Японские сказания о войнах и мятежах

Свиток первый

Пребывал в недавнюю пору государь. Высочайшее имя его было Предающийся Созерцанию Царь Закона Тоба. Был он потомком Великой богини Аматэрасу в сорок шестом колене и семьдесят четвёртым государем после государя Дзимму. Приходился он первым сыном государю Хорикава, а матерью его была великая государыня, дочь старшего советника Канъин Санэсуэ. Родился он в шестнадцатый день первой луны пятого года Спокойствия и Согласия — Кова[142] и в семнадцатый день восьмой луны того же года провозглашён наследным принцем. В девятнадцатый день седьмой луны второго года Наследования Благости — Касё[143] государь Хорикава преставился, и была проведена церемония передачи священных реликвий новому государю, которому исполнилось пять лет. Все шестнадцать лет его правления тихо было на наших островах среди морей, и Поднебесная пребывала в спокойствии. Ветра и дожди приходили в своё время, жара и холод не превосходили обычных пределов. А когда исполнился ему двадцать один год, в двадцать восьмой день первой луны четвёртого года Охраны Спокойствия — Хоан[144] оставил он престол и передал его своему первому сыну[145]. Этого первого принца, вступившего на престол, после его ссылки называли государем-иноком Сануки. Когда в седьмой день седьмой луны четвёртого года Великого Правления — Дайдзи[146] упокоился государь-инок Сиракава, дела управления Поднебесной перешли к государю-иноку Тоба. Верных слуг он награждал, как делали праведные государи прежних времён. Когда же усмирял он преступников, делал он это с великим милосердием и состраданием, следуя заветам Будды. Наверное, поэтому озарённая светом его милостей и облагодетельствованная его добродетелями страна изобиловала, а народ пребывал в спокойствии.

После этого, в восемнадцатый день пятой луны пятого года Защиты и Продолжения — Хоэн[147], у государыни Бифукумонъин, которая тогда ещё была государевой наложницей, родился будущий государь Коноэ[148], и прежний государь Тоба несказанно радовался этому. В семнадцатый день восьмой луны того же года младенец был наречён наследным принцем, а в седьмой день двенадцатой луны первого года Вечного Правления — Эйдзи[149], в возрасте трёх лет он вступил на престол. С той поры прежнего государя[150] называли Новым государем-иноком, а государя Тоба — Первым государем-иноком. Никакой недуг не одолевал прежнего государя, а потому не ожидал он такого насильного смещения с престола. С его тогдашней обиды и начались неурядицы между двумя государями, отцом и сыном. Будучи так против своей воли отстранён от престола, задумал он то ли занять его вновь, то ли сделать государем своего первого сына, принца Сигэхито — трудно узнать, что именно он желал в сердце.

В десятый день седьмой луны первого года Эйдзи Первый государь принял постриг. Было ему тогда тридцать девять лет — совсем ещё не дряхлый возраст, и не одолевали недуги яшмовое тело, но благодаря заслугам в предыдущих рождениях проявилась благая карма, и вступил он на путь подвижничества.

Во втором году Долгой Жизни — Кюдзю[151] государь Коноэ внезапно скончался. Печально — ведь ему было всего семнадцать лет! Не стоит и пытаться изложить в словах безутешную скорбь его родителей — принявших постриг государя и государыни. Новый государь-инок, которому представился такой случай, думал: «Если уж на престол не вернут меня, то он точно достанется хотя бы принцу Сигэхито!» — и ждал. Все люди в Поднебесной думали так же, — но тут, неожиданно для всех, по желанию государыни Бифукумонъин возвели на трон проводившего дни в затворничестве Четвёртого принца, что потом стал зваться государь-инок Го-Сиракава. И высокородные, и бедняки говорили, что государыня так решила из неприязни к Новому государю-иноку, поскольку не была его родной матерью. А ещё слышал я, что Четвёртый принц, хоть и был его единоутробным братом, но смог снискать благоволение государыни, всячески её обхаживая, и склонил к себе Первого государя-инока, втайне посещая его и утешая в скорби. Из-за этого-то обида Нового государя-инока стала ещё больше.

Зимой второго года Кюдзю Первый государь-инок направился в паломничество в Кумано. Когда он проводил ночь перед храмом Утверждения Истины — Сёдзёдэн[152], то в середине ночи дверь святилища открылась, и оттуда показалась чья-то белая, прекрасная видом небольшая левая рука, трижды поманила, и послышался голос: «Эй! Эй!» — таково было знамение божества, явившееся ему во сне.

В великом смятении государь рассказал о том проводнику-ямабуси[153] и приказал ему:

— Здесь должна быть хорошая прорицательница. Призови её, и пусть растолкует она божественную волю! — и тогда призвали жрицу-прорицательницу по прозванию Ивака-но ита[154], что была родом из земли Мимасака — лучшую жрицу в этих горах.

— Произошло странное дело. Сотвори гадание! — распорядился государь, и тут же, в час Тигра[155], она начала призывать божество-гонгэн[156], но вот перевалило за полдень, а божество всё не снисходило на неё. Время шло, все с волнением взирали на неё — и вот в какой-то миг наконец-то дух божества снизошёл на жрицу. Прорицательница повернулась лицом к государю и произнесла стих-пророчество:

Сказала так, подняла левую руку, трижды поманила и позвала: «Эй! Эй!»

«Воистину, это — слова божества!» — подумал государь-инок, тут же покинул своё почётное место и сложил в молитве руки перед собой:

— Об одном хочу спросить — что мне теперь делать? — спросил он.

— В будущем году непременно упокоишься. А после того в мире всё перевернётся! — такое было дано ему прорицание. Государь, а за ним и пребывавшие там сановники и придворные проливали слёзы, вопрошая:

— А когда именно в будущем году? — а жрица рекла:

— Значит, в конце лета или в начале осени! — молвил государь. Сановники и придворные в слезах уговаривали его:

— Что-нибудь можно придумать, чтобы избежать этого и продлить вашу жизнь!

Но он отвечал:

— Всякой жизни положен предел, обусловленный кармой прошлых рождений. Я тут ничего изменить не в силах!

Когда он сказал это, божество наконец-то покинуло жрицу. В сердце государя поселилась печаль, и возвращение во дворец прошло в унынии.

Весной и летом первого года Защиты Основы — Хогэн[157] государь пребывал в печали, душа и тело его были в разладе, и недуг охватил яшмовое тело. Придворные, сопровождавшие его в Кумано, думали: «Это, верно, из-за того прорицания!» А кто не был тогда в Кумано, говорили: «Это от скорби по ушедшему прошлой осенью государю Коноэ!» Но недуг, предопределённый деяниями в прошлых жизнях, уже охватил государя.

Летом этого года, в двенадцатый день шестой луны, государыня Бифукумонъин постриглась в монахини и отринула мирские одежды в храме Установления Просветления — Дзёбодайин, где пребывал государь-инок. Говорили, сделала она это из большой печали — оттого, что упокоился прежний государь, а теперь и государь-инок испытывал телесные страдания. Сколь печально! Для наставления в монашеских обетах прибыл сам преподобный Канку из Митаки.

День за днём надежд оставалось всё меньше, все горевали: «Общеизвестные и сокровенные моления не вызывают знамений, знахари и гадальщики ничего не могут поделать[158]. Что же теперь делать?», а во второй день седьмой луны государь-инок упокоился, и с тех пор его называли «Инок Тоба». Лет ему было пятьдесят четыре, не исполнилось ещё и шестидесяти, и потому особенно неожиданна и прискорбна была его кончина[159]. В наших пределах, где бренны все обусловленные существования[160], старики подчас живут долго, а молодые уходят раньше них, и ничего удивительного в том нет, но печально, что так скоро завершилась драгоценная тысячелетняя жизнь государя[161]. Как будто само небо потемнело и померк свет луны и солнца. Народ скорбел так, как будто разлучили мужа и жену. Когда Татхагата из рода Шакьев показал закон бренности всего живущего, упокоившись под деревьями-близнецами сала, скорбели и люди, и небесные боги[162]. Тогда, в пятнадцатый день второй луны, во время ухода Будды в нирвану, пятьдесят два вида живых существ изливали свою скорбь, а ныне, во второй день первой осенней луны, горевали высокородные и низкорождённые по всему Девятивратному дворцу. Даже деревья и травы, что не обладают сердцем, и те изменили свой цвет от горя. Стоит ли говорить, каково было на сердце у тех, кто в последние годы служил государю, у мужчин и женщин, что заботились о нём? Мать страны и придворные дамы, не разделённые парчовыми завесами, старались не смотреть на государя, а находившиеся в яшмовых покоях сановники и придворные не говорили ни слова. Редко бывает, чтобы кто-нибудь так безутешно рыдал, как государыня Бифукумонъин. Подвернули кверху яшмовые завесы, и взирала она на драконов лик, прибрали золотое государево ложе, и прильнула она к государю. Никого не согреют, лишь без пользы лежат одеяла, и под изголовьем копятся слёзы по минувшему. Как тень под светильником, всегда сопровождала она государя, но светильник погас, и от скрипа жучков, точащих ширмы, становится ещё более грустно. Поглядит на цветы, что растут в южном дворе, — хоть и пахнут они, но не тот это запах, что вдыхала она на постеленных рукавах. Слышит стрекот сверчков, живущих в северном дворе, — пусть похож, но не тот это звук, когда изголовье рядом скрипит. Лишь долгие ночи следуют за не менее долгими днями. Горько было ей, когда в прошлом году упокоился государь Коноэ, — можно ли высказать, каково было ей, когда в году нынешнем скончался и государь-инок? Тысячу осеней, десять тысяч лет должны были бы жить оба государя, но закон обусловленного существования не различает высокородных и низких. В этой юдоли бренны и кшатрии, и домовладельцы. Просветлённый Татхагата показал закон кармических причин и следствий, обретшие великую мудрость архаты объяснили действие кармы прошлых поступков — и что же задумал Новый государь-инок?[163]

С той поры в государевом дворце[164] стало шумно, а во дворце государя-инока всё было тихо. Люди на все лады говорили: «Не может быть, чтоб после кончины Первого государя-инока всё осталось как есть — ведь нынешний государь и Новый государь-инок так не любят друг друга!» — и вот государь скончался во второй день, а уже в третий день воины Нового государя-инока съехались во дворец Тосандзё — Восточный дворец на Третьем проспекте, и по ночам обсуждали планы мятежа[165], а днём взбирались на деревья или на высокие места и высматривали, что делается во дворце Такамацу на пересечении улиц Анэгакодзи и Нисинотоин. Об этом было доложено государю, и он послал правителя Симоцукэ Ёситомо[166] привести младшего управляющего Ведомства по делам казны Фудзивара-но Мицудзанэ и двух-трёх воинов, что оставались сторожить дворец на Третьем проспекте, и допросил их. Слухи о мятеже появились, ещё когда государь-инок был болен. А в подтверждение того с запада и востока в столицу собирались войска. А ещё слышано, что оружие грузили на лошадей или на повозки и везли в столицу, и во дворце на Третьем проспекте воины по вечерам собирались, а днём прятались.

Новый государь-инок тогда помышлял: «С давних времён повелось, что когда отец уступает престол сыну, то думает не о первенстве, а выбирает по способностям и по знатности родичей государыни. А ныне он передал престол государю Коноэ лишь из безмерной любви к его матери. Я проводил дни в обиде, государь Коноэ почил — тут бы и нужно было передать трон принцу Сигэхито, но против ожиданий его обогнал Четвёртый принц! Как это обидно!» Приближённые Нового государя-инока, видя такую обиду, то и дело собирались на совет, чтобы решить, что им делать.

Был тогда человек, которого звали Левый министр из Удзи Ёринага[167]. Был он третьим сыном господина Предающегося Созерцанию из храма Полного Знания — Тисокуин[168]. Господину этому Ёринага из всех сыновей был особенно дорог. Он хорошо ладил с людьми, знал китайские и японские обычаи, не был несведущ и в записях своего и других родов. Обладал он и способностью к книжной учёности и изучал премудрости разных учений. Был он сокровищем для государства и обладал способностями, достойными регента. И потому брата своего, господина из Хоссёдзи[169], что имел талант к японским и китайским стихам и прекрасно владел кистью, он, бывало, ругал:

— Стихосложение — развлечение в минуты праздности, а не важная часть управления государством! Каллиграфия — это тоже минутное увлечение. Мудрый ни за что не станет тратить на это своё время! — так говорил, и сам все силы отдавал постижению конфуцианских канонов, воспитывал в себе человеколюбие, справедливость, знание ритуала, мудрость и искренность, справедливо осуществлял награждения за заслуги и наказания за проступки. Как сверло пронзает дерево — так же глубоко проникал он умом в государственные дела и исправлял ошибки десяти тысяч людей. А за это прозвали его Свирепый Левый министр. Вот как его боялись! Однако же его стремление к истине было замечательно и прекрасно. Если наказывал даже конюха-тонэри или погонщика волов, а тот ему жаловался на несправедливость, тщательно в деле разбирался и очень сожалел, если наказывал безвинного. А ещё как-то раз, исполняя обязанности в совете при дворе, принялся он распекать за что-то писарей и архивариусов, а когда ему объяснили, что ошибки нет, и он понял, что сам ошибся, тут же ужаснулся, письменно извинился и передал им это письмо. А когда они в страхе не хотели принять это письмо, то сказал:

— Это — моё прошение о прощении, извольте принять его. В том, что министр даёт письменные извинения вассалам, урона для чести нашего рода нет! — и они почтительно приняли извинение. Ясно различал он правду и неправду, не ошибался в различении доброго и злого, а за то наградой ему было почтение людей. Отец его, господин Предающийся Созерцанию, очень его отличал. В двадцать шестой день девятой луны шестого года Долгого Мира — Кюан[170] назначил его главой рода Фудзивара, а в девятнадцатый день первой луны следующего седьмого года — главным государевым письмоводителем, так и стал он ведать всеми делами Поднебесной. Это был первый пример, чтобы всего лишь министр, не исполнявший ранее должности регента или канцлера, был назначен на эту должность. Пусть и поговаривали, что это нарушение установленного порядка, но отец хлопотал за него, и ни государь, ни вассалы не видели причин, по которым бы этот министр не мог ведать делами страны.

Господин из Хоссёдзи, хоть и был по должности канцлером, никаких дел не решал, всё равно как будто бы и не служил вовсе. Очень он был обижен, что его так отстраняют от дел, то и дело говорил с раздражением:

— Нынешний государь, взойдя на престол, чтобы вернуть мир к безыскусности, должен бы потребовать от меня отставки и назначить канцлером главного письмоводителя, главу рода. На всё воля государя!

Вот потому-то, хоть канцлер и Левый министр были братьями, и сверх того их связывали родительские узы[171], и должны бы относиться друг к другу с почтением, но с тех пор возникла меж них неприязнь.

И ещё говорят, что этот Левый министр думал: «Если бы на престол взошёл Первый принц, сын Нового государя-инока, Сигэхито, то страна подчинилась бы государю-иноку, и вершил бы я все дела в Поднебесной по своему усмотрению!» Левый министр направился к Новому государю-иноку и всю ночь с ним говорил, а о чём и что они задумали — неведомо.

Новый государь-инок втайне с приязнью говорил Левому министру:

— Если сравнить дела минувшие и нынешние, то Тэнти был наследником государя Дзёмэй, старшим сыном государя. И хоть много было сыновей, именно он взошёл на престол. Ниммё был потомком государя Сага, но унаследовал титул государя раньше сыновей государя Дзюнна. Кадзан воцарился раньше Итидзё, а Сандзё опередил Судзаку. Таких примеров немало. И я, хоть и не совершал благие деяния, но всё же в силу благой кармы Десяти добродетелей в прошлой жизни возродился первенцем государя, и, хоть мир наш становится всё менее добродетельным, поскольку близится к концу, но всё же удостоился я титула повелителя десяти тысяч колесниц. Сигэхито был среди тех, кому прежний государь-инок Тоба должен был передать священный титул — но его обошёл посторонний, ничего не сведущий ни в Пути кисти, ни в Пути меча Четвёртый принц! Невзирая на это, хоть и трудно утаить обиду между родителем и сыном — пока был жив покойный государь Тоба, две весны и две осени я скрывал свои чувства, зная, что луны и дни неизбежно проходят, сменяя друг друга. А сейчас, когда прежний государь-инок сокрылся в облаках, чего мне страшиться? Если и я начну сражаться за власть над миром — вряд ли нарушу тем волю богов и пойду против людских ожиданий! А Левый министр с самого начала думал: «Если этот государь овладеет миром, то, без сомнений, назначит меня регентом!» — и отвечал:

— Так и следует поступить! У вас всё получится! — так он изволил поддержать Нового государя-инока.

Новый государь-инок, задумав такое дело, решил покинуть поместье Танака. Тогда разошлись разные слухи о надвигающихся событиях. Знать и низкорождённые по всей столице пришли в замешательство, не в силах отличить правду от вымысла. Ворота и двери в домах не открывали, и то здесь, то там шумели повозки, влекомые лошадьми, — то высокородные и бедняки увозили ценности и прочее добро на восток и на запад, на юг и на север. Стенали они: «Что ж за дела? Пусть Новый государь-инок задумал завладеть страной — да разве так можно, не прошло ведь и десяти дней с той поры, как во тьме отъехала государева повозка![172] Может ли человек решать то, что подвластно лишь священной воле предков? Разве могло бы так случиться, если б не почил Первый государь-инок? Как горестно, что в этом мире, где шум волн утихал, когда все звёзды были довольны своими местами на небосводе, всё враз переменилось и творятся такие ужасные дела!»

