Яма на дне колодца

Предназначение

Удивляюсь сам себе, но сплю крепко, без сновидений.

В голове и душе пусто, будто прошел ураган. На тумбочке – аккуратно сложенная стопка одежды из секонд-хенда. Футболки, домашние штаны, шарф, кепка и вязаная шапка, носки. В запечатанной упаковке новые трусы, пар десять. Рядом полотенце, зубная щетка и паста, бритвенный станок, мыло и упаковка туалетной бумаги.

Сигнал побудки еще звучит. Но Санжар уже сидит на соседней – пустой – кровати, наблюдая за моим пробуждением.

Словно ничего не произошло.

А что, собственно, произошло?

– Сегодня работаем по дому, – говорит он, поверх моего плеча посматривая на занавеску Эдика. – Чистим паркет и сжигаем мусор.

Я не отвечаю. Отправляюсь умываться.

Долго, с чуждым медлительным упоением скребу лицо бритвой. Размышляю.

Мне никто не угрожал. Никто не приковывал цепью к батарее центрального отопления. Не вырывал ногти и не отбирал паспорт. Меня готовы кормить, поить и обеспечивать работой. Почему же тогда звук захлопнувшейся ловушки до сих пор стоит у меня в ушах?

Чищу зубы, умываюсь. Рядом шумит водой Пашок. Даже не пытается начать разговор, что совершенно устраивает обоих. Из кабинки унитаза слышно смешливое бормотание Чумы – он читает анекдоты на последней странице газеты. Когда возвращаюсь в жилой блок, казах все еще на прежнем месте.

– Кто такой Себастиан? – спрашиваю я, словно возобновляю прерванный разговор.

– Гитлер-то? Друг семьи, – отвечает тот. С места не сдвигается, смотрит снизу вверх. – Немец вроде. По-нашему почти не понимает, даже не пытайся. Он тут вроде как за телохранителя.

– И сторожа, – добавляет Чумаков из-за моей спины. На нем спортивные штаны и знакомая майка, под мышкой зажата газета, зачесанные волосы растрепались. – Лучше не зли…

Мы с Чумой начинаем одеваться. Санжар все еще неподвижен.

– Знаешь, – вдруг выдает он, будто только этого и ждал, – у меня в Алматы друг жил, Казтуган. Химик от рождения. Варил все подряд, хорошие деньги заколачивал. Работал на фабрике «Джапан Тобако Инкорпорейтед». Хорошо там платили, да. Хрен устроишься. А еще ему хорошо платили уважаемые люди из одной медицинской корпорации. И по их заказам Казтуган украдкой, так и не попавшись, подсыпа́л в одну из сотен тысяч сигарет на конвейере очень сильный, но медленно действующий яд.

– Чтобы сигареты убивали. – Не спрашиваю, а уточняю.

История кажется нереальной, но отчего-то очень жуткой. Стану ли я теперь обнюхивать все сигареты, вынимаемые из пачки?

Санжар кивает.

– Рожденный судьей – вот как его имя переводится. – Он встает и наконец-то идет одеваться. Пашок и Чума слушают с интересом, но заметно, что не в первый раз. Виталины Степановны и Марины в комнате уже нет. – И в какой-то момент он взаправду уверовал, что может судить людей. Избирательно, непредсказуемо, как в рулетке. Тогда он сошел с ума.

Я не успеваю переварить рассказ, из-за занавески появляется Эдик. Одет как вчерашним вечером, с точностью до складки на рукаве пиджака. Сосредоточен, спокоен и неулыбчив. Раздает задания.

Вычистить ванную на третьем этаже западного крыла. Вычистить камин в главной гостиной. Натереть паркет в столовой. Натереть подсвечники в коридоре второго этажа. Сжечь мусор. Помыть машину жены хозяина. Закончить восстановление мусорной горы. Принять продукты, заказанные по Интернету. Починить водосток, поврежденный сходом снега. Починить перегоревшую розетку в игровой комнате. Заменить лампы в люстре центральной прихожей.

Я думаю про человека, подмешивающего яд в сигареты. Про его предназначение. Про свое тоже думаю. Может быть так, чтобы высшие силы оставили меня в живых только для того, чтобы насладиться моим медленным угасанием в застенках этого странного особняка?

Да, мне уже приходилось бывать в переплетах.

Серьезных, с риском для здоровья и жизни. Доводилось лежать в овраге под трупами подельников, не успевших первыми выхватить стволы. До сих пор не знаю, какой от меня был толк в той дикой разборке. Наверное, прихватили для массовки, в толпе единомышленников кореша готовы на многое. Массовка. Как на съемках фильма. Да вот только с той съемочной площадки сумел вернуться лишь я…

Надраиваю паркет, ползая на четвереньках, разряженный в специальный комбинезон, сродни медицинскому. Эдик не хочет, чтобы на пол сыпались волосы, поэтому заставил даже натянуть капюшон. Вокруг такая тишина, что кажется, будто во всем огромном доме никого нет. Я блестящая гладь нежно-коричневого паркета, по которому в танце скользят изящные легкие люди.

Вспоминаю овраг. Сырость и страх.

