как острая игла ревности пронзила сердце.

— И это вместо здравствуй, — улыбнулся Георгий, поймав её хрупкое запястье и сжав его в своей ладони. — Доктор Смирнов считает, что меня ещё рано выпускать, — вздохнул он.

— Жорж, ты меня так напугал, — сменила гнев на милость Вера, легко коснувшись другой рукой его щеки, чуть колючей от отросшей щетины.

Взгляд её скользнул ниже туда, где блеснуло распятье. Лицо запылало жарким румянцем при воспоминании о том, как это самое распятие скользило по её губам, когда Георгий, опираясь на руки, склонялся над ней в старом флигеле ещё не так давно.

— Вера, тебе не стоило приходить сюда, — серьёзным тоном отозвался Бахметьев. — Я безумно рад встрече, но ты весьма сильно рискуешь.

— Я не могла не прийти. Только о том и думала. Как ты? Что с тобой? Жорж, я не могу тебя потерять. Ты — всё, что у меня есть, — взволновано заговорила она.

— Ты меня не потеряешь, — шепнул он, сжимая её пальцы. — Я тебя не оставлю.

Приподнявшись на подушке, он поднёс к губам её руку и коснулся поцелуем тонкой кисти.

— Обещай мне, — потребовала Вера. — Обещай, что не оставишь меня.

— Обещаю, — улыбнулся уголками губ Георгий. — Ты — счастье моё, жизнь моя, моя Вера.

Вера не удержалась от робкой улыбки. Тревога, снедавшая её по пути в госпиталь, улеглась.

— Я люблю тебя, Жорж, — нехотя вытащила пальчики из его ладони Верочка и поднялась со стула.

— Как только выберусь отсюда, найду себе более подходящее жильё, — многозначительно заметил Георгий.

Вера зарделась, прекрасно поняв содержащийся в его словах намёк.

— Как ты себя чувствуешь? — спохватилась она, устыдившись того что из-за взыгравшей ревности даже не поинтересовалась его здоровьем и вновь опустилась на стул.

— Моей жизни ничего не угрожает, — усмехнулся Бахметьев и закашлялся, тотчас опровергая свои слова.

Вера побледнела. Точно также когда-то ушла из жизни маменька. Казалось, что недуг уже отступил, но болезнь вернулась, и самый родной и близкий ей человек угас у неё на руках за какую-то седмицу, истаяла, словно свеча, зажжённая перед образами. Болезнь не щадит никого: ни молодых, ни старых, ни богатых, ни бедных, ни красивых, ни убогих.

— Всё хорошо будет, — откинулся на подушку Георгий, когда приступ кашля утих.

От двери послышалось деликатное покашливание. Вера соскочила со стула и покраснела под изучающим взглядом доктора Смирнова.

— Я думал, вы уже ушли, Вера Николавна.

— Мне совершенно случайно стало известно, что Георгий Алексеевич оказался в числе ваших пациентов. Не могла не зайти, проведать, — принялась сбивчиво оправдываться она.

— Его превосходительство скоро оставит эти стены, — улыбнулся доктор. — У вас, Георгий Алексеевич, на редкость отменное здоровье и крепкий организм. Другой бы уже одной ногой в могиле стоял, а вы, можно сказать, отделались лёгким испугом. Вера Николавна, — перевёл он свой взгляд на княгиню, — коли вы ещё не ушли, предлагаю оформить благотворительный взнос, как полагается.

Бахметьев удивлённо глянул на Верочку и понимающе улыбнулся.

— Да, конечно, Василий Никонорович, — Вера прошла вслед за Смирновым, но остановившись на пороге, не могла не оглянуться.

«Я люблю тебя», — прошептала одними губами и скрылась за дверью.

Смирнов в молчании проследовал до своего кабинета и, распахнув двери перед княгиней, плотно притворил их за собой.

— Что с тем солдатиком, что привезли сегодня? — поинтересовалась Верочка, нарушив тишину.

— Ничего серьёзного, пуля прошла на вылет, кость не задета, — пожал плечами Василий Никонорович. — Ему стоило убедиться, что ружьё не заряжено, прежде чем плечом упираться в него.

— Слава Богу, — перекрестилась Вера.

— Вы весьма рискуете, ваше сиятельство, — тихо заметил он, даже не поворачивая головы в её сторону. — Оленька — милая барышня, но чересчур болтливая.

Верочка вспыхнула:

— Я не понимаю вас.

— Мне будет искренне жаль вас, коли случится так, что местное общество от вас отвернётся. Мы не были знакомы лично, но я много хорошего слышал о вас, все может измениться в одночасье. Поверьте моему немалому жизненному опыту, — вздохнул доктор Смирнов. — Подумайте над тем, что я сказал вам. И ещё, Вера Николавна, благодарю вас за вашу доброту и за то, что не оставили своим вниманием страждущих.

— Не стоит благодарности, — пробормотала Верочка, всем сердцем желая оказаться вне поля зрения проницательного доктора.

Глава 43

Ещё раз посетить госпиталь Верочка не решилась. Как бы ни хотелось увидеться с Георгием, слова доктора Смирнова заставили задуматься о том, что люди скажут о поведении всеми уважаемой княгини Одинцовой. Да только поздно Вера обеспокоилась тем. Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь.

Оленька, днями и ночами не отходившая от постели больного полковника, визит к нему madame Одинцовой сочла едва ли не личным оскорблением. А уж когда обожаемый ею Георгий Алексеевич попросил девушку удалиться и оставить наедине с «этой бесстыжей» женщиной, Оленька и вовсе ту возненавидела. Не задумываясь о том, что пытаясь опорочить доброе имя Веры Николавны, и рассказывая всем, кто готов её слушать, пикантную новость, она тем самым вредит и полковнику, обиженная сестра милосердия разнесла новую сплетню по всей округе.

Положение не спасли ни прекрасное воспитание, ни доброжелательность, ни прямодушие молодой княгини. В обществе как-то разом заговорили о том, что всегда знали, что дело тем и кончится, и, возможно, полковник ни единственный, кто удостоился внимания madame Одинцовой.

Никто не вспомнил, что за те четыре года, что она прожила в Пятигорске, молодую женщину не в чем было упрекнуть. Зато дамы охотно припомнили всех, кто пытался ухаживать за Верой Николавной. А таковых было немало, особенно среди холостых офицеров Пятигорского полка. Полагая, что, будучи замужем за стариком, она ответит взаимностью на пылкую страсть, молодые люди предпринимали попытки завоевать её благосклонность, но всякий раз встречали вежливый и холодный отказ. Но ту холодность ей прощали, потому, как она никого не выделила из числа своих поклонников и была одинаково сдержана со всеми. Более того её уважали именно за эту неприступность.

Услышать о том, что недосягаемая и обворожительная madame Одинцова — обыкновенная земная женщина, подверженная страстям и соблазнам для тех, кто раньше превозносил до небес её добродетель, стало сплошным разочарованием. Как известно, разочаровавшись в предмете своей страсти, человек старается найти в нем изъяны. Оттого и стали в офицерском собрании заключаться совершенно непристойные пари на предмет того, как долго продлиться связь полковника Бахметьева с княгиней Одинцовой и кто станет следующим претендентом.

Вера, поглощённая домашними заботами, ночными бдениями у постели расхворавшегося не на шутку супруга, тревогами, вызванными отсутствием вестей от Георгия, совершенно не замечала того, как стремительно меняется отношение к ней в обществе. Те, кто ещё совсем недавно искал её расположения, нынче презрительно кривили губы и позволяли себе отпускать в её адрес замечания не вполне пристойного содержания. Даже Куницын переменился к ней. Всего пару седмиц назад он охотно оставался обедать или ужинать в доме Одинцовых по любезному приглашению хозяев, делился с Верой Николавной последними новостями из жизни городка, но в свои последние визиты старался не задерживаться и вёл себя довольно сдержано. Впрочем, Вера не обратила бы на то никакого внимания, коли не один случай.

Завершив осмотр своего пациента, доктор Куницын собирался покинуть усадьбу, когда княгиня обратилась к нему с просьбой, оставить ей ещё один флакон настойки белладонны, потому как та закончилась. Алексей Андреевич удивлённо вздёрнул брови:

— Вы уверены, Вера Николавна? — поинтересовался он. — По моим подсчётам того, что я вам оставлял, должно было хватить ещё на месяц, никак не меньше, — пояснил он своё удивление.

— Вы можете сами убедиться, — продемонстрировала пустой флакон доктору Верочка.

— Очень странно. Вы не упоминали, чтобы приступы стали случаться чаще, чем один раз в день или ночь, — роясь в саквояже, задумчиво протянул Куницын. — Вспомните, сколько раз в последнюю седмицу вы давали лекарство Ивану Павловичу? — обратился к ней доктор.

Вера честно попыталась припомнить, но не смогла. Да и откуда ей было вспомнить, коли все её мысли были заняты только одним человеком и тем, что с ним связано. Она жила будто во сне, действуя скорее по привычке, чем отдавая себе отчёт в том, от того затруднилась с ответом. Её молчание Куницын расценил по-своему, но вслух своих подозрений не высказал.

— Сожалею, но у меня нет с собой настойки. Я завтра нанесу вам визит и привезу лекарство, — холодно откланялся Алексей Андреевич.

— Может, составите нам компанию за ужином? — предложила Вера, зная, что доктор холост и скорее всего, столуется в местном довольно дешёвом трактире.

— Благодарю, но вынужден отказаться. Меня сегодня ждут у madame Добчинской.

— Неужели сегодня пятница? — искренне удивилась Вера, совсем потерявшая счёт времени.

— А вы разве не приглашены? — в свою очередь поинтересовался Куницын.

— Может быть, Евгения Ивановна и присылала приглашение, да я запамятовала, — улыбнулась Верочка. — Боже мой, как неловко получится, коли я не ответила ей, — расстроилась она. — Алексей Андреевич, передайте ей, пожалуйста, мои извинения, увы, не могу сегодня быть у неё на суаре.

Куницын как-то странно посмотрел на княгиню, но в ответ лишь кивнул и заторопился уйти. Простившись с ним, Вера поднялась к себе в будуар и принялась перебирать корреспонденцию, что собралась за истекшую седмицу. Писем было совсем немного против обыкновенного. В основном это были счета да одно послание Майера и другое от поверенной княгини Уваровой господина Ивлева. Приглашения от madame Добчинской Вера так и не обнаружила. Это показалось ей странным, ведь Евгения Ивановна неизменно присылала его каждый понедельник на протяжении нескольких лет. Получалось, что её не пригласили. Но отчего? От того ли, что супруг её тяжело болен и в последнее время Вера никуда не выезжала? Маловероятно. Вера не стала ломать над этим голову, были дела куда важнее, чем неполученное приглашение на провинциальный вечер к разорившейся графине.

Впрочем, довольно скоро она получила ответы на все свои вопросы. Выдался довольно тёплый осенний денёк, и, соблазнившись, хорошей погодой, Верочка решила прогуляться в Екатерининском парке. Собираясь на прогулку, она в тайне надеялась на встречу с Георгием. С того дня, когда она осмелилась явиться к нему в госпиталь, прошло две седмицы, показавшиеся ей вечностью. Пока Егор вёз её до городского парка, Верочку снедало нетерпение. Едва коляска остановилась, она, не дожидаясь помощи кучера, сама спустилась с подножки и торопливо зашагала к воротам, даже не оглянувшись на изумлённого слугу.

Вера отправилась прямиком к гроту Дианы. Она только что не бежала по аллее, а потом по тропинке, и потому совершенно не обращала внимания на любопытные, ехидные, а порой и осуждающие взгляды, лишь быстро кивала тем, кто останавливался поприветствовать её, и продолжала свой путь.

Ещё издали она заметила на скамейке у грота военного в темно-зелёном форменном сюртуке. Лето окончилось, и офицеры давно сменили белые кители на зимнюю форму. Но это мог быть кто угодно, а потому Верочка замедлила шаг и остановилась, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Вышедшее из-за облаков солнышко запуталось в каштановых волосах мужчины, блеснув рыжими искрами, и Вера, убедившись, что ей вовсе не показалось, и это, в самом деле, Георгий, устремилась к нему.

Заслышав лёгкие шаги, Бахметьев поднялся и, улыбнувшись, раскрыл ей объятья.

— Жорж, — подставляя губы его губам, счастливо улыбнулась Вера, — я и надеяться не смела, застать тебя здесь.

— Признаться, я третий день прихожу сюда, — провёл он подушечкой большого пальца по её щеке. — Стало быть, Господь услышал мои молитвы.

— Не богохульствуй, — нахмурилась Вера. — Не стоит упоминать Господа, когда речь идёт о нас с тобой, — но душа ликовала оттого, что искал с ней встреч.

Бахметьев откинул покрывавший её голову капюшон ротонды и залюбовался золотистым блеском уложенных в тяжёлый узел локонов. Взгляд его задумчиво скользнул по взволнованному лицу Верочки, пухлым губам, тонкой изящной шейке, чуть задержался на высокой груди. Желание сжать её в объятьях, притиснуть к себе горячило кровь. Однако, вспомнив, то самое важное, что собирался сказать, Георгий поймал взгляд широко-распахнутых серо-голубых глаз.

— Вера, — тон Бахметьева сделался серьёзным, — пока мне пришлось бездельничать в госпитале, я много думал о нас.

Вера вздохнула, спрятав лицо у него на груди. Менее всего ей хотелось говорить о будущем, потому как оно виделось ей совершенно неопределённым и туманным.

Испугавшись этих его слов, она заговорила о другом, стараясь увести его от мыслей о будущем, к тому, что было сейчас.

— Ты говорил, что найдёшь более подходящее жилье, — отозвалась она, наслаждаясь его близостью, крепкими объятьями, ароматом одеколона с тонкими нотками сандала и бергамота.

Она одновременно ощущала себя и самой счастливой и самой несчастной женщиной на земле. Счастливой от того, что её обнимал самый любимый, самый желанный мужчина, её первый и единственный мужчина, а несчастной оттого, что мгновения этого счастья были украденными у судьбы.

— Я нашёл, — шепнул он, касаясь губами её виска. — Квартира вполне приличная, а самое главное — там нет посторонних глаз и ушей. Но я о другом хотел говорить.

— О чём? — подняла голову Верочка, заглядывая ему в глаза.

— Я собираюсь подать прошение об отставке, — вздохнул Бахметьев. — Как только оно будет удовлетворено, мы уедем отсюда вместе.

Радость, горячей волной обдавшая все её существо, тотчас померкла, стоило только подумать о том, что сопряжено с подобным поступком.

— Жорж! Это невозможно! — выскользнула из его рук Вера.

— Отчего? — мрачно спросил Георгий. — Неужели, не доверяешь мне?

— Я верю тебе. Верю, — шептала Вера, — но… Куда мы поедем? В Петербург? Помилуй, Боже, что нас там ждёт? Сплетни и туда докатятся!

— За границу, — отозвался Бахметьев. — Поверь, у меня хватит средств, чтобы жить там, ни в чём себе не отказывая. Есть акции, другие активы, которые можно быстро и выгодно продать. Усадьбу я оставлю матери. Я всё обдумал.

Вера боялась поверить тому, что услышала. Невероятно! Ради неё, Георгий собирался отказаться от всего, что прежде было ему так дорого. Ведь он так дорожил службой, положением в обществе, и она уже почти собралась ответить согласием на его предложение, но перед глазами возникла картина: тёмная спальня, широкая кровать под тёмно-синим бархатным балдахином и бледное лицо Одинцова среди подушек.

— Я не могу, — закрыла она лицо ладонями. — Я не смогу оставить его.

— Одинцова? — зло спросил Георгий.

Вера кивнула, не поднимая глаз.

— Другого пути нет, — взял он её за руку.

— Есть, — подняла глаза Вера.

— Ждать, когда ты овдовеешь? — недобро усмехнулся Георгий. — Впрочем, что мешает к греху прелюбодеяния добавить грех убийства?

Вера тихо вскрикнула, во все глаза глядя на него:

— Ты ведь не серьёзно о том, Жорж!

— Всякий раз, когда я думаю о твоём муже, а думаю о нём я довольно часто, мне кажется, что сильнее ненавидеть просто невозможно, — стиснул зубы Георгий.

— Он не виноват, — покачала головой княгиня. — Понимаешь, не виноват!

Бахметьев отвернулся, резко выдохнул и, произнёс уже совершенно другим тоном:

— Я умом то понимаю, сердцем принять не могу. Как только подумаю, что мерзкий старикашка тебя касался, задушить готов собственными руками.

— Он болен, Жорж. Тяжело болен. Поверь, ему не до плотских утех, — отчаянно краснея, ответила Верочка.

Бахметьев улыбнулся и, обняв, Верочку, привлёк к себе.

— Я должен кое-что тебе вернуть, — уткнувшись подбородком в её макушку, проговорил он.

— Что? — тихо поинтересовалась Вера, запустив тонкие пальцы в каштановые кудри, не в силах противиться соблазну.

А ещё ей хотелось разгладить пальцем хмурые складочки между бровей, прильнуть к его губам в долгом томительном поцелуе, что зажигал пожар в крови и потушить который способен лишь он сам.

— Ключ от парковой калитки. Нам больше нет необходимости использовать флигель для свиданий. К тому же в прошлый раз я чудом вашему сторожу на глаза не попался.

— Где теперь искать тебя?

— Дом купца Галкина на Верхнем бульваре, — отозвался Георгий.

Выпустив её из объятий, Бахметьев извлёк из кармана ключ, и Вера молча спрятала его в ридикюль.

— Мне возвращаться надобно, — вздохнула madame Одинцова. — Вскоре доктор должен прийти к Ивану Павловичу.

Как бы не хотелось продлить мгновения свидания, Вера понимала, что слишком долгое её отсутствие несомненно не останется незамеченным. К чему ей лишние расспросы, коли и так каждая ложь, слетавшая с её губ, давалась с большим трудом?

— Позволь, я до ворот тебя провожу? — взял со скамейки фуражку Георгий.

Вера шла впереди по узкой тропинке, иногда опираясь на крепкую мужскую руку, там, где ступеньки, выбитые в скале, оказались особенно крутыми. Ступив на аллею, они неспешно, прогулочным шагом, направились к воротам. Георгий Алексеевич спрятал руки за спину, дабы не поддаться соблазну и не коснуться её ненароком на людях.

Навстречу полковнику Бахметьеву и княгине Одинцовой попалась графиня Добчинская с дочерями. Евгения Ивановна сердечно приветствовала полковника и весьма холодно ответила на приветствие madame Одинцовой. Казалось, что она и встать постаралась так, чтобы ненароком не коснуться её даже краешком подола широкой юбки. Вера никак не могла взять в толк, чем она могла вызвать столь явную неприязнь. Пока madame Добчинская мило беседовала с полковником, почти совершенно игнорируя присутствие его спутницы, Вера попыталась заговорить с Анной и Лизой. Девушки всегда хорошо относились к ней, но в этот раз отвечали весьма неохотно, отводя глаза в сторону. Оставив попытки разговорить барышень Добчинских, Верочка, заметив, как осветилось радостью лицо Елизаветы, догадалась, что кто-то, кто хорошо знаком с девицами остановился за её спиной.

— Сударыни, ваше превосходительство, — услышала она знакомый голос, который надеялась не слышать уже никогда, и похолодела, — моё почтение.

Вера медленно обернулась, всё ещё надеясь, что слух её обманывает, но вот глаза не обманули. Пётр Родионович Караулов предстал перед ней собственной персоной. Бахметьев смерил племянника княгини Уваровой хмурым взглядом. Для него появление сего господина в Пятигорске, также стало полной неожиданностью, и надо заметить, неожиданностью неприятной.

— Вера Николавна, Георгий Алексеевич, Бог мой, какая приятная встреча, — продолжал разливаться соловьём Караулов. — Помнится, мы виделись в последний раз с вами на именинах моей тётушки, — ехидно улыбнулся он. — Много воды утекло с тех пор. А вы так похорошели, Вера Николавна.

Вера ощутила, как щёки её заливает стыдливым румянцем. Караулов только что при всех дал понять, что она давно знакома с графом Бахметьевым, а сцена, разыгранная ими при якобы знакомстве у madame Добчинской, не что иное, как спектакль. Бахметьев с трудом удерживал клокотавшую в душе ярость, но на лице его не дрогнул ни один мускул.

— Помнится, в последний раз мы виделись на похоронах вашего кузена князя Уварова, — едва скрывая раздражение, отозвался Бахметьев, не утруждая себя тем, чтобы ответить на приветствие Караулова.

— Вы правы, ваше сиятельство, — стушевался на какое-то мгновение Караулов, — но, признаться, сей повод был столь печальным, что я стараюсь о том не вспоминать.

Вера едва не задохнулась от наглости господина Караулова. «Убийца», — беззвучно шевельнулись её губы, но Пётр Родионович без труда прочёл сие единственное слово. Неприкрытая злость полыхнула в блекло-голубых глазах, но он тотчас взял себя в руки.

Его появление в городском парке Пятигорска был столь неожиданным, что и Вера, и Георгий растерялись. Пётр Родионович ещё говорил о чём-то, вспоминая петербургских знакомых, но Верочка не слушала. В голове крутилась одна единственная мысль, коли Караулов её нашёл, стало быть, стоило ждать неприятностей. Уверенность в том, что Пётр Родионович объявился здесь не случайно, крепла в ней с каждой минутой. А ещё ей вдруг сделалось страшно. Мельком взглянув на чеканный профиль Бахметьева, Верочка едва удержалась от того, чтобы прильнуть к Георгию всем телом в поисках защиты и утешения. Словно прочитав её мысли, Жорж взял её под руку и чуть сжал локоть пальцами, призывая успокоиться и не дать Караулову понять того, как ей страшно.

Этот вполне невинный жест не укрылся от глаз графини Добчинской. Евгения Ивановна неодобрительно поджала губы. Слухи, что ходили о madame Одинцовой в последнее время, в её глазах обрели все основания. Вне всякого сомнения, столь лживой и аморальной особе стоило отказать от дома, дабы она не оказывала тлетворного влияния на её девочек. Подумав о дочерях, madame Добчинская горестно вздохнула. Она возлагала такие большие надежды на его сиятельство. Отчего-то ей казалось, что он непременно должен обратить внимание на Лизу. И так бы и случилось, коли бы не Вера Николавна. Из разговора между княгиней Одинцовой, Бахметьевым и Карауловым, ей стало совершенно очевидно, что граф и княгиня давно знакомы друг с другом, а то, что Вера Николавна предпочла делать вид, что это не так, невольно наводило на мысль, что сие знакомство было неприлично близким.

Глава 44

Яркие краски солнечного осеннего дня померкли, радость от встречи с Георгием улетучилась, усталость навалилась на плечи Веры, и она с трудом выносила разглагольствования Петра Родионовича, мысленно желая тому провалиться на том самом месте, где он стоял. Если бы Жорж не сжимал тихонько её руку у локтя, напоминая о том, что он рядом и не даст её в обиду, с ней непременно бы случилась истерика. Скулы болели от натянутой улыбки, более всего на свете хотелось повернуться и сбежать. А уж холод во взгляде madame Добчинской способен был превратить княгиню Одинцову в ледяную статую.

Будто догадавшись о её состоянии, Георгий Алексеевич весьма бесцеремонно прервал речь Караулова:

— Рад был свидеться, — сухо кивнул он Петру Родионовичу. — Прошу извинить, дела службы, — откланялся он перед madame Добчинской и её дочерями.

Взяв Веру под руку, Бахметьев увёл её от застывшей в изумлении графини.

— Как это понимать? — перевела Евгения Ивановна изумлённый взгляд на Караулова.

— Ах, Евгения Ивановна, голубушка, — елейно улыбнулся Пётр Родионович, — что же здесь неясного? Право, мне так все понятно, ну какая женщина устоит перед его превосходительством? Жаль Одинцова, не надобно было ему на молодке жениться.

— Ужасно, — согласилась графиня.

Лиза смущённо отвела глаза. Сердечко заныло от обиды, ревность, будто кислотой разъедала душу. Щёки опалило жаром при мыслях о том, чем именно занимаются наедине граф Бахметьев и княгиня Одинцова.

— Мне она всегда не нравилась, маменька, — чуть слышно пробормотала Лиза. — Бедный Иван Павлович, каково ему приходится?

— Лиззи, — одёрнула дочь madame Добчинская, — не пристало девице даже думать о том, а уж тем более говорить. — Пётр Родионович, заходите к нам в будущую пятницу. Будем рады видеть вас, — улыбнулась она Караулову и увлекла дочерей к выходу из парка.

— А я бы не смогла за старика пойти, — грустно вздохнула Анна, провожая глазами красивую пару. — Жаль мне Веру Николавну.

— Кто бы тебя пожалел! — зло ответила Евгения Ивановна. — Это надо же! Они же ещё в Петербурге… — но тотчас оборвала себя на полуслове, покосившись на дочерей.

— Коли Георгий Алексеевич за ней из Петербурга приехал, глупо было надеется, что он Лизой заинтересуется, — невзирая на гневный взгляд матери, добавила обыкновенно робкая и молчаливая Анна, озвучив очевидную истину, которую так упорно не желала замечать Евгения Ивановна.

Стараясь дышать глубоко и ровно, Вера пыталась справиться со своими чувствами.

— Вера, — обеспокоенно заглянул ей в глаза Бахметьев и, заметив, как те блестят от непролитых слёз, тяжело вздохнул, — я не могу оставить тебя в таком состоянии.

— Жорж, они всё знают о нас с тобой. Они все всё знают. Понимаешь, все!

В её памяти вновь оживали недавние события: косые взгляды, поджатые губы, скупые приветствия. Её сторонились, а она и не заметила того, когда летела, будто на крыльях, месту свидания.

— Георгий незаметно переплёл её тонкие пальчики, затянутые в лайку, со своими:

— Теперь ты понимаешь, что я прав? Надобно уезжать и чем скорее, тем лучше.

Вера оглянулась на свою коляску, на Егора, понуро сидевшего на козлах, и сквозь слёзы улыбнулась Бахметьеву.

— Юра, милый мой, ну как же ты не поймёшь! Я не могу. Как же я брошу Ивана Павловича? Он же пропадёт без меня!

— Жил же он как-то до того, как женился на тебе, — выпустил её руку Бахметьев, стиснув зубы, так, что желваки заходили на скулах. — Никто твоей жертвы не оценит, Вера. Я не мальчишка уже, чтобы украдкой с тобой видеться, да и смысла в том нет. Я любить тебя хочу открыто, не таясь.

— Дай мне время… — умоляюще взглянула на него Верочка, — не торопи.

— Вера, да нет у нас времени! — взорвался Бахметьев. — Слухи, сплетни — это самое малое, что тебя ждёт!

Проходивший мимо корнет удивлённо оглянулся, и Жорж тотчас понизил голос:

— Я люблю тебя, больше жизни люблю, но здесь я бессилен, я не смогу защитить тебя от нападок, — с горечью добавил он.

— Я подумаю, — отвела глаза Вера. — Катерину пришлю вечером, — шепнула на прощанье и заторопилась к коляске.

Простившись с Верой, Георгий Алексеевич отправился в расположение полка. Отвязав от коновязи норовистого вороного, Бахметьев легко вскочил в седло, провожая глазами коляску княгини Одинцовой. Руки сжали поводья с такой силой, что конь будто почувствовал его злость, гнев, раздражение и затанцевал под ним, беспокойно перебирая копытами. Георгий был страшно зол на Веру, на её прямо таки ослиное упрямство. Он сказал ей, что собирается подать в отставку, но правда состояла в том, что прошение об отставке он написал ещё три дня назад, сразу по выходу из госпиталя, и ныне оно находилось уже на пути в Петербург, также как и письмо к поверенному графа Бахметьева, в котором Георгий Алексеевич поручал тому продать все имеющиеся акции и перевести деньги в один из Австрийских банков. Было и ещё одно письмо к крёстному отцу Бахметьева князю Дашкову. В нём Георгий, как на духу, писал тому, что собирается уехать за границу с чужой женой и, предвидя трудности, что обязательно должны возникнуть с удовлетворением его прошения об отставке, так как в императорской армии не спешили разбрасываться кадровыми офицерами, просил оказать ему содействие в решении этого вопроса.

Оставалось только уговорить Веру, но она твердила только одно, что не сможет оставить своего больного и немощного супруга. Тронув каблуками бока вороного, Бахметьев направил жеребца неспешным шагом по пыльной дороге, дабы было время всё обдумать. Медлить нельзя, коли Вера не согласится сама по доброй воле поехать с ним, придётся увезти её силой, слишком многое поставлено на карту. Убеждая её навсегда покинуть Россию, Георгий старался говорить уверенным тоном, чтобы она не услышала даже тени сомнения в его голосе, на самом деле этой самой уверенности он не ощущал. Знал, что не будет обратного пути, что придётся оборвать все дружеские и родственные связи и морально был готов к тому, единственное о чём сожалел, так о том, что придётся оставить мать одну против всего света. Графиня Бахметьева слишком высоко ценила положение в обществе и скандал, что обязательно разразиться, вне всякого сомнения, затронет и её. Лидия Илларионовна ни за что не согласится покинуть Родину и никогда не примет Верочку, как жену своего сына, потому приходилось делать нелёгкий выбор. Георгий любил мать, а она так души в нём не чаяла, и осознание того, что своим поступком он причинит ей боль, мучило его всё последнее время.

В своём кабинете он провёл остаток дня, разбирая бумаги и документы, коих накопилось великое множество во время его отсутствия по причине болезни. Адземиров несколько раз приезжал в госпиталь, привозил наиболее срочные донесения и письма, но делал то исключительно по долгу службы.

Отношение поручика к своему командиру по-прежнему оставалось более чем прохладным. Горячая южная кровь не позволяла забыть об обидах. К тому же у Амина появился ещё один повод не любить его превосходительство полковника Бахметьева.

Впервые гадкую сплетню о княгине Одинцовой и его сиятельстве графе Бахметьеве он услышал в офицерском собрании. Желание затеять драку с подпоручиком, позволившим сие нелестное высказывание о Вере Николавне, было неодолимым, но что толку было выместить свою ярость на хмельном товарище по оружию, подхватившим сию сплетню от других, коли истинным виновником глухой сердечной боли стал вовсе не он. Потому Амин лишь молча сжимал и разжимал кулаки, не проронив ни слова, зная, что ежели выскажется, то ничто не сможет его удержать от того, чтобы бросить вызов наглецу, осмелившемуся порочить репутацию молодой женщины.

Веру Николавну Амин боготворил. Он не осмелился по примеру других добиваться её расположения и мог лишь молча обожать её, почитая за счастье бывать изредка в одном помещении с ней. Сама княгиня Одинцова его даже не замечала, вежливо кивала при встрече и не более. Всего один раз он осмелился подойти и удостоился чести поднести к губам изящную надушенную кисть. Он забыл тогда, как дышать, чуть придержав в ладони тонкие пальчики, но заработал лишь недоумённый взгляд из-под нахмурившихся бровей. Вера Николавна сама отняла у него свою ладонь и улыбнулась немного рассеянно и отстранённо.

Мыль о том, что женщина, возведённая им на пьедестал красоты и добродетели, чьё имя он произносил с благоговением, стала любовницей этого холёного петербургского франта, была для Адземирова неприятна и даже оскорбительна. Оттого и видеть Бахметьева каждый божий день становилось невыносимо. «Что они все находили в нём? Графский титул? Огромное состояние?» — хмыкнул Амин, как-то поутру наблюдая за полковником, торопливо подписывающим бумаги. — Нет. Всё не то. Да будь его превосходительство гол, как сокол, восторженные женские взгляды и призывные улыбки всё одно были бы обращены к нему одному!»

Словно прочитав мысли молодого черкеса, полковник поднял голову и прищурился, уставившись пристальным взглядом в глаза адъютанту. Амину сделалось не по себе, и он отвёл взгляд. Собрав со стола документы, Георгий Алексеевич сложил их в стопку и протянул Адземирову.

— Что-нибудь ещё, поручик? — осведомился он, вздёрнув бровь.

— Никак нет, ваше превосходительство, — складывая бумаги в папку обтянутую красным сафьяном, ответил Амин.

Уже на пороге Адземиров оглянулся. Полковник вышел из-за стола, поправил ворот форменного сюртука и надел фуражку, явно собираясь уходить. Изо дня в день, наблюдая за ним, Амин заметил, что граф Бахметьев старается ни с кем близко не сходиться, держится особняком, о личном вообще предпочитает не говорить. Даже Кудашев, чью карьеру Георгий Алексеевич спас от позорного трибунала, не удостоился дружбы его сиятельства, напротив граф его сторонился.

Полковник не появлялся в офицерском собрании, почти не посещал вечера и рауты, устраиваемые местной знатью, Рукевич никогда не позволял себе подобного пренебрежения ни товарищами по оружию, ни городским обществом. Одно слово — выскочка из Петербурга, считающий всех, вкруг себя, недостойными его сиятельного общества. «И как только Вера Николавна могла отдать предпочтение такому человеку?» — вздохнул Адземиров, закрыв за собой двери в кабинет полковника.

Амин собирался рассортировать бумаги, но разглядев из окна своего кабинета, служившего одновременно и полковой канцелярией, рядового, с трудом удерживающего под уздцы бешеного вороного графа, передумал. Взыграло любопытство. Бахметьев часто отлучался и надо полагать, что отлучки эти были связаны с княгиней Одинцовой. Отчего-то Амину вздумалось лично убедиться в том, что слухи, гуляющие по Пятигорску, не выдумка.

Проследить за полковником оказалось несложно. Бахметьев совершенно не таился, потому как ехал к себе домой на Верхний бульвар, в квартиру, что снял в доме купца Галкина. Апартаменты Георгия Алексеевича имели отдельный вход со двора, и чтобы попасть туда, надобно было сначала войти за ограду небольшого сада, что окружал дом с трёх сторон, через ворота, либо через небольшую калитку, едва приметную и скрытую от посторонних глаз пышными кустами акации. Полковник воспользовался воротами. Не ожидая более ничего интересного для себя, Адземиров вознамерился покинуть свой наблюдательный пункт на противоположной стороне улицы, но его внимание привлекла коляска, остановившаяся в двух саженях от него. Поддерживаемая кучером под руку, Вера Николавна ступила на деревянный тротуар, и, повернувшись к слуге, велела тому ехать домой, а сама вошла в помещение чайной лавки. Коляска отъехала. Амин собирался войти следом за княгиней, лишь для того, чтобы иметь возможность ещё раз взглянуть на неё, но madame Одинцова вышла, как только её экипаж скрылся за своротом на соседнюю улицу. Опустив на лицо вуаль, княгиня перешла на другую сторону и скрылась за кустами акации. Адземиров тяжело вздохнул. Стало быть, не лгали, обсуждая сию скандальную связь. А он, дурак, едва не бросил вызов, стремясь защитить честь женщины, которая, похоже, забыла о том, что это такое.

Воочию убедившись в том, о чём до поры только слышал, Амин вскочил в седло своего тонконогого быстрого, как ветер, гнедого и, понукая того, галопом пронёсся по улице, распугивая бродящих собак и прохожих. Грудь распирало от злости, и он направился к выезду из города, дабы хорошая скачка да встречный ветер остудили гнев, что овладел им в тот самый миг, когда хрупкая фигурка исчезла за каменной оградой.

Сердце Веры трепетало, будто перепуганная насмерть птаха в лапах кота. Едва ли не бегом пересекая улицу, она беспокойно оглядывалась по сторонам. Не увидев ни одного знакомого лица, перевела дух лишь тогда, когда тяжело привалилась спиной к кованой чугунной калитке внутри сада.

Княгиня Одинцова не спала всю ночь, раздумывая над словами своего любовника. Жорж прав. Нет ей жизни в Пятигорске. Удивительно, что сплетни ещё не достигли ушей Одинцова, но то лишь вопрос времени.

Вера решилась. Она не знала, как долго будут вершиться дела Георгия, дорога от Петербурга до Пятигорска не близкая. Пока его прошение дойдёт до столицы, пока его рассмотрят, да и удовлетворят ли его вообще? Она понимала, что жить, как прежде, уже не сможет. Даже если Георгий останется на службе, она всё равно оставит Одинцова. Не так страшно подвергнуться остракизму местного общества, как упустить возможность быть с тем, кого любишь всем сердцем! Она устала бояться собственной тени.

Оттолкнувшись от калитки, она по тропинке добралась до невысокого крылечка, где её уже ждал Георгий.

— Признаться, думал ты уже не придёшь, — улыбнулся Бахметьев, протягивая ей руку и помогая подняться по ступеням.

— Мне всё сложнее придумывать предлоги, дабы уйти из дома, — нахмурилась Вера. — Порою, мне кажется, что Ивану Павловичу всё известно.

При упоминании Одинцова щека Георгия дёрнулась, тёмные глаза недобро прищурились.

— Идём, — бросил он сквозь зубы, втаскивая её за собой в тесную переднюю.

Оказавшись внутри, Вера с любопытством огляделась. Квартира была небольшой и состояла всего из трёх комнат, спальни, столовой и гостиной. Стянув с рук перчатки, она принялась расстёгивать пуговицы ротонды, Бахметьев не сводил с неё глаз, ловя взглядом каждое движение. На пороге появился Семён:

— Барин, Беса я в стойло поставил, — начал он и осёкся, разглядев гостью хозяина.

— Ступай, — указал глазами на дверь, Георгий.

«Стало быть, не брешут», — почесал в затылке мужик, выйдя в сад. Поёжившись на холодном ветру, Семён махнул рукой и отправился на конюшню — кто его знает, как долго барыня задержится, так чего мёрзнуть почём зря?

Георгий шагнул к Вере, снял с её плеч тёмно-синюю ротонду и повесил ту на спинку кресла. Склонившись к её лицу, нашёл губами её губы, ощущая, как маленькие ладошки скользнули по его груди, расстёгивая пуговицы сюртука. Отстранился только за тем, чтобы скинуть с плеч мундир и, подхватив её на руки, прошагал к спальне. Поставив Веру на пол, Георгий расстегнул крохотные пуговки на её платье и потянул за шнурок удерживающий корсет.

— Жорж, — повернулась она в его объятьях. — Я согласна уехать с тобой.

— Всегда знал, что ты разумная женщина, — улыбнулся Бахметьев, спуская с худеньких плеч платье.

— Была бы разумной, не связалась бы с тобой, — вздохнула Вера, обвивая руками его шею и ощущая, как ноги отрываются от пола.

Георгий бережно опустил её на кровать и стянул через голову нижнюю рубаху. Вера широко-раскрытыми глазами уставилась на его обнажённый торс, отмечая, что за четыре года он стал ещё шире в плечах. Ночью во флигеле было слишком темно, и она почти не видела его, только на ощупь гладила сильное мужское тело, наслаждаясь ответными ласками. Ей понравилось наблюдать за тем, как он раздевается, не стыдясь своего тела, не прячась от её взгляда. «Самоуверенный наглец, — позволила себе усмехнуться Верочка. — Знает что хорош, оттого и рисуется. Сколько женщин так же, как я сейчас, смотрели на него?» — потухла её улыбка.

Но вскоре забыла о своём огорчении, когда шептала: «Юра! Юрочка», — закрыв глаза и цепляясь за широкие плечи, ощущая, как кровь горячими толчками пульсирует по венам, как тело будто скручивает в узел, пока не лопнула тугая пружина внутри, вознося её на самый верх, в небеса. А может напротив, она падала в глубокую сладкую пропасть, ощущая, как точно также, в унисон её собственному, стучит его сердце под её ладонью. «Да за эти мгновения ничего не жалко! — приходя в себя, целовал тонкие пальцы Георгий. — Ничего! Ни карьеры, ни службы. Только бы быть с ней!»

Глава 45

Вера, словно в омут с головой, окунулась в головокружительный роман, который обсуждал весь Пятигорск, не обращая внимания на злые шепотки и косые взгляды. Её перестали приглашать, к ней не ездили с визитами, но всё это было столь мелко и незначительно по сравнению с тем, счастьем, что затопило душу океанской волной, смывая все страхи и угрызения совести.

Оставалось только дождаться вестей из Петербурга, и к началу декабря ответ из столицы пришёл. Но то был вовсе не тот ответ, которого ждал Георгий, и на который так надеялась Вера. Графу Бахметьеву отказали в удовлетворении его прошения, мало того потребовали явиться в Главный штаб пред светлые очи командования в целях воспитательной беседы. Князь Дашков, получив письмо своего крестника, пришёл в ужас от «очередной безумной выходки Жоржа», как он сам охарактеризовал его просьбу и сделал всё возможное, дабы сие прошение осталось неудовлетворённым. Алексей Николаевич не мог позволить Георгию погубить карьеру и сломать жизнь, а потому приложил немало усилий к тому, дабы оторвать его от падшей женщины, коей являлась княгиня Одинцова.

Ослушаться приказа Бахметьев не мог, потому, как всё ещё находился на службе Его Величества. Единственный выход ему виделся в том, чтобы поехать в столицу, как того требовал в своём письме начальник Главного штаба граф Гейден, забрав с собой Веру. Княгиня Одинцова без колебаний согласилась с ним. В жизни Верочки произошло событие, которое перевернуло весь её маленький мир и сделало невозможным дальнейшее пребывание в Пятигорске, особенно, если Бахметьева не будет рядом. Она ждала ребёнка от любимого мужчины и намеревалась сообщить Георгию о том, что он станет отцом по дороге в Петербург.

Поутру предстояло отправиться в столицу. Всё, что могло понадобиться в путешествии, Вера втайне от прислуги сама уложила в небольшой саквояж. Самым трудным для неё оказалось сообщить супругу о том, что она оставляет его, поскольку уехать, не поставив князя в известность, не позволяла совесть.

Весь день она тянула время, откладывая непростой разговор. Сначала она собиралась поговорить с ним после обеда, затем после ужина, но не хватило духу. Время было на исходе, и потому Вера, заранее сжимаясь от предстоящих упрёков и обвинений, что ей предстоит выслушать, направилась в опочивальню супруга.

По пути ей попался Григорий с графином подогретого вина на подносе, что обыкновенно пил князь перед сном. Лишние свидетели предстоящего объяснения Вере были не нужны, потому она забрала у слуги поднос, сказав, что сама отнесёт вино князю. Григорий не стал возражать, молча отдал вино и придержал для неё двери в хозяйскую опочивальню.

Выдохнув, Вера ступила на порог. Одинцов удивлённо приподнял брови, разглядев супругу у дверей.

— Вера Николавна, признаться не ожидал. Вы не часто балуете меня своим присутствием в последнее время, — поднялся он с кресла, уступая ей место.

Поставив поднос на туалетный столик, Верочка дрожащей рукой налила вино в бокал и протянула князю.

— Иван Павлович, я должна признаться вам в… — запнулась она.

Одинцов поднёс к губам фужер и выпил содержимое несколькими большими глотками. Промокнув губы белоснежным носовым платком, он аккуратно поставил на столик пустой бокал и повернулся к жене:

— Признаться в том, что собираетесь наградить меня ублюдком графа Бахметьева? — с ненавистью глядя на жену, свистящим шёпотом произнёс он.

