Я вернусь

Часть 2. ТАТЬЯНА

Как мы ехали я не помнил совсем. Через какой-то временной провал я оказался в плохоосвещенном подвальном зале с прекрасной и крепкой каменной выкладкой. Свет был желтый, как будто в воздухе витала пыль от перемолотых в миксере неспелых одуванчиков. Противная зеленая лампа, которая его источала, давно не протиралась и вообще всё здесь было под каким-то лёгким пыльным налетом, словно мы в пустыне и перемолотый песок, висящий в воздухе, совсем никого не удивляет.

Меня допрашивал круглолицый, который постоянной курил, пуская дым мне прямо в лицо. Я морщил лоб, пытаясь вспомнить две шпалы на петличке – это капитан? Я думал над чем угодно, но никак не задумывался, что, собственно, здесь делаю и почему, вообще, я в каком-то сыром здании сижу на скрипучем стуле, и почему светильник тускло светит мне в глаза, кажется, 40-ватной лампочкой. Ну, которая «Была коптилка да свеча – теперь лампа Ильича». Еще не понятно, почему этот Пуаро напротив сидит и смотрит на меня таким неприятным взглядом, словно я надругался над его двоюродной сестрой, а потом сбежал в день свадьбы.

Капитан ничего не спрашивал – просто сидел и уперто смотрел на меня. Я тоже молчал и продолжал задавать все эти вопросы сам себе. Я чётко осознавал только одно: синий околыш на фуражке, кожанка, кобура под наган и синие галифе с малиновой полоской по бокам – это набор, присущий для человека, не несущего ровным счетом ничего доброго. Хорошо, если просто расстреляют, а если будут пытать? И где Мишка?

– Вставай, – двухшпальный продолжал смотреть на меня и произносить это с заботой бабушки. – Встава-ай.

– Странно для энкавэдэшника.

– Что?

– Ничего. Мягко Вы со мной.

Он подошел и похлопал меня по плечу: "Вставай! Пошли. Мы приехали".

Я встал и пошел за ним. Он шел в сторону окна. От туда бил яркий свет и его пятно всё больше расплывалось, а силуэт пропадал. И тут я услышал обрывистый смех…

Миша смеялся с меня, потому что я врезался еще не очнулся ото сна и врезался в столб с прекрасным барельефом, на котором сильный мужчина в крестьянской одежде любовно смотрел на колоски, выращенные в ласковых золотистых южно-русских полях. Мужчина сидел неподвижно, потому что он был бронзовый, а я стоял неподвижно, потому что еще не осознавал, где я и что происходит.

Татьяна как обычно не холодно и не жарко поцеловала меня. Она буквально секунду посмотрела на меня своим игривым, в меру нежным, в меру довольным взглядом и схватила под руку, развернув на 180 градусов. "Привет!" – ко мне притерлась щекой Наташа – Танина подруга.

Мы познакомились с Татьяной по-дурацки просто и детям бы это рассказать было даже не интересно. Если без всяких художественных отступлений и выдумок, то однажды ко мне подсела симпатичная особа с просто милой улыбкой. Такая тёмная брюнетка села ко мне, обожателю блондинок и начала улыбаться и рассказывать истории про «специи» от Ибрагима, «натс» от Карима и кальяны от Мухаммбатта. Я смеялся, потому что был пьян. А вот сердце почему-то колотилось, и жар разливался сначала по груди, а потом и по всему телу. Она показывала фотографии себя в разных фото-позициях, стыдливо, кокетливо и главное замедленно пролистывая фотографии своего шикарного пресса и даже не только его. Она улыбалась и от нее пахло, кажется, Dior и красные её губы что-то шептали и сквозь коньячный туман я уже слабо различал её слова.

Она была непростой девушкой. Она была такой, какой мы, провинциалы, представляем себе москвичку. Красиво упакованной, немного стервозной, недоверчивой, но где-то глубоко чувственной и обнажающей эти чувства лишь раз в год, когда встретит козерога в зените водолея. Или когда увидит именно тёмно-красный шар, проплывающий по дымному московскому небу, кричащий: «Таня, Танечка, не плачь, открывай себя ему!» Она клялась, что по-настоящему открывается только, когда пьяна, но не пьет никогда, потому что.. потому что с ней что-то не так. Она не объясняла, я не спрашивал. Надеюсь, она не врет и всё будет с ней хорошо, но ей лучше не пить и я это знаю, и мне это нравится.