Я выжгу в себе месть

Плен трав

Голоса сплетались в один.

– Плясать не переплясать тебе, молодица.

– Пляши!

– Пляши!

– Пляши и пей!

Чем дальше ступала Василика, тем сильнее вилась по округе дурман-трава. Ее заросли уже поднимались до пояса, нашептывали о хмельном веселье. Хмурый Всполох то и дело скалился, напоминая, что не стоит забываться, особенно когда идешь по тонкой и колющей Грани.

Шаг в сторону – смерть.

А травы пели и цеплялись за рубаху. Они звали Василику к костру, просили не отталкивать нечеловеческую руку, выпить сладкого вина и не заглядывать за костяную маску. Ее нутро полнилось незнакомой жаждой и жгучей ненавистью к живым. Отчасти она не понимала, отчасти – разделяла эту ненависть.

Правда открылась Василике у алатырь-камня. Стоило протянуть руки и дотронуться до солнечных строк, выведенных богами, как видения вошли в ее душу и сам Лес заговорил со своей новой дочерью.

Когда-то давно не было на свете ни деревень, ни княжеств, а огромные деревья покрывали всю поверхность земли, образуя бескрайний Лес и внушая людям жуткий страх. Люди боялись древних духов. Они поклонялись Нави и приносили ей жертвы. Очень скоро люди поняли: чем щедрее жертвы, тем благосклоннее духи.

Лес помогал одним людским племенам побеждать другие. Кровь лилась ручьями, и обитатели Нави ели и пили вволю, черпая силы в скорби побежденных и злорадстве победителей. Духов питало все темное, как будто каждого вскармливала сама Морана, но ничто не могло унять их голод. Они всегда хотели еще. Незримые для одних, являлись другим, стравливали родных братьев, толкали в объятия чужаков, и вновь лилась кровь, и каждое племя стремилось получить благосклонность огромной непроглядной чащи, принося много жертв.

Шло время, сменялись поколения. Поняв, что обитатели Нави вечно жаждали кровопролития и никогда не желали людям мирной и спокойной жизни, великий воин Яромир отказался от старого порядка. Он воззвал к богам и объединил племена.

Прошло много седмиц, прежде чем Яромир стал первым князем и выжег добрую часть колдовского Леса, изгнав злых духов за Грань и поставив на страже великую ведьму Черноброву, ученицу волхвов.

С тех пор прошел не один век. Духи Нави не раз пытались достать князя Яромира, но тот окружил себя и свой народ защитой. Ничего не осталось от былого величия Навьего царства. Многие духи сгинули без следа. Но уцелевшие сделались хитрее, научились заманивать людей в колдовскую чащу сладкими речами, проникать в самое сердце и ударять по дорогому и сокровенному.

Василика тяжело задышала и рухнула в траву. Письмена на необъятном алатырь-камне все так же переливались золотом. За ним чернел Лес, но не тот, по которому ходили люди.

То было Навье царство, где пировали мертвые. Живой не мог ступить на их земли. Даже Всполох подрагивал, страшась иного мира.

Колдовская сила растекалась в крови Василики. Казалось, будто в ее сердце прорастают корнями деревья, а кожа зеленеет. Вот-вот и она станет лесавкой, начнет охотиться на людей и забудет батюшку, мачеху, сестер. И правильно.

– Родина ведьмы – Лес, семья ее – духи, кровь ее – зелень, – шептал алатырь-камень.

Голова кипела. Неведомые знаки обретали смысл, и вдруг Василика поняла, какие из них берегли кров, какие – отпугивали духов, какие – призывали на помощь кровь и когти, помогали залечивать раны, бороться с самой Смертью.

Все вдруг переменилось. Глядя на вьющиеся строки, Василика осознала, насколько мелочными были ее мечты, да и она сама. А Радогощь? Там все только и думали о том, чтобы набить животы, девки мечтали похвастать перед другими новым монистом или богатым женихом. Все бы ничего, да только в этих пустых хлопотах протекала вся жизнь.

Всего одно касание колдовской силы, и Василика стала иной. Ослабла радость от мысли о румяных пирогах, горячем сбитне, окороке, звенящих монистах, усерязях, кокошниках и дорогих нарядах.

– Идем домой, Василика, – сказал Всполох тверже обычного.