Со второго дня, когда упокоился Первый государь-инок, войска мятежников стали собираться в столице. Воины заполонили дороги, так что было не протолкнуться. Об этом услыхали во дворце и распорядились укрепить заставы, а также в пятый день изволили призвать во дворец воинов Охранного ведомства[173]. На дорогу в Удзи отправили Судью из Аки Мотомори, на Западную дорогу Ёдодзи[174] — Судью из Суо Суэдзанэ, в Аватагути послали Судью из Оки Корэсигэ, на дорогу Кукумэдзи направили Судью Тайра-но Санэтоси, к перевалу на горе Ооэяма должен был идти Судья Минамото-но Сукэцунэ, так им было сказано. Вступивший на путь младший советник Синдзэй[175] передал им высочайшее распоряжение: «Каждую заставу хорошо охранять, а тех, кто будет идти в доспехах и с оружием, схватить и препроводить во дворец!» Все они, преклонив перед дворцом колени, выслушали приказ и удалились. Тем же вечером господин канцлер собрал высших сановников, начиная со старшего советника из Оомия князя Корэмити, на совет, где они обсудили разные вопросы. Прослышали они, что появились мятежники, а потому был составлен высочайший указ схватить всех мятежников и отправить в ссылку. Лишь управляющий покоями наследного принца, князь Мунэёси, что обретался в усадьбе Тоба, будучи призван, на совет не пошёл, сославшись на простуду.

В шестой день Судья из Аки, Тайра-но Мотомори, с сотней воинов направлявшийся перекрыть дорогу в Удзи, около храма Хоссёдзи — Торжества веры встретил человек четырнадцать или пятнадцать всадников в доспехах, а с ними человек четырнадцать-пятнадцать пеших, а всего их было около тридцати, что шли со стороны земли Ямато. Мотомори спросил:

— Кто вы такие и куда направляетесь? По чьему распоряжению и к кому на помощь? Я — Мотомори. Высочайше приказано: «Перекрыть мост в Удзи!» — и я иду исполнять высочайшее повеление. Если вы шли во дворец к государю — присоединяйтесь ко мне. А если нет — то пропустить вас никак не могу!

— Я — житель уезда Уно страны Ямато Ситиро Тикахару, по приказу господина Левого министра иду на помощь к Новому государю-иноку! — последовал ответ.

— Я, второй сын правителя земли Аки Киёмори, Судья из Аки Тайра-но Мотомори, послан государем во исполнение высочайшего повеления! Переходи ко мне, всё равно ведь не пропущу тебя!

А Тикахару сказал, крепко сжав поводья:

— А как же насчёт того, что владеющие луком и стрелами двум господам не служат? Вы о таком слышали? — насмехался Тикахару. — Я — потомок правителя земли Ямато, Минамото-но Ёритика, что был младшим братом Райко, правителя земли Сэтцу! Внук чиновника Дворцового ведомства Ёрихару, сын наместника земли Симоса Харухиро, зовусь Уно-но Ситиро Тикахару, живу в уезде Уно земли Ямато, и ни разу не уронил я воинское имя! Минамото двум господам не служат! Пусть ты говоришь — у тебя государев указ, — не пойду я во дворец! — сказал так и бросился на прорыв.

Мотомори со своей сотней напал на отряд Тикахару, чтобы схватить их. Тикахару тут же осадил коня, выровнял с остальными удила в удила и, пригнувшись, чтобы стрелы не попадали в лицо, с криком бросился сквозь наступающую на них сотню, прорвал вражеские ряды и вырвался на другую сторону. Тикахару рубил крестом, нападал и отскакивал, рубил сверху вниз и по сторонам, неистово разбрасывал врагов и разогнал воинство Мотомори. А попавший в тяжёлое положение Судья из Аки Мотомори, хоть и было ему всего девятнадцать лет, был умён не по годам — он выехал на пригорок повыше, осмотрелся кругом, на восток, запад, юг и север, и приказал:

— Никто не идёт к ним на помощь! У них — только это войско! Хватайте их!

И вот по одному, по двое, по пятеро стали собираться его воины, разом ударили на врагов и схватили их. Не проигрывают те, кто сражается за государя, а потому удалось им пленить самого Уно-но Ситиро, а с ним и шестнадцать его воинов, которых доставили во дворец для допроса, а потом отправили в Западную тюрьму.

В восьмой день господин канцлер, старший советник из Оомия Корэмити и управляющий покоями наследного принца князь Мунэёси собрались на совет, чтобы обсудить нынешнее положение. Было решено в одиннадцатый день сослать Левого министра Ёринагу в землю Хидзэн, поскольку его участие в мятеже раскрылось.

А Левый министр призвал какого-то монаха во дворец на Третьем проспекте, чтобы тот отправил некий тайный обряд. Поговаривали, что этот обряд имел целью проклятие государя, и когда министра призывали во дворец по этому поводу, он не явился. Тогда правителю Симоцукэ Ёситомо было велено его привести. Ёситомо, получив высочайшее повеление, отправился во дворец на Третьем проспекте, но сколько ни стучал — ворот не отпирали. Тогда он выбил маленькую дверь, что была с юго-западной стороны, осмотрелся, но никого не увидел. А когда проходил мимо храма Цунофури-Хаябуса[176], то увидел какого-то монаха, что поставил алтарь и исполнял обряд перед источником Тысяча связок. Присмотрелся — а то был монах, которого звали Учитель Закона из Миидэра, мудрец из Сагами Сёсон.

— Пойдёшь со мной во дворец! — распорядился Ёситомо, но тот не издал ни звука. Тогда двое воинов схватили его за обе руки и попытались поднять — но не смогли даже разогнуть его руки, он был впрямь как какой-то Ваджрадхара[177].

— Что ж, если так — бейте его, как велит закон! — приказал Ёситомо, и пять-шесть воинов повалили монаха, связали его белым поясом, забрали статую Будды с алтаря, собрали бумаги, что нашлись поблизости, письма Левого министра и прочие, и забрали с собой во дворец. А когда глава курандо Масаёри принимал всё это и спрашивал о подробностях дела у старшего над курандо шестого ранга Тосинари, то Сёсон оправдывался:

— Ничего особенного не было. Я молился за примирение господина канцлера и его младшего брата — Левого министра.

Но когда разобрали бумаги Левого министра, то стало ясно, что оправдания монаха неубедительны. То был обряд Поклонения Небесным богам, обращённый к Удзусама и Конгододзи, и потому замысел мятежа был налицо.

Говорили, что младший конюший Тайра-но Тадамаса и начальник курандо из Тада Минамото-но Ёринори сговорились с мятежниками, и государь приказал главе курандо Масаёри призвать их. Масаёри, выслушав высочайшее повеление, приказал летописцу Масаёри привести Тадамасу и Ёринори, но они, всячески отговариваясь, так и не явились. Говорили, что эти двое связали себя обещаниями Левому министру и их назначат полководцами в войске мятежников.

Наступил седьмой день с тех пор, как во дворце Тоба упокоился Первый государь-инок, а потому государь приказал летописцу Мороцунэ: «Отправить поминальные буддийские обряды!», и их провели в усадьбе Танака. Новый государь-инок, хоть и находился в той же усадьбе, на обрядах так и не появился, и оттого всем было тревожно. А когда он тайно распорядился подготовиться к выезду в столицу, управляющий Левой частью столицы Норинага сказал:

— Поскольку прежний государь-инок почил и сейчас пребывает во тьме[178], ваш выезд ещё больше встревожит всех. Да и побойтесь всевидящих очей богов и будд! — так всячески увещевал он государя-инока, а когда понял, что все увещевания впустую и государь не изменит своих намерений, Норинага, не зная уж, что и делать, направился в усадьбу Среднего министра из Токудайдзи Санэёси и рассказал ему обо всём. Средний министр не на шутку встревожился:

— Да разве бывают люди, что втайне задумывают такое! Какой безрассудный замысел! Пусть свет и приблизился к своему концу, но всё же судьба императоров неподвластна воле людей, а вершится лишь по воле Великого святилища Исэ и храма Хатимангу![179] Пусть мала страна наша, подобная рассыпанным зёрнам проса, но божества хранят однажды установленное священное наследование! Всегда в блаженные времена прежних правлений власть переходила к младшему брату. Хоть и тяжело это, но сейчас не впервые государь был смещён с престола и отстранён от власти. А потому следует предоставить судьбу воле Неба, а если тяжко на сердце — то почему бы, к примеру, не принять постриг, затвориться где-нибудь и молить будд, богов и Три сокровища о принце Сигэхито? А уж выезжать в столицу, не дождавшись окончания траура по отцу, когда он пребывает во тьме, — это и вовсе недоступно моему скромному разумению. Передай ему тайно от меня: «Потом непременно пожалеете об этом!» — так он высказал своё мнение. Норинага, вернувшись к государю-иноку, доложил:

— Средний министр поручил донести до высочайшего слуха такой совет!

А Новый государь-инок, выслушав, изволил сказать:

— Так-то оно так, но придворные дамы и охрана уже доносили мне, что если я здесь останусь, то ожидает меня несчастье. И я собираюсь выехать как раз для того, чтобы его избежать. Это совсем другой замысел.

В десятый день летописец Мороцунэ передал с посланцем высочайший приказ господину Левому министру из Удзи, а тот на словах ответил лишь: «Следовало направить ко мне Тадамасу и Ёринори!» На следующий одиннадцатый день Левого министра должны были отправлять в ссылку. Как спустилась ночь, Новый государь-инок из усадьбы Танака переехал в Сиракава, в усадьбу сайин[180] — принцессы, что раньше служила богам в храме Камо, и никто об этом не ведал. Лишь оповестили о высочайшем посещении сайин. А вместе с ним были управляющий Левой стороной столицы князь Норинага, исполнявший должность Правого конюшего Санэкиё, бывший правитель земли Ямасиро Ёрискэ и военачальник Левой привратной стражи пятого ранга Тайра-но Иэхиро.

Людей у государя-инока не хватало, а потому, перебравшись во дворец Сиракава, он тем же вечером призвал к себе Судью с Шестого проспекта Тамэёси, но тот, хоть раньше и говорил, что непременно явится, вдруг вроде бы передумал и выказывал нерешительность. Тогда князь Норинага отправился к Тамэёси в его усадьбу на перекрёстке Шестого проспекта и Хорикава, чтобы привести его, и Судья сказал ему:

— Я, Тамэёси, хоть и охранял государя с давних пор, сам лишь дважды участвовал в настоящем деле. Один раз, когда мне было четырнадцать лет, когда убили Ёсиакиру, а мой дядя, правитель Мино Ёсицуна стал государевым врагом и оборонялся на горе Кога в земле Оми, мне приказали выбить его оттуда. Во исполнение высочайшего повеления я напал, войско его разбежалось, сыновья — покончили с собой, а сам Ёсицуна принял постриг и тем лишил себя звания воина, я захватил его и привёл. Другой раз был, когда мне исполнилось восемнадцать. Братия Южной столицы[181] напала на Святую гору Хиэй, тогда я поднял десяток тысяч воинов, по высочайшему повелению поспешил на гору Курико и заставил их повернуть вспять. Вот эти два дела. А в прочих случаях, во время бесчинств в разных землях и разных местах, на усмирение я посылал подчинённых, и потому на пути сражений особого опыта я не имею и ничего советовать не могу. В Японии и раньше и сейчас множество тех, кто владеет луком и стрелами и искусен с рубящим оружием, но лучше других — мои сыновья. Из них наследник мой, Ёситомо, пока рос в землях Бандо, в совершенстве превзошёл путь лука и стрел, и кроме того, те, что ему служат, — все сплошь воины из края Канто. Он ныне призван во дворец и охраняет государя. Есть у меня множество других сыновей, но ни одного такого, чтоб можно было назначить военачальником. А ещё есть восьмой сын, Тамэтомо, что вырос в Девяти землях[182] и не совсем несведущ на пути лука и стрел. В этом году ему сравнялось семнадцать-восемнадцать, он смел и силён, и хвалится: «Не уступлю и самому Ёситомо!» Этот Тамэтомо — прирождённый стрелок, левая рука, что держит лук, у него на четыре суна длиннее правой, к тому же и лук больше обычного, и стрелы у него не в пример длиннее, чем у других. Был он буйного нрава, а потому оставил я его жить в Отонасигавара в земле Бунго, что в краю Цукуси[183], под присмотром наместника земли Овари Иэто. Там он решил подчинить тех, кто не выполнял распоряжения властей. В десятую луну, когда ему было тринадцать, он начал сражаться, к третьей луне того года, когда ему исполнилось пятнадцать, он уже побывал больше чем в двадцати больших битвах, и в умении взять крепость или одержать победу над врагом ему не было равных. Ныне уж шесть лет тому, как за три года он усмирил Девять земель и без приказа свыше стал военачальником, усмиряющим злодеев. Но из-за буйного нрава Тамэтомо нынче я, Тамэёси, лишился должности[184]. Это как раз так совпало с нынешними событиями. Назначьте командовать Тамэтомо вместо меня. Призовите его и назначьте военачальником, усмиряющим злодеев. Я попробую объяснить, почему я отказываюсь быть военачальником в этот раз. У меня есть множество доспехов, что достались мне от предков, я ими очень дорожу, берегу от пыли и охраняю днём и ночью — это Цукикадзу — «Луны», Хикадзу — «Дни», Гэнта-га убугину — «Пелёнки Гэнта»[185], Усуганэ — «Тонкие пластины», Хидзамару — «(Защищающий до) колен», Хатирю — «Восемь драконов», Омодака — «Стрелолист» и Татэнаси — «Вместо щита» — и вот приснилось мне, что налетел ветер и эти восемь доспехов разлетелись на все четыре стороны. Этот сон очень устрашил меня, — так говорил Тамэёси, а князь Норинага настаивал:

— Да перестаньте, не всё так страшно! Страшным был сон ваш, да наяву случаются вещи и пострашнее. Во сне потеряли доспехи — так можете потерять и на самом деле. Поезжайте к государю-иноку, сами ему обо всём расскажете. Разве можно отговариваться, когда призывает государь! — так подначивал он его, и тот, сказав: «Да, и правда, непочтительно это!» — с сыновьями отправился к государю-иноку. Под его рукой тогда было шестеро сыновей — четвёртый сын, младший военачальник Левой привратной стражи Сиро Ёриката, пятый сын, чиновник Ведомства упорядочений и установлений Ёринака, шестой сын, Тамэмунэ, седьмой сын, Тамэнари, восьмой сын, Тамэтомо, и девятый сын, Тамэнака. Вот с этими шестью сыновьями он и прибыл в Сиракава. Ему были пожалованы поместья Аояги в земле Мино и Иба в земле Оми. А сверх того, дарована была ему должность судьи при дворе государя-инока. Было сказано: «Будешь служить в почётной верхней части Северной охраны дворца. Твой сын, Ёриката, будет курандо!» Сыну Иэхиро, которого звали Ясухиро, было сказано так же. А ещё в Северной охране служили Иэнага, Моромицу и Ёрисукэ[186].

Господин Левый министр прослышал о том, что государь-инок перебрался в Сиракава, и послал главу Ведомства Церемоний Моринори разузнать, точно ли государь-инок изволит пребывать в Северном дворце в Сиракава. А Северный дворец находился к северу от проспекта Ооиномикадо, на восток от реки, за Касуга. Государь-инок принял Моринори, расспросил, в чём дело, и когда он вернулся и рассказал обо всём, Левый министр в паланкине тайно поехал из Удзи во дворец Сиракава через местность Дайго[187].

Поскольку Левый министр скрывался, то по дороге через гору Кохата и Рокухара в Сиракава в повозке Левого министра поехали учащийся Высокой школы Сугавара-но Моринобу и бывший правитель земли Ямасиро Сигэцуна. Это было подобно тому, как ханьский государь усадил в свою колесницу Цзи Синя и отправил к вражескому войску[188]. Однако же ни Моринобу, ни Сигэцуна не обладали храбрым сердцем Цзи Синя, и пока ехали, тряслись и рыдали от страха: «Как страшно! Как будто мы — наживка для чёрта!»

С Новым государем-иноком во дворце находились Левый министр Ёринага, управляющий Левой стороной столицы Норинага, средний военачальник государевой охраны из Оми Наримаса, средний советник Наритака, бывший правитель земли Ямасиро Ёрискэ, исполняющий должность Правого конюшего Санэкиё, управляющий покоями государыни Норитика, наместник земли Бидзэн, глава курандо Цунэнори, бывший правитель земли Мино Ясунари, младший конюший Тайра-но Тадамаса, его наследник курандо Нагамори, его второй сын Дзиро Масацуна, третий сын Сабуро Тадацуна, судья с Шестого проспекта Тамэёси, его четвёртый сын младший военачальник Левой привратной стражи Сиро Ёриката, пятый сын, чиновник Ведомства упорядочений и установлений Ёринака, шестой сын, Тамэмунэ, седьмой сын, Тамэнари, восьмой сын, Тамэтомо, и девятый сын, Тамэнака, Курандо из Ханадзоно Ёрицуна, судья из Мураками Мотокуни, судья из Симоса Масахиро, военачальник Левой привратной стражи Тайра-но Иэхиро, его седьмой сын Ясухиро, восьмой сын Норихиро, чиновник Ведомства по делам дворца Ясухиро, старший стражник Левой привратной стражи Токихиро, старший стражник Правой привратной стражи Морихиро.

Государь-инок отправил послание во дворец правящего государя. Посланцем был начальник воинов Тикахиса. Из дворца пришёл ответ, и государь-инок снова написал во дворец. На этот раз ответа не последовало.

Из дворца Тоба в усадьбу на пересечении Восьмого проспекта и улицы Карасумару к государыне Бифукумонъин направились двое — военачальник Правой дворцовой охраны князь Киннори и государственный советник князь Фудзивара-но Мицуёри, а там младший чиновник канцелярии Корэката[189]прочитал им завещание покойного государя-инока. Несомненно, ещё тогда он знал, что не ладят Новый государь-инок и нынешний государь, потому что собственной рукой составил список воинов, которых следует призвать во дворец, если начнётся смута. В нём были перечислены Ёситомо, Ёсиясу, Ёримаса, Сигэнари, Суэдзанэ, Корэсигэ, Санэтоси, Сукэцунэ, Нобуканэ и Мицунобу. А из них правитель Симоцукэ Минамото-но Ёситомо и судья из Муцу Ёсиясу ещё в шестой луне минувшего года были личным распоряжением Первого государя-инока назначены в охрану дворца правящего государя. В особенности он позаботился о тщательной охране ворот. Правитель земли Аки Тайра-но Киёмори асон, правитель Хёго Минамото-но Ёримаса, глава Ведомства церемоний с Садо Минамото-но Сигэнари в списке покойным государем-иноком указаны не были, но всё равно их прислала государыня. У Киёмори была великая сила, и по всему надлежало бы ему быть полководцем, но был он сыном кормилицы принца Сигэхито, а потому, верно, прежний государь-инок его опасался, что не включил в тот список. Однако же Бифукумонъин сказала посланцу: «Скажи, что покойный в завещании наказал Киёмори вступить на охрану дворца государя!» — и Киёмори прибыл во дворец.

