Япония по контракту

Глава IX. Почётный гость японского правительства

Качается, качается

На листе банана

Лягушонок маленький.

Кикаку

По дороге не ссорьтесь,

Помогайте друг другу как братья,

Перелётные птицы!

Исса

— Приходите в Шимин-центр хотя бы на урок каллиграфии! — уговаривала Намико, — мы будем учиться писать иероглифы кистью, тушью, это так красиво!

Невозможно было отказать Намико, такой заботливой, такой славной. В вестибюле Шимин-центра рядом с Намико стояла маленькая женщина с огромной гривой чёрных вьющихся волос.

— Это моя ученица, Ве`роника! — представила женщину Намико.

— Вы русская! — всплеснула руками Вероника.

И радостно обняла её, поцеловала, соблюдая всё-таки осторожность — она ждала ребенка. Достав из кармана широкого платья листок, Вероника нарисовала план.

— Здесь наш дом. Смотрите, совсем рядом с Вашим! Приходите в гости. Сегодня же. Мой муж родом из Югославии. Он будет очень рад Вам! Очень!

Он и правда обрадовался. Радостно хлопнул себя в грудь.

— Я — Никола! Почти что русский Николай! — И засмеялся, подхватив на руки лёгонькую девочку лет четырех. — Это Элизабет! Моя принцесса номер один! А скоро у нас будет принцесса номер два! — И он погладил жену по животу.

Никола был серб по отцу, хорват по матери, и когда эти два народа принялись воевать, он уехал из Югославии. Потому что не знал, на чью сторону стать. Да и не хотел становиться ни на чью сторону.

— Я — человек мирный. На уроках военного дела всегда в молоко стрелял, — ворчал Никола. Он ненавидел войну. И хотел завести пять дочерей, пять принцесс. Такая у него была мечта. — Представляешь картинку: я — старик, а вокруг меня пять юных красавиц! — И он ласково обнял жену, воплощавшую в жизнь его мечту.

Когда в Югославии началась война, доктор химии Никола нашёл себе работу в Америке. Там он и встретил мексиканку Веронику. Окончив университет в Мехико, она, специалист по туристическому бизнесу, приехала на стажировку в Нью-Йорк.

— Погляди, какая красавица! — Никола взял жену за плечи, развернул лицом к свету. — Даже теперь, с бэби! А когда я впервые увидел её в Америке, так сразу и пропал. У меня в то время ничего не было — ни дома, ни денег, но я не смог устоять, женился! Погляди! Правда, как Голливуд?

На большой свадебной фотографии, украшавшей прихожую, молодые и впрямь были красивее кинозвёзд. После Америки они перебрались в Германию, потом в Японию… В Японию переезжали уже втроём, с Элизабет. И с контейнером мебели.

— Всё это мы привезли из Германии! — Никола показывал гостье бархатные диваны, зеркальные шкафы… — Перевозка контейнером стоила шесть тысяч долларов. Платили японцы. Таковы условия контракта. Мы тут хорошо живём. А почему мы должны жить плохо? В Югославии я привык жить хорошо. До войны мы очень хорошо жили.

Никола потащил её на балкон.

— Сюда посмотри, сюда! Да не на море! — Половину балкона занимала параболическая антенна. — Я люблю смотреть Си-Эн-Эн… В Америке привык. — А что, тут море недалеко? — Он посмотрел вдаль с интересом. — Не замечал. Мы ни разу туда не выбрались, некогда. Хотя мы тут уже второй год. Всё по магазинам ходим. Я в Америке так привык — шопинг, шопинг…

— Мы с ним все выходные ходим по магазинам, он всё, что видит, купить хочет. И я такая же, — смеялась Вероника.

Они жили душа в душу. Квартира была забита вещами тесно, не по-японски. Немаленькая квартира — две спальни с татами и третья комната, из которой хозяева выкроили кухню, столовую и гостиную, отгородив их друг от друга мебелью.

— Да разве это — большая квартира? — сокрушался Никола. — Та, что у меня в Загребе осталась, и то больше. Я её теперь сдаю. Конечно, для Японии и эта квартира огромная. Потому и дорогая. Я за аренду тысячу двести долларов в месяц отдаю, вдвое больше, чем ты, хотя разница в общем незначительная — паркет в гостиной, кафель в кухне, кондиционер, лифт… В Японии за любую малость бешеные деньги дерут, — ворчал Никола. И радовался: — Но платят здесь хорошо. Самое лучшее в Японии — это зарплата!

Японцы платили Николе щедро — около шести тысяч долларов в месяц — он этого не скрывал. Такую высокую зарплату ему обеспечивала специальная лаборатория, созданная японским правительством для изучения моря. Классных специалистов для неё набирали по всему миру.

— Меня пригласило японское правительство! — гордо выпячивал грудь Никола. — Потому что я прошёл хорошую школу в Германии, в Америке… — Там Никола выучился обращаться с прибором новым, модным. — Очень хороший у меня контракт! — шумно хвастался Никола. — И ещё Вероника подрабатывает… — Американский сертификат преподавателя английского языка вызывал у японцев уважение, Вероника преподавала на университетских курсах. И ещё давала частные уроки сыну хозяина дома. — Я тут отлично живу, — похлопывал себя по животу Никола. — Денег куча, и семья со мной. Что ещё человеку надо?

Обхватив мать за шею, Элизабет сказала ей что-то по-испански, подбежав к отцу, залепетала по-сербски. И обратилась по-английски к обоим родителям сразу — только этот язык и был общим у Николы с женой, — а потом стала беседовать со своими куклами по-японски.

— В детском саду научилась, — объяснила мать. — Садик при католической церкви, но говорят там по-японски.

— Пусть учится, — удовлетворённо кивнул Никола. — Японский язык — хорошая гимнастика для ума. В дочке три крови: сербская, хорватская и мексиканская. Родилась она в Германии, а говорит на четырёх языках — настоящая гражданка мира!

Никола гордо улыбнулся, а его жена вздохнула.

— Вот только болеет часто. Может потому, что возим её туда-сюда. В Германии сухо было, тут сыро. Она кашляет. Чуть не каждую неделю ходим с ней к врачу. Хорошо, что по контракту лечение всей семьи бесплатно.

В комнате уютно пахло поспевающим ужином, на татами копошилась с куклами девочка, а Никола говорил, говорил…

— Он скучает без таких разговоров, он у меня болтунишка! — ласково улыбнулась Вероника, доставая из микроволновки еду. — Не знаю, что тут у меня вышло…

Вышло неважно.

— Она не умеет готовить! — радостно сообщил Никола, чмокнув жену в щёку, и сознался, что ужинают они обычно в ресторанчике здесь же в доме, на первом этаже.

Никола достал из шкафа банку с сакэ, настоянном на горьких японских сливах. Из всех местных напитков он предпочитал именно её.

— Итадакима-а-а-с! — усаживаясь за стол, пропела Элизабет.

Так приучили её начинать трапезу в детском саду. Японцы переводили это по-разному, от "Начнём, пожалуй!" до "Возблагодарим Бога, пославшего нам пищу!" Всё общество с аппетитом принялось уплетать невкусное жёсткое мясо. Уходила она из этого дома неохотно. Все трое вышли её провожать.

— Отвезём тебя на машине! — заявила Вероника, не слушая увещеваний — до её дома было десять минут ходьбы.

В подземном гараже стояла машина Субару, мотоцикл, два велосипеда.

— Я везде устраиваюсь основательно, — солидно говорил Никола. — Мы всё время странствуем! Не на чемоданах же нам жить!

В воскресенье она приготовила борщ и котлеты с макаронами — семейный русский обед — и позвонила Веронике.

— А ты тоже хорошо живёшь, три комнаты! Значит, тебя тут уважают! — Никола удовлетворённо похлопал её по плечу, словно соглашаясь считать своим другом такого преуспевающего человека.

Элизабет привычно уселась на порожек прихожей, содрала ботинки, бросила их как попало, не по-японски, и помчалась по комнатам.

— Не бегай! — строгость у Вероники получалась неважно. — А то к сеньоре люди снизу придут! Помнишь, как наши соседи звонили папе на работу, когда ты шумела?

— Ну и нравы у них! — хмыкнул Никола. — Нет бы зайти к нам, да сказать по- человечески — не шумите! Так стали на работу мне звонить!

Он поставил на стол подарок — бутылку дорогого вина и принялся есть за обе щеки, не переставая всё же говорить. С трудом вклиниваясь в редкие паузы Николиной речи, она жаловалась, как трудно ей работается здесь.