Вера побледнела и отрицательно качнула головой:

— Я собиралась сказать вам, что оставляю вас. Завтра я уезжаю в Петербург с Георгием Алексеевичем.

— Скатертью дорога! — взвился Одинцов. — Но знай, что от меня ты ни гроша не получишь.

— Мне не нужны ваши деньги, — вздохнула Верочка. — Все чего я желаю, чтобы вы не чинили мне препятствий с отъездом.

— Мне не нужна шлюха в доме! — хрипло выдохнул князь и схватился рукой за левую сторону груди.

Глаза его расширились, другая рука потянулась к шейному платку. Одинцов явно задыхался. Он силился что-то ещё сказать, но с посиневших губ срывались только хрипы.

— Доктора… — сумел выдавить он прежде, чем стал оседать на пол.

Подхватив юбки, Верочка метнулась к двери и едва не столкнулась на пороге с Фёдором, камердинером князя, пришедшим помочь его сиятельству приготовиться ко сну.

— Скажи Егору, чтобы за Куницыным ехал немедля, — испуганно протараторила Верочка и вернулась к Одинцову.

Фёдор поспешил выполнить поручение княгини и вернулся в хозяйскую спальню. Увидев князя на полу, пожилой слуга впал в ступор.

— Помоги мне! — прикрикнула на него Вера, силясь поднять мужа.

Окрик барыни привёл камердинера в чувство, и он бросился ей на помощь. Вдвоём им удалось уложить его сиятельство в постель. Князь тяжело дышал, глаза его закатились. Вера не знала, чем ещё помочь и могла только в волнении ходить по комнате в ожидании Куницына. Иван Павлович захрипел, тело его неестественно выгнулось дугой, а в следующее мгновение, он повалился на бок и затих. Верочка бросилась к кровати. Глаза Одинцова были открыты и неподвижны, совершенно очевидно, что он испустил дух. Стены спальни колыхнулись перед её взором, ноги сделались ватными, уцепившись за синий бархат балдахина, Вера осела на пол и лишилась чувств.

Она пришла в себя от резкого, противного запаха нашатыря и, открыв глаза, увидела склонившегося над ней Куницына. Вера слабо застонала и приподнялась на кушетке, куда её перенёс приехавший на вызов доктор.

— Алексей Андреевич, мой супруг…

— Скончался, — мрачно произнёс доктор. — Не ожидал от вас, Вера Николавна, — презрительно скривил губы Куницын.

— Не понимаю вас, — распахнула глаза Вера.

— О, перестаньте, сударыня, — закатил глаза доктор, — вам не хуже меня известно, отчего умер ваш супруг.

— Отчего же? — побледнела Вера от страшной догадки.

— Его отравили, — бросил Алексей Андреевич, — и сделали это вы.

— Это невозможно, — пробормотала Верочка, попытавшись встать, но голова вновь закружилась, и княгиня осталась сидеть на кушетке.

Куницын подошёл к туалетному столику, взял в руки графин и, вытащив пробку, поднёс его к носу:

— Доза atrópa belladónna столь велика, что её аромат даже запах алкоголя перебить не в силах, — вынес он заключение. — Теперь мне понятно для чего она потребовалась вам в таком количестве.

— Побойтесь Бога, Алексей Андреевич, — ужаснулась Вера, — как вы можете говорить такое?

— То вам, сударыня, стоит подумать о Боге, — парировал Куницын.

За дверью послышался шум и голоса, в комнату вошли становой пристав и человек в форме жандарма.

— Я вынужден был сообщить властям, — обернулся к княгине доктор.

— Я не убивала его, — помертвело лицо Верочки. — Зачем бы мне это делать?

Куницын хмыкнул и холодно улыбнулся.

— То очевидно, Вера Николавна. Вы, в самом деле, желаете, чтобы я ответил на ваш вопрос? Да что тут скрывать, — обернулся он к представителям власти, словно призывая их в свидетели. — О том весь Пятигорск говорит! Иван Павлович был вам помехой. Вам и вашему любовнику, — презрительно закончил он.

Становой пристав крякнул, покраснел и отвёл взгляд от молодой женщины. Покрутив пышный тёмный ус, представитель власти шагнул к застывшей на кушетке княгине.

— Сударыня, извольте пройти с нами.

— Куда? — безжизненно поинтересовалась Вера.

— В участок, — пожал он широкими плечами, и, видя, что молодая женщина не торопится последовать его просьбе, взял её под локоть и поднял с места.

С трудом переставляя ноги, Вера прошла вместе с жандармами до пролётки и неловко забралась в коляску. В голове всё смешалось, от страха пересохло во рту. Из дома выбежала Катерина и устремилась к экипажу с ротондой княгини в руках.

— Господа, позвольте, — протянула она Вере тёплую ротонду. — Холодно же нынче, — оправдываясь перед становым приставом и приехавшим с ним жандармом, робко произнесла девушка. — Я к Георгию Алексеевичу прямо сейчас пойду, — шепнула она Вере, помогая надеть верхнюю одежду.

Княгиня рассеянно кивнула в ответ и забилась в угол сидения. Грузный становой пристав устроился рядом с ней, его помощник забрался на козлы, и пролётка тронулась с места. Веру заперли в арестантской, где из всей обстановки были только жёсткий топчан и колченогий стул. Всё происходящее казалось страшным сном, но усталость и ужас от пережитого сделали своё дело и, свернувшись калачиком на жёстком ложе, она уснула, положив ротонду под голову.

Её разбудили громкие голоса.

— Где она? — требовательно вопрошал знакомый голос.

— Ваше сиятельство, — с заискивающими нотками в голосе пытался успокоить его превосходительство становой пристав, — вам не стоит здесь находиться.

— Я хочу её видеть! — прогремел голос графа.

— Не положено, ваше превосходительство, — утирая со лба пот, отвечал жандарм. — Княгиня обвиняется в тяжком преступлении.

— Я сейчас душу из тебя вытрясу, — прорычал Бахметьев, хватая за грудки жирного пристава.

— Но только недолго, — дрожащими руками снимая ключи от арестантской с вбитого в стену гвоздя, отозвался жандарм.

Он долго возился с замком, искоса поглядывая на застывшего подле него графа. Распахнув двери, отступил на несколько шагов, пропуская его внутрь тесного помещения, и запер за ним дверь.

— Жорж! — спрятала лицо у него на груди Верочка. — Я не убивала его.

— Я знаю, — проведя ладонью по светлым локонам, вздохнул Бахметьев.

— Забери меня отсюда, — подняла она на него заплаканные глаза.

— Я сделаю, всё, что в моих силах, и даже то, что не в силах, — коснулся он губами её виска.

— Что со мной будет? — прижалась она к нему.

— Местная полиция опасается вершить твою судьбу, собираются отправить тебя в Петербург. Я тоже еду. Ничего не бойся, — прошептал он. — Я с тобой, помни о том. Куницын — мерзавец, дал против тебя показания.

Вера заплакала. Поглаживая худенькие плечи, Георгий сглотнул ком в горле. Сумасшедшая мысль пришла в голову. Он бы голыми руками задушил эту жирную сволочь — станового пристава, да только тогда они оба окажутся вне закона, и далеко им не убежать, коли за ними станет охотиться не только жандармерия, но и вся охранка в округе.

Граф Бахметьев добился того, что княгине Одинцовой разрешили ехать в Петербург не в арестантской карете, а в его собственном экипаже, но при том всю дорогу её сопровождали двое вооружённых конвоиров, не спускающих глаз с молодой женщины. Самому Георгию пришлось добираться на почтовых. Изредка они встречались на почтовых станциях, где меняли лошадей, но даже там не было никакой возможности переброситься хотя бы парой слов, потому как любые попытки вести разговоры с арестованной, тотчас пресекались.

По прибытии в столицу Веру поместили в Литовский замок. Георгий Алексеевич попытался добиться для неё домашнего ареста, но графу весьма прозрачно намекнули, что он так же легко может оказаться в числе подозреваемых, как ныне проходит свидетелем по данному делу. Понимая, что, оказавшись за решёткой, он мало чем сможет помочь Вере, Бахметьев уступил.

Георгий впервые не знал, что делать, столкнувшись с правосудием. В деле княгини Одинцовой на первый взгляд всё было ясно и просто. Молодая супруга пожелала избавиться от престарелого мужа, дабы он не мешал её отношениям с любовником. Показания лечащего доктора князя недвусмысленно указывали на её виновность в этом деле. Георгий разрывался между необходимостью уладить собственные дела и оказать помощь Вере.

Явившись в Главный штаб, он выслушал гневную речь графа Гейдена с завидным смирением. Его упрекали в пренебрежении службой, в поступках порочащих звание офицера императорской армии, ему намекнули, что было бы неплохо порвать отношения с женщиной, что обвинялась в убийстве собственного супруга. Он ни слова не произнёс в своё оправдание, надеясь, что гнев начальника штаба вскоре утихнет, и тогда можно будет поговорить с ним начистоту.

Пока же, стоя с опущенной головой в кабинете Гейдена, в присутствии других офицеров штаба, он вынужден был хранить молчание. Когда же разнос нерадивого командира полка был завершён, и Гейден попросту выдохся, отпустив собравшихся, Георгий осмелился взглянуть тому в лицо.

— Ваше высокопревосходительство, могу я поговорить с вами? — обратился он к начальнику штаба.

— Собираетесь оправдываться, полковник? — хмуро спросил Фёдор Логинович.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Вину свою полностью признаю. Коли я опорочил мундир офицера, не проще было бы удовлетворить моё прошение об отставке? — осведомился он.

— За вас просили, Георгий Алексеевич, — поджал губы Гейден. — Коли бы не Дашков я бы давно вышиб вас из армии.

— Вот как, — усмехнулся Георгий. — Что ж, благодарю, что выслушали. Разрешите идти?

— Ступайте, — махнул рукой начальник штаба. — Я отстраняю вас от командования полком, пока останетесь при штабе, потом решу, что с вами делать, — отпустил его Фёдор Логинович.

Идти к Дашкову не было никакого желания, но в тоже время Георгий прекрасно понимал, что только всемогущий Алексей Николаевич сможет ему помочь, коли пожелает. Разговор с князем Дашковым вышел на редкость напряжённым. Поначалу Дашков даже слышать ничего не хотел, и тогда Бахметьеву пришлось рассказать ему всю историю его взаимоотношений с Верочкой.

— Алексей Николаевич, я страшно виноват в том, что с ней произошло. Я сделал её своей любовницей, совратил, я преследовал её в Пятигорске. Только моя вина в том, что случилось.

— Может быть, и яду князю Одинцову ты подсыпал? — не скрывая сарказма, спросил Дашков.

— Вера не могла, — уверенно заявил Георгий.

— Стало быть, нужно искать того, кому это выгодно, — задумчиво протянул Алексей Николаевич. — Завещание князя уже огласили?

— Нет… — Георгия обожгло. Караулов! Только он мог иметь выгоду от создавшегося положения.

— Я должен разыскать поверенного княгини Уваровой, — схватился он за виски, присаживаясь в кресло.

— Причём здесь он? — искренне удивился князь.

— Покровское, её имение, унаследовал Одинцов, — попытался объяснить Бахметьев.

Дашков поднялся с дивана и, распахнув резные поставцы, прошёлся взглядом по бутылкам с дорогим бренди. Выбрав то, что хотел, князь позвонил в колокольчик и велел лакею принести две рюмки и что-нибудь закусить.

— Не понимаю я тебя, Юра, — покачал головой Дашков.

— У княгини Уваровой был племянник, некто Караулов Пётр Родионович. Он очень долго прожил в Покровском. По всему видно, что именно он должен был унаследовать поместье, а досталось оно Одинцову.

— А вот это уже интересно, — дождавшись, когда лакей покинет кабинет, отозвался Дашков, разливая по рюмкам бренди.

— Я должен встретиться с Верой. Помогите мне. Я знаю, вы можете устроить эту встречу, — обратился он к крёстному.

— Я подумаю, что можно сделать, мой мальчик, — вздохнул Дашков. — Но, Юра, женщины коварны и не стоят того, чтобы губить свою жизнь из-за них.

Георгий грустно улыбнулся крёстному. Коварной была его собственная мать, когда-то ответившая отказом на сватовство Дашкова. Алексей Николаевич так и не женился, не нашёл такой, что заменила бы ему Лидию. Он сумел стать другом её мужу, был частым гостем в Бахметьево, а когда родился наследник графа, привязался к Георгию, как к родному сыну, которого у него никогда не было и вряд ли уже появится.

Глава 46

Слово «тюрьма» вселяло страх и отвращение всякому, кто его слышал. Вера не была исключением, но она и помыслить не могла, что когда-нибудь в своей жизни ей придётся столкнуться с этим страхом воочию. Оказавшись за воротами Литовского замка, она, наконец, осознала, что всё случившееся с ней не кошмарный сон, но не менее страшная реальность. Следуя по длинному мрачному коридору за тюремным надзирателем, Верочка с трудом переставляла ноги, каждый следующий шаг отдалял её от свободы. Остановившись перед толстой дверью каземата, тюремщик долго гремел ключами, замешкавшись с замком. Неодолимое желание повернуться и бежать, куда глаза глядят, росло с каждой минутой. Вера отступила на шаг назад, ещё мгновение, и она побежит, не разбирая дороги и, невзирая на последствия. Дверь со скрипом отворилась, и на неё пахнуло затхлым спёртым воздухом тюремной камеры. Madame Одинцова поморщилась и замерла на пороге. Надзиратель устал ждать, когда она добровольно шагнёт в тесное помещение, и грубо толкнул её в спину. Со скрежетом повернулся механизм замка, оставляя узницу один на один с обитательницами каземата.

Около десятка женщин сидели или лежали на деревянных нарах вдоль стен камеры. Как по команде, головы повернулись в её сторону. Взгляды любопытные, равнодушные и откровенно враждебные скользили по её бледному лицу, по потрёпанной, но дорогой одежде.

— Глядите-ка, бабоньки, — шагнула к княгине грузная женщина с изрытым оспинами лицом, — барыньку к нам занесло.

Перебросив на грудь небрежно заплетённую косу из засаленных волос мышиного цвета, она шагнула к замершей на пороге Вере и ухватилась за конец дорогой тёплой шали, наброшенной на плечи княгини.

— Хороша вещичка.

— Не тронь её, Алевтина, — поднялась с грубо-сколоченной лавки хмурая чернявая женщина, похожая на цыганку. — Не видишь, что ли? Тяжёлая она.

— Ох! Не дай Боже с дитятей по этапу, — вздохнула и перекрестилась старуха в углу камеры.

Вера прижалась спиной к двери. Лишиться свободы было не самое страшное, куда страшнее было выжить в том аду, где она оказалась. Не передать словами какой ужас внушили ей обитательницы каземата! И отчего она решила, что ей грозит одиночество?

— Неужели из благородных? — отступила рябая девица, пропуская Веру в камеру. — Звать-то как?

— Княгиня Одинцова, Вера Николавна, — едва слышно прошелестела Вера.

— Слыхали, и прям барынька, — захохотала девица. — Обрюхатить-то кто тебя успел?

Вера залилась пунцовым румянцем. Она не собиралась отвечать на подобную грубость. Впрочем, девица сделала собственные выводы.

Положение Веры, может быть, и осталось бы незаметным, коли не платье, что стало тесным в груди и талии, и потому она не застёгивала его, скрывая сей недостаток своего туалета под той самой шалью, что так приглянулась рябой девице.

— Идите сюда, ваше сиятельство, — подвинулась чернявая арестантка, освобождая место на лавке за большим деревянным столом.

Вера робко опустилась на скамью рядом с ней. Не спрашивая разрешения, женщина, похожая на цыганку, взяла в руки ладонь княгини и повернула её к свету, пробивающемуся в камеру сквозь небольшое зарешёченное оконце под самым потолком. Долго вглядываясь в хитросплетение линий на ладони молодой женщины, она вздохнула и пристальным взглядом уставилась в глаза Верочки:

— Тот, кто мужа вашего на тот свет спровадил, сам скоро в казённом доме окажется.

— Ты цыганка? — осмелилась спросить Вера.

— Шукар, — кивнула её собеседница, назвав своё имя.

— А что ещё ты видишь? — спросила княгиня, не в силах сдержать любопытства.

Не то, чтобы Вера поверила ей, но в этих стенах, даже нежданное гадание, могло подарить надежду на благополучный исход.

— Сын у вас будет, — нахмурилась Шукар, — более ничего не скажу, не спрашивайте, — отвернулась она.

Неожиданное заступничество цыганки оказалось, как нельзя кстати. Никто более не осмелился беспокоить Веру. Арестантки вернулись к своим делам, перестав таращиться на вновь прибывшую. Постепенно из разговоров женщин между собой Верочка успела понять, что рябая Алевтина оказалась проституткой, обокравшей своего клиента, Шукар, которую в камере называли Шурой, на русский манер, — певицей из цыганского хора, зарезавшей во время хмельной пирушки гвардейского офицера, пожелавшего удовлетворить вспыхнувшую страсть к цыганке, не спросив её на то согласия. Каждая из них имела свою собственную исковерканную судьбу, но роднило их всех одно — именно мужчины в той или иной степени сыграли роковую роль в жизни этих женщин.

Ночью Вера уснуть так и не смогла. Где-то совсем рядом скреблись крысы, кто-то вздыхал и ворочался, кто-то давил глухие рыдания в сгибе локтя, сетуя на горемычную судьбу, кто-то напротив громко сопел во сне.

Наутро её повели на допрос. Бессонная ночь, пустой желудок, поскольку к тюремной пище притронуться она так и не смогла, никак не способствовали хорошему самочувствию. Оказавшись в тесной комнатушке, где кроме стола и двух стульев более ничего не было, Вера тяжело опустилась на стул и положила голову на руки. Вскоре дверь открылась, и в помещение вошёл молодой человек в форме жандарма. Высокий темноволосый с щегольскими тёмными усами, он чем-то напомнил ей Георгия. Его безразличный холодный взгляд скользнул по арестантке, отодвинув стул, он присел напротив и разложил на столе бумаги, которые доставили вместе с обвиняемой из Пятигорска. То был протокол допроса и свидетельские показания доктора Куницына, составленные становым приставом. По всем правилам дело должны были передать следователю, но становой пристав в Пятигорске допустил некоторую небрежность в оформлении бумаг, которую требовалось срочно устранить. Дабы не бросать тень на представителя жандармского корпуса, принявшего участие в этом деле, исправить оплошность взялся его петербургский коллега. Прежде, чем дело попадёт в руки следователя к нему надобно присовокупить признание обвиняемой. Расследование, проведённое на месте, дало ряд косвенных улик, но их будет недостаточно для вынесения обвинительного приговора.

— Вера Николавна, — сложив руки на столе, взглянул он на измученную молодую женщину, — зря вы упорствуете, отрицая свою вину. Все обстоятельства против вас. Доказательств вполне довольно.

— Коли вам довольно того, что есть, к чему вам моё признание? — вздохнула Вера, поднимая голову и глядя в глаза жандарму.

— Отрицая свою вину, вы лишь усугубляете своё положение, — недовольно заметил он.

— Я не убивала своего мужа, — отчеканивая каждое слово, твёрдо произнесла Верочка.

— Госпожа княгиня, коли вы думаете, что ваша принадлежность к дворянскому сословию способна каким-либо образом повлиять на закон, то вынужден вас огорчить. Это отнюдь не так, перед законом все равны, потому советую вам перестать запираться, — раздражённо произнёс жандарм.

— Я ничего вам более не скажу, — поджала губы Вера.

— Уведите! — поднялся он из-за стола и, бросив на неё тяжёлый пристальный взгляд, удалился.

Тюремный надзиратель, ухватив Веру за руку повыше локтя, вытащил её в коридор и повёл в камеру. Распахнув двери в каземат, он втолкнул её в тесное помещение. Это была совсем не та камера, что она покинула около часа назад. Кроме Веры здесь никого не было. Оставшись одна, madame Одинцова присела на лавку, что являлась единственным предметом обстановки. Прислонившись затылком к стене, Вера закрыла глаза: «Где же, Жорж? Отчего нет никаких вестей от него?» Минуло два дня её заточения, и с каждым мгновением надежда на то, что Георгию удастся вытащить её из застенков, таяла, как снег весной под жаркими лучами солнца. Верочка задремала. Очнулась она от скрежета дверных запоров. В камере было темно. Ей казалось, что она спала от силы полчаса, но на самом деле, на столицу успели опуститься густые зимние сумерки.

Вошёл тюремный надзиратель и, поставив на пол керосиновый фонарь, шагнул к молодой женщине. Глядя в его ухмыляющееся лицо, Вера отодвинулась в самый угол. Намерения его были столь очевидны, что ей сделалось дурно от страха.

Протянув руку с грязными чёрными ногтями, он коснулся её щеки, поддержал в руках льняной локон.

— Ишь ты какая гладкая, давно тут таких не было, — ухватив её за руку, потянул он женщину со скамьи.

— Убирайтесь! Оставьте меня! — отбивалась, как могла, от него Верочка.

Тюремщик попытался стащить с её плеч платье, послышался треск материи, и оно поползло по швам. Вера отворачивалась от зловонного дыхания мужчины, что пытался опрокинуть её на пол и задрать юбку. Завизжав от отчаяния, она вцепилась ногтями ему в щёку, что-то липкое и тёплое потекло по её пальцам. Глухо вскрикнув, надзиратель выпустил из рук свою жертву и схватился ладонью за рану на лице.

— Кошка дикая, — наотмашь ударил он её.

В голове зазвенело, и, пытаясь ухватиться руками за стену, Вера осела на пол. Очнулась она от того, что кто-то приложил к лицу что-то мокрое и холодное. Со стоном открыв глаза, она разглядела в ночном сумраке тёмные глаза Шукар.

— Очнулись, — прошептала цыганка. — Вот и славно.

Тупая ноющая боль внизу живота, синяки на тонких запястьях, разорванная нижняя рубашка, свидетельствовали о том, что тюремный надзиратель всё же довершил начатое, воспользовавшись бессознательным состоянием арестантки. Вера тихо заплакала.

— Ну, будет, будет. Всё позади, — принялась успокаивать её Шукар.

На следующий день после разговора с Дашковым, Георгий, как и намеревался, отправился к поверенному покойной княгини Уваровой. Господин Ивлев его визиту, казалось, совсем не удивился. Предложив графу присесть, он заговорил первым.

— Я ждал вас, Георгий Алексеевич, — вздохнул он.

— Ждали? — не смог сдержать удивления Бахметьев.

— Вы ведь из-за княгини Одинцовой ко мне пожаловали? — поинтересовался Ивлев.

— Верно, — согласился Георгий.

— Думаю, у вас ко мне множество вопросов. Задавайте, постараюсь ответить, — чуть заметно улыбнулся поверенный.

— Собственно, вопрос у меня только один. Отчего Елизавета Петровна приняла столь деятельное участие в судьбе mademoiselle Воробьёвой?

— Это долгая история, но вы ведь никуда не спешите? — поднялся из-за стола Ивлев и, позвонив в колокольчик, попросил лакея подать себе и гостю кофе.

Бахметьев молчал, наблюдая, как адвокат помешивает ложечкой тёмный ароматный напиток, вздыхая и настраиваясь на долгий разговор, взвешивая для себя последствия того, что собирался поведать графу.

— Вера Николавна покойной княгине внучкой приходится, — наконец, заговорил он, повергнув Георгия в лёгкий ступор.

— Насколько мне известно, — осторожно начал граф, — кроме Николая Васильевича других детей у неё не было. Вера — внебрачный ребёнок? — предположил он.

— Всё было бы слишком просто, будь оно так, — отозвался Ивлев, пытливо вглядываясь в лицо графа и решая для себя, можно ли ему доверять настолько. — Георгий Алексеевич, пообещайте, что всё сказанное в этих стенах останется между нами, — попросил он.

— Обещаю, — обронил Бахметьев, ощущая, как сковало тело напряжение в предчувствии чего-то такого, что изменит его представление о людях знакомых ему едва ли не с детства.

— Мать Веры Николавны — первая супруга Николя Васильевича.

— Но позвольте! — перебил Ивлева Георгий, — она ведь скончалась в весьма юном возрасте.

— Анна Петровна скончалась четыре года назад, и именно после её смерти mademoiselle Вера приехала в столицу, — вздохнул поверенный. — О покойниках дурно говорить не принято, но Елизавета Петровна в далёком прошлом поступила не самым порядочным образом. Анна была дочерью управляющего Уваровых и никак не могла считаться подходящей партией единственному наследнику. Николай Васильевич вопреки воле родителей обвенчался с девицей Тумановой, а после явился вместе с молодой женой в родное гнездо, просить прощения. Сделав вид, что смирилась, Елизавета Петровна выждала подходящего момента, и когда Николая отправили на Кавказ, убедила девицу, что брак её с княжеским отпрыском — фикция. О деталях мне ничего не известно. Известно только, что она откупилась от Анны, и та уехала в неизвестном направлении под покровом ночи, а в имении пустили слух, что молодая княгиня скончалась в результате долгой и тяжёлой болезни. Вот так и стал Николай Васильевич вдовцом.

— Невероятно, — только и смог пробормотать Бахметьев. — Это что же выходит, что Вера Николавна — единственная законная наследница всего состояния Уваровых?

— Совершенно верно, — кивнул Ивлев. — Каким-то образом о том стало известно и Петру Родионовичу. Я более чем уверен, что смерть князя Уварова — его рук дело. Княгиня сумела здесь его обставить, да только за это и поплатилась.

— Теперь мне многое становится понятно, — задумчиво молвил Георгий Алексеевич, вспоминая события четырёхлетней давности, покушение на него самого. — Да только доказательств нет. Неужели придётся в Пятигорск за Карауловым ехать? — нахмурился он.

— Уверен, что господин Караулов очень скоро объявится в столице и попытается предъявить права на Покровское, — ответил Ивлев и, хлебнув остывший кофе, недовольно поморщился.

— Каким образом? — вздёрнул бровь Бахметьев. — Не думаю, что Одинцов его наследником сделал.

— Что стоит составить фальшивое завещание, особливо, когда некому его оспорить? — вздохнул Ивлев. — Для того и понадобилось Веру Николавну устранить. И тут вы ему на руку сыграли, — осуждающе глянул он на Бахметьева. — Не удивляйтесь, Георгий Алексеевич, молва и сюда докатилась. Доказать невиновность княгини Одинцовой — дело практически безнадёжное, — печально закончил он.

— Ежели я попрошу вас представлять интересы Веры Николавны в суде, коли таковой состоится, вы мне не откажете?

Ивлев помолчал некоторое время. Признаться, адвокат понимал, что, взявшись за заведомо проигрышное дело, он рискует своей репутацией, но подумав о том, какая судьба ждёт Веру, не смог отказать.

— Я возьмусь за это дело, Георгий Алексеевич, но сразу должен предупредить вас, что, действуя исключительно законными методами, мы ничего не добьёмся. Я много думал над тем, что произошло и, признаться, у меня есть повод опасаться и за свою жизнь. Пётр Родионович страшный человек и ни перед чем не остановится.

— Что вы предлагаете? — заинтересованно спросил Георгий, подозревая, что у адвоката имеется козырь в рукаве.

— Есть в этой цепочке одно слабое звено, — позволил себе улыбнуться Ивлев. — Тоцкий! Я имел счастие, — выразительно скривился он, — свести знакомство с сим господином, когда Пётр Родионович попытался оспорить завещание своей тётки. На редкость неприятный человек, — брезгливо добавил поверенный. — Думаю, он знает обо всём, и коли его припугнуть, как следует, или подкупить, может для нас стать ценным свидетелем.

— Я всё сделаю, — тихо отозвался Георгий.

— Но, Георгий Алексеевич, — переплёл пальцы в нервном жесте Ивлев, — я вам того не говорил…

— Безусловно, — улыбнулся краешком губ Бахметьев, прекрасно понимая, что коли хоть что-нибудь пойдёт не так, господин Ивлев откреститься от всего, не моргнув глазом, и от своих слов по поводу Тоцкого в первую очередь.

— Я сегодня же поеду к дознавателю по делу княгини Одинцовой и попытаюсь ознакомиться с материалами дела, — пожал на прощание графу руку Ивлев.

— Надеюсь на вас, — уже в дверях отозвался Георгий. — Что касается вашего вознаграждения, то я заранее согласен на любые ваши условия.

— Позже, ваше сиятельство, — вздохнул Ивлев, обдумывая с какой стороны подступиться к защите княгини Одинцовой.

У Георгия голова шла кругом после посещения адвоката. Удивление мешалось со злостью на Веру. Она не могла не знать мотивов Караулова, но промолчала, стало быть, не доверяет ему. Нежели и его посчитала охотником за состоянием? Мыль сия была столь неприятна, что Бахметьев остановился и несколько раз глубоко вдохнул морозный январский воздух, пытаясь укротить бушующий в душе гнев.

Облокотившись на парапет набережной Невы, Георгий закурил. Он сегодня ещё не был на службе, и Гейден ему этого так не оставит. До здания Главного Штаба было рукой подать. Затушив сигарету о гранит набережной, Бахметьев поднял воротник шинели и зашагал в сторону Дворцовой площади. Ему надлежало явиться к начальству с тем, чтобы начальник штаба определил его дальнейшую судьбу в том, что касается службы.

Глава 47

Дожидаться аудиенции у Гейдена Георгию пришлось в довольно тесной и тёмной приёмной несколько часов кряду. Таким образом, начальник штаба давал понять, что никто не смеет диктовать ему условия, и даже всемогущий Дашков* (вымышленный персонаж, прихоть и фантазия автора) не изменит его отношения к провинившемуся полковнику, несмотря на то, что пришлось пойти на уступки.

Алексей Николаевич — действительный тайный советник, гофмейстер и опытный царедворец при дворе имел довольно большое влияние, с его мнением считались, к его словам прислушивались, многие желали бы называть себя его друзьями, но не многие удостаивались подобной чести.

Перейти дорогу такому человеку отваживались единицы. Вот и Гейден не отважился, но дабы совсем уж не уронить себя в глазах сильных мира сего, отыгрался на крестнике Дашкова, графе Бахметьеве. Услышать после трёх часов ожидания из уст начальника Главного штаба, что его понижают в чине до поручика и переводят в младшие адъютанты, для Георгия Алексеевича стало неприятной неожиданностью. Карьера стремительно летела в пропасть. «Лучше бы удовлетворили прошение об отставке», — вздохнул он, понимая, что теряет позиции. Хуже и не придумаешь, его не отпустили, и довольно ощутимо щёлкнули поносу, давая понять, что от него самого мало что зависит. Служить теперь придётся с особым рвением, дабы хотя бы попытаться вернуть утраченное. Никто более не позволит ему пренебрегать делами, более не станут закрывать глаза на промахи и просчёты. Даже Вершинин, недавно произведённый в штабс-капитаны, теперь мог смотреть на него свысока. Новое назначение — плевок в лицо, и Бахметьеву оставалось только утереться, стиснуть зубы и продолжать служить Царю и Отечеству.

В тягостном настроении ехал он к своему крёстному, надеясь, что может быть, Алексей Николаевич порадует хорошими новостями. Собственно, хорошая новость была только одна: свидание с обвиняемой в убийстве супруга княгиней Одинцовой разрешили, но не ранее завтрашнего дня. В остальном же дела обстояли из ряда вон плохо.

Дело княгини отчего-то не спешили передать приставу по следственным делам, а адвоката к ней не допустили, озвучив совершенно неправдоподобную причину: дескать, во всей тюрьме не нашлось ни одного свободного помещения, где господин Ивлев мог бы побеседовать со своей подзащитной. Однако ж пообещали, к завтрашнему утру сей вопрос разрешить.

Залесский — жандарм, что взялся приводить в порядок дело княгини Одинцовой, прекрасно понимал, что времени у него нет. Коли он взялся добыть признание обвиняемой, идти следовало до конца, а не то, неминуемо полетят чьи-то головы и его собственная в том числе, раз уж он ввязался в эту историю.

На первый взгляд вина княгини была очевидна. Из показаний доктора, которые он изучил от первой до последней буквы, явственно следовало, что княгиня обращалась к нему с просьбой принести настойку опасного лекарства. По словам эскулапа, ранее он уже оставлял ей настойку в достаточном количестве и был весьма удивлён тем фактом, что она успела закончиться. Яд был обнаружен господином Куницыным в графине с вином в количестве многократно-превышающем смертельно-опасную дозу для человека.

К тому же наличие у княгини молодого любовника, того самого, что способствовал рассмотрению дела в Петербуржском суде присяжных, а не в Пятигорске, также весьма недвусмысленно указывало на её причастность к смерти князя Одинцова.

Оставалось надеяться, что минувшая ночь заставит несговорчивую арестантку переменить свою позицию. Залесский с самого утра приехал в Литовский замок и попросил привести княгиню в допросную. В ожидании молодой женщины, он прохаживался по тесному помещению, заложив руки за спину. Дверь отворилась, и тот же тюремщик, что приводил её на допрос вчера, втолкнул Веру внутрь, а сам поспешил ретироваться. От взгляда Залесского не укрылись глубокие, тёмные от запёкшейся крови царапины на лице надзирателя. Княгиня присела на край стула и опустила голову. Залесский молчал, разглядывая арестованную. Вчера женщина выглядела измученной, уставшей, а ныне, казалась совершенно сломленной. Устроившись за столом напротив, жандарм извлёк из кармана серебряный портсигар, щёлкнул крышкой и протянул его madame Одинцовой.

— Не имею дурной привычки, — отказалась Вера, впервые подняв голову и глянув в лицо Залесского.

На высокой скуле с левой стороны темнел огромный кровоподтёк, разбитая губа и потухший взгляд вызвали приступ острой жалости у Залесского: «Господи! Ну, зачем ей понадобилось убивать старика? Он бы и сам помер. Если судить по показаниям доктора, князь считался безнадёжным больным».

— Вера Николавна, такой женщине как вы не место в тюремных застенках, — убрал он портсигар, не решившись закурить в её присутствии, несмотря на снедавшее желание вдохнуть горький табачный дым.

— Видимо, моё место на каторге, — безжизненно обронила она.

Взгляд жандарма прошёлся по ней, отмечая разорванное на плече и расстёгнутое до талии платье, растрёпанные льняные локоны, капельку запёкшейся крови на мочке уха, как будто кто-то, не заботясь об аккуратности, снял с неё серьги. «А ведь серьги были», — подумалось ему, И притом довольно дорогие, насколько он запомнил.

— Ну, почему же сразу на каторге? — забарабанил он пальцами по столу. — Обвинительный приговор вам ещё никто не вынес.

— Вы вынесли, — пристально глядя ему в глаза, зло отозвалась Вера. — Вы вынесли мне обвинительный приговор. Вы не желаете верить в мою невиновность.

— Для того у меня есть все основания, — парировал он. — К чему вам отпираться? Сознайтесь в содеянном и оправитесь дожидаться суда под домашним арестом, — посулил он.

Вера тяжело вздохнула. Не осталось никаких ни моральных, ни физических сил и далее терпеть подобное обращение. Содрогнувшись от воспоминания о том, что произошло с ней накануне в одиночном каземате, Вера быстро перекрестилась. Ещё одной такой ночи ей не пережить. Она либо наложит на себя руки, либо сойдёт с ума. После вчерашнего ей уже не верилось в то, что когда-либо она сможет покинуть эти застенки, но самыми страшными стали мысли о том, что Жорж просто бросил её здесь на произвол судьбы, возможно, испугавшись, что она утянет его за собой на самое дно.

— Что я должна написать? — сдалась она.

Главное выбраться отсюда, как можно скорее. О том, что будет после, она старалась не думать. Залесский положил перед ней чистый лист бумаги, перо и пододвинул чернильницу.

— Пишите, — остановился он за её плечом.

Вера послушно выводила слова, что ей диктовал жандарм, понимая, что оговаривает себя, что её признание несёт угрозу не только ей, но и Георгию. Пока она писала, взгляд Залесского не отрывался от синяков на тонком запястье. Он не хотел думать о том, что заставило её так быстро сдаться, но воображение помимо воли рисовало ему жуткие картины, и расцарапанная рожа надзирателя служила тому убедительным подтверждением. Закончив писать, Вера поставила свою подпись и, не глядя более на бумагу, подвинула её жандарму.

— Когда меня выпустят? — тихо поинтересовалась она.

— Сегодня вас заберут отсюда, — ответил Залеский, складывая полученное признание в папку с остальными материалами дела.

Вера поднялась со стула, приложив руку к невыносимо ноющей пояснице, и отвернулась к зарешеченному оконцу. Глаза Залесского широко распахнулись. Теперь, когда она стояла, причина, по которой платье её оставалось расстёгнутым, стала совершенно очевидной.

— Как давно вы в тягости? — сорвалось у него с языка.

— Какое это имеет значение? — повернула голову на звук его голоса Вера.

Залесский отвёл взгляд, сделалось не по себе.

— Оставайтесь здесь. Я должен отдать все необходимые распоряжения, дабы вас выпустили под домашний арест, — обронил он и стремительно вышел за дверь. Обшарив взглядом коридор, он увидел того, кого искал. В несколько шагов преодолев расстояние отделяющее его от тюремного надзирателя, он с размаху ударил того в челюсть.

— Я приказал лишь припугнуть её? — прошипел он обескураженному тюремщику. — Ты что это себе позволяешь?

— Ваше благородие, — схватился за лицо надзиратель, — да я только потискал её малость. Вы ж получили, чего хотели?

— Пшёл прочь, — оттолкнул его с дороги Залесский.

На душе кошки скребли, и, сознавая, что поступил, как самый последний мерзавец, не испытывал удовлетворения от того, что его миссия успешно завершилась и нынче дело можно передавать следователю.

Оставшись одна, Верочка принялась ходить из угла в угол по тесному полутёмному помещению допросной. Казалось, время остановилось. Она не помнила уже сколько раз обошла вокруг стола, не спуская глаз с тяжёлой дубовой двери, в ожидании момента, когда можно будет покинуть эти стены. «Господи, как долго!» — раздражённо вздохнула она, опускаясь на стул. Ответом ей стало громыхание засова с наружной стороны двери. Она ожидала увидеть жандарма, что пообещал выпустить её под домашний арест, но на пороге появился Георгий. Вера медленно поднялась, но вместо того, чтобы шагнуть ему навстречу, как того ждал, Бахметьев, отошла в самый дальний и тёмный угол.

— Георгий Алексеевич, я уж думала, вы забыли обо мне, — глухо произнесла она, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Откуда такие мысли? — сглотнул ком в горле Георгий.

Не дождавшись ответа, он шагнул в помещение и повесил на спинку стула, принесённую с собой бобровую шубу.

— Мне стало известно, что вас отпускают под домашний арест, — не сумев скрыть разочарования в голосе, произнёс он.

Бахметьев прекрасно понимал, что поводом к такому смягчению условий заключения послужило признание княгини в убийстве собственного мужа.

— Вера, зачем ты оговорила себя? — тихо спросил он.

Верочка отвернулась к стене. Горькие слёзы навернулись на глаза. Заподозрив неладное, Георгий в два шага оказался рядом и, подхватив под локоток, вытащил из тёмного угла, к тому месту, куда падал свет из крохотного оконца. Приподняв рукой её подбородок, Бахметьев со свистом втянул воздух, сквозь стиснутые зубы. Опухшая щека, на тонкой шее темнели следы чужих рук и губ, синяки на запястьях, разорванное платье.

— Кто? — выдохнул он. — Кто посмел?!

Вера ударила его по руке, удерживающей её лицо ближе к свету, и отвернулась, пряча слёзы, всё-таки покатившиеся по щекам.

— Ты опоздал, Жорж! Довольно мучить меня!

— Прости, — взяв шубу со спинки стула, он накинул её на плечи Веры. — Идём, — протянул он ей руку.

Проигнорировав протянутую ладонь, Вера вышла в коридор. Отделившись от стены, к ней шагнул надзиратель, протягивая, завязанные в узел, вещи, оставленные ею в камере. В этот же узел он затолкал серёжки, испугавшись, что его обвинят в воровстве.

С арестанткой этой всё было непонятно. Вот и сейчас, узнав, что её выпускают из Литовского замка, тюремщик едва не сошёл с ума от страха. Он более не был уверен в своей безнаказанности. Да, его благородие, приказал лишь припугнуть строптивицу, а он не совладал с собой, когда увидел её на полу. Никогда ещё столь красивая и ухоженная женщина не попадала ему в руки, вот и взыграла похоть. А может не только похоть, но ещё и давно подспудно тлеющая в нём ненависть к привилегированному дворянскому сословию. Оттого захотелось растоптать, унизить, что он и сделал самым бесчеловечным способом, покусившись на добродетель этой холёной барыньки, воспользовавшись тем, что отпор дать она ему не могла.

Вера отшатнулась от него, оттолкнула протянутый узелок, и брезгливо подобрав юбки, бегом устремилась прочь по длинному коридору, даже не понимая, куда бежит. Шуба упала с плеч, и Георгий остановился, дабы поднять её. Выпрямившись, он встретился взглядом с тюремщиком, так напугавшим Верочку. Свежие царапины на лице последнего и бегающий испуганный взгляд выдали того с головой. Пристальное внимание его сиятельства внушило надзирателю ещё больший ужас. Граф ничего не сказал, лишь перебросил шубу через плечо и поспешил догнать княгиню Одинцову.

Вера заговорила только тогда, когда экипаж выехал за ворота Литовского замка:

— Отвези меня в Покровское, — не глядя на Георгия попросила она.

— Не могу, — вздохнул он. — Тебе запрещено покидать пределы Петербурга.

— Мне негде остановиться в столице, — плотнее запахнувшись в шубу под его пристальным взглядом, заметила она. — Куда ты меня везёшь?

— На Литейный, — отозвался Георгий. — Ко мне.

Вера прикрыла веки, сил возражать и спорить совершенно не осталось. «К нему, так к нему, лишь бы подальше от этого ужасного места, от тёмных зловонных камер, от их обитательниц, от надзирателей и жандармов». Никого не хотелось видеть, Бахметьева в особенности, ибо после произошедшего его тяжёлый пристальный взгляд был просто невыносим.

Вскоре холёная четвёрка лошадей, запряжённая в экипаж с фамильным гербом графов Бахметьевых, остановилась у парадного дома на Литейном. Георгий вышел и помог выбраться на улицу Вере. Madame Одинцова, игнорируя любопытный взгляд швейцара, вошла в распахнутые перед нею двери и застыла на лестнице. Георгий Алексеевич подал ей руку, и она, не зная, куда идти дальше, нехотя вложила поцарапанные с обломанными ногтями пальцы в его ладонь. У порога большой квартиры их встретил дворецкий. Он что-то принялся тихо говорить графу, и с каждым словом слуги, лицо Бахметьева всё больше мрачнело. Вера устало прислонилась к стене, не понимая, отчего Жорж не торопится войти внутрь и стоит в передней. Впрочем, вскоре причина заминки стала ей понятна.

