Яичница

Их было двое на этом острове, поросшем кривоногими соснами, приземистыми кустами черники и можжевельника.

Кордон стоял на берегу небольшой бухты. У самого кордона начиналось озеро. Оно тянулось вдоль всего острова, отделенное от моря прозрачной стенкой деревьев.

Выводки крохалей доверчиво подплывали к самому кордону, но на них не хотелось даже смотреть. Эти двое должны были охранять, а не убивать.

Орнитолог в зеленой, с множеством карманов, штормовке сидел у самого берега и записывал что-то в блокнот. Немного поодаль на груде ломких, высохших фукусов лежал, опершись на локоть, длинный, костистый мальчуган.

Мальчик смотрел в бинокль. В светло-зеленом овале плыли перед глазами волны с рассыпающимися белыми верхушками. Он поднимал бинокль медленно, и так же медленно уходили вниз волны, а на смену им появлялись новые. Затем овал перерезала полоса прибоя и показалась двугорбая вершина острова. На одном из горбов стояла решетчатая мигалка. До нее было семь километров, и, глядя в бинокль, можно было пересчитать доски, которыми она обшита. Чуть ниже мигалки находилась станция заповедника, скрытая мысом.

Мальчик слегка повернул голову. Мигалка прыгнула влево, со сказочной быстротой промелькнули склоны материкового берега и перед глазами задрожала труба рыбзавода.

До города было шестнадцать километров; в тихую погоду оттуда доносились гудки паровозов и музыка.

Они второй день сидели посреди залива, отрезанные штормом.

Опустив бинокль, мальчик взглянул на орнитолога. Тот по-прежнему писал. Он сидел у воды как раз на таком расстоянии, чтобы брызги прибоя не долетали до него. Мальчик с неприязнью подумал, что этот человек, наверное, все делает как раз и в меру.

Неделю тому назад они, пятеро юннатов, приплыли из города на станцию заповедника. Им сказали, что попали они не вовремя: идет кольцевание птиц, заниматься с ними некому. Но если они хотят, то могут работать помощниками, — по одному на каждого сотрудника.

Конечно, они хотели. Они стояли кучкой у домика станции, и к ним подошел этот сухощавый орнитолог в штормовке.

— Я выезжаю сейчас. Один может поехать со мной. Работа трудная, — сказал он и, не оглядываясь, направился к лодке. Видно, ему было совершенно безразлично, кто отправится с ним.

Орнитолог отвязал лодку от бона, положил в нее весла. Наверное, он так бы и уехал один, если бы Виктор, решившись, не подошел к нему.

— Садись. Грести умеешь?

— Умею. Я в этом году участвовал в соревнованиях, — сказал Виктор, ожидая обычного вопроса: в каких соревнованиях, какое место?

Вопроса не последовало.

Орнитолог греб коротко, едва окуная весла. Так гребут люди, привыкшие к большим переходам.

— Можно, я погребу?

— Здесь не соревнование. Здесь — работа.

Орнитолог сидел на средней скамье, Виктор — на корме, лицом к нему. Взгляды их часто встречались, и орнитолог хмурился. Он привык к одиночеству.

Покатые спины островов вытянулись вдоль залива, как корабли, плывущие строем.

Лодка подошла к небольшой луде[1]. Орнитолог сделал около нее круг, чтобы выгнать птенцов на берег. Заметив лодку, птенцы спешили к берегу и, уткнувшись носом в камни, замирали, покачиваясь, как игрушечные кораблики.

— Большинство птиц гнездится на лудах, — сказал орнитолог тоном педагога поневоле.

— Я знаю, — отозвался Виктор.

Орнитолог выпрыгнул на берег, наклонился и поднял крачонка. Он сделал это так осторожно, будто брал в руки горячую картофелину.

— Смотри, как это делается.

— Да я умею, — сказал Виктор. — Я еще в прошлом году…

Орнитолог — будто и не слышал. Он распрямил ногу крачонка и сомкнул вокруг нее полоску серебристого металла с насеченными цифрами.

— Самое главное — не повредить ногу.