Она не стала спорить, медленно поплелась за духом. Глаза слипались от усталости. Спутанные мысли едва не доводили до безумия. Слишком много всего вылезало, скреблось, выло и разрывало тяжелую голову.

Хорошо, что Лес провожал их молча. А может, она просто не замечала нечисти? Чутье подсказывало: не будь рядом с ней провожатого, какая-нибудь лесавка непременно выскочила бы поперек тропы и попыталась заманить теплую душу в свое логово. Ослабленная ведьма – лакомый кусочек. Но дети Лешего и духи Нави до ужаса боялись огня, оттого не могли подойти близко.

Василика в полубреду добралась до знакомых ворот. Если бы не Всполох, она бы их не различила и приняла за камень. Огненный дух заставил ее доползти до спальни и рухнуть прямиком в постель. Ее душа закружилась и полетела далеко-далеко, позабыв земные печали. Пожалуй, это был самый крепкий и глубокий сон за последние три седмицы. Василика не просыпалась от кошмаров, не вскакивала посреди ночи с мыслью, что не закончила проклятое шитье, не сдирала костяную маску с чарующего незнакомца – она летала дико и свободно среди звездной тишины. Нарушали последнюю только слова:

«Родина ведьмы – Лес, семья ее – духи, кровь ее – зелень».

Сказанное накладывалось печатью на душу, и внутри как будто пробивались древесные корни со скрипом и плачем. Василика смотрела на это словно со стороны, холодно, отчужденно и не чувствуя боли. Впервые за долгое время ее не терзали ни сомнения, ни страхи, ни тоска по купеческому дому.

Так умирало человеческое и рождалось иное – ведьминское.

– Не рано ли ты ее отправила к алатырь-камню? – встревоженно спросил Домовой.

– Нет у нас времени, – нахмурилась Ягиня. – Если каждую девку по несколько лет обхаживать, то не успеется ничего.

– Других обхаживала, – отозвался дух.

– То были другие, – фыркнула ведьма. – Другие времена, другие девки, да и я помоложе была.

Карты говорили: времени непростительно мало, нужно было обучить Василику как можно скорее. Понятное дело, что рассказать все Ягиня не успеет, и придется девке самой что-то познавать, испытывать на собственной шкуре. Лучше будет, если она пройдет вместе с наставницей через самое трудное, а дальше заскользит, как нож по маслу, уж Ягиня-то знала.

Василика помогала ей и, сама того не ведая, укрепляла свою силу, а теперь, после алатырь-камня, душа ее должна была раскрыться, впустить колдовское и впитать знания. Теперь пришло время ворожбы, злой, лютой, забирающей жизни и дарующей жуткое. Пути назад не было. Духи Нави должны страшиться их, обходить околицами и ни в коем разе не подманивать к себе. И Ягиня постарается от всей души.

Мясные пироги остывали на столе. Когда-то ведьма их любила. Но со временем вкус к яствам потерялся, да и Лес стал казаться каким-то блеклым. Кровь уже не бурлила, не было прежней страсти и жажды жизни. Но старикам оно и ни к чему. Ягине казалось, что она прожила слишком долго, и пора бы и честь знать, но смерть не спешила к ней в гости. Причиной тому была Василика.

Ни одна ведьма не могла бросить свою ученицу, не обучив ее основам своего ремесла. Пусть сердце Костяной билось все медленнее, а душу сильнее терзали скука и тоска по неизведанному, Ягиня никак не могла оставить девку. Василика должна была впитать и силу, и знания хотя бы на треть, а лучше – половину.

Ведьма молила богов о том, чтобы девка осваивалась быстрее. Жить на свете стало почти невыносимо. Опротивела изба, колдовское бремя давило на плечи, а сил становилось меньше и меньше. Знал бы кто, как хочется старой Ягине укутаться в одеяло, крепко заснуть и не проснуться следующим утром, но… О, сколько еще забот!

Ведьма допила пряный сбитень и покачала головой: раньше вкус был насыщенней, а теперь совсем другое. Взглянула на полати, где спала Василика, и улыбнулась помимо воли. Сколько жизни было в девке, сколько силы и ведьминской, и человеческой! Лишь бы прожила свой век не зря, не наделала слишком много глупостей (совсем без них никак нельзя – молодица же!) и оставила по себе какой-то след, будь то серебристая пряжа или ладная ученица.