За ним для исполнения должностей курандо прибыли судья из Суо Суэдзанэ, судья Тайра-но Санэтоси, младший военачальник Левой привратной стражи из Идзуми Нобуканэ. И кроме них — все правители земель призвали своих воинов. Все служившие в дворцовой охране, все исполнявшие должности судей из Шести охранных служб приступили к охране дворца с боевым оружием. А ещё, начиная с господина канцлера, Правого министра, государственных советников и до придворных третьего, четвёртого и пятого рангов, все до единого собрались во дворце и держали совет.

Поначалу Новый государь-инок пребывал в усадьбе госпожи сайин, но места там было мало, а потому в середине ночи он изволил переехать во дворец Оои. В повозке с ним ехал господин Левый министр. Призвав к себе Тамэёси, Тадамасу, Иэхиро и прочих, государь распорядился распределить их на охрану ворот. Двое ворот с южной стороны выходили на проспект Ооиномикадо. Ворота, выходящие на восток, были поставлены охранять бывший помощник конюшего Тайра-но Тадамаса с пятерыми сыновьями и глава курандо из Сэтцу Минамото-но Ёринори. Всего у них было не больше сотни воинов. Западные ворота охранял один Тамэтомо[190]. Берег реки с западной стороны встал оборонять Тамэёси с шестью сыновьями, и у них тоже было около сотни воинов. Должно было бы быть больше, но наследник его, Ёситомо, увёл свои войска на охрану дворца нынешнего государя. К северу от западных ворот проходила улица Касуга, и там встал Иэхиро с сыновьями и братьями. И у других, малых ходов во дворец, у каждого поставили охрану. На стороне государя-инока было более тысячи воинов, но когда их расставили на охрану ворот, внутри никого не осталось.

Хатиро из Цукуси[191] говорил:

— Я, Тамэтомо, не возьму с собой никого из старших братьев, и младших мне не надо, потому что не понять будет — то ли они плохи, а я смел, или я нехорош, а они молодцы. Поставьте меня одного туда, где опаснее всего — пусть нападёт тысяча, десять тысяч — я с ними справлюсь! — он говорил так, но воинов-то у него почти не было. Хотя в краю Тиндзэй[192] воинов много, но всё случилось так внезапно, что войско собрать было некогда. Когда он собирался в столицу, говорили ему:

— Как же ты пойдёшь и не возьмёшь даже немногие силы?

А он отвечал:

— Пусть мне, Тамэтомо, приказывают с войсками из Тиндзэй напасть на силы из Канто — если возьму с собой множество воинов, то в столицу нам ни за что не пробиться. В конто веки простили меня, непутёвого сына, и призывают на помощь, не могу обмануть ожиданий отца. Пускай те, кто хотят идти со мной, подходят в столицу попозже! — с тем оставил все свои войска и отбыл в столицу.

Воины из Девяти земель говорили: «Мы пойдём с вами!», и рвались идти с ним, но, ничего не добившись, сказали: «Что ж тут поделать!» — и остались. Но всё же те, кто всегда следовал за ним как тень, днём и ночью, утром и вечером, — те пошли с ним. Это были: сын его кормилицы, «Отбрасывающий стрелы» Судо Куро Иэсуэ, старшие братья Иэсуэ — монах-воитель со Святой Горы, вернувшийся в мир «Поражающий через просветы в доспехах» Акуситибэтто, «Сокрушающий мечом» Дзёхати, «Хватающий руками» Ёдзи Сабуро, «Бросающий камень на три тё»[193] Кихэйдзи-тайфу, «Останавливающий стрелы» Гэнда и Сатюдзи, «Длинные стрелы» — Синдзабуро и Сиро, «Туман» Горо, Ёсида-но Таро, Хёэ-но Таро, а всего с Тамэтомо пошло двадцать восемь человек. И каждый из них был равен тысяче.

Государь-инок и Левый министр облачились в доспехи. Норинага говорил им:

— Это невозможно! Не подобает вам надевать воинское снаряжение!

Тогда государь-инок снял доспехи, а Левый министр остался в них. Доспехи на нём были со шнуровкой из пламенно-алого шёлка, и надеты поверх охотничьей одежды-каригину, подбитой ватой. Князь Норинага и Наримаса к штанам-хакама, что обычно надевают с накидкой-суйкан, облачились в лёгкие доспехи-харамаки — не для того, чтоб сражаться, а чтобы защитить себя от случайной стрелы. Находившиеся в Верхней части Северной охраны дворца Моромицу, Иэнага и Ёрискэ надели харамаки с хакама, что надевали с охотничьей одеждой. В воинских покоях по высочайшему приказу все тоже надели доспехи.

С самого начала государь-инок отличал Хатиро из Цукуси среди всех братьев, ведь не бывало ещё такого, чтобы кто-нибудь защищал важные ворота в одиночку — признал государь в Тамэтомо искусного воина и храбреца. Был он страшен — смолоду буен, а потому непригоден к дворцовой службе, и братьев ничуть не слушал. И потому отец его, Тамэёси, видя это, решил: «Нехорошо выйдет, если оставлю его при себе в столице!» — и отослал от себя. Был такой человек, которого звали Хэйсиро Тадакагэ. Тамэтомо стал его зятем, и хоть и не было высочайшего повеления, сам себя назначил воином охранного войска и принялся подчинять себе Девять земель — хоть не было у него ещё достаточной силы, взял в проводники своего тестя Тадакагэ, начал с родов Кикути и Харада, нападал на всех, кто укрылись по разным местам, настроили крепостей и оград, и они ему подчинились. Так он и вправду стал военачальником охранного войска. О бесчинствах Тамэтомо вести дошли до столицы, власти его призывали, но он не являлся. Тогда отца его, Тамэёси, отстранили от должности, и стал он называться «прежний судья». Тамэтомо, услышав об этом, расстроился:

— Вот уж и не думал я вовсе, что так выйдет! Как жаль, что за мои проступки наказали отца! Неважно, какая кара меня ждёт — пускай наказывают! — и поспешил в столицу, даже не дослушав посланца.

Тамэтомо и видом отличался от других — росту в нём было все семь сяку[194]. Был он прирождённый лучник, и даже левая рука, которой сжимают лук, была у него на четыре суна[195] длиннее правой. Из-за этого и стрелы у него были в восемнадцать ладоней[196], и лук — в восемь сяку пять сунов[197], а в толщину — как шест для переноски сундуков[198]. Это был сильный лук — чтобы согнуть и натянуть на него тетиву, нужно было три человека. Для стрел он брал стебли трёхлетнего бамбука с металлическим отливом. Он считал, что если их мыть и тереть, то они станут слабее, а потому просто срезал утолщения на коленцах и шлифовал хвощом. Для оперения подбирал перья воронов и журавлей, не гнушался и перьями аистов и сов, которые прилаживал к стреле полосками коры глицинии. Наконечники — щитоломы и «птичий язык» — он шлифовал и смазывал жиром. Черенки наконечника загонял глубоко внутрь стрелы. Для большей прочности задник стрелы он делал из рога и покрывал его киноварью. Когда делал кабурая — стрелу-репу — то закреплял оперение из перьев фазана или лебедя, как будто покрытых инеем, брал отрезок побега магнолии длиной в восемь сунов, делал в нём девять отверстий и вкручивал в стрелу большой раздвоенный наконечник «гусиные лапы», с боковыми лезвиями в шесть сунов и средним лезвием в восемь сунов. Из-за того, что у наконечников его стрел было центральное лезвие, их можно было спутать с малым копьём. Доспехи на нём были из толстых пластин, скреплённых шнурами китайского плетения, а на нижних пластинах доспеха были прибиты круги с изображениями львов. Меч длиной в три сяку пять сунов был в ножнах из телячьей кожи, а они были вставлены в чехол из медвежьего меха[199]. Каковы бы ни были боги заразных болезней — встретиться взглядом с Тамэтомо было ещё хуже. Всё, что летает по небу и ходит по земле, увидев его, падало, будто поражённое стрелой. Он был ещё страшнее, чем Масакадо, и не уступал Сумитомо[200].

К государю сначала призвали Тамэёси и спросили о плане сражения. Он отвечал так же, как и раньше в разговоре с Норинагой — что, дескать, об этом нужно говорить с Тамэтомо. Тогда призвали Тамэтомо, и он вошёл с луком под мышкой, видом своим выделяясь среди прочих. Выглядел он точь-в-точь как Тохати Бисямон[201]. Так страшно он выглядел, что все вокруг расступались. Войдя, он занял место, с которого только что ушёл его отец. Всем видом он выказывал бесстрашие. Левый министр спросил его:

— Каков твой план сражения?

А он отвечал:

— С малых лет жил я в Девяти землях и сражался более чем в двадцати больших битвах. Как я знаю из опыта прошлых сражений, чтобы обратить противника в бегство и победить, ничего нет лучше, чем ночное нападение! Сегодня среди ночи, пока не рассвело, я, Тамэтомо, выступлю и подойду к дворцу Такамацу — с трёх сторон пустим огонь, а с четвёртой нападём, тогда тех, кто будет спасаться от огня, мы будем поражать стрелами, а кто будет спасаться от стрел — тех не минует огонь. Так мы справимся и с Ёситомо — пущу ему стрелу в незащищённое шлемом место и уложу его. А Киёмори и прочие — никудышние стрелки, что они нам сделают? Нынешнего государя постараются увезти куда-нибудь, тогда я, Тамэтомо, пущу в Паланкин Феникса[202] стрелу, носильщики в ужасе бросят его и разбегутся, а мы перевезём государя сюда, в этот дворец, заставим отречься от престола, вы примете титул государя — нет никаких сомнений, что у нас всё получится! — высказался Тамэтомо, но государь-инок возразил:

— Очень груб твой план, Тамэтомо. Нет в нём мудрости. Мальчишеские выходки. Все эти ночные вылазки хороши, когда сражаются по десять-двадцать воинов, а когда прежний государь отвоёвывает страну у правящего государя, не думаю, что стоит устраивать ночное нападение. У меня мало войска, и нет никого, чтоб пришёл на подмогу, если нападём на превосходящие силы. Нынче ночью надо ждать. Призвал я монахов из Южной столицы. Завтра подойдёт братия под командой Синдзицу и Гэндзицу, подойдут войска из Ёсино и Тоцукава — те, кто мечет стрелы по прямой на три тё[203], а навесом — на восемь тё, а всего — больше тысячи, нынешней ночью они зайдут в поместье Фукэ повидать господина Тададзанэ[204] и к часу Дракона[205] будут здесь. Вот подождём их всех, а там уж пойдёшь на дворец Такамацу. Да и ещё завтра должны подойти те, кто служат при моём дворе, сановники и придворные. Тем, кто не придёт, вынесем приговор о смертной казни. Двоим-троим отрубим головы — пусть тогда остальные посмеют не явиться! А ты, Тамэтомо, нынче ночью хорошо охраняй этот дворец! — так изволил сказать государь-инок, и Тамэтомо встал и вышел вперёд:

— До утра вы хотите подождать, чтоб враг увидал наши силы? А подумали вы, как вести сражение? В совершенстве познал искусство войны Ёситомо! И вы хотите подождать прихода Синдзицу и Гэндзицу? Как будет досадно, если нынче нападут враги и застанут ваших воинов врасплох! — проговорил Тамэтомо и вышел. А по всей столице знать и беднота, высокородные и низкорождённые бранились: «Нынче ночью готовится битва! Что же это делается?» — ив растерянности не находили себе места.

Затворившиеся во дворце Тоба вассалы покойного государя-инока — военачальник Правой дворцовой охраны князь Киннори, государственный советник князь Фудзивара-но Мицуёри и младший чиновник Левой канцелярии Акитоки прослышали о том, что творится, и изливали печаль:

— С восьмого дня на востоке показалась звезда-метла, а ещё Холм Полководца — Сёгундзука — гудел и сотрясался[206]. Небесные и земные знамения указывают, и предсказания говорят нам, что ждут нас нелёгкие испытания.

К Новому государю-иноку во множестве собираются войска. И Левый министр приказал: «Пусть соберутся все сановники и придворные, а кто не явится — будет предан смерти!», — наверное, нас тоже приговорят, если не пойдём. Поговаривают: «На дворец нападут, и столицу выжгут!» Как досадно, ведь всего десять дней минуло с тех пор, как упокоился Первый государь-инок — и творятся такие дела! Ни у нынешнего государя, ни у государя-инока не должно бы быть иных забот, кроме как печься о загробном просветлении покойного и во спасение его души творить добрые дела — а Тамэтомо говорит: «Окружить дворец Такамацу, пустить огонь и напасть, а как государь станет уезжать оттуда — стрелять по паланкину!» — как же может быть спокоен государь? Что же делается в этом мире? Великое святилище Исэ[207] по обету защищает сто государей. Как печально, что закон государей может угаснуть сейчас, когда до сотни ещё остаётся двадцать шесть правлений! Но всё же, если рассудить хорошенько, то ведь наша страна — страна богов! Вечно теченье потока Мимосусо[208], уже семьдесят четыре государя наследовали Солнцу без перерыва. С тех пор как в старину, при государе Суйдзин, установили святилища для почитания богов небесных и богов земных, часто и во множестве проводятся обряды, посвящённые божествам[209], и управление страной заключается именно в них. Знаем мы, что божества хранят государя и ночью и днём — разве могут случиться беды? И сверх того, благодаря Высокорождённому принцу[210], что участвовал в управлении страной в правление государыни Суйко, покарал изменника Мория и распространял буддийский Закон, почитание будд и поклонение сутрам не прекращается и поныне. При государях-иноках Сиракава и Тоба повсеместно чествовали богов и искренне почитали Закон будды. Половина земель и уездов была приписана к святилищам богов, и во множестве дарили земли и поместья Будде и монашеской общине. Буддийское учение распространилось в шестнадцати великих и в пятистах средних царствах[211]. А потому и боги стали охранять нашу страну[212]. Разве могут Три сокровища[213] забыть о нашей стране? А ещё — эта столица появилась в правление государя Камму, когда он перенёс столицу из Нагаока сюда в двадцать второй день десятой луны тринадцатого года Длящихся Лет — Энряку[214]. И даже когда бывший государь Хэйдзэй учинил смуту[215], она не дошла до столицы. И с тех пор сменилось двадцать семь правлений, и триста сорок восемь лет сменялись вёсны и осени. В годы Продолжения Мира — Дзёхэй Масакадо учинил мятеж[216], а в годы Тэнгё — Небесной Радости — Сумитомо пошёл против воли государя. В годы Тэнги — Небесной Услады — Тэнги Садатоо и Мунэтоо воевали в краю Осю[217]. Мятежники то захватывали по восемь земель и воевали по восемь лет, а то сражались всеми силами края Осю двенадцать лет[218] — но это всё было в провинциях, а в столице волнений не было. Разве может кто-то уничтожить эту столицу? Разве найдутся такие, что смогут взволновать нашу страну? На юге — Гора Мужей, где воплотился бодхисаттва Хатиман[219]. На севере — Великий бог святилища Камо, охраняющий Замок Феникса[220]. У Врат Демонов — Царь горы Хиёси[221]. При государевом дворе находится бог Тэмман из святилища Тэндзин[222]. И помимо них — божества храмов Мацуноо, Хирано, Инари, Гион, Сумиёси, Касуга, Хиросэ, Тацута, крыши которых простираются одна от другой, хранят государев дворец, сменяя друг друга. Не оскудевают приношения в храмы, и светлеют вязы[223]. И если вассал поднимет мятеж — разве не помогут государю божества? — так от всей души говорили они.

Государев дворец Такамацу был тесен и защищать его было неудобно, а потому в час Зайца[224] одиннадцатого дня седьмой луны первого года Хогэн государь изволил тайно переехать во дворец на Третьем проспекте. Государь отбыл в паланкине, и в паланкин поместили Божественную яшму и Драгоценный меч. Сопровождали государя канцлер Тадамити, Средний министр князь Санэёси, военачальник Левой охраны дворцовых ворот Мотодзанэ, военачальник Правой охраны дворцовых ворот Кинъёси, средние военачальники государевой охраны Кинтика и Санэсада, Вступивший на Путь младший советник Синдзэй, толкователь канонов при наследном принце Тосинори, младший чиновник Судебного ведомства Саданори, старший чиновник Дворцового ведомства Суэиэ, глава управления тонэри[225] Иэюки, правитель земли Кадзуса Сигэиэ, правитель земли Этиго Нобутоси, правитель земли Эттю Масатоси, старший чиновник Ведомства Упорядочения и Установлений Масаёри и старший писарь Моронари. Сопровождавших их воинов мы не указываем.

Во дворце Ёситомо стал среди воинов, раскрыл алый веер с восходящим солнцем на нём и с великой радостью возгласил:

— Какое счастье, что мы родились не напрасно и можем участвовать в этом деле! Биться за государя — совсем не то, что сражаться в частных стычках! Ныне, получив государев приказ, усмирим врагов государя, получим награды и прославим свой род! Так покажем же своё искусство, забудем о самой жизни своей — и тем вознесём своё имя в будущих поколениях и передадим награды потомкам!