— Я знаю, — сказал Виктор. — Дайте мне колец, пожалуйста.

— Ты будешь ловить птенцов и приносить мне.

— Зачем же вы мне показывали? — спросил Виктор. Его начинал раздражать этот человек.

Орнитолог нахмурился.

— Иди левым берегом. Только осторожно, не наступи. Они прячутся в камнях.

Они шли, каждый по своей стороне, разделенные полоской суши шириной в тридцать метров. Пойманных птенцов Виктор отдавал орнитологу, и тот бережно, но деловито принимал их в руки и через несколько секунд выпускал с кольцом на лапке. Все это делалось быстро и молча. Молчание тяготило Виктора. Орнитолог не обращал на него внимания, и Виктор подумал, что если он подойдет и вместо птенца протянет руку, то орнитолог так же молча окольцует ее и так же отойдет, не оглянувшись.

— Ему не больно? — спросил Виктор, отдавая очередного птенца.

— Это необходимо, — ответил орнитолог.

«Я больше не скажу ему ни одного слова», — подумал Виктор.

Через несколько минут он поймал первого гагачонка. Маленький темно-коричневый комочек лежал в его ладонях и беспомощно тыкал в палец широким клювом. Он был мокрый и дрожал. Виктор подбежал к орнитологу.

— Он, наверное, больной. Можно, я возьму его себе?

— Он здоровый, — сказал орнитолог. — Железы выделяют еще мало смазки, пух намокает. Оставь его в покое. У тебя он сдохнет через день.

— У меня?!

— У меня — тоже, — сухо сказал орнитолог.

В первый день они объехали по большому кругу еще пять дальних луд. У Виктора от усталости рябило в глазах. На последней луде ему уже казалось, что весь берег усеян выводками, и он часто наклонялся и накрывал ладонью камень вместо птенца.

На обратном пути орнитолог больше часу греб коротко и мерно, как машина. Мимо проплывали сонные острова на сонной воде. Полуночное солнце вдруг спряталось за горизонтом, и сразу острова потемнели и сгорбились.

Виктора разбудил толчок лодки о бон. Он вылез и побрел к дому.

— Подожди, — остановил его орнитолог, — на чем ты будешь спать?

— У меня там спальник.

— Есть хочешь?

— Я привез еду.

— Ясно, — орнитолог посмотрел на часы. Было половина первого. — Мы выезжаем в шесть… — Он взглянул на Виктора, потом еще раз — на часы. — Хорошо, — в восемь часов.

— Я могу и в пять, — угрюмо сказал Виктор.

— Здесь распоряжаюсь я, — спокойно сказал орнитолог.

Виктор побрел к дому, нарочито громко шаркая подошвами. Поднявшись на крыльцо, он увидел орнитолога уже в лодке. Тот греб в море.

В комнате, на спальных мешках, постланных прямо на полу, вповалку, как солдаты, спали друзья Виктора. Развернув свой мешок, Виктор мгновенно уснул.

Почти сразу же его потрясли за плечо. Виктор, приготовившись к этому еще во сне, вскочил на ноги. Он стоял, покачиваясь, и постепенно, как на фотобумаге, проявлялась перед его глазами комната, залитая солнцем.

— Иди позавтракай, — сказал орнитолог. — В той комнате на столе каша и чай.

— У меня есть свое, — Виктор потянулся за рюкзаком.

— Свое возьмешь с собой. Сейчас уже девять часов.

Через полчаса они были уже далеко от берега. И снова молчание, нарушаемое лишь частыми шлепками весел. Снова мимо плыли острова, впаянные в зеркало моря. В этот день им нужно было посетить только один остров. До него было двадцать километров.

Пять часов, без отдыха, раскачивался орнитолог на своей скамье. Выпрыгнув на берег, он приподнялся на цыпочки, потянулся, и на лице его на миг появилась улыбка. Ему было приятно разогнуть спину.

На этом острове они закольцевали тринадцать птенцов. «С обратной дорогой приходится по три километра на каждого птенца», — мысленно подсчитал Виктор.