— Жорж! — послышалось из гостиной. — Это ты, mon cher?

Графиня Бахметьева собственной персоной выплыла в просторный коридор. Её изучающий взгляд остановился на Верочке. В этой оборванной растрёпанной женщине Лидия Илларионовна с трудом признала бывшую гувернантку Уваровых. Повернувшись к сыну, madame Бахметьева, не стесняясь присутствия Веры, заговорила тоном, весьма далёким от учтивости.

— Георгий Алексеевич, вы, верно, разума лишились, коли эта женщина находится здесь? — вздёрнула она бровь точно так же, как это делал сам Георгий, в моменты сильнейшего негодования.

— Я тоже рад вас видеть, maman, — вздохнул Бахметьев. — Смею напомнить, что вы находитесь в моём доме, а потому попрошу вас уважать всех, кто находится под моей крышей.

Желания припираться с матерью не было. Голова раскалывалась от тягостных мыслей.

— Я не останусь с ней под одной крышей, — упрямо поджала губы графиня.

— Я вас не держу, — указал глазами на дверь Георгий.

Графиня побледнела, потом лицо её пошло красными пятнами. Нечленораздельные звуки срывались с её губ, но она так и не нашлась, что ответить сыну на столь возмутительное заявление.

— Вы правы, madame, — вмешалась в ссору между матерью и сыном Вера. — Мне здесь не место.

Она развернулась, чтобы выйти, но от усталости, голода, а может и не только потому, голова её закружилась, и она тяжело осела на руки Георгию.

— После, madame, — раздражённо взглянул на мать Бахметьев. — Ежели в вас есть хоть капля сострадания, велите вызвать врача.

— Bien, — растерянно обронила графиня и жестом подозвала лакея, велев тому оправляться за доктором, чьими услугами пользовалась она сама, бывая в столице.

Георгий перенёс Веру в свою спальню, так как опочивальню для гостей заняла его матушка. Графиня вошла следом за ним и склонилась над молодой женщиной, пребывавшей в небытие.

— Что с ней, Жорж? Отчего она в таком виде?

— Вы полагаете, побывав в тюрьме, она должна выглядеть иначе? — зло отозвался Георгий.

— В тюрьме?! — ужаснулась графиня. — Юрочка, милый мой, во что ты ввязался на этот раз? До меня дошли ужасные вести, и я сразу поспешила к тебе.

— Это длинная история, maman. Могу я просить одолжить Вере Николавне что-нибудь из одежды?

— Разумеется, — нахмурила идеально очерченные брови графиня. — Я позову мою камеристку, а ты пока всё мне расскажешь, — потянула она его за рукав сюртука.

— Я останусь здесь, покамест Вера Николавна очнётся, — высвободив рукав из пальцев матери, ответил Георгий.

Глава 48

Доктор, услугами которого пользовалась сама madame Бахметьева, привёл Веру в чувство и насилу добился позволения её осмотреть. Верочке было невыносимо стыдно раздеваться перед мужчиной, пусть и столь преклонных годов.

Если лекарь и удивился тому, в каком состоянии, оказалась гостья графа Бахметьева, то виду совершенно не подал. За всю многолетнюю практику ему случалось повидать и не такое. Бывало, что его пациентки, пострадавшие от руки не в меру ревнивого супруга выглядели почти так же, как нынче княгиня Одинцова, но чтобы кто-то поднял руку на женщину в столь деликатном положении, такого он припомнить не смог. Завершив осмотр и, удостоверившись, что серьёзных увечий княгиня не получила, доктор окинул спальню и направился прямиком в кабинет его сиятельства.

Пожилой человек пылал негодованием и намеревался высказать господину графу всё, что он думает о подобном отношении к будущей матери. Его нимало не смутил тот факт, что пострадавшая не являлась законной супругой его сиятельства, связями на стороне мало кого удивишь, но более всего возмутило, что молодой граф, обращается со своей метрессой подобным образом, не стесняясь даже присутствия матери. Кстати, такое совершенно невероятное соседство, с точки зрения морали, тоже никак не укладывалось в голове пожилого лекаря.

— Ваше сиятельство, — предварительно постучав, заглянул он в кабинет, — позволите?

— Входите, — тотчас отозвался Георгий Алексеевич, ожидавший вердикта доктора.

— Георгий Алексеевич, вы возможно, и на порог меня не пустите более, но я всё же скажу, — снял очки лекарь и, заметно волнуясь, принялся протирать безукоризненно чистые стёкла носовым платком.

— Я вас внимательно слушаю, — насторожился Георгий.

— Я понимаю, что это совершенно не моё дело, и вызвали меня не для того, чтобы я прочёл вам нотацию, но это просто возмутительно! — водрузил он очки на место и уставился на графа немигающим взглядом.

— Извольте изъясняться более доходчиво, — холодно обронил Георгий. — Что именно вас возмущает?

— Не понимаю, как вам достало совести поднять руку на женщину в столь деликатном положении! — продолжил доктор.

— В деликатном положении? — переспросил Бахметьев, сомневаясь, что он всё верно понял и расслышал.

— Вы что же, не знали? — искренне удивился доктор. — Madame ожидает ребёнка. Насколько я могу судить, срок тягости около четырёх месяцев.

Георгий растерянно опустился в кресло. За всю дорогу из Пятигорска в Петербург он от силы три раза виделся с Верой на почтовых станциях. Он видел её только мельком издалека и притом всегда в верхней одежде. Подойти ближе ему не позволили конвоиры, сопровождавшие княгиню. Забирая её сегодня из Литовского замка, он, конечно, обратил внимание на её внешний вид, но первое что ему бросилось в глаза, так это синяки да ссадины. А потом злость затмила рассудок, и он с трудом удержался от того, чтобы прямо в коридоре голыми руками не задушить тюремщика, которого подозревал в случившемся с ней.

— Вижу, вы и впрямь не знали, — стушевался доктор.

Бахметьев не ответил, только уголок рта нервно дёрнулся, да пальцы принялись выбивать барабанную дробь по подлокотнику кресла. Вздохнув, доктор продолжил:

— Madame не сильно пострадала, но ей необходим покой. Будет лучше, коли она останется несколько дней в постели. Я бы оставил успокоительные капли, но в её положении ими лучше не злоупотреблять, — закончил он.

— Благодарю вас, — сухо отозвался Георгий и поднялся с кресла. — Я собираюсь выезжать. Коли пожелаете, могу вас подвезти, куда скажете.

— Благодарю, — склонил голову пожилой человек. — Я, пожалуй, воспользуюсь вашим предложением.

Промозглый январский вечер выдался на редкость ветреным. Высадив доктора у его дома, граф Бахметьев велел вознице ехать к Литовскому замку. По льду Мойки неслась позёмка, похожая на тонкую вуаль из газа. В сгустившихся сумерках, поднявшаяся метель превратила фонари в расплывчатые жёлтые пятна. Закрытый роскошный экипаж защищал от ветра, но не спасал от холода. Сколько минуло времени? Час или два? Георгий не думал о том. Подняв воротник пальто в безнадёжной попытке согреться и, спрятав руки в рукава, поскольку тонкие замшевые перчатки совершенно не грели, он напряжённо вглядывался через замёрзшее стекло в ворота тюрьмы. Могло статься так, что тот, кого он ждал и вовсе сегодня не появится, но тогда Георгий приехал бы на следующий день, он готов был ждать сколько угодно, ибо не будет ему покоя, пока сей ничтожный человек ходит по земле.

Окованная железом створка отворилась, выпуская на улицу коренастого человека в серой суконной шинели. Остановившись под фонарём и, отворачиваясь от пронизывающего январского ветра, он поднял воротник и, засунув руки глубоко в карманы, зашагал в сторону Офицерского моста. Бахметьев отпрянул от оконца вглубь кареты, когда тот поравнялся с экипажем. Вне всякого сомнения, это был тот самый надзиратель, которого он видел, когда приезжал забрать Веру. Стукнув кулаком в стенку, Георгий подал знак трогаться, и карета медленно покатила по безлюдным улицам за сгорбившейся фигурой, жавшейся к стенам домов, где ветер был не так силён.

Роскошный экипаж тюремный надзиратель заприметил сразу, но не придал значения тому, что в такую погоду господам нечего делать под стенами тюрьмы. Мысли его занимало совершенно иное. Арестантка, что утром выпустили из Литовского замка, не пожелала забрать свои вещи, и он не зная, что с ними делать, попросту кинул узелок в огонь печи, предварительно вынув из него дорогие серьги. Замотав их в носовой платок сомнительной свежести, тюремщик спрятал его под мундиром и теперь, шагая по улице, размышлял о том, стоит ли сразу пойти в кабак и попытаться там сбыть доставшееся ему добро, или всё же дождаться утра и пойти к ростовщику.

Паршиво было на душе, челюсть до сей поры ныла после удара Залесского, а дома ждали жена и четверо вечно голодных сопливых детей. Нет, определённо, идти в свою убогую квартирку в цокольном этаже доходного дома не хотелось. Куда более по душе было шумное разнузданное веселье дешёвого питейного заведения, где можно было скоротать унылый зимний вечер, с тем, чтобы напиться до беспамятства. А уж потом вернуться в свою конуру, дабы уснуть и не слышать истеричных причитаний измождённой прежде времени постаревшей женщины, которая вот уже второй десяток лет была ему законной супругой. Не слышать кашля младшего отпрыска, которого мучила сухотная, и от которого просыпались все члены семейства, не слышать жалобных вздохов старшей дочери, вынужденной уйти из гимназии, поскольку платить за обучение стало нечем. В какой-то момент кольнула совесть. Серёжки были довольно дорогими, и денег, что можно было за них выручить, наверняка, хватило бы, дабы расплатиться с долгами, но упрямо помотав головой, мужчина продолжил свой путь к затрапезному кабаку, куда частенько заходил после службы. Остановившись, он сунул руку за пазуху, нащупал серёжки, завёрнутые в платок, вынул их и сунул в карман, зашагав к манившим его огням приюта для гуляк и выпивох.

Следовавший за ним по пятам экипаж, давно скрылся из виду, он даже не заметил, когда именно, тот свернул на одну из прилегающих улиц. Снедавшее поначалу беспокойство улеглось, он уже предвкушал ужин с выпивкой в весёлой компании, когда услышал позади себя скрип снега под чьей-то быстрой поступью. Высокий, широкоплечий человек в дорогом, ладно скроенном офицерском пальто обогнал его и внезапно остановился. Надзиратель едва не налетел на него и тоже вынужден был замедлить шаг.

— Ваше благородие, — недовольно буркнул он, поднимая глаза, и застыл.

Он узнал того, кто заступил ему дорогу. И этот взгляд, что прожёг его, казалось, насквозь. Волосы под фуражкой приподнялись, ноги, будто приросли к запорошенному снегом деревянному тротуару. Повернуться и бежать подальше, да сил совершенно не осталось. Во взгляде его сиятельства он с лёгкостью прочёл свой смертный приговор.

Бахметьев толкнул замершего перед ним тюремщика в узкий проулок, тот даже не сопротивлялся. Поскользнувшись на замёрзших нечистотах, надзиратель растянулся во весь рост в узком проходе. Не сдержавшись, Георгий со всей силы пнул в бок тихо подвывавшего от страха мужика. Тот попытался отползти, но вновь поскользнулся и с трудом встал на колени, опираясь на руки.

Не говоря ни слова, Бахметьев шагнул к нему, обхватил обеими руками довольно массивную шею и сдавил, что было сил. Попытавшись оторвать руки его сиятельства от горла, надзиратель потерял точку опоры и всего лишь помог графу довершить начатое. Мужик захрипел, тело его несколько раз дёрнулось в предсмертных судорогах и затихло. Георгий аккуратно опустил его на снег и вывернул карманы шинели, дабы изобразить ограбление. В его ладони оказался небольшой свёрток, и он, не задумываясь, сунул его в карман, ибо выбросить здесь же, значит вызвать подозрения полиции.

Вряд ли бы ему удалось справиться с ним в одиночку, не будь тюремщик столь сильно напуган. Именно страх парализовал его, лишив возможности сопротивляться. Брезгливо отряхнув перчатки и, пнув напоследок мертвеца, Бахметьев поднял упавшую с головы фуражку и, не оглядываясь, зашагал прочь. Пройдя пару кварталов, он забрался в ожидавший его экипаж и достал из кармана свёрток, что забрал у негодяя, чьё тело нынче остывало в проулке неподалёку от дешёвого кабака. Не сдержав любопытства, Георгий развернул тряпицу. Тусклого света было недостаточно, дабы разглядеть во всех подробностях серьги, что лежали на его ладони. Хотел было выбросить их и даже потянулся к ручке на дверце экипажа, но передумал и вновь убрал в карман.

Вернувшись домой, Бахметьев, неслышно ступая, прошёл в свою спальню. Вера спала в его постели, свернувшись калачиком под одеялом. В неярком свете керосиновой лампы лицо её казалось мертвенно-бледным. Не удержавшись, Георгий пропустил меж пальцев шелковистый льняной локон, склонился над ней и коснулся сухими губами виска.

— Спи, mon coeur (сердце моё), — прошептал он и прикрутил фитиль лампы, погружая комнату во мрак.

Стёпка постелил ему в кабинете и, отказавшись от ужина, Георгий Алексеевич прошёл туда, приказав подать бокал и бутылку бренди. Степан с подносом в руках бочком протиснулся в комнату, поставил свою ношу на письменный стол и, наливая в бокал бренди, посетовал, что барин пуговицу с пальто потерял, а у него, как на грех, такой не оказалось.

— Как же на службу-то в таком виде? — продолжал причитать Стёпка.

— Шинель достань, — вяло отмахнулся от него Георгий.

Ему безумно хотелось остаться одному. Перед глазами всё ещё стояло мёртвое лицо надзирателя с остекленевшими глазами. Только сейчас, когда дело было сделано, его затрясло мелкой дрожью. Георгий только потянулся к бокалу, как его уединение вновь было нарушено, на этот раз, обеспокоить его решилась мать. Коротко постучав и не дожидаясь позволения войти, Лидия Илларионовна ступила на порог.

— Жорж, нам надобно поговорить, — сурово поджав губы, начала она.

— О чём? — вздохнул Георгий, оставив бокал в сторону.

— Мне кажется, я имею право знать, во что ты ввязался, — присаживаясь в кресло напротив сына, заявила она.

— Я ввязался во всё это, как вы изволили выразиться, давно, маменька, — устало прикрыв веки, отозвался Георгий.

— Я слышала у тебя неприятности по службе, — осторожно заметила графиня.

Георгий распахнул глаза и уставился на мать немигающим взглядом.

— Я собирался подать в отставку, увы, моё прошение не удовлетворили. Алексей Николаевич постарался.

Лидия Илларионовна вспыхнула, как девица после первого поцелуя украдкой, и отвела глаза.

— Алексей Николаевич и я только добра тебе желаем, — тихо промолвила она, не решаясь взглянуть на сына.

— Стало быть, и вы руку к тому приложили, — усмехнулся Георгий. — Доколе, маменька, вы будете за меня решать?

— Жорж, эта женщина тебя совсем разума лишила. Пойми, она и тебя за собой на дно утянет. Мне Семён всё рассказал… — помолчав, графиня вновь заговорила, невзирая на нежелание Георгия продолжать сей разговор. — Она — убийца! — истерично заламывая руки, громко прошептала Лидия Илларионовна.

— Вера Николавна никого не убивала, — сухо отозвался Георгий. — Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы доказать её невиновность.

— Допустим, — со вздохом согласилась графиня, — допустим, она не убивала своего супруга, но её не примут в обществе, даже если суд её оправдает. Оставаясь с ней, ты тоже окажешься отверженным.

— Поверьте, меня это волнует меньше всего, — поднялся с кресла Георгий, давая понять, что разговор окончен.

Но Лидия Илларионовна не спешила сдавать позиции:

— Я так понимаю, ты нанял ей адвоката? Этого вполне довольно.

— Maman! Вера Николавна ждёт от меня ребёнка, и я её не оставлю.

— В который раз? — язвительно улыбнулась графиня. — Помнится, она уже однажды говорила, что в тягости от тебя. Так может, у меня уже внук или внучка имеются?

Лицо Георгия окаменело:

— Не верите мне, спросите своего доктора. Уж он-то вам лгать не станет.

Лидия Илларионовна опустила голову и принялась перебирать бахрому, украшавшую концы пояса на её капоте:

— Юрочка, ты, что же жениться на ней собрался? — со слезами в голосе спросила она.

— Ежели она ответит согласием, то да, — кивнул Георгий.

— Господи! Да не будет вам жизни здесь! Неужели не понимаешь?

— Понимаю, — нахмурился Бахметьев. — Рано о том, говорить, маменька, для начала надобно Веру оправдать, после видно будет.

— Ты такой же упрямый, как твой отец! — в сердцах прошептала графиня, поднимаясь с кресла. Громко хлопнув дверью, Лидия Илларионовна прошла в свои покои, где, наконец, позволила дать волю слезам.

Оставшись один, Георгий положил перед собой серьги, что извлёк из кармана шинели тюремного надзирателя. Глядя на них в ярком свете керосиновой лампы, он их тотчас признал. Это были те самые, что надевала Вера в день их первой встречи в Пятигорске на суаре у madame Добчинской. Пока нёс её бесчувственную до кушетки, он успел разглядеть не только серьги, но и жемчужный кулон на тонкой цепочке, отметив, что ранее она не носила столь дорогих украшений, и даже те, что он дарил ей, предпочитала не надевать, оставив все до единого в квартире на Фонтанке, когда сбежала от него. Смахнув их ладонью в ящик стола, Бахметьев дотянулся до бокала с бренди и разом опрокинул в себя. Никаких сомнений более не было. Человек, что осмелился прикоснуться к ней должен был умереть, а то, что он умер лёгкой смертью, так то ему неслыханно повезло.

Наутро, прачка, шедшая на работу и, решившая сократить себе путь через проулок, наткнулась на мертвеца в шинели тюремного надзирателя. Перепуганная баба подняла визг, на который сбежалась вся округа. Кто-то побежал за околоточным, столпившиеся вокруг тела люди, качали головами, вслух рассуждая о том, что городские лиходеи совсем уж страх потеряли, коли осмеливаются нападать на служивых людей.

Вместе с околоточным прибыл жандарм, поскольку убитый оказался представителем власти. Залесский поморщился, разглядывая толпу, собравшуюся у тела: «Все следы затоптали», — вздохнул он.

— Разойдись! — зычным голосом выкрикнул околоточный и принялся разгонять зевак.

Не особо надеясь на успех, Залесский приступил к осмотру места преступления. Как он и полагал, все следы оказались затоптанными. Отчаявшись уже найти хоть что-нибудь, он ковырнул носком сапога снег у тела покойника. Что-то тускло блеснуло в хмуром сумраке утра. Склонившись, жандарм поднял золотую пуговицу. Такие пуговицы обыкновенно пришивали на офицерские пальто. Повертев перед глазами находку, он спрятал её в карман. Смерть тюремного надзирателя его нисколько не тронула, он бы и сам удавил подонка, вспоминая бледное, со следами побоев, лицо княгини Одинцовой. Отчего-то у него сразу возникло чувство, что смерть тюремщика связана именно с ней. И даже мог с уверенностью назвать убийцу, но вот доказать сие будет невероятно сложно. Сколько в Петербурге военных офицеров? Сколько из них могли потерять пуговицу?

Глава 49

После ареста княгини Одинцовой по обвинению в убийстве собственного супруга, весь Пятигорск гудел, как растревоженный улей. Пётр Родионович Караулов, бывая с визитами у тех, с кем свёл знакомство за время своего пребывания на курорте, громко сетовал на то, что так и не успел нанести визит обожаемому дядюшке и всегда подозревал, что Вера Николавна согласилась на брак с несчастным Одинцовым исключительно из меркантильных побуждений. Более того, он ничуть не сомневается в её причастности к смерти супруга.

Когда же встал вопрос о похоронах, Пётр Родионович, сам вызвался всё устроить. Не мог же он не отдать последний долг умершему родственнику? Караулов заявился в усадьбу вместе со становым приставом, но никто из прислуги даже не подумал чинить ему препятствий. Почувствовав себя хозяином положения, Пётр Родионович развернулся не на шутку. Первым делом он рассчитал личную горничную княгини, посчитав, что прислуга, не скрывавшая своего недовольства таким положением вещей, ему в доме не нужна.

Одинцова отпели и похоронили по всем правилам. После заупокойной службы Караулов перевёз все свои пожитки из пансиона в усадьбу, устроившись в апартаментах покойного князя на правах ближайшего родственника. С каким неподдельным удивлением он вещал всем, кто приходил выразить свои соболезнования о неслыханной доброте покойного. Ведь тот, понимая, что супруга его отнюдь не является образцом добродетели, переписал завещание, оставив всё имущество в наследство троюродному племяннику и это несмотря на то, что виделись они в последний раз в Петербурге в доме княгини Уваровой.

Собирая свои вещи, Катерина навела порядок в будуаре княгини. По распоряжению Караулова, она сложила и упаковала вещи своей прежней хозяйки, которые Пётр Родионович собирался пожертвовать приюту для бездомных. Разбирая безделушки, хранившиеся в дамском бюро в спальне княгини, в самом нижнем ящике горничная обнаружила бумаги и старинный перстень в бархатном мешочке. Катюша грамоте была не обучена, но отчего-то сочла свою находку важной. Показывать её новому хозяину она не спешила, а потому получив расчёт, забрала всё с собой. Она долго думала, к кому обратиться с тем, чтобы выяснить, имеют ли найденные документы хоть какую-нибудь ценность и могут ли оказаться полезными княгине и решила пойти к молодому офицеру черкесу, что был так страстно влюблён в её хозяйку. От внимательного ока Катерины не укрылись пылкие взгляды, что осмеливался кидать на madame Одинцову поручик Адземиров, и которые та не замечала или не желала замечать.

Катерина имела весьма смутное представление о том, где проживает поручик и потому, набравшись смелости, отправилась в расположение полка. Однако войти на территорию казарм она так и не решилась. Два часа к ряду прохаживаясь вдоль высоченного забора, она то и дело поглядывала на ворота, около которых нёс службу довольно внушительного и сурового вида караульный.

Холодный ноябрьский ветер ни мало не способствовал такой прогулке, и очень скоро, Катерина, одетая в довольно лёгкий плащ, замёрзла так, что зуб на зуб не попадал. Пальцы ног в ботиночках на тонкой подошве онемели, кисти рук без перчаток покраснели от холода. В тщетной попытке избавиться от неприятного покалывания в кончиках пальцев Катерина поднесла озябшие ладони ко рту, согревая те своим дыханием. Она чуть было не упустила момент, когда, гарцуя на великолепном арабском жеребце гнедой масти, поручик выехал за ворота. Понимая, что молодой человек сейчас вихрем промчится мимо и поминай, как звали, девушка со всех ног кинулась к нему. Осадив жеребца, Адземиров выругался, уставившись суровым взглядом на дурную бабу, бросившуюся под копыта:

— Тебе что же жить надоело?! — сверкая тёмными глазами, взорвался Амин.

— Ваше благородие, господин поручик, — залепетала девушка, пытаясь заглянуть в грозные очи, — умоляю, выслушайте меня!

Адземиров спешился, успокаивающим жестом потрепал по холке взбудораженного жеребца и повернулся к девице.

— Ну, говори, — вздохнул он, послав караульному, прятавшему улыбку в пышных усах, предостерегающий взгляд.

Катерина же, как на грех, будто онемела, во все глаза глядя на офицера.

— Вот, что, любезная, нету у меня времени с тобой беседы вести, — раздражённый её молчанием, произнёс Амин, явно собираясь покинуть её.

Он уже успел поставить ногу в стремя, когда странная девушка всё же заговорила.

— Только вы можете мне помочь, — выдохнула она.

Соболиная бровь поручика удивлённо взлетела вверх:

— Это чем же, позволь спросить? — вырвалось у него.

— Я горничной у княгини Одинцовой была, — тихо, опустив голову, начала она. — Нынче в усадьбе новый хозяин объявился. Слышали поди?

— От меня-то тебе чего надобно? Я девиц в услужение не нанимаю, — усмехнулся Амин. — Впрочем… — окинул он многообещающим взглядом ладную девичью фигурку, — могу и передумать.

Катерина вспыхнула под насмешливым взглядом молодого черкеса, лицо запылало, но уже не от студёного осеннего ветра, а от нескромного намёка, содержащегося в словах поручика. Прикрыв рот обветрившейся ладошкой, девушка тихо всхлипнула. Адземиров смутился, вида наполнившихся слезами тёмных глаз, обрамлённых пушистыми ресницами. Стянув с рук перчатки, он протянул их девушке.

— Надень, — кивнул он на покрасневшие пальчики.

Перчатки из тонкой замши ещё хранили тепло мужских рук и приятно согрели озябшие ладони.

— Вы только не подумайте, я вовсе не… не за тем к вам пришла, — запинаясь заговорила Катюша, подарив Адземирову благодарный взгляд.

Взяв поводья жеребца, Амин подстроился под мелкие шажки девушки, торопившейся покинуть место их встречи и избежать любопытствующих взглядов солдат и офицеров.

— Ну, и чем же я могу тебе помочь, милая? — смягчился тон поручика.

— Пётр Родионович меня прогнал, — уныло вздохнула она, — но перед тем велел вещи Веры Николавны разобрать. Я пока убиралась в её покоях, нашла бумаги какие-то, да перстенёк. Может быть там что-то важное? — уже сомневаясь в своей затее, чуть слышно произнесла она.

— Одного не пойму, отчего ты решила, что я стану помогать тебе? — вздохнул Амин.

— Ну, как же, — подняла голову Катерина, глядя прямо в глаза поручику, — вы ведь любили её, я-то не слепая.

Адземиров отвёл глаза, на высоких скулах заходили желваки:

— Что с того? Теперь есть, кому позаботиться о её сиятельстве, — зло ответил он.

Катерина молча стащила с рук перчатки и, протянув их офицеру, шагнула в сторону.

— Куда же ты? — удержал её за руку Амин.

— Не знаю, — пожала плечиками девушка. — Мне больше некого попросить о помощи. Все знакомые Веры Николавны нынче такие гадости о ней говорят…

— Эти бумаги у тебя с собой? — сдался поручик.

— Туточки, — похлопав ладошкой по потрёпанному ридикюлю, робко улыбнулась девушка.

— Идём, — вернул он ей перчатки и зашагал по направлению к дому, где снимал квартиру. — Звать-то тебя как? — поинтересовался он, вновь окинув девушку внимательным взглядом.

— Катериною, — залилась румянцем бывшая горничная.

Пока Катя пила горячий чай из тонкой фарфоровой чашки в маленькой гостиной в апартаментах молодого черкеса, Амин, хмурясь, просматривал бумаги. Среди документов, что принесла ему девушка, находился брачный договор, подписанный князем Одинцовым и княгиней Уваровой. В означенном документе говорилось о том, что сочетаясь браком с девицей Воробьёвой Верой Николавной, Иван Павлович получает пожизненное содержание от княгини Уваровой, а после её смерти усадьбу под Петербургом, но распоряжаться наследуемым имуществом он имеет право только с согласия своей супруги. По всему выходило, что хозяйкой довольного внушительного состояния становилась именно Вера Николавна. Убивать супруга из-за наследства ей не было никакой надобности, поскольку князь во всём зависел от её воли. Стало быть, и оставить всё своё состояние невесть откуда взявшемуся племяннику Одинцов не мог.

Конечно, можно было подозревать княгиню в том, что отчаявшись дождаться смерти супруга, она поспешила ускорить его кончину, дабы не было помех её отношениям с молодым любовником, но Амину отчего-то в это не верилось.

Отложив брачный договор, поручик взял в руки запечатанный конверт, на котором витиеватым почерком в завитушках было написано: «Вскрыть после моей смерти. Е. П. Уварова». Повертев его в руках, сомневаясь в том, имеет ли он право, столь бесцеремонно вторгаться в чужие тайны, Адземиров всё-таки сломал восковую печать и извлёк письмо покойной княгини.

«Я, Уварова Елизавета Петровна, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, заявляю, что девица Воробьёва Вера Николавна приходится мне внучкой и является дочерью моего единственного ныне покойного сына князя Уварова Николая Васильевича и его супруги Уваровой Анны Петровны».

Под этими несколькими судьбоносными строками стояла подпись княгини, заверенная неким господином Ивлевым, её поверенным. С родословной князей Уваровых Амин знаком не был, но зато теперь становилось понятно, отчего княгиня озаботилась благосостоянием mademoiselle Воробьёвой, по сути, оставив ей в наследство Покровское.

— Ну, что там? — не сдержала любопытства Катерина, не сводившая глаз с молодого человека.

— Сдаётся мне, что поездки в Петербург не миновать? — поднял голову от бумаг поручик. — Давненько я в столице не был, — усмехнулся Амин, прикидывая, сколько дней отпуска он может просить у нового начальства.

— Возьмите меня с собой, — вырвалось у Катерины, но она тотчас прикусила язык, сообразив, насколько двусмысленной выглядит её просьба.

Адземиров отрицательно покачал головой, и девушка заметно приуныла, однако тотчас оживилась.

— Я знаю, то не Вера Николавна отравила Ивана Павловича, — понизив голос, зашептала она.

— Знаешь, кто убийца? — недоверчиво спросил Адземиров.

— Наверняка сказать не могу, но в тот вечер, когда его сиятельство померли, я была на кухне и видела, как наша кухарка Устинья отдала графин с вином для князя новому лакею Гришке. Может это он? Мне он сразу не понравился. Зря Вера Николавна его в услужение взяла, — добавила она.

Поразмыслив, Адземиров решил, что, пожалуй, девица и впрямь может оказаться полезной при рассмотрении дела княгини Одинцовой, как-никак личная горничная её сиятельства.

— Хорошо, — согласился он. — Вот только устрою отпуск, и поедем.

Полагая, что важные бумаги Одинцов должен был хранить в своём кабинете, Пётр Родионович вдвоём с Григорием тщательно обыскали комнату. Караулову удалось найти потайной сейф покойного князя, в котором оказалась весьма солидная сумма в ассигнациях, но вот ни завещания, ни брачного договора в нём не оказалось. Пётр Родионович не верил, что его покойная тётка могла быть настолько беспечной, чтобы не подкрепить свою последнюю волю необходимыми документами, а потому произвёл обыск в библиотеке, перетряхивая каждый том, стоявший на книжных полках. Увы, и на сей раз его поиски не увенчались успехом.

Ему пришла в голову мысль, что Вера могла хранить столь ценные бумаги у себя, и тогда он вместе со своим помощником устремился в покои княгини.

— Ничего! — в бессильной ярости восклицал Караулов, стоя посреди дамского будуара в окружении разбросанных по полу вещей. — Поверить не могу!

— Катька то, — лениво бросил Григорий, прислонившись к дверному косяку. — По всему она бумаги утащила.

— Горничная? — недоверчиво покосился на своего прихвостня Пётр Родионович. — Так зачем оно ей?

— Вы же сами её на улицу вышвырнули и жалованье не полностью заплатили, — пожал широкими плечами Гришка. — Не иначе обиду на вас затаила. Она вообще девка умная.

— Где искать её знаешь? — поинтересовался Караулов.

— Тётка у неё в Пятигорске живёт, а остальные родичи в станице где-то, — оттолкнулся от косяка Гришка, обозревая произведённый разгром.

— Пойдёшь к той тётке, скажешь, что я её Катьку обратно горничной возьму, — решил Караулов.

— Как прикажете, ваше благородие, — ухмыльнулся Григорий.

Он и впрямь был не прочь, дабы ладная горничная вернулась на своё место. Глядишь, и обратит на него внимание.

Гришка вернулся только к вечеру хмурый и злой. Катерины в Пятигорске не оказалось. Мало того, тётка и слышать ничего не хотела о племяннице! Мол, сбежала, бессовестная, с каким-то офицером в Петербург.

Только расслышав слово «Петербург» Караулов даже в лице переменился. Обыкновенно румяные щеки залила мертвенная бледность.

— Не может быть того! Не может! — яростно вопил он, швыряя в стену всё, что попадало под руку. — Чтобы меня вокруг пальца какая-то горничная обвела?! Завтра же в Петербург!

Сделав добрый глоток бренди прямо из горлышка хрустального графина, Караулов упал в кресло за письменным столом. Пётр Родионович попытался написать письмо Тоцкому, дабы тот немедленно бросал все дела и отправлялся в столицу. Руки Караулова так тряслись, что перо рвало бумагу, а чернила растекались жирными кляксами. Отодвинув очередной вымаранный лист, Пётр Родионович откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сделав несколько глубоких вдохов и немного успокоившись, он вновь принялся писать. Письмо вышло сумбурным, в каждой строке сквозила паника и страх, что овладели господином Карауловым после известия о том, что бумаги, которые надобно было уничтожить, по всей вероятности, уже на пути к Петербургу.

Наутро, отправив с почтовой станции письмо в Никольск, сам Пётр Родионович отправился в столицу. Караулов привык путешествовать с комфортом, но на этот раз вынужден был поступиться своими привычками и день, и ночь напролёт трястись в почтовой карете, проклиная не в меру шуструю горничную и собственную недальновидность.

Прибыв в Петербург, Пётр Родионович постарался осторожно выяснить, как продвигается дело княгини Одинцовой. Весть о том, что её сиятельство находится не в тюрьме, как он полагал, а под домашним арестом его весьма огорчила. Дело княгини передали приставу по следственным делам, которым оказался некто Турмалинов, слывший следователем совершенно неподкупным и весьма дотошным. Сам предпринимать какие бы то ни было шаги Караулов не решился и потому только и оставалось, что дожидаться Тоцкого в надежде, что ушлый и пронырливый адвокат знает, с какой стороны подступиться к следователю, дабы направить расследование убийства князя Одинцова в нужное русло. Опасение вызвало и то, что за ходом расследования пристально следила жандармерия, куда Петра Родионовича пригласили для беседы, как свидетеля, проходившего по делу madame Одинцовой. Сам факт того, что его разыскали на второй день после приезда в одной из гостиниц Петербурга, весьма недвусмысленно говорил о том.

Мрачный, аскетически обставленный кабинет в жандармерии мог многое рассказать о своём хозяине. На стене портрет императора, книжный шкаф, где виднелись корешки фолиантов по юриспруденции да философии, большой письменный стол, два стула. На одном разместился хозяин кабинета, а другой жёсткий с прямой спинкой предназначался для посетителей. Опасаясь наговорить лишнего, Караулов на вопросы молодого жандарма по фамилии Залесский отвечал неохотно и односложно. Он то и дело покрывался испариной под пристальным взглядом внимательных тёмных глаз.

Залесский начал издалека. Поинтересовался степенью родства, связывающего Петра Родионовича с покойным князем Одинцовым. Задал вопрос о том, как давно господин Караулов знаком с княгиней Одинцовой. Здесь Пётр Родионович призадумался. Солгать о том, что не был знаком с Верой Николавной до приезда в Пятигорск, он побоялся, а потому, подавив тяжёлый вздох, принялся рассказывать о том, что княгиня Одинцова, в девичестве mademoiselle Воробьёва когда-то служила гувернанткой в доме Уваровых и именно там он с ней познакомился. Если бы Караулов осмелился посмотреть в лицо Залесского, то наверняка бы заметил лёгкую тень удивления, мелькнувшую во взгляде.

— Что вам известно об отношениях княгини Одинцовой и графа Бахметьева? — осведомился Залесский, что-то записывая на листе бумаги.

— Об этих отношениях весь Пятигорск только и говорит, — осуждающе произнёс Пётр Родионович. — Неслыханный скандал, ваше благородие.

— Вы полагаете, Вера Николавна и Георгий Алексеевич давно знакомы? — поднял голову Залесский.

— Не могу знать, — излишне поспешно ответил Караулов, промокнув платком выступившую на лбу испарину. — Вам бы у его сиятельства спросить, — заёрзал он под немигающим взглядом.

— Непременно поинтересуюсь, — тихо заметил Залесский. — Я вас попрошу никуда не отлучаться из Петербурга, пока расследование по делу княгини Одинцовой не завершится, — добавил он.

— Стало быть, я могу идти? — едва не подпрыгнул на стуле Караулов.

— Вы свободны, — поднялся из-за стола Залесский.

— Простите, не знаю, как вас по имени отчеству, — смутился Пётр Родионович.

— Сергей Андреевич, — наклонил голову Залесский.

— Сергей Андреевич, а разве дело княгини Одинцовой не передали приставу по следственным делам? — робко осведомился Караулов.

— Передали, — коротко ответил Залесский, не пожелав более ничего добавить.

Петру Родионовичу пришлось довольствоваться этим.

Глава 50

Утро началось с того, что в спальне, где Вера провела ночь, появилась горничная графини Бахметьевой. Девица принесла платье и повесила на спинку стула, бережно расправив складки. И хотя двигаться она старалась тихо, Вера всё же проснулась и села на постели, попросив подать воды. Окинув её недовольным взглядом, горничная наполнила водой из графина стакан и подала его княгине.

— Её сиятельство желали бы видеть вас, — тихо произнесла она, забрав из рук Веры пустой стакан.

— Который час? — поинтересовалась Вера хриплым со сна шёпотом.

— Одиннадцать уж, — отозвалась прислуга.

— А его сиятельство… — робко спросила Вера.

— Господин граф отбыли на службу, — сухо ответила девица.

— Помоги мне одеться, — спустила ноги с кровати madame Одинцова.

Горничная тихо пробормотала что-то нелестное в адрес гостьи барина и отправилась на кухню за горячей водой.

Платье оказалось тесным в груди и в талии, оттого девица насилу застегнула на нём пуговицы. Расчесав светлые локоны княгини, горничная заплела их в косу и уложила короной на голове. Вера равнодушным взглядом окинула своё отражение в зеркале: на скуле всё также темнел синяк, под глазами залегли синие тени, поправила выбившуюся из причёски короткую прядь на виске и отправилась следом за прислугой в столовую.

Madame Бахметьева заканчивала завтракать, когда княгиня Одинцова ступила на порог комнаты. Аппетита не было, но видя, что графиня не спешит начать разговор, дожидаясь окончания трапезы, Вера последовала её примеру, заставив себя выпить чашку чая.

— В вашем положении надобно лучше питаться, — нахмурилась Лидия Илларионовна, наблюдая за ней.

— Я не голодна, — подняла глаза от полной тарелки Вера.

— Я сегодня уезжаю, — сообщила графиня. — Но прежде позвольте сказать вам несколько слов.

— Слушаю вас, — отозвалась Верочка.

— Когда вы исчезли из жизни моего сына, признаться, я была рада. Четыре года — долгий срок. Я надеялась, что он забудет вас. И так бы оно и случилось, коли бы не то злосчастное назначение в Пятигорск. Вы были замужем, вы должны были ответить ему отказом, но вместо того завязали интрижку с ним на глазах всего города. Нынче вас обвиняют в убийстве. То, что Жорж не порвал с вами, стоило ему карьеры. Вы знаете, что его понизили в чине? До поручика, представьте себе.

— Я не знала, — опустила голову Вера.

— Если вы любите его, прошу, отступитесь. Вы же — якорь у него на шее. Вы сами пойдёте на дно и его за собой утянете.

Вера молчала, каждое слово madame Бахметьевой камнем ложилось на сердце.

— Что будет, коли вас осудят? — тихо спросила она.

И не дождавшись ответа, продолжила:

— Я знаю, что будет. Жорж поедет за вами в Сибирь! В Нерчинск! Неужели не понимаете, что погубите его?!

— У меня больше никого нет, кроме него, — тихо отозвалась Вера, не поднимая головы. — Я не могу покинуть Петербург, пока ведётся расследование.

Графиня тяжело вздохнула, поднимаясь из-за стола:

— Ежели вас всё-таки осудят, я позабочусь о вашем с Жоржем ребёнке, — обронила она, остановившись за спиной у Веры. — Я не ждала от вас другого ответа, просто хочу, чтобы вы понимали, чем он жертвует ради вас, хоть вы того и недостойны.

Вера услышала, как закрылась дверь столовой, и шаги madame Бахметьевой стихли в коридоре. Слёзы побежали по щекам, но она даже не попыталась вытереть их. Она так и сидела в столовой, где никто из прислуги не осмелился её потревожить. В коридоре слышались голоса, шаги, уронили что-то тяжёлое, графиня недовольно отчитывала нерадивого лакея — вся та суета, что всегда предшествует отъезду.

Но вскоре всё стихло. Графиня не зашла проститься, и Степан, заглянувший столовую, подтвердил догадку Веры, что madame Бахметьева уехала.

— Барыня, — робко поинтересовался он, — вам надобно может чего?

— Нет, ступай, — отпустила она слугу.

Большая квартира на Литейном погрузилась в сонную тишину. В кабинете графа громко тикали большие напольные часы, в самом дальнем конце апартаментов в кухне возилась кухарка, занимаясь обедом для господ. Степан, что-то напевая себе под нос, пришивал пуговицу на форменное пальто Георгия. До этого дня Вере не приходилось бывать в жилище Бахметьева, и она не зная чем занять себя, словно тень бродила по комнатам, пытаясь понять человека, что стал для неё центром мироздания.

В голову приходили разные мысли, но чаще всего о том, что она совершенно не знает Жоржа. Ей было безумно хорошо в его объятьях, легче дышать, когда он рядом, познав его в библейском смысле, она, тем не менее, ничего не знала о нём, как о человеке. Есть ли у него друзья? Увлечения? Интересы? Что значит для него карьера, служба? Что если права графиня? Страшно представить, как много он потеряет, оставаясь с ней!

Дверь в кабинет оказалась приоткрытой, Вера, не задумываясь, толкнула её и вошла. Массивный письменный стол и два кресла у окна, книжный шкаф из тёмного дерева, впрочем, книг в нём было немного. Очевидно, что основная часть библиотеки находилась в поместье. Вера разглядела «Декамерон» Боккаччо, томик сонетов Шекспира, сочинения Пушкина и Карамзина, причём последний выглядел довольно потрёпанным, стало быть, хозяин частенько брал его в руки.

На противоположной стене висели два скрещенных турецких ятагана под портретом светловолосого мужчины в тёмном мундире с суровым выражением лица. Вера подошла ближе, дабы, как следует разглядеть картину, запрокинув голову, она чуть покачнулась. Комната поплыла перед глазами, и она шагнула к креслу, опасаясь, что лишится чувств. Опустив голову на руки и облокотившись на стол, Верочка сидела, боясь пошелохнуться, стараясь справиться с головокружением. Дурнота отступила. Приоткрытый верхний ящик стола, невольно притягивал взгляд. Madame Одинцова вздрогнула, разглядев серьги с крупными рубинами, что ей подарила Елизавета Петровна, наказав носить вместе с перстнем, оставшимся в пятигорской усадьбе. Именно эти серьги снял с неё тюремный надзиратель в ту страшную ночь, о которой не хотелось вспоминать. Рука сама потянулась к украшениям. Зажав их в кулаке, Вера подняла голову и встретилась взглядом с Георгием, замершем на пороге кабинета.