— Тебя так волнует работа, — задумчиво протянул Никола. — А для меня Япония — просто ступенька к благосостоянию моей семьи, не больше. Проблем я здесь не имею, может, потому, что с мозгами у меня негусто. Я просто делаю то, что велит шеф. Хотя иногда он несёт такую чушь! Но я с ним не спорю. Зачем наживать врагов? Я дам ему умереть с его заблуждениями — это будет моя месть! — Никола засмеялся. И снова стал серьёзным. — А ты — настоящий учёный! А настоящий учёный должен страдать!

И он похлопал её по плечу, словно обещая не оставить один на один с неизбежным страданием.

Через пару месяцев ранним субботним утром её разбудил телефонный звонок.

— Дочь! У меня родилась ещё одна дочь! Принцесса номер два! — громыхал в трубке счастливый голос Николы. — Хочешь увидеть? Я заеду за тобой.

Она быстро оделась и вышла на улицу — ей срочно нужен был подарок для принцессы! Среди магазинов, закрытых в столь ранний час, выгружала из маленького фургончика свежий товар зеленщица. И хотя лавчонка начинала торговать с девяти, женщина с готовностью прервала свою работу, чтобы продать неожиданной покупательнице четыре крупных персика. А, услыхав слово "подарок", надела на каждый персик пухлую пластмассовую сеточку, уложила фрукты в коробку, повязала пышный бант — достойная упаковка для подарка имелась даже в овощном ларьке.

Никола вошёл злой, волоча за руку растрёпанную, зарёванную Элизабет. Платье на ней было надето задом наперёд.

— Замучила она меня! Всё я делаю не так! Не так, как мама, одеваю её, не так кормлю! Даже одеялом укрываю не так!

Она умыла девочку, переодела, накормила кашей. В машине Элизабет забралась к ней на колени и уснула, обвив ручонками. В трёх шагах от частной клиники, где рожала Вероника, нашёлся цветочный магазин. Должно быть, недостатка в клиентах у него не было. Никола купил большой букет, вручил дочке.

— Пусть привыкает дарить маме цветы…

Сама клиника оказалась крошечным двухэтажным домиком. Они вошли в незапертую дверь, переобулись в клеёнчатые тапочки, толпившиеся в безлюдной прихожей, поднялись на второй этаж, прошли по узкому коридорчику… И никто не встретил их, не остановил. Только юная, беленькая от чепчика до туфелек сестричка поклонилась, улыбнулась и посторонилась, уступая им дорогу. Толпа посетителей с букетами в родильном доме — такое невозможно представить себе в России! А здесь стерильность, кажется, никого не волновала. Но малышей от инфекций родственников и цветов всё-таки защищали — они располагались в застеклённой детской, куда не входил никто, кроме медиков и мам. Посетители могли любоваться новорожденными только через стекло, устроившись на диване в холле, пока мамы их кормили.

Ребятишкам кроме памперса полагалась ещё казённая рубашка с коротким рукавом — такая в родильном доме была униформа. Сморщенные красные ручки и ножки дёргались на воле, пугая непривычной для русского глаза обнажённостью.

— Закаливают, — пожал плечами Никола. — У японцев так принято.

Покормив дочку, Вероника уложила её на стол, служивший младенцам общей кроватью. Их было всего семеро, на большее здесь не рассчитывали.

— Потому Вероника и выбрала частную клинику — тут меньше пациенток и больше внимания к ним, — рассказывал Никола. — Со своим врачом она познакомилась несколько месяцев назад, он наблюдал за ней, а потом принимал роды. И ещё месяц станет осматривать её и дочку. Быть пациентом в частной клинике лучше, хотя и дороже — за неделю, которую Вероника проведёт здесь, мы уплатим четыре тысячи долларов, три четверти этой суммы — за роды. Конечно, это дорого, — сокрушался Никола. И улыбался. — Но ведь плачу не я! — Медицинская страховка, положенная по контракту, покрывала и роды. Не всякая страховка включала такое событие, но у Николы, сотрудника специальной лаборатории, был хороший контракт.

Из родильного отделения рядом с детской вышла медсестра с новорожденным на руках. Улыбаясь шире обычного, она склонилась к мальчику лет пяти, что возился с игрушками на ковре, показала братца. Молодой отец и пожилая женщина, оторвавшись от телевизора, терпеливо ожидали своей очереди, чтобы познакомиться с новым членом семьи.

— Мне тоже первой показали вчера сестру! — щебетала Элизабет.

— Мы с ней сидели тут весь вечер, — кивнул Никола. — Пока Вероника рожала, смотрели мультфильмы по телевизору, только поесть выходили. Тут ресторанчик неподалёку.

Из детской вышла бледная, счастливая Вероника.

— Какая ты красавица! — поцеловал жену Никола. — Ну кто поверит, что только вчера родила?

В палате, совершенно такой же, как в новых московских больницах, из четырёх кроватей были заняты только две.

— Хорошо, что мы решили не платить за двухместную, — рассудительно сказал Никола. И рассмеялся. — Я экономлю японские деньги!

Вероника пошла проводить гостей. В открытую дверь была видна большая комната с татами на полу, с полками вдоль стен. На полках тесным строем сидели куклы.

— Здесь нас учат ухаживать за детьми, — объяснила Вероника. — И рожать.

Эту часть работы брали на себя стоявшие между куклами телевизоры, магнитофоны, видео — целые горы аппаратуры, как везде, где чему-нибудь учат японцев. На стене висел экран, по комнате ходила взад-вперёд молодая женщина с большим животом. Не обращая внимания на глазевших, женщина вдруг опустилась коленями на татами, стиснула побелевшими пальцами стул…

— Схватки, — сочувственно произнесла Вероника. — Я тоже тут вчера гуляла. — И вдруг сказала с возмущением: — Когда я пришла в клинику, меня хотели заставить подписать бумагу, что во время родов я не буду кричать. Обязательство такое. Конечно, я отказалась! И кричала, как хотела. А японки подписывают. И молчат.

В родильном доме стояла мёртвая тишина. Крытая галерея с кафельным полом уходила от задних дверей клиники к новому большому дому, под боком у которого притулилась клиника.

— Госпиталь, — объяснил Никола. — В случае осложнений женщину могут отвезти в операционную, а не будь этого, никто бы сюда, наверное, и не пошел.

Через неделю в воскресное утро в её дверь позвонили. Никола с малышкой, пристёгнутой на груди, предложил:

— Поехали с нами в город за покупками!

— Тебе не рано по магазинам ходить? — спросила она Веронику, усаживаясь в машину. — И семидневной дочке лучше побыть дома.

Но счастливая мама улыбнулась.

— Я соскучилась по шопингу!

В супермаркете Элизабет привычно забралась в тележку.

— Везите меня! Я люблю гулять!

Никуда, кроме магазинов, гулять её не водили.

— Вся Америка так живёт! — пожал плечами Никола. — А куда ещё идти? Вот если бы мы жили в Токио, можно было бы сходить в Диснейлэнд.

Ещё через месяц они зашли попрощаться.

— Улетаем в Саппоро, на Хоккайдо! Выиграли поездку в лотерее в книжном магазине Марузен.

Малышку везли с собой.

— А какие проблемы? — удивлялась Вероника. — Мамина грудь и памперсы всегда с ней. Что ещё нужно?

Словно копоть сметает,

Криптомерий вершины треплет

Налетевшая буря.

Басё

— И почему Вы так хотите, чтобы приехал муж?

Вопрос Хидэо звучал неожиданно, странно. Почему жена хочет увидеть своего мужа после долгой разлуки? Разве это надо объяснять?

— Хорошо, я подумаю, что можно сделать.

Хидэо говорил так, словно ему предстояло совершить нечто немыслимо героическое, хотя приглашение родственников было процедурой обычной, рутинной. От Хидэо требовалось только одно — написать приглашение, пять строк. Этот разговор случился в начале апреля.

— Я напишу приглашение, это нетрудно, — сказал Хидэо через месяц. — Но сейчас я занят.

Кончался май.

— Давайте надеяться, что Ваш муж сможет приехать, — отбил Хидэо её следующий натиск, странно улыбаясь.

Ей не понравились ни его улыбка, ни эта формулировка — "давайте надеяться…" Она совсем растерялась, отказываясь осознать очевидное — Хидэо, который был в их доме в Москве и называл мужа лучшим другом, почему-то его приезда в Японию не хотел.

— Нет, нет, что Вы! — смутился Хидэо. — Я вовсе не против визита Вашего мужа! Мы же друзья!

Но даже если бы мужа не связывали с сэнсэем никакие экстра отношения вроде дружбы, он обязан был написать приглашение для члена семьи иностранного сотрудника — таковы правила.

В июне она вошла в кабинет Хидэо особенно решительно.