– Скажи Баннику, – обратилась Ягиня к Всполоху, – пусть растопит баню и поддаст пару. Скоро девка проснется, надо отправить ее в мыльню.

Дух кивнул и укатился за дверь. Нельзя было начинать тяжелые дела с плохого – сперва пусть сила забурлит внутри Василики, загорится смарагдовое пламя в зеницах, и девка окунется с головой в ворожбу, будет слушать и запоминать все сказанное, а руки сами возьмутся за обрядовый нож.

Не успела Ягиня дожевать пирог, как из-за двери появилась знакомая тень. Черные руки тянулись к печи и знаками грозили ведьме. Ей, Костяной, грозили, надо же! Она усмехнулась и, не сказав ни слова, обмакнула кончик вороньего пера в стоявшие рядом чернила и вывела на куске бересты три треугольника. Защитный знак засиял золотом и взвился дымом. За дверью раздалось злобное шипение. Черные руки дернулись, как будто обожглись, и уползли, скрывшись с глаз.

– А ты что вздумал, – процедила Ягиня, – средь бела дня пакостить?! Нет уж, Мрак, не выйдет. Не пришло твое время.

– Что случилось? – На шум прикатился Всполох.

– А, – махнула рукой ведьма. – Дух ночи посреди дня безобразничает.

Черный всадник останавливался в ее избе поздно вечером. Его глаза светились лихим пламенем, черные руки сгребали со стола всю снедь. Мрак всегда ел жадно, а потом вскакивал на верного коня и уносился прочь. Среди всех братьев он один отличался лихим нравом. Однажды чуть не отрубил лапу Домовому за то, что тот косо взглянул на него.

Ягиня знала, что беды не миновать, раз уж молодица приглянулась Мраку. Она чувствовала, как кровь вот-вот прольется в избе, заклубится паром, а после иссохнет, и не останется ничего от страшного злодеяния. То уже было предначертано, ей, ведьме, оставалось лишь подготовить девку. Василика могла отбросить Мрака за ворота, накинуться на него соколицей и прогнать прочь, приказав нести службу и не останавливаться в избе.

Но то будет нескоро. Ей еще познавать и познавать. Забудет девица о молодцах, румяных булках и меде, но другие заботы окружат ее, и в них пролетят годы. Когда привыкаешь ходить по Грани, общаться с обитателями Нави и ставить охранные знаки, то смотришь на живых совсем иначе. Вечные ссоры князей, слухи и людское коварство уже не кажутся чем-то страшным, а завывания молодых девок и вовсе выглядят смешно.

Хотела бы Ягиня снова прочувствовать свою семнадцатую весну, вспомнить ворчливую Кислицу и то, как старуха оттаскивала ее за косы от перелеска, повторяя, что ведьмам молодцы ни к чему. Поначалу было тоскливо, но с каждым годом ворожба увлекала сильнее и сильнее. Ягиня помнила, как Кислица отпустила ее в деревню на русальную неделю, а она стояла с венком и понимала: слишком много пустоты в деревенских забавах. Ягодное вино совсем не пьянило, хмельные парни не казались красивыми, не то что духи Нави.

Обыденная жизнь нагоняла тоску. Так было, пока в Радогощь не пришла война. Степняки налетели ночью, выжгли избы дотла, увели мужиков и девок в плен. Немногим повезло спрятаться. Они-то и побежали за помощью к Кислице. Ведьма не ведьма, а все же своя, не чужачка. Не отвернулась, вылечила раны, помогла кое-как обустроить общий сруб, договорилась с водяником, чтобы тот двигал жернова на мельнице без подати хотя бы ближайшие несколько седмиц. Знала ведьма, что забудут ее добро, но ничего не взяла, да и Ягине посоветовала не просить, если сами не настаивают.

– Ты возьмешь, – говорила Кислица, – а потом с тебя возьмут в семь раз больше, и не люди, и не булками да пирогами.

Вскоре все забылось, стерлось по весне, пришли новые люди, сделали свежие срубы, наставили изб, выкопали землянки, кто-то даже начал мечтать о каменных домах, но его быстро засмеяли, мол, где же это видано, чтобы вместо досок – камень.