— Как это сюда попало? — разжала она ладонь, и серёжки с глухим стуком упали на стол.

— Тебе незачем знать о том, — ступил в комнату Бахметьев.

— Жорж…

— Ваше сиятельство, — заглянул следом Стёпка, — там пришли, вас спрашивают.

— Проводи в гостиную, — не оборачиваясь, ответил Георгий и шагнул к Вере.

Склонившись над ней, он взял в ладони тонкую кисть и прижался губами к тому месту, где темнела ссадина.

— Жорж, ты ведь не… — Вера отняла у него свою ладонь и уставилась в тёмные глаза пытливым взглядом. — Где ты был вчера вечером?

— У меня были дела, — нахмурился Георгий. — Довольно о том. К тебе это не имеет отношения. Прости, я должен идти.

Вера выскользнула следом за ним и притаилась у стены возле открытой двери в гостиную.

— Георгий Алексеевич, простите, что незваным. Дела службы, — услышала она голос Залесского и похолодела.

— Сергей Андреевич, не могу сказать, что очень рад вашему визиту, — холодно отозвался Бахметьев. — Мне казалось, что всё, что мне известно, я вам уже рассказал. Вряд ли могу добавить к своим словам что-то новое.

— Могу я взглянуть на ваше пальто? — осведомился Залесский, не меняя интонации голоса.

— Безусловно. Стёпка, пальто принеси! — окликнул Георгий денщика.

Степан, заметив Веру, замер у дверей гостиной, но она, приложив палец к губам, подтолкнула его в спину.

— Вот, ваше благородие, — послышался голос Степана.

Залесский поднялся с кресла и подошёл к низенькому диванчику, на котором слуга графа разложил пальто. Все пуговицы были на месте.

— Могу я полюбопытствовать, где вы были вчера вечером? — повернулся он к Георгию.

— Георгий Алексеевич весь вечер провёл со мной, — ступила в комнату Вера. — Неужели думаете, он мог оставить меня в такой момент?

— Вера Николавна, — смущённо поклонился Залесский. — Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство?

— Благодарю, мне уже лучше, — прошуршала шёлковой юбкой мимо него княгиня. — У вас имеются ещё какие-нибудь вопросы ко мне? — вздёрнула она подбородок.

— Нет, ваше сиятельство, к вам вопросов я не имею, — отозвался Залеский.

— Тогда, может, вы оставите нас? — с вызовом осведомилась Вера. — Вы ведь узнали всё, что хотели?

— Истинно так, сударыня, — откланялся Сергей Андреевич.

После ухода Залеского в комнате воцарилась мёртвая тишина. Бахметьев достал сигарету из портсигара и прикурил. Степан бросился подать барину пепельницу, но Георгий указал ему глазами на выход. Слуга послушно ретировался и плотно прикрыл за собою двери.

— Жорж, зачем он приходил? — забрала сигарету из его рук и затушила в пепельнице Вера.

— Очевидно, дабы пересчитать пуговицы на моём пальто, — недобро усмехнулся Бахметьев. — Тебе не стоило показываться здесь.

— Я сама буду решать, что мне делать, — холодно возразила madame Одинцова.

— Когда ты собиралась сказать мне о ребёнке? — перебил её Георгий.

— По дороге в Петербург, — опустила голову Вера, мгновенно стушевавшись его сурового тона.

— Я был у Ивлева, — помолчав, добавил Георгий. — Он будет твоим защитником в суде, коли дело до него дойдёт.

— Юра, — Вера присела на краешек дивана, — утром я говорила с твоей матерью. Она права. Мы должны расстаться, пока ещё не поздно.

— Поздно, — сухо обронил Бахметьев. — Я не намерен обсуждать свои дальнейшие действия даже с тобой.

Вера отвернулась и прикусила губу, чувствуя, как та дрожит, и что сама она вот-вот вновь расплачется. Отчего он говорит с ней подобным тоном? Ведь и без того тяжко. Тяжёлый вздох вырвался из груди. Скрипнули ножки кресла по паркету, когда Георгий поднялся со своего места. Его шаги чуть приглушил пушистый ворс ковра. Тёплые ладони опустились на плечи Верочки.

— Прости меня, — склонился он к ней, касаясь губами бледной щеки.

Вера повела плечом, сбрасывая его руки.

— Жорж, мне так плохо, — повернулась она к нему, глядя снизу вверх.

— Доверься мне, я всё устрою, — тихо отозвался Георгий, присаживаясь подле неё.

Вера спрятала лицо у него на груди, поморщилась, когда пуговица мундира царапнула опухшую щеку, но головы не подняла. Его ладони гладили узкую изящную спину, Георгий тихо шептал ей на ухо слова утешения, говорил, как сильно любит её, что никто более никогда не посмеет прикоснуться к ней, и он всегда будет рядом.

После трёх лет безупречной службы в полку поручику Адземирову полагался полугодовой отпуск, и он поспешил воспользоваться своим правом. Путешествие на почтовых от Пятигорска до Петербурга заняло почти два месяца.

Катюша, которая никогда не бывала дальше Пятигорска, сию поездку в компании молодого привлекательного офицера, воспринимала как чудесное приключение, дарованное ей судьбой. Полагая, что поручик не замечает её интереса к своей персоне, девушка без стеснения любовалась им, в те моменты, когда молодой человек дремал, склонив голову набок. Кроме них двоих в почтовой карете никого более не было, так как все отдыхающие давно уехали из Пятигорска.

Адземиров не спешил развеять заблуждение своей спутницы и в свою очередь рассматривал девицу из-под длинных ресниц, делая вид, что спит. Останавливаясь на постоялых дворах да почтовых станциях, он неизменно снимал две комнаты, вежливо желал девушке спокойной ночи и появлялся под её дверью только поутру, когда наступало время выезжать. Катерине оставалось лишь томно вздыхать, да ворочаться по ночам в постели, мечтая о несбыточном.

Дорогою они мало говорили. Да и о чём офицеру говорить с неграмотной горничной, весь кругозор которой ограничивался окрестностями Пятигорска да городскими сплетнями? Несомненно, девица была хороша, но Амину представлялось, что заведи он с ней интрижку, добром то не кончится. Рано или поздно придёт пора расставаться, поскольку дороги их обязательно разойдутся. Так на что ему душераздирающие сцены прощания, упрёки, слёзы? Нет-нет, сиюминутное удовольствие, что он мог бы получить, отнюдь не стоило того.

Наконец, показались пригороды Петербурга. Амину доводилось бывать в столице, и на его взгляд за прошедшие пять лет здесь мало что переменилось. Это Катерина восторженно взирала в немом восхищении на роскошные особняки, величественные соборы, широкие площади через оконце почтового экипажа. Оказавшись на почтовой станции, Амин нанял извозчика и отправился вместе со своей спутницей к гостинице, в которой останавливался в свой прошлый приезд. Девушка оробела, войдя в роскошный вестибюль и, замешкавшись, едва не потеряла господина поручика из виду. Служащий гостиницы проводил их до роскошных апартаментов и, оставив багаж, с поклоном удалился.

— Это что же, мы здесь жить будем? — оглядывая комнаты, замерла Катя на пороге, прижав к себе потрёпанный саквояж.

— Пока, я не разыщу графа Бахметьева, останешься здесь, — ответил Амин. — А после пусть он решает, что с тобой делать.

Катерина обиженно отвернулась. Она так надеялась, что молодой офицер всё же обратит на неё внимание и была бесконечно разочарована его последними словами. Спальня в апартаментах оказалась только одна, но помимо неё имелась довольно просторная гостиная, с удобным диваном и небольшой кушеткой около окна. Адземиров прошёл в спальню, предоставив ей самой решать, где расположиться на ночь. На улице уж давно стемнело, и зажгли фонари. Прислонившись лбом к стеклу, Катя засмотрелась на сновавшие под окнами экипажи, людей, и не заметила даже, когда поручик успел переодеться в штатское.

— Я иду ужинать, — отвлёк он её от созерцания вечерней жизни столицы, — тебе ужин принесут сюда.

— Спасибо, ваше благородие, — вздохнула девушка ему вслед, но он её благодарности даже не услышал.

Вскоре пришёл коридорный и принёс на подносе ужин, состоявший из пышного омлета, сдобных булочек и чая. Расставив всё на столе и разложив столовые приборы, слуга смерил оробевшую девушку насмешливым взглядом и удалился с демонстративным поклоном.

Катя присела за столик, от голода давно урчало в животе, и она, не стесняясь, набросилась на еду. Всё тот же коридорный спустя полчаса забрал поднос с грязной посудой и принёс ведро горячей воды в уборную. Девушке страсть как хотелось привести себя в порядок. Потому она, поразмыслив о том, что, видимо в ближайшие час-два её никто не потревожит, быстро расплела косу и поспешила воспользоваться всеми благами, что вдруг свалились на неё. Сменив дорожное платье на более лёгкое, Катерина расчёсывала влажные тёмные кудри, когда вернулся Амин. Взгляд молодого черкеса скользнул по распущенным локонам, высокой девичей груди обтянутой тонким батистом, полным манящим губам. Не сказав ни слова, поручик прошёл в спальню и плотно закрыл за собою двери. Катюша удручённо вздохнула и принялась заплетать косу. Совсем скоро его благородие разыщет графа Бахметьева, и более она никогда его не увидит. Тоскливо сдавило грудь, и даже слёзы выступили на глазах. О том, что ждёт её в Петербурге, Катя старалась не думать, надеясь, что Вера Николавна не оставит своей милостью бывшую горничную.

Сдавленно чертыхаясь, Амин пытался стянуть высокие сапоги. За время поездки он уже не раз пожалел, что не стал брать с собой денщика, опасаясь, что тот положит глаз на девицу. Отчего-то мысль о том, что придётся всю дорогу наблюдать заигрывания прислуги между собой, была ему неприятна. Стянув, наконец, один он швырнул его в стену и устало откинулся на спинку кресла.

— Ваше благородие, — заглянула в комнату Катерина и, поняв его затруднения, ступила в спальню, — позвольте помочь?

— Я сам, — бросил на девушку недовольный взгляд Амин.

— Да что же вы упрямитесь? — робко улыбнулась она, и, не послушавшись, шагнула к нему, опустилась на колени и взялась за высокое голенище.

— А не боишься? — хмыкнул Адземиров, наблюдая за тем, как она сражается с непокорной обувью.

— Чего же мне бояться? Разве вы честную девушку обидите? — с упрёком в голосе произнесла Катерина. — Ну, вот, — довольно улыбнулась она и поставила второй сапог около ножки кресла.

— Катюша, — позвал её Амин.

Девушка оглянулась и только охнула, когда сильные руки сомкнулись на тонкой талии, и она оказалась на коленях у поручика.

Глава 51

Покидая роскошные апартаменты графа Бахметьева на Литейном, Залесский прекрасно отдавал себе отчёт, что его попытались обвести вокруг пальца. Несомненно, Одинцова лгала, выгораживая своего любовника, впрочем, сей факт его нисколько не удивил, как и само присутствие Веры Николавны.

«Но, Боже! Какая женщина!» — вздохнул Залесский, забираясь в наёмный экипаж. Ради такой, пожалуй, он бы и сам придушил тюремщика за одну только её благосклонную улыбку. Но, увы, княгиня явно не питала к нему тёплых чувств, а уж надменный полный холодного презрения взгляд, отчего-то больно кольнул в самое сердце. Вера Николавна смотрела на него, как на мерзкое насекомое, по какому-то недоразумению, оказавшееся на роскошном ковре в уютной гостиной.

Устроившись на сидении, Сергей Андреевич извлёк из кармана пуговицу и поднёс к глазам. Новенька, блестящая, без единой царапины, как и все другие на пальто графа, кроме одной, самой нижней, потускневшей от времени и хранившей следы не слишком бережного обращения.

Пролётка остановилась на набережной Фонтанки у дома номер шестнадцать. Малопримечательное двухэтажное здание без особых изысков и украшений по фасаду не привлекало внимания, но именно здесь находилось ведомство внушавшее страх представителям всех сословий. Расплатившись с извозчиком, Залесский спрыгнул с подножки и быстрым шагом вошёл через арку во внутренний дворик. Поднявшись по ступеням невысокого крылечка, дёрнул на себя солидную дубовую дверь и оказался в мрачной небольшой передней. Вверх по лестнице, поворот направо и он в своём рабочем кабинете.

Сергей Андреевич снял шинель, аккуратно повесил её на вешалку и расположился в кресле, вытянув и скрестив длинные ноги и начищенных до зеркального блеска сапогах. Его размышления прервал стук в двери.

— Позволите? — заглянул в кабинет мужчина лет тридцати пяти в сюртуке полицейского.

— Аркадий Петрович, — выпрямился на стуле Залесский, — чему обязан?

— Я, собственно, к вам по делу княгини Одинцовой, — расположился на стуле для посетителей Турмалинов. — Я ознакомился с материалами дела и у меня возник ряд вопросов.

Залесский недовольно нахмурился. Турмалинов славился своей дотошностью и въедливостью при ведении расследования.

— Я вас внимательно слушаю, Аркадий Петрович, — постарался скрыть своё недовольство Сергей Андреевич.

— Из показаний врача князя следует, что Иван Павлович был отравлен вином из графина, в котором содержалась изрядная доза настойки белладонны, — принялся излагать следователь.

— Совершенно верно, — подтвердил его слова Залесский.

— Так же с его слов записано, что княгиня была обнаружена им в спальне супруга и находилась в глубоком обмороке. Вам не кажется странным тот факт, что собираясь отравить князя, она лишилась чувств, когда он умер вместо того, чтобы попытаться избавиться от улик?

— Отчего же это должно быть странным? — медленно, взвешивая каждое слово, ответил Залесский. — Видимо, как натура весьма чувствительная, она могла испугаться содеянного.

— Возможно, вы правы, — вздохнул Турмалинов. — Завтра я намереваюсь допросить её ещё раз.

— Считаете, в этом есть необходимость? — выгнул бровь Залесский.

— Сергей Андреевич, я не в коем случаю не желал задеть честь вашего мундира. Уверен, вы всё сделали, как положено, но, несмотря на имеющееся чистосердечное признание madame Одинцовой у меня по-прежнему есть вопросы к ней.

— Что ж, вам виднее. Могу я ещё быть вам чем-то полезен? — поинтересовался Залесский, намекая на то, что визит окончен.

— Надеюсь, вы понимаете, Сергей Андреевич, что признание, полученное под давлением обстоятельств, не имеет никакой ценности в суде.

— Не надобно мне напоминать прописные истины, — раздражённо отозвался Залесский. — Моё дело было собрать доказательства, ваше — рассмотреть их, а невиновность княгини пусть доказывает её адвокат, — поднялся со стула жандарм и одёрнул мундир.

— Благодарю, что уделили мне время, — откланялся Турмалинов и с достоинством удалился.

Залесский просто кипел от бешенства. Если бы его коллеги в Пятигорске потрудились собрать доказательства, вместо того, чтобы как можно скорее отправить подозреваемую в Петербург, подальше от места преступления, у него не было бы необходимости прибегать к крайним мерам. К тому же столь явный мотив имелся только у молодой супруги, но без признания княгини в убийстве обвинение рассыпалось бы как карточный домик. Нынче же можно только гадать, что на самом деле произошло в ту октябрьскую ночь в усадьбе Одинцовых. Неоспоримыми фактами являлись только насильственная смерть князя и яд в графине с вином. Как для него, так вина княгини была очевидной, и то, что она оказалась очаровательной женщиной, совершенно не изменило его первоначального взгляда на то, что именно она является убийцей своего супруга.

Катерина проснулась поздно, когда яркий солнечный свет вовсю заливал роскошную спальню гостиничных апартаментов. Каждая частичка тела ныла, после ночи, проведённой в объятьях молодого черкеса. Почти до рассвета он не давал ей спать, осыпая неистовыми ласками. То, что он оказался её первым мужчиной, казалось, его нисколько не тронуло. Катя, замирая, ждала, что он хоть что-нибудь скажет о своих чувствах к ней, но не дождалась.

Морщась, она сползла с кровати и покраснела, разглядев на простыне следы утраченной невинности. Закутавшись в одеяло, девушка всхлипнула и, присев на край постели, разрыдалась, впившись зубами в костяшки пальцев. Хлопнула входная дверь, послышались быстрые шаги, Катерина поспешно утёрла слёзы, размазывая их по щекам. Амин остановился на пороге спальни, окинув девушку прищуренным взглядом тёмных глаз.

— Я разыскал Бахметьева. Собирайся, — коротко бросил он, и закрыл двери, предоставив ей возможность одеться.

Адземиров остановился у окна, заложив руки за спину: «Чёрт! Чёрт! Не надобно было! Не надобно! — корил он себя. — Но ведь сама напросилась, — пытался он найти себе оправдание. — И как теперь ей в глаза смотреть?» — вздыхал Амин.

Дверь за его спиной тихо скрипнула, поручик обернулся. Катерина, теребя кончик туго заплетённой косы, подняла на него заплаканные глаза.

— Я готова, ваше благородие, — вздохнула девушка.

Подхватив саквояж, она прошла за ним к дверям и молча спустилась по лестнице в просторный вестибюль гостиницы. Щеки полыхали стыдливым румянцем, Кате казалось, что каждый, кто глядит на неё, знает о том, чем она занималась ночью с красавцем офицером в широкой постели. Амин молча подал ей руку, как настоящей барышне, и помог забраться в экипаж. Отвернувшись к окну, Адземиров хранил молчание.

— Ваше благородие, — решилась она, — стало быть, я вас больше не увижу.

— Всему когда-нибудь приходит конец, — равнодушно отозвался Амин, избегая её пытливого взгляда.

Судорожный вздох сорвался с зацелованных губ девушки. Не осмелившись более докучать ему расспросами, она, как могла, сдерживала горячие слёзы, что так и щипали глаза. Карета остановилась у большого дома. Амин вышел, подал ей руку и повёл к парадному, где швейцар торопливо распахнул перед ними двери. Поручик уверенно постучал в дверь, украшенную бронзовой ручкой в виде головы льва.

— Могу я видеть его сиятельство графа Бахметьева? — поинтересовался он у рыжеволосого паренька, открывшего им.

— Как доложить прикажете, ваше благородие? — спросил малый, впуская их в переднюю.

— Поручик Адземиров, — отозвался Амин.

Катерина, как во сне, прошла следом за Адземировым в роскошную гостиную и, только увидев Веру Николавну, очнулась от своего сонного состояния, в которое погрузилась, предаваясь горестным размышлениям.

— Признаться, не ожидал увидеть вас в Петербурге, — поднялся навстречу Амину Георгий Алексеевич.

— За это вы горничную Веры Николавны благодарить должны, — улыбнулся Амин, пожимая протянутую руку.

Его лицо заметно омрачилось, стоило ему увидеть княгиню Одинцову.

— Ваше сиятельство, — склонился он над её рукой и тактично отвёл взгляд от лица княгини, где всё ещё отчётливо виднелись следы не слишком ласкового с ней обращения.

— Катюша, — шагнула к бывшей горничной madame Одинцова, — я, право, не понимаю…

— Вера Николавна, — сбивчиво заговорила Катерина, — не прогоняйте меня.

— Да я и не собиралась — растерялась Верочка, беспомощно оглянувшись на Георгия.

— Катерина принесла мне бумаги, уж просите, вынужден был заглянуть, — заговорил Адземиров, — мне показалось, что они вам понадобятся.

С этими словами, Амин протянул Вере толстый конверт. Madame Одинцова вынула бумаги и разложила их на наборном столике.

— Это брачный договор, — пояснила она Георгию. — Только не вижу, как это может помочь мне нынче.

— Пётр Родионович, племянник вашего супруга, объявил себя наследником князя Одинцова, — ответил Амин. — Я внимательно прочёл все условия и по всему выходит, что ваш покойный супруг не мог никому ничего завещать без вашего ведома.

— Так и есть, — ахнула Вера, поражаясь бесстыдству Караулова.

— Но и это ещё не всё, — продолжил Амин. — Катерина уверена, что яд в вино добавил ваш лакей Григорий.

Madame Одинцова без сил опустилась на стул около столика с документами. Когда её арестовали в Пятигорске, она была столь растеряна и напугана, что даже не задумалась о том, как яд попал в графин с вином. Много после, по дороге в Петербург, она пришла к тому же выводу, что и Катерина, но кому было о том рассказывать? Разве, что конвоирам, сопровождавшим её? Да только тем не было никакого дела до её подозрений.

Признаться, она до сегодняшнего дня не могла понять причин, толкнувших лакея добавить яд в вино, но слова Адземирова о том, что Караулов прибрал к рукам её наследство, расставили всё по своим местам. Она сама впустила змею в дом, недаром горе-артельщик не понравился ей с первого взгляда.

Оказавшись в Литовском замке и столкнувшись на допросе с Залесским, Вера была настолько раздосадована его убеждённостью в том, что убийство совершила именно она, что даже не вспомнила о Григории. А потом случилась та ночь, наполненная ужасом… Единственным желанием было, как можно скорее покинуть стены каземата и никогда более не возвращаться туда. В душе не было ничего кроме страха, когда писала под диктовку жандарма злосчастное признание. Вера попыталась припомнить, что именно диктовал ей Залесский. В памяти всплыли строки: «… я добавила настойку в вино и налила его в бокал, после чего отдала фужер супругу».

В комнате повисло тягостное молчание. Георгий винил себя в том, что следствие упустило столь важный момент. Ведь именно благодаря его горячности и угрозам становой пристав поспешил отправить арестантку в Петербург, не разобравшись, как следует с уликами. Бахметьев не мог ослушаться приказа из Главного штаба, но и оставить Веру одну в Пятигорске тоже не мог.

— Георгий Алексеевич, — подал голос Адземиров, — я, пожалуй, пойду. Уверен, вам есть, что обсудить с Верой Николавной.

Бахметьев кивнул и пожал на прощание протянутую руку поручика. Амин кинул последний тоскливый взгляд на склоненную светлую голову княгини Одинцовой и поспешил покинуть гостиную. Катерина растерялась: поручик ушёл, и её собственное будущее осталось совершенно неопределённым.

— Вера Николавна, — переминаясь с ноги на ногу, обратилась к княгине девушка, — позвольте мне остаться.

Вера не ответила. Она столь глубоко погрузилась в собственные мысли и переживания, что даже не расслышала слов бывшей горничной.

— Вере Николавне нужна камеристка, — ответил за Веру Бахметьев.

Жестом подозвав Степана, граф указал ему на девушку и велел тому устроить новую прислугу в квартире.

— Пётр Родионович — страшный, гадкий человек. Он ни перед чем не остановится, — тихо заговорила Вера. — Он убил моего отца… — и умолкла, спохватившись, что сказала лишнее.

— Князя Уварова, — закончил за неё Георгий.

— Ты знаешь! — поражённо воскликнула она.

— Ивлев мне рассказал, — вздохнул Бахметьев.

— В то утро на Фонтанке я видела… Боже, Юра, я даже не знала, что Николай Васильевич — мой отец!

— Ты видела убийцу? — чуть слышно спросил Бахметьев.

— Нет. Только возницу Уваровых и отца. Он истекал кровью, пока кучер тащил его коляске.

— Видимо Николай Васильевич желал встретиться с тобой, раз приехал на Фонтанку, — тихо обронил Георгий.

— Ты помнишь тот день, когда я упала в пруд в усадьбе Уваровых? — заглянула ему в глаза Верочка.

— Когда ты наградила меня оплеухой за твоё спасение? — усмехнулся Георгий. — Как не запомнить столь знаменательный момент!

Вера невольно улыбнулась. Как давно то было, словно в другой жизни. По правде говоря, то и была другая жизнь, где она была молоденькой глупой гувернанткой отчаянно влюблённой в красивого богатого аристократа.

— Пётр Родионович сделал мне предложение на следующий день, — вновь заговорила она. — Я всё гадала тогда, к чему ему гувернантка без роду, без племени? А он посчитал, что через меня сможет добраться до состояния Уваровых. Я всем приношу смерть, Юра. Своему отцу, мужу и даже… — Вера хотела сказать «тюремщику», но не выдержала и расплакалась. — Я так боюсь, что с тобой что-нибудь случится, — всхлипывала она на плече у Георгия. — Никогда себе этого не прощу!

— Со мной ничего не случится, — поспешил заверить её Бахметьев, ласково поглаживая вздрагивающие плечики.

Он старался говорить то с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. Залесский далеко не дурак, и Бахметьев по его глазам видел, что тот не поверил заявлениям княгини Одинцовой. Наверняка, он и дальше будет копать и можно не сомневаться, что, в конце концов, докопается до истины. Вера успокоилась и затихла в его объятьях, только судорожно вздыхала, совершенно опустошённая случившейся с ней истерикой.

День близился к вечеру. Кухарка накрывала в столовой стол к ужину, Вера перебирала документы, что привёз Адземиров, а Георгий закрылся в кабинете со Степаном.

— Пуговицу где взял? — тихо осведомился он, пристально глядя на денщика.

— Так с вашего старого пальто срезал, — потупился Степан. — Ну, ей Богу, барин, где мне ещё её взять было?

— Пальто где? — продолжил расспросы Бахметьев.

— Известно где, в гардеробной, — пожал плечами слуга.

— Сожги! — приказал Георгий Алексеевич.

— Да как же? А ежели понадобится?

— Сожги, — сурово повторил Бахметьев, — и ни одной живой душе о том не сказывай.

— Как прикажете, ваше сиятельство, — кивнул Стёпка и заторопился исполнить приказ.

После трапезы разошлись по комнатам. Георгий не осмелился прийти в спальню к Вере, а она и не настаивала.

Душная вязкая тьма навалилась со всех сторон. Вера вытянула вперёд руки, пытаясь хоть что-то нащупать в беспроглядном мраке, и наткнулась на влажную шершавую стену каземата. Послышался шорох под ногами и тихий писк: «Крысы!» — едва не завизжала она от ужаса. Перебирая руками по стене, что казалась бесконечной, она пошла, сама не зная куда. Впереди манил светом огонёк керосинового фонаря, и она подгоняемая страхом, всё быстрее и быстрее шагала к нему. Остановилась, огляделась. Деревянная скамья и зарешёченное окно под потолком. Из самого тёмного угла к ней шагнула широкоплечая фигура в серой шинели тюремного надзирателя. Скрюченные пальцы впились ей в плечи, ноги потеряли точку опоры. Верочка закричала, отбиваясь от насильника, уворачиваясь от зловонного дыхания.

— Тише, тише, — послышалось ей. — Это всего лишь сон.

«Сон?» — усомнилась она и открыла глаза.

Георгий склонился над ней. Это его руки лежали на её плечах. Бархатный шлафрок графа распахнулся, и под ним виднелась широкая обнажённая грудь. Вера сама потянулась к нему, вскинула тонкие руки на шею, притягивая его к себе как можно ближе.

— Юрочка, не уходи, — цеплялась она за него.

— Не уйду, mon coeur, — опуская её на подушку, отозвался Георгий.

Забравшись в постель, Бахметьев притянул к себе подрагивающее тело Веры, её голова легла ему на плечо, мягкая ладошка заскользила по груди, пробуждая желание. «Не сейчас, — вздохнул он, — не тогда, когда она напугана и ищет всего лишь утешения». Поймав её запястье, он прижался к нему губами.

— Всё хорошо, душа моя. Всё хорошо, я с тобой. Спи, мой ангел, — шептал, поглаживая её по голове, как ребёнка.

Глава 52

Вера открыла глаза, когда серый предрассветный сумрак только, только проник в спальню через не зашторенное окно. Рука потянулась к потемневшей от пробившейся щетины щеке Георгия, длинные ресницы дрогнули, и ещё затуманенные сном глаза открылись.

— Опять сон? — хрипло прошептал он, потянувшись к ней.

— Нет, — улыбнулась Верочка. — Дитя… дитя шевельнулось, — приложила она ладонь к животу.

Глаза Бахметьева удивлённо распахнулись. Широкая ладонь легла поверх её руки. Сердце перевернулось в груди от нежности к женщине, что так доверчиво жалась к нему, всё существо затопило тёплою волною счастья. Его женщина, его дитя. Ничего более не надобно. Разве можно желать большего?

— Мне цыганка сказала, что сын у меня будет, — пряча лицо на его плече, прошептала Вера.

«Сын!» — лицо Георгия омрачилось. Не сможет он назвать его своим. По закону, то дитя, что носит Вера будет считаться наследником Одинцова.

— Ты будто бы не рад? — испугалась она.

— Рад, безумно рад, — улыбнулся Георгий, поднося к губам тонкие пальцы. — Разве можно большего желать? Мне идти надобно, — выбрался он из постели. — А ты спи, рано ещё.

У Бахметьева был повод торопиться на службу. Вчера он пренебрёг своими обязанностями штабного адъютанта и оставил на своём рабочем столе целую стопку неразобранных документов. Не надобно было давать Гейдену повод лишний раз напомнить своему адъютанту о том, что он спустя рукава относится к службе.

Наскоро позавтракав, Георгий спустился к парадному. Экипаж уже ожидал барина. Кучер с трудом подавил зевоту и широко распахнул дверцу кареты перед его сиятельством, в душе недоумевая отчего тому понадобилось на службу податься ни свет, ни заря. Расположившись на сиденье, Бахметьев не удержался и выглянул в оконце.

Так и есть. На углу дома топтался шпик, переодетый в штатское. Серое пальто с бобровым воротником, меховая шапка, низко надвинутая на глаза, всё бы ничего, коли не военная выправка, скрыть которую было невозможно, даже нарочно сутулясь, да и кому придёт в голову совершать promenade в столь ранний час? Видимо, слежка за ним и, стало быть, Залесский не поверил.

Проводив глазами экипаж Бахметьева, жандарм торопливо пересёк улицу и, свернув за угол, забрался в чёрную карету, принадлежавшую всем известному ведомству. Убедившись, что граф проследовал на службу, соглядатай вернулся к дому на Литейном.

Ближе к полудню у парадного остановился наёмный экипаж, из которого выбрался пожилой человек с докторским саквояжем. Наблюдавший за парадным жандарм проводил его равнодушным взглядом и плотнее укутался в пальто, спрятав покрасневший от мороза нос в воротнике. Выбираться из кареты не было никакого желания, но служба требовала осведомиться обо всех, кто входил и выходил из парадного. Тяжело вздохнув, он направился к стоящему у дверей швейцару.

— Любезный, не подскажешь, к кому доктора вызвали? — поинтересовался служитель третьего отделения.

Насупившись, внушительного вида швейцар, потоптался у дверей, окинув, стоящего перед ним шпика отнюдь не дружелюбным взглядом. За свою долгую службу он научился различать принадлежность посетителей к тому или иному сословию. Господ было видать издалека по горделивой осанке и надменному взгляду, мещане выглядели попроще, но жандарма, пусть и переодетого в штатское, он вряд ли бы спутал с кем-нибудь. К тому же, кому ещё задавать вопросы подобного рода? Чувство самосохранения пересилило неприязнь.

— К гостье графа Бахметьева, — хмуро ответил он.

— А что же, занемогла? — сочувственно осведомился жандарм.

— А мне почём знать, ваше благородие, — пожал он плечами. — Второго дня был, вот сегодня снова приехал.

— Второго дня говоришь? — прищурился шпик.

Швейцар кивнул и кинулся открывать двери перед пожилой матроной, радуясь в душе, что появился повод прервать столь неприятную ему беседу, более походившую на допрос.

Появление доктора стал для Веры полнейшей неожиданностью, своего удивления madame Одинцова скрыть не смогла, и потому пожилой человек поспешил объяснить причину своего визита:

— Лидия Илларионовна просила навещать вас время от времени, — улыбнулся он в ответ на вопрошающий взгляд княгини.

— Тронута такой заботой, — не удержалась от сарказма Верочка, впрочем, ей тотчас сделалось стыдно за свой тон.

Стараясь сгладить возникшую неловкость, madame Одинцова предложила доктору разделить с ней утреннюю трапезу. Лекарь вежливо отказался. Справился о самочувствии своей пациентки, оставил мазь, что, по его словам, должна была поспособствовать исчезновению синяков на лице, и поспешил проститься, пообещав заглянуть на будущей седмице.

От того, что обидела, в общем-то, хорошего человека, Вере стало не по себе. Никто не тянул за язык, тем более не в её положении разбрасываться людьми, проявившими к ней участие. С посещением доктора визиты в квартиру на Литейном не закончились. Не прошло и получаса, как кто-то весьма настойчиво принялся звонить в колокольчик. Ворча под нос что-то про проходной двор, Степан отправился открывать двери. Впустив посетителя, слуга заглянул в гостиную, где барыня, пребывая в глубокой задумчивости, перелистывала томик Карамзина.

— Вера Николавна, — замялся он в дверях, — там вас спрашивают.

— Проводи, — вздохнула Верочка, отложив книгу.

Визиту пристава по следственным делам madame Одинцова нисколько не удивилась. Она ждала его со дня на день. Господин Турмалинов оказался невысоким светловолосым человеком. На первый взгляд следователь мог бы показаться человеком весьма добродушного нрава, думать так располагало округлое румяное лицо и чуть приподнятые в улыбке уголки губ. Но стоило только взглянуть в холодные серые глаза, дабы это заблуждение тотчас рассеялось. Под пристальным оценивающим взглядом Верочке сделалось неуютно, и она пожалела, что Георгия нынче нет рядом.

— Вы позволите, сударыня? — указал глазами на кресло полицейский.

— Присаживайтесь, — кивнула madame Одинцова.

— Думаю, цель своего визита мне объяснять не надобно, — положил на столик папку с бумагами по делу об убийстве князя Одинцова Турмалинов.

— Разумеется. Как мне к вам обращаться? Господин следователь? — поинтересовалась Вера, ощущая, как сердце замерло, пропустив удар.

Стараясь не выказать страха, она села прямо, чинно сложив руки на коленях. От Турмалинова не укрылась напряжённость, сковавшее тело княгини. Что же он уже привык, что особой радости его визиты не вызывают.

— Аркадий Петрович Турмалинов, пристав по следственным делам, — отрекомендовался он, стараясь говорить, как можно мягче, дабы княгиня и вовсе не замкнулась в себе. — Мне поручили вести расследование по факту смерти вашего супруга.

Он нарочно сказал «смерти», а не убийства, стараясь расположить к себе сидящую перед ним женщину.

— Видимо, у вас есть вопросы, коли моего признания оказалось недостаточно, — холодно отозвалась Верочка. — Спрашивайте, я отвечу.

— Как раз о вашем признании я бы и хотел поговорить, — открывая папку и доставая злополучное признание, собственноручно написанное Верой, изрёк он.

Княгиня побледнела. Все краски схлынули с её лица, и оно сделалось столь же бледным, как кружевной воротничок-горжетка, прикрывающий глубокое декольте. Пальцы молодой женщины судорожно сжались, комкая темно-вишнёвый бархат платья.

— Что бы вы желали услышать? — чуть слышно поинтересовалась madame Одинцова, не спуская со следователя настороженного взгляда.

— Скажите, ваше сиятельство, — пристально глядя ей в глаза начал Турмалинов, — вы отрицали свою вину вплоть до заключения вас в Литовский замок. Не случилось ли чего такого, что заставило вас переменить свою позицию?

— Нет, — излишне поспешно отозвалась Верочка.

Взгляд следователя задержался на её лице, скользнул по тонким запястьям, где вполне отчётливо виднелись следы чьих-то рук.

— Вы мне лжёте, madame, — вздохнул он. — Вас силой вынудили написать признание. Поверьте, я не первый год служу в полиции и много чего повидал.

Вера сглотнула ком в горле. С одной стороны, господин Турмалинов давал ей шанс отказаться от своих же показаний, а с другой, она опасалась, что тот свяжет воедино убийство тюремщика и дурное обращение с ней в Литовском замке. К тому же слова Турмалинова воскресили в памяти ту страшную ночь, и Вера даже закусила губу, ощущая, как та дрожит, но вот слёз удержать не смогла, как не пыталась.

— Простите, — отвернулась она, поспешно утирая платком влажные дорожки на щеках.

— Я вам помочь хочу, — мягко заметил Аркадий Петрович. — Мне ли не знать о том, каким образом ведёт дела наша доблестная жандармерия! Но раз вы не желаете говорить о том, позвольте мне задать несколько вопросов о том вечере, когда умер ваш супруг?

Для себя Турмалинов уже сделал соответствующие выводы. Вполне естественно, что женщина не пожелала говорить о том, что подверглась побоям. Для дворянки трудно сыскать худшее оскорбление.

— Я мало что помню, всё было, как в тумане, — повернулась к нему Вера.

— Припомните, пожалуйста, было ли что-нибудь необычное в то вечер? — поинтересовался следователь.

— Необычное? — нахмурилась Верочка.

Наверное, в тот вечер всё было необычным. Не каждый день собираешься сказать супругу, что оставляешь его ради молодого любовника. Вера колебалась некоторое время, опасаясь, что своим признанием сделает только хуже, но поразмыслив, что хуже уже просто некуда решилась.

— В тот вечер я собиралась сказать супругу, что собираюсь оставить его, — тихо начала она.

Турмалинов склонился к ней ближе, дабы не пропустить ни единого слова.

— Продолжайте, — мягко подтолкнул он её.

— Собственно, для вас ведь это не новость, — скривила губы в подобии улыбки Верочка, — коли вы разыскали меня в квартире графа Бахметьева.

— Поверьте, я здесь не для того, дабы подвергнуть ваши поступки порицанию. Всё чего я желаю, это установить истину, — заверил он её.

Вздохнув, княгиня продолжила:

— Я долго не могла решиться на этот разговор и всё откладывала его. Наутро мы с его сиятельством графом Бахметьевым, собирались уезжать, потому мне пришлось пройти в покои супруга и сказать ему обо всём. По пути я встретила нашего лакея Григория. Он нёс графин с подогретым вином. Мой покойный супруг обыкновенно перед сном выпивал бокал-другой. Я посчитала, что мне не нужны свидетели подобного разговора, потому забрала у него поднос и сама отправилась в спальню к Ивану Павловичу. Помню, как наливала вино в бокал, он выпил его. Я сказала, что намерена признаться ему в том, что оставляю его. Иван Павлович стал кричать на меня, а потом ему сделалось дурно. Заглянул его камердинер Фёдор, я попросила его вызвать доктора. Пока ждали господина Куницына, Иван Павлович скончался.

— Таким образом, графин с вином вам отдал лакей? — уточнил Турмалинов.

— Да, так и было, — кивнула Вера. — У меня не было причин желать смерти супруга, — тихо добавила Вера.

— Вы единственная наследница? — поинтересовался Аркадий Петрович.

— До вчерашнего дня я именно так и считала, — нахмурилась Вера. — Вчера из Пятигорска приехал бывший адъютант графа Бахметьева и привёз брачный договор… — Вера замялась. — Договор был заключён между князем Одинцовой и моей опекуншей княгиней Уваровой.

— Могу я взглянуть? — попросил Турмалинов.

— Разумеется, — поднялась с кресла Вера и направилась в кабинет Бахметьева.

Взяв со стола Георгия конверт с документами, она вернулась в гостиную и протянула его следователю. Турмалинов принялся шелестеть бумагой, бегло просматривая документы.

— Любопытно, — оторвал он взгляд от бумаг.

Вера похолодела, в руках Турмалинов держал письмо княгини Уваровой, то самое, вскрыть которое надлежало после её смерти. Она совершенно забыла о нём.

— Я знавал вашего отца. Вот уж не думал, что у князя Уварова могут иметься подобные тайны.

— Уверяю вас, к делу это не относится, — постаралась говорить, как можно спокойнее Вера.

— Так что же с наследством? — напомнил ей о прерванном разговоре Турмалинов.

— Поручик Адземиров сообщил, что племянник моего супруга объявил себя его наследником, тогда как…

— Он не мог того сделать по условиям брачного договора. А ведь это мотив, — чуть заметно улыбнулся следователь.

— То есть вы желаете сказать, что…

— Что у этого человека была причина желать смерти вашему супругу, — закончил следователь. — Вы не возражаете, коли я возьму бумаги изучить на досуге? Обещаю всё вернуть в целости и сохранности.

— Конечно, вы можете их взять, — принялась складывать документы обратно в конверт Верочка.

— Позвольте ещё один вопрос? — принимая из её рук конверт, осведомился следователь.

— Спрашивайте, — пожала плечами Вера. — Мне нечего скрывать.

— Кроме вашего происхождения, — иронично заметил Турмалинов. — Что ж, ситуация сия мне вполне понятна. Я обещаю сохранить вашу тайну. Но спросить я вас хотел о том, как эти документы попали к адъютанту графа?

— Моя горничная Катерина принесла их. Караулов рассчитал её, а она, убираясь в моих покоях, нашла документы и отнесла Адземирову.

— Отчего именно поручику Адземирову?

— Амин Назирович… — Вера опустила ресницы. — Адземиров был влюблён в меня, и Катюша посчитала, что он сможет помочь.

— Что ж, Вера Николавна, боюсь, многое ещё не ясно, и мне есть над чем поломать голову, — откланялся Турмалинов. — Бумаги я верну вам на следующей седмице. Слышал, что господин Ивлев взялся представлять ваши интересы?

— Да, так и есть, — подтвердила Верочка.

— Иван Сергеевич хороший адвокат, но практики по уголовным делам не имеет. Но коли мои подозрения оправдаются, он вам и не понадобится.

Попрощавшись с княгиней, Турмалинов отправился к себе. В Участке было всегда довольно многолюдно и шумно, а ему необходима была тишина, дабы ничто не нарушало ясность мысли. Как он и предполагал, княгиню вынудили оговорить себя, но одних только его предположений будет явно недостаточно. Дело обрастало множеством любопытных подробностей, которые были совершенно не интересны жандармерии, но могли в корне переломить ход расследования. «Княжна Уварова! Кто бы мог подумать?» — качал он головой.

О трагической смерти князя четыре года назад ещё долго судачил весь Петербург. Преступника так и не нашли, списав убийство на дело рук поднимавшего голову движения народовольцев. Чутьё подсказывало Турмалинову, что дело княгини Одинцовой каким-то образом связано с тем давним убийством. Мысль сия неотвязно крутилась у него в голове. Всему причиной стало поспешное замужество княжны с человеком весьма преклонных лет, почти сразу после убийства её отца. К тому же посредницей выступила её бабка. Здесь явно что-то было нечисто, но тем интересней для Турмалинова было распутать сей клубок.

Тем же вечером шпик, приставленный следить за графом Бахметьевым и княгиней Одинцовой, отчитывался перед Залесским о результатах.

— Его сиятельство рано утром отбыли на службу и вернулись к шести часам вечера, — докладывал он. — По словам караульного, Георгий Алексеевич из здания Главного штаба в течение дня никуда не отлучался. Княгиня так и вовсе не выходила из дому, но к ней были посетители. Утром приезжал доктор. Швейцар сказал, что он был в квартире Бахметьева в день убийства тюремного надзирателя. Доктор пробыл около получаса. После с визитом пожаловал пристав по следственным делам Турмалинов.