— Объясните мне, наконец, почему я не могу пригласить мужа? -

— Можете, конечно, можете! — замахал руками Хидэо. — Вы — стипендиат государственного научного фонда! А значит, почётный гость японского правительства! Просто сейчас мне некогда этим заниматься.

Приняв свой новый титул "почётного гостя" как издевательство, она, из последних сил сохраняя вежливость, предположила, что приглашение в пять строк не отнимет много времени. В ответ ей пришлось выслушать наставление о том, что её суждения легкомысленны и что сэнсэй ни единой строки не пишет просто так, с панталыку, а только после тщательного и всестороннего анализа. На который в данный момент у него просто нет времени.

— Успокойтесь! — улыбнулся Хидэо. — Я просто стараюсь сделать всё наилучшим образом. Я даже запланировал проведение опытов, в которых может принять участие Ваш муж. В этом случае я смогу ему заплатить. Немного.

Прошла ещё неделя, не изменив ничего. А это означало, что если Хидэо протянет ещё немного, а японское посольство, как обычно, провозится с визой два месяца, то муж не сможет приехать вообще — осенью его не отпустят из Москвы служебные дела. Она рассказала это Хидэо чистосердечно, как другу. Он задумался. И отложил следующую беседу на две недели. Она заподозрила его в коварстве и заметалась, пытаясь найти другие пути, в обход сэнсэя. Может, попросить частное приглашение у Зухры — гражданки Японии? Или у Шимады?

— Вы — гость сэнсэя Кобаяси, — строго прервал её Шимада. — Приглашение должно исходить от него. Не пишет? Наверное, ему некогда. — Шимада завершил свою речь, как Кобаяси: — О, конечно, Вы имеете право пригласить членов своей семьи, ведь Вы — почётный гость японского правительства.

Японцы, словно сговорившись, издевались над ней! Бросив работу, она брела по городу, выбирая безлюдные улочки, чтобы никто не видел её слёз. Немолодая, скромно одетая японка подошла к ней, заговорила ласково.

— Отстаньте! — сурово ответила она по-русски.

Женщина отпрянула так, словно поняла, и пошла прочь, оборачиваясь встревожено. Обидевшись на женщину, на Кобаяси, на Шимаду, на всю Японию, шла она по тоскливым улицам, под тусклыми фонарями…

Мужской голос позвал её по имени, а детский крикнул:

— Сеньора!

Она не заметила, как подошла к Николиному дому. Элизабет повисла у неё на шее, а Никола посмотрел внимательно.

— Что случилось?

Пока она рассказывала про приглашение, всегда призывавший к миру с сэнсэями Никола закипал:

— Что он себе позволяет, этот твой шеф?! Не пускать мужа к жене!

Обняв её одной рукой за плечи, другой он вытащил из машины Элизабет, взял её под мышку. Дверь открыла Вероника. Глянула на гостью, ахнула, сунула ей в руки маленькую Изабеллу, побежала накрывать на стол. Никола нарезал толстыми ломтями всё, что нашёл в холодильнике: сыр, овощи, ветчину — вывалил кучу на разделочную доску…

— Мой отец всегда так ел. Он был мясником и тонко не резал.

Никола достал из шкафа настойку из горьких японских слив. Изабелла тюкнулась в её щёку пахнущей молоком тёплой мордашкой, Элизабет притулилась рядышком. Она улыбнулась, чтобы не разреветься…

— Подумаем, как обойтись без твоего сэнсэя, — солидно говорил Никола на прощание.

А Вероника приглашала заходить, когда захочется. Хоть каждый день. Никола пошёл её проводить, прихватив с собой Элизабет.

— Брось расстраиваться! — шумел он, наплевав на боязливую тишину улицы. — Посмотри! Вот стоим мы с тобой на каком-то острове, на краю земли, а вокруг нас океан. А мы тут живём. И неплохо живём. А почему? Да потому что мы с тобой — не так себе ребята! Мы работаем — дай Бог! И потому японцы приглашают нас и платят нам как почётным гостям. Они нуждаются в нас! И мы сумеем с ними справиться. И мужика твоего привезём, не сомневайся!

Прижав к себе Элизабет, она слушала Николу и смотрела на холодные японские звёзды.

Следующим вечером в дверь её квартиры позвонили. На галерее стоял Никола в мотоциклетном шлеме.

— Я нашёл, как тебе помочь! — он протянул какие-то бумаги. — Это — полный комплект документов, всё, что нужно для визы. Заполни эти бланки и ты сможешь пригласить мужа без своего профессора. Я их у одного китайца выпросил. Китайцы, они всё знают. Но не говорят, скрывают. Я нашёл молоденького новичка, и он дал мне скопировать документы. И перевёл. Тут всё по-японски. Я кое-где карандашиком на полях по-английски пометил, что где вписывать. Остальное так запомнил. — Он прошёл в комнату, не разуваясь, не снимая шлема. — Бери ручку! Пиши, пока я не забыл. — И взял со стола печенье. — Умираю с голода, я к тебе прямо с работы заехал. — Закончив диктовать, Никола встал, похлопал её по плечу. — Не горюй! Мы ещё разопьём с твоим мужиком бутылочку сакэ.

Наутро, придя в университет, она закрылась в своём кабинете. Разбирая Николины бумаги, увидела в конце бланка графу — подпись шефа. В отчаянии она написала письмо в Токио, в фонд, который платил ей зарплату. Совсем простенькое письмо: пришлите приглашение для мужа, коль я, ваш стипендиат — почётный гость японского правительства. Через неделю пришёл ответ: обращайтесь к своему сэнсэю! Круг замкнулся. Ей ничего не оставалось, как сражаться с Хидэо. Она вошла в его кабинет с ответом из Токио в руках.

— Вы… Вы писали в Токио, в министерство?!

Хидэо покраснел и сжался, словно получил удар по голове. И долго молчал. А когда вновь обрёл дар речи, принялся бушевать, как тайфун.

— Скажите спасибо, что Вы сами удостоились чести приехать сюда! — зло выкрикивал он.

Она никогда не видела Хидэо таким. Не знала, что он может быть таким. И не думала, что скажет ему:

— Я готова отказаться от чести жить в Японии. И уехать.

Хидэо остановился на полуслове. Помолчал. И стал формулировать свои претензии спокойнее. Кратко их смысл сводился к следующему: она совершила самое страшное, что можно совершить в Японии, вынесла сор из избы. Дала понять вышестоящему начальству, что у них с сэнсэем не всё гладко, раз она обращается наверх через его голову. Этим она поставила под удар репутацию сэнсэя, а страшнее этого и придумать ничего нельзя. Слегка остыв, Хидэо попросил у неё копию отправленного в Токио письма. И долго вчитывался в коротенький безобидный текст, словно ища подвох. И сообщил, выгоняя её из кабинета:

— Я должен связаться с Токио!

Через пару часов он снова позвал её, объяснив:

— Я попросил из Токио копию Вашего письма, они прислали её факсом, я убедился, что эта копия совпадает с тем, что Вы мне дали.

Он без стеснения сознавался в том, что абсолютно не доверяет ей. И всё-таки письмо в Токио, перепугав Хидэо, помогло! На следующее утро он сказал хмуро:

— Хорошо! Пишите план работы мужа. — Едва глянув на давно заготовленную бумагу, брезгливо отбросил её в сторону. — Неважно, что он будет делать! Важно, кто будет за это платить!

Значит, деньги не давали Хидэо написать эти несчастные пять строк? Неосторожно брошенное им обещание заплатить мужу за работу?

— Муж не нуждается в деньгах! Моей зарплаты вполне хватит на двоих!

— Только не вздумайте сообщить об этом в Токио! — язвительно заметил Хидэо. — Если эти Ваши неосмотрительные слова станут известны в министерстве, Вам сократят зарплату! — Поворот был настолько неожиданный, что она даже улыбнулась. Очень уж странная была логика! — Что тут странного? — возмущённо воскликнул Хидэо. — Японское правительство рассчитало размер вашей стипендии, исходя из потребностей Вашей работы. А Ваше намерение содержать мужа означает, что Вам платят слишком много денег…

Значит, ей полагалось ровно столько денег, чтобы поддерживать себя в состоянии, необходимом для выполнения научной работы. Вроде как машине на горючее и смазку, чтобы крутились колёсики. И ни капли сверх того. А муж был чем-то лишним. Для выполнения научной работы не обязательным.

— Я всегда подозревал, что Вы не тратите все деньги, что Вам здесь платят, — Хидэо смотрел на неё так, словно подозревал в краже. — А ведь Вы получаете зарплату для жизни в Японии, а не для накопления…

Он словно ждал, что после этой обиды она уйдёт. Но она не уходила. При слове "приглашение" Хидэо нервно вздрогнул, посмотрел на неё с опаской, и, сдаваясь, смиряясь со своей участью, погасшим голосом велел ждать. Поздно вечером он вышел из своего кабинета с бумагой в руках. Она так устала, что даже не обрадовалась. Она просто взяла листок, вложила его в конверт и отправила в Москву.