А перед тем призвали Ёситомо пред государевы очи, и он явился — в кафтане-хитатарэ красной парчи, в шапке-эбоси, с защитной пластиной-ваидатэ, препоясанный большим мечом, с луком и стрелами под мышкой. Через Вступившего на Путь младшего советника Синдзэя его спросили, как он намерен вести сражение, и Ёситомо отвечал:

— В воинском деле есть множество способов, но нет лучше, чем ночная атака, чтобы разом погнать врага! Тем более что идёт братия из Ёсино и Тоцукава под началом верных Левому министру Синдзицу и Гэндзицу — более тысячи воинов, что стреляют по прямой на три тё, а навесом — на восемь, да со щитами, на которые набиты железные листы, и везут много прочего снаряжения. Слыхал я, что нынче ночью зайдут они к господину Тададзанэ, а к дворцу Нового государя-инока подойдут к часу Зайца или Дракона[226]. Мой младший брат Тамэтомо — сильный и отважный воин. Дождавшись монахов из Ёсино и из Нара, Тамэтомо построит братию и нападёт на этот дворец. Тогда на него нападай хоть с десятком тысяч — от их стрел не уйдёшь. Хоть набей листы железа на щиты — этим их не остановишь. Да и если ждать до завтра — воины устанут и будут податливы в битве. Поэтому надо поскорее решиться и начать сражение. Оставим Киёмори с его воинами охранять этот дворец, а я, Ёситомо, поведу нападающих, не медля направимся туда, опередим их и решим исход битвы!

Вступивший на Путь младший советник был одет в бледно-серый хитатарэ и опоясан большим мечом, который назывался «Лисёнок». Он выслушал, что ему сказал государь, встал перед верандой, забранной деревянной решёткой, и сказал:

— Хорош твой план. Не силён я даже в придворных забавах — китайских и японских стихах, игре на духовых и струнных инструментах. Что уж говорить — на пути сражений храбрецов во всём полагаюсь на тебя. Те, кто не повинуются государю — разве не идут они против воли Неба? Поскорее покарай ослушников, и тем утишь высочайший гнев. А выкажешь особую верность, то, несомненно, даровано будет тебе право входить во дворец, о чём ты давно просил! — а на это Ёситомо сказал:

— Я, Ёситомо, нынче выступаю на поле брани — не ведаю, может, и лишусь жизни, и что же тогда получу? Если сейчас не позволено будет входить во дворец — то когда же ещё? — и с этими словами самовольно поднялся по ступеням в покои.

— Что это? Что за бесчинство? — растерялся Вступивший на Путь младший советник, и тут государь изволил рассмеяться — так это было необычно и очень уж его позабавило. И младший советник приказал:

— Сказано в книгах: «Действующий первым подчиняет людей, а запоздавший подчиняется другим»[227]. Не оставляй во дворце ни единого человека, бери всех воинов и веди на врага! — и слышавшие о том внимали с увлечением — и план Ёситомо, и ответ Синдзэя были необычайны.

Ранним утром одиннадцатого дня в час Тигра[228] было решено выступать, и толпа воинов повалила из дворцовых ворот. Во дворце Нового государя-инока, видно, не знали, что приближается враг, и Левый министр, призвав Тамэёси, спокойно вёл с ним беседу:

— Думаю я о том, как бы лучше поступить. Расскажи-ка в подробностях, каким будет сражение? — спрашивал министр, а Тамэёси, выслушав, отвечал:

— Не вижу, почему воины, что в государевом дворце[229], должны устоять против нас. Но если нам не удастся выйти из этого дворца, то я, Тамэёси, не жалея жизни буду сражаться до конца. Если же придётся покинуть дворец — нужно будет двигаться в Южную столицу и по пути разобрать мост в Удзи. Если же и это не удастся, то поведу вас в Восточные земли, там соберём потомственных вассалов, что же нам помешает снова вернуться в столицу? — так уверенно говорил Тамэёси. Левый министр же ему говорил:

— Да, Тамэёси, надо так и сделать, как ты рассказал. Ведь наш государь — потомок Великой богини Аматэрасу в сорок седьмом колене, первый сын государя Тоба — и то, что его обошёл Четвёртый принц[230], не имеющий ни единого таланта ни на Пути кисти, ни на Пути меча, — это лишь из-за ошибки богов и людской зависти. И не было бы у него нынче планов — как бы он мог на что-то рассчитывать? А ты мыслишь, как Фань Куай[231], не жалеешь жизни своей, словно бы это было птичье перо. Можешь гордиться — ведь нет заслуги выше этой!

И в словах Тамэёси, и в ответе Левого министра ощущалась твёрдость их духа.

Левый министр, служащий Новому государю-иноку, всё тихонько подготовил, позвал младшего военачальника Тикахису и приказал:

— Сходи посмотри, что там затевают в государевом дворце! Ждут ли нападения отсюда, или же сами собираются напасть на нас? — и Тикахиса побежал, сразу же вернулся и доложил:

— Собрались нападать! Воины уже по коням, а Ёситомо, надев защитную маску-хацубури[232], вот-вот сядет на вороного коня под чёрным седлом! — и не успел он договорить, как с запада, от реки послышались боевые кличи нападающих. По всему дворцу раздавались брань и крики: «Надо было делать, как сказал Тамэтомо!» — но делать было нечего. Хатиро из Цукуси крикнул:

— Здесь я, Тамэтомо!

И все собрались к нему[233]. Тамэтомо и Ясухиро были назначены курандо. Исполнившись смелости, составили план битвы и как можно скорее выставили к воротам охрану.

Военачальниками у войска, что выступило из государева дворца, были Ёситомо и Киёмори. Ёситомо направился по Второму проспекту на восток, а Киёмори, опасаясь несчастливого в одиннадцатый день луны восточного направления, а также рассудив, что когда взойдёт солнце, то будет слепить глаза лучникам, прошёл вниз к Третьему проспекту, перешёл через реку, по восточному краю русла поднялся на север, по западному краю восточной стороны русла у Второго проспекта пошёл дальше на север и там приготовился к бою. Ёситомо же изготовился к битве на западном берегу реки у проспекта Ооиномикадо, оборотившись к востоку. И немного войска построил перед усадьбой среднего советника Иэнари.

С Ёситомо были сын его кормилицы Камада-но Дзиро Масакиё, а также Кавара-но Гэнда, из земли Оми — Сасаки-но Сабуро Хидэёси из Оми и Ясима-но кандзя, из земли Мино — Ёситаро и Хирано-но Хэйда, а тесть Ёситомо, глава святилища Ацута, хоть сам и не прибыл, но прислал сыновей и воинов из земли Овари. Из земли Микава — Ситара-но Хёдобуси, из земли Тотоми — Ёкодзи, Кацумата, И-но Хатиро, из земли Суруга — младший конюший из Ириэ, Сабуро, Осю-но Дзюро, Окицу-но Сиро, из земли Сагами — Ооба-но Хэйда Кагэёси, брат его Сабуро Кагэтика, чиновник Судебного Ведомства Яманоути-но Судо Тосимити, сын его Судо Такигути-но Тосицуна, Эбина-но Гэнда Суэсада, Хадано-но Дзиро Ёсимити, из земли Ава — Андзай, Канамари, Нума-но Хэйда, Мару-но Таро, из земли Кадзуса — Сукэхатиро Хироцунэ, из земли Симоса — Тиба-но скэ Цунэтанэ, из земли Мусаси — Тосима-но Сиро, Адати-но Сиро Тоомицу, Тюдзё-но Синго и Синроку, Нарита-но Таро, Хакода-но Дзиро, Каваками-но Таро, Бэппу-но Дзиро, Нара-но Сабуро, Таманои-но Сиро, Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори, Сабуро из того же рода, из Ёкояма — Акудзи, Хираяма Рокудзи, Гэнгодзиро, Кумагаэ-но Дзиро Наодзанэ, Хандзава-но Рокуро Нарикиё, из Акибара и Иномата — Окабэ-но Рокуро, Конбэйроку, Кавава-но Сабуро, Тэбака-но Ситиро, из клана Кодама — Сё-но Таро и Дзиро, из Мураяма — Канэко-но Дзюро Иэтада, Сэмба-но Ситиро, Ямагути-но Рокуро, из Кокэ — Кавагоэ, Мороока, Титибумуся, из земли Кодзукэ — Сэдзимо-но Сиро, Монои-но Горо, Окамото-но скэ, Нава-но Таро, из земли Симоцукэ — Хацута-но Сиро, Асикага-но Таро, из земли Хитати — Тюгу-но Сабуро, Сэки-но Дзиро, из земли Каи — Сиоми-но Горо и Рокуро, из земли Синано — Маита-но Кондо, Кувабара-но Андодзи и Андодзо, Кисо-но Тюта, Я Тюда, Симонэнои-но Даията, Нэдзу-но Симбэй, Кумасака-но Сиро, Сидзума-но Таро и Кодзиро — начиная с этих, ехали с Ёситомо более двухсот пятидесяти воинов, а сколько при них было оруженосцев, конюхов и прочих — неведомо.

А у Киёмори шли военачальниками младшие братья — правитель земли Хитати Ёримори, правитель земли Ава Норимори, Тайфу без должности Цунэмори, старший сын Киёмори младший чиновник Дворцового ведомства Сигэмори, второй сын, Судья из Аки Мотомори, а под их началом были стражник Левой охраны ворот из Тикуго Иэсада и новый стражник Садаёси, младший военачальник государевой охраны Иэсуэ, стражник Кагэясу, помощник Правого конюшего из Сацума, Хёдо Такигути-но Канэсуэ и Котаро Канэмити, младший военачальник Левой охраны государя Явата-но Мидзу с сыновьями Таро и Дзиро, Кавати Кусака-но Садзуку, Гэнтайфу, из земли Исэ — воин из Фуруити Ито Кагэцуна, Ито Го, Ито Року, воины из клана Сироко, из земли Ига — Ямада Косабуро Корэюки, Сё-но Ядзиро, Накаси-но Сабуро, из земли Бидзэн — Намба-но Сабуро Цунэфуса, брат его Сиро Мицуканэ, из земли Биттю — Сэноо-но Таро Канэясу и прочие, а всего более шестидесяти всадников ехало с Киёмори.

Под началом правителя Хёго Минамото-но Ёримаса были воины из клана Ватанабэ — Хабуку-но Харима-но Дзиро с сыновьями — Садзуку-но хёэ, Цудзуку-но Гэнда, Атау-но Ума-но дзё, Киёу-но Такигути, Тёсититонау, Киёси, Сусугу, а всего число воинов не превышало сотню. Новый судья из Муцу Ёсиясу тоже вёл сотню, ещё по сотне — Судья из Оки Корэсигэ и Судья из Суо Суэдзанэ. У Судьи Тайра-но Санэтоси было около семи десятков, старший чиновник Ведомства Церемоний из Садо Сигэнари вёл шесть десятков, младший военачальник Правой охраны ворот Нобуканэ — семьдесят пять воинов, а всего в государевом войске таких, кого стоит считать, было тысяча и пять сотен воинов. Торопились они один вперёд другого, а более прочих спешил Ёримаса, и так доехали до ворот, что в конце улицы Касуга.

Свиток второй

В час Тигра[234] одиннадцатого дня седьмой луны первого года Хогэн во дворце Нового государя-инока послышались крики: «Враги подходят!» Тут же усилили охрану всех ворот, а защищавшие ворота у реки шестеро сыновей Тамэёси начали спорить, кто пойдёт вперёд. Ёриката стоял на своём: «Из нас всех я здесь — самый старший, я пойду! Кому же и идти, как не мне!», а Тамэтомо упорствовал: «Есть ли воин лучше меня? Именно мне и должно поручить завязать бой!» Поспорив немного, Хатиро Тамэтомо подумал: «И так уже господин судья[235] с моих юных лет долгие годы считал меня злодеем, который стремится возвыситься сам и ни во что не ставит братьев. В кои-то веки простил он меня — нехорошо будет, если разругаюсь с братом на глазах у отца!» — и сказал:

— Не извольте спорить! Хоть и думаю я, что выйти и начать бой должен я, Тамэтомо, но так уж и быть, пусть идёт кто хочет. Только если почувствуете, что не по плечу вам противник — я, Тамэтомо, приду вам на помощь. Каким бы сильным ни был враг — положитесь на Тамэтомо! Я покажу вам, как надо громить врагов! — с этими словами он отправился к своим воротам.

Непростительно дерзкими были его слова, но Ёриката, выслушав это, бранить его не стал. Победив в споре, он взял с собой больше десятка всадников, которые ехали впереди и позади него, справа и слева, и выехал из ворот. Окликнул тех, кто был на западном берегу реки:

— Эй, кто там идёт сюда с запада! Кто старший у вас? Это говорит четвёртый сын Судьи с Шестого проспекта Тамэёси, младший военачальник Левой привратной стражи Сиро Ёриката! — так назвал он себя, а с западной стороны ему отвечали:

— Здесь вассал правителя земли Симоцукэ, сын проживающего в земле Сагами чиновника Судебного Ведомства Яманоути-но Судо Тосимити, зовут меня Судо Такигути-но Тосицуна!

— Если так, то тратить стрелы на тебя незачем, стрелять будем в военачальника! — сказал Ёриката, повёл свой отряд через реку на западный берег и устремился в самую гущу врагов. Их пытались схватить живьём, но они кружили по полю на своих конях и не позволяли себя пленить.

Двое из воинов Ёситомо в сражении оторвались от своих, и Сиро Ёриката в один миг выпустил одну за другой две стрелы. Свалив этими выстрелами обоих на землю, он вытащил их на восточный берег.

Ёситомо, увидев это, вскричал: «Ну нет, так просто ты их не возьмёшь!» — и собирался ринуться на помощь, но его молочный брат, Камада-но Дзиро Масакиё, сказал:

— Не время ещё вступать в бой главному военачальнику! Когда из тысячи воинов остаётся сотня, из сотни — десяток, а из десятка — пятеро или трое, тогда военачальник сражается сам. А пока ещё, как изволите видеть, время военачальнику отрываться от своих войск и сражаться не пришло! — но Ёситомо всё порывался броситься в бой, и тогда Масакиё призвал восемь десятков пехотинцев в доспехах и приказал:

— Не пускайте военачальника в бой! Нельзя его отпускать в середину неприятельских войск! Держите его коня за крепления поводка справа и слева! Покрепче хватайтесь за подхвостники и мартингалы, да охраняйте его хорошенько! — и семь-восемь десятков человек обступили военачальника со всех сторон, спереди и сзади, справа и слева, и охраняли его, как Фань Куай. Фань Куай был воином ханьского Гао-цзу[236]. Ещё когда Гао-цзу звали Пэй-гуном, его пленил Сян-ван. Фань Куай, услышав, что военачальника пленили, навалился на ворота, что сдерживала сотня человек, и распахнул их. Поставив свой щит ребром на землю, толкнул и повалил врагов, вломился в обиталище Сян-вана и охранял господина. Все разбегались, не в силах выдержать его взгляд. Волосы его встали дыбом и прободали шлем, подобно серебряной проволоке. Сян-ван спросил: «Кто таков?» — и тот назвал себя: «Фань Куай, вассал Пэй-гуна!» Тогда Сян-ван угостил его сырой лопаткой кабана и сакэ. Тот положил щит на землю, стал на нём резать мясо и поедать. А когда поднесли ему сакэ, то разом осушил целый ковш. Господин его, получив такую помощь, смог скрыться. И вот ныне восемь десятков таких воинов обступили военачальника и охраняли его.

А тем временем Киёмори прошёл по Третьему проспекту до берега, наискосок перешёл реку и поднялся на верх укреплённого русла. Воин Ито Кагэцуна с пятью десятками всадников выехал вперёд и закричал:

— Кто это там охраняет южный конец проспекта Ооино-микадо? Минамото ли, Тайра ли, самурайский клан или воинское семейство? Назовитесь! Я слушаю! А говорит с вами подчинённый военачальника, правителя земли Аки Киёмори, зовут меня Воин Ито Кагэцуна из Фуруити, что в земле Исэ! Со мной — Ито Го — Пятый сын и Ито Року — Шестой сын, и мы первые здесь! — так назвал он себя. Хатиро Тамэтомо из Цукуси на это:

— Эти ворота защищаю я, Тамэтомо! Тебя я достойным противником не считаю! Если ты вассал Тайра — уходи. Я даже с твоим хозяином, Киёмори, брезговал бы сражаться. Хоть Тайра тоже потомки государей, но со времён государя Касивахара[237] за долгое время минуло столько поколений. А Минамото — и это всем известно — потомки государя Сэйва[238], и до меня прошло девять поколений! Я — потомок Сына Шестого принца в седьмом поколении, Мандзю[239] — в шестом, Ёриёси — в четвёртом, я — восьмой сын Судьи с Шестого проспекта Тамэёси, четвёртого сына Хатиман Таро Ёсииэ! Что там говорить, не стану я натягивать лук и пускать стрелу в никчёмного вассала. Если ты всего лишь какой-то Кагэцуна — прочь отсюда!

Кагэцуна на это громко рассмеялся:

— Оба дома — Минамото и Тайра — служат государям, командуют войсками в нашей стране Японии, как правое и левое крылья у птицы. Вассалы Тайра усмиряют Минамото, а вассалы Минамото — Тайра, так повелось исстари, и нынешний раз — не первый. Не бывает сражения, в котором они не пускали б стрелы друг в друга. И пусть я всего лишь вассал своего господина, но я — тот Кагэцуна, о котором ты слыхал. Я — тот самый Кагэцуна, что схватил живьём Оно-но Ситиро, главаря разбойников с горы Судзукаяма[240], за что был высочайше пожалован должностью второго военачальника! Эй, господин, любезный Хатиро, давай-ка проверим, вонзится ли в Минамото стрела, которую выпустит вассал Тайра! — так сказал и пустил стрелу. Стрела ударила в металлическую часть ножен Тамэтомо. Тут же пять десятков воинов Тайра враз выпустили стрелы, но ни одна так и не нашла цели. Тамэтомо расхохотался:

— Теперь я вас не то что за противников — за людей не считаю! Но пусть даже вы и не люди, за твои дерзкие слова одной стрелы ты достоин. Получи, будешь гордиться в этой и будущей жизнях! — наложил на лук стрелу с тонким наконечником, натянул, сколько мог, и выстрелил.