Теперь в городах строили много бело-красных каменных домов, лепили из глины украшения к ним. Так поступали богатые купцы, желавшие встретить старость в тепле и достатке. Оно и правильно, ведь каменный дом не разваливался десятилетиями. Изба Ягини держалась на ворожбе. Сруб-то был заговоренный. Кислица сказывала, что доски принесли ей духи Нави из того Леса, который стоял за алатырь-камнем. Правда или брехня – неясно, только изба стояла давно и ничего ей не делалось ни от снега, ни от проливных дождей, ни от жуткой летней жары.

Ягиня вздохнула и принялась перебирать травы. Вереск и полынь наверняка понадобятся. Придется истолочь, из одной части сделать отвар, а другой – окурить избу, чтобы отогнать непрошеного гостя. Пусть ругается Мрак, сколько хочет. Вечно ему не нравилось отдыхать у Ягини из-за неприятных запахов, мол, за версту несло обережной защитой и полевой горечью. Теперь-то будет ругаться еще больше. Сам виноват. Не она же заставляла его подкрадываться к молодице.

– Распоясался, – пробормотала ведьма. – Вечно все не как у братьев.

Светоч, Месяц и Мрак, не зная сна, объезжали землю кругом. Боги наказали им останавливаться для отдыха только у ведьм, обитавших возле Грани. Каждый из братьев мог немного отдохнуть и поесть, а после должен был снова отправляться в путь. Но если багряный Светоч и бледный Месяц покорно выполняли волю богов, то Мрак вечно норовил вытворить что-то лихое, а потом ускакать со злым хохотом.

– Паршивец, – фыркнула Ягиня, вспомнив дикий взгляд черного всадника. – Но ничего, и на тебя найду управу.

– Найди уж, хозяюшка, – зашевелился рядом Всполох. – А то спасу от него, окаянного, не будет.

Сила Мораны утекла с талым снегом, и на отогретой земле проросли травы, а вместе с ними – огромные ковры цветов. Их запах, пьяня, разливался по Лесу, полянам и лугам. Синие колокольчики, ландыши, лютики, нежные первоцветы разных оттенков – от желтого до небесно-голубого, а над ними склонялись ветви диких яблонь. Василика нежилась под солнцем, то и дело стряхивая с волос белые лепестки. Совсем рядом жужжали пчелы – тоже радовались и встречали первое тепло.

Сердце Василики радовалось вместе с растениями. Теплый ветер шевелил траву, рассказывая о том, что совсем скоро начнется жаркая пора и наступит певучее лето. Даже лесавки и те вышли из-за деревьев и начали выплетать венки, один другого краше. Маленький лешачонок тряхнул землисто-зелеными кудрями и подскочил к Василике, вложил ей в руки огромный травяно-желтый венок и отскочил, подмигнув. Она улыбнулась. Да, обитатели Леса наконец-то приняли ее.

Василика села посреди поляны. Но стоило ей надеть венок, как среди трав вытянулись огромные черные лапы, схватили ее и поволокли глубоко под землю. Она с криком полетела в пустоту, в стороне послышался злобный хохот. Ее затрясло, страх ударил в душу.

Неподдельный ужас вытолкнул Василику из кошмара. Она посмотрела на свои руки, потрогала лицо и наконец выдохнула. То был всего лишь сон. Ягиня возилась возле печи, замешивая тесто. Всполох вертелся рядом.

– Василика очнулась! – воскликнул дух.

– О, – подняла голову ведьма. – Долго же ты спала, молодица. Полтора дня пролежала.

– Что со мной было? – Василика провела ладонями по голове. Перед глазами как будто бы стоял туман, а внутри и того хуже – вертелся вихрь, переворачивая и тело, и душу.

– Что, что, – буркнула Ягиня. – То же, что и со всеми ведающими случается в самом начале пути.

Шепот алатырь-камня рассказал Василике о многом. Молодица широко раскрыла глаза, поняв вдруг, что ей открылось намного больше, чем раньше. Она чувствовала страх Всполоха, слышала хихиканье Домового, едва различимый топот возле ворот и видела… нити. Серебристые нити тянулись везде и всюду. Целый клубок плясал внутри Ягини, охваченный бледным пламенем, такой же, но чуть меньше, был у Всполоха, а в Лесу… Василика выглянула в окно и ахнула: весь Лес переливался серебристо-смарагдовым светом! Сколько нитей, сколько жизней! Лишь духи Нави были темны и пусты, без единого огонька внутри.