— О том мне ведомо, — отмахнулся Залесский. — Аркадий Петрович говорил, что собирается ещё раз допросить княгиню. А вот про доктора весьма любопытно. Удалось установить, где он проживает?

— Так точно, ваше благородие, — кивнул подчинённый Залесского. — Дом на углу Садовой и Гороховой. Снимает квартиру на втором этаже, окнами во двор.

— Сдаётся мне, что доктор может сообщить нам много любопытного, — постучал карандашом по столу Залесский. — Я сам нанесу ему визит. Можете идти, — отпустил он агента наружного наблюдения и засобирался на выход.

Залесскому не терпелось побеседовать с лекарем. Вряд ли доктор станет лгать, так же, как то делала княгиня.

Глава 53

Доктор и в самом деле не стал запираться и поведал Залесскому о том, что граф Бахметьев очень любезно предложил подвезти его до дому, и было это аккурат два дня тому назад. Оставалось только решить, как поступить с полученными сведениями. Можно сказать, о том в лоб Бахметьеву, но отчего-то Залесский был уверен, что его сиятельство даже глазом не моргнёт и найдётся уйма свидетелей, видевших его в месте весьма далёком от окраин, где был убит тюремный надзиратель. Оставалось попробовать вывести на чистую воду княгиню.

Распорядок дня Бахметьева, благодаря установленной за ним слежке, Сергею Андреевичу в последнее время стал хорошо известен. Видимо, понижение в чине сказалось на служебном рвении. Георгий Алексеевич на службу уезжал рано поутру и возвращался домой уже затемно. Стало быть, беседе Залесского с княгиней он вряд ли бы смог помешать.

Хмурым пятничным утром Катерина, заметно волнуясь, попросила барыню дать ей выходной. Вера легко угадала причину, по которой молоденькая горничная, страстно желала именно сегодня отлучиться из дома. Накануне вечером поручик Адземиров нанёс краткий визит в квартиру на Литейном, дабы попрощаться, потому как собирался вернуться обратно в Пятигорск. Не надобно быть семи пядей во лбу, чтобы разглядеть безнадёжную влюблённость девушки в красивого черкеса и потому Верочка, памятуя, о собственном увлечении его сиятельством графом Бахметьевым, в её бытность гувернанткой, легко дала согласие.

Катюша собралась в мгновение ока и, пообещав вернуться к вечеру, выпорхнула на улицу. Кухарка, взяв с собой Степана, отправилась в свой еженедельный поход за провиантом, а madame Одинцова осталась одна.

Это одиночество отнюдь не было в тягость. Напротив, тишина, царившая в опустевших покоях, способствовала размышлениям. После беседы с Турмалиновым появилась робкая надежда на благополучный исход затянувшегося дела. Ей показалось, что Аркадий Петрович и в самом деле заинтересован в поимке настоящего убийцы. О, конечно, вслух он того не произнёс, но его расспросы, несмотря на имеющееся в деле признание в совершенном убийстве, невольно наводили на мысль, что не больно-то он поверил в версию, что предложила жандармерия.

Размышляя над этим, Вера потихоньку начинала строить планы на будущее. Она возлагала немалые надежды на Ивлева, которого даже пристав по следственным делам счёл весьма сведущим адвокатом. Но более всего надеялась на то, что дело так и не дойдёт до суда, потому как, даже ежели её оправдают, и угроза наказания в виде каторги минует её, огласки избежать не удастся и тогда придётся покинуть столицу. Впрочем, в таком случае и Покровское вряд ли сможет послужить надёжным убежищем.

Вспомнилось письмо Майера о том, что на имение нашёлся покупатель. Верочка поморщилась, коли учитывать притязания Караулова на поместье его тётки, то вряд ли можно ожидать быстрого разрешения сего неприятного инцидента. Думать же о том, что по каким-либо причинам Караулову удастся избежать возмездия за все его прегрешения, она даже не осмеливалась. Ведь тогда ей придётся ответить по всей строгости закона за то, чего она не совершала.

Её размышления прервал громкий и настойчивый стук в двери. Вспомнив, что никого из прислуги дома нет, Вера сама отправилась открывать. Взявшись за засов на двери, она помедлила. События последних месяцев научили осторожности.

— Кто там? — поинтересовалась она.

— Залесский, — ответил из-за двери знакомый голос.

Подавив тяжёлый вздох, Вера отодвинула засов и отступила вглубь передней, пропуская жандарма в квартиру.

— Что вам угодно? — не стараясь скрыть собственное раздражение его визитом, осведомилась Вера, не утруждая себя даже обыкновенной вежливостью.

— Могу я войти? — холодно улыбнулся Сергей Андреевич.

Сделав приглашающий жест рукой в сторону гостиной, Вера прошла следом за ним. Залесский остановился у окна, заложив руки за спину, не спуская пристального взгляда с полыхавшего злостью лица княгини.

— Итак, Сергей Андреевич, чему обязана счастию видеть вас снова? — присела на диван Вера.

— Вера Николавна, а ведь вы мне солгали, — усмехнулся он, наблюдая, как злость в её глазах уступает место растерянности.

— Помилуйте, в чём и когда? — постаралась взять себя в руки madame Одинцова.

— Когда сказали, что вечер после вашего освобождения из Литовского замка граф Бахметьев провёл с вами. Он ведь отлучался?

— Бог с вами, Сергей Андреевич. С чего вы выдумали сию нелепицу? — вздёрнула бровь княгиня, стараясь, чтобы голос её не дрожал.

— Ваш доктор был так любезен, что поведал мне о том, что его сиятельство вызвались отвезти его до дому.

Вера опустила ресницы, мысли метались в голове, но ни одна из них не была спасительной. Увы, Залесский поймал её на лжи, и громоздить новую язык не поворачивался. Да кабы знать ещё, что говорить, дабы не навредить…

— Зачем вы мучаете меня, Сергей Андреевич? — медленно поднялась она с кресла и шагнула к Залесскому.

— Я всего лишь желаю знать правду. Довольно кормить меня байками и ложью, Вера Николавна.

— Правду? — Вера усмехнулась, подойдя ещё на шаг. — Что она вам даст, ваша правда? Правда состоит в том, что я не убивала своего супруга, но вы ведь и сами то знаете. Правда состоит в том, что меня изнасиловал тюремщик с вашего на то позволения. У вас своя правда, господин жандарм, и к моей она вовсе не имеет никакого отношения. Разве нет?

Залесский сглотнул ком в горле. Глаза княгини горели убийственной ненавистью.

— Какая ещё правда вам нужна? — остановилась она так близко, что его дыхание шевелило выбившийся из причёски завиток у неё на виске.

Запрокинув голову, она смотрела ему прямо в глаза. Сергею Андреевичу сделалось невыносимо душно. Тонкий цветочный аромат её духов кружил голову почище хорошего бургундского. Тесный ворот мундира угрожал его задушить, но Залесский опасался поднять руку, дабы ослабить его. Потому как княгиня стояла так близко, что шевельни он рукой, непременно её коснётся, а позади в спину упирался подоконник. Он жаждал её коснуться и одновременного боялся того. Потому как ежели коснётся то, что тогда его удержит от того, чтобы смять поцелуем пухлые губы, заставив умолкнуть, стиснуть в крепком объятии всё ещё стройный стан? Глядя в злое бледное лицо madame Одинцовой, в тёмные зрачки, почти поглотившие радужку, Сергей Андреевич шумно выдохнул и отодвинулся, но при том запнулся за ножку кресла, стоящего у окна. Залесский неловко покачнулся и ухватился за спинку злополучного кресла, дабы не упасть.

— Вера Николавна, — севшим голосом пробормотал он, — вы меня неправильно поняли.

— Неужели? — отступила на несколько шагов княгиня. — По-моему, я всё верно истолковала. Вы за что-то столь сильно ненавидите меня, что собрались превратить мою жизнь в кошмар.

— Я не ненавижу вас, — откашлялся Залесский. — За что мне вас ненавидеть?

— Вам виднее, Сергей Андреевич, — устало выдохнула Верочка.

Нервный запал, что позволил ей загнать жандарма в угол, иссяк, оставив только пустоту в душе. Она добилась того, чего хотела. Залесский забыл, с какими обвинениями он явился к ней, и ныне выглядел жалким и потерянным. Плечи её поникли, уголки рта опустились.

— Видимо, вам доставит радость отправить меня на каторгу? — невесело усмехнулась Вера.

— Я не желаю вам зла, — шагнул к ней жандарм. — Поверьте, Вера Николавна.

— Чего же вы тогда желаете, Сергей Андреевич? — не отводя глаз от пламенеющего румянцем лица, прошептала Верочка.

Залесский остановился перед ней, словно во сне потянулся к её руке, сжал в ладони тонкие ледяные пальцы и поднёс их к губам. Поцелуй обжёг. Только усилием воли madame Одинцова принудила себя остаться на месте, не вырвать руки. Безошибочным чутьём истинной дочери Евы, Вера угадала подспудно тлеющее желание, что она так неосторожно пробудила, намеренно провоцируя его. Вдруг сделалось страшно. Никого нет рядом, к чему было дразнить его? Тихо открылась и закрылась входная дверь, и былая уверенность вновь вернулась к ней.

— Вы спрашивали, чего я желаю, — заговорил он. — Возможно, вы сочтёте меня умалишённым, но я всё же скажу. Каждый раз, когда я вижу вас, я завидую человеку, которого вы готовы защищать вопреки здравому смыслу. Ради которого, вы заставили умолкнуть во мне голос разума, пробудив низменные наклонности и чувства. Пошло и глупо возжелать чужую любовницу, но, увы, сие есть горькая истина. Я бы многое отдал, ради одного вашего благосклонного взгляда, я на многое готов закрыть глаза ради вас. Более того, в моих силах избавить вас от суда и его последствий.

— И какова плата за мою свободу? — чуть слышно поинтересовалась Вера.

— Будьте моей женой, — выдохнул он и умолк.

Верочка вытащила пальцы из его ладони, голубые глаза блеснули насмешкой.

— Вынуждена отказаться от столь лестного предложения, — усмехнулась княгиня. — Коли вы и дальше намереваетесь преследовать графа Бахметьева, то отныне это будет выглядеть, как месть более удачливому сопернику. Не так ли Степан? — повернула она голову в сторону дверей гостиной, где с раскрытым ртом замер на пороге слуга Георгия.

Залесский выругался себе под нос и отшатнулся от княгини. Незабываемое представление! Но более всего терзала собственная глупость. Как легко он потерял контроль над собой, позволил чувствам, что таил даже от себя самого прорваться наружу. Даже дышать стало больно от того, что над ним посмеялись, выставили влюблённым идиотом, пытающимся устранить соперника столь низким способом.

— Я вам того не забуду, Вера Николавна, — выдавил он.

— Вы мне угрожаете? — выгнула бровь княгиня.

— Нет, что вы, как можно? — усмехнулся Залесский. — Позвольте откланяться.

— Не смею задерживать, — улыбнулась она ему словно доброму приятелю. — Степан, проводи господина жандарма, — обернулась она к прислуге.

Тяжёлые шаги стихли в коридоре, хлопнула входная дверь. Вера устало опустилась в кресло, затрясло, будто в ознобе.

— Степан! — позвала она слугу.

Денщик графа замер на пороге, ожидая её дальнейших слов.

— Ты норов Георгия Алексеевича знаешь, сам понимаешь, что будет, коли прознает про визит Залесского.

Степан хмыкнул, соглашаясь с её словами.

— Потому ничего ему не сказывай, — пристально посмотрела на слугу madame Одинцова.

— Как прикажете, барыня, — отозвался парнишка. — Я-то не скажу, да боюсь, не один я господина жандарма видел.

— Вот когда речь о том зайдёт, тогда и поговорим, — оборвала его Вера.

Залесский вышел из парадного, глубоко вдохнул морозный воздух последних дней января, стараясь унять бешено стучавшее в груди сердце. Небеса грозили близким снегопадом, низко нависая над городом. Порывы ветра рвали полы шинели. Надев фуражку и, придерживая её одной рукой, Сергей Андреевич зашагал в сторону Невского.

Останавливать извозчика он не стал. Душа просила этой бури, встречного ветра, дабы выветрить из головы даже малейшее воспоминание о пережитом унижении. Постепенно боль, что поселилась в душе и острыми когтями подобралась к самому сердцу, уступила место гневу и ярости. Сергей Андреевич всё быстрее шагал по улице, низко наклонив голову.

Спрятавшись от пронизывающих порывов ветра за будку городового, Залесский достал портсигар и негнущимися пальцами прикурил сигарету. Прислонившись спиной к неказистому деревянному сооружению, Сергей Андреевич уставился невидящим взглядом на громоздкий фасад новой гостиницы. Часть окон темнела черными провалами, некоторые озарились мягким светом керосиновых ламп в быстро сгущающихся сумерках.

Катерина полдня провела на морозе, переминаясь с ноги на ногу неподалёку от входа в гостиницу. Подойти ближе она не осмелилась, опасаясь, что грозного вида швейцар в тёмно-красной ливрее прогонит её прочь. Ноги, несмотря на тёплые валенки, заледенели, она уже почти не чувствовала их. Слёзы отчаяния наворачивались на глаза. «Господи, ну пожалуйста, мне бы только одним глазком взглянуть на него. Ничего более не прошу!» — молила она про себя, время от времени вытаскивая то одну, то другую озябшую ладошку из старой беличьей муфты и поднося к губам, стараясь отогреть скрюченные от мороза пальцы. Быстро темнело, и похоже, её надеждам на встречу сбыться не суждено.

Девушка кинула последний отчаянный взгляд на фасад огромного здания и собиралась уже возвращаться, когда прямо у неё над ухом прозвучал низкий чуть-хрипловатый мужской голос:

— Ну, вот ты и попалась, егоза!

Душа ушла в пятки, потому как голос сей был слишком хорошо знаком. Катя рванулась было бежать, но Григорий ухватил её за руку чуть повыше локтя и, что есть силы, дёрнул к себе. В тусклом свете фонаря блеснуло длинное лезвие ножа, что он украдкой продемонстрировал ей. Катя застыла ни жива, ни мертва, понимая, что это самое лезвие упирается ей прямо в бок.

— Довольно, добегалась, — хмыкнул бывший лакей. — Бумаги где?

— Какие бумаги? — с трудом шевеля помертвевшими губами, осведомилась девушка, стараясь потянуть время.

— Известно какие! Те, что ты из будуара княгини стащила, — теряя терпение, пояснил Григорий.

— Не знаю я не про какие бумаги, — пролепетала девушка, оглядывая площадь.

Вдалеке виднелась деревянная будка городового, но до него не докричишься, хоть во весь голос проси о помощи.

— Это ты сейчас Петру Родионовичу рассказывать будешь, — усмехнулся Гришка. — А ну, пойдём! — потянул он её за собой.

Ноги Катерины сделались ватными, и Григорию пришлось почти силком тащить её к экипажу, что стоял тут же перед крыльцом.

Оглянувшись на двери гостиницы, Катюша разглядела того, кого так долго и безуспешно ждала. Амин легко сбежал по ступеням и остановил наёмный экипаж. Он уже поставил ногу на подножку, когда девушка опомнилась и, набрав полную грудь воздуха, отчаянно крикнула:

— Амин! — пронеслось над площадью.

Короткая обжигающая боль молнией пронзила правый бок. Катерина сдавлено охнула и, выпростав ладонь из муфты, схватилась за рану. Ноги её подкосились, и девушка без сил осела прямо на грязный утоптанный снег. В глазах всё помутилось.

Адземиров, расслышав своё имя, остановился и обвёл глазами площадь. Первое, что бросилось ему в глаза, это внушительного роста мужик и женщина у его ног. Зажимая рану, Катя попыталась подняться. Алые капли крови яркими пятнами расплывались на снегу.

— Убили! — визгливо заголосила дородная баба, схватившись обеими руками за пухлые щёки.

Григорий выронил нож и метнулся к экипажу, но не тут-то было. Караулов, заметив, что дело приняло скверный оборот, принялся стучать в стенку кареты, понуждая возницу тронуться с места. Петру Родионовичу тотчас стало не до своего незадачливого наёмника, самому бы унести ноги от места, где стала собираться толпа зевак.

Пытаясь догнать, удалявшийся от него на приличной скорости экипаж, Гришка не оборачивался. Он и так знал, что за ним погнался высокий смазливый офицер, тот самый из Пятигорска. В груди всё полыхало огнём, дышать становилось всё труднее. Тяжёлый овчинный тулуп мешал ему, замедляя движения. Офицер сбил его с ног и навалился сверху. Он, конечно, был довольно лёгок по сравнению с широкоплечим бородатым мужиком и в другое время, Гришка без труда одолел бы его. Но вот беда, на помощь тому уже спешили городовой и усатый жандарм. Откуда только взялся на Гришкину голову этот жандармский офицер, что со всего маха ударил его тяжёлым сапогом в бок. Руки выкрутили за спину так, что затрещали суставы. Дальнейшее сопротивление потеряло всякий смысл. Но горше всего было осознавать, что человек, которому прослужил верой и правдой долгих пять лет, попросту бросил его на произвол судьбы. Тряхнув бородатой головой, Григорий сел на мостовую, всем своим видом показывая, что не намерен более противиться. Того офицера, что погнался за ним уже и след простыл. Остались только городовой да жандарм, не спускавший с него тяжёлого взгляда. Вскоре подъехала чёрная карета, куда его запихали, наподдав тумаков напоследок.

Адземиров вернулся ко входу в гостиницу. Растолкав собравшихся зевак, опустился на колени рядом с девушкой. Тёмные остекленевшие глаза смотрели прямо в небеса, но ничего уже в них не видели. Ком в горле мешал дышать. Позади гомонила и не спешила расходиться толпа. Чья-то тяжёлая ладонь опустилась на его плечо.

— Поручик, — кашлянул за его спиной жандарм, — вы знакомы с убитой?

Амин молча кивнул. Сил говорить совершенно не осталось.

— Я попрошу вас проехать с нами, дело надобно оформить.

Адземиров послушно поднялся, по привычке отряхнул снег с шинели, а после склонился над телом и прикрыл покойнице веки.

Глава 54

За всю дорогу до Фонтанки поручик не проронил ни слова. Не торопился с расспросами и Залеский, молча обозревая его. Видимо, девушка, что была убита у гостиницы, приходилась молодому офицеру непросто знакомой, иначе от чего столь убитый горем вид, плотно сжатые губы, нахмуренные брови, и даже пальцы в тонких замшевых перчатках сжались в кулаки. Сергей Андреевич даже подумал, что не оттащи он тогда поручика от убийцы, неизвестно кто бы ещё вверх одержал. Мужик хоть и был дюже силён, да только офицером владела убийственная ярость, что, казалось, удесятеряла его силы.

Молодой человек без возражений проследовал за жандармом в кабинет и устало опустился на стул.

— Залесский Сергей Андреевич, — представился жандарм. — Простите, не знаю, как вас величать.

— Поручик Адземиров Амин Назирович, — равнодушно отозвался офицер.

— Чеченец? — не сдержал удивления Залеский.

— Черкес! — сверкнул тёмными глазами Адземиров.

Сергей Андреевич поднялся из-за стола, отворил стеклянную дверцу книжного шкафа и, отодвинув в сторону толстый фолиант на латыни, извлёк из небольшой ниши бутылку бренди и стакан, который наполнив до краёв, пододвинул Адземирову.

— Выпейте, — обронил он, — легче станет.

Поручик стащил с рук перчатки и залпом выпил содержимое стакана.

— Вы знали убитую? — осторожно начал разговор Залесский.

— Её Катериной звали, — вздохнул офицер.

— По виду не барышня, — вскользь заметил Сергей Андреевич.

— Катюша горничной была, — заговорил поручик. — У нас с ней и было-то один раз, — смутился он, заливаясь пунцовым румянцем.

— Вы знаете причину, по которой её убили? — присел за стол Залесский.

Адземиров кивнул:

— Догадываюсь, — тихо ответил он.

Сергей Андреевич легко читал по лицу поручика те сомнения, что мучили его. Видимо, причина убийства горничной связана с какой-то тайной, и тайна сия ему не принадлежит.

— Идёмте, — вновь поднялся он и шагнул к двери.

Залесский привёл Адземирова в допросную, где пойманный с поличным убийца давал показания. Перед помещением допросной имелся небольшой закуток, где на стене висело зеркало. Оставаясь невидимым для тех, кто находился в комнате, отсюда можно было наблюдать всё, что происходило внутри. Амин намеревался шагнуть далее, но Залесский придержал его за рукав шинели и молча кивнул на зеркало.

Ссутулившись и тяжело вздыхая, мужик рассказывал историю своей трагичной любви, что привела его в Петербург за сбежавшей невестой.

— Ваше благородие, — утирал скупую слезу детина, — я же за ней из самого Пятигорска приехал. Как увидел, так будто пелена на глаза упала, не помню ничего… Будто морок какой нашёл на меня. Я ж к ней со всей душой, а она меня на офицерика какого-то променяла. Ей, Богу дура баба. Али не понятно, что господам от таких, как она только одного и надобно.

Сергей Андреевич видел, как стиснул зубы молодой черкес, так что желваки проступили на смуглых скулах, но не успел схватить его за рукав, как в прошлый раз, а может и не торопился остановить. Адземиров шагнул в допросную:

— Брешешь, — глядя в глаза убийце отчеканил он. — Бумаги тебе нужны были.

— Какие бумаги? — вошёл следом Залесский.

И тут Амина будто прорвало. Он заговорил быстро, сбивчиво.

— Катерина горничной была у княгини Одинцовой. Когда Веру Николавну арестовали по обвинению в убийстве супруга, родственник покойного Одинцова приехал в усадьбу. Рассчитал часть прислуги и вести себя стал, будто он уже хозяин там. Катюша нашла документы, где чёрным по белому написано, что князь не мог никому ничего завещать в обход супруги своей, и принесла их мне. Я решил, что они могут быть полезны княгине и привёз их в Петербург вместе с Катериной. А вот этот, — кивнул он на мужика, — лакеем служил в усадьбе Одинцовых, он же князя и отравил.

Мужик вскинул голову и уставился на Адземирова немигающим взглядом.

— Лжёте вы, господин офицер, не травил я князя, то княгиня желала от супруга постылого избавиться, потому как полюбовник у неё молодой завёлся.

— Катерина тебя видела тем вечером, — не моргнув глазом, солгал Амин, — оттого ты её и порешил.

Гришка ухмыльнулся, а ведь и впрямь могла видеть черноглазая. Вон как очами зыркала на него в кухне. Времени у него тогда было всего ничего. Торопился, вот и не удосужился убедиться, что никто не следит за ним. Остановился тогда на лестнице, кое-как выдернул пробку из графина одной рукой, да и влил в вино отраву всю до последней капли из склянки, что стащил в покоях князя. А тут княгиня ему на пути попалась. Ох, и струхнул он тогда, да только её сиятельство сама у него поднос забрала, да и отправилась в покои князя. «Эх, пропала, Гришка, твоя голова, — вздохнул мужик. — Да не одному же пропадать!»

— Всё расскажу, ваше благородие, — повернулся он к Залесскому, — только господина офицера от меня уберите, — поёжился он под пристальным взглядом Амина.

— Пойдёмте, поручик, — мягко тронул Амина за плечо Сергей Андреевич.

Оставив Адземирова наедине с бутылкой бренди в своём кабинете, Залесский вернулся в допросную. Мужик, который назвался Гришкой, заговорил. И рассказывал он удивительные вещи, слушая которые Залесский всё более мрачнел, поражаясь людской жадности и алчности. Но не только бессердечие господина Караулова, не пожалевшего собственную родню, стало причиной огорчения Сергея Андреевича. Вера Николавна оказалась невинной жертвой хитроумной интриги и оттого, у Залесского на душе становилось всё тяжелее и тяжелее.

Всплыли в памяти слова, что она бросала ему в запальчивости всего несколько часов назад: «Правда состоит в том, что я не убивала своего супруга, но вы ведь и сами то знаете. Правда состоит в том, что меня изнасиловал тюремщик с вашего на то позволения». Видит Бог, он того вовсе не желал. Уверен был, что тюремщик лишь припугнёт её, и изнеженная барыня наутро сама ему всё охотно выложит. Ошибся, чудовищно ошибся. Нет, расчёт его на то, что страх перед тюрьмой и всем что она олицетворяет, заставит княгиню стать более разговорчивой, полностью оправдался. Ошибка состояла в другом, в том, что он даже мысли не допускал о её невиновности.

Гришка закончил свой рассказ далеко за полночь, скрипело перо секретаря, торопливо записывающего показания. Сделав писцу знак выйти, Залесский остался наедине с убийцей горничной. Впрочем, не только горничной, но и князя Одинцова. И пусть, сидящий перед ним детина, лишь послужил орудием, именно он влил яд в вино, коим был отравлен князь.

— Три дня тому назад в слободе убили и ограбили тюремного надзирателя, — тихо заговорил Залесский. Мне надобно раскрыть дело, а тебе всё одно терять уже нечего.

— Не, ваше благородие, — ухмыльнулся Гришка, — этот грех на душу я не возьму.

— Наказание можно понести по-разному. Можно в остроге десяток лет отсидеть, да и выйти, а можно на каторгу, по зиме пешком в кандалах, да и дойдёшь ли? — приподнял тёмную густую бровь жандарм.

— Не вы ли поспособствуете? — осторожно осведомился Гришка.

— Я могу и тому и другому способствовать, — отозвался Залесский. — Тебе решать.

Гришка задумался. За тюремного надзирателя, учитывая все его подвиги, много не добавят, а вот пешком в кандалах в лютые сибирские морозы и впрямь не хотелось.

— Слово даёте? — спросил он.

— Даю, — тихо молвил Залесский.

— Ладно уж, зовите писаря вашего, буду дальше каяться, — кивнул Григорий.

Дождавшись конца исповеди, Сергей Андреевич вернулся к себе. Поручик спал на стуле, уронив голову на сложенные на столе руки. Бутылка была пуста. Залесский потряс его за плечо: «Совсем мальчишка ещё», — вздохнул жандарм, насилу добудившись своего невольного гостя. Подставив офицеру плечо, Сергей Андреевич довёл того до служебного экипажа. У гостиницы он сдал поручика с рук на руки швейцару, после чего отправился в свою холостяцкую квартиру.

Ложиться в постель не стал. Всё одно, сна не было ни в одном глазу, несмотря на чудовищную усталость от событий ушедшего дня, а поутру ещё предстояло объясниться с княгиней.

На улице бесновалась метель, бросая пригоршни колючего снега в приоткрытое окно, что удерживала сильная мужская рука. Сергей Андреевич курил сигарету за сигаретой, морозный ветер тут же подхватывал табачный дым и уносил вслед за белыми вихрями вьюги куда-то в сторону Финского залива. Под утро пурга улеглась, оставив сугробы под стенами домов, да в узких проулках.

Залесский побрившись, умывшись и переодевшись в штатское, отправился на Литейный. В десять утра он стоял под дверью в апартаменты графа Бахметьева. Учитывая, что нынче воскресенье, стоило ожидать, что Георгий Алексеевич на службу сегодня не собирался. «Но так даже лучше», — вздохнул Сергей Андреевич и постучал.

Степан, отворивший двери, сначала его не узнал, а поняв, кто перед ним, тотчас нахмурился, но в квартиру впустил и поспешил с докладом к хозяевам.

— Я смотрю, Сергей Андреевич, ежедневные визиты к нам уже вошли у вас в привычку, — нахмурился Бахметьев, поднимаясь с кресла навстречу нежданному гостю, но протянутую руку всё же пожал, хоть и с видимой неохотой.

Вера Николавна смотрела на него настороженно, лишь кивнула едва заметно в ответ на приветствие.

— Боюсь, я пожаловал к вам с дурными вестями, — вздохнул Залесский.

— Напомните, когда это вы добрые вести приносили? — язвительно осведомился Георгий Алексеевич.

Проигнорировав злой сарказм, Сергей Андреевич продолжил:

— Вера Николавна, мне очень жаль, что именно мне приходится сообщать вам о том… Ваша горничная Катерина была убита вчера вечером у гостиницы Знаменская.

Вера тихо охнула, прикрыв рот ладошкой.

— Как же так? — смахнула она слезы, выступившие на глазах. — Я думала она с Амином, — перевела она взгляд на Бахметьева.

— Убийцу поймали, и он уже дал показания, — опустил ресницы Залесский.

Предстояло самое трудное, признать свою вину и принести извинения.

— Господи, да кому же Катюша могла насолить? — поднялась с дивана княгиня и неосознанным жестом схватилась за руку Бахметьева. Наблюдая, как переплелись пальцы графа и madame Одинцовой, Залесский с трудом сглотнул ком в горле.

— Убийцей оказался ваш бывший лакей, некто Григорий. Он также признался, что добавил яд в вино вашему супругу по наущению племянника князя Одинцова господина Караулова. Вера Николавна, я приношу вам свои извинения, — отвёл взгляд Сергей Андреевич.

— Полагаете, ваших извинений будет довольно? — вздёрнул бровь Бахметьев.

— Жорж, прошу тебя, — тихо одёрнула его Верочка. — Не надобно… Я принимаю ваши извинения, Сергей Андреевич, — повернулась она к Залескому. Но всё же надеюсь, что никогда более вас не увижу.

Залесский кивнул, признавая правоту её слов.

— Этот ваш Григорий истинный душегуб, — посмотрел он прямо в глаза Бахметьева. — Представляете, он и тюремного надзирателя порешил с целью наживы!

Уголки губ Георгия дрогнули в неком подобии улыбки:

— Что ж я рад, что вам удалось раскрыть дело, — многозначительно заметил он.

— За сим, позвольте откланяться, — наклонил голову Залесский.

— Сергей Андреевич, — остановила его Вера, — означает ли то, что все обвинения с меня сняты, и я могу покинуть Петербург?

— Безусловно, сударыня, с приставом по следственным делам я сам всё улажу, — откланялся жандарм.

Оставшись наедине с Георгием, Вера приникла к нему в поисках утешения. Радость от известия, что она отныне вне подозрений, затмила весть о смерти Катерины. И даже то, что истинный виновник гибели Одинцова установлен и вряд ли теперь избежит заслуженного наказания, нисколько не утешало.

— Ну, будет, будет, душа моя, — склонился к ней Георгий. — От судьбы не уйдёшь.

— Не надобно было отпускать её, — всхлипнула Верочка. — Глупенькая, куда же её за поручиком понесло? Жорж, я хочу уехать, — подняла она на него заплаканные глаза.

— Далеко? — нахмурился Бахметьев.

— В Покровское, думаю там Катю схоронить.

Георгий выпустил её из объятий и прошёлся по гостиной, запустив пальцы в густые кудри.

— Я не могу сейчас службу оставить, — повернулся он к ней.

— А я и не прошу тебя оставить службу, — поджала губы Вера, — но то, что я живу здесь с тобой в высшей степени скандально, тем более что срок траура ещё не истёк.

— Неужели тебя заботят такие мелочи?! — едва не взорвался Бахметьев.

— Это не мелочи, Жорж. Увы, с мнением общества приходится считаться.

— Ежели таково твоё желание, поезжай, — раздражённо отозвался Георгий Алексеевич.

Недовольные друг другом Вера и Георгий разошлись по разным комнатам. Madame Одинцова была подавлена, свалившимися на неё горькими вестями, а граф злился на её желание непременно соблюсти все условности.

Просидев до полудня в своей спальне, Вера решила всё же ехать в Покровское. Правда предстояло ещё справиться о том, как забрать тело Катерины с тем, чтобы похоронить её, как подобает. Понимая, что самой ей не под силу разрешить все возникшие затруднения, Вера, переступив через собственную гордость, отправилась к кабинету Бахметьева.

— Юра, могу я поговорить с тобой? — заглянула она к нему.

Георгий отложил книгу, что перелистывал, не вникая в содержание, и жестом указал ей на кресло.

— Я не знаю, что надобно делать, чтобы забрать… — сглотнула она ком в горле.

— Я сам всё решу, — отозвался Бахметьев. — Это всё? — поинтересовался он, намекая на свою занятость.

— Да, — поднялась Вера. — Не буду тебе мешать.

Разозлившись на него, madame Одинцова, вышла из комнаты, хлопнув дверью. Ей пришла в голову мысль, что, пользуясь своим присутствием в Петербурге, неплохо было бы нанести визит модистке, с тем, чтобы обновить гардероб, поскольку те платья, что любезно оставила ей мать Жоржа, учитывая её положение, были ей несколько тесноваты.

Она не стала посвящать Георгия в свои планы и уже на следующий день, пользуясь его отсутствием, отправилась по известному ей адресу, к той самой модистке, к услугам которой прибегала, будучи любовницей графа Бахметьева, ещё четыре года назад.

Почти два часа с неё снимали мерки и выбирали ткани для будущего гардероба. Верочка даже успела позабыть о своей бедной горничной, увлекшись истинно женским занятием. Ленты, кружева, шляпки, перчатки заполнили её мысли, оттеснив на задний план всё остальное. Однако стоило ей выйти из салона, и тотчас улыбка её погасла, совесть напомнила об участи бедной Катерины. Верочке даже сделалось неловко оттого, что она наслаждается жизнью, тогда, как бедная девушка погибла, по её, между прочим, пусть и косвенной вине. Глядя себе под ноги, madame Одинцова брела по Невскому. Столкнувшись с какой-то дамой, Вера поспешила принести извинения, а подняв голову, умолкла на полуслове, ибо перед ней застыла madame Вершинина собственной персоной.

— Вот так встреча! — холодно улыбнулась Олеся Андревна. — А вы ничуть не изменились, — окинула она придирчивым взглядом бывшую гувернантку.

— Чего не скажешь о вас, — не сдержалась и съязвила в ответ Вера, позабыв о хороших манерах, до того неприятен ей был этот бесцеремонный осмотр.

Олесю холодный тон гувернантки нисколько не смутил.

— Нашли себе другого покровителя? — с завистью разглядывая отделанную соболем ротонду, поинтересовалась madame Вершинина.

— Нет. Мои пристрастия не меняются, — не удержалась от ответной ядовитой реплики Вера.

— Ваше сиятельство, — торопливо нагнал её Степан, — куда же вы?

Пока слуга грузил свёртки с покупками в экипаж, княгиня успела довольно далеко отойти. И не увидев её рядом, Стёпка запаниковал, предполагая, что барин с него шкуру снимет, коли с его женщиной, что-нибудь случится.

— Я, Стёпа, в книжную лавку зайти хотела, — отозвалась Вера.

Улыбнувшись напоследок совершенно обескураженной madame Вершининой, Верочка прошла к книжной лавке и скрылась за дверью.

— Ваше сиятельство? — пробормотала себе под нос Олеся. — Не может быть того! Он что же разума лишился? Нет, не могу поверить, чтобы Жорж на гувернантке женился, — рассуждая вслух, забралась она в сани.

— Куда прикажете, барыня? — поинтересовался возница.

— На Литейный, к Уваровым, — отозвалась Олеся, спеша поделится пикантной новостью с тёткой.

Глава 55

Княгиня Ольга Михайловна Уварова после трагической смерти супруга почти не выезжала, предпочитая проводить светский сезон в имении — и до Петербурга недалеко, и тихо, спокойно, без навязчивых визитёров. Но видимо, тихая размеренная жизнь всё же наскучила, и прошлой осенью она перебралась в дом на Литейном, намереваясь наверстать упущенное после трёх лет добровольного затворничества. Поговаривали, что у княгини имелась на то веская причина: а именно зачастивший с визитами к красивой вдовушке молодой граф Ланский.

Именно его застала в гостях у тётушки Олеся Андревна. Серж племянницу своей возлюбленной не жаловал, а потому поспешил откланяться, оставив дам наедине. Сей факт Ольгу Михайловну, вне всякого сомнения, огорчил, но она даже намёком не выказала родственнице своего недовольства подобным бесцеремонным вторжением. Велела накрыть стол к чаю и, расположившись в уютном кресле в малой гостиной, приготовилась слушать. Ведь неспроста же племянница пожаловала, стало быть, принесла новый ворох светских сплетен!

— Вы не представляете, ma tante (тётушка), кого я нынче на Невском встретила, — поднесла к губам тонкую фарфоровую чашку Олеся.

— Не томи, голубушка, — равнодушно обронила Ольга Михайловна.

— Бывшую гувернантку Аннет! — выпалила Олеся и замерла в ожидании реакции княгини Уваровой на свои слова.

— Которую из них? — скучающим тоном поинтересовалась княгиня.

— Любовницу Бахметьева, — язвительно улыбнулась Олеся, наблюдая, как удивлённо распахнулись небесно-голубые глаза тётки.

— Верочку? — переспросила княгиня.

— Её самую. Похоже, ей таки удалось невозможное, потому как слуга её сиятельством назвал, — потянулась к розетке с вареньем Олеся.

Княгиня в глубокой задумчивости поставила на стол чайную чашку. Она уже давно не держала зла на Жоржа, понимая, что сама навязалась ему, и разрыв между ними был неизбежен. Да и Верочку она не вспоминала — что было, то быльём поросло. К тому же новое увлечение вытравило из памяти горечь и сожаления о том, что не сбылось.

— Почему-то меня то не удивляет, — пожала плечиками Ольга. — Он и тогда был одержим ею.

Рука Олеси застыла над столом, так и не дотянувшись до розетки с вареньем. Слышать подобное из уст родственницы было в высшей степени неприятно. Получалось, что она, дочь генерала Епифанова, признанная красавица, не смогла увлечь графа Бахметьева, а какая-то серая мышь, гувернантка преуспела в том.

— Но это же скандал, — понизила голос до шёпота Олеся.

— Скандал, милочка, случился четыре года назад, когда ты променяла графа на поручика, — усмехнулась Ольга Михайловна, нисколько не щадя чувствительную натуру племянницы.

При упоминании обстоятельств своего замужества, Олеся Андревна капризно надула губы и умолкла. Семейная жизнь не задалась с самого начала, с каждым прожитым годом взаимоотношения супругов становились всё холоднее.

Привыкшей жить в роскоши и ни в чём себе не отказывать, новоиспечённой madame Вершининой пришлось узнать, что такое экономия и научиться довольствоваться малым. Олеся надеялась, что отец её оттает со временем, и тяжёлое материальное положение их молодой семьи изменится благодаря щедрости родителя, но, увы, того не случилось. И причиной стал вовсе не её грозный папенька, а как ни странно молодой супруг. Однажды молча проглотив слова генерала Епифанова о том, что за дочерью тот не даст ни гроша, Константин отказался от подачки, коей он назвал, предложение тестя о выделении довольно щедрого содержания молодожёнам.

Того Олеся ему не простила. И ежели в первый год супружества разгоревшееся не на шутку пламя страсти, скрашивало унылый серый быт, то с рождением наследника, былой жар угас, подёрнулся пеплом, а после и вовсе остыл. Константин охладел к молодой жене. Нескончаемые упрёки и придирки утомили бы любого. К тому же Олеся Андревна оказалась на редкость ревнивой особой, и благосклонные взгляды со стороны прекрасной половины, адресованные красавцу супругу стали ещё одной причиной для размолвок.

— Я, пожалуй, поеду, — поднялась со стула madame Вершинина.

Ольга Михайловна не стала её удерживать. День близился к вечеру, и она ждала, что Серж вернётся, как и пообещал ей, склонившись над протянутой рукой при прощании.

Ожидавшая проявления интереса к рассказанной ею новости, Олеся поведением тётки была разочарована. Её так и распирало от желания поделиться ею с кем-нибудь ещё. Вернувшись домой, и застав супруга, madame Вершинина поспешила и его ошеломить ставшими ей известными подробностями жизни его сиятельства графа Бахметьева.

Константин выслушал её бурную тираду довольно спокойно, после чего сообщил, что она глубоко заблуждается. Вера Николавна на самом деле титулованная особа, но является княгиней Одинцовой, а уж никак не графиней Бахметьевой.

— Княгиня?! — распахнула зелёные очи Олеся. — И ты молчал?!

Константин пожал широкими плечами, демонстрируя полнейшее равнодушие к такому повороту судьбы в жизни скромной гувернантки. Куда больше его удивило извести о том, что Вера Николавна находится в Петербурге, впрочем, о том, он умолчал, памятуя о ревнивом и вздорном нраве собственной супруги.

То, что возвращение Бахметьева в столицу по времени совпало с приездом княгини Одинцовой, весьма недвусмысленно указывало на тот факт, что приехали они вместе. А стало быть, слухи, гулявшие по штабу, о том, что графа понизили в чине из-за скандальной связи с замужней женщиной, якобы замешанной в убийстве собственного супруга, имели под собой весьма убедительное основание.

И всё же Вершинину не верилось в то, что Вера Николавна могла оказаться способной на убийство. Он ведь был в доме Одинцовых, видел, как княгиня относится к супругу, пусть тот и был малоприятным человеком.

Вот и Турмалинов, внимательно изучив документы, предоставленные в его распоряжение княгиней Одинцовой, пришёл к тому же выводу, что и Вершинин. Потому появлению Залесского с известием о невиновности Веры Николавны нисколько не удивился. Однако своими подозрениями о причастности господина Караулова к убийству его кузена князя Уварова с жандармом делиться не спешил. Турмалинову не чуждо было тщеславие, к тому же он интуитивно ощущал, что находится на верном пути, а потому полагал, что будет справедливо, коли все лавры от раскрытия громкого преступления достанутся ему одному. Оставалось вернуть княгине документы, что он взял изучить в интересах следствия.

Пётр Родионович не стал дожидаться, пока жандармы явятся по его душу в дешёвый постоялый двор на окраине Петербурга. Караулов не питал никаких иллюзий относительно Григория, ежели подельник его попался, то молчать не станет, а стало быть, следы надобно заметать, как можно быстрее. Те деньги, что ему удалось отыскать в кабинете покойного Одинцова, почти закончились, обратиться за помощью к кому-либо из петербуржских знакомых он не решился, слишком велика была вероятность того, что дело получит широкую огласку, да и не осталось, пожалуй, в столице знакомцев, коим он не был бы должен. Караулов в течение седмицы метался по самым скверным постоялым дворам, ни в одном не задерживаясь долее, чем на одни сутки. Положение его и в самом деле становилось отчаянным, оставалась одна надежда на Тоцкого. Парфён Игнатьевич уже должен был приехать и Караулов отправился в гостиницу Знаменская, где Тоцкий обыкновенно останавливался. Безусловно, он рисковал, отправляясь к тому месту, где Григорий порешил дурёху горничную, но иного выхода Пётр Родионович не видел. Тоцкий и в самом деле приехал и уже успел поселиться в гостинице, чему Караулов несказанно обрадовался. Прекрасно понимая, что долго держать в неведении адвоката относительно полного провала их аферы не получится, Караулов за ужином поделился с Тоцким своими злоключениями.

— Вот так-то, братец, — закончил он, залпом выпивая ещё одну рюмку водки. — Так что бежать надобно.