Перед возвращением они присели поесть. Орнитолог достал из рюкзака хлеб, колбасу и термос. Виктор достал затвердевший батон, колбасу и пачку печенья. Они сидели на плоских камнях, и между ними лежала еда, сложенная в общую кучу. Они пили чай из одного пластмассового колпачка и резали хлеб одним ножом. Они сидели рядом, оба усталые, оба невыспавшиеся, — люди, делавшие одно дело. Виктор ожидал, что орнитолог заговорит с ним или положит руку ему на плечо — в общем сделает что-то такое, за что Виктор простит ему все сразу.

Орнитолог пил чай, перекладывая горячий колпачок из руки в руку. Затем он стряхнул с колен крошки.

Виктор ждал.

Орнитолог поднялся, и Виктор понял, что разговора не будет. Он взглянул на орнитолога почти с ненавистью. Вряд ли тот понял, о чем думал Виктор, но что-то, может быть, выражение лица мальчика, заставило его произнести пустые слова:

— Тебе понравилось на этом острове?

— Да.

— Мы окольцевали серебристую чайку. Это не часто удается.

— Я буду грести, — хмуро сказал Виктор.

— Хорошо, — согласился орнитолог.

За пять дней, постепенно суживая круги, они объехали дальние острова, и теперь на их участке оставалось всего несколько луд в самом центре залива. Никогда прежде Виктору не приходилось работать так много. Но все же орнитолог работал больше. Когда Виктор ложился спать, орнитолог садился в лодку и плыл по каким-то своим делам на ближние острова. Он почти не спал, это было видно по его обветренному исхудалому лицу, по спекшимся губам, в которых вздрагивала изжеванная папироса. Но в движениях его оставалась все та же нервная легкость. У него было длинное худое лицо, и Виктор однажды подумал, что орнитолог похож на голодную собаку.

С каждым днем орнитолог торопился все больше. Обычно они возвращались позже всех и раньше всех уходили в море. Орнитолог был беспощаден к себе, но это не давало ему права быть беспощадным к другим.

Виктор разыскивал птенцов, греб, делил с орнитологом еду. Но даже в лодке, когда на веслах сидел орнитолог, Виктор не позволял себе уснуть. Он не хотел уступать. Он родился у моря и в свои тринадцать лет был высок и костист, как шестнадцатилетний. В нем текла кровь его дедов-поморов, и в нем жило тяжелое дедовское упрямство. Он скорее умер бы, чем показал, что ему трудно. Но орнитолог не замечал ничего. Он не замечал подчеркнутой старательности Виктора. Он был равнодушен к неприязни мальчика, как был бы, наверное, равнодушен к его любви. И за это Виктор почти ненавидел его.

Но рядом с ненавистью жило другое.

Виктор вырос у моря и знал, что такое труд. Против воли он отмечал неутомимость этого человека, который даже не счел нужным сообщить свое имя и отчество. И Виктор злился, потому что сам не мог разобраться во всем.

На пятый день к вечеру вершины материкового берега окутались грязными облаками. Задула моряна. Виктор и орнитолог находились в это время на небольшой луде, прикрытой от ветра островом. Закончив обход, орнитолог мельком взглянул на широкий пролив, отделявший их от базы. На середине пролива, гонимые ветром, плясали барашки.

— Кажется, застряли, — сказал орнитолог.

Виктор молчал. Он не хотел ни решать, ни советовать.

— Придется плыть на кордон — переждать.

— Ветер слабый, — хмуро отозвался Виктор, глядя на носки сапог.

— Здесь слабый, мы за островом. Посмотри, что делается в салме.

Взгляд Виктора скользнул к середине пролива. Там, как лоскуты бумаги, мотались под ветром чайки.

До острова, на котором стоял кордон, было метров триста. Через десять минут они уже входили в небольшой домик, стоявший на берегу бухты.

Летом кордон пустовал. Две железные кровати с продавленными сетками занимали половину комнаты. У стены — печка с дверцей, прикрученной проволокой. На столе — кулек с солью. На стене, обклеенной старыми обоями, жирно написано чернилами: «Наблюдатель Васильев — браконьер».