– Есть будешь? – спросила Ягиня.

В животе заурчало, но в горло не лез даже хлеб. Василика не понимала, как можно думать о еде, когда вокруг творилось… такое? Бурлящее пламя напоминало воду, кипящую в котелке. Это была сама Жизнь, ее чистый исток. Он звал ее, просил прижаться к ближайшему дереву и слиться с ним воедино, чтобы сердце Василики запело вместе с ветром и зелеными листьями, чтобы вся ее душа заплясала и закипела, сверкая гранями на солнце, как огромный смарагд.

Василика спрыгнула с печи, вышла во двор и ахнула. Хвойный Лес дышал силой и вместе с тем жаждал тепла и людской крови. Она остро почувствовала голод обитателей Нави, услышала холодное дыхание мавок и лешачат, шипение неупокоенных духов, бесконечный шепот трав и крон, тянущихся друг к другу и говорящих о разном.

И как она раньше не замечала? Василика чувствовала саму Жизнь, смаковала ее от всей души и дивилась переливчатому пению птиц, таких хрупких, легких и бесстрашных. Они не опасались Лешего, коварных русалок и неведомых чудищ. Их беспечности можно было позавидовать.

Ах, как захотелось заплясать, запеть, пустить по реке весенний венок и подмигнуть какому-нибудь молодцу, обещая скорую встречу, а потом не явиться! Лес вскружил Василике голову. Еще немного, и она вольется в лесной хоровод, обнимет зеленых лесавок и поддастся им, нежити на радость. В детях Лешего и в самих не было огней Жизни, вместо пламени у них внутри мелькали землистые тени, оттого и глаза их сверкали так злобно. Порождения нежити, лишенные пламени, они жаждали тепла и стремились пожирать его днями напролет. Дай им несколько капель крови, и они откроют тебе неведомые тропы, проведут сквозь зеленый полумрак, овраги и кочки к нужному месту, но никак иначе. Нечисть обожала кровь, горячую и сладкую, как только что сваренный сбитень.

Василика хмыкнула и покачала головой, а затем вернулась в избу. Не получит родня лесного хозяина сегодня доброй поживы. Да и ей ничего не надо было от мавок.

– Погадай мне, – вдруг попросила она Ягиню. – Ты ведь можешь?

– Дурное дело, – фыркнула ведьма. – Ты теперь на распутье находишься. Там столько дорог, что и карт не хватит.

– Даже на любовь? – усмехнулась Василика.

– Даже на любовь, – кивнула Ягиня. – Лучше сходи в баню, попарься, а потом берись за дело, раз есть не хочешь. Надо воды наносить и сделать несколько отваров. Рук не хватает.

Василика не стала спорить. Наверняка старая ведьма видела и знала больше ее. Может, и глаза ее глядели по-другому, не как у людей и не как у Василики? Она видела душу девки и могла сказать, чего ей и впрямь не хватает. Если отправляла купаться – значит, не зря, хотя Василике не очень хотелось идти в натопленную паркую мыльню.

В предбаннике молодица скинула посеревшую рубаху и похвалила Банника, который уже приготовил чистую одежду и полотенце. Лохматый дух захихикал и исчез. Василика улыбнулась и прошла в комнату, где стояли бочонки с теплой водой. Неподалеку лежал травяной веник. Эх, будет славно! Что-что, а мыться ей нравилось, хоть и часто не было сил для подготовки. Если в купеческом доме обо всем заботились чернавки, то здесь приходилось таскать ведра самой. Иногда этим занимался Домовой, но у духа находились и другие дела.

Василика взяла деревянный ковш, зачерпнула воды и вылила на себя. Вместе с потоком уходили пот и грязь, кожа очищалась, сперва белела, затем румянилась. Василика звонко, по-девичьи засмеялась и начала обливаться водой все быстрее, не забывая промывать русые волосы. Эх, хорошо, славно! Не водица то была, а настоящее море целебных огоньков. Жар гнал прочь все страхи и сомнения, очищал не только тело, но и душу, и Василике становилось удивительно легко.