Оказалось, приглашение — ещё не конец. Приглашение — только начало. На следующий день Хидэо отправил её в библиотеку скопировать работы мужа. Все. Пачка получилась толстая. И это ещё были цветочки. Ягодкой оказалась бумага, описывающая, что будет делать приглашённый в течение двух месяцев, которые он собирался провести в Японии, день за днём. Полагалось указать даже адреса мест предполагаемых занятий и телефоны. Мужа хотели иметь на виду всё время, каждую минуту. Она сорок пять раз нажала на компьютере кнопку копирования, повторив слова "работа в университете" на все будни. Потом пятнадцать раз написала против выходных дней "отдых дома". Хидэо отверг её труды с негодованием.

— Это ложь! Я не могу посылать это в министерство!

Она попыталась обороняться вежливо:

— Предсказать точнее занятия человека на два месяца вперёд вряд ли возможно.

Но Хидэо продолжал браниться:

— Вы вообще всегда относитесь к работе возмутительно небрежно!

Обидевшись уже всерьёз, она назвала бумагу унизительной. Очки Хидэо поползли вниз по вспотевшему носу и, должно быть, свалились бы, не удержи он их указательным пальцем.

— Что тут унизительного? Я пишу точно такой же план, когда уезжаю за рубеж! — Он достал из папки листок. — Вот, посмотрите!

Это был подробный график его перемещений по иностранной державе: адреса университетов и гостиниц, фамилии принимающих, телефоны, даты… Даже часы прибытия и убытия самолётов и поездов были указаны.

— Помните, я и Вам давал копию этого плана, когда уезжал в Англию?

Действительно, давал. Ей и Шимаде — наиболее важным людям в лаборатории. Для менее уважаемой публики он пришпилил один общий экземпляр к лабораторной доске.

— Что тут унизительного? Это делается для того, чтобы человека в любой момент можно было найти. Таков порядок! — голос Хидэо дрожал.

Он привык жить под колпаком. И не понимал, как это может кого-то оскорблять. Она извинилась и заверила сэнсэя, что составит график правильно. Если, конечно, он объяснит ей, как это делать. — Вы не сможете! — вздохнул Хидэо скорбно. — Мне придётся делать это самому.

И он заперся в своём кабинете и только через четыре часа вынес плоды своих трудов — в его бумаге не повторялась дважды ни одна строка.

Вместо сорока пяти повторов "работа в университете" была подробно описана какая-то деятельность, почерпнутая из плана работы мужа. А вместо "отдыха дома" упомянуты посещения каких-то храмов и музеев с указанием телефонов и адресов. Должно быть, Хидэо долго листал справочники. Бумага была насквозь лживой. Гораздо более лживой, чем та, что была изготовлена ею с помощью кнопки "копия". И токийский чиновник, захоти он изловить её мужа, никогда не смог бы его найти, но делать это, он, скорее всего, не собирался, и Хидэо прекрасно это понимал. И писал свою бумагу вовсе не для этого, а для демонстрации своего согласия с принятыми правилами, надо полагать. Ей стало жаль бедного сэнсэя, сочинявшего эту липу полдня. Он был так измучен, что не нашёл даже сил на обычные нравоучения. Он только сказал жалобно:

— Я трачу на Вас столько времени…

И уже совсем ослабевшим голосом велел размножить всё в пяти экземплярах. Она хотела было возразить, что силы он тратит не на неё, а на японские порядки, но промолчала. И покорно изготовила положенные копии, в два приёма дотащила их из копировальной — за один раз не получилось: пять раз повторенные статьи, план работы и этот несчастный график о восьми листах тянули на килограммы.

Может, потому Хидэо и не хотел приглашать мужа, что знал, чем обернутся для него пять строк приглашения? Она почувствовала угрызения совести. Так кончались почти все их размолвки — она обвиняла себя в незнании японских обычаев, искала объяснения странным поступкам японцев… Терзаясь, она думала, что здешние муки разнообразны, то становишься жертвой, то палачом. И неизвестно, что хуже.

Больной опустился гусь

На поле холодной ночью.

Сон одинокий в пути.

Басё

Любовь — болезнь, а брак — лекарство от неё.

Конфуций

— Таковы уж мы, японцы, мы всё делаем в последний момент! — смущённо говорил Шимада.

Он призывал её не сердиться на сэнсэя Кобаяси.

— Вы не понимаете! В том, что я не писал приглашение так долго, был глубокий смысл, — загадочно улыбался Хидэо. Но смысла не объяснял.

— А я знаю, почему сэнсэй не хотел приглашать твоего мужа! — хохотал Никола. — Он боится, что вы устроите медовый месяц на татами и забросите работу ради любви!

— Вряд ли сэнсэй думал о любви, — сомневалась Анна. — Скорее, об экономии. Гость — это лишние расходы. И лишние хлопоты. И потом, любой японский босс не любит слишком много личного в жизни подчинённых — это мешает работе. А о любви в Японии не думают вообще…

А она думала. Ждала встречи. Был прелестный летний вечер. Тихий, ласковый. Она позвонила Николе, Анне… Служебный телефон для личных надобностей здесь использовала, кажется, только одна она. Она старалась делать это очень редко, разве что в такой вечер, как этот. Когда невозможно работать. А сэнсэи никогда не звонили домой, чтобы сказать:

— Не волнуйся, дорогая, я задержусь!

И жёны мужьям не звонили, чтобы спросить:

— Что приготовить тебе на ужин, дорогой?

Домашнее, семейное, на службу не пускали. Только иногда забегала на минутку Намико — помочь иностранной сотруднице мужа, или приезжала жена Кумэды — привезти мужу обед. Женщина за рулём — редкость в Японии, но Кумэда доверял свой новенький Ниссан жене, добираясь на службу автобусом. Он баловал жену, позволял ей поспать подольше, не крутиться на кухне спозаранку. А когда она приезжала к нему с обеденной коробочкой, выходил встречать её — улыбающийся, счастливый, низко склонялся к окну машины, любуясь своей красавицей.

— Кумэда любит свою жену, — сказала она Хидэо, наблюдая вместе с ним из окна сцену встречи супругов.

— Любит? — повторил незнакомое слово Хидэо и объяснил ситуацию проще: — Жена Кумэды младше его на пятнадцать лет. — И добавил: — А мы с Намико — ровесники. — Он говорил так, словно это обстоятельство автоматически исключало любовь.

Любовь вообще занимала мало места в здешней жизни. Даже в жизни молодых. Студенты бодро щёлкали клавишами компьютеров, не обращая ни малейшего внимания на прелестный летний вечер, на солнце, опускающееся в мягкую зелень гор, на тёплый ветер, приносящий в раскрытые окна запахи цветов. Она подошла к красавцу Куботе.

— Вы каждый день работаете допоздна. Когда же вы гуляете с девушками?

Привычная шутка, обычная тема… Но Кубота смутился, покраснел, посмотрел на сидевшего неподалёку Шимаду, словно прося помощи. Шимада улыбнулся.

— Нашим студентам некогда бегать на свидания. А невест им родители найдут. Куботе ещё рано об этом думать — он не окончил курс. А вот мать Миуры уже, наверное, хлопочет, ищет невесту.

Высокий, широкоплечий Миура ссутулился, ещё ниже склонился к компьютеру и не прекратил работу, хотя явно прислушивался к тому, что говорил Шимада:

— Миура нашёл работу на фирме в другом городе. Ему придётся снимать там квартиру, вести хозяйство, готовить, стирать… В родительском доме всё это делала для него мать. А теперь надо будет учиться обслуживать себя самому. Или жениться. Лучше, конечно, жениться.

Шимада хмыкнул. И Миура улыбнулся. И даже, кажется, кивнул. Вот так — в России свадьбу торопила любовь, в Японии — надобность стирать, готовить…

— Большая часть браков в Японии до сих пор заключается по сговору родителей, — говорила Анна. Они вместе сбежали с работы пораньше, пошли бродить по городу. Вечер был так хорош, что невозможно было говорить ни о чём другом — только о любви. — Искать невесту — дело матери, — говорила Анна. — Весьма ответственное дело. Невеста должна подходить жениху по возрасту, по образованию, по положению родителей, словом, быть девушкой своего круга. Мать жениха также должна поинтересоваться здоровьем будущей невестки, узнать, не попадали ли её предки под атомные бомбы в Хиросиме и Нагасаки. Нежелательны и сомнительные люди в роду, вроде баракуминов — скотоводов, скотобоев, пастухов… Они и теперь считаются в Японии нечистыми. Для выяснения родословной невесты матери женихов иногда даже нанимают частных детективов… — Они шли мимо шраина. На доске возле входа висела какая-то бумажка. — Семья такая-то извещает о браке с семьёй такой-то, — перевела объявление Анна. — В брак вступают семьи!