Тоцкий молчал, осмысливая услышанное. Как юрист он прекрасно понимал последствия такого провала. Ежели Караулов попадётся властям, то и самому Парфёну Игнатьевичу придётся, ой как не сладко.

— Ну, что молчишь? — нахмурился Караулов, ожидая ежели не совета, то сочувствия.

— Что тут говорить, Пётр Родионович, бита ваша карта, — вздохнул Тоцкий. — Денег много дать не могу, но лучше бы вам куда-нибудь подальше податься.

— Я вот о чём подумал… — промокнул влажный лоб Караулов, развязал галстук и расстегнул ворот рубахи, — наведаюсь-ка я в Покровское. Завещание, что я просил тебя сделать, готово?

Тоцкий кивнул, не спуская настороженного взгляда со своего клиента:

— В свете открывшихся обстоятельств, я не стал бы давать ход этой бумаге, — осторожно заметил он.

Караулов только отмахнулся от его слов.

— Мне, mon cher amie, терять уже нечего. Коли удастся Майера обмануть, так может, и деньгами на дорогу разживусь.

Вздохнув, адвокат принялся рыться в своём саквояже. Найдя нужный документ, он трясущейся рукой протянул его Караулову.

— И всё же, я бы на вашем месте не стал так рисковать, — придержал он в руках конверт.

Пётр Родионович зло сверкнул глазами и выхватил конверт их толстых пальцев своего поверенного. Извлёк составленное по всем правилам завещание, быстро пробежал глазами текст, написанный ровным аккуратным почерком Тоцкого, и удовлетворённо улыбнулся.

— Кто не рискует, Парфён Игнатьевич, тот и не выигрывает, — усмехнулся Караулов.

— Но всё же, должен заметить, что в данном случае риск совершенно не оправдан, — назидательно произнёс поверенный.

Разговор закончился далеко за полночь. Тоцкий уступил Петру Родионовичу спальню, а сам устроился в гостиной на довольно узком и неудобном диванчике. Казалось бы, усталость после дальней дороги, волнения и тревоги ушедшего дня, должны были способствовать тому, чтобы заснуть, как только голова коснётся подушки, но не тут-то было. Сон не шёл. Парфён Игнатьевич тяжело вздыхал, переворачивался с боку на бок и всё думал о том, что готовит день грядущий. Оставаясь рядом с Карауловым, он подвергал себя страшной опасности, но и оставить его становилось страшно. Кто знает, какие грехи вздумает повесить на него Пётр Родионович, коли попадётся? Даже не коли попадётся, а когда попадётся, ибо в том Тоцкий был совершенно уверен.

Когда пятнадцать лет назад к нему пришёл молодой человек и предложил провернуть выгодное дело, Тоцкий не стал сразу отказываться, а взвесив все за и против, пришёл к мысли, что десять лет ожидания вполне стоят того, чтобы после жить, не зная нужды и не в чём себе не отказывая.

Пётр Родионович разыскал молодого начинающего адвоката в Никольске. В маленький городок его привели поиски княгини Уваровой. Настоящей княгини, венчанной супруги Николая Васильевича. Караулов собирался завладеть документами, подтверждающими сей факт, в одном из приютов подобрать подходящую по возрасту сиротку и выдать её за княжну Уварову. Но ему неслыханно повезло. Мало того, что Анну ему удалось разыскать довольно легко, так ещё и княжна была самая настоящая. Поручив Тоцкому следить за madame Воробьёвой и её дочерью, Караулов вернулся в Покровское и затаился в ожидании подходящего момента.

Парфён Игнатьевич, следуя намеченному плану, несколько раз приезжал в Петербург, где и был представлен князю Петром Родионовичем. Молодой честолюбивый адвокат на Николая Васильевича произвёл благоприятное впечатление. Князь Уваров даже обещал ему оказать протекцию и предлагал остаться в Петербурге, но Тоцкий неизменно отказывался, чем заслужил ещё большее уважение его сиятельства. Знал бы тогда Парфён Игнатьевич, чем закончится всё для князя, не за что бы ни ввязался в эту историю. Караулов не посвящал его в подробности, по его словам, он лишь собирался жениться на княжне, дабы получить право на наследство.

Убийство князя стало для Тоцкого полной неожиданностью. Парфён Игнатьевич был напуган, он и не подозревал, на что способен Караулов, ради вожделенного наследства. Потом умерла старая княгиня, про которую говорили, что она ещё внуков своих переживёт, затем был отравлен Одинцов, и вот теперь, о Боже, зарезана прямо под окнами этой самой гостиницы совсем ещё молоденькая девушка, чья вина состояла только в том, что она пожелала помочь своей угодившей в беду госпоже.

Вне всякого сомнения, Караулов не отпустит его просто так, а уцепившись за него утянет с собой на дно. Оставалось только, упреждая события, чистосердечно покаяться во всех прегрешениях. Однако идти сразу в полицию или в жандармерию, не заручившись ни чьей поддержкой было бы сущим безумием. В голову пришла мысль, что граф Бахметьев может быть заинтересован в том, чтобы Пётр Родионович как можно быстрее предстал перед судом. Потому, едва забрезжил рассвет, Парфён Игнатьевич, стараясь не шуметь, поспешил собраться и отправился на Литейный проспект. Со слов Караулова, ему стало известно, что искать графа и княгиню Одинцову следовало именно там.

Тоцкий долго топтался перед запертым парадным, лютый январский мороз немилосердно щипал щеки и нос, забирался в рукава шубы, за воротник. Решившись, поверенный постучал и, дождавшись, когда недовольный заспанный швейцар откроет ему двери, поспешил сообщить тому, что у него имеется дело чрезвычайной важности к его сиятельству графу Бахметьеву.

Швейцар впустил его и указал рукой на лестницу:

— Второй этаж, двери направо будут.

Тоцкий ещё долго собирался с силами перед дверями. Он даже успел передумать, и собирался уходить, но судьба решила всё за него. Дверь апартаментов отворилась, и на лестницу вышел слуга, очевидно собираясь на внутренний двор, дабы принести дров для печи. Разглядев жавшегося к стене адвоката, он остановился:

— Вы к кому, сударь, будете? — лениво осведомился парнишка.

— Я? К его сиятельству, — смешался Тоцкий. — Но я, видимо, не ко времени нынче? Я пойду, пожалуй, — заторопился он спуститься с лестницы.

— Не спешите, сударь, — остановил его слуга. — Георгий Алексеевич уже поднялись, как доложить прикажете.

— Тоцкий Парфён Игнатьевич, — удрученно вздохнул адвокат.

— Проходите, — распахнул двери в переднюю слуга графа.

И Тоцкий, втянув голову в плечи, шагнул внутрь. Парфён Игнатьевич неловко топтался у двери, не зная, чего ожидать от графа. Могло статься так, что Бахметьев его даже слушать не станет, а прогонит взашей и, верно, будет прав. Георгий Алексеевич сам вышел в переднюю. Граф явно собирался на службу и весьма спешил.

— Не ожидал, — протянул Бахметьев, разглядывая нежданного визитера. — Ну, что же вы стоите, проходите в гостиную, — приглашающим жестом указал он на двери, ведущие в шикарные апартаменты. — Стёпка, возьми у господина Тоцкого шубу, — окликнул он денщика.

Слуга помог растерянному адвокату раздеться и провёл его в дорого и со вкусом обставленную комнату. В печи пылал жаркий огонь, потрескивали поленья, и Тоцкий невольно шагнул поближе к бело-синей плитке на стене, от которой исходило тепло, протянув к ней озябшие руки.

— Степан, чаю подай, — распорядился Георгий Алексеевич, наблюдая за своим гостем.

— Что вы, не стоит, — робко возразил Парфён Игнатьевич.

— Чему обязан вашему визиту? — отмахнулся от его слов Бахметьев, жестом подтвердив своё распоряжение.

— Георгий Алексеевич, позвольте спросить, — повернулся к нему Тоцкий, не отходя от печи. — Вера Николавна с вами?

— Отчего же княгине Одинцовой быть здесь? — усмехнулся Бахметьев, заложив руки за спину.

— Простите, это, конечно же, совершенно бестактно с моей стороны. Вы мне можете, конечно, не верить, но мною движет исключительно забота о её благополучии. Я уж в который раз пожалел, что позволил господину Караулову втянуть меня в сию сомнительную аферу. Мне известно, что его разыскивает полиция, и могу быть полезен в этих поисках, потому, как доподлинно знаю, куда он собирается направиться в самое ближайшее время, — выпалив всё это на одном дыхании, Тоцкий замер в ожидании ответа его сиятельства.

— Почему я должен вам верить? — развёл руками Бахметьев. — Помнится, вы однажды уже солгали мне, уверяя меня, что не знакомы с господином Карауловым.

— Я был не прав, — вздохнул Парфён Игнатьевич. — Нынче я раскаиваюсь в своих заблуждениях и хочу быть вам полезным.

— Верно, положение ваше и в самом деле отчаянное, коли вы решились предать того, кому служили верою и правдою столь долго, — задумчиво отозвался Георгий Алексеевич. — Однако, боюсь, времени выслушивать вас нынче у меня совершенно нет, я опаздываю на службу, — кинул многозначительный взгляд на часы, Бахметьев.

— Что ж, я понимаю. Хочу только сообщить, что Пётр Родионович намеревался отправиться в Покровское, ежели уже туда не уехал.

Бахметьев побледнел.

— Повторите, — внезапно севшим голосом, произнёс он.

— Я сказал, что Пётр Родионович собирался ехать в Покровское, — вскинул на графа удивлённый взгляд Тоцкий.

— Вера вчера уехала в Покровское, — потирая виски, взволнованно отозвался Георгий Алексеевич. — Оставайтесь здесь. Степан о вас позаботится. — Стёпка, мундир! — шагнул граф к дверям гостиной.

Спустя полчаса граф Бахметьев стремительно поднялся на второй этаж в здании Главного штаба и постучал в двери кабинета, который занимал он сам до назначения в Пятигорск.

— Entrez! — послышалось оттуда.

Распахнув двери, Георгий Алексеевич шагнул на порог.

— Константин Григорьевич, прошу простить моё вторжение, — обратился он к Вершинину.

— Я вас слушаю, поручик, — поднялся из-за стола штабс-капитан Вершинин.

Бахметьев чуть поморщился от того, что Вершинин не преминул уколоть его понижением в чине, но нынче было вовсе не до того, пришлось молча проглотить явную издёвку.

— Константин Григорьевич, боюсь, мне не к кому более обратиться с просьбой заменить меня нынче в приёмной начальника штаба.

Вершинину бросилась в глаза некоторая небрежность в одежде графа, небритые щеки. Видимо случилось что-то из ряда вон выходящее, коли Бахметьев, никогда не допускавший подобного, явился спозаранку в штаб, выглядя при том так, будто провёл весьма бурную ночь в увеселительном заведении.

— Могу я спросить, что за необходимость отлучиться? — невозмутимо поинтересовался Вершинин.

Бахметьев ответил тяжёлым взглядом исподлобья:

— Княгине Одинцовой угрожает смертельная опасность, — тихо заговорил он, — у меня есть основания полагать, что человек, который отправил на тот свет её супруга, нынче находится на пути в Покровское. Вера Николавна вчера уехала в усадьбу, — добавил он.

— Ступайте, Георгий Алексеевич. Я заменю вас, — кивнул Вершинин.

Проходя в свой кабинет через приёмную, граф Гейден кинул мимолётный взгляд на стол своего адъютанта, но вместо темноволосой головы поручика Бахметьева, разглядел золотистую шевелюру штабс-капитана Вершинина.

— Штабс-капитан, у вас, что же своей работы мало? — едва заслышав Гейдена, Вершинин подскочил со стула и вытянулся в струну.

— Ваше высокопревосходительство, поручику Бахметьеву нездоровится, — не моргнув глазом солгал он. — Потому вынужден его заменить согласно составленному расписанию.

— Что-то я не припомню, чтобы у нас поручиков штабс-капитаны меняли, — проворчал Гейден и, махнув рукой, прошёл в кабинет.

Константин перевёл дух, и опустился на стул. Кажется, буря миновала.

Глава 56

Проснувшись поутру и не обнаружив Тоцкого в гостиничных апартаментах, Пётр Родионович тотчас догадался, что ушлый адвокат поспешил избавиться от ставшего опасным партнёра. Опасаясь, что Парфён Игнатьевич вполне может вернуться с представителями власти, Караулов решил незамедлительно покинуть гостиницу. Собираясь, он не постеснялся обыскать вещи Тоцкого в надежде разжиться деньгами, но надобно отдать должное Парфёну Игнатьевичу, человеком он слыл весьма предусмотрительным, потому, перетряхивая его багаж, Пётр Родионович только зря терял драгоценное время. И всё же одна находка показалась ему весьма полезной в той непростой ситуации, в которой он оказался, а потому, не испытывая ни малейших угрызений совести, Караулов засунул найденный в вещах Тоцкого револьвер в карман сюртука. Удостоверившись, что пронырливый поверенный не оставил ни гроша, он торопливо покинул гостиничный номер и выбрался на улицу через чёрный ход для прислуги.

До Покровского было без малого двадцать вёрст. Пообещав ямщику двойную плату, Караулов забрался в сани. Снег серебристым шлейфом летел из-под полозьев, февральский морозец пощипывал лицо, весело гремели бубенцы под дугою упряжи, за городом ширился белый простор, сливаясь на горизонте с бесконечной синевой зимних небес. Любой другой пришёл бы в восторг от открывшейся панорамы, но Петру Родионовичу было не до красот зимнего утра, он лихорадочно пытался придумать, как заставить Майера поверить в подложное завещание.

Вот уже миновали село Покровское, и ямщик свернул на наезженную узкую дорожку в сторону усадьбы, а у Петра Родионовича так и не появилось ни одной дельной мысли. Выбежавший на звон бубенцов привратник узнал племянника покойной княгини и поспешил отворить ворота. Миновав длинную подъездную аллею, возница остановил сани у самого крыльца. Расплатившись с извозчиком, Караулов кряхтя и охая, выбрался с низкого сидения, поднялся на крыльцо и грохнул кулаком по высокой двустворчатой двери.

Встретивший его на пороге дворецкий застыл в немом изумлении, однако справившись с удивлением, впустил Караулова в переднюю.

— Не ждали мы вас, барин, — помогая снять шубу, затараторил он.

— Знамо, что не ждали, — зло огрызнулся Караулов. — Майер где?

— Так, господин-управляющий с утра в столицу подались по просьбе барыни, — вешая одежду на вешалку, отозвался дворецкий.

— Барыни? — обернулся к слуге Караулов. — Что ещё за барыня здесь объявилась?

— Так как же, — растерялся слуга, — княгиня вечор приехали, Вера Николавна, хозяйка-то нынешняя. Нежели не слыхали?

Пётр Родионович улыбнулся дворецкому и поспешил заверить того, что уж, конечно, княгиню-то он знает, они ведь, почитай, друзья с нею.

— Проводи меня, голубчик, до хозяйки своей, — обратился он к слуге, не дав тому возможности пойти, как положено с докладом.

Следуя за дворецким, Караулов дошёл до кабинета. Постучав, дворецкий приоткрыл двери намереваясь сообщить о приезде гостя, но Пётр Родионович оттолкнув пожилого слугу, сам ступил на порог.

— Ma chère cousine, — широко улыбнулся Караулов, закрывая за собой двери перед носом дворецкого, — несказанно рад застать вас здесь!

Вера поднялась из-за стола не в силах поверить, что Петру Родионовичу достало совести явиться в Покровское.

— Не могу сказать того же о себе, Пётр Родионович, — отозвалась она, не спуская с него настороженного взгляда.

— Полно, Вера Николавна, разве родне пристало таить обиды друг на друга? — шагнул в комнату Караулов.

— Обиды? — удивлённо приподнялись брови княгини. — Ежели вы считаете, что я на вас обижена, то смею вас заверить, вы глубоко заблуждаетесь. Мои чувства к вам куда глубже и сильнее.

— Будьте же благоразумны, ваше сиятельство, — ухмыльнулся Караулов. — Майера нет в поместье, и мне о том доподлинно известно. На вашем месте я бы не стал делать столь громких заявлений. Я не отниму у вас много времени. Поиздержался, знаете ли, гоняясь за вами из Пятигорска в Петербург.

— Мне вам посочувствовать? — пылая негодованием, осведомилась Вера.

— Увольте. Ваше сочувствие мне ни к чему, а вот от денег не откажусь.

— А ежели я не дам вам денег? — тихо спросила Вера. — Вот возьму и пошлю сейчас за урядником.

— Никуда вы никого не пошлёте, милейшая Вера Николавна, — устало вздохнул Караулов и без приглашения уселся в кресло у стола. — И денег мне дадите, поскольку деваться вам некуда, — извлёк он из кармана сюртука револьвер.

Щёлкнул курок, Вера отшатнулась от Караулова, но тот, проявив неожиданную прыть для такого довольно грузного человека, в два шага настиг её и ухватил за руку.

— Не дурите, ma cherie, — покачал он головой. — Неужели вам жизнь не дорога?

— Сколько вам нужно? — побледнела Вера.

— Всё, что у вас есть в наличии, драгоценности я тоже возьму, — не выпуская её руки, ответил Караулов.

— Никогда не думала, что вы до банального грабежа опуститесь, — брезгливо глянув на его пальцы, сжимающие её запястье, ответила Верочка.

— Жизнь, знаете ли, весьма богата на сюрпризы, как приятные, так и не очень, — философски заметил Пётр Родионович.

— Пустите! — попыталась вырвать свою кисть из его хватки Верочка, — должна же я сейф открыть.

— Всегда знал, что вы женщина благоразумная, Вера Николавна, но я пойду с вами.

— Эх! Ваше сиятельство, — почесал в затылке кучер Бахметьевых, — говорил я, сани надобно было брать. Вон, как увязли! Самим не выбраться, — обозревая застрявший в снежном плену экипаж, сетовал возница.

— До Покровского далеко ещё? — спрыгнул с подножки прямо в рыхлый снег Георгий.

— Напрямки через рощу с две версты будет, да только снегу там по пояс, — приложив руку козырьком ко лбу, отозвался возница, обозревая темнеющую вдалеке рощицу.

— Ступай в деревню за людьми, я пешком пойду, — запахнув плотнее шинель, шагнул в снежное поле Бахметьев.

— Ваше сиятельство, Георгий Алексеевич, — попытался его остановить кучер, но граф отмахнулся от него и зашагал, увязая в снегу, к роще.

Снег быстро набился в сапоги. Идти было тяжело. Несмотря на приличный морозец, Георгий ощущал, как взмокла рубаха под толстым сукном мундира. Тяжелое дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Вот и роща. Ухватившись за тонкий ствол берёзы, Бахметьев на мгновение прислонился к ней лбом, дабы перевести дух. Лёгкие горели огнём. «Ещё немного», — уговаривал он сам себя, всматриваясь в редкий лесок, за которым темнел парк, окружавший усадьбу в Покровском. Ноги в сапогах давно промокли и замёрзли. Оттолкнувшись от тонкого ствола, он продолжил путь. «Что такое две версты, когда счёт на мгновения идёт?» — подгонял он сам себя. Вскоре послышался лай собак на псарне, стало быть, зашёл он с обратной стороны. Обходить всю усадьбу не было никакого желания. Обозревая высокий забор из беленого кирпича, Георгий искал место, где можно было зацепиться, дабы перебраться через него. Заметив разрушенную кладку, Бахметьев поставил носок сапога в небольшое углубление и с трудом дотянулся до верха. Коли бы не высокий рост, затея сия была бы совершенно невозможна. Подтянувшись на руках, граф уселся наверху. «Почти полторы сажени (около трёх метров), — вздохнул он. — Одна надежда, что сугроб смягчит падение. Спрыгнув, Бахметьев сдавленно чертыхнулся, под снегом оказался довольно большой каменный валун, о который он весьма ощутимо приложился локтем.

Поднявшись на ноги, Георгий Алексеевич зашагал к дому. Аллеи в парке были расчищены. Снег скрипел под торопливой поступью. Завидев его, наперерез бросился кто-то из прислуги, но разглядев господина офицера, мужик замер в нерешительности.

— Ваше благородие, вы как здесь? — недоумённо поинтересовался он.

— Через забор, — хмуро бросил Бахметьев. — Никто сегодня в усадьбу не приезжал?

— Токмо племянник княгини покойной, — ошеломлённый таким ответом, отозвался мужик.

— Давно? — остановился Георгий.

— Часа два как, — не спуская с графа внимательного взгляда, ответил слуга. — Георгий Алексеевич, вы? — наконец признал он барина из соседнего имения.

— Я, — вздохнул Бахметьев, — где чёрный ход будет?

— Да туточки, за конюшней. А вам зачем? — прищурился мужик.

— Много вопросов задаёшь, — раздраженно отозвался Георгий. — Караулова вся полиция Петербурга ищет. По его приказу князя Одинцова отравили, — счёл нужным пояснить он, опасаясь, что слуга станет чинить ему препятствия.

— Так я вас провожу, — засеменил впереди слуга, указывая дорогу.

Ушибленный локоть нестерпимо ныл, Бахметьев пошевелил пальцами. Кажется, перелома не было. Войдя в дом, граф вопросительно посмотрел на своего провожатого. Тот прислушался. Сонную тишину дома почти ничто не нарушало. Георгию показалось, что он слышит голоса, откуда-то из южного крыла.

— Что там? — шепотом спросил он, махнув рукой в том направлении.

— Кабинет, — так же тихо ответил слуга, невольно проникшись таинственностью обстановки.

— Подержи-ка, — снял шинель Бахметьев и, стараясь ступать неслышно, направился на голоса.

Чем ближе он подходил, тем сильнее стучало сердце в груди. Вне всякого сомнения, он слышал разговор Веры и Караулова. Громкое «Пустите!» заставило его ускорить шаг. Навстречу графу устремился дворецкий с явным намерением его остановить.

— Нельзя! Нельзя! — громко зашептал он. — Там барыня с барином разговаривают.

— Пшёл вон! — оттолкнул его с дороги Георгий и рванул на себя дверь кабинета.

Оба и Вера, и Караулов обернулись на звук открывшейся двери.

— Юра! — рванулась она к нему, но Пётр Родионович цепко держал её за руку.

— Ах! Ваше сиятельство, — издевательски улыбнулся Караулов. — Не могу сказать, что рад вашей компании. — Только умоляю, без глупостей, — приставил он дуло револьвера к виску Веры. — Ещё один шаг, и я выстрелю. Всё одно, мне терять уже нечего.

— Думаете, далеко уйдёте? — стараясь сохранять хладнокровие, осведомился Бахметьев.

— Я, конечно, не такой большой знаток оружия, как вы, ваше сиятельство, но, тем не менее, знаю, что в револьвере шесть зарядов. На вашу долю тоже хватит, — прижимая к себе княгиню, ответил Караулов. — Стойте там, где стоите, я всего лишь заберу то, что мне нужно и уйду. Ну же, Вера Николавна, голубушка, где ключи от сейфа? — поинтересовался Пётр Родионович.

— В столе, — тихо отозвалась Верочка.

— Доставайте, — подтолкнул её к столу Караулов, продолжая удерживать на мушке.

Вера шагнула к столу, выдвинула верхний ящик и достала ключи.

— Ну, что же вы медлите? — подгонял её Караулов.

— Сейф там, за портретом, — протянула ему ключи Верочка, указывая на дальнюю стену.

— Я знаю о том, — усмехнулся Пётр Родионович. — Только открывать его вы сами будете.

Вера направилась к портрету. Взгляд Караулова заметался между княгиней и Бахметьевым. Жадность пересилила осторожность и, он, полагая, что граф, не имея при себе оружия, ему не опасен, шагнул следом за Верой.

Улучив момент, Георгий рванулся вперёд и ударил Караулова по руке, сжимавшей револьвер. Но, видимо удар оказался недостаточно силён, и Петру Родионовичу удалось удержать оружие в руках. Грохнул выстрел. Толчок в грудь, и следом жгучая боль. Выронив ключи, Верочка, не раздумывая схватила со стола увесистую бронзовую чернильницу и обрушила её на голову Караулова. Пётр Родионович сдавленно охнул и схватился за ушибленный затылок. Того мгновения Георгию вполне хватило, чтобы всё же выбить пистолет из руки Караулова, а после он, едва не теряя сознание, осел на пол.

На грохот выстрела сбежалась прислуга. Лакей и конюх, что привёл Бахметьева в дом, повалили Караулова на пол и, выкрутив тому руки за спину, связали их его же галстуком.

— Пусть пошлют за урядником, — привалился спиной к письменному столу Бахметьев.

— Юра, — опустилась подле него Вера. — Бог мой, сколько крови! — кинулась она расстёгивать мундир. — За доктором! Скорее! — дёрнула она за руку застывшего подле неё лакея. — Этого в чулане заприте! — кинула она ненавидящий взгляд на лежащего на полу Караулова.

До приезда урядника Петра Родионовича заперли в чулане под лестницей. Потерявшего сознание Бахметьева перенесли в спальню княгини. Стараясь остановить кровотечение до появления врача, Вера, роняя слёзы, зажимала рану полотенцем, ощущая, как удары сердца становятся всё слабее и слабее под её ладонью.

В Покровском имелся земский врач. Именно туда из усадьбы отправился лакей. Доктором оказался молодой человек лет двадцати пяти. Увидев на залитых кровью простынях аристократа с простреленной грудью, он явно испугался.

— Ну, что же вы стоите?! Сделайте же что-нибудь! — уставилась на него заплаканными глазами хозяйка имения.

— Я, право, не знаю, madame, что могу сделать, — нервно сжимая в руках ручку докторского саквояжа, пролепетал сей представитель медицины.

Вера глубоко вздохнула, пытаясь унять собственный страх и волнение, дабы не дать себе сорваться на крик и не напугать ещё больше бестолкового мальчишку перед ней.

— Пулевое ранение, — стараясь говорить ровным тоном, произнесла она. — Для начала надобно пулю извлечь. У вас инструменты имеются?

— Да, конечно, — поставил на стол саквояж, доктор.

— Принеси горячей воды, — обернулась она к замершей у дверей горничной. — Я могу вам помочь? — перевела она взгляд на доктора.

Казалось, тот уже справился с волнением и взял себя в руки.

— Не уходите далеко, — с жалостью посмотрел он на молодую женщину. — Может быть, понадобитесь.

Верочка отошла к окну и, скрестив руки на груди, уставилась в заснеженный парк за стеклом. Она вся обратилась в слух, улавливая каждый шорох со стороны кровати, но притом страшась обернуться.

— Вы не могли бы подержать лампу? — услышала она робкую просьбу доктора, — здесь слишком темно.

Княгиня зажгла керосиновую лампу и шагнула к постели. Закусив до крови губу, она смотрела, как неопытный земский врач пытается извлечь пулю. Пот выступил крупными каплями на лбу у молодого человека, руки ощутимо дрожали. «Господи! Да он же кровью истечёт, пока этот идиот возиться будет!» — в сердцах думала она, но вслух не произнесла ни слова. Лишь молча промокнула чело доктора платком, заработав благодарный взгляд.

— Я её нашёл! — ликующим шёпотом сообщил доктор, осторожно вынимая пинцетом пулю из раны.

Ресницы Бахметьева дрогнули и тёмные глаза распахнулись.

— Чёрт! Больно-то как, — прошептал он.

— Тише, ваше сиятельство, тише. Вам нельзя говорить. Сейчас я вас перевяжу.

Георгий откинулся на подушку:

— Мне в Петербург вернуться надобно, — со стоном выдавил он.

— Исключено, — возразил доктор. — Вам нельзя перемещаться.

В коридоре загрохотали чьи-то тяжёлые шаги, за дверью послышались громкие голоса. Поманив к себе горничную, княгиня отдала ей лампу, а сама поспешила выйти навстречу полиции.

— Госпожа княгиня, — склонился голову в лёгком поклоне урядник, — мне сказали, что в вашем доме стреляли.

Глаза полицейского задержались на перепачканных кровью тонких пальцах её сиятельства.

— Стреляли в графа Бахметьева, — отозвалась Вера.

— Кто стрелял? — осведомился урядник.

— Мой кузен, его в чулане заперли, — спокойно ответила Вера. — Идёмте, я вас провожу. Забыла сказать вам, его вся полиция Петербурга разыскивает, так что готовьтесь получить повышение по службе.

— А оружие, из которого стреляли? — поинтересовался урядник, воодушевлённый такой перспективой.

— Видимо, в кабинете осталось. Это по пути, — обернулась к нему Верочка.

— А что же граф? Жив?

— Доктор уже заканчивает перевязку, — судорожно вздохнула княгиня. — Надеюсь, его жизни ничто не угрожает.

Упирающегося Караулова вытащили из чулана двое полицейский стражников и препроводили в стоящий перед крыльцом служебный экипаж, представлявший собой довольно древнюю колымагу.

— Могу я увидеть господина графа? — проводив глазами изрыгающего проклятья арестанта, вновь спросил урядник.

Вера молча прошла к лестнице, сделав полицейскому знак следовать за ней.

За то время, пока Караулова сдали на руки полиции, земский доктор, чрезвычайно довольный собой, сумел окончить перевязку и помог своему пациенту, сесть, подложив тому под спину, все подушки, что нашёл в широкой постели. Горничная собрала окровавленные полотенца, простыни и одеяло, и о ранении напоминала только пропитавшаяся кровью повязка на груди его сиятельства.

— Ваше сиятельство, — расшаркался на пороге урядник, — позвольте полюбопытствовать, что заставило господина Караулова стрелять в вас?

— Господин Караулов собирался застрелить княгиню, — тихо отозвался Бахметьев, — а я ему помешал.

— Как вы себя чувствуете, — смутился полицейский, осознав, что, видимо, графу каждое слово даётся с неимоверным трудом.

— Скверно, — скривила губы Георгия ухмылка. — Ежели у вас все вопросы…

— Да, конечно. Поправляйтесь, — попятился к двери урядник.

Едва за ним закрылась дверь, Вера устремилась к раненному.

— Господи! Юра, я всем одни беды приношу, — присела она на кровать, не решаясь прикоснуться к нему.

— Ну, что ты, — переплёл её пальцы со своими Георгий. — Никогда бы себе не простил, коли бы не поспел.

Глава 57

Вечером, убедившись, что Георгий забылся тяжёлым болезненным сном, навеянным лауданумом, Вера спустилась в кабинет. Прислуга уже успела замыть пятна крови на паркете, и только потемневший край светлого обюсонского ковра напоминал о том, что произошло здесь сегодня. Устроившись за столом, Вера со вздохом подвинула к себе чернильницу, что решила исход дела. Обмакнув перо, она задумалась. Какими словами написать матери, что её единственный сын тяжело ранен, спасая жизнь недостойной, по мнению Лидии Илларионовны, женщины.

Тщательно подбирая слова, madame Одинцова просила графиню Бахметьеву, как можно скорее прибыть в Покровское и привезти с собой хорошего доктора. Молодой земский врач, хоть и справился со своими обязанностями, но доверия у Веры не вызвал. Окончив писать, княгиня отодвинула послание и, откинувшись на спинку кресла, невидящим взглядом уставилась на пламя огня в камине. Февральский ветер жалобно стенал в трубе, пламя то притухало, то вновь взметалось вверх, подхваченное его сильными порывами.

Караулов арестован, Тоцкий даст показания, казалось бы, ситуация, из которой не было выхода, разрешилась для неё самым благоприятным образом. «Но какой ценой!» — не удержалась Вера от тяжёлого вздоха. Отчего судьба её столь злосчастна? Отчего она приносит смерть, тем кто, так или иначе, связан с ней? Как жить с таким грузом на душе? Она холодела при мысли, что угодила бы пуля всего двумя дюймами ниже, и не было бы сейчас ни её, ни Георгия.

Вернувшись в свою спальню, княгиня коснулась прохладной ладонью пылающего лба Бахметьева. Началась лихорадка. Случилось то, чего она так боялась. Вспомнился госпиталь в Пятигорске, сердце сжималось от дурного предчувствия. Зачем ей жить, коли его не станет? Дитя шевельнулось в утробе, напомнив о том, что не весь смысл жизни потерян, что есть то, ради чего стоит, стиснув зубы, и далее отсчитывать день за днём.

Сменив дремавшую у постели графа горничную, Вера раскрыла Библию и погрузилась в чтение, пытаясь в строках Святого писания найти ответы на свои вопросы. Буквы поплыли перед глазами, отяжелевшие веки закрылись, и она провалилась в беспокойный, наполненный бессвязными видениями сон, сидя в кресле.

К вечеру следующего дня в Покровское пожаловали гости. Графиня Бахметьева, не проронив ни слова приветствия, прошла в комнату мимо хозяйки поместья, одарив молодую вдову взглядом полным презрения. Склонившись над кроватью, madame Бахметьева откинула взмокшие пряди со лба сына и прикоснулась губами к пылающему челу.

— Юрочка, мальчик мой, — тихо всхлипнула она, комкая в руке белоснежный платок.

— Maman? — открыл затуманенные лихорадкой глаза Георгий. — Где Вера? — попытался подняться он, но со стоном рухнул обратно на подушку.

Повязка на груди сбилась, и вновь открылось кровотечение.

— Ваше сиятельство, — вздохнул за спиной графини пожилой доктор, тот самый, с которым Вере уже довелось свести знакомство, — позвольте мне взглянуть?

Семейный врач Бахметьевых довольно ловко наложил бинты, что-то тихо приговаривая и успокаивая своего пациента до тех пор, пока тот вновь не впал в беспамятство.

Лидия Илларионовна отступила, уставившись на Верочку ненавидящим взглядом.

— Жаль, что вы не умерли тогда, — прошипела она, вспомнив затяжную болезнь гувернантки, из-за которой та вынуждена была оставаться в Бахметьево, а ей, графине, пришлось мириться с присутствием в усадьбе падшей женщины.

— Лиди, побойся Бога, — вступил в комнату Дашков, наблюдавший за madame Бахметьевой от порога.

Вера поёжилась под тяжёлым взглядом князя. Казалось, синие глаза его сиятельства пронзали её насквозь.

— Как всё случилось? — обратился он с вопросом к madame Одинцовой.

Верочка сглотнула ком в горле. Язык отказывался повиноваться.

— Простите, — откашлялась она. — Я не думала, что Георгий Алексеевич приедет сюда. Его не должно было здесь быть. Мой кузен попытался меня ограбить, а может и убить, но Жорж ему помешал.

— И сам нарвался на пулю, — вздохнул Дашков. — Вы, madame — во истину причина всех его несчастий, — укоризненно покачал он головой.

Вера впервые видела всемогущего Дашкова и сразу оробела в его присутствии. Она ни слова не сказала в свою защиту. Да и что было говорить, коли князь кругом прав.

— Ну что там, Павел Егорович? — поинтересовался он, когда доктор закончил осмотр.

— Рана жизни Георгия Алексеевича не угрожает, но вот лихорадка… — протёр очки эскулап.

— Его можно перевезти? — продолжил расспросы Дашков.

Вместо ответа Павел Егорович утвердительно кивнул.

— Лидия Илларионовна, голубушка, я распоряжусь, чтобы экипаж подготовили, — не глядя на белую словно мел княгиню Одинцову, вышел из спальни Алексей Николаевич.

— Вы забираете его? — чуть слышно спросила Вера.

Графиня едва сдерживалась. Бледные губы дрожали, глаза покраснели от пролитых слёз:

— Вы ждали, что я оставлю его здесь, с вами? Полно! Не настолько же вы глупы, в самом деле! Его увлечение вами переходит всякие границы и едва не стоило ему жизни. Надеюсь, он одумается и примет верное решение, когда поправится, а вы не смейте появляться в Бахметьево. Он мой единственный сын, — тихо продолжила она, — и я не позволю ему загубить свою жизнь ради какой-то потаскухи, что выбралась из грязи в князи.

— У нас будет ребёнок, — робко попыталась возразить Вера.

— Ни первый и ни последний ублюдок в роду Бахметьевых, — фыркнула графиня. — Мужчины все таковы. Вы думаете, их заботят внебрачные дети? Уверяю, вы ошибаетесь. Он мой единственный сын, — повторила графиня, — но у Жоржа есть брат и сестра, единокровные, но не равные. Ни вы первая, ни вы последняя в веренице его увлечений. Рассчитываете стать графиней? Напрасно! Он никогда не женится на вас.

Каждое полное яда слово матери Георгия жалило в самое сердце.

— Мы собирались уехать за границу, — чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза, прошептала Вера, бросив отчаянный взгляд в сторону широкой кровати, где разметался на подушках тот, о ком шла речь.

— Разве он впервые солгал вам? — позволила себе чуть заметную усмешку Лидия Илларионовна. — Как же вы наивны. Мужчины часто лгут, чтобы получить желаемое. Чтобы жить за границей, нужны немалые средства. Они есть у Жоржа, но почти все вложены в дело. Ежели бы он действительно собирался уехать с вами, ему пришлось бы расторгнуть ни одно выгодное соглашение. Он не сделал того. Он притащил вас в Петербург себе на потеху, до тех пока вы не наскучите ему.

— Вы лжёте, — побледнела Вера.

Графиня пожала изящными плечиками и с жалостью взглянула на свою собеседницу, как смотрят на глупое неразумное дитя.

— Спросите его о том, когда истечёт срок вашего траура по усопшему супругу, ежели он ещё вспомнит о вас к тому времени, — отозвалась она.

Вера только открыла рот, чтобы сказать графине, что всё совершенно не так, как в спальню вернулся князь Дашков вместе с кучером Бахметьевых. Георгия завернули в одеяло и вынесли из комнаты. Вера, спотыкаясь на каждом шагу, последовала за ними, но Лидия Илларионовна заступила ей дорогу в дверях спальни.

— Чтобы духу вашего не было в Бахметьево! Я не посмотрю на ваше положение и велю вышвырнуть вас вон, коли вы там покажетесь, — чеканя каждое слово, произнесла она.

Вера проводила глазами madame Бахметьеву и метнулась к окну. Кучер вместе с князем Дашковым аккуратно погрузили Георгия в экипаж, следом в карету забралась графиня, поддерживаемая под локоток Алексеем Николаевичем. Словно ощутив на себе чей-то взгляд, князь поднял голову. Не отрывая взгляда от бледного лица молодой женщины в окне второго этажа, Дашков сел в экипаж и, дождавшись, когда возница уберёт подножку, демонстративно захлопнул дверцу, словно отрезая Веру от Георгия, от того круга, к которому принадлежал его крестник.

Верочка без сил опустилась на кушетку и, закрыв лицо ладонями, несколько раз всхлипнула. В дверях застыла горничная Дуняша. Когда-то она прислуживала бабке нынешней хозяйки и хорошо помнила тот день, когда сама же сыграла столь злосчастную роль в жизни молодой женщины.

— Ваше сиятельство, — наконец, решилась она, — вам отдохнуть надобно. А то не ровен час, сами в постель сляжете.

Вера обернулась, поднялась с кушетки и окинула комнату быстрым взглядом:

— Прибери здесь всё, — велела она.

Взгляд остановился на простреленном мундире, оставшемся сиротливо висеть на стуле. Погладив золотой погон кончиками пальцев, Вера решительно сняла его со спинки стула и протянула Дуняше:

— Это пусть в Бахметьево отвезут.

«Только так! Чтобы даже воспоминания не осталось!» — проводила она глазами горничную. Права Лидия Илларионовна. Что хорошего она принесла Георгию? Карьера, репутация, да и сама жизнь — всё к чертям! И лишь она одна во всём виновата!

На следующий день в Покровское явился Турмалинов. Следователю понадобилось записать свидетельские показания княгини, но пощадив молодую женщину, он не стал вызывать её на допрос в столицу, а сам приехал в имение.

Аркадия Петровича проводили в кабинет и оставили там дожидаться хозяйку усадьбы. Оставшись один, Турмалинов, разглядев на кромке ковра бурые пятна, опустился на колени, всматриваясь в них. Увлёкшись своим занятием, он даже не заметил, когда madame Одинцова ступила на порог.

— Аркадий Петрович, — кашлянула Вера, стремясь привлечь его внимание.

— Ох, простите, Вера Николавна, — поднялся с колен Турмалинов и отряхнул брюки. — Я вас надолго не задержу.

— Вы по поводу Караулова? — жестом предлагая присесть, поинтересовалась Вера.

Аркадий Петрович утвердительно кивнул. Взгляд Веры невольно задержался на испачканном кровью ковре. Княгиня побледнела, от Турмалинова не укрылось, как задрожали её тонкие пальцы, и она, дабы унять волнение, переплела их между собой.

— Спрашивайте, — присела в кресло madame Одинцова, стараясь более не смотреть в ту сторону.

— Я понимаю, что вам, конечно же, тяжело вспоминать, — заговорил Турмалинов, — но мне просто необходимо, чтобы вы припомнили всё в мельчайших подробностях.

— Я постараюсь, — вздохнула Вера. — Пётр Родионович приехал где-то в час пополудни и пришёл в этот самый кабинет.

— Вы уже были здесь? — уточнил Турмалинов.

— Совершенно верно, — кивнула княгиня. — Он, угрожая мне оружием, уж не знаю, где он его взял, требовал денег. Потом появился Жорж, о, простите, граф Бахметьев.

Вера прикрыла глаза, восстанавливая в памяти картину того дня.

— Я достала ключи от сейфа из ящика стола, протянула их Караулову, но он велел мне самой открыть сейф. Георгий Алексеевич попытался забрать у него пистолет, а потом выстрел… Простите, — поднесла она платок к глазам, — дальше всё как в тумане. Помню только, что ударила его по голове вот этой чернильницей, — кивнула она стол.

Турмалинов что-то быстро писал в записной книжке и оторвался от своего занятия, когда княгиня умолкла.

— Револьвер Пётр Родионович украл у своего поверенного господина Тоцкого. Парфён Игнатьевич уже дал показания. Совсем забыл! — улыбнулся Аркадий Петрович. — Я документы вам привёз, — полез он в свой портфель. — Вера Николавна, я, помнится, давал вам слово, что история вашего происхождения останется тайной, — протянул он княгине конверт с бумагами, — но боюсь, тогда весьма сложно буде доказать причастность господина Караулова к убийству вашего отца князя Уварова.

— Мне хотелось бы избежать огласки, — подавила тяжёлый вздох Верочка.

— Мне жаль вас огорчать, но вряд ли удастся её избежать. Дело господина Караулова будет рассматривать суд присяжных, а это публичный процесс. К тому же господин Тоцкий дал показания. Даже если Пётр Родионович будет отрицать свою вину, показаний его поверенного будет вполне довольно, чтобы вынести обвинительный приговор. Вам тоже придётся давать показания в суде. Я не желаю вас пугать, только лишь предупредить.

Вера опустила голову, соглашаясь с его словами.

— Скажите, Вера Николавна, — смутился Турмалинов, — а с Георгием Алексеевичем я смогу побеседовать?

— Для того вам придётся проехать в Бахметьево, — отозвалась Верочка. — Только боюсь, граф мало чем будет вам полезен нынче. Ранение тяжёлое…

— И всё же я съезжу. Вы ничего не желали бы передать его сиятельству? — осведомился Турмалинов. — Может записку?