— На чердаке должно быть сено, — сказал орнитолог и вышел.

Скоро он возвратился с охапкой слежавшегося сена и разложил его на одной из кроватей.

— Можешь ложиться. Я пока спать не буду.

Виктор исподлобья взглянул на него.

— Дождусь полного прилива, нужно вытащить лодку, — пояснил орнитолог.

— Я тоже не буду спать!

Орнитолог пожал плечами и, присев к столу, вытащил из сумки тетрадь.

Виктор сел на кровать. Через минуту ему захотелось вытянуть ноги. Через две минуты он спал.

Утром, проснувшись, Виктор долго лежал, не открывая глаз, ожидая, что его сейчас потрясут за плечо и придется вставать. До никто не приходил его будить. Повернув голову, он увидел орнитолога, который спал, прижавшись щекой к раскрытому блокноту. Руки его, со сцепленными пальцами, были протянуты вдоль стола.

«Лодка!» — вспомнил Виктор. Осторожно, стараясь не скрипеть пружинами, он слез с кровати и вышел на берег. По небу бежали рыхлые низкие облака. На другом берегу бухты кланялись ветру недоростки-березы. Оттуда доносился глухой шум и через равные промежутки времени над камнями, уходящими в море, вздымались снопы брызг. Кордон был хорошо защищен от ветра. В самой бухте было сравнительно тихо. Лишь иногда заходила сюда шальная волна, накатывалась на берег и, едва коснувшись кормы лодки, рассыпалась пеной и брызгами.

Лодка была вытащена на берег по самой большой воде. Значит, орнитолог все-таки караулил ее.

Постояв у воды, Виктор побрел к озеру, которое начиналось в полусотне метров от кордона. У самого берега он спугнул выводок крохалей. Утка, тревожно озираясь, поплыла к середине; за ней, как нанизанные на одну нитку, потянулись утята. Их можно было подбить палкой.

Виктор вернулся к кордону.

Орнитолог уже стоял возле дома и смотрел на середину пролива, где вздымались неторопливые волны. Отсюда они казались игрушечными, но Виктор знал, что даже моторные баркасы остерегаются выходить в море в такую погоду.

— Старайся не ходить без нужды около озера, — сказал орнитолог, не оборачиваясь. — Не стоит беспокоить выводки.

Виктор промолчал.

— Ну что ж, можно спать дальше. А жаль… Очень жаль! Ты будешь спать?

Вопрос был обращен прямо, и не ответить было нельзя.

— Нет.

— Захочешь есть, — ложись спать.

Виктор давно уже хотел есть. Вчера они позавтракали, но продуктов с собой не взяли, рассчитывая вернуться рано.

— Я не хочу есть, — сказал Виктор, решив быть суровым до конца.

Орнитолог вошел в дом. Виктор слышал, как скрипнула кровать. Этот скрип показался ему нестерпимо обидным. Он понимал, что орнитолог не мог ничего поделать, но он должен был вести себя как-то иначе.

«Если хочешь понять, каков человек в море, нужен шторм», — вспомнил Виктор слова отца. Вот и пришел шторм. Но не было ни борьбы, ни громких команд, а только шум ветра, скрип кровати да щемящая пустота в желудке.

Первый день на острове не принес никаких изменений.

Утро второго дня — тоже. Виктор побродил в кустах, набрал пригоршню незрелой матово-зеленой черники. От нее было вязко во рту и болели десны. Они оба выспались на неделю вперед, и теперь Виктор, лежа на груде высохших водорослей, от нечего делать разглядывал в бинокль городские дымы. Где-то там, у рыбзавода, стояли на якорях два траулера, принадлежавшие заповеднику. Они-то могли выйти в море. Но Виктор не ждал помощи. Наблюдатели часто уезжали на несколько дней. Искать их не будут; во всяком случае, — так быстро.

Отложив бинокль, Виктор смотрел на спину орнитолога, обтянутую зеленой штормовкой. Он понимал, что сейчас можно было только ждать. Но то, что этот человек и теперь оставался самим собой и так же, как раньше, писал в блокноте, почесывая карандашом голову, вызвало раздражение.