Хидэо и Намико тоже женились по сговору родителей. Только Намико не сразу рассказала об этом. То ли из обычной японской скрытности, то ли из боязни показаться смешной человеку с Запада, где браки заключались иначе. Поначалу Намико говорила, что познакомились они с Хидэо в электричке — вместе ездили на работу. И только потом созналась: их родители были знакомы много лет, жили на одной улице. Вскоре после первой свадьбы семьи сыграли вторую — младшего брата Хидэо женили на сестре Намико. Наверное, родителям жениха так было проще — не ходить далеко за следующей невестой? И жена Шимады была дочерью друга его отца, университетского профессора. Наверное, и мать Миуры найдёт для него подходящую невесту среди соседей, друзей… А он согласится взять её в жены ради готовки и стирки. И жить с ней без любви.

Наутро, зайдя в Шимин-центр, она заметила: дамы шушукаются за её спиной. Самая смелая, самая решительная из них — Мидори подошла к ней, спросила напрямик:

— Говорят, Вы хотите привезти сюда мужа! — И, услыхав "да", изумилась искренне: — Но зачем? Вам хочется лишних хлопот? Ведь Вам придётся его обслуживать!

Дурацкое это словечко "обслуживать" было, кажется, единственным определением здешних семейных отношений. Словно муж приносил в дом только лишнюю стирку…

— Вас что же, ничто не связывает с мужьями кроме стирки? — разозлилась она.

— Нет, почему же? — удивились дамы. — Мы ещё готовим для них еду, покупаем одежду, продукты…

— А любовь? — прерывала она нудное перечисление. — Как же любовь?

Мидори хмыкнула, Сумико грустно улыбнулась, а Соно-сан тихонько, по стеночке отошла. Словно говорили о неприличном. И Намико смутилась, но на правах близкой знакомой сказала робко:

— Мы уже немолоды.

И потупилась. Словно давно смирилась с тем, что в пятьдесят с хвостиком жена может быть для мужа только прислугой.

— Японская семья живёт иначе, чем американская или русская, — тихонько сказала Джейн, отводя её в сторонку. — У нас и у вас муж с женой каждый вечер ложатся в одну постель. А японцы делают это только тогда, когда хотят завести бэби. Мы с вами укладываем детей в отдельную кроватку, а подросших — в отдельную комнату. А японцы кладут футонг ребёнка между папой и мамой, даже когда он уже подросток. Какая тут любовь? Родив сколько нужно детей, японка вообще лишается мужской близости, а мужчина… Он ходит к профессионалкам. Если хочет. Если у него остаются силы после длинного рабочего дня.

Она отказалась от дальнейших объяснений Джейн. Американка могла неверно представлять себе такие подробности японской жизни. Да, если бы и верно, у русских не принято такие подробности обсуждать. Пришедшая вместе с ней в Шимин-центр Леночка без колебаний стала на сторону японок:

— Ваш сэнсэй не хотел приглашать Вашего мужа потому, что заботился о Вас. Хотел сделать, как лучше. Ведь с мужем у Вас появится больше обязанностей по дому, Вы будете уставать, станете хуже работать… — Леночка заранее готова была вычесть из супружеских отношений любовь.

А вот Митико жить без любви не соглашалась.

— Браки по сговору? — девушка презрительно передёрнула плечиками. — Сейчас их становится всё меньше! У нас многое теперь меняется! — Шустрая Митико имела в виду не только себя, но и персону куда более высокого ранга: — Ныне царствующий император женился по любви. Он был первым, кто взял невесту не из императорской семьи, а простую дочь промышленника. Правда, богатого. У неё было много неприятностей из-за её происхождения. И принцессе разрешено будет самой выбрать себе мужа. На этот счёт уже есть официальное решение. — Значит, даже на самом высоком уровне обеспокоились отсутствием любви и допустили её официальное признание. — Правда, принцесса жениха себе до сих пор не нашла. Но ей всего тридцать лет. У нас в Японии не выходят замуж рано. И императорский наследник женился на девушке тридцати лет. К сожалению, у его жены проблемы — она уже несколько раз неудачно пыталась родить ребёнка. А ведь этот ребёнок должен будет продолжить императорскую династию.

До приезда мужа оставалось несколько дней. Коротая последние одинокие вечера, она читала подаренный Леночкой японский роман. Перед отъездом из России Леночка накупила целый чемодан книг о Японии, чтобы изучить как следует незнакомую страну, где ей предстояло жить. Теперь Леночка приобретала свой собственный опыт — практический, а книги щедро раздавала соотечественникам. Роман был написан в начале века. Женщина бросала любимого и уходила к тому, кто предназначен был ей по сговору. И объясняла своё решение так:

— Я была слишком счастлива! Я слишком его любила!

Япония не терпела того, что слишком. И считала излишеством любовь.

Ливень грозовой!

Замертво упавший,

Оживает конь.

Кито

— Муж приезжает? Поздравляем! — кричали Вероника и Никола, отнимая друг у друга телефонную трубку.

— Он приезжает? — Хидэо точным движением выдернул с полки толстую папку — дело, заведённое на мужа, быстро нашёл график его пребывания о восьми листах. — Он приезжает в субботу. — Муж отложил вылет на один день из-за неожиданно возникших важных дел. Эти дела невозможно было предвидеть два месяца назад, когда писался злосчастный график. — Как в воскресенье? — Хидэо подхватил бумагу со стола. — Здесь ясно написано — в субботу!

Он поднёс бумагу к самому её лицу. На слова "важные дела" Хидэо не отреагировал никак, единственное действительно важное дело, которое отныне должно было волновать её мужа, это безукоризненное исполнение графика пребывания в Японии.

— Он обязан прибыть в точном соответствии с планом! — негодовал Хидэо. — Этот документ послан в Токио за моей подписью! И никакие изменения в нём недопустимы! А Ваш муж нарушает план. Он ведёт себя так же, как Вы! — Это значило — плохо. — Я давно заметил, Вы, русские, легкомысленны! Вы не планируете свою жизнь! — Хидэо разволновался и совсем забыл о японской вежливости. — Вы — гости Японии и должны следовать её правилам. А вы не уважаете наши законы!

Но по закону въезд в Японию с опозданием, а не с опережением, тем более всего на один день не возбранялся. Об этом извещала инструкция для иностранцев, изданная министерством науки. Наученная японской жизнью, она приготовила эту инструкцию заранее, показала сэнсэю соответствующий параграф. Хидэо поспешно с ней согласился. Спрятал в папку график.

— Я встречу вас на вокзале! — Хидэо говорил таким тоном, словно собирался выслать конвой.

Она попробовала отказаться:

— Визит мужа и так доставил Вам много хлопот.

Хидэо настаивал.

— Я несу ответственность за Вашего мужа. Встретить его — мой долг.

Был ли это долг японской вежливости или японской дисциплины — она не поняла.

В воскресенье она проснулась рано, раньше стиральных машин. К шести уже позавтракала и стала раздумывать, как скоротать время, оставшееся до приезда мужа. Пропылесосила абсолютно чистые татами, проверила до отказа набитый холодильник. Переделала ещё какие-то домашние дела, выискивая их, как японка, исполняя с японской тщательностью. Так удалось дотянуть почти до полудня. Кое-как проглотив чашку чая и что-то маленькое, похожее на бутерброд, она надела давно отглаженную блузку, закрыла дверь. Всё! Она вернётся сюда уже не одна! Сердце колотилось где-то в горле. Наверное, оттого, что жара стояла под тридцать. И всё-таки она решила идти в город пешком. Если не торопиться, а по такой жаре быстро и не получится, путь до центра удастся растянуть часа на полтора. На раскалённых улицах не было ни души. Только на автостоянке вышла из машины женщина в очень коротких шортах, не стесняясь своих обнажённых ног, таких непривычных в японском городе. Знакомая женщина — Мидори. Мидори подхватила большой пакет с продуктами, весело приказала, не спрашивая согласия:

— Пошли ко мне! Да вот же мой дом! Рядом!

В большой комнате было темновато от странно нависавшего потолка, от тёмных деревянных колонн — подпорок. А может, от давно не мытых окон.