Напротив Тамэтомо стояли двое братьев, Ито Го — Пятый сын и Ито Року — Шестой сын. Ито Шестому было от роду семнадцать лет, и не ведал он ни жизни, ни смерти[241]. В панцире-харамаки синего цвета, что был светлее книзу доспеха, в шлеме с тремя защитными пластинами сзади и колчаном, из которого выдавались крашеные оперения стрел, с трёхслойным луком в руке, оплетённым лозой глицинии, на гнедом коне сидел он в седле, изукрашенном перламутром. Пронзившая грудную пластину доспехов Ито Шестого стрела прошла навылет и прошила насквозь левый наплечник Ито Пятого. Ито Шестой тут же упал с коня и умер.

Ито Пятый, как был, со стрелой, торчащей в руке, ускакал к правителю Аки, Киёмори, и сказал ему:

— Шестой погиб. Я, Тадакиё[242], ранен. Вот взгляните только — что за сила у лука этого Хатиро из Цукуси! Обычному человеку такое не под силу! Эта стрела прошла навылет через грудную пластину Ито Шестого, ещё и пробила мой наплечник насквозь! Такой силы я ещё никогда не видал!

Увидев это, правитель Аки, а за ним и остальные воины были поражены так, что лишились дара речи, лишь щёлкали языками. Тогда Ито Пятый снова заговорил:

— В старину[243], когда господин правитель земли Иё усмирял Садатоо и Мунэтоо и взял крепость в Куриягава, Такэнори попросил господина Хатимана: «Не покажете ли, как вы стреляете? Ведь каждый, в кого попадала ваша стрела, даже будь он в доспехах — падал, сражённый!», подвесил на ветке дерева три доспеха, сложенных вместе, и стрела Ёсииэ пробила все шесть слоёв. «Не иначе вы — воплощение божества!» — сказал Такэнори, так он был восхищён. Такое предание я как-то слышал. А тут вижу собственными глазами! Даже если надевать на каждого доспехи в пять-шесть слоёв, всё равно скоро не останется ни одного воина. Делать нечего! Нужно отступать!

Министр Комацу, который тогда ещё был младшим чиновником Дворцового ведомства, услышав это, сказал:

— Что ты говоришь, Ито Пятый! Я сам покажу вам, как моя стрела поразит Тамэтомо! — так сказал и тут же в одиночку ускакал в сторону ворот. Киёмори, увидев это, сказал:

— Мне не приказывали атаковать непременно западные ворота, подъехали мы именно к ним без особой причины, просто в темноте нам подвернулись эти ворота. Впустую терять своих подчинённых я не хочу. Не спускайте глаз с Сигэмори! — и поручил толпе «разноцветных» окружить и охранять Сигэмори. Стал он советоваться: «Куда лучше идти — к восточным воротам или к северным?», и воины говорили: «Восточные ворота слишком близко от этих, их наверняка охраняет тот же Тамэтомо!» Тогда правитель Аки решил:

— Отходим, пройдём назад, через столицу, и подойдём снова со стороны улицы Касуга! — и отвёл войска до конца Третьего проспекта.

И в нынешние, и в минувшие времена те, кто чрезмерно храбр, бывает, выставляют себя глупцами. Был среди воинов правителя земли Аки Киёмори один воин из самых простых, Ямада-но Косабуро Корэюки из земли Ига. Обладал он безудержной отвагой и всегда лез напролом, не глядя по сторонам, как дикий кабан, и был прямодушным юнцом. Он вышел вперёд и сказал:

— Есть у меня что сказать молодым воинам! Остановите ненадолго своих коней и смотрите, что будет! В меня попадёт стрела Хатиро из Цукуси, и я оставлю своё имя для следующих поколений, о нём сложат повести! Какие бы стрелы ни были у Хатиро, двух воинов в доспехах они не могут пробить! Просто он быстро стреляет, и в такой темноте показалось, что он выстрелил не два раза, а один. Пусть они бы и пробивали сразу двоих — мои доспехи они не пробьют! Эти доспехи служат уже на протяжении трёх поколений и были в бою пятнадцать раз. Я сам их надевал трижды. Множество стрел попадало в них, но ни одна не пробивала пластины. Если же попадёт в промежуток, не защищённый доспехом, — это будет лишь плод моих прежних деяний, и те, кто берёт в руки лук и стрелы, сами хорошо это знают. Смотрите же и воодушевитесь! — так он говорил, но никто его не слушал. Ни один не придержал коня, и лишь один Корэюки горел боевым пылом и оставался в то время, когда все отступали. Не ушёл он и когда остался совсем один. Хоть и служил он Правителю Аки, Киёмори, но ни земли ему не жаловали, ни даже единого воина с запасным конём, ни единого слуги. Корэюки подозревали то ли в разбое, то ли в пиратстве; за дело или нет — неведомо, но подозрения с него Киёмори снял, вот и вся награда за службу. Был у него слуга — не воин, не конюх-тонэри, а так, человек, который водил его коня под уздцы. Вот ему-то Корэюки и сказал:

— Пришёл час тебе отблагодарить меня за заботу во все те годы, что ты мне служишь! Перед господином правителем высказал я, что лежало на сердце. Негоже мужчине менять решение, если он уже о нём объявил. К тому же стыдно будет, если сейчас не выеду к Тамэтомо и поверну — что подумает обо мне господин правитель и что подумают соратники? Что мне остаётся, кроме как крикнуть Тамэтомо: «Хатиро, стреляй в меня! Посмотрим, какой след оставит твоя стрела!» А если бы все рассуждали: «У нас много людей — нападаем, а когда людей не хватает — не нападаем», — кто бы смог прославить своё имя в старину и в нынешние дни? Если погибну, закопай тело и сообщи жене и детям о том, как я погиб. А выживу — будешь потом свидетелем. Давай, кроме тебя никого больше нет! — так сказал. Слуга его отговаривал, но он ничего не слушал. Развернул коня и поехал в сторону ворот. Среди воинов Киёмори, правителя земли Аки, слыл он хорошим лучником. Лук у него был сильный, а стрелы были длиной в тринадцать ладоней и два пальца. Был на нём потёртый доспех с чёрной шнуровкой. Шлем, украшенный пластинами-кувагата, сдвинул он повыше, чтоб не мешал в битве, в колчане за спиной высоко поднимались над ним стрелы, оперённые чёрными орлиными перьями. Сжимая в руке двухслойный лук, оплетённый глицинией, восседал он на гнедом коне под чёрным седлом. Не лгал он и не хвастался. Думал он: «Попробую-ка напасть!» — и проговорил вполголоса:

— Хоть и говорят, что страшная сила у стрел Хатиро, но я, Корэюки, всё-таки попробую его опередить и выпустить в него хотя бы одну малую стрелу — и посмотрим, на чьей стороне удача! Когда выходят на поле брани те, кто берёт в руки лук и стрелы, то погибнуть — обычное дело, а вернуться домой живым — чудо! — так сказал он и пустил коня к воротам. Тогда этот тонэри говорил:

— Вы говорите, что я проявлю так благодарность за годы службы — но ведь на самом деле воину, вышедшему на поле битвы, стыдно возвращаться домой живым. Пусть я и низкого звания — но обидно, что вы говорите: «Стой и будь свидетелем моего поступка!» Я должен повсюду следовать за вами! Ради того, чтобы остаться в живых — смогу ли просто стоять и смотреть? Лучше уж я прежде вас распрощаюсь с жизнью! — так сказал и, потрясая алебардой-нагината, побежал на воинов господина Хатиро. После того его никто больше не видел.

Увидев такое, Корэюки ещё больше исполнился решительности и молвил:

— Я, Корэюки, не так уж умел, и вы обо мне ещё не изволили слышать! Сегодня впервые встречаюсь с вами! Я — из воинов правителя земли Аки Киёмори, зовут меня житель земли Ига Ямада-но Косабуро Корэюки, двадцати восьми лет. Пусть я не заслужил ещё славу храбреца, но я — внук того Ямада-но сёдзи Юкисуэ, что когда-то схватил разбойника Татээбоси с горы Судзука и преподнёс его государю! Пиратов, грабителей, разбойников ловил я без счёта! Сражался в трёх больших битвах и ни разу не выказал трусости. И знатные и низкорождённые, старые и молодые — те, кто умело владеет луком и стрелами и сердцем тверды — поступают друг с другом благородно. Взглянуть бы мне хоть раз на прославленного господина Тамэтомо! Если погибну от вашей стрелы — будет это мне утешением в будущей жизни, а останусь в живых — то обрету славу в этом мире! — так говорил он.

Услышав это, Тамэтомо подозвал своего молочного брата, Судо Куро Иэсуэ:

— Что делать? Он там наверняка уже натянул лук и ждёт. Если решил стрелять в самого Тамэтомо — значит, он уверен в своих силах. Будет стрелять на голос и постарается попасть под шлем. Думаю позволить ему пустить первую стрелу. Вторая стрела за мной, и я в него попаду. Стрелять буду так, чтоб стрела прочно засела и люди могли посмотреть на стрелу Тамэтомо. Так будет хорошо? — сказал Хатиро Тамэтомо. Был он одет в кафтан-хитатарэ из светлой ткани, доспех со шнуровкой из китайского шнура, и ещё с часа Лошади надел он шлем, украшенный головой дракона. Препоясан он был большим мечом, ножны которого отделаны металлом, с колчаном на двадцать четыре стрелы — одну он уже выпустил, а остальные стрелы, оперённые фазаньими перьями, возвышались у него за спиной. Сжимая оплетённую рукоять по-настоящему сильного на вид лука в восемь сяку и пять сунов длиной[244], восседал он на чалом коне, в котором было больше чем четыре сяку и семь сунов роста[245], откормленном и могучем, с пышными хвостом и гривой, под чёрным седлом с золотой отделкой. Выехал он, слегка развернул коня и сказал:

— Слыхал я, что есть такой среди воинов Киёмори! А я — Хатиро из Цукуси, Минамото-но Тамэтомо! — только назвал он себя, как с той стороны полетела стрела, ведь Корэюки ждал с натянутым луком. Стрела Корэюки вмиг прошила латную юбку-кусадзури Тамэтомо с левой стороны. Сильный был выстрел, как он и предсказывал. Тогда Тамэтомо наложил на лук свою стрелу с узким наконечником и сказал:

— Красиво ты говорил, а потому, так и быть, пущу-ка я в тебя одну стрелу. Только после этой стрелы тебе уж не жить, так что пусть она будет тебе утешением в будущей жизни! — натянул лук и выстрелил. Стрела с треском разбила переднюю луку седла Корэюки, пробила несколько слоёв латной юбки-кусадзури, пронзила седока насквозь и застряла в задней луке седла. Корэюки, видно, жалея, что поражён первой же стрелой, поспешно достал ещё одну стрелу, поднял лук, дважды, трижды понукал коня — но помутилось у него в голове, разом выронил он лук со стрелой, поник и повалился. Держала его в седле стрела, но потом переломилась, и он упал.

Слишком уж решительные воины — такое ли вы хотите услышать о себе?[246]

Конь Корэюки, взбрыкивая, доскакал до западного берега реки, его увидел Камада-но Дзиро Масакиё и сказал правителю Симоцукэ Ёситомо:

— Взгляните-ка! Стрела на спине у этого коня! Не иначе — сам господин Хатиро её пустил. Я такого ещё не видал! Всадника нет. Стрела пробила переднюю луку, а всадник наверняка был в доспехах. Страшная дыра! — и цокал языком от удивления. Ёситомо посмотрел и сказал:

— Хатиро, конечно, славится своей стрельбой из лука, только где ж такое видано? Пусть его стрела и пробила переднюю луку — но чтоб пронзила всадника и застряла в задней луке? Это Хатиро нарочно такое подстроил, чтоб напугать прочих. Да разве бывают в этом мире такие люди, чтоб прострелить насквозь всадника в доспехах вместе с седлом? Масакиё, давай-ка схватимся с ним разок!

— Слушаюсь! — отвечал тот, взял сотню воинов и подъехал к воротам: — Кто защищает эти южные ворота в конце улицы Ооиномикадо — Минамото или Тайра? Это говорит сын кормилицы правителя Симоцукэ, Камада-но Дзиро Масакиё! — крикнул он.

— Здесь Хатиро Тамэтомо из Цукуси! А ты — потомственный вассал нашего рода! Нынче ты мой враг, но как ты можешь злоумышлять против своего господина во многих поколениях? Убирайся отсюда! — изволил ответить Тамэтомо. Масакиё насмешливо улыбнулся и сказал, не выбирая вежливых слов:

— Тот, кто был наследственным господином раньше, — ныне разбойник, совершивший восемь злодеяний![247] Я, Масакиё, сейчас исполняю приказы второго военачальника! Давайте-ка проверим, попадёт ли стрела вассала в потомственного господина! Эту стрелу пускаю не я — это стрела божеств, которых почитают в святилищах Исэ и Сё-Хатимангу! — едва договорив это, он выпустил стрелу, стараясь поразить Тамэтомо.

Стрела прошла перед самым лицом Тамэтомо, скользнула по защитной маске-хацубури и вонзилась в левую изогнутую пластину шлема у виска. Обуреваемый злостью Тамэтомо с яростью вырвал и отбросил стрелу и даже не стал стрелять в ответ:

— Не стану я тратить стрелу на такого подлеца! Догоню, схвачусь и возьму его живьём! — сказал он и зажал свой лук под мышкой. — Этот Камада не должен уйти! Не упустите этого Масакиё! — и во главе двадцати восьми всадников с криками пустился в погоню.

— Не возьмёшь! — крикнул Масакиё, развернул коня, пустил его в галоп, одновременно нахлёстывая коня плетью и подгоняя стременами, и ускакал вдоль реки на два тё.

— Где же он? Куда он подевался? — кричали преследователи. Так доехали они до западных ворот храма Хосёгонъин. Масакиё так и не появился, и тогда Тамэтомо осадил коня.

— Воины! Не увлекайтесь преследованием, только утомите коней. И неизвестно, что там с воротами — того и гляди враги вломятся, если слишком далеко отъедем. Господин Судья Тамэёси хоть и крепок душой, но годами стар, не выстоит. А старшие братья — они только на слова горазды, а малыми силами большое число врагов не сдержат. Поехали! — и с тем повёл их назад.

Масакиё же, хоть путь его лежал на запад от улицы Ооино-микадо, подумал: «Нехорошо, если приведу врагов прямо к господину!» — и отъехал на три тё по восточному берегу, а увидев, что враги повернули назад, верхом переехал реку, поднялся на берег и тогда уже поскакал к Ёситомо, правителю Симоцукэ. Соскочил с коня, снял шлем, привесил его к панцирю, взял лук под мышку и сказал, тяжело дыша:

— Я, Масакиё, перевидал множество битв в Восточных землях, но не встречал ещё врагов, чтоб с таким конским топотом так рьяно рвались сражаться. Вот и подумалось: «Хватит пока с меня!» Удалось мне пустить стрелу первому, и от злости Тамэтомо решил брать меня живьём, погнался, и я бежал, увидев, что мне с ними не совладать. «Где же он? Где же?» — кричали они, а топот копыт сотрясал землю как гром. Страшные люди!

Тогда правитель Симоцукэ изволил сказать:

— Это тебе так показалось, Масакиё. Если посчитать хорошенько — Хатиро ведь в этом году восемнадцать, кажется, лет. Ростом он уже велик, но в полную силу ещё не вошёл. Те, кто выросли в Цукуси, учатся метко стрелять из лука и владеть мечом. Пешие они хороши, а верхом, когда нужно поравняться и схватиться с врагом врукопашную — тут они уступят воинам из Мусаси и Сагами. Сойдёмся-ка с ними верхом! Не смогут они ничего с нами сделать! — а удальцы из Мусаси и Сагами, услышав эти слова, зашептались:

— Эге, смерти нашей хочет господин. Тамэтомо ведь не только стрелять из лука обучен, бою на мечах его учил известный на Цукуси Дзиро Тайфу Норитака из земли Хиго, первый в Девяти землях[248] рубака! А выучившись, он превзошёл даже своего учителя. Пусть он в полную силу-то ещё и не вошёл — при такой силище никто из нас, в силу вошедших, с ним не сравнится. Если издалека поразить стрелой в промежуток в доспехах ещё можно, то рукопашная схватка против того, кто так умел с мечом, — пустое дело!

Увидев такое, Ёситомо выбрал воинов из Сагами и приказал:

— Молодые воины из Сагами — вперёд, вперёд!

Ооба-но Хэйда, Ооба-но Сабуро, чиновник Судебного Ведомства Яманоути-но Судо Тосимити с сыном, Эбина-но Гэмпати, Хадано-но Дзиро повели две сотни воинов и завязали бой у западной стороны храма Хосёгонъин. Правитель Симоцукэ остановил коня у заднего отряда и крикнул:

— Кто тут обороняется? Минамото ли, Тайра ли? Это говорит полководец в нынешней битве, правитель земли Симоцукэ Ёситомо! — так он назвал себя, и тут же послышался ответ:

— Здесь — Тамэтомо из того же рода!

— А, так ты — один из самых младших моих братьев! Что же ты сделался мне врагом, натягиваешь лук против старшего брата? От таких отворачиваются боги и будды! Сдавайся, я сохраню тебе жизнь!

Тамэтомо беззаботно рассмеялся:

— Послушайте, господин правитель Симоцукэ, если боги и будды отворачиваются от тех, кто натягивает лук, целясь в старшего брата, что же они делают с теми, кто пускает стрелы в отца? — на это Ёситомо не нашёлся что ответить. Хатиро привстал в стременах, опершись о лук, и взглянул — Ёситомо сидел в высоком седле, возвышаясь над прочими, и в него вполне можно было попасть, прицелившись в не защищённое шлемом лицо. Тамэтомо достал стрелу с острым наконечником, наложил на тетиву и замер в ожидании просвета между тучами, чтоб прицелиться. «Сейчас одной стрелой попаду ему под шлем и свалю с коня!» — натянул он уже было лук, но тут же опустил. Подумал он: «Постой-ка! Ведь бывший государь и нынешний — братья. Господин судья и правитель Симоцукэ[249] — отец и сын. Ёситомо встал на сторону нынешнего государя, а Тамэёси — на сторону бывшего. Нет ли между ними тайного сговора — дескать, если победит нынешний государь — я тебя спасу, а если победит бывший — ты меня? Если сейчас поражу стрелой Ёситомо — как бы не пожалеть потом. Надо мной и так всё время с малых лет моих издевались — будто бы я злодей, готовый перебить своих братьев, лишь бы возвыситься самому. А если сейчас безжалостно убью старшего брата, на что родительского позволения не было, и снова окажусь в немилости — что тогда?» — с такими мыслями снял он стрелу с тетивы. Так Тамэтомо почувствовал жалость к брату. Недолго побившись, он решил: «Людей у меня мало. Если подойдут враги с западной и восточной сторон, ворота не удержу!» — и отступил на три-четыре тё. Правитель Симоцукэ, предчувствуя победу, закричал:

— Вперёд, вперёд! Не давайте им передохнуть! Смерть им! Смерть!