Виктор поднялся и побрел в лес.

— Только не ходи к озеру, — сказал орнитолог.

— Как же!.. Там выводки, — с вызовом проговорил Виктор. — Они могут умереть со страху.

Орнитолог с удивлением посмотрел ему вслед и снова уткнулся в блокнот.

Виктор прошел несколько метров, и путь ему преградила упавшая береза. Она еще жила — листья были зелеными. Где-то он читал: если надрезать кору березы, то из нее потечет сладкий сок. Виктор сунул руку в карман, чтобы достать нож, и вынул… конфету. Он сразу забыл о березовом соке. Самая настоящая конфета в обертке, на которой была нарисована земляника! Медленно развернув конфету, Виктор положил ее на ладонь. Она пахла земляничным вареньем.

Виктор посмотрел в просвет между деревьями, где виднелась неподвижная, каменно-жесткая спина орнитолога. Пальцы Виктора сжались. Все так же глядя прямо на орнитолога, он сунул конфету в рот и с наслаждением, будто мстил, размолол ее зубами. В эту минуту ему очень хотелось, чтобы орнитолог обернулся.

Потом Виктор скатал бумажку в шарик, бросил его в черничный куст и вышел на берег.

— Иди сюда, — позвал орнитолог.

Виктор подошел.

— Смотри, — сказал орнитолог, — как оживают в воде водоросли. Видишь вон там, до них еще не дошел прилив, — они мертвы. И посмотри на те, что в воде. Они распускаются, как цветы.

Виктор изумленно взглянул на орнитолога.

— Вы говорите со мной, чтобы мне меньше хотелось есть?

— А тебе очень хочется?

— Нет.

— Тогда возьми, — орнитолог достал из кармана смятый кусок хлеба.

Чувствуя, что краснеет, Виктор заложил руки за спину.

— Я не возьму, — тихо сказал он.

— Послушай, мне приходилось голодать и больше. Ты понимаешь, я ведь все равно есть не буду.

Голос орнитолога был прежний. Он не просил и не требовал, но Виктор знал: орнитолог не будет есть этот хлеб. Виктор протянул руку и взял хлеб.

— Я думаю, до утра мы будем дома, — сказал орнитолог.

Виктор отступил на шаг, повернулся и быстро пошел вдоль берега, прижимая хлеб к груди. Вдруг окрепшие ноги несли его через камни легко, почти без усилий. Сейчас он не чувствовал ни голода, ни усталости. Все заглушил нестерпимый стыд.

Виктор вышел на мыс. Ветер, свалившись с верхушек деревьев, ударил его в спину. Оступаясь на скользких, покрытых водорослями камнях, он подошел к воде. Отсюда была видна лишь крыша кордона.

Виктор размахнулся и швырнул хлеб так далеко, как только мог.

Потом он присел на камень и долго смотрел на двугорбую вершину за проливом. Семь километров вспененной воды лежало между ним и этим островом. Там было вдоволь хлеба. В двадцати метрах от мальчика все еще маячил на воде бурый комок. Его несло на камни Виктор подумал, что если хлеб прибьет к берегу, то будет очень трудно отказаться от него второй раз. Подумал он также и о том, что все-таки поступил честно, и от этой мысли ему захотелось плакать.

Виктор отвернулся и стал смотреть на луду, на которой их застал шторм. Она была совсем близко. Отсюда Виктор мог различить большой камень, возле которого его ударила клювом крачка. Там было ее гнездо. А в кустах можжевельника на макушке луды он нашел гнездо гаги: восемь больших теплых яиц в пуховой корзинке…

Внезапная догадка заставила Виктора подняться на ноги. Восемь крупных яиц! Триста метров до великолепной горячей яичницы! И он может это сделать потому, что остров защищает от ветра путь к луде и волна здесь не так велика.