— Некогда, — махнула рукой Мидори, — Работаю в суде. Да ещё в Шимин-центре… — На полках, на столах — всюду лежали груды книг. Книги мужа, книги Мидори… С фотографии в рамочке смотрели два симпатичных, как Мидори, парня. — Сыновья. В Токио живут. Приезжают редко. — Мидори говорила холодно, спокойно. И не стоило задавать ей привычный русский вопрос, скучает ли она по детям? Мидори настойчиво угощала гостью. — Да Вы пейте чай, пейте! Вот печенье попробуйте, вкусное!

Она нетерпеливо отодвинула чашку.

— Я тороплюсь на вокзал встречать мужа!

Мидори улыбнулась насмешливо.

— Чего так спешить-то? Успеете ещё наработаться на него!

Провожая её, Мидори сказала:

— Конечно, мы, японки, верим, что наши мужья прекрасны. И работают хорошо, но… — Она замялась, словно решая, говорить — не говорить? И выпалила весело, зло: — Но мы любим, когда их нет дома! — И добавила жёстко: — Я вот очень довольна, что мой муж теперь в командировке! Я свободна! Могу в город съездить, с Вами чайку попить. А то пришлось бы обслуживать его.

Мидори стояла на крыльце, махая на прощанье рукой. И улыбалась. Но смотрела странно — то ли насмехаясь, то ли завидуя…

Шинканзены из Токио прибывали часто, каждые пятнадцать минут. И каждый она выходила встречать. Хотя могла бы спасаться от жары в павильоне с кондиционером, устроенном на платформе. Могла бы отдыхать на мягких диванчиках, пить холодненькое из автомата и наблюдать за прибывающим поездом через стеклянную стенку. Но она выбегала навстречу каждому поезду, в жару. Наконец на самом краю платформы из последнего вагона вышел кто-то очень похожий… И она побежала туда, не замечая горячего, липкого воздуха. Муж показался ей непривычно высоким, широкоплечим, белолицым. На привокзальной площади их ждали супруги Кобаяси.

— Вы такая красивая сегодня! — улыбаясь, шепнул ей Хидэо.

А Намико покраснела и тихонечко ойкнула, когда русский мужчина крепко обнял её и поцеловал. В машине Намико сразу задремала.

— Не спи! — толкнул её в бок Хидэо.

Намико вздрогнула, жалобно улыбнулась, просыпаясь, и тут же уснула опять.

— Бедная Намико стареет, — сказал Хидэо. — Как и я, впрочем.

— Мы же ровесники! — засмеялся муж, — Какая старость? Не высыпается она, наверное, устаёт…

— Женщины не работают так, как мы, мужчины, — раздражённо возразил Хидэо. — Они целыми днями сидят дома и могут отдыхать, сколько хотят. Потому они и живут дольше нас. А мы их кормим.

Муж удивлённо выслушал Хидэо, устроил её голову на своём плече:

— И ты поспи, вид у тебя усталый.

Муж пригласил супругов Кобаяси поужинать вместе:

— Первый вечер в Японии я хотел бы провести вместе с вами, моими лучшими японскими друзьями!

Намико понравилось Советское Шампанское и русский шоколад. А Хидэо с удовольствием пил русскую водку, приговаривая, что сорок градусов — слишком крепко для японца. Вот пятнадцатиградусное сакэ — в самый раз. К тому же оно обладает чудесными свойствами: если пить подогретое сакэ, сидя в горячей офуре, можно увидеть духи предков.

— Если выпить побольше водки, тоже увидишь духов! — засмеялся муж.

Хидэо обиделся, насупился, замолчал.

— Поосторожнее тут с шутками! — предупредила она мужа. — Здесь не в почёте юмор. Ты в Японии, дорогой!

После ужина Хидэо вызвал такси.

— Выпив даже глоток спиртного, я не сажусь за руль! У нас в Японии с этим строго! Да и в аварию можно попасть, повредить машину. Хотя моя машина застрахована дважды, для надёжности. Суммы, выплачиваемой одной компанией, может не хватить. Я всегда поступаю осмотрительно! За последние двадцать пять лет я ни разу не нарушил правила!

Хидэо достал из кармана полученные за такие заслуги специальные золотые права. И укоризненно посмотрел на мужа, уже успевшего вступить с японскими правилами в конфликт. Но сказать ничего не решился, промолчал. Хозяева вышли на улицу проводить гостей. Любуясь маленькими домиками, муж прошёл несколько шагов вдоль улицы и исчез в темноте.

— Где он? — забеспокоился Хидэо.

А она засмеялась.

— Поздравьте меня! У меня пропал муж!

Хидэо посмотрел на неё изумлённо.

— Поздравить? Почему?

— Но ведь я теперь свободная женщина! — резвилась она.

Хидэо молчал, словно что-то обдумывая. Наконец, не выдержал, спросил опять:

— Я всё-таки не понял, почему Вы обрадовались, что Ваш муж потерялся? Почему хотите, чтобы Вас поздравили?

И недоверчиво пожал плечами, услыхав:

— Это шутка!

И почему-то заговорил о вреде разводов. Явившийся из темноты муж слушал Хидэо, ничего не понимая. А она смеялась.

— Я же говорила, что здесь шутить опасно! Ты в Японии, дорогой!

Утром она заваривала зелёный чай, а муж ворчал, что от этого напитка воняет рыбой и что кофе гораздо лучше. А потом выбрасывал из риса нори и посыпал его сахаром. Досталось и маслу из одуванчиков, в основном за цену. А она утешала его:

— Ты просто должен привыкнуть к Японии, дорогой!

В университете Хидэо задавал мужу странные вопросы: о тонкостях технологии, над которой он работал, об атомной технике, с которой он общался. Муж говорил что-то незначительное, Хидэо сердился.

— Подробнее, подробнее!

А муж улыбался добродушно:

— Но это же секрет, Хидэо, ты же понимаешь…

— Да, да, конечно, я понимаю! — сердился Хидэо. И гордо выпячивал грудь: — Я тоже работаю над секретной темой!

А она отворачивалась, чтобы скрыть улыбку: то-то будет разочарован шпион, укравший секреты Кобаяси! Выспросив всё, что ему было, наверное, поручено, Хидэо умчался в свой кабинет так стремительно, словно боялся забыть услышанное, заперся там и долго говорил с кем-то по телефону. А муж удивлённо крутил головой.

— Конечно, чиновники во всём мире занимаются этим. Но не учёные, коллеги, друзья… Тут и правда много неожиданного!

Вечером в торговом центре муж первым делом устремился к магазину деталей для электроники. Они вошли туда за пять минут до закрытия. Продавец вежливо поклонился и, отложив уже приготовленные ключи, стал терпеливо ждать, пока покупатели закончат свои блуждания среди длинных стеллажей. Мужа удивляли стоявшие на полках открытые коробки, в которых лежали вещицы такие крохотные, такие дорогие! И продавец, который ни на минуту не усомнившись в честности пришедших, уткнулся в какие-то бумаги. Они долго бродили по Ичибанчо, выбирая ресторан, достойный такого большого праздника — их встречи. Искали что-нибудь совсем необычное, совсем японское. И остановились, наконец, на тёмной пещере, над входом в которую шевелился механический краб. В витрине с пластмассовыми моделями среди прочих чудес зеленела коробка из палочек бамбука, сложенных как сруб деревенского русского дома. Только без крыши. Внутри сруб был как шкатулка с самоцветами. На подстилке из белого риса изумрудами зеленели водоросли, мерцали оранжевые шарики икры и горбились розовые клешни краба. Официанту, терпеливо ждавшему их решения, они дружно указали на сруб. А потом удивлялись счёту — два сруба и пиво стоили всего три тысячи йен.

— Тридцать долларов за парадный обед на двоих в дорогой Японии! — удивлялся муж. — В Москве дороже!

В гастрономе кассирша вручила сдачу мужчине, а тяжело нагруженные сумки женщине. Пока рассерженный муж отбирал у неё покупки, она смеялась.

— Здесь, в Японии, сильный пол — я!

В пятницу Хидэо повёз их к себе домой.

— Жена готовит для вас настоящий японский ужин. Хлопочет на кухне с утра.

— Как красиво это у Вас получилось! — указал муж на сущи.

— Я купила их в магазине, — честно отказалась от комплимента Намико.

И поставила на стол поднос, напоминавший роскошный натюрморт: зелень, золотистое тофу, белые шампиньоны и красные, почти прозрачные ломтики сырой говядины.

— Как тонко Вы нарезали мясо! — восхитился муж.

— Это в магазине нарезали специальным ножом. Дома так сделать невозможно, — смутилась Намико и поставила на стол электрическую жаровню. — Мы будем есть сукияки. Сукияки каждый жарит для себя сам.

— Да что же она делала весь день? — спросил муж очень тихо. — Разве что травку помыла.