Отпустив лошадей, один вперёд другого к воротам пробивались Ооба-но Хэйда, брат его Сабуро, чиновник Судебного Ведомства Судо с сыном, Эбина-но Гэмпати Суэсада, Хадано-но Дзиро Нобукагэ, Гото Санэмото из дворцовой охраны, Катагири-но Кохатиро тайфу Кагэсигэ из земли Синано — эти воины выделялись среди людей своей силой, их-то и видели в первых рядах. Кагэсигэ перепрыгнул на «собачью дорожку»[250] у дворцовой стены к западу от ворот и встал там, сжимая подмышкой алебарду-нагината. Воины вокруг говорили: «Как он страшен, этот старый воин! Даже когда не бьётся, а отдыхает!» А через какое-то время он подбежал и отнял щит, который держал Хатиро из Цукуси:

— Вот этим мы и побьёмся, друзья мои! — и бросил щит во врагов. Перехватив алебарду, он побил-расшвырял вражеских воинов и отступил.

Хадано-но Дзиро сказал:

— Камада всё говорил: «Сразиться бы разок!» — да что-то его не видать. Нехорошо, пойду-ка попеняю ему! Постойте-ка пока без меня, друзья! — отъехал и увидел Камада Дзиро Масакиё верхом, с луком и стрелами, позади правителя Симоцукэ. Масакиё всего трясло. Хадано-но Дзиро сказал:

— Ну что, будешь сражаться или нет? Почему не выезжаешь на врага, господин Камада?

Но Камада не отвечал. А правитель Симоцукэ сказал:

— В этот раз у Масакиё случился приступ лихорадки, и я ему говорю: «Если поедешь сейчас, то вряд ли сможешь удержаться на лошади». Ничего, через час его попустит!

— Да уж, это тебе не в словесной перепалке за место для ночлега побеждать! — смеясь, сказал Хадано-но Дзиро Нобукагэ и вернулся к своему отряду. Люди, посмеиваясь, говорили один другому: «В этот раз он наконец-то отыгрался за свою обиду. Когда останавливались в Хасимото, Нобукагэ уже выбрал дом для ночлега и повесил табличку со своим именем. Это было рядом с домом, в котором ночевал господин правитель, и Масакиё, будучи ближним вассалом правителя, заставил Нобукагэ поменяться с Масакиё домами[251]. Потому-то он так на Масакиё и набросился!»

Хатиро же приказывал своим воинам стрелять во врагов и сходиться в схватке, а сам жалел стрелы для противников, кто недостаточно знатен. Правитель Симоцукэ Ёситомо выехал к воротам и прокричал:

— Покажи-ка, Хатиро, как ты стреляешь! Говорят, страшны твои стрелы, а попробуй-ка сразить меня, Ёситомо!

— Слушаюсь! — отвечал Хатиро, призвал Судо Куро Иэсуэ, сына своей кормилицы, и сказал ему:

— Воины из Бандо, кто бы ни пал в бою, отец ли, сын ли, не оглядываются на павших, а скачут вперёд прямо по трупам[252]. Когда стрел мало, а врагов множество, стреляют, пока не выйдут стрелы, а потом бьются мечом. Против одного такого воина не выстоит и сотня. В дворцовые ворота они прорвутся, но пусть они сначала возьмут какие-нибудь другие ворота, а эти я хочу до тех пор удержать. Если уж военачальник сам подъезжает сюда, то будут они насылать воинов, пока из сотни не останется хоть один. А потому я хочу пустить стрелу в правителя Симоцукэ так, чтоб она просвистела у самого его лица. Как думаешь?

Иэсуэ уговаривал его:

— А вдруг вы ошибётесь, да убьёте его своей стрелой?

— Уж не считаешь ли ты меня таким же бездарным стрелком, как ты сам? Я умело пущу стрелу и заставлю его отступить. А если отступит военачальник, то придётся отойти и его воинам!

Правитель Симоцукэ Ёситомо не шёл прямо к воротам, а прошёл по улице, проходившей у западной стороны ворот Мидо, потом направился на север, добрался до створок ворот, встал лицом к северо-востоку и, вооружённый луком и стрелами, руководил сражением. Находившийся с внутренней стороны дворцовой стены Хатиро Тамэтомо подошёл на две-три длины лука к стене так, что оказался юго-восточнее, натянул лук до самого наконечника стрелы и выстрелил поверх голов. Стрела скользнула по шлему Ёситомо, что был украшен пластинами-кувагата и изображением головы дракона. Наземь посыпались семь или восемь заклёпок шлема, а стрела вошла в столб ворот до середины древка. У правителя Симоцукэ потемнело в глазах, и он едва не упал с коня, но удержался, схватившись за переднюю луку седла и конскую гриву. Осмотрел шлем, увидел, что стрела его не пробила, поднял голову, приободрился и, как ни в чём не бывало, сказал:

— А ты, Хатиро, стреляешь хуже, чем я о тебе слышал! Дело ещё и в том, с кем сражаешься — может, не совладать тебе с таким противником, как я, Ёситомо?

Хатиро Тамэтомо рассмеялся и отвечал:

— Первую стрелу я пустил, чтобы поприветствовать старшего брата и кое-что разъяснить. Если вы соизволите разрешить мне послать вторую стрелу, я выпущу её туда, куда вы скажете. Не осмелюсь пустить стрелу вам в лицо. Назовите цель — шея, нагрудная пластина-мунаита, третья сверху пластина панциря, подмышка, шейная защитная пластина сёдзино ита, правая защитная пластина ваидатэ, кольчуга под правой защитной пластиной ваидатэ, кожаный передник цурубасири, первая или вторая пластины латной юбки кусадзури, первая пластина или вторая пластина панциря — извольте решить, куда я должен попасть. И прикажите воинам перед вами расступиться! — с такими словами он наложил стрелу и натянул лук. Правитель Симоцукэ, видно, решил, что добром это не закончится, и отошёл за створку ворот:

— Молодцы из Сагами! Для каких времён вы бережёте свои жизни? Вперёд, вперёд, нападайте! — приказал правитель Симоцукэ Ёситомо, и воины, стараясь не выказывать слабости, подошли к самим воротам, однако, опасаясь стрел, летящих изнутри, в ворота никто не совался.

Ооба-но Хэйда и Ооба-но Сабуро, хоть и утомились в сражении, подозвали своих коней и с боевым кличем вдвоём въехали в ворота. Напротив Хатиро они осадили коней и назвали себя:

— О нас вы должны быть наслышаны! В старину, когда господин Хатиман вёл Трёхлетнюю войну, напал на крепость Канэдзава и сокрушил крепость Ториуми[253], Камакура-но Гонгоро Кагэмаса, шестнадцати лет от роду, выступил на поле битвы и был поражён стрелой в левый глаз. Он пустил стрелу в ответ, поразил противника и тем прославил себя в грядущих поколениях. Перед вами его потомки в пятом колене Ооба-но Хэйда Кагэёси и Ооба-но Сабуро из Сагами!

Тамэтомо Хатиро, услышав это, сказал:

— Точно, слышал я про таких. Стало быть, вы вассалы господина Тамэтомо в четырёх поколениях?

— Точно так! — отвечали они.

Тогда подозвал Тамэтомо Судо Куро Иэсуэ и сказал ему:

— Вот наконец-то перед нами те, кто в Бандо считаются заурядными воинами. Пробить такого простой боевой стрелой-соя или заострённой стрелой-тогария — обычное дело. Думаю, не испытать ли на таком свистящую стрелу?

— А попробуйте! — сказал тот.

Дело в том, что хорошо оперённых боевых стрел у него уже не было. А уж прочие стрелы он всё собирался снабдить хорошими перьями, как выдастся погожий день, да охотился он всякую ночь, день, утро и вечер. Вчера оперёнными стрелами стрелял дичь сегодня, и стрелы портились. Сегодня оперённые стрелы назавтра тоже брал на охоту, и долго не выдерживали ни древка, ни оперение, а потому оперял их чем придётся, даже куриными и вороньими перьями, так и стрелял. А когда пришёл он в столицу, услышал: «Быть сражению!» — нужны были стрелы-репы кабурая, и те охотничьи стрелы в его колчане было приказано оперить сообразно случаю. Так вот он и брал стебли трёхлетнего бамбука поближе к коленцу, срезал утолщения на коленцах и не мыл. На древка, сделанные так, как ему хотелось, полосками коры глицинии он прилаживал белые у основания журавлиные перья. Для свистка-репы в спешке пришлось взять сырую, едва ли не позавчера срезанную магнолию и поручить своим людям выдолбить свистки. Свистки получались больше обычных, целых восемь сунов длиной, с девятью отверстиями[254], которые ещё и подпилили углом для пущего свиста. На обмотку-колокол у наконечника ввечеру положили один слой лака, а поутру, пока он ещё не просох как следует, вкрутили в стрелу большой раздвоенный наконечник «гусиные лапы», с боковыми лезвиями в шесть сунов длиной, с расстоянием между концами лезвий в шесть сунов, и средним лезвием в восемь сунов. Из-за того, что у наконечников было изрядное центральное лезвие, те стрелы можно было спутать с малым копьём.

От свистка до задника стрелы было пятнадцать ладоней. Вот такую стрелу на погибель врагу наложил Тамэтомо, натянул лук и, слегка приподняв, рассчитывая перебить поясницу, выстрелил. Протяжный свист разнёсся по всему дворцу. Кагэёси восседал верхом на лошади в пяти-шести тё, и стрела, разрубив ему колено, стременной ремень, подпругу, разбила надвое бедренную кость лошади, войдя в брюхо с одной стороны, и прошла насквозь до другого бока. Лошадь, не в силах двинуть ногой, грузно повалилась наземь. Её хозяин, упав, попытался встать, но нога была перебита, и к нему побежали из дворцовых ворот: «Возьмём его голову!» Ооба-но Сабуро Кагэтика, которому было тогда двадцать пять лет от роду, видя, что брат его лежит, придавленный лошадью, подбежал к нему, столкнул с него лошадь и попытался поставить его на ноги, но тот не мог стоять из-за перебитого колена. Тогда он взвалил его на плечи, вынес из ворот, оттащил по речному берегу на пять-шесть тё и уложил на берегу. Погони за ними не было, и они не встретили ни единого человека.

Кагэтика сказал:

— Пойду назад, в бой! — но Кагэёси вцепился в наручи его доспехов:

— Раз уж помог добраться сюда, помогай до конца! — и показал ему рану от стрелы с раздвоенным наконечником. — Если даже попрошу тебя снять с меня доспехи — всё равно, если подойдут враги, сражаться с перебитой ногой я не смогу. Тогда заберут и доспехи, и голову отрежут. А господин правитель Симоцукэ ни за что не скажет, будто бы мы трусливо бежали. Он наверняка изволил видеть, как мы вышли туда, где летят стрелы, и сражались. Видел, наверное, что я, Кагэёси, ранен, и что ты, желая меня спасти, тащил меня на плечах. Ни за что он не скажет: «Они струсили!»

Поделать было нечего, и Кагэтика, взвалив брата на плечо, пошёл в сторону столицы, хоть и подумывал, что их могут принять за беглецов и зарубить. Хотел он найти убежище в Сиракава, но подходящего места не находилось, да и опасался он, что какие-нибудь воры могли положить глаз на доспехи. Доспехи брата были из тех, что передавались по наследству в их роде, да и с теми, что на нём, расстался бы он лишь ценой своей жизни, так что надел он доспехи один на другой. Брата ему тоже было жаль, и он нёс его на плечах. По дороге от берега реки на проспекте Ооиномикадо он дважды отдыхал, пока не добрался до Ямасина, где было поместье правителя Симоцукэ, там и оставил брата, а сам пошёл назад и в тот день снова сражался.

Хатиро же, свалив стрелой противника, всё досадовал:

— Если искать в стране Японии воина, оберегаемого божествами, то не сравнится никто с этим, который называл себя Ооба-но Хэйда Кагэёси! Я, Тамэтомо, застрелил множество воинов, но не упомню, чтоб я, хороший стрелок, с такого расстояния — да так промахнулся! Знаю, что куда бы ни попал — в голову ли, или ещё куда, — не бывало такого, чтоб стрела не пробила того насквозь! А тут опустил лук слишком низко, и стрела угодила ему в колено! Конь упал замертво, а хозяин выжил — разве так бывает?!

Тут выехал следующий вражеский воин:

— Эбина-но Гэмпати Суэсада из той же земли Сагами!

Судо Куро Иэсуэ поразил его стрелой слева в ногу, где она не была прикрыта поножами-сунэатэ, Суэсада упал с коня, и один из его воинов взвалил его на плечи и оттащил оттуда. За ним выехал Тосима-но Сиро из земли Мусаси. Акуситибэтто попал ему в левое бедро, и тот отступил. Тюдзё-но Синго и Синроку из той же земли, Нарита-но Таро, Хакода-но Дзиро тоже выезжали на бой, и все они, получив тяжёлые раны, отступили. Их сменил Таманои-но Сиро, но «Поражающий через просветы в доспехах» Акуситибэтто выстрелил в брюхо его коню, и тот упал.

— Я — Канэко-но Дзюро Иэтада, девятнадцати лет от роду, и это моя первая битва! — сказал следующий воин, выехавший вперёд с луком на левом плече и сжимавший обнажённый меч-тати в правой.

Хатиро Тамэтомо, увидев его, сказал:

— Этот, который назвался Иэтадой, видно, сильный воин! О том, кто справится с ним с одним, будут рассказывать, как о тех, кто сразился с множеством воинов! Кто-нибудь, езжайте к нему да свалите его с коня на виду у врагов! — так приказал он. Среди воинов из Цукуси были братья Такама-но Сабуро и Сиро, и вот младший из них, Сиро, выехал навстречу, подъехал на один тан[255] к вражеским порядкам, поравнялся с противником и схватился с ним. Такама-но Сиро был сильным воином тридцати лет от роду, а Канэко-но Дзюро было девятнадцать лет, был он совсем ещё молод и худощав. Схватились они и вместе грузно повалились наземь. Канэко оказался наверху, сильно прижал ногами руки противника, не давая ему двинуться, извлёк меч и примерился уже отрезать ему голову, когда подскакал к нему Такама-но Сиро, который не хотел допустить смерти своего младшего брата. Канэко-но Дзюро, увидев это, не стал отрезать голову, а приготовился к нападению Такама-но Сабуро, который ехал за его головой. Такама-но Сабуро ухватился за отверстие в шлеме[256] Канэко-но Дзюро, чтоб стащить того и помочь брату, но шея у Дзюро была крепкая, и он не сдвинулся с места. Меч у Дзюро был уже наготове, он схватил и приподнял левую часть латной юбки-кусадзури Сабуро и снизу вверх трижды пронзил его с такой силой, что в раны входила и рукоять меча, и кулак. Раны были тяжелы, и тот повалился ничком наземь. Тогда Дзюро отрезал голову врагу, которого всё ещё сжимал ногами. К нему выехали воины из его клана, Ямагути-но Рокуро и Сэмба-но Ситиро. От Тамэтомо выступили «Бросающий камни на три тё»[257] Кихэйдзи-тайфу и «Большие стрелы» Ооя-но Синдзабуро. Они принялись биться, Ямагути-но Рокуро разрубил Кихэйдзи-тайфу правую руку, и тот бежал, так и не метнув ни одного камня, а Сэмба-но Ситиро поразил мечом Ооя-но Синдзабуро в левую руку, так что тот уехал, не выпустив ни одной стрелы. Канэко Дзюро, который одного врага ранил так, что неясно было, будет ли тот жить или умрёт, а ещё одному — отрезав голову, вскочил на коня и прокричал:

— На глазах прославленного в стране Японии храбреца господина Хатиро я поразил двоих сильных воинов, взял трофеи и с почтительностью удаляюсь! Как пример невиданного в наш век упадка смельчака вспоминайте меня, Дзюро Иэтада, господа! Не суждено вам сохранить свои жизни, даже если поторопитесь бежать отсюда! — так он потешил душу, и не было таких, кто не хвалил бы его. Судо Куро Иэсада натянул было лук, чтоб свалить его с лошади, но господин Хатиро Тамэтомо помешал ему прицелиться и сказал:

— Не стреляй, Иэсада! Зачем его убивать, пусть живёт. Среди тысяч и сотен воинов одного такого вряд ли найдёшь. Я, Тамэтомо, перевидал множество воинов, а такого вижу впервые. Если и убьём его одного — это не принесёт победы в сражении, которое суждено проиграть, а оставим жить — всё равно не проиграем битву, в которой суждено победить[258]. Если мы выиграем этот бой и доведётся мне управлять в Восточных землях — вот таких-то молодцов мне и нужно на службу! Оставь его!

Тогда Иэсада опустил натянутый уже лук. Тем, кто владеет луком и стрелами, подобает быть хорошим воином. Если погибнут, то оставят имя своё в грядущих поколениях, а награды за заслуги достанутся их детям и внукам. А если выживут, то получат награды за доблесть свою и будут выделяться богатством даже среди знатных! Канэко-но Дзюро Иэтада был смел сердцем, потому его и враги пожалели, избежал он гибели в крокодильей пасти[259] и смог вернуться живым.

Подул сильный южный ветер и приоткрыл створки ворот. «Враги выходят!» — решили воины правителя Симоцукэ и бросились от ворот врассыпную, и только Сэки-но Дзиро Тосихира из земли Хитати остался стоять, сжимая в руке лук с наложенной стрелой.