Орнитолог сидел в лодке и вычерпывал воду консервной банкой. Солнце, проглянувшее в тучах, светило ему в лицо; лицо, обтянутое обветренной кожей, с желваками на скулах — лицо очень усталого человека. Виктор подобрал валявшуюся на берегу банку и тоже принялся вычерпывать воду. Он боялся, что орнитолог спросит его, зачем он убежал, но тот ничего не спросил.

— Через два часа полный прилив, — сказал, наконец, орнитолог. — Нужно столкнуть лодку. Мне кажется, ночью будет тихо.

Но Виктору сейчас не хотелось, чтобы утих шторм. Он привезет восемь крупных яиц… Они съедят их — по четыре на каждого. Виктор поплывет, даже если шторм разыграется еще сильнее…

Волны облизывали подсохшие камни и откатывались назад, в море. Каждая следующая волна заходила чуть дальше предыдущей, но все же прилив надвигался мучительно медленно. Виктор отвернулся. Когда он снова посмотрел на воду, первый ряд фукусов уже всплывал на волне. До полного прилива оставалось полтора часа.

И он пришел вовремя, возвестив о себе звучным шлепком но корме лодки.

— Взялись, — сказал орнитолог. — Только очень не напрягайся, у тебя закружится голова.

Виктор ухватился за колок. Он тянул изо всех сил, и голова у него закружилась, а перед глазами поплыли разноцветные шары.

— Теперь нужно ее постепенно сталкивать, когда вода будет уходить, — сказал орнитолог. — Я буду смотреть, а ты иди ложись. Я позову.

— Я сейчас лягу, — согласился Виктор. — Только я забыл вам сказать: я видел десять мертвых птенцов… Там, у озера… где кормушка… Они плавают в воде.

— Какие птенцы? Что за чушь?!

— Десять штук. Они плавают кверху брюхом, — упрямо повторил Виктор.

Это была заранее придуманная ложь.

— Идем, покажи.

— У меня кружится голова, — сказал Виктор.

И это не было ложью.

— У кормушки?

— Да.

— Я сейчас приду, — сказал орнитолог.

Как только орнитолог скрылся в лесу, Виктор столкнул лодку. Он греб, торопливо, чтобы выйти из бухты, прежде чем вернется орнитолог.

В бухте вода была сравнительно спокойной. С моря сюда приходил невысокий накат. У выхода в море Виктор придержал лодку. Совсем рядом, отделенные незримой чертой, шли вдоль острова разваливающиеся, шипящие волны. Они были неторопливы и неутомимы. Им не было конца.

Виктор нерешительно поднял весла, затем опустил, снова поднял и понял, что если промедлит еще несколько секунд, то уже не найдет в себе мужества и повернет обратно. Виктор взглянул на берег и увидел орнитолога. Тот бежал, оступаясь на камнях, и что-то кричал.

Виктор сделал гребок. Лодка пересекла черту.

Волна легко и цепко подхватила лодку, вздыбила ее и с наслаждением шмякнула носом об воду. Заплясал, наклоняясь и раскачиваясь, берег. Лодка опустилась в провал, и над бортом выросла зеленая стена с прожилками пузырьков и пены. Виктор, холодея, ткнул веслами в эту стену, и лодка медленно полезла наверх. Она взобралась на гребень и снова шлепнулась об воду обнажившимся днищем.

Вода уходила из-под весел. Виктор ловил веслами ускользающую воду, стараясь держаться вразрез волне. Ему было страшно. Так страшно, как никогда в жизни. И сейчас в голове у него проносились несвязные мысли о том, что раньше он делал много плохого: грубил матери, ссорился с друзьями из-за пустяков. Но теперь… Если все кончится хорошо, будет не так. Он станет жить справедливо и честно. И в то же время он видел все, что было вокруг: раскачивающийся берег, потеки смолы в пазах лодки, свои пальцы с посиневшими ногтями и белую фигуру человека, стоявшего на мысе.

А руки Виктора сами делали то, что нужно, и лодка почему-то не переворачивалась. Волна стала меньше. Виктор понял, что прошел самое опасное место — мелководье. Он рассчитал правильно. Остров прикрывал от ветра. Настоящий шторм начинался дальше, за лудой, к которой он плыл.