Пришлось разочаровать его — в супермаркете зелень продавалась чистой, в запаянных пластмассовых пакетах. А Намико просто красиво разложила всё на блюде.

— Ты тут готовить разучишься, — мрачно буркнул муж.

И, отчаявшись похвалить стол, решил сделать комплимент хозяйке.

— Японских женщин считают самыми красивыми в мире.

— Я так не думаю, — безжалостно отрезал Хидэо.

И даже не улыбнулся. А Намико хихикнула и легонько хлопнула его ладошкой по плечу. Отбив последний комплимент, Хидэо принялся учить гостей жарить сукияки. Он выхватывал палочками ломтики сырого мяса, кусочки тофу, зелень и грибы, отправлял всё это на сухую, лишённую масла жаровню и ободрял неопытных иностранцев:

— Не бойтесь, мясо не подгорит! Регулировка температуры автоматическая, покрытие жаровни тефлоновое.

Хидэо взбил в маленькой плошке сырое яйцо — сукияки полагалось макать в яичный соус. Намико принесла миски с рисом и мисо-супом. Без этого в Японии не ели ничего. Свеженькие, прямо с жаровни, ломтики мяса, едва прогревшиеся, выпустившие вкусный сок грибы, душистая зелень наполняли тело блаженством пищи живой, целебной. Муж, наконец, сумел найти похвалу, которую хозяева приняли с удовольствием:

— Я так счастлив, что смог приехать в вашу страну!

Выходные они решили провести на пляже.

— Я не советую вам купаться! В море теперь холодно, по крайней мере, для нас, японцев, — Хидэо посмотрел на мужа, словно надеясь, что хотя бы один благоразумный человек в этой семье должен быть. — И купальный сезон давно закончился! Где вы будете переодеваться?

Они переоделись в прибрежных соснах, чахлых и редких.

— Зачем кабинки-то убрали? — ворчал муж. — Жара стоит за тридцать…

Он не хотел верить, что купальный сезон здесь устраивают не по погоде, а по календарю. И ронял на песок кусочки мяса и рис, сердясь, что его заставляют есть походный обед палочками.

— Почему нельзя было взять нормальные вилки или ложки?

А она думала — и правда, почему? И удивлялась, как незаметно и быстро воспитала её Япония. И оправдывалась:

— Да ведь мы в Японии, дорогой!

Поздним вечером они ставили крестики в календаре: поездка в горы с Хидэо, обед с Шимадой, ужин с Леночкой… И ещё много-много крестиков — встречи с Вероникой и Николой.

— Я сюда отдыхать приехал, а тут такое плотное расписание получается! — ворчал муж.

А она улыбалась счастливо.

— Придётся усердно трудиться! Ведь ты в Японии, дорогой!

Холодный горный источник.

Горсть воды не успел зачерпнуть,

Как зубы уже заломило.

Басё

И Конфуцию не всегда везло.

Японская пословица

Белый поезд Шинканзен летел к Киото, она держала мужа за руку, словно не верила, что он рядом, словно боялась — исчезнет. А он усмехался, но руки не отнимал. Шинканзен вёз их в Киото. На конгрессе в Киото они оба должны были сделать доклады. Какая удача — в Киото! Какое счастье — вместе! И в Киото! Ведь Киото — не просто город. Киото — Старая столица. И стоит в Японии произнести "Старая столица", каждый поймёт: это — Киото. Так говорила их спутница, жительница Киото, возвращавшаяся домой из поездки в Токио. Киото — не просто город, где давным-давно была столица. Киото — это самая что ни на есть истинная Япония, настоящая, старинная. Самое японское место в Японии. И всё в Киото самое лучшее: и храмы, и люди, и даже овощи…

— А что, в Киото какие-то особенные овощи?

Японка даже растерялась от такого дикого вопроса, от такого невежества. Но объяснила терпеливо:

— Конечно, в Киото самые лучшие овощи! А какой в Киото университет! Я там училась! — её лицо озарилось гордостью и счастьем.

Поезд мягко подлетел к платформе — Киото. На станции их встречали организаторы конгресса, и всё было прекрасно. Но в гостинице им почему-то дали два ключа. И номера на них были написаны разные.

— Мы — муж и жена, — попробовали объяснить они.

— Но вы оба — участники конгресса, — пожал плечами администратор. — А каждому участнику забронирован отдельный номер.

— Но вас заранее известили, что мы — супруги, — сердился муж.

— А фамилии у вас разные, — подозрительно посмотрел на них японец.

— Такое возможно в России. У нас многое иначе, чем в Японии.

Она всё ещё надеялась достучаться до разума администратора. До его сердца. Японец улыбнулся, поклонился, но ключи не поменял.

Комнаты оказались на разных этажах. А у них был один чемодан на двоих. И один тюбик зубной пасты. Горячее закатное солнце било прямо в окна. Кондиционер разгонялся медленно.

— Японцы относятся к любви наплевательски! — она говорила так, словно виноват в этом был муж.

И он сказал что-то обидное. Она в ярости выскочила из гостиницы. У подъезда остановилась, осмотрелась автоматически, по привычке. На каменной доске, стоящей у входа, мерцал тусклым золотом столбик иероглифов — название гостиницы. Которое невозможно прочесть. Она сердито отвела взгляд от надписи, запоминая красноватый фасад, магазинчик на углу… Солнце давило голову горячим утюгом. Плюс тридцать пять — нормальный сентябрь в Киото. Клубок узких улочек распутывался неохотно, завязнув в испарениях размякшего асфальта. Ручеёк переулка переливался в петляющую речку улицы, впадал в широкий поток проспекта… Среди одинаково безликих бетонных домов нетрудно было потерять ту улицу, которая ныряла в старый квартал, вела к её гостинице. К счастью, на углу был разбит микроскопический скверик. Запечатлев в памяти лавочку и три куста, она уверенно вышла на проспект.

Широко раскрытые ворота буддийского храма приглашали в густую тень сада. Внутренность старого деревянного храма выдыхала постоянную прохладу, пористое серое лицо каменного Будды смотрело бесстрастно, навевая мысль, что всё в этой жизни тленно. Медленно остывая, она осторожно поглядывала на Будду — не обиделся ли на её незваное вторжение? Но Будда был спокоен. Солнце садилось, и, возвращаясь к обычным обязанностям жены, она зашла в магазин, чтобы купить дешёвый ужин: хлеб, сыр, две баночки йогурта, два апельсина… Она легко нашла микроскопический скверик, свернула с проспекта. Первый поворот налево, потом второй направо… Хоть и была рассержена, когда уходила отсюда, а повороты считала. Потому что знала — в Японии ни спросить, ни прочесть. Сейчас за углом покажется красноватая стена гостиницы. Она представила, как ждёт её муж, как волнуется, и пошла быстрее. Поворот, магазин… Впереди мельтешила сумятица домишек. И никакой гостиницы. Хотя совершенно ясно было, что она где-то рядом!

Она вернулась на проспект, нашла знакомый садик, присела на скамейку, чтобы собраться с мыслями, и снова пошла, старательно отсчитывая повороты. Вот и магазинчик — она не могла ошибиться! За поворотом тянулась вереница домишек, похожих друг на друга, как японцы. Гостиница как сквозь землю провалилась. Дело было дрянь. В открытых дверях домов колыхались от вялого ветра занавески, приоткрывая плотно забитое нутро. Теснота домов выдавила на улицу утварь: пылесосы были развешаны на наружных стенах, стиральные машины и холодильники стояли прямо на тротуарах рядом с велосипедами. На севере, где она жила, такой тесноты не было, потому что все японцы хотели жить именно тут, в самом сердце Японии, в Старой столице. В холодильниках наверняка была еда. А вот замков не было. Так что вечерком, когда хозяева лягут спать, загулявший не очень щепетильный прохожий сможет спокойно выпить-закусить. Она почувствовала, что голодна. Остановилась возле большого холодильника, открыла свою авоську с едой… Занавеска на двери колыхнулась, на пороге показалась пожилая японка. Она поклонилась, улыбнулась и осталась, выжидая. То ли она считала тротуар своим, раз тут стоял её холодильник, то ли иностранцам не доверяла?