Пистолетная пуля задевает легкое, выкрасив меня малиновым. Вероятно, это и обманывает уркаганов из вражеской группировки. Лихие девяностые называются так не по прихоти журналистов. Еще почти полгода после той бойни я лежу в больнице и отвечаю на вопросы следователей. То еще времяпровождение. Остальным повезло меньше…

Пол блестит. В нем, будто под водой, шевелится размытое отражение. Словно тень смерти, которую уже на протяжении тридцати лет я вижу поодаль, неспешно бредущую в размышлении – забрать или оставить?

Вероятно, таких называют фаталистами. Идиотами, не видящими дальше своего носа. Однодневками, не способными к взрослым отношениям и созданию семьи. Вечными детьми, боящимися задуматься о завтрашнем дне.

Моей вины тут нет. Аргументов поведению – хоть отбавляй.

С какого-то момента я вообще перестаю планировать. Потому что в моей жизни все идет наперекосяк. Говорят: хочешь рассмешить Господа, расскажи ему о своих планах. Предпочитаю смотреть на проблему с иной точки зрения. Хочешь накормить Дьявола – начинай планировать жизнь на ближайшие месяцы или годы.

Переползаю, давлю мастику на тряпицу, натираю доску за доской.

Какой смысл городить прожекты, если утром она собирается покупать билет к тебе в Барнаул, а уже вечером сообщает, что возвращается к мужу, и это ваш последний разговор? Какой смысл выстраивать график накоплений на отпуск, если уже завтра отложенные деньги требуются, чтобы оплатить операцию отца? Какой смысл мысленно настраивать себя, привыкая к новому человеку и вписывая, вколачивая, вталкивая его в картину твоего мира, если ближайшей ночью Алена не вернется в квартиру, исчезнув навсегда? Какой смысл подсчитывать предположительный недельный заработок, если уже на следующий день ты заперт за четырехметровым забором и не можешь потратить ни рубля?

Моя жизнь – сплошной форс-мажор. Полное отсутствие уверенности в чем бы то ни было.

Коричневый: легкие умирающего, изгрызенные раком в последней стадии.

Так было, и так будет.

Замечаю, что не один.

– Не отвлекайтесь, – говорит она. – У вас хорошо получается, – добавляет она. – Жанна сказала, вы историк.

Я распрямляюсь.

Стою на коленях, разряженный в белый полупрозрачный комбинезон, будто астронавт, оплакивающий гибель остального экипажа.

Женщина в дверном проеме отчасти похожа на Жанну. Но ярче. Плотояднее. Юбка от Mexx. Пиджачок от Bazaar. Похожа на деловую леди. Похожа на хищницу из небоскребов, безжалостно обваливающую котировки вражеских компаний. Похожа на заточенный напильник, способный проткнуть насквозь сантиметровую доску. Похожа на ядовитый цветок в прекрасном букете.

Моя ровесница. Может быть, чуть старше. Элегантна и стройна. Косметика нанесена столь безупречно, что заставляет задуматься о профессиональном перманентном татуаже.

Чувствую себя ребенком, застуканным за рукоблудием.

Считается, что, по данным ООН, в мире на положении невольников трудятся почти 12 миллионов человек. По отчетам отечественных спецов, в России эта цифра достигает 600 тысяч человек. МВД срезает эту цифру на две трети.

Затем:

– Можете называть меня Алиса. Надеюсь, вам у нас понравится.

Пощелкивает пальцами, будто подбирая нужное слово.

Блестит шикарное золотое кольцо. Bulgari. Или Chopard. Обручальное кольцо. Эксклюзивное персонифицированное клеймо. Проклятье для мужчины, к трем десяткам лет не создавшего семью. Знак чужой собственности, колкое напоминание собственной никчемности. Краткая история чужой жизни, прожитой в любви и кухонных ссорах, пока ты упиваешься свободой беспорядочного одиночества. Символ и напоминание о том, что ты безнадежно опоздал и весь качественный товар твоего года выпуска уже разобран покупателями магазина. Не создавая паники, направляйтесь к запасным выходам, персонал вас проводит…

Я бродяга, затем наемный рабочий, в будущем – репетитор. Хочешь узнать, как сделать карьеру за 36 часов? Спроси меня. С полнейшей апатией смотрю Алисе в лицо, размышляя, что за успокоительное нам подсыпают в еду.

– Ты симпатичный. – Палец с идеальным маникюром тычет в меня, будто ружейный ствол.

– Когда я смогу уйти? – спрашиваю без надежды, чтобы поддержать разговор.

Смеется.

Она смеется. Затем делает несколько звонких шагов, вышибая из паркета деревянную дробь, и исчезает за краем дверной арки. Растворяется в недрах дома, и дальше я не слышу даже эха. Тюбик мастики с фырканьем кончает на тряпку в моей руке; продолжаю натирать полы.

Неужели судьба оставила меня в живых в тех далеких 90-х только для того, чтобы я драил паркет и учил географии отпрыска богатых безумцев? Заслуживаю ли этого я, за два дня до перестрелки бейсбольной битой избивавший парнишку, имени которого даже не узнал? Поджигавший ларьки? Прокалывавший шины и подсыпавший сахар в бензобаки? Преисполненный собственной важности от сопричастности к настоящей братве?

Спросите у грозовой тучи, нависшей над домом.

Если сможете расшифровать ответ грома, ударившего в ответ, обязательно сообщите.