— Что, струсили? Это всего лишь ветер! — сказал он, и тогда все, рассмеявшись, вернулись к воротам.

Накакура-но Сабуро из земли Хитати выехал вперёд, но получил тяжёлую рану и отступил. Братья Сиоми-но Горо и Рокуро из земли Каи выехали, поравняв лошадей удила к удилам, но стрела, пущенная Хатиро Тамэтомо из Цукуси, поразила Рокуро в шею и вышла через задние защитные пластины шлема, и он повалился ничком на землю. Тогда видевший это Сэки-но Дзиро, воин ушлый, заставил своего коня лечь, закричал:

— Моего коня подстрелили в брюхо! — и ползком выбрался оттуда. Воин Майта-но Кондо из земли Синано, Кувабара-но Андодзи, Андодзо — все получили раны и отошли. Кисо-но Тюда и Ятюда тоже были тяжело ранены и отступили. Нэдзу-но Симпэй, Нэнои-но Дайята тоже пострадали. Сидзума-но Кодзиро выехал, но Акуситибэтто прострелил ему грудную пластину панциря, и он упал с коня. Из всех воинов, что были под началом правителя Симоцукэ Ёситомо и бились, не показывая врагу спины, погиб пятьдесят один человек. Тяжёлые раны получили больше восьмидесяти воинов, а о легко раненных и говорить не стоит.

Правитель Симоцукэ, потеряв множество воинов, отошёл и подступил к западным воротам. Там оборонялись, не жалея жизни, воины под началом судьи Тамэёси и его пяти сыновей, и те ворота тоже взять было нелегко. Вот о чём думал Ёситомо:

«Много ворот в стенах дворцовой ограды, и уж на что тяжело было на сердце, когда нападал я на ворота, которые оборонял младший брат, Тамэтомо, а описать, насколько великий грех идти приступом на ворота, которые защищает отец, Тамэёси, и вовсе невозможно. Восточные ворота, которые охраняют Хэйма-но Сукэ с четырьмя сыновьями и начальник курандо из Тада Минамото-но Ёринори, пытается взять правитель Хёго Ёримаса и клан Ватанабэ, но пока прорваться им не удаётся. Воистину, ни напасть, ни отступить. С северной стороны ворота близ улицы Касуга защищают военачальник Левой привратной стражи Иэхиро с братьями и сыновьями. Правитель земли Аки Тайра-но Киёмори направлялся туда, но до ворот пока не дошёл. Почти у всех ворот не затихает свист стрел-реп и сигнальных стрел, не смолкают крики воинов после каждого удачного выстрела. Лишь впустую проходит время, и с обеих сторон погибших не счесть. Битва началась в час Тигра, а уже час Петуха[260] подходит к концу, и всё ещё неясно, кто скорее ослабеет. Видно, что взять ворота будет нелегко!»

Тогда Ёситомо, правитель Симоцукэ, послал во дворец гонца с таким сообщением:

«Враг воистину страшен и легко не поддастся. Если не пустить огонь, вряд ли удастся совладать с ними. Ветер клонится в сторону храма Хоссёдзи, опасаюсь, как бы монастырь не сгорел».

Вступивший на Путь младший советник Синдзэй, услышав это, отвечал:

«Ёситомо — глупец! Государь, если останется государем, в один день выстроит такой храм, как Хоссёдзи! Не нужно было и спрашивать! Поджигайте тот дворец и нападайте!»

Тогда Ёситомо, получив разрешение, поджёг усадьбу среднего советника князя Фудзивара-но Иэнари, что была к северу от дворца. Дул сильный западный ветер, и бушующее пламя перекинулось на дворец. От дыма находившиеся внутри воины не могли ни дышать, ни раскрыть глаз. Ёситомо и его воины, воодушевившись, напали на дворец.

Войско Нового государя-инока было побеждено и рассыпалось на все четыре стороны. Военачальник Левой привратной стражи Иэхиро с сыном Мицухиро вскочили на лошадей, от западных ворот поскакали к покоям Нового государя-инока, вошли к нему и доложили:

— Дворец подожгли, и все воины, что были на нашей стороне, разбежались. Во дворце уже повсюду враги. Государю нужно спасаться во что бы то ни стало! Этот дворец уже не удержать!

Услышав такое, Новый государь-инок позабыл, где запад, а где восток, а Левый министр от растерянности не понимал, что делать сначала, а что потом.

Новый государь-инок призвал младшего советника четвёртого ранга Наритака и поручил ему свой меч:

— Храни его! — молвил он, вскочил на коня, а позади, обхватив его, на круп сел глава курандо, Нобудзанэ. Левый министр тоже сел на коня, а Наритака сел позади него. Они выехали через восточные ворота. Тамэёси, Тадамаса, Ёринори, Иэхиро, Токихиро выехали впереди них и их сопровождали. Тамэёси подозвал своих шестерых сыновей:

— Сдержите врагов своими стрелами! — распорядился он, и те отъехали назад. Шестеро братьев с двадцатью воинами, что были с ними, остались у дворца, и, как будто бы государь-инок был ещё внутри, подъезжали к разным воротам, бились тут и там, перестреляли в том бою более тридцати воинов врага и ранили более семидесяти.

Тамэтомо в ту ночь расстрелял три колчана стрел. Один, в котором было двадцать четыре стрелы, другой, в котором было шестнадцать, и третий с девятью охотничьими стрелами. Из них были истрачены впустую две стрелы — та, которая сбила заклёпки на шлеме правителя Симоцукэ и вошла в воротный столб, и та, которая перебила колено Оода-но Хэйда и убила его коня. Все прочие же пошли без промаха в цель. Удивительное дело! Но соратники ослабели, и остался он сам по себе, а когда враги ворвались, тут уж поделать было нечего. Воины почувствовали поражение, разбежались куда ни глядя, и тогда он расстрелял оставшиеся свистящие стрелы в сторону дворца Сиракава и тем оставил своё имя для повестей до конца этого света.

Государь-инок и Левый министр бросились отступать в северную сторону, враги наседали, воины их отбивались и отстреливались, так что удалось им уйти далеко. Новый государь-инок ехал впереди, а Левый министр отстал от него, и тут какая-то стрела, неизвестно кем пущенная, вонзилась в шею Левого министра. Наритака извлёк ту стрелу и отбросил. Впавший в беспамятство Левый министр не мог удерживать поводья и опираться на стремена. Наритака сначала пытался поддерживать его в седле, но конь был норовист, а Левый министр слишком слаб, и конь его сбросил. Кровь хлестала из раны, как вода из родника. Охотничья одежда-каригину из белого шёлка покраснела от крови. До сих пор изволил он держаться, но ныне и не описать, сколь плох он был. Глава Ведомства Церемоний Моринори и Наритака подъехали, Наритака приподнял его, проливая слёзы. Мимо проезжал Тадамаса, и Моринори крикнул ему:

— Расскажи государю, что случилось! — сам же спешился и попробовал обхватить министра и усадить его на коня, но всё было тщетно. Он уложил министра наземь и заплакал. Подъехал и курандо Цунэнори, он обнял министра и плакал. Младший чиновник Управления государевых хранилищ Нобуёри, ехавший в сторону Мацугасаки, увидел их, спешился и тоже попробовал усадить министра на коня, но министр не мог двинуться, и они с Цунэнори решили: «Отнесём-ка его в ближайшую хижину да прижжём рану моксой!»

Осмотрели рану и увидели, что стрела вошла чуть пониже левого уха, а вышла в горле справа.

— Неспроста это, что стрела вот так сверху вниз поразила человека, сидевшего верхом! Уж не стрела богов ли это? — говорили они.

Стрелу ту пустил Садо-но Сигэсада из дворцовой стражи, происходивший из местности Ясима, из рода Минамото в земле Ооми. Он стрелял вдаль, навесом, его стрела ударилась о перекладину восточных ворот, полетела вниз и поразила министра. Младший военачальник дворцовой стражи Садо рассказывал о том министру из храма Хоссёдзи[261]:

— Я стрелял по двоим всадникам и метил в переднего, потолще, на котором была охотничья одежда-каригину, белая с обеих сторон! — так говорил он, и министр из Хоссёдзи сказал:

— А попал в Левого министра! Вот так и бывает в этом мире, что стрелы поражают государевых врагов!

Государевы войска поскакали в сторону храма Энгакудзи, к усадьбе Тамэёси в Кита-Сиракава. Поделать было нечего, Цунэнори нашёл повозку, уложил в неё Левого министра и повёз в Сага, к монаху в том храме, где был похоронен Акинори, отец Цунэнори. Монаха на месте не оказалось, людей поблизости тоже видно не было, и тогда Цунэнори положил министра в какой-то хижине. Там они и провели ночь до рассвета.

Государя-инока сопровождали Тамэёси, Иэхиро, Суэёси из охраны государя-инока, и прочие. Вместе они прибыли на гору Нёисан[262]. Там государь изволил спешиться и идти пешком. Воистину, трудно было смотреть, как ноги государя Десяти добродетелей касаются грязной земли. Все воины спешились. Государя вели под руки, а он шёл, утруждая свои ноги, пока вдруг не лишился чувств посреди пути в горах. Бывшие с ним люди засуетились, стараясь уложить его поудобнее. В растерянности забыли они, где запад, и где восток. А спустя какое-то время государь молвил:

— Есть тут кто? — вокруг него собралось множество воинов, но он глядел невидящими глазами: — Никого нет… — настолько у государя потемнело в глазах. Один за другим воины называли себя: «Я такой-то! Меня зовут так-то!», и государь сказал:

— Вода есть? Принесите!

Кто-то из воинов спустился в долину, но воды не нашёл. «Что же делать!» — опечалились они, но тут, как будто жизни государя суждено было продлиться, проходил в сторону храма монах с кувшином воды. Иэхиро взял у него воду, подошёл к государю и напоил его. Государь понемногу приходил в себя. Сопровождающие уже возрадовались, увидев это, но государь продолжал лежать неподвижно. Тамэтомо сказал:

— За нами наверняка послали погоню. Нужно собраться с силами и уходить как можно дальше! — но государь отвечал:

— Я тоже так думаю, но совсем не могу двинуться. Просто оставьте меня здесь, а сами уходите куда-нибудь, спасайтесь!

— Тогда мы не сможем спасти вашу жизнь! Да и куда нам податься? Давайте уж сопроводим вас к какой-нибудь гавани! — зашумели те, кто сопровождал государя, но тот говорил:

— Если сюда придут с воинами, вы начнёте отбиваться, а тогда убьют и меня. А если я буду один, воины приблизятся, я их окликну: «Вот я! Помогите!», и буду, сложив ладони, просить не убивать меня. Если вы и вправду хотите меня спасти, не оставайтесь здесь. Если останетесь со мной, то мне же будет хуже! — так говорил он дважды и трижды. Так, убедившись, что их присутствие опасно для государя, Тамэёси и его воины разбрелись на все четыре стороны, орошая слезами наплечники доспехов.

Совсем ослабел духом Новый государь-инок. Не замечал он ни луны, ни солнца, покинутый воинами, разлученный с Левым министром, не ведал он, где запад, а где восток, не видел, куда дальше идти. Когда прошла ночь и взошло солнце, при Новом государе-иноке остались Иэхиро, Мицухиро, Суэёси, а всего трое или четверо. Они перетащили его в долину, нарубили веток, уложили на них государя и стали ждать темноты. Как же, должно быть, печально было на сердце и у государя, и у тех, кто остался с ним!

Войска нынешнего государя окружили два-три участка горного леса вдоль реки Сиракава, но государя-инока там не оказалось, и они вернулись ни с чем. А государь-инок, пребывавший в горах, говорил:

— Приму постриг!

Но те, кто были с ним, отвечали:

— Не выйдет, ведь нет поблизости ни монаха, ни бритвы!

Битва, что началась в час Тигра, закончилась поражением мятежников в час Дракона[263]. Ёситомо, Киёмори и прочие сожгли дворец Нового государя-инока и двинулись в сторону Восточных гор. Мятежники бежали, и подошедшие государевы войска не знали, в какую сторону те подались. Правитель Симоцукэ Ёситомо услышал, что мятежники скрываются в храме Хоссёдзи, и пошёл туда, но монастырь был очень велик, так что пробиться туда и схватить их он не мог. Тогда Ёситомо направил во дворец посланца с сообщением: «Воины врага заперлись в храме Хоссёдзи, и схватить их невозможно. Если будет позволено, я подожгу храм», — но государь распорядился: «Не стоит ради остатков их войска жечь кельи. Поджигать запрещаем!», и Ёситомо не стал поджигать монастырь. Усадьбу Тамэёси у храма Энгакудзи сожгли, и пожар уничтожил сотни домов мирян вокруг. А из тех мятежников, которые бежали и о которых было неизвестно, куда они подались, двое, Тадамаса и Ёринори, направились в сторону Исэ.

В час Змеи[264] государь изволил переехать из дворца на Третьем проспекте во дворец Такамацу. С ним были бэтто Тадамаса, средние военачальники государевой охраны Фудзивара-но Кинтика и Кинъясу, младший военачальник охраны Санэсада, младший чиновник курандо Санэсада, глава курандо Масаёри, курандо и младший военачальник государевой охраны Тадатика.

Думается, что недавнее сражение не грозило ничем государю, и случилось так по воле богов. Особо глубоко почитал государь божество Хиёси[265], собственной рукой написал ему послание с молением и передал его принцу с Седьмого проспекта, главе учения Тэндай, а тот поместил послание в храм божества и так истово возносил моления, что Тамэёси и Тадамаса с сыновьями, хоть и сражались, не щадя жизней своих, по воле Горного царя были вскорости усмирены. Восхитительна сила Учения, и грозна государева власть. Слышал я, так же и в старину Масакадо захватил Восемь восточных земель и собирался идти на столицу. Драконов лик[266] утратил цвет, все государевы люди всполошились, по всем буддийским храмам и святилищам богов возносили молитвы об усмирении мятежников, но никаких знаков от богов и будд не было, и тогда настоятель монастыря Энрякудзи Хоссёбо Сонъи-содзё по государеву повелению установил в Зале проповедей изображение Фудо[267] и проводил обряды Защиты страны — и над алтарём в пламени ритуального огня появился Масакадо с луком и стрелами, а в недолгом времени его убили в битве. Так два настоятеля, тогдашний и нынешний, защитили двух государей. Как удивительно! Уж не потому ли храм Содзиин называется Павильоном Защиты страны?[268]

Наступил вечер, и Иэхиро с сыном, подставив государю плечи, спустились с гор, обошли с северной стороны Хоссёдзи, а неподалёку от храма Токодзи в Кита-Сиракава Мицухиро одолжил паланкин у какого-то знакомого, и они усадили в него государя.

— Куда вас нести? — спросили они.

— К придворной барышне Ава-но цубонэ! — отвечал он, и они прошли по Второму проспекту на запад до Оомия. Сколько ни стучали в ворота усадьбы Ава-но цубонэ, но ворота оставались закрыты и изнутри не доносилось ни звука.

— К управляющему Левой стороной столицы! — приказал государь-инок. Пришли туда, но князь Норинага после утреннего сражения скрылся неведомо куда, поскольку решил, что в столице оставаться небезопасно, и там они стучали, но ворота оставались заперты и никто не вышел.

— К госпоже Сё-но найси! — распорядился он, но и там никого не было. Хоть и думал государь, что широки Пять ближних земель и Семь дорог[269], но ныне выходы на восток, запад, на юг и на север были закрыты, и податься ему было некуда.

— Как это прискорбно! Нет больше тех, у кого можно было бы остановиться! — промолвил государь-инок, и видно было, сколь тяжело у него на сердце. Иэхиро и Мицухиро, хоть и непривычны были к паланкину, но, когда государь говорил: «Сюда! Туда!» — несли его, куда он велел. Они тревожились: «Ладно, сейчас мы ходим, пока темно — а как рассветёт, что может случиться?» — но беспокоились зря. Когда прибыли в храм Полного Знания — Тисокуин, их пустили в какую-то келью, и они смогли отдохнуть.

Как ещё в горах государь выпил воды, так со вчерашнего вечера до сих пор ничего более не ел и не пил и потому, должно быть, ослаб. Люди, что были с ним, беспокоились и тревожились за него. Кое-как раздобыли для него жидкую рисовую кашу, он немного откушал и приободрился, встал и постригся в монахи. Мицухиро отрезал ему волосы. Иэхиро тоже хотел постричься, но государь воспретил:

— Нехорошо будет, если и ты пострижёшься. Не стригись! — и тот не стал стричься.

— Куда вас нести? — спросили его, и государь-инок молвил:

— В храм Добра и Мира, Ниннадзи-Омуро, к Пятому принцу![270] Только если расскажете ему, что случилось, он испугается и ни за что нас не пустит. Ничего не объясняйте, несите прямо к нему! — распорядился он. А Пятый принц приходился младшим братом и нынешнему государю, и Новому государю-иноку[271]. Не то чтобы он одного отличал, а другого не любил, просто Новый государь-инок думал, что, если рассказать о проигранном сражении, тот будет опасаться и ни за что не позволит им войти.

В Омуро Пятого принца не оказалось, он был в усадьбе Тоба на заупокойных службах. Правдами и неправдами поселив там Нового государя-инока, Иэхиро ушёл в Северные горы. Пока он там был, пригласил он какого-то отшельника и постригся в монахи.

Через недолгое время в Омуро поднялся переполох, государя из того места, где он пребывал, переместили в келью управляющего Камбэна, и о том сообщили во дворец. Прислали главу Ведомства Церемоний Сигэнари, и тот взял государя-инока под стражу. Хоть и неспокойно было у государя-инока в присутствии воинов, но вот как он продолжал думать[272]:

— так он сложил.