Она отставила ковш в сторону, схватила травяной веник и принялась бить себя, прогоняя остатки черноты. И правильно – прочь треклятую тьму, нечего ей хозяйствовать в душе молодицы, и не простой, а ведьмы. Василика вдохнула запах хвои, можжевельника и полыни. Чудный веник! Не зря провозилась, собирая травы.

– О, совсем другое дело, – усмехнулась Ягиня, когда Василика вышла из мыльни румяная, чистая и с улыбкой аж до ушей. – Теперь, молодица, поешь и берись за работу. Дел мно-ого.

– Благодарю.

Василика придвинула миску со щами и с удовольствием начала хлебать. Пустой живот требовал сытной пищи.

– Да ты вся светишься! – хохотнул Всполох. – Ну прям ярче меня!

Блаженство, окутавшее Василику с головы до ног, не уходило. Жар пульсировал в крови, тело сияло и искрилось силой. Она с аппетитом доела и принялась за работу. Ягиня с усмешкой наблюдала и подсказывала. Ведьма могла бы собой гордиться – ее ученица с довольным урчанием таскала полные ведра, а потом смешивала травы и делала это так ладно, что даже Всполох поневоле залюбовался.

Работа кипела. Отвары варились, настаивались, заговоры начитывались, а ведь надо было еще между делом озаботиться ужином и непременно угостить Домового и Всполоха. Все давалось Василике необычайно легко. Закончив подметать избу и убедившись, что пряные зелья стоят в углу, она прошмыгнула во двор, взяла заскучавшего Яшеня и повела коня за ворота.

Ягиня была не против. Ведьма позволяла Василике вольно кататься по перелеску, а если та привозила с собой травы или снедь, то и вовсе радовалась. Вот и девице вдруг захотелось промчаться на коне, посидеть на тихой поляне и взглянуть издалека на Радогощь.

В ведьминой избе дни пролетали незаметно. Очень быстро русальная седмица сменилась месяцем липнем, когда травы, ягоды, грибы и впрямь липли к рукам, сами просились в туес, а деревенские дети бегали почти голышом и боялись только одного – злой Полудницы с острым серпом в руках.

Василика проскакала по перелеску, сделала круг-другой, выехала к опушке и привязала поводья к толстой ветке дуба, а сама уселась на зеленой траве, расплетать косу и напевать:

– Ой-ли-лю, ой-ли-лю, я тебя, родной, люблю. – Молодица улыбнулась верному коню. – В гриву травы заплетаю, вечным другом нарекаю.

И в самом деле, не петь же ей о добрых молодцах из Радогощи? Василика видела в них побратимов, с которыми можно пить сбитень, рисовать похабщину на земле, обкидываться снегом, но никак не миловаться у костра. А между тем душа ее девичья жаждала чего-то подобного, но признаться в том Василика не могла. Что Ягиня, что Калина – обе смотрели на молодиц снисходительно. Первая и вовсе посоветовала пить мятные чаи, чтобы унять жар в груди.

Отчего-то вспомнился молодец, что снился ей едва ли не каждую седмицу. В нем не было ничего красивого, а от черных ладоней веяло кровью и пеплом, но глаза парня горели таким пламенем, что сопротивляться она не могла. Такие воины не приезжали в Радогощь. Они состояли на службе у князя, рубили головы, жгли деревни, насиловали девок, а в свободное время пили вино. Эти молодцы казались Василике хуже духов Нави, ведь последние губили людей от голода, заложенного природой, но никак не по собственной прихоти.

Служители Нави… Она улыбнулась, вспомнив их красоту. Статные, ясноликие, с пышными кудрями и недобрыми взглядами. Если не всматриваться, то легко обманешься. Однажды Василике удалось поплясать с ними совсем немного. Она ухватилась за нечеловеческую руку и запрыгала вокруг костра, всматриваясь в костяную маску. К живым людям так не тянуло, как к духам. То была жуткая тяга. Ягиня вместе со Всполохом оттаскивали ее чуть ли не за косы. Ведьма грозила ей страшной карой, обещая выпороть так, что она не встанет еще пару седмиц, а потом будет спать добрую часть лета на животе. Духи шипели, не желая отпускать добычу, но Костяная вырвала из их лап Василику и утащила в избу, сыпля проклятиями.

– А бывает ли любовь вообще? – Василика грустно взглянула на Яшеня. – Калина отца не особо жаловала, да и девки наши миловались с молодцами только для того, чтобы потом друг перед дружкой хвастать.