— Нет, благодарю, ничего, — поднялась с кресла Верочка.

— Я сообщу вам о том, когда будут назначены слушанья, — прощаясь, откланялся Турмалинов.

После отъезда следователя дни потянулись однообразно и мучительно медленно. Вера и не надеялась, что графиня Бахметьева сжалится над ней и пришлёт ей весточку о состоянии Георгия. И эта безвестность сводила с ума. Она никуда не выезжала, не принимала у себя с визитами, её положение вдовы служило ей весьма надёжной защитой от досужего любопытства соседей. Раз она решилась написать сама, но, как и стоило того ожидать, Лидия Илларионовна на её письмо не ответила.

Заканчивался февраль, готовились встречать масленицу, но в Покровском было тихо. Чувствуя мрачное настроение хозяйки имения, и дворня притихла.

— Как в склепе, ей Богу! — жаловалась дворецкому Дуняша.

— При Елизавете Петровне и то веселее было, — согласился тот.

— Ходит вся в чёрном, как монашка, молчит, не ест ничего, скоро так тень от неё останется. Того и гляди вслед за бабкой отправится, — шептала Дуня.

— Типун тебе на язык, девка! — в сердцах отозвался дворецкий и застыл под пристальным взглядом молодой княгини.

Ни горничная, ни дворецкий не заметили её. Когда подошла? Что слышала? Стушевавшись, прислуга занялась своими делами, а Верочка решила наведаться в храм в Покровское. Может, людская молва, что ей подскажет.

На Прощённое Воскресенье в храме в Покровском яблоку негде было упасть. Вера, стараясь не привлекать к себе внимания, стояла в стороне от общей массы прихожан. Собралось мелкопоместное дворянство, мещане, ближе к входу толпился рабочий и крестьянский люд. Храм в селе Покровском был одним из самых больших в округе, но всё же Вера удивилась, заметив у самого аналоя графиню Бахметьеву. Лидия Илларионовна стояла прямая, как натянутая струна. Вторя словам молитвы, вслед за святым отцом, графиня осеняла себя крестным знамением и клала поклоны, не глядя по сторонам. Георгия не было рядом с матерью. Сердце Верочки тревожно сжалось. Дождавшись окончания службы, она, презрев свои страхи и обиды, поспешила догнать madame Бахметьеву.

— Лидия Илларионовна, — приложив руку к груди, дабы унять сердце, что так и норовило выпрыгнуть от быстрой ходьбы, — остановила она графиню. — Простите мне мою дерзость. Всего одно слово! — умоляюще глянула на неё Вера.

— Я вас слушаю, — холодно отозвалась madame Бахметьева.

— Георгий Алексеевич… С ним всё хорошо?

— Нет! — коротко бросила графиня и, повернувшись спиной, зашагала к экипажу.

Ноги подкосились, и не подхвати Верочку её кучер, так бы и осела на подтаявший утоптанный множеством ног снег.

Лидия Илларионовна кипела от негодования всю дорогу до Бахметьева. «Как ещё спрашивать осмелилась?!» Почти три седмицы Жорж метался между жизнью и смертью. Лихорадка подкосила его силы, и только в последние дни он начал вставать с постели.

Сына madame Бахметьева застала в его кабинете. Войдя без стука, Лидия Илларионовна забрала из его руки сигарету и затушила в пепельнице.

— Юра! Ты с ума сошёл! У тебя лёгкое прострелено, а ты куришь! — попеняла она ему.

— Оставьте, maman, — вяло отмахнулся он. — Не лишайте меня последних радостей в жизни.

Глаза Лидии Илларионовны остановились на початой бутылке с бренди. Сердито фыркнув, графиня дотянулась до колокольчика и, дождавшись лакея, отдала тому бутылку, наказав более барину спиртного не приносить.

— Ни записки, ни строчки, ни словечка, — скривился Георгий, поднимаясь с кресла.

— Нежели думал, она у твоей постели сидеть будет? — сложила руки на груди Лидия Илларионовна. — Был бы нужен, уже бы приехала!

— Полно, маменька. Без вас тошно, — вышел он из комнаты, хлопнув дверью.

Глава 58

«Maman была права, — прислонился спиной к стене Георгий, — табак и бренди явно были лишними». Всего один глоток и прикуренная сигарета, как тотчас ослабели колени, липкая испарина выступила на лбу, и стены поплыли перед затуманенным взором. Бахметьев, держась за стену одной рукой, добрался до своей спальни и медленно опустился на кровать, каждое неосторожное движение мгновенно отзывалось острой болью в груди.

Но боль телесная была ничтожна по сравнению с тем, что творилось в душе. Последние слова матери безжалостно ударили в самое сердце. Надеялся ли он увидеть Веру у своей постели? Безусловно! Ждал, каждое мгновение, когда лихорадка отступала, и сознание возвращалось к нему. Но не её светлые локоны и голубые глаза он замечал, не её руку сжимал в своей ладони. Всякий раз, приходя в себя, он видел полный тревоги взгляд матери, её осунувшиеся черты, скорбно поджатые губы.

А вчера, когда спросил о ней, Лидия Илларионовна сначала отвернулась к окну, утирая слёзы в уголках глаз, а после заговорила:

— Юрочка, сам посуди, три седмицы минуло — ни единого визита, ни одного письма. Вон, только это и привезли, — махнула она рукой куда-то в сторону.

Приподнявшись на локте, Бахметьев разглядел собственный мундир с дыркой от пули, что висел на спинке стула.

— Не верю! — выдохнул он, падая на подушку.

— Чему не веришь? Что не нужен стал? Полно, Юра, ты свою роль сыграл, ныне она свободная и богатая вдова.

— Ребёнок. У неё будет ребёнок от меня, — возразил он.

— Мне жаль то говорить тебе, но пойми, и здесь тебя лишь использовали. Одинцов ведь стар и немощен был, а для того чтобы наследство удержать, наследник нужен. Так что тут все способы хороши, дабы милые родичи не наложили руку на то, что таким трудом и интригами досталось.

Не то, чтобы поверил, но зерна сомнения упали на благодатную почву. Ведь и в самом деле не приехала, не написала.

Тихий стук в двери отвлёк его от печальных размышлений.

— Кого там черти принесли? — привстал с постели Георгий.

— Барин, — осмелился приоткрыть двери лакей, — там из полиции приехали, вами интересуются.

Ступив на порог гостиной, Георгий Алексеевич не без удивления обнаружил в комнате Турмалинова, разглядывающего семейный портрет Бахметьевых.

— Георгий Алексеевич, — протянул ему руку Аркадий Петрович, — как ваше самочувствие?

— Бывало лучше, — усмехнулся Бахметьев, жестом предложив присесть.

— Я вас не задержу. Княгиня уже дала показания относительно стрельбы в её усадьбе. Я приезжал ранее, но мне сказали, что вам нездоровилось.

— Давно вы в Покровском были? — поинтересовался Георгий.

— Пару седмиц прошло, — ответил Турмалинов.

Достав из портфеля блокнот, пристав по следственным делам приготовился записывать показания графа. Бахметьев повторил слово в слово всё то, что ранее ему рассказала княгиня Одинцова. От себя добавил лишь, что о визите Караулова в Покровское узнал от Тоцкого тем же утром. Турмалинов уже готов был распрощаться, когда граф остановил его:

— Аркадий Петрович, — смутившись, Георгий Алексеевич отвёл взгляд, но всё же решился продолжить, — Вера Николавна вам ничего не говорила… — так и не смог произнести он фразу до конца.

По напряжённому взгляду, по дрогнувшему голосу Турмалинов догадался, о чём желал, но не решался его спросить граф Бахметьев.

— Я спрашивал Веру Николавну, не желает ли она передать что-нибудь для вас, но княгиня ответила, что такой необходимости нет, — тихо отозвался Аркадий Петрович.

— Благодарю, — ровным тоном ответил Бахметьев и пожал протянутую на прощание руку.

Ежели у него и имелись какие-то сомнения относительно искренности своей матушки, то ныне они отпали, ведь у Турмалинова не было причин лгать ему.

Наутро следующего дня Георгий спустился в столовую к завтраку гладковыбритым и с безукоризненно повязанным на шее галстуком.

— Жорж, ты никак собрался куда-то? — поинтересовалась во время трапезы графиня.

— В Покровское, — поднял голову от тарелки Бахметьев.

Лидия Илларионовна аккуратно положила вилку, промокнула губы салфеткой и, демонстративно поднявшись из-за стола, удалилась из столовой.

Георгий даже глазом не моргнул в ответ на подобный знак недовольства и окончив завтрак, жестом подозвал лакея, велев тому передать на конюшню, чтобы подготовили экипаж.

Поднявшись к себе в будуар, madame Бахметьева присела к дамскому бюро. Положив перед собой чистый лист бумаги, Лидия Илларионовна принялась торопливо писать.

«Я пишу к Вам, взывая к Вашему разуму. Ежели моему сыну не достаёт такового, то хоть Вы будьте благоразумны. До знакомства с Вами он был совершенно другим человеком, ему открывались весьма достойные перспективы, но связь с Вами лишила его всего. Его карьера, его жизнь — всё это на Вашей совести. Оставаясь с Вами, он сделается изгнанником, изгоем в обществе. Ответьте себе, разве того Вы желали бы ему? Вы сами вскоре станете матерью. Разве Вы пожелали бы подобной судьбы своему дитя? Заклинаю Вас, откажитесь от него пока не поздно».

Окончив, она торопливо свернула письмо и позвонила в колокольчик. На порог будуара ступила Дарья.

— Отнеси Илье, — протянула она конверт горничной. — Пусть в Покровское свезёт. Да побыстрее. Конюху скажи, пусть, что хочет делает, но выезд на час задержит.

Дарья присела в книксене и поспешила исполнить поручение графини.

Георгий уже битый час расхаживал из угла в угол по кабинету, а экипаж так и не подали. По словам лакея, вернувшегося с конюшни, колесо экипажа соскочило с оси, и ныне его пытались приладить на место. Бахметьев даже подумывал о том, чтобы поехать верхом, но ноющая боль в ране, заставила его отказаться от подобного намерения. Наконец, дверь в кабинет приоткрылась, и лакей доложил, что карета подана.

Случившаяся накануне оттепель привела дороги в совершенно негодное состояние. Экипаж то и дело увязал в глубоких колеях, двигаясь столь медленно, что Георгий уже не раз подумал о том, что пешком дошёл бы быстрее. Обыкновенно дорога от Бахметьева до Покровского занимала не более часа, а нынче пришлось добираться почти два.

Дворецкий проводил его сиятельство в гостиную и оставил там дожидаться хозяйки. Георгий застыл у окна, из которого был виден старый флигель по ту сторону замёрзшего пруда перед особняком. Память вернула его почти на пять лет назад. Вспомнилось, как с замиранием сердца шагал к тому самому флигелю в то время, как в ночном августовском небе с воем взрывались шутихи фейерверка, устроенного по случаю дня рождения старой княгини Уваровой. Верочка была всего лишь гувернанткой, юной и неискушённой. Как же сильно она переменилась с тех пор! Исчез тот налёт наивности, что так увлёк его по началу. Ныне она стала хозяйкой довольно внушительного состояния, и в самом деле может статься так, что он ей более не нужен. Тогда она согласилась на его скандальное предложение, лишь потому, что была загнана в угол обстоятельствами, ныне же ничто не мешало ей указать ему на дверь. Ведь поспешила оставить его, как только с неё были сняты все обвинения. Она перестала в нём нуждаться и тотчас уехала.

— Георгий Алексеевич, — услышал он позади себя.

Обернувшись, Жорж не смог сдержать горькой усмешки: «Как официально! Георгий Алексеевич! А ведь ещё совсем недавно был Юрочкой для неё!»

— Вера Николавна, — наклонил он голову в приветственном жесте. — Прошу прощения за вторжение без приглашения.

Вера сглотнула ком в горле. Только четверть часа назад она прочитала письмо его матери, и ныне совсем другими глазами смотрела на него. Когда-то он предстал перед ней блестящим офицером, легкомысленным повесой, всеобщим любимцем, а ныне это был совершенно другой человек. Горькие складки залегли у губ, взгляд настороженный, вопрошающий, словно печать страдания отметила его. Он и теперь был мечтою любой барышни, но исчезла куда-то вся беззаботность молодости, погас задорный огонёк в глазах.

— Как вы себя чувствуете, Георгий Алексеевич?

— Вашими молитвами, сударыня, — отозвался он.

Вера отчётливо слышала упрёк в его тоне, но разве могла сказать, что Лидия Илларионовна запретила ей появляться в Бахметьево?

— Я рада, что вы поправились, — сцепила она пальцы в замок и отошла подальше так, чтобы между ними находился большой овальный стол.

— Вы будто не рады мне, Вера Николавна.

— Жорж… — вскинула на него умоляющий взгляд Верочка.

Искушение открыть ему правду было столь велико, что она почти решилась, но перед глазами снова всплыли строки письма Лидии Илларионовны.

— Георгий Алексеевич, — отвела она глаза. — Я очень благодарна вам за всё, что вы сделали для меня, но отныне каждый из нас пойдёт своей дорогой. Так будет лучше для нас обоих, — с трудом выговорила она.

— Вера, Боже, ну что ты говоришь?! — обошёл он стол и положил руки ей на плечи. — Полно, тебя ли я слышу? Вспомни о чём говорила мне в Пятигорске!

— Я говорила вам то, что вы желали услышать, Георгий Алексеевич. Я четыре года жила с немощным стариком, неудивительно, что я увлеклась вами на какое-то время. Мне было хорошо с вами, но ныне всё изменилось. У меня нет более необходимости бежать на край света. Жизнь моя устроилась и вам нет в ней места, — стараясь не смотреть ему в глаза тихо говорила Вера.

— А ребёнок? — тихонько встряхнул её Бахметьев.

Madame Одинцова холодно улыбнулась в ответ:

— На свет появится князь Одинцов, либо княжна Одинцова. Мой муж был несостоятелен, как мужчина, и за сей чудный дар я вам даже очень благодарна, Георгий Алексеевич. Но коли быть до конца откровенной с вами, то должна признаться, что четыре года назад в ваши объятья меня толкнули злосчастные обстоятельства, о которых вам известно не хуже моего, у меня не было иного выбора. Что тогда, что нынче, я не единого дня не любила вас. Когда мы встретились с вами в поместье Уваровых, вы смотрели на меня, как на полное ничтожество, и мне показалось, что заставить вас потерять голову, станет справедливым возмездием. Простите меня, коли сможете, — опустила она голову.

Бахметьев убрал ладони с её плеч и отступил на шаг, другой. Всё, что она говорила только что, виделось ему чудовищным нагромождением лжи. Разве возможно столь искусно притворяться? Словно угадав его мысли, Вера тяжело вздохнула:

— Прощайте, Георгий Алексеевич, — поспешила она завершить разговор, что отбирал последние силы.

— Ежели такого ваше желание, сударыня, разве могу я противиться тому? — медленно говорил он, желая, чтобы она прервала его, сказав, что солгала.

Неважно по какой причине, он любую готов был принять и простить, но она лишь молча, как китайский болванчик кивала, соглашаясь с его словами.

— Вера! — отчаяние отчётливо сквозило в его голосе, — ежели уйду сейчас более не вернусь, — пытался он заглянуть ей в глаза.

Да, то был шантаж, но она не подняла головы, лишь молвила едва слышно:

— Ступайте, Георгий Алексеевич.

Георгий шагнул к двери замер на какое-то мгновение на пороге, но она даже не повернула головы, продолжая смотреть в окно, будто там было нечто куда более важное, чем то, что нынче рушилось между ними.

Ступив за порог, Георгий глубоко вздохнул. В памяти вдруг всплыл разговор с Олесей. Как легко тогда с его уст сорвались слова: «Я не люблю вас». Верно, он тогда причинил ей такую же боль что нынче терзала его самого. Видимо, то плата за каждое разбитое сердце, за каждую горькую слезу, пролитую по его вине.

Вера из окна проводила взглядом графа Бахметьева. Кучер опустил перед ним подножку экипажа. Поставив ногу на подножку, Георгий оглянулся. Вера, сминая в кулаке плотный шёлк портьеры, отшатнулась в сторону, но он успел разглядеть, как колыхнулась в коне кисейная занавеска. Постояв ещё немного, Георгий забрался в карету.

По глазам видела, что не поверил, но ведь не стал возражать. Не стал уличать во лжи, уйти предпочёл, так, так тому и быть.

Вернувшись в свои покои, Вера чиркнула спичкой и поднесла её к письму madame Бахметьевой. Плотная бумага занялась пламенем с уголка, и оно побежало всё выше и выше. Вера разжала пальцы, охваченный огнём лист плавно опустился на серебряный поднос, на котором обыкновенно стоял графин с водой и стакан.

— Зачем вы так с ним? — услышала она тихий голос за спиной. — Он же под пулю из-за вас, а вы…

Вера обернулась и смерила горничную суровым взглядом:

— Подслушивала, стало быть, — недовольно нахмурилась madame Одинцова.

Дуня залилась густым румянцем.

— Не будет мне жизни с ним, — глядя на скорчившуюся и почерневшую бумагу, края которой всё ещё вспыхивали красными искрами, отозвалась Вера. — Не дадут!

Спохватившись, что шибко разоткровенничалась с горничной, княгиня умолкла.

— Не вернётся более, — вздохнула Дуняша и шагнула к столу, забрала поднос.

— Сама знаю, — вздохнула Вера. — Но так надо.

Следствие по делу Караулова велось довольно скоро. И Тоцкий, и Григорий, надеясь на снисхождение и облегчение собственной участи, охотно давали показания. Сам Караулов долго запирался, но в покушение на убийство графа Бахметьева, отпираться смысла не было. Среди адвокатов Петербурга не нашлось желающих его защищать, потому защитник ему был назначен. Им оказался едва начавший заниматься адвокатской практикой молодой человек, совершенно неопытный, но жаждущий этот самый опыт приобрести. Потому с самого начала было ясно, что защита — всего лишь формальность, дабы соблюсти букву закона.

Тоцкий рассказал всё, что ему было известно об убийстве князя Уварова и, не раздумывая, указал на Григория, как на исполнителя. В свою очередь Гришка, не желая в одиночку нести ответственность, поведал о том, что получил с господина Караулова довольно крупную сумму именно за убийство его кузена. Обвинительный акт был составлен по всем правилам. Турмалинов, памятуя о нежелании княгини Одинцовой придавать дело огласке, ходатайствовал о рассмотрении дела в окружном суде в закрытом заседании, но его ходатайство отклонили, так как убийство князя Уварова не носило политических мотивов, а, следовательно, должно было рассматриваться в гражданском отделении.

Присяжных заседателей, учитывая нашумевшее убийство князя Уварова, отбирали с особым тщанием. Вряд ли Пётр Родионович мог рассчитывать на сочувствие с их стороны. Близился день суда. Вера получила официальное уведомление, точно такое же уведомление получил граф Бахметьев. И ему, и ей предстояло выступить свидетелями со стороны обвинения.

Глава 59

Чтобы поспеть к началу судебного заседания, выехали затемно. Здание Окружного суда располагалось на Литейном проспекте, неподалёку от городского дома Уваровых и апартаментов, где проживал граф Бахметьев.

Ивлев ожидал княгиню Одинцову на ступенях перед зданием суда. Едва экипаж остановился, Иван Сергеевич устремился к нему и помог Вере спуститься с подножки на мостовую.

— Как доехали, ваше сиятельство? — предлагая ей свою руку, дабы проводить в зал заседания, осведомился адвокат.

— Благодарю. Хорошо, — отозвалась Верочка, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Зал заседаний представлял собой большое вытянутое помещение. На возвышении в передней части зала располагался массивный стол с тремя креслами, которые вот-вот должны были занять судьи. Справа судейского стола высилась конторка прокурора, слева столик секретаря судебного заседания. Там же располагалась скамья, отгороженная решётками, на которой должен был находиться подсудимый. В задней части зала, на скамьях собиралась публика, пришедшая поглазеть на процесс.

Ивлев проводил Веру в эту часть зала и усадил на скамью в первом ряду. Вера позволила себе чуть-чуть обернуться и тотчас встретилась взглядом с княгиней Уваровой. Она слегка наклонила голову в знак приветствия, но Ольга Михайловна тотчас отвернулась, сделав вид, что не заметила её. Сердце зашлось, когда взгляд скользнул дальше и остановился на склоненной темноволосой голове его сиятельства графа Бахметьева. Жорж занял место подле Ольги и о чём-то тихо беседовал с ней, склоняясь почти к самому плечу княгини.

Мимо публики прошли к своему столу все двенадцать присяжных заседателей и шумно расселись по местам. Важно прошествовал к своей конторке прокурор с папкой под мышкой. Молодой адвокат расположился за маленьким столиком у решётки. Тихий рокот публики смолк, стоило в зале появиться судьям и секретарю. Судебный пристав шагнул на середину залы и громогласно объявил:

— Встать! Суд идёт!

Председатель суда в мундире с расшитым золотом воротником просмотрел бумаги на столе, окинул беглым взглядом присяжных и задал несколько вопросов судебному приставу. Убедившись, что всё в порядке и все присутствуют, он распорядился о том, чтобы привели подсудимых. Едва приметная дверь в самом конце зала распахнулась, и в помещение шагнули Пётр Родионович и Гришка, сопровождаемые двумя жандармами с оголёнными саблями.

Караулов, не поднимая головы, занял своё место на скамье подсудимых. Секретарь заседания поднялся и зачитал фамилии присяжных, после чего вперёд выступил священник, весьма преклонных годов и привёл присяжных к присяге.

Когда с формальностями было покончено, прокурор зачитал обвинительный акт, в котором значилось:

20 октября 1866 года на набережной Фонтанки было совершено покушение на его сиятельство князя Уварова Николая Васильевича. Князь скончался в результате полученного ножевого ранения.

В убийстве князя обвиняется Григорий Вакулов, действовавший по наущению Караулова Петра Родионовича и получивший от вышеозначенного господина три тысячи рублей в ассигнациях за совершенное убийство.

15 декабря 1870 года в городе Пятигорске умер князь Одинцов. Смерть князя была вызвана отравлением настойкой белладонны, которую подмешал в вино Григорий Вакулов, также по наущению Караулова Петра Родионовича.

18 января 1871 года у гостиницы Знаменская была убита Катерина Котова, горничная княгини Одинцовой. Убийство совершено Григорием Вакуловым.

5 февраля 1871 года в усадьбе Покровское самим Карауловым было совершено покушение на убийство его сиятельства графа Бахметьева. Господин Караулов произвёл выстрел из револьвера и тяжело ранил его сиятельство.

Публика загудела, Григорий низко опустил голову, зажал ладони между коленей.

Откашлявшись, с места поднялся адвокат подсудимого и попросил слово, которое ему и предоставили. Молодой человек начал свою речь с того, что поведал всем собравшимся о близком родстве господина Караулова и князя Уварова и об отсутствии мотивов для убийства у его подзащитного.

Тогда прокурор попросил привести первого свидетеля обвинения. Тоцкий поднялся со скамьи и шагнул на возвышение перед судьями.

— Парфён Игнатьевич, — обратился к нему прокурор, — господин адвокат пытается нас уверить в том, что у господина Караулова не было мотивов для убийства. Расскажите суду всё, что вам известно о взаимоотношениях князя Уварова и его кузена Караулова Петра Родионовича.

Тоцкий опустил глаза в пол, долго вздыхал, публика замерла в ожидании его слов. Наконец, он решился и заговорил негромко, но вполне отчётливо:

— История сия началась довольно давно. Задолго до убийства князя. Из присутствующих мало кому известно, что князь Уваров некогда был женат на девице Тумановой Анне Петровне. Принято считать, что брак сей был недолгим, молодая княгиня после тяжёлой болезни скончалась и была похоронена в семейной усыпальнице Уваровых. Но всё совершенно не так. Княгиня Уварова Анна Петровна умерла в июле 1866 года, и я сам присутствовал на её похоронах. От этого брака остался ребёнок, девочка. Пётр Родионович разыскал княгиню Уварову и княжну и намеревался по достижению княжной брачного возраста жениться с тем, чтобы впоследствии претендовать на наследство Уваровых, ведь старшая дочь Николая Васильевича — единственная законная наследница.

— Как же подучилось так, что княгиню Уварову не признали?

— Долгое время Анна Петровна проживала в Никольске под именем madame Воробьёвой.

Вера услышала позади сдавленный возглас. Тоцкий умолк, беспокойно озираясь по сторонам.

— Кто может доказать, что madame Воробьёва и княгиня Уварова Анна Петровна одно и то же лицо? — поинтересовался молодой адвокат, сразу уловивший, к чему клонит Тоцкий.

— Имелась шкатулка с документами. Насколько мне известно, в ней хранилось брачное свидетельство, разрешение на брак поручика Уварова и девицы Тумановой, странница из семейной Библии Уваровых, где была сделана запись о венчании и фамильный перстень Уваровых.

— И где же нынче все перечисленные вами свидетельства? — с серьёзным выражением лица, продолжил опрос свидетеля адвокат Караулова.

— О том лучше всего спросить княгиню Одинцову, в девичестве mademoiselle Воробьёву Веру Николавну, — хмуро покосился на Веру Тоцкий. — Именно ей мать перед смертью передала документы.

— Вы позволите? — обратился адвокат к прокурору, указав глазами на побледневшую madame Одинцову.

Прокурор кивнул и обратился к Верочке.

— Ваше сиятельство, будьте добры ответить на вопросы адвоката.

Вера поднялась с места и беспомощно оглянулась на Ивлева. Сергей Иванович ободряюще сжал её руку через тонкий шёлк перчатки:

— Ступайте, Вера Николавна.

— Я обещала… — тихо попыталась возразить Вера. — Я должна…

— Здесь нет тех, кому вы обещали, — тихо заметил Ивлев. — Не заставляйте суд ждать.

Тоцкий присел на лавку, и Вера заняла его место.

— Ваше сиятельство, — окинул её любопытствующим взглядом адвокат Караулова, — по словам господина Тоцкого у вас имеются доказательства вашей причастности к роду Уваровых.

— Их нет, — тихо ответила Вера.

— Куда же они делись? — поинтересовался адвокат.

— Я сожгла бумаги, когда узнала, что Николай Васильевич приходится мне отцом.

— Стало быть, доказательств нет! — провозгласил адвокат. — Ежели нет доказательств, то к чему тогда Петру Родионовичу было желать смерти своего кузена?

— Я сожгла бумаги уже после смерти своего отца, — вздохнула Вера, а после заговорила, всей душою желая Петру Родионовичу понести заслуженное наказание. — Парфён Игнатьевич нанёс нам первый визит, когда мне было десять лет. Он принимал весьма деятельное участие в жизни моей и маменьки, устроил меня в Екатерининский институт. После смерти моей матери, он определил меня гувернанткой в семью Уваровых, где я и познакомилась с Петром Родионовичем. Господин Караулов сделал мне предложение, но я отказала ему.

— Что же было дальше? Отчего вы решили, что именно Пётр Родионович причастен к смерти вашего отца?

— Послушайте, разве убийца Николая Васильевича не сознался в содеянном? — возмущённо поинтересовалась Вера.

— Отвечайте на вопрос, — кашлянул прокурор.

Вера глубоко вздохнула, дабы унять волнение.

— Мне пришлось оставить место гувернантки в семье Уваровых, — продолжила она.

— По какой причине? — адвокат остановился прямо перед ней, не спуская с неё пристального взгляда.

— Княгиня Уварова сочла меня недостаточно хорошей воспитательницей для своей дочери, — прикрыла глаза Верочка.

— Вам не было обидно оттого, что, по сути, вы являлись наёмной прислугой в доме своего отца? — продолжил адвокат.

— Нет. Ведь я не знала о том, — честно ответила Вера.

— А после, когда узнали? — вкрадчиво спросил защитник.

— К чему вы спрашиваете о том? Разве это имеет отношение к убийству его сиятельства князя Уварова? — не сдержалась Вера.

— Вера Николавна, отвечайте, пожалуйста, на вопросы, — вновь сделал ей замечание прокурор.

— Отчего же? Я охотно поясню, — обернулся сначала к присяжным, а потом и к публике адвокат.

— Разве madame Одинцова не могла затаить обиды, когда узнала, что её обделили, что она была лишена всего, что должно было принадлежать ей по праву рождения? Разве она не могла желать смерти своему отцу, дабы сделаться единственной законной наследницей?

Вера едва не задохнулась от столь чудовищного предположения.

— К чему тогда мне было уничтожать доказательства своего происхождения? — тихо спросила она.

— Может оттого, что ваша бабка Елизавета Петровна Уварова предложила вам отступные в виде своего имения в Покровском. Ведь ныне вы являетесь его хозяйкой, — продолжил с ехидной улыбкой адвокат.

— Ежели бы я была причастна к смерти Николая Васильевича, как вы то желаете изобразить, разве стала бы Елизавета Петровна завещать мне Покровское? — парировала Вера. — А вот Петра Родионовича она наследства лишила. Не говорит ли это о том, что она знала, кто убийца её сына?

Защитник стушевался, но ненадолго. Пока адвокат обдумывал свои дальнейшие слова, Вера обвела глазами зал. На лицах присяжных читалось любопытство. Ведь не каждый день грязное бельё знатного семейства вываливают на всеобщее обозрение. Публика не менее жадно внимала каждому слову свидетелей и адвоката. Ольга Михайловна, прикладывая к глазам платок, что-то шептала на ухо Бахметьеву.

— Хорошо. Оставим вопросы наследования, — оживился защитник Караулова. — Вера Николавна, чем вы занимались после того, как оставили место гувернантки?

Вера ощутила, как кровь бросилась в лицо, окрашивая щеки пунцовым румянцем.

— Это не имеет отношения к делу, — тихо ответила она.

— Как же не имеет? — развёл руками адвокат. — На что вы жили до тех пор, как стали княгиней Одинцовой? Без малого полгода прошло до вашего венчания с Иваном Павловичем. Чем же вы жили, Вера Николавна?

Казалось, все его вопросы намеренно сводились к тому, дабы выставить madame Одинцову особой безнравственной и алчной.

— Я была на содержании у одного состоятельного человека, — опустила голову Верочка.

Публика ахнула, по залу прокатился приглушённый ропот.

— Я даже могу назвать этого человека, — повернулся к присяжным адвокат. — Это любовник княгини Одинцовой, его сиятельство граф Бахметьев. Господа присяжные заседатели, господа судьи, я прошу обратить ваше внимание, что сия скандальная связь продолжалась и после замужества madame Одинцовой. К тому же мне хотелось бы ещё заметить, что князь Одинцов был старше своей супруги на добрых три десятка. Неужели не возникает сомнений в искренности женщины, что стоит перед вами? Кому, как не ей желать смерти немощного супруга, дабы стать единственной владелицей всего состояния?

— Позвольте, — поднялся со своего места Турмалинов, обращаясь к судьям.

Председательствующий кивнул.

— Господин защитник, мне бы хотелось напомнить вам, что нынче судят господина Караулова и его подельника Григория Вакулова. Личная жизнь княгини Одинцовой не имеет никакого отношения к данному делу. Установлен факт, что господин Караулов, желая прибрать к рукам наследство Уваровых, сделал Вере Николавне предложение, но она ему отказала. Также установлено, что на князя Уварова было совершено покушение на набережной Фонтанки, неподалёку от дома, где проживала Вера Николавна. Григорий Вакулов сознался, что господин Караулов просил не допустить встречи Николая Васильевича с mademoiselle Воробьёвой, опасаясь, что ежели Вере Николавне станет известно о её происхождении, то тогда вся задуманная интрига окажется под угрозой.

Вера с благодарностью взглянула на пристава по следственным делам.

— Благодарю вас, Вера Николавна, — повернулся к ней адвокат. — Позвольте опросить его сиятельство графа Бахметьева.

Георгий поднялся со своего места и прошёл мимо Веры, не глядя в её сторону. Отвечая на вопросы адвоката, он подтвердил, что состоял в связи с madame Одинцовой и подробным образом рассказал об обстоятельствах своего ранения.

— Боже, какой стыд, — вздохнула Верочка, не глядя на Бахметьева.

— Я вам сочувствую, — вздохнул Ивлев.

После заслушали показания Григория, который не стал отпираться и слово в слово повторил всё, что говорил в ходе расследования. После присяжные удалились в совещательную комнату.

На вопрос судьи, признают ли присяжные виновным Караулова и Вакулова, все двенадцать ответили утвердительно. Пришла очередь судей удаляться на совещание для вынесения приговора. Объявили перерыв в заседании. Публика не расходилась, желая узнать, чем закончится дело.

Спустя час, судьи вернулись. Судебный пристав объявил о возобновлении заседания. Взяв лист с приговором суда, секретарь громко зачитал его.

— Пётр Родионович Караулов, признанный виновным по всем пунктам обвинительного акта, приговаривается в двадцати годам каторжных работ, — провозгласил он. — Вакулов Григорий Степанович, признанный виновным по всем пунктам обвинительного акта, приговаривается к десяти годам заключения в Шлиссенбургской крепости.

Суд предоставил Караулову последнее слово, но Пётр Родионович поднявшись, только махнул рукой, отказавшись от своего права. Жандармы увели приговорённых, публика стала расходиться. Вера всё продолжала сидеть на лавке не в силах подняться. Мимо прошла Ольга Михайловна, на мгновение замедлив шаг около неё.

— Вы мою жизнь разрушили только что, — прошептала она и, не дожидаясь ответа, поспешила покинуть помещение.

Георгий остановился рядом.

— Вера Николавна, позвольте, я вас отвезу домой, — подал он ей руку.

— Нет надобности, Георгий Алексеевич, — подняла голову Верочка и, опираясь на руку Ивлева, встала.

По дороге в Покровское Вера не плакала. Не было более слёз. Перед глазами застыли любопытные лица, откровенное презрение во взглядах, а в ушах звучал прерывающийся от слёз шёпот княгини Уваровой.

Глава 60

Остановившись на крыльце здания Окружного суда, Бахметьев достал сигарету, повертел её в руках и, сломав пополам, со вздохом отбросил в сторону, чем заработал укоризненный взгляд швейцара. Он уже спустился по ступеням, когда его окликнули:

— Георгий Алексеевич, вы пешком? — поинтересовалась княгиня Уварова.

— Верно, Ольга Михайловна. Пройтись не помешает.

— Полно, я вас подвезу, — указала на свой экипаж княгиня.

Бахметьев поднялся обратно на крыльцо, подал madame Уваровой руку и вместе с ней прошёл к карете. Устроившись на сидении напротив графа, Ольга Михайловна тяжело вздохнула и поспешила утереть слёзы, вновь выступившие на глазах.

— Жорж, поверить не могу, — всхлипнула княгиня. — Она всего меня лишила! Николя из-за неё убили, а нынче и вовсе без крыши над головой остаться можно.

— Ну, что ты говоришь, Оленька, — взял её за руку Бахметьев. — Вера Николавна мухи не обидит. Ежели она бы пожелала лишить тебя всего, стала бы она выжидать четыре года?

— Ты оттого это говоришь, что заодно с ней, — обиженно, словно маленькая девочка, всхлипнула Ольга.

— Мы расстались, — выпустил ладонь княгини из рук Бахметьев.

— Отчего? — зажглись любопытством глаза Ольги.

— Позволь, я не стану отвечать, — отвернулся к оконцу Георгий.

Карета остановилась у дома Уваровых.

— Ты не зайдёшь? — тронула его за рукав Ольга.

— Не сегодня, mon cher amie, — улыбнулся Бахметьев, распахивая дверцу кареты и спускаясь с подножки.

Княгиня Уварова распорядилась отвезти его сиятельство до дома, а сама, проводив глазами экипаж, поднялась на крыльцо. В светлом роскошном вестибюле княгиня привычным небрежным жестом скинула с плеч ротонду на руки лакею и поднялась в свои покои. Ольга устало опустилась на банкетку перед туалетным столиком и подпёрла кулаком щёку.

От созерцания собственного отражения её отвлёк тихий стук в двери и лёгкие шаги по паркету.

— Маменька, вы вернулись! — обняла мать за шею Анна.

— О, ma bonne, — улыбнулась Ольга Михайловна, глядя через зеркало в глаза дочери, — ты уже совсем взрослая стала. Настоящая красавица, — вздохнула она.

— Отчего вы не веселы нынче? — прижалась подбородком к пышным локонам на макушке Аннет.

— Знала бы ты, ma cherie, какие беды нас ждут, — высвободилась из объятий дочери Ольга и, поднявшись, принялась кругами ходить по комнате.

— Какие беды, маменька? — закусила губу девочка, остро чувствуя беспокойство, что снедало её мать.

— Всё прахом, — вздохнула княгиня, вновь остановившись перед зеркалом. — А всё бабка твоя, старая ведьма! — зло пробормотала Ольга.

— Отчего вы так сердиты на grand-mere? Её ведь нет давно, — грустно заметила Аннет.

— Ах! Не бери в голову, дружочек, — постаралась улыбнуться княгиня. — Я что-нибудь обязательно придумаю.

— Барыня, граф Ланский к вам с визитом, — заглянул в двери лакей.

— Поди, скажи, что сейчас приму, — оживилась Ольга, не замечая, как омрачилось лицо Аннет.

— Не буду вам мешать, маменька, — буркнула Анна и поспешила оставить покои матери.

Ольга Михайловна взволнованно поправила выбившиеся из причёски пряди и потянулась к пудренице на туалетном столике.

— Бог мой, глаза какие красные, — причитала она, лихорадочно припудривая покрасневший нос.

Чуть оттянув вниз вырез и без того довольно глубокого декольте, madame Уварова, поспешила навстречу гостю. Она едва ли не вприпрыжку спускалась по лестнице, подобрав подол нежно-голубого шёлкового платья, что так красиво оттеняло её выразительные глаза. Будто не взрослая степенная женщина тридцати четырёх лет, а восемнадцатилетняя барышня в пору своей первой любви. Спустившись на один пролёт, княгиня замерла на месте. Мысль, пришедшая в голову, ужаснула её. Вдруг Серж уже узнал обо всём и нынче пришёл сказать, что между ними всё кончено? Не станет же он и далее встречаться с женщиной, чьё положение в обществе отныне столь шатко и спорно? «Нет-нет, слишком быстро, — попыталась она успокоить себя. — Впрочем, какая нынче разница, — вздохнула княгиня. — Рано или поздно всё равно узнает, ведь подобные новости распространяются в обществе, словно лесной пожар в засушливую летнюю пору!»

Радость её несколько померкла, и Ольга Михайловна степенно спустилась по ступеням. Расправив плечи и высоко подняв голову, княгиня ступила на порог гостиной.

— Сергей Алексеевич, рада видеть вас, — сдержанно произнесла она.

— Полно, Оленька, — усмехнулся Ланский. — Что за церемонии между нами?

Ольга облегчённо выдохнула и протянула ему надушенную кисть для поцелуя.

— Я скучала, Серж, — тепло улыбнулась она.

— И я скучал без твоего общества, — отозвался граф. — Присядем? — указал он на диван. — Мне надобно поговорить с тобой.

— О чём? — насторожилась княгиня.

— Сегодня ведь судили убийц твоего покойного супруга? — кашлянул Ланский, маскируя неловкость от того, что приходится начинать разговор на подобную тему.

— Ты знаешь! — выдернула пальцы из его ладони Ольга. — О, мой Бог, я знала! Знала, что всё тем и кончится, — отвернулась она от него.

— Чем кончится? — тихо спросил Сергей.

— Ты пришёл сказать, что оставляешь меня, — не оборачиваясь и комкая в руках носовой платок, ответила madame Уварова.

Ланский тронул её за плечо:

— Оленька, посмотри мне в глаза.

Ольга нехотя повернулась и подняла голову.

— Ну, говори же! Не томи! А знаешь, Серж, я тебя понимаю. Я ведь никто нынче. Нищая голодранка с сомнительной репутацией, — попыталась улыбнуться она дрожащими губами.

— Всё-то ты, Оленька, норовишь телегу впереди лошади поставить, — покачал головой Сергей. — Я пришёл, чтобы просить тебя стать моей женой. Ну, вот я и сказал это, — взял её за руку Ланский и поднёс к губам тонкое запястье, целуя местечко, где билась тонкая жилка пульса. — Так что ты мне ответишь? — заглянул он ей в глаза.

— Я… Право, Серёжа, так неожиданно, — смутилась княгиня.

Ольга отвела глаза, сердце забилось в груди столь сильно и часто, что стало трудно дышать и в носу защипало от близких слёз.

— Ты плачешь? — удивился Ланский.

— То от счастья, Серёжа. Да! Конечно, да! Боже, я так люблю тебя, — поднялась с дивана Ольга и шагнула в раскрытые объятья. — Шептаться будут, я ведь стара для тебя, — вздохнула она, пряча лицо на его плече.

— Мне нет дела до того, что говорить станут, — отвечал Ланский, касаясь губами виска. — Я слишком сильно люблю тебя!

О том, что произошло в суде, Ланский узнал от Бахметьева, которого случайно встретил у парадного дома, где проживал Георгий Алексеевич. Заметив графа, выходящим из экипажа с гербами Уваровых, Сергей Алексеевич поначалу оскорбился. Отпустив извозчика, Ланский решительным шагом подошёл к Бахметьеву, намереваясь потребовать объяснений.

Вот тогда-то Георгий Алексеевич рассказал ему о том, что с Ольгой Михайловной он встретился в суде, и княгиня любезно предложила ему воспользоваться своим экипажем. Помолчав некоторое время, Бахметьев напрямую спросил о том, какие отношения связывают Сержа с княгиней. Ланский подобному вопросу удивился, но ответил откровенно. Зная о прошлом Ольги и Бахметьева, он не посчитал нужным скрывать своего истинного отношения к madame Уваровой, надеясь, что Жоржу не придёт в голову мысль возобновить былую нежную дружбу.

Георгий Алексеевич, печально улыбнувшись, поспешил заверить Ланского в том, что никаких видов на Ольгу Михайловну он не имеет, и его вопрос продиктован совершенно иными мотивами.

— Зная вас, как человека чести, я могу сказать вам о том, что Ольге Михайловне в самое ближайшее время придётся весьма несладко, — заметил он.

— Что же может угрожать княгине? — иронично осведомился Сергей.

Улыбка сползла с его лица, когда Бахметьев вновь заговорил, рассказывая совершенно невероятные вещи о том, что у Уварова, оказывается, имеется старшая дочь, и именно она является наследницей всего состояния, тогда, как Ольга никогда и не была законной супругой князя. Новость сия совершенно ошеломила Ланского.

— Вам решать, Сергей Алексеевич, как поступить, — закончил Георгий. — Позвольте откланяться.