Но и того, что ему досталось здесь, было вполне достаточно.

Когда лодка, поднятая волной, вылезла на камни, Виктор не сразу нашел в себе силу выйти. Некоторое время он просидел неподвижно, не обращая внимания на гулкие удары в днище. Вылез он прямо в воду. Подтянул лодку. Опять закружилась голова.

На макушке луды Виктора атаковали крачки. Они поднялись в воздух и по очереди пикировали на него, злобно, не по-птичьи взвизгивая. Закрывая лицо руками, он подошел к гнезду. Гага тяжело вымахнула из куста. С отчаянной материнской храбростью она плюхнулась рядом и заполоскала крыльями, отводя Виктора. Виктор положил в шапку восемь тяжелых теплых яиц. Чувствуя, как странно подгибаются и слабнут ноги, он спустился к лодке.

И все повторилось снова.

Опять раскачивалась и валилась набок лодка. Опять раскачивались небо и берег, и полоса бешеной воды у входа в залив… и странно-белая фигура орнитолога на мысе.

Виктор вошел в бухту.

Орнитолог стоял на берегу в одном белье. «Он разделся, чтобы плыть», — подумал Виктор. Сейчас он почти любил этого человека.

— Ты выдумал вздор с птенцами ради этой прогулки? — тихо спросил орнитолог.

— Да, — отозвался Виктор. — Да! — повторил он звонко, потому что сейчас был счастлив. — Вы бы меня все равно не пустили.

— Ты негодяй, — сказал орнитолог. Он повернулся и пошел к кордону, ничего не прибавив.

«Он не понимает… он думает, я просто так…» — промелькнуло в голове Виктора. — Подождите! — крикнул он. — Посмотрите, что я привез.

Виктор подбежал к орнитологу и протянул ему шапку, полную яиц. Он взглянул орнитологу в глаза и засмеялся, чтобы показать, что не сердится.

— Ясно, — сказал орнитолог. Виктор увидел, что лицо его покрылось пятнами. — Скажи, — кто дал тебе право грабить гнезда, которые мы охраняем?! Меня отпустили с фронта, понимаешь? С фронта! Там умирали люди, а меня отпустили потому, что здесь некому было охранять птицу. Ты знаешь, что гагачьих гнезд всего несколько сотен? И наш заповедник единственный в Союзе?

Виктор растерянно молчал. Слова орнитолога — гневные, несправедливые слова — хлестали, как кнутом.

— Ты знаешь, что наши работники неделями не вылезают из лодок? Я живу здесь пятнадцать лет… Ты еще не родился, когда я сюда приехал. Ты хочешь стать биологом? Ты — юннат… Нет, ты только считаешь себя юннатом, браконьер! Тебе хочется есть? Мы голодаем всего два дня… А гага… она выводит птенцов один раз в год… Ты думаешь, что совершил подвиг, но ты поступил, как трус! Твой желудок оказался сильнее тебя.

Виктор, подавленный, оскорбленный, стоял опустив голову и молчал, потому что боялся расплакаться.

— Ты взял их в том гнезде? — спросил орнитолог.

— Я взял их… не для себя, — Виктор проглотил комок и заговорил громче. — Я хотел вам… Я не ел ваш хлеб. Выбросил в море…

— Что?

— Я не браконьер! Понятно вам!? — крикнул Виктор. — Можете подавиться своим хлебом!

Орнитолог вздрогнул. Медленно подошел к лодке, расстелил на дне штормовку и завернул в нее яйца. Затем натянул брюки, сапоги, столкнул лодку и прыгнул в нее. У Виктора мелькнула сумасшедшая мысль, что орнитолог собирается утопиться.

— Вы что?.. — спросил он испуганно.

— Отвезу яйца, — сказал орнитолог спокойно, как прежде. — Иди в дом. И без фокусов, — ясно?

