Янычары из Эмиллиона

V

В этой чрезвычайной ситуации, когда на карту была поставлена нормальность Фарлоу и даже его жизнь, я решил обратиться к доктору Сондкуисту. Как можно осторожнее я рассказал ему о деле Фарлоу. К счастью, доктор Сондкуист как психиатр не видел в нем ничего выходящего за рамки нормы. Его бодрый решительный тон убедил меня, что если кто и мог спасти Фарлоу от его снов, которые овладели его мозгом, то это доктор Сондкуист.

Следующая встреча с Фарлоу прошла намного лучше, чем я ожидал. Мой друг, казалось, забыл о своей вспышке. Хотя он был бледен и безумен, нервы его не были так напряжены, как в прошлый раз. Мы спокойно разговаривали. Я узнал, что он один раз спал без снов. В результате нашего разговора Фарлоу согласился пойти к доктору. Через неделю после тщательного обследования сердца он решил пожить в Гринмэншоне, как я уже говорил, чтобы отдохнуть и обследоваться.

Таким образом, я не мог, как раньше, часто общаться с моим другом, но посещал его два раза в неделю. Кроме того, доктор Сондкуист полностью информировал меня о состоянии больного. Конец этой истории я мог составить из бесед с Фарлоу, из его дневниковых записей, которые мне разрешил посмотреть директор клиники, а также из моего последнего странного разговора с доктором Сондкуистом.

Когда я в первый раз увидел Фарлоу после того, как он был помещен в Гринмэншон, меня поразило, что он сильно похудел. Но белые стены и спокойствие, которое исходило от сиделок и медицинского персонала, оказывали на него благотворное влияние.

Однажды сразу же без предисловий он начал подробно рассказывать мне свои последние видения, как будто он был не в состоянии в одиночку переживать те события. В конце концов, так оно и было. Он сказал, что видел еще два сна, похожие, но и не совсем одинаковые. Янычары, а он уже определил, что это были именно они, были уже намного ближе. Он все еще находился на берегу, а всадники в белых мантиях уже наполовину пересекли пенистую полосу воды, которая преграждала ему дорогу в Эмиллион.

Он видел какое-то знамя с зеленым полумесяцем. Всадники размахивали короткими острыми кинжалами, сверкающими в ярком утреннем солнечном свете. Их головы в тюрбанах ритмично покачивались в такт скачущим черным лошадям. Лошади скакали бок о бок, разрезая белую воду стальными боками. На Фарлоу наводило ужас выражение грозной жестокости на лицах янычаров из Эмиллиона. Их бородатые подбородки, узкие горящие глаза и красные тонкие губы, между которыми сверкали белые острые зубы, выглядели настолько угрожающе, что Фарлоу едва не потерял сознание от страха.

В последнем сне они приблизились настолько^ что он слышал их гортанные крики и видел искусно сделанные удила на уздечках лошадей. Всадники были одеты в ботинки из мягкой кожи с металлическими шпорами, которые они глубоко вонзали в бока скачущих лошадей. И снова подул ледяной ветер, принося с собой рвущее душу отчаяние, и в двадцатый или тридцатый раз Фарлоу очнулся от ночного кошмара.

Я как мог успокоил своего несчастного друга и ушел. К сожалению, доктора Сондкуиста не было в этот день в клинике, и я не смог поговорить с ним. Хотя я уже как и Фарлоу пришел к выводу, который поверг моего другав мрачную меланхолию, а именно, что ничего не может нарушить ход событий в этих видениях. Но никто из нас, и, к счастью, меньше всех Фарлоу, не мог предвидеть, что из всего этого получится.

Следующую информацию я получил из дневников Фарлоу, которые он вел последние несколько месяцев. Вот что он писал сразу же после моего последнего визита.

В это время Фарлоу получал сильнодействующее лекарство, и поэтому, даже днем он был отрешенным от реального мира, как и ночью. Сондкуист очень беспокоился о Фарлоу, сохраняя при этом профессиональное спокойствие. Объект, получающий специальное лечение, должен был перестать видеть сны. По крайней мере, неспециалист именно так должен был понять записи в дневнике Фарлоу. Там было очень много сложных рассуждений о супраметафизическом типе, в чем мне было очень сложно разобраться, и я пропустил страницы, где Фарлоу рассуждал о физических законах природы и устройстве вселенной.

Но эффект лечения заключался в том, что прогресс снов замедлился, то есть, если раньше Фарлоу видел по два-три сна в неделю, то теперь это число сократилось до одного. Итак, процесс только замедлился, но лечение было не в силах разрушить, разорвать или рассеять видения, которые как облако обволакивали сознание Фарлоу.

Когда не было лечебных процедур, он лежал одетый на маленькой железной кровати, смотрел в потолок и слушал успокаивающий птичий гомон в саду. Он слышал, как кровь стучит в ушах, как работают его внутренние органы. Он осознавал, что жив, он даже почти чувствовал, как под носками растут ногти на ногах. И с этим чувством, с этим ощущением в себе жизненной силы Фарлоу в свои сорок пять лет понимал, что ему есть для чего жить. Надо, чтобы мир узнал о его исследованиях. Поняв это, он сделал неимоверное усилие, чтобы стряхнуть с себя это оцепенение, обволакивающее его мозг теперь уже не только во снах, но и в реальной жизни.Одна последняя фраза в дневнике говорила о его трагическом предвидении. "Эти лица, отвратительные жестокие лица! И эти глаза! Если Сондкуист ничего не сможет сделать, они скоро доберутся до меня. И наступит конец…"