Молодицы выли от горя, уходя в дом мужа, и это тоже казалось странным. Разве могла девка, идя за милого, заливаться слезами и обнимать порог родительского дома? Да, всем было велено выплакивать слезы до замужества, но, судя по всему, и после приходилось горько. И зачем тогда идти, если можно остаться?

Василика усмехнулась. Калина побагровела бы и назвала ее глупой. Ягиня на подобные вопросы лишь качала головой и повторяла, что люди слишком просты и не видят дальше собственных карманов. В чем-то ведьма была права. Василика вплела в густую косу еловые веточки. Мягкие волосы плохо смотрелись вместе с колючей хвоей, но переплетать не хотелось.

– Ладно, дружочек. – Она спрятала гребень в карман. – Надо возвращаться, а то дел еще много.

Не зря ведьма взбодрила Василику, придала ей целую гору сил. Ягиня надеялась, что она будет трудиться до глубокой ночи. Костяная была справедлива: сперва позволяла ученице отдохнуть, очиститься, впустить в тело силу и напитаться ею, подкрепиться, а лишь потом велела браться за дела и работать до тех пор, пока луна не начнет клониться к земле и пока силы не покинут Василику.

Ведьма не позволяла ей ни подолгу лежать на полатях, ни ходить усталой, с потухшим взглядом. Ягиня твердила, что им, ведающим, надо в первую очередь думать о себе, а после – обо всем остальном. И у Василики каждый день начинался с умывания, прогулки и вкусного завтрака. Конечно, не купеческая жизнь, но лучше, чем в избе любого доброго молодца, пусть и приходилось таскать ведрами воду из колодца, покупать еду, а иной раз охотиться, ставить силки. Все же – свобода, не неволя, которой пугали с младенчества.

Яшень сделал круг-другой по поляне, а после прошел через знакомые ворота. Ягиня уже поджидала ученицу у порога.

– Все никак не нагуляешься, – покачала она головой. – Лучше набери ведро воды и вычисти предбанник, а то там скоро все зарастет паутиной.

– Да, – кивнула Василика. – Что-нибудь еще?

– Потом поможешь мне со снадобьями. – Ведьма зевнула. – Надо девкам из твоей деревни отваров изготовить. Просили, представляешь, – она хохотнула, – чтоб кожа белее была! Вечно им в родительском доме не сидится, беспокойные.

Василика кивнула и пошла к колодцу. Повезло, что он находился прямо во дворе, не надо было бегать к речке через овраг, слушать дивные песни русалок и завидовать их красоте. Что неживые девки, что неживые парни – все отличались ладным станом, чудными лицами. Жаль, внутри у них чернела пустота. Василика видела и ощущала ее точно так же, как летнее тепло, и сама о том жалела. Было бы славно восхищаться неживыми, а не ужасаться мраку.

– Тоскует наша молодица, – вздохнул Всполох. – Некому сгубить ее молодость, вот и тоскует.

– А тебе бы все зубоскалить и слухи разносить, – покачала головой Ягиня. – Лучше девке помоги, раз заняться нечем.

– Не переживай, Василика, – подлетел дух к девке. – Вдруг я молодцем обернусь, и мы вместе как запляшем, как замилуемся!

– Тьфу на тебя трижды, – послышался ворчливый голос ведьмы. – Кому сказала, не смущай девку зря!

Василика улыбнулась. Она даже пожалела, что видела в нем брата, но никак не молодца и уж тем более не доброго. Впрочем, духом он был полезнее, особенно когда помогал подогреть воду и убрать грязь.

За наведением порядка время пролетело быстро, и они не заметили, когда во дворе потемнело и солнце спряталось, уступив место луне. За воротами послышался топот копыт. Всполох быстро затолкнул Василику в баню и приказал не высовываться.

– Хозяйка сказала, – прошипел дух. – Нельзя тебе в избе быть, пока Мрак там.

– Она же его отвадила. – Василика уселась на лавку. – А чем он опасен-то, Мрак этот?

Она слышала, что Мрак, Светоч и Месяц иногда останавливались у Ягини, но не понимала, почему ведьма прятала ее от них. Неужели гости были хуже духов Нави?

– Сгубит, – съежился Всполох. – Да так, что шутить не захочется.