— Нет, не ясно, — сказал Виктор и остался на берегу. Лодка скрылась за мысом. Виктор прошел вдоль берега и, прячась за деревом, стал наблюдать за ней. Волны швыряли лодку, высоко подбрасывая то нос, то корму. Казалось, она должна была перевернуться каждую секунду. Виктор стоял прислонясь к дереву, и каждый раз, когда лодка, накреняясь, катилась в провал с гребня волны, у него замирало сердце. Он со страхом думал, что орнитолог может не вернуться.

Но орнитолог вернулся. Он дважды прошел этот путь и вылез на берег мокрый, держа в руках свернутую штормовку. Затем началось странное.

Орнитолог вошел в дом с пучком водорослей и банкой в руках. Поливая водой из банки, тщательно вымыл плиту. Потом принес сухих веток и, наломав их об колено, разжег огонь. Виктор, лежа на кровати, с удивлением наблюдал за этими действиями, закрывая глаза, когда орнитолог поворачивался к нему.

Плита нагрелась. Орнитолог развернул штормовку и достал два крупных гагачьих яйца. Он вылил яйца на плиту. Запах еды, смешавшись с запахом дыма, заполнил комнату. Виктор до боли прикусил губу.

— Иди ешь, — позвал орнитолог.

Виктор не пошевелился.

— Я ведь вижу, что ты не спишь.

— Не буду, — сказал Виктор, не открывая глаз.

Орнитолог снял с плиты запекшийся неровный блин с двумя желтыми кружками и положил его на стол.

— Ешь, — сказал он устало и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Виктор поднялся с кровати, заглянул в окно. Орнитолог, прямой и тощий, стоял на берегу и смотрел в море.

Рука Виктора протянулась к яичнице. Он отломил сбоку кусочек хрустящей прозрачной пленки, положил его в рот и ощутил невыносимо сладкий привкус горелого. Презирая самого себя, но не в силах сдержаться, он разрезал подгоревший блин на две части и съел большую, посыпав ее крупной солью.

Затем он лег на кровать и уснул.

Ему снилась волна, которая вышла из моря и гналась за ним по земле, вырастая все выше. Виктор бежал вдоль какой-то улицы, где стояли дома с заколоченными дверями и окнами. Он стучал в двери, но никто не отзывался. Волна настигала его, и Виктор плакал во сне.

Ночью его разбудил орнитолог.

Море было спокойно, и через полтора часа они подошли к базе.

Навстречу им вышел заспанный наблюдатель.

— На кордоне отсиживались? — спросил он, позевывая.

— На кордоне, — ответил орнитолог.

— Я так и думал. Есть хотите?

— Накорми мальчика. Только много не давай, — он не ел двое суток.

— Ну? — удивился наблюдатель. — И как? Ничего?

— Ничего, — сказал орнитолог.

— Герой, — ухмыльнулся наблюдатель.

— Займись делом, — сухо сказал орнитолог.

Наевшись, Виктор отправился в комнату, отведенную ребятам. Все так же, на мешках, постланных на полу, спали четверо. Наверное, они очень устали. Ни один из них не пошевелился. Виктор залез в свой мешок и долго лежал с открытыми глазами. В голове у него все еще шумело море.

За дощатой перегородкой звякнула тарелка, и чей-то голос, наверное, наблюдателя, прошептал:

— Юннатов завтра отправляем… А как твой-то держался, ничего? Трудновато ведь мальцу двое суток…

— Он не малец, — сказал орнитолог. — Вот что… у нас, кажется, есть место лаборанта? Я займу его до сентября.

— Для него?

— Да.

— Такого пацана!.. Вы же студентке отказали!

— Он не пацан, — сказал орнитолог. — Я возьму его. Если… если, конечно, он согласится.

Виктор приподнялся и сел, прислонившись спиной к стене. Он сидел долго, пока не утихли за перегородкой двое.

На полу дружно сопели ребята. Виктор лег на живот и потянул одного из них за ногу.

— Вовка, — прошептал он. — Вовка, слушай, чего скажу…

Вовка поднял голову, посмотрел на Виктора оловянными глазами и снова уткнулся в подушку.

Виктор легонько щелкнул его по затылку и вышел на крыльцо.

Спать ему не хотелось.