Оставив Сержа стоять посреди мостовой в лёгком ступоре, Георгий поднялся в свои апартаменты. У самого было нехорошо на душе. И ежели сначала ему стало жаль Ольгу, то по дороге домой, когда она с таким нескрываемым любопытством поинтересовалась причиной его разрыва с Верой, стало вдруг невыносимо находиться рядом с ней. То же самое нездоровое любопытство он видел в глазах присяжных, судей, прокурора во время процесса. Ведь прокурор имел полное право остановить безобразный допрос, учиненный Вере адвокатом, но не сделал того. А всё, потому что он, как и любой человек, с жадностью внимал скандальным подробностям чьей-то личной жизни.

В светском обществе никогда не считалось зазорным злословить по поводу ближнего своего, и все разговоры обыкновенно вращались вокруг того, кто с кем заключил брак, кто у кого увёл жену или любовницу. Сколько раз он сам выслушивал подобные сплетни, но Боже, как же задевает всё то, когда сам становишься объектом слухов и домыслов! А каково нынче Вере приходится? Можно только догадываться, как она переживает.

Бахметьеву очень хотелось поговорить с ней, попытаться убедить, что только рядом с ним, ей ничего не угрожает. Но один ледяной взгляд, и его решимость испарилась. Невозможно не теряя лица постоянно добиваться внимания, когда тебя отвергают самым недвусмысленным образом.

Всякий раз, когда он думал о ней, в памяти всплывали слова: «Что тогда, что ныне, я ни единого дня не любила вас. Когда мы встретились с вами в поместье Уваровых, вы смотрели на меня, как на полное ничтожество, и мне показалось, что заставить вас потерять голову, станет справедливым возмездием». Стало быть, всё, что было между ними: жаркие страстные ночи, пылкие признания, щемящая нежность — всё это лишь возмездие ему за то, что когда-то посмел свысока взирать на скромную гувернантку.

Сердце упорно отказывалось верить тем жестоким злым словам, но разум всякий раз напоминал о том, что ни разу не навестила его, ни одного письма не написала. А случись так, что не выжил бы, то и на похороны наверняка бы не приехала.

На службе ввиду полученного ранения ему предоставили длительный отпуск, но он был не рад тому. Пребывая в вынужденной праздности и безделье, ему нечем было отвлечь себя от горестных размышлений. Возвращаться в Бахметьево желания не возникало, но и в Петербурге становилось тошно от косых взглядов и шепотков за спиной.

Он, безусловно, испытывал удовлетворение от того, что Пётр Родионович понесёт заслуженное наказание. Но, всё же, размышляя над тем, не мог понять, как возможно быть столь безжалостным человеком, как возможно было замыслить столь подлую интригу, которая разрушила жизнь ближайших родственников. Ведь его принимали в доме Уваровых, Елизавета Петровна так и вовсе собиралась отписать племяннику имение. Воистину алчность людская не знает границ!

И как теперь жить? Ну, ладно он сам. О нём поговорят и забудут, а вот Вера, Ольга, Анна — чем они-то провинились перед Господом? За что он посылает им столь тяжкие испытания. Может быть, именно потому, встретив сегодня Ланского и зная о его увлечении Ольгой, рассказал ему об участи, что постигла княгиню, в душе надеясь, что Сержу хватит смелости противостоять устоям великосветского общества и принять верное решение. Но вот Анна… Бедная девочка. Росла, как княжна, а оказалась бесприданницей!

И что ожидает его собственного ребёнка? Ежели его мать станет парией, то и дочери или сыну не стоит уповать на доброе отношение.

— Барин, её сиятельство просили вас выйти к ужину, — заглянул в кабинет Стёпка.

Георгий нехотя поднялся с дивана, на котором предавался своим безрадостным размышлениям относительно собственного будущего и будущего Веры, их ребёнка, Ольги и Анны. Лидия Илларионовна уже ожидала его в столовой.

— Как всё прошло? — поинтересовалась графиня, дождавшись, когда сын присядет за стол.

— Скверно, маменька, — хмуро ответил Георгий.

— Неужели этого ужасного человека оправдали? — искренне возмутилась Лидия Илларионовна.

— Нет. Пётр Родионович отправится на каторгу. Но сам процесс превзошёл мои худшие ожидания.

— Отчего? — пригубила бокал с ином графиня.

— Адвокат Караулова умудрился вытащить на всеобщее обозрение всю изнанку жизни Уваровых, — вздохнул Бахметьев.

— Я ещё тогда говорила тебе, что не стоит с женой Николая Васильевича, царство ему небесное, путаться, Юра, — перекрестилась Лидия Илларионовна.

— Сначала с женой, потом с дочерью, — горько усмехнулся Георгий. — Во истину меня с этим семейством злой рок связал.

— Дочерью? — вздёрнула бровь графиня.

— Да, маменька, — усмехнулся Бахметьев, — для всего Петербурга уже не секрет, что Вера Николавна старшая дочь Николая Васильевича и единственная законная наследница всего состояния Уваровых.

— Боже мой, Юра! — графиня столь резко поставила на стол бокал, что вино выплеснулось на скатерть. — Какой ужас! У этой женщины воистину нет ни стыда, ни совести!

— Вы совершенно не знаете её, маменька. Потому не стоит столь дурно отзываться о ней. Не её в том вина. Как я уже говорил, это господину адвокату пришла в голову мысль копаться в грязном белье благородного семейства.

— Ты её защищаешь, — вздохнула графиня, — полно, Юрочка. Уверена, что ты встретишь ещё достойную женщину, которая полюбит тебя и станет матерью твоих детей.

— Достойную? — отодвинул тарелку Георгий, откинувшись на спинку стула. — Как по-вашему, какая она, достойная? Вероятно, с хорошей родословной, незапятнанной репутацией и внушительным приданым? Так, маменька?

— Не стоит иронизировать по этому поводу. Да, именно так я и считаю, — поджала губы графиня.

— Вероятно, вы правы. Я женюсь на благовоспитанной барышне, достойной стать графиней Бахметьевой, а после, когда на свет появится законный наследник, пущусь во все тяжкие, как мой отец, и постараюсь наплодить побольше байстрюков.

— Юра! — возмущённо воскликнула графиня. — Не смей говорить об отце в подобном тоне!

— Отчего вы не вышли замуж за Дашкова? — пристально глядя в глаза матери поинтересовался Георгий. — Ведь он любил вас, да и сейчас любит, тогда как отец никогда не питал к вам тёплых чувств.

— Я любила твоего отца, очень любила, — отвела глаза графиня.

— А он вас нет, — отвернулся Георгий. — Неужели и меня ждёт то же самое, маменька? Есть только одна женщина, которой отдано сердце, но, увы, она меня не любит.

— Я пойду, пожалуй, — поднялась из-за стола Лидия Илларионовна.

Георгий остался один. Хотел было кликнуть Степана, дабы бренди принёс, но передумал. Тягостный вышел разговор, оставивший горький осадок на душе. Проходя мимо спальни матери, Бахметьев услышал сдавленные рыдания. Вероятно, он и в самом деле был неоправданно жесток с ней, напомнив о прошлом, и сожаление по этому поводу камнем легло на сердце.

Ночью ему не спалось. Ныла не до конца зажившая рана, мучили угрызения совести, потому задремал он только под утро, но сон его был недолгим.

Едва рассвело, Лидия Илларионовна нарушила его покой. Георгий редко видел мать такой — неприбранной, в домашнем капоте поверх ночной рубашки. Войдя в спальню, madame Бахметьева тяжело опустилась в кресло у его кровати.

— Она любит тебя, — без всяких предисловий начала она. — Это я запретила ей приезжать в Бахметьево, и письма она писала. В Прощёное воскресенье я в храме была. Мы виделись с Верой Николавной, и она справлялась о тебе, а я… — судорожно вздохнула графиня, — заставила её думать, будто ты при смерти. Прощать надобно было всем, а я не смогла ей простить. Она тобой завладела всецело.

— Зачем? — приподнялся на локте Бахметьев, — зачем вы вновь вмешиваетесь в мою жизнь?

— Прости меня, Юрочка. Прости, — потянулась Лидия Илларионовна к руке сына.

— Бог простит, маменька, — поднялся с постели Георгий. — Стёпка, одеваться! — позвал он денщика. — Пусть выезд готовят, в Покровское поедем.

Глава 61

Для середины марта стояла весьма тёплая погода. Солнышко пригревало с каждым днём всё сильнее и сильнее. Снег в полях осел, потемнел, и местами уже виднелись проталины. Но пробуждение природы от долгого зимнего сна ничуть не радовало кучера, погонявшего порядком уставших лошадей, поскольку раскисшая дорога создавала немало препятствий в виде глубокой колеи, наполненной талой водой. Ох, уж эта русская дорога, сколько говорено о ней было, сколько песен сложено, да только нынче не до песен стало! Тихо чертыхаясь себе под нос, возница недобрым словом поминал барина, пожелавшего в такую пору пуститься в путь.

Покровское от Петербурга отделяли чуть более тридцати вёрст, но эти самые тридцать вёрст, стали почти неодолимыми. Только после полудня тяжёлый дорожный экипаж доехал до усадьбы. Привратник без лишних слов и расспросов распахнул ворота, впуская на подъездную аллею карету, почти доверху забрызганную грязью. Сторожу был знаком сей экипаж, как и его владелец.

По дороге в Покровское Георгий всё придумывал с чего начать разговор. Заготавливал различные фразы, но стоило подняться на крыльцо, и всё о чём думал, выветрилось из головы, как ушедший сон. А дворецкий уже распахнул перед ним двери и угодливо поинтересовался:

— Как доложить прикажете, ваше сиятельство?

— Скажи, что граф Бахметьев с визитом, — отозвался Георгий, снимая пальто и отдавая его лакею.

Остановившись перед зеркалом, он пригладил отросшие за последнее время кудри, после чего прошёл вслед за дворецким в гостиную. Впрочем, доклад и не понадобился. Вера ещё из окна своих покоев увидела экипаж и замерла, прислонившись лбом к прохладному стеклу. Мысли пустились вскачь, ком в груди мешал дышать. Зачем приехал? Какая же мука видеть его вновь!

Медленно спускаясь по лестнице, она гадала о причинах, побудивших его вновь искать с нею встречи, и опасалась, что не хватит вновь решимости повторить свои слова о том, что не нужен ей более. Лакей распахнул перед ней двери в гостиную. Всё было так же, как в прошлый раз. Также медленно обернулся Георгий на звук открывшейся двери, всё так же окинул её хмурым взглядом.

— Чему обязана вашему визиту, Георгий Алексеевич? — вошла Верочка и вздрогнула оттого, что двери за её спиной громко захлопнулись.

Бахметьев, не говоря ни слова, шагнул к ней и, обняв за плечи, приник к губам в долгом поцелуе. Вера попыталась отстраниться и упёрлась ладошками в его грудь, но испугавшись, что причинит ему боль, тотчас убрала руки. Она застыла в его объятьях, не решаясь шевельнуться. Прервав поцелуй, Георгий кончиками пальцев погладил тонкую шею.

— Я всё знаю, — тихо прошептал он, покрывая поцелуями уголки дрожащих губ, закрытые веки, пламенеющие румянцем щеки. — Моя мать призналась, что запретила тебе приезжать. И про письмо тоже рассказала.

— Что с того? — вздохнула Вера.

— Ты любишь меня? — приподняв пальцами её подбородок, заглянул ей в глаза Георгий. — Только не лги мне. Помнишь, ты просила меня никогда не лгать тебе? — спросил он.

— Помню, — высвободилась из его объятий Вера и обхватила себя руками за плечи. — Это ничего не меняет, Юра. Нам надобно расстаться, потому как…

— Просто ответь, — перебил её Бахметьев.

— Люблю, — прошептала чуть слышно, отводя глаза. — Но твоя мать права. Я тебе не пара.

— Выслушай меня, — попросил Георгий. — Когда истечёт срок траура, мы обвенчаемся. Я вновь подам в отставку. Её примут, я уверен в том. Мы уедем отсюда. У меня есть небольшой дом в Одессе. Там никто ничего о тебе не знает.

— Я боюсь, что ничего из того не выйдет. Мы ведь один раз уже пытались уехать, — упрямо покачала головой Вера.

— Просто доверься мне. Если мы оба того захотим, то всё получится, — принялся убеждать её Георгий.

— Есть ещё кое-что, — бросила на него взгляд из-под ресниц Верочка.

— Что? — хмуро спросил Бахметьев.

— Анна. Я не могу оставить всё так, как оно есть. Я не имею права…

— Поедем к Ивлеву. Сразу после Пасхи, как только дороги просохнут. Уверен, Иван Сергеевич что-нибудь посоветует. Только позволь мне остаться с тобой.

— Это неприлично, Юра.

— Плевать я хотел на приличия. Поздно запирать ворота, коли лошадь убежала из стойла, — возразил Георгий. — Весь Петербург ещё долго нам кости перемывать будет. Иди ко мне, — раскрыл он ей объятья.

Вера шагнула к нему и прижалась щекой к тёмно-зелёной ткани мундира на его груди:

— Я всё боюсь, Юрочка, что нам опять что-нибудь или кто-нибудь помешает.

— Никто нам не помешает. Караулов отправится на каторгу, туда ему и дорога, ни моя мать, ни Дашков более не станут чинить нам препятствий.

— Оставайся, — провела кончиком пальца по его губам Вера. — Будь, что будет.

Казалось, в доме никто не удивился тому, что гость не уехал с наступлением вечера, а остался в усадьбе. Да и от кого таиться было? Вся прислуга уже давно знала о взаимоотношениях хозяйки и молодого барина из соседнего имения. Даже Майер совершенно невозмутимо воспринял появление за ужином его сиятельства.

Ужин закончился довольно поздно. Майер первым откланялся и оставил княгиню Одинцову и графа Бахметьева наедине. Вера всё не решалась оторвать взгляд от тарелки. Георгию приготовили спальню в том же крыле, где находились и её покои. Ей безумно хотелось остаться этой ночью с ним, но она так стеснялась своего располневшего тела, что даже намёком не высказала ему, что хотела бы видеть его в своей спальне. Он сам заговорил о том.

— Позволь мне сегодня быть рядом, — улыбнулся он, пытаясь поймать её взгляд.

Вера вздохнула:

— Боюсь, ты будешь разочарован, Юра. Я ведь не та, что прежде.

— Ты — самая прекрасная женщина на земле! Ты — лучшее, что у меня есть, — поднялся он из-за стола.

Остановившись за её спиной, Георгий положил ладони ей на плечи.

— Я люблю тебя, — склонился он к её уху. — И мне совершенно не важно, как ты выглядишь нынче.

— Пойдём, — поднялась со стула Верочка.

Её пальчики скользнули в его ладонь. Поднявшись в будуар, она отослала Дуняшу и прошла к дверям в спальню.

— Ваше сиятельство, — обернулась она к нему с лёгкой полуулыбкой на устах, — вынуждена просить вас быть моей камеристкой.

— С большим удовольствием, — отвесил театральный поклон Георгий.

И до того стало светло в душе, легко и радостно на сердце. Может оттого, что вновь видел её улыбку, вновь слышал тот шутливый тон, что так успел полюбить.

Расстёгивая пуговки на её платье, Георгий то и дело касался губами тонкой шеи, гладил обнажившиеся плечи. Платье упало на пол, но ни он, ни она не обратили на то ни малейшего внимания. Как давно не были вместе, как истосковались по ласковым прикосновениям к обнажённой коже. И отнюдь не пылкое желание владело обоими, но от нежности щемило сердце, кружилась голова, так хотелось коснуться, прижаться губами к губам. Тонкие пальцы пробежали по широкой обнажённой груди, чуть задержались на красноватом шраме от полученного ранения.

— Боже, верно, тебе было очень больно? — подняла голову Вера, заглядывая в непроницаемые тёмные глаза.

— Не так больно, как услышать, что ни дня не любила меня, — обнял её Георгий, а потом вдруг подхватил на руки так, что Вера испуганно охнула и, обвив руками его шею, всем телом приникла к нему.

И как же хорошо было лежать рядом, тесно прижавшись к нему, вдыхать знакомый запах. Вера таяла, когда длинные пальцы Георгия перебирали рассыпавшиеся по подушке льняные локоны, едва касаясь кожи, гладили тонкие ключицы. Каким блаженством было слышать изумлённый вздох, когда под его ладонью шевельнулось дитя в утробе.

До самой Пасхи граф Бахметьев гостил в Покровском, и когда наступило Воскресенье Христово вместе с Верой поехал в сельский храм, встав подле неё с зажжённой свечой в руках. Шептались кумушки соседские, но враз примолкли, когда сама графиня Бахметьева по окончанию крестного хода подошла к молодой паре и, расцеловав в обе щеки ошеломлённую Верочку, с улыбкой на устах произнесла:

— Христос воскрес, Вера Николавна.

— Во истину воскрес, Лидия Илларионовна, — смущённо отозвалась Верочка.

— Приезжайте к нам в Бахметьево, — тронула она за рукав сына. — Алексей Николаевич быть обещался нынче.

— Будем, маменька. Непременно будем, — целуя мать в щеку, заверил её Георгий.

Помогая Вере подняться на подножку экипажа, Георгий приказал вознице ехать в Бахметьево. Вера прислонилась головой к его плечу и тяжело вздохнула.

— Мне бы не хотелось ехать туда, — тихо заметила она. — Наверняка будут гости, как ты объяснишь моё присутствие там?

— Мне легче объяснить твоё присутствие, чем моё отсутствие подле матери в такой день, — довольно сухо заметил Георгий.

Вера убрала голову с его плеча и отодвинулась, уставившись в окно невидящим взглядом. Георгий нащупал её ладошку и сжал в своей руке:

— Прости, я вовсе не желал обидеть тебя. Ежели меня не будет, то вполне вероятно, что причиной тому посчитают мою размолвку с матерью.

— Я понимаю, — отозвалась Вера, не поворачивая головы, дабы он не её расстроенного лица.

Менее всего ей хотелось бы встать между матерью и сыном, заставить его выбирать, ведь до сей поры не была уверена в том, какой именно выбор он сделает.

Вопреки её ожиданиям и сложившийся традиции в этот день в Бахметьево не было многолюдно, приехал лишь Дашков, соседям же Лидия Илларионовна даже приглашений рассылать не стала. Всемогущего Дашкова Вера побаивалась, особенно потому, как запомнила, с каким пренебрежением он глядел на неё в Покровском, когда Караулов ранил Георгия. Madame Одинцова с трудом удержалась от того, чтобы не отшатнуться от князя, когда он предложил ей руку, дабы сопроводить к столу.

— Неужели я вас напугал? — тихо поинтересовался Алексей Николаевич, склонившись к уху Веры по пути в столовую. — Мне казалось, что вы не робкого десятка.

— Вы внушаете уважение и трепет всякому, — тихо отозвалась Вера. — Страшно даже представить, что ваш гнев может обрушиться на мою голову.

— Не вижу причин для гнева, — пожал плечами Дашков. — Георгий вырос, он уже не мальчик, он сделал свой выбор, и мы должны уважать его, каким бы он ни был.

— Благодарю вас, — опустила очи долу Вера.

Праздничный обед прошёл в довольно тягостной обстановке. Даже в былые времена, когда она ещё была замужем за Иваном Павловичем, в их усадьбе в Пятигорске Воскресенье Христово всегда праздновали более шумно и весело. Собиралось местное общество, господа офицеры, много шутили, смеялись, флиртовала друг с другом молодёжь, нынешний же обед более напоминал поминки.

Дождавшись окончания трапезы, Лидия Илларионовна отослала лакея и заговорила:

— Сегодня я не стала приглашать гостей, потому как желала видеть вас обоих. У меня есть, что вам сказать. Вера Николавна, сколько времени минуло с тех пор, как почил ваш супруг?

— Три месяца с небольшим, — вздохнула Верочка.

— Вот-вот. Всего три месяца, а вы в открытую живёте с молодым мужчиной, не взирая на последствия.

Георгий нахмурился, и хотел что-то сказать, но Дашков, смерив его суровым взглядом, не дал ему и рта открыть:

— Выслушай, прежде чем возражать.

— Вы затворились в Покровском, никуда не выезжаете, нигде не бываете, стало быть, не слышите, о чём люди судачат. И вы, и Георгий, вы оба поступаете опрометчиво. И дело вовсе не в том, что я желаю вас разлучить, видит Бог, я поняла, что сие совершенно бессмысленно. Но можно же дождаться окончания траура, дабы не вызывать лишних пересудов?

— Вы правы, madame, — вздохнула Вера. — Жорж, я одна вернусь в Покровское.

— Позвольте и мне сказать, — поднялся из-за стола Георгий и остановился за спиной у Веры. — Я не намерен ждать почти целый год. Вы правы, maman. Действительно негоже выставлять мои отношения с Верой Николавной напоказ, потому мы уедем туда, где её никто не знает.

— Это куда же? — осведомился Дашков.

— В Одессу.

— Бог мой, Жорж. Я, конечно, не стану возражать против твоего решения, но в Одессе у нас всего лишь летняя резиденция. Как вы собираетесь жить там? Дом слишком тесен для того. Да и потом, как быть с твоей службой?

— Завтра мы с Верой Николавной собирались в Петербург. Ей надобно посетить поверенного, а я подам прошение об отставке. Надеюсь, Алексей Николаевич, вы не станете более чинить мне препятствий?

— Вижу, ты решил поставить крест на своей карьере, — вздохнул Дашков.

— Полно, Алексей Николаевич, — усмехнулся Бахметьев. — Какая же тут карьера? Мне тридцать лет, я ношу погоны поручика и просиживаю штаны в адъютантах штаба. Не вижу смысла сокрушаться по этому поводу.

— Помнится, не так давно то были погоны полковника, — смерил Алексей Николаевич Верочку укоризненным взглядом.

— Довольно, Алексей Николаевич. То было моё, и только моё решение.

— Ну, раз ты всё решил, переубеждать тебя я не стану. Если бы мне в твои годы хватило решимости, — бросил Дашков быстрый взгляд на Лидию Илларионовну, — возможно, нынче всё было бы иначе. Что ж, поезжайте. Тем более что Одесса в летнюю пору дивно хороша.

— Maman, Алексей Николаевич, — позвольте откланяться, — подал руку Вере Георгий. — Завтра нам в столицу ехать, потому перед дорогой хотелось бы отдохнуть.

Лидия Илларионовна вышла проводить сына с будущей снохой. Пока Георгий о чём-то тихо беседовал с Дашковым, стоя на крыльце, madame Бахметьева, улучив несколько минут, шепнула Вере:

— Простите меня, коли сможете. Мне послужит утешением только знание того, что с вами он обрёл счастье. Видимо, то судьба, а ей, как известно, противиться не имеет смысла.

— Я не держу на вас зла, — так же тихо ответила Верочка. — Возможно, будь я на вашем месте, поступила бы точно также.

Лидия Илларионовна торопливо перекрестила её и добавила прерывающимся шёпотом:

— Берегите его и будущее дитя. Дай Бог вам счастья.

Наутро, как и собирались, выехали в столицу. Первым делом решили посетить Ивлева. Поверенный находился в своей конторе и весьма обрадовался визиту madame Одинцовой.

— Иван Сергеевич, мне весьма неловко, — робко улыбнулась Вера, присаживаясь в кресло у стола. — Я ведь даже не поблагодарила вас, а вы столько для меня сделали!

— Пустое, Вера Николавна. После того, что вам пришлось пережить, немудрено, что видеться со мной у вас желания не возникло. Ну-с, сударыня, с чем пожаловали? Мне кажется, я догадываюсь о причине вашего визита. Всё дело в наследстве? Верно? — поинтересовался Ивлев.

— Я много думала о том, — вздохнула Вера. — Мне кажется, что, не смотря на своё происхождении, я не имею права претендовать на то, что по праву должно принадлежать моей сестре.

— Я ждал от вас этих слов, — кивнул Ивлев. — Скажу даже более того, я был бы разочарован, коли бы не услышал их. По закону — вы владелица всего имущества Уваровых и можете распоряжаться им по своему усмотрению. Я взял на себя смелость подготовить бумаги о том, что усадьба Уваровых и городской дом переходят к Анне Николавне в виде приданого.

— Я подпишу, — стянула с рук перчатки Верочка. — Мне ничего не надобно, тем более такой ценой. Зная о том, что мой отец погиб из-за этой подлой интриги, я до сей поры не могу спокойно спать.

Ивлев извлёк из ящика стола бумаги и положил их перед Верой, кончиком карандаша указал, где ей следует поставить свою подпись и протянул перо, одновременно пододвинув чернильницу.

— Позвольте взглянуть, — заговорил, хранивший до сего момента молчание Георгий.

Вера застыла с пером в руке. Наблюдая за тем, как он бегло просматривает документы, madame Одинцова похолодела. За свою жизнь она настолько разучилась доверять людям, что мысль, невольно закравшаяся ей в голову, поражала её саму, но ничего с ней поделать она не могла. «Неужели всё ради наследства?! — боялась даже вздохнуть Верочка. — Иначе, отчего он остановил меня?».

— Всё в порядке, — положил на стол документы Георгий. — Надеюсь, я не оскорбил вас? — перевёл он взгляд на Ивлева. — Прошу простить мне недоверие, но в силу обстоятельств, что привели нас из Пятигорска в Петербург, хотелось быть уверенным, что никаких неприятных сюрпризов в документах не таится.

— Я вас не виню, Георгий Алексеевич. Более того, понимаю вашу озабоченность, — всё же обиделся Ивлев на то, что его сиятельство усомнился в его честности и порядочности.

Впрочем, вспомнив свои взаимоотношения и Елизаветой Петровной, Иван Сергеевич пришёл к выводу, что Бахметьев имел на то полное право. Сложив подписанные документы в конверт, Ивлев протянул его Вере:

— Думаю, будет лучше, коли вы сами отдадите бумаги Ольге Михайловне. Тем самым вы убедите княгиню в ваших добрых намерениях.

— Вы правы. Благодарю за беспокойство.

— Не стоит благодарности. Это самое малое, что я мог сделать для вас и вашей сестры, — попрощался Иван Сергеевич.

Глава 62

От Ивлева поехали на Литейный. Георгий, оставив Веру на попечение Степана, отправился на службу, дабы написать прошение об отставке, как и собирался. Памятуя об обещании Дашкова, не вмешиваться, он надеялся, что на этот раз не возникнет препятствий, и оно будет удовлетворено в самое ближайшее время. Бахметьев спешил завершить свои дела, уж коли ехать, то нынче, пока позволяет состояние Веры. Стоит промедлить пару месяцев и предпринимать столь далёкое путешествие станет попросту опасно.

В ожидании Георгия Вере пришла в голову мысль, что можно было бы нанести визит Ольге Михайловне, тем более что особняк Уваровых располагался совсем недалеко. Тёплый весенний день, как нельзя лучше способствовал пешей прогулке. Степан долго ворчал и упирался, ссылаясь на распоряжение графа присматривать за madame Одинцовой, но всё же согласился проводить её.

Широкая ротонда уже почти не скрывала истинного положения дел, и потому Верочка немало смутилась, встретив mademoiselle Епифанову. Натали тоже узнала её и замерла на мостовой. Вера пребывала в нерешительности. С одной стороны, полученное ею воспитание требовало поприветствовать Наталью Андревну, но с другой она не была уверена, что сия встреча приятна старшей дочери генерала Ерифанова.

— Bonjour, Вера Николавна, — первой опомнилась Натали, подойдя ближе. — Признаться удивлена встретить вас в Петербурге.

— Коли бы не дела, мы бы вряд ли встретились, Наталья Андревна. Рада вас видеть.

Наталья собиралась с визитом к тётке и встретилась с madame Одинцовой почти на ступенях особняка Уваровых.

— Вы никак к Ольге Михайловне с визитом? — поинтересовалась она. — Спешите вступить в права наследования? — не удержалась от сарказма mademoiselle Епифанова. — Будьте же великодушны! Позвольте моей тётушке хотя бы личные вещи собрать.

— У меня и в мыслях не было просить Ольгу Михайловну оставить дом, — возразила Вера. — Но вы правы, я именно к ней, только боюсь, нынче не вовремя, потому будет лучше, коли я приду в другой раз.

— Ну, что вы. Зачем откладывать? — подхватила Веру под локоток Наталья и увлекла вверх по ступеням ко входу. — Голубчик, — обратилась Наталья к распахнувшему двери швейцару, — будь добр, доложи Ольге Михайловне, что к ней княгиня Одинцова с визитом.

Швейцар несколько сконфузился. Незадолго до визита племянницы княгини в особняк на Литейный пожаловал граф Ланский. К тому же швейцар был готов поклясться, что перед ним никакая не княгиня, а бывшая гувернантка княжны Анны, однако возразить mademoiselle Епифановой не посмел. Наталья и сама не знала, зачем она не позволила madame Одинцовой уйти.

Она не верила ни единому слову бывшей гувернантки и полагала, что на то у неё имеются весомые причины. Конечно, именно Олеся флиртовала с Вершининым, и случилось то, что и должно было случиться. Вот вроде и помирилась Наталья с младшей сестрой, но те прежние искренние доверительные отношения, что были между ними до всей этой малоприятной истории, оказались навсегда утраченными.

Весьма трудно винить родную сестру в собственном разрушенном будущем, куда проще обвинить во всём человека постороннего. К примеру, гувернантку, которой увлёкся граф Бахметьев, ведь коли бы не сия скандальная связь, Георгий Алексеевич не оставил бы Олесю. Он бы непременно полюбил её и, стало быть, женился бы. И тогда… Ах! Кто знает, что было бы тогда! Но, возможно, у неё, у Натали, был бы шанс на своё собственное счастье.

Может быть, именно потому, она не захотела отпускать madame Одинцову, что в душе кипел гнев на женщину, разрушавшую всё, к чему она прикасалась. Захотелось высказать всё ей в глаза.

Оказавшись в просторном вестибюле, Вера сняла ротонду и передала её лакею. Глаза mademoiselle Епифановой удивлённо распахнулись при взгляде на округлившийся стан княгини Одинцовой, но она промолчала. Тот же лакей, что принимал у дам верхнюю одежду, проводил их в гостиную. Ступив на порог, Вера остановилась в нерешительности. Одно дело объясняться с княгиней Уваровой один на один, с глазу на глаз, и совсем иное встретить сразу нескольких человек, настроенных к ней отнюдь не дружелюбно. Граф Ланский, поднялся с кресла и шагнул навстречу дамам. Весьма любезно приветствовал Наталью, склонившись над протянутой рукой, тогда как Вере достался только сухой чопорный кивок и короткое «madame».

— Чему обязана, ваше сиятельство? — не удостоив гостью даже кивком, осведомилась Ольга Михайловна.

— Ольга Михайловна, позвольте мне увидеться с Анной, — попросила Вера.

Ольга отрицательно покачала головой:

— Я не желаю, чтобы моя дочь знала о том, какие узы вас связывают.

— Но ведь рано или поздно она всё равно узнает, — тихо заметила Вера.

— Чем позже, тем лучше, — возразила княгиня Уварова.

— Ну, что ж, тогда мне остаётся только передать вам это, — раскрыла ридикюль Вера и извлекла конверт, — и покинуть ваше общество. Я же вижу, что мне здесь не рады.

Граф Ланский взял из рук Веры конверт, потому как сама княгиня не выказала желания подойти.

— Не смею вас задерживать, — указала глазами на дверь Ольга.

Ольга Михайловна была уверена, что в злополучном конверте документы, позволяющие истинной княжне Уваровой вступить в права наследования, и потому не спешила открыть его. Однако, после ухода княгини Одинцовой, взгляд её помимо воли то и дело обращался к низенькому столику, где лежал конверт.

Первой не утерпела Наталья:

— Ольга Михайловна, неужели вам всё равно, что там?

— Я догадываюсь, что это, — сердито отозвалась Ольга, — но пока у меня нет желания обсуждать сие.

— Тогда позвольте мне взглянуть? — не сдержала любопытства mademoiselle Епифанова.

Ольга пожала плечиками, продемонстрировав напускное равнодушие, коего вовсе не ощущала. Если бы не присутствие Сержа, она бы давно дала волю слезам, при мысли о том, что её Аннушка останется бесприданницей. Княгиня Уварова отвернулась от племянницы, шуршавшей бумагами.

— Видимо, вы ошиблись Сергей Алексеевич, когда говорили, что она не осмелится настаивать на своих правах. И вот тому доказательство, — обернулась Ольга к племяннице, просматривающей бумаги.

— Жаль признавать то, но видимо я и в самом деле плохо разбираюсь в людях, но более всего меня печалит то, что граф Бахметьев связал вою жизнь с женщиной его недостойной, — отозвался Ланский.

Наталья меж тем совершенно не слышала, о чём говорят её тетка и будущий супруг той. Она несколько раз перечила содержание документов, желая удостовериться, что не ошиблась, ведь написаны они были сухим казённым языком, и, возможно, она чего-то недопоняла.

— Ольга Михайловна, — наконец оторвалась она от чтения, — взгляните сами, — протянула она документы княгине. — Коли я верно всё истолковала, то выходит, наследница Аннет.

Ольга передала бумаги графу Ланскому:

— Серж, ты лучше меня разбираешься во всём этом, — взволнованно произнесла она, всё же заглядывая через плечо своего возлюбленного в бумаги.

— Так и есть, — улыбнулся Ланский, сворачивая документы и убирая их обратно в конверт. — Бог мой, мы так дурно отозвались о Вере Николавне! — устыдился он тому, как встретил madame Одинцову.

Ольга прижала ладошку к губам:

— Серж, мне так совестно перед ней, — покачала она головой.

— Желаешь принести извинения? — улыбнулся Ланский.

— Ты ведь поедешь со мной? — робко спросила Ольга, положив ладошку на его плечо.

Сказать, что Ольга Михайловна была поражена столь невиданной щедростью, значит не сказать ничего, ибо состояние Уваровых было столь велико, что некоторым вскружило голову желание непременно завладеть им и даже довело до греха смертоубийства. Княгиня Уварова не привыкла извиняться и потому весьма заметно нервничала, ступив на порог апартаментов графа Бахметьева. Не будь рядом с ней Сержа Ланского, она, вероятно, развернулась бы и позорно сбежала, и только его присутствие придало ей уверенности и помогло найти в себе силы принести извинения той, которую считала причиной всех своих несчастий.

— Вера Николавна, я приехала, дабы принести вам свои извинения. Моему поведению нет оправданий. Я должна была выслушать вас, прежде чем делать выводы, которые к тому же оказались весьма далеки от истинного положения, — не решаясь поднять голову и взглянуть в глаза madame Одинцовой, говорила Ольга Михайловна.

— Я не держу на вас зла, Ольга Михайловна, — отвечала Верочка. — Право слово, я желала бы вовсе не знать своего отца, чем осознавать, что в его смерти есть доля моей вины. Самое малое, что я могу сделать для Аннет, это вернуть ей то, что принадлежит ей по праву рождения. Ни вы, ни она не виновны в том, что некогда Елизавета Петровна взялась вершить судьбу моих родителей.

Застав у себя дома гостей, Георгий Алексеевич несказанно удивился, но быстро справился с изумлением и предложил достигнутое перемирие отметить за ужином. Ланский поддержал его предложение, упредив попытку Ольги отказаться от приглашения.

— Никогда не думала, что буду сидеть с вами за одним столом, — улыбнулась княгиня Уварова madame Одинцовой.

— Воистину, жизнь человеческая полна сюрпризов, — усмехнулся Ланский. — Господа, вам не кажется, что наше общество в высшей степени скандально. Посудите сами, Георгий Алексеевич, — обратился он к Бахметьеву. — Вас с Верой Николавной связывают те же отношения, что и меня с Ольгой Михайловной. Ни я, ни вы не связаны священными брачными узами с дамой своего сердца и вот мы здесь, за одним столом.

— Сию situation весьма легко изменить, — ответил Бахметьев. — Пользуясь случаем, Сергей Алексеевич, могу я вас просить быть шафером?

— Разве я могу отказать? — улыбнулся в ответ Ланской. — Коли Вера Николавна сделала Ольге Михайловне поистине царский подарок. Кто же будет вторым шафером? — поинтересовался Серж.

— Князь Дашков, — невозмутимо отозвался Георгий.

Серж удивлённо распахнул глаза. Не было секретом, что Алексей Николаевич приложил немало усилий, дабы скандальная связь между графом Бахметьевым и княгиней Одинцовой прекратилась, потому весть о том, что он выступит свидетелем венчания, не могла не вызвать изумления графа Ланского.

— И как скоро грядёт счастливое событие? — спросила Ольга, не отводя взгляда от лица Бахметьева.

Несмотря на то, что её чувства к Георгию остались в далёком прошлом, известие о скором венчании с той, которую она всегда считала ниже себя по положению, неприятно кольнула в самое сердце.

— На будущей седмице, — ответил Георгий, чем поверг в немалое изумление саму Веру, но она не решилась задавать вопросы в присутствии посторонних, отложив объяснение до вечера.

— Как же быть с положенным сроком траура? — с некой долей ехидства осведомилась madame Уварова.

— Пусть это вас не заботит, Ольга Михайловна, — усмехнулся в ответ Георгий. — Всё пройдёт тихо и скромно, дабы не привлекать лишнего внимания. Иногда приходится поступиться традициями, даже рискуя навлечь на себя неодобрение общества, чтобы избежать, куда больших затруднений в будущем.

— Я боюсь, мы с Ольгой Михайловной злоупотребляем вашим гостеприимством, Георгий Алексеевич, — поднялся из-за стола Ланский. — К тому же смеркается уже. Пора и честь знать, — предложил он руку Ольге. — Я вас провожу, ma cherie.

После ухода графа Ланского и княгини Уваровой в апартаментах на Литейном воцарилась тишина.

— На будущей седмице? Не слишком ли поспешно? — поинтересовалась Вера.

— В самый раз, — отозвался Георгий, повертел в руках рюмку с бренди и отставил её в сторону, даже не пригубив. — Я не собираюсь доказывать собственное отцовство. Ребёнок должен родиться в браке.

— Это единственная причина подобной спешки? — вздохнула Верочка.

— Нет, не единственная. Более всего на свете я желаю назвать тебя своей женой перед Богом и людьми.

— Но… — попыталась возразить Вера.

— Довольно о приличиях, — обнял её за плечи Георгий. — Мы столько раз нарушили их, что ещё один раз не переполнит чашу наших грехов.

Венчание и впрямь прошло скромно. Помимо жениха и невесты присутствовали только князь Дашков, граф Ланский, княгиня Уварова с дочерью и графиня Бахметьева. У ступеней храма стоял запряжённый четверкой великолепных гнедых дорожный экипаж с гербами Бахметьевых на дверцах.

По завершению церемонии, Аннет, перехватив одобряющий взгляд матери, несмело шагнула к Вере и Георгию. Девочка вложила в руки невесты букет из цветов апельсинового дерева, а Верочке в сей момент вспомнилась свадьба в Пятигорске, когда её покойная горничная Катюша украшала её голову точно такими же цветами. Стараясь сдержать подступившие слёзы, Вера обняла сестру.

— Мне маменька всё рассказала, — зашептала её на ухо девочка. — Я всегда хотела, чтобы у меня была такая сестра, как вы, Вера Николавна. Когда я вырасту, я обязательно приеду к вам.

— Конечно, Аннет, мы обязательно свидимся, — смахнула слёзы, повисшие на ресницах, Вера.

Новоиспечённая чета Бахметьевых отправилась в путешествие в далёкую Одессу, а присутствовавшие на скромной церемонии венчания — в Бахметьево.

Отправки этапа в Нерчинск Петру Родионовичу пришлось дожидаться в Литовском замке почти три месяца после вынесения ему приговора в суде. Солнечным майским днём тех, кто должен был отправиться по этапу в Сибирь, выгнали на тюремный двор. Мужчин построили в ряд по четыре человека, надев на ноги кандалы. Совсем немощных и женщин погрузили в подводы, и скорбная процессия потянулась в сторону Москвы, дабы оттуда на баржах добраться до Нижнего. Далее вновь предполагалось идти пешком.

Караулову бывалый каторжанин уже успел рассказать, что путь до Нерчинска занимает почти два месяца, а бывает и больше. Но более всего Петра Родионовича страшило то, что большую часть того пути ему предстоит пройти пешком, закованным в кандалы. В первый день прошли почти тридцать вёрст и остановились на ночлег в остроге, представлявшем собой грязный барак с грубо сколоченными нарами, охраняемый по всему периметру конвоирами.

Не менее утомительными выдались и третий, и четвёртый день пути. Полы длинного серого арестантского халата путались у Караулова под ногами. Железные оковы немилосердно натирали ноги, но даже остановиться, дабы поправить съехавшую вниз тряпицу, при помощи которой он пытался защитить израненную кожу, не было никакой возможности. Стоило только замедлить шаг, и тотчас следовал грубый окрик, а то и тычок в спину прикладом, способный свалить с ног.

На исходе третьей седмицы, когда тёплый май сменился жарким июнем, с каторжников сняли оковы, дабы без помех погрузить их на баржи, что должны были по реке проследовать до Нижнего Новгорода.

Пётр Родионович с трудом волочил сбитые в кровь ноги. Подошва его ботинок почти отвалилась ещё на середине пути от Петербурга до Москвы и потому в них то и дело набивалась грязь, но хуже всего были мелкие камешки, что немилосердно ранили кожу ступней. Упав на траву в ожидании своей очереди подняться по трапу, Караулов смотрел в голубое летнее небо, по которому плыли облака, принимавшие разные причудливые очертания. И вспомнились Петру Родионовичу беззаботные деньки в поместье его тётки. Вот так же когда-то лежал он в свежескошенной траве, грыз в зубах былинку и смотрел в бескрайнее небо, закинув руки за голову. Где всё это нынче? Поместье принадлежит ненавистной княгине Одинцовой. До сей поры злость на Верочку помогала ему подниматься каждое утро и двигаться далее с надеждой, что придёт время, и он вернётся, непременно вернётся, чтобы отомстить.

Караулов совсем замечтался, и только довольно болезненный пинок носком сапога конвоира в бок привёл его в чувство. Мгновенно вспыхнувшая ярость, словно пружиной подбросила его с земли. Его, дворянина, позволяет себе пинать какая-то сволочь, одетая в форму конвоира! Не думая о последствиях, Пётр Родионович изо всех сил вцепился в горло, солдата конвойного взвода, намереваясь задушить того. На помощь своему сослуживцу бросились остальные, сопровождавшие этап солдаты. Караулова повалили на землю и несколько раз ударили прикладом по голове. Кровь заливала глаза, почти ничего не видя, Пётр Родионович поднялся на ноги и, шатаясь, побрёл в сторону реки, собираясь смыть кровь с разбитой головы.

— Стой! Стрелять буду! — последовал окрик в спину.

Но Караулов не остановился, лишь зашагал ещё быстрее, к манившей прохладой воде. Грохнул выстрел. Что-то сильно и больно толкнуло Петра Родионовича в спину. Падая, он сумел перевернуться на спину, чтобы ещё раз взглянуть в голубое летнее небо с такими красивыми пушистыми облаками. Когда тот самый конвоир, которого арестант пытался задушить добежал до упавшего тела, светло-голубые глаза Петра Родионовича уже застыли и приняли абсолютно бессмысленное выражение.