Быстро темнело. Перед ней замаячила перспектива провести первую ночь в Киото на улице. Она почувствовала отчаяние. И тут увидела человека с собакой. У него было молодое, интеллигентное лицо. Наверняка, он хорошо говорил по-английски. Извинившись, она задала диковатый вопрос:

— Здесь неподалёку должна быть гостиница, я не помню её названия…

Японец слегка опешил, но быстро справился с недоумением, поклонился и пригласил её следовать за ним. Собака побежала, натягивая поводок, словно взяла след. Через минуту они подошли к стеклянным дверям, за которыми легко угадывался полицейский участок. Она приметила его давно, но простая мысль зайти туда у неё не возникала. А вот японец сразу привёл её сюда, потому что в хорошо организованной стране каждый должен заниматься своим делом: он — гулять с собакой, а полиция — искать что-то потерявшееся, гостиницу, например. Она разочарованно поблагодарила, вошла в участок и принялась объяснять суть дела. Очень скоро выяснилось, что по-английски тут не говорит никто. И не понимает. Она бросилась вернуть человека с собакой, но клубок улиц уже бесследно поглотил его.

Полицейский куда-то позвонил по телефону, кому-то что-то объяснил. А, положив трубку, обратился к ней, словно рапортуя о проделанной работе. Она улыбнулась в ответ, стараясь не заплакать. Полицейский забрал у неё сумку с ужином, подал ей стакан воды, усадил на стул под прохладную струю кондиционера. Она немного успокоилась. Минут через пять завыла сирена и к двери подлетела полицейская машина с мигалкой. Молодой полицейский, выскочив на ходу, вбежал, запыхавшись. Хозяева участка встретили его радостно и бурно, повторяя явно для неё:

— Инглиш, инглиш!

Восстановить ход событий было нетрудно — по телефону вызвали из другого участка человека, владеющего английским. Очень скоро выяснилось, что по-английски парень знает почти столько же, сколько она по-японски. За окнами совсем стемнело. Запас сил и слов для объяснений был исчерпан. Она сидела понуро, представляя, как мечется в гостинице муж.

Теребя лежащую перед ней бумагу, она вдруг вспомнила о пристрастии японцев к наглядным пособиям и решила попробовать. Она стала рисовать. Полицейские заинтересованно сгрудились у стола. На листе обозначилось некое подобие Кремля — во всяком случае, пятиконечная звезда и куранты получились неплохо. Для верности она несколько раз повторила слова "Москва" и "Россия" на всех известных ей языках. Наибольшее оживление вызвал испанский вариант. Потом от башни отделился самолётик, двигаясь вдоль стрелки, у конца которой появились смутные контуры Японских островов. Кружок посередине самого большого острова был надписан словом "Токио", от него побежала другая стрелка к югу, к кружку с названием "Киото". Полицейские радостно закивали. Рядом с этой стрелкой возник вагончик и в нём две фигурки, выполненные в знаменитой манере палка, палка, огуречик… Один из человечков получил штанишки, другой юбочку, руки их сплелись и она произнесла слово "семья", для убедительности подписав под парой фамилию мужа. Затем человечки были помещены в домик с надписью "отель" на крыше. Взгляд знатока английского прояснился.

— Название! Как название Вашего отеля? — с трудом сконструировал он вопрос.

И, не получив ответа, изумлённо уставился на неё, соображая, как может человек не знать, где живёт. Оставалось самое трудное — объяснить, что гостиница где-то совсем рядом. Она обвела присутствующих широким жестом, словно приглашая их сплясать русскую, и, завершив это вступление, нарисовала на листе квадратик с излучающей свет мигалкой — полицейский участок. Она постаралась нарисовать его совсем рядышком с гостиницей, соединив их извилистой змейкой короткой улицы. Рисование было восприняли куда лучше, чем её лепет. Полицейский, явно старший в участке, взял в руки листок и принялся изучать его внимательно, как приказ начальства. Потом он вручил рисунок молоденькому сотруднику, напутствуя строгим начальственным голосом. Парень вытянулся в струнку, сказал: "Хай!" и прикипел к телефону, часто повторяя слово "Россия" и фамилию мужа, исковерканную почти до неузнаваемости. В конце концов, он, кажется, попал в точку. Взяв под козырёк, он подхватил её авоську и галантно открыл перед ней дверь на улицу — западному этикету киотская полиция была обучена куда лучше, чем английскому языку. Впрочем, кто же мог предвидеть, что сюда, на окраину Киото, далёкую от туристических улиц, забредёт иностранка. Да ещё и потеряется!

Не веря в успех, уныло шла она следом за полицейским столько раз пройденным путём. Через пять минут возник знакомый магазинчик. Но парень не свернул, а устремился дальше, и через двадцать шагов впереди замаячил другой магазинчик — точная копия первого и тоже на углу. Вязкая цепь маленьких домиков сыграла с ней злую шутку, запутав своей одинаковостью, малостью. Фонарь за поворотом высветил красноватую стену гостиницы. Полицейский вернул авоську, поклонился, улыбнулся и ушёл, оставив её осыпать благодарностями его удаляющуюся спину. Она высказала изумлённому администратору свои восторги по поводу работы киотской полиции, которая разыскала гостиницу без имени, имея в руках только её корявую картинку. И потратила на всю спасательную операцию не больше пятнадцати минут… Муж встретил её в номере встревоженный, бледный. Он ждал её, искал. И даже купил ужин. На столе лежали хлеб, сыр, две баночки йогурта, два апельсина… Они долго, счастливо смеялись, а потом, наскоро поужинав, уснули, обнявшись, на неудобной узкой кровати.

Утром официант в ресторане спросил их — американский завтрак или… И они хором ответили — японский! Потому что они были в Киото. Они запивали белый рис рыжим мисо-супом, а красную солёную рыбу — зелёным чаем. У гостиницы уже ждал туристический автобус с гидом, готовым показать участникам конгресса Киото.

— Вы русские?! — воскликнул севший по соседству профессор из местного университета.

Щуплый, низкорослый, на низких ногах — типичный житель Киото, непохожий на более крепких и высоких северян, он и разговор начал такой, какой на севере с ними ни разу не вели: о том, как важно, чтобы Россия вернула Японии Курилы. Из его горячей, взволнованной речи выходило: истинные японцы — только жители Киото. И судьба Японии их заботит больше, чем прочих обитателей японских островов.

Бесконечно переобуваясь в казённые тапочки, а то и просто шлёпая босиком по тёплым доскам пола, они входили в полутёмные дощатые храмы, вглядывались в тускло мерцающие толпы бронзовых плосколицых статуй с немыслимо бесстрастными глазами. Душно пахло старое дерево, дух сухой травы поднимался над татами, вокруг колыхался бумажно-деревянный, игрушечный мир Старой столицы… Возле знаменитого Чайного павильона на мостике через узкую речку сидели на скамейке девушки в кимоно. Их пухлые юные мордашки были наглухо забелены, глаза подведены красным. Пёстрые головки булавок мотыльками колыхались в высоких причёсках, яркие кимоно отражались в мелкой воде.

— Кукольная страна! — хмыкнул толстый американский профессор.

Знаменитый Сад Камней начинался вытоптанной аллейкой с сумятицей киосков, торгующих сувенирами и едой. Вспотевшая публика, как потоп, хлынула на небольшой деревянный помост, где полагалось усесться, чтобы насладиться Садом.

— Сейчас быстренько помедитируем и двинем дальше! — рассмеялся американец и плюхнулся на помост так, что скрипнули доски.

Туристы фотографировали камни, что-то жевали, детишки бегали вперегонки… Маленький серый Сад сжимался, загнанный в угол бойкой толпой, прятал свою непростую суть, оставляя снаружи неприглядные старые доски, грубые камни…

— Галька между камнями символизирует море, — щебетал гид.

— Наверное, на этой табличке написано: "Купаться запрещено"? — улыбнулся муж, указывая на столбик иероглифов. — Он всё время забывал, что в Японии не шутят.

— Где купаться запрещено? — остолбенел японский гид.

Длинная лестница привела к вершине холма.

— Это — Храм чистой воды, — гид показал на простой, как сарай, старый деревянный дом. С карниза соседней скалы тремя прозрачными струями падал горный источник. — Одна из струй даёт здоровье, две другие — любовь и богатство, — объяснил гид. — Но пить можно только из двух струй, на выбор. — Испивший сразу из трёх лишался всех благ. За жадность. — Мы, японцы считаем, что здоровье, любовь и богатство — это слишком много для одного человека, — скромно потупился гид.

Под карнизом выстроилась очередь желающих получить богатство и здоровье. Любовь особенным спросом не пользовалась — только две молоденькие девушки протянули к ней плоские ковшики на длинных деревянных ручках. Они с мужем дружно подставили свои ковши под струю любви, и, без сожаления пройдя мимо богатства, стали пить там, где здоровье. Потом дисциплинированно положили ковши внутрь ящика, где горела кварцевая лампа — для дезинфекции. А вечером в гостинице, пересчитывая оставшиеся в кошельке йены, смеялись, что зря пренебрегли третьей струёй. И доедали остатки вчерашнего ужина — две баночки йогурта, два апельсина…