Господин Вступивший на Путь Великий министр из Удзи[273], когда услышал, что государь-инок потерпел поражение, забеспокоился, перекрыл мост через реку Удзи, взял с собой троих детей Левого министра — старшего военачальника Правой государевой охраны Канэнага, среднего советника Моронага и среднего военачальника Левой государевой охраны Таканага и направился в Южную столицу. Сын господина канцлера, назначенный на должность бэтто инок Какукэй из Кофукудзи, узнал, что его дед, господин Фукэ — Вступивший на Путь Великий министр, собирается его убить, и бежал в столицу. А министр-инок укрепил подходы к Южной столице, призвал Дзимпана, настоятеля храма Дзэндзёин, инока Сэнгаку из храма Тобокуин, Синдзицу, монаха-управляющего Кофукудзи, его помощника Гэндзицу, их младшего брата, юного Минамото-но Ёринори из Kara, и сказал им:

— Созовите бойцов из монахов по храмам да соберите воинов по ближним землям и помогите мне! Особо отличившимся и преданным мне будут и особые награды! — и те, воодушевившись, принялись собирать войска для обороны. Люди, что видели это, говорили: «Что же это они задумали! Вступивший на Путь министр господин Фукэ, которого почитал сам государь и уважали в свете, оставил своего старшего сына, господина из Хоссёдзи, что был назначен канцлером, и приблизил к себе младшего сына, Левого министра, передал ему должность государева письмоводителя и звание главы рода[274], что должны бы принадлежать канцлеру. Хоть и ушёл он от мира, но чувства к любимому ребёнку одни и те же, хоть у государя, хоть у вассала, так что и говорить не о чем. Всё ему прощалось, и он, приняв обеты Десяти добродетелей, казалось, избегал великих прегрешений, но нынче слышно, что он всё же призвал воинов и решил воевать с государем, повторяя ошибку своего сына!» На самом же деле господин Вступивший на Путь министр не думал затевать мятеж, но знал — всем известны чувства его к любимому сыну, Левому министру, что примкнул к Новому государю-иноку, и потому был уверен, что на него тоже нападут, а потому возмутил Южную столицу и поставил судью из Суо Суэдзанэ[275] охранять мост через реку Удзи.

В час Овцы[276] Киёмори и Ёситомо направились к дворцу Нового государя-инока на пересечении Третьего проспекта и улицы Карасумару и усадьбе Левого министра на перекрёстке Пятого проспекта и улицы Мибу, сожгли их и прибыли во дворец. Из всех воинов эти двое были призваны к государю, и Вступивший на Путь младший советник Синдзэй передал им:

— Государь благодарен за то, что ныне вы доблестно усмирили собравшихся во множестве мятежников, что созвали войска и хотели разрушить страну и учинить разлад в мире. Вы восстановили честь нашей страны, возвысили имя своего рода, и награды за эти заслуги пребудут неизменно с вашими сыновьями и внуками!

Киёмори и Ёситомо склонились до пола, вышли и пошли в помещения охраны, известили о том своих воинов, и те с ликованием выслушали благодарность.

Господин канцлер вновь был назначен главой рода Фудзивара. Он был обижен, что в годы Кюан[277] главой рода назначили Свирепого Левого министра. Дзимпан, Сэнгаку, Синдзицу, Гэндзицу и прочие, что, как было известно, взяли сторону бывшего главы рода, по государеву указу лишились поместий, их отобрали в казну. Также вышло повеление, что исполняющий должность бэтто инок Какукэй из Кофукудзи получит свои поместья, которые отобрал прежний глава рода, Ёринага. Вечером состоялись награждения за заслуги. Правителю земли Аки Киёмори была пожалована должность правителя земли Харима. Правителю Симоцукэ Ёситомо поручили исполнять должность Левого конюшего. Ранее он был помощником Правого конюшего. Новому судье из Муцу — Асикага Ёсиясу, а также Ёситомо было пожаловано право являться ко двору. Ёсиясу стали называть «Судья-курандо». Ёситомо же на все лады жаловался:

— Пожаловали мне за заслуги ранг придворного, и нельзя сказать, будто я его недостоин. Такой ранг впервые получил ещё мой предок, инок Тада-но Мандзю[278]. С трепетом следую его стопами. Но что же это — был я помощником Правого конюшего, а теперь стал «исполняющим должность» Левого конюшего? Это ли награда за заслуги? Чести в такой награде никакой нет. Тем, кто поразил государевых врагов, дают в управление половину страны. Такие заслуги, слышал я, не меркнут в веках. Я пошёл против отца, забыл о родичах, поссорился с братьями, чтобы прийти на помощь государю, сражался, не жалея жизни. Говорят, трудно идти против государевой воли — но не достоин ли необычайной награды тот, кто натянул лук в сторону отца и пускал в него стрелы?

Справедливы были его слова, и тогда Левый конюший Такасуэ-но асон был переведен на должность управляющего Левой стороной столицы, а Ёситомо стал Левым конюшим. Так успокоили Ёситомо.

В двенадцатый день господин Левый министр был ещё жив, хоть и едва мог двигать глазами. Смог лишь произнести: «Повидать бы перед смертью господина Вступившего на Путь…» — и так печально было слышать это его челяди! Не чаяли они довезти его живым до Южной столицы, но надеялись хоть сообщить о нём Вступившему на Путь Великому министру господину Фукэ, чтобы он приехал повидаться. Уложили министра в повозку, как накануне, а когда выезжали из Сага, то перед Сякадо — Павильоном Шакьямуни навстречу им вышла толпа монахов. Братия остановила повозку и отобрала у них множество вещей, и пошли они дальше к Умэдзу, там взяли две лодчонки, расплатились за них одеждой-катабира, привязали лодки одну к другой, нарезали веток и поплыли вниз по течению, как будто бы перевозили дрова. Когда смеркалось, прибыли они к низовьям реки Камо[279].

Утром тринадцатого дня они поплыли по реке Кодзу до леса Хахасо, и младший чиновник архивного управления Тосинари отправился к господину Фукэ и передал:

— Мы привезли господина Левого министра, он желает с вами увидеться и умереть на ваших глазах.

— Нет, не смогу я смотреть на него! — отвечал тот, едва сдерживая чувства. Хотелось ему со всех ног бежать проведать сына, но, сражённый горем, он говорил:

— Зачем ему нужно меня видеть? Я видеть его не хочу. Слушай, Тосинари, бывало ли, чтоб такой человек, как глава рода, оказался мишенью для вражеских стрел? Что мне толку встречаться с этим бессчастным? Пусть бежит туда, где его не увидят глаза и не услышат уши! — сказал он так и залился слезами. Вправду ли он так думал? Даже слышать об этом печально.

Тосинари побежал назад и передал Левому министру эти слова, а тот понурился и побледнел, надкусил себе язык так, что изо рта пошла кровь. Трудно представить, сколь тяжело у него было на сердце и как страшно.

Так не осталось у них места, куда податься, и позабыли они, где восток и где запад. Послали к настоятелю Сэнгаку, но тот был в отъезде. Послали в Сосновую келью — Мацумуро, где жил «овладевший знанием»[280] Гэнкэн, тот поспешил прийти, уложил министра в паланкин и привёз его в Южную столицу. Келья Гэнкэна была в глубине монастыря, а потому, опасаясь людских глаз, поместил он министра в маленькой хижине неподалёку, всячески его опекал и хотел накормить жидкой кашей, но тот не мог проглотить ни росинки. Больно было Гэнкэну смотреть на него, он подошёл к его изголовью и громко сказал:

— Здесь Гэнкэн! Взгляните на меня, господин! — но тот лишь кивнул, и не видно было, чтоб он замечал что-либо вокруг. В хижину поместили его в час Петуха четырнадцатого дня седьмой луны, а в час Лошади того же дня его не стало. Гэнкэн и прочие могли лишь предаваться печали. Оставить там тело они не могли и, как стемнело, скрываясь, предали тело земле на кладбище Равнина Праджни — Ханняно, и, рыдая, разошлись по домам.

Цунэнори, похоронив господина, постригся в монахи и пришёл к господину Вступившему на Путь министру. Плача, рассказал он ему о смерти сына, Левого министра, а тот прижимал рукав к лицу и не в силах был вымолвить что-либо из-за душивших его слёз. Потом он подозвал Цунэнори:

— Подойди поближе! Как он умер? Не хотел ли что передать? Я уже стар и не смог помочь своему сыну. О чём ещё мне оставалось заботиться в этом мире? Но не пошёл повидать его, пока он был ещё жив, и вот он умер. Должно было ему умереть, положив голову мне на колени, и как горестно мне, что с тем, кто умер, уж нельзя повстречаться! Как жаль — хотел я увидеть, как он станет регентом или канцлером и будет вершить делами Поднебесной. И зачем же живу я так долго на этом свете! Вместо его процветания вижу я, как всё обернулось… — промолвил он и заплакал. Как же, должно быть, грустил он!

Он продолжал:

— Ведь даже воины, которые часто выезжают на поле боя и бьются, не жалея жизни, не всегда получают раны в сражении. В этой битве ни один сколь-нибудь знатный даже из Минамото и Тайра, из тех, кто заперлись во дворце Сиракава, не был убит! Из всех запершихся там вельмож, придворных и из охраны государя-инока, кого же убили? Почему один лишь Левый министр сражён стрелой и простился с жизнью? Как прискорбно, что тот, кто пустил стрелу, из всего множества людей стрелял именно в Левого министра! Правда, если задуматься, ханьский Гао-цзу, сжимая меч длиной в три сяку, усмирил Поднебесную, а во время похода на хуайнаньского князя Цин Бу был ранен в бою шальной стрелой[281] и распрощался с жизнью. Всё предопределено кармой деяний в прошлых рождениях! Втайне раздумывая об истории государств, видишь, что в Индии и в Китае казнённых великих министров не перечесть. В нашей стране Японии от министра Цубура до министра Эми было таких восемь[282]. Но хоть Левый министр и не один такой, всё же не было случая, чтобы глава рода оказался убит стрелой. О горе! Я бы отдал свою жизнь вместо него, если бы это было возможно! Как печально! Су У, оказавшийся в стране варваров, всё же смог потом вновь любоваться луной в столице, а Лю и Жуань вернулись в родные края через семь поколений[283]. И Левый министр, если б удалился в далёкие края, то когда-нибудь вернулся бы в столицу. На востоке, я слышал, есть Акуто и Цугару, где живут эдзо[284] — и оттуда приехал бы, нахлёстывая плетью коня. На западе, слышал я, есть Остров Демонов — там можно сесть в лодку и взять весло. Пусть Левый министр и совершил преступление, караемое дальней ссылкой без права вернуться, но пока был бы жив — жила бы надежда на его возвращение по амнистии, и не было бы так больно мне, старику! — так сокрушался он о прошлых делах и делах будущих, не в силах сдерживать слёзы. Бывшие там вельможи и простолюдье — не было таких, кто не отжимал бы мокрые от слёз рукава. Со смертью Левого министра министерские служащие и главы управлений потеряли путь, служившие в государевом дворце и во дворце государя-инока забросили дела, и весь мир скорбел о нём, не в силах уже что-либо изменить. Если уж отступился от него пресветлый бог Касуга, людям поделать нечего. Этот Левый министр был истинным потомком многих поколений регентов и канцлеров, государь доверял ему надзирать над десятью тысячами дел, превосходил он всех в роскоши и был известен в мире своими талантами. И за какие же прегрешения с ним это случилось? Стал он главой рода, но пренебрегал ритуалами поклонения богам и буддам, не следовал священной воле[285], и потому, как я слышал, пресветлый бог молвил устами прорицательницы: «Отступаюсь от него!»

Свиток третий

В пятнадцатый день седьмой луны первого года Хогэн во дворце Тосандзё провели разбирательство о вине мятежников. Это были принявшие постриг управляющий правой стороной столицы Норинага, средний военачальник государевой охраны из Ооми Наримаса, младший советник Наритака четвёртого ранга, правитель земли Ното Иэнага, глава курандо Цунэнори и глава Ведомства Церемоний Моринори. Вступивший на Путь младший советник Синдзэй распорядился: «Этого сослать в эту землю, того отправить в ту землю» — и известил всех о наказаниях. Сохранили они хотя бы жизнь — это потому, наверное, что уже постриглись в монахи.

Среди них глава курандо Цунэнори и глава Ведомства Церемоний Моринори были братьями. Их двоих и ещё троих — бывшего дворцового стражника Хата-но Сукэясу с кем-то ещё, — особо призвали в управление государевой охраны и пытали. Допрашивали их потому, что Цунэнори и Моринори были в родстве с Левым министром[286] и должны были знать, как всё было. Они показали, что проводились обряды проклятия государя Коноэ и государыни Бифукумонъин. Также их допрашивали о сожжении Токудайдзи[287].

Сначала их раздели догола. А когда служащие Судебного Ведомства надели верёвки им на шеи, глава Ведомства Церемоний закричал:

— Что ж вы делаете! Пощадите меня! — оборотившись к служащим, сложил ладони перед собой и заплакал. Восседавшие там чиновники при виде этого отводили глаза — ведь они сами были не каменные или деревянные, но установленное наказание нужно было исполнять, и мятежников пытали до семидесяти пяти раз. Вначале они кричали, а потом обессилели и, казалось, уже умерли. Раньше редко когда применяли орудия пытки к придворным старше пятого ранга. Лишь во времена государя Мидзуноо[288] случалось такое. Вечером десятого дня третьей луны восьмого года Верного Видения — Дзёган сожгли ворота Отэммон, и подозревали, что главным виновником был старший советник Томо-но Ёсио[289]. Тогда его призвали в управление государевой охраны и пытали. И ныне, говорят, последовали тому примеру.

Первый сын Нового государя-инока принц Сигэхито метался, не зная, где запад, а где восток. В последние дни присылали за ним, но дома не заставали. Вечером пятнадцатого дня он сел в повозку какой-то придворной дамы и, разузнав, где пребывает Новый государь-инок, направился в Ниннадзи. Когда он проезжал ворота Судзаку, его остановил Судья Тайра-но Санэтоси и отправил посыльного во дворец. Оттуда приказали: «Спроси, куда он направляется!» — и принц отвечал: «Особых намерений у меня нет. Еду я принять постриг в надежде, что это поможет мне сохранить жизнь!» Санэтоси передал это, и тогда из дворца распорядились: «Пусть исполнится это его желание!» — и принц прибыл к Дзёгё[290], настоятелю храма Сокровищницы Лотоса — Кэдзоин, что в монастыре Ниннадзи. Охранял принца Санэтоси, и с ним ещё были двое — тайфу из Левой привратной стражи Норимори и помощник военачальника Правой привратной стражи Мицусигэ. Настоятель дважды и трижды отказывался стричь принца, но, раз уж и от государя поступило такое повеление, принца обрили. Именно потому, что все ждали, когда этот принц вступит на престол или станет наследным принцем, настоятель так печалился и раз за разом отказывался провести обряд[291]. Этот принц был воспитанником покойного главы Судебного ведомства Тадамори[292] и молочным братом Киёмори и Ёримори. Они бы его не оставили в беде, но, раз уж принц сам не явился во дворец, поделать ничего не могли. Когда они услышали, что он уже постригся, оба они пролили слёзы, плакали и жалели его.

В шестнадцатый день стали говорить, что Судья с Шестого проспекта Тамэёси укрывается в Хигаси-Сакамото[293], и в семнадцатый день туда послали государево войско во главе с правителем Харима Киёмори асон, и им было сказано: «Ни за что не давайте ему уйти оттуда!»

Они стали хватать всех мирян, кто оказался поблизости, а горная братия возмутилась: «Никогда с давних времён здесь никого не хватали! Не касались и святилища Горного царя, и не нападали на наши храмы!» — и принялись стрелять, тогда Киёмори асон, устрашившись, отступил. Монахи же, бросившись в погоню, схватили и связали троих воинов Киёмори. Отступив от Хигаси-Сакамото, Киёмори сжёг жилища мирян у Западной бухты в Ооцу. Всё потому, что услышал, будто бы накануне в той бухте посадили на лодку и отправили в северную сторону Тамэёси. Слух тот оказался ложным.

А Тамэёси был не там, где его искали, он скрывался в Микавадзири у подножья Хиэй, в доме Горо-тайфу Кагэтоси. В шестнадцатый день с пятью десятками воинов он прошёл мимо Миидэра и направлялся в Восточные земли, но, по злосчастью, сильно занемог и перестал сознавать, что впереди, а что позади. Говорили, что то была лихорадка. Усадили его на коня и поехали. И без того воины отъезжали и оставались позади, а как увидели, что военачальник в немощи, служившие ему и вовсе разбежались. Остались при нём лишь шестеро его сыновей, четверо младших воинов и один слуга по имени Ханадзава. Когда в местности Миноура, что в Ооми, собирались они сесть в лодку, появилось более двадцати врагов. Сражаться воины Тамэёси не могли и разъехались на все четыре стороны, а четверо из них убежали и скрылись. Как же стало одиноко оставшимся! А потом хотели они пойти на восток земли Ооми, но военачальник был болен, и слышали они, что заставы Судзука и Фува перекрыты и на восток не уйти. Могли бы вступить в бой и быть зарубленными при дороге, да жизни на то было жалко и не хотелось срамиться, так что они от Миноура вернулись в Хигаси-Сакамото и пережидали в Куродани, но потом по совету слуги по имени Ханадзава взобрались на гору Хиэй, пришли в келью «отвечающего на вопросы» Гатиринбо[294], и там Тамэёси принял постриг. Как печально — хотел он добыть славу, а ныне облачился в чёрные одежды! Тамэёси в четырнадцать лет сумел пленить Ёсицуну[295] — своего дядю, правителя Мино, и за ту заслугу был пожалован должностью второго военачальника Левой привратной стражи. И снова, в восемнадцать лет, на горе Курико он заставил отступить иноков Южной столицы[296]. Говорят, в двадцать три года его назначили чиновником Судебного ведомства за то дело на горе Курико. Потом, когда должны были ему пожаловать должность правителя земли, ему было сказано: «Какую землю ни назови, ту и получишь!» — и он ответил: «Дайте мне землю Муцу, где правили мои отцы и деды!»[297] Но ему ответили: «Не будет счастья в земле Муцу при тебе, Тамэёси! При твоём деде, Ёриёси, война продолжалась там двенадцать лет, а отец твой Ёсииэ сражался там три года. Невзлюбит тебя та земля. Если дадим её тебе, Тамэёси, не миновать мятежа!» — так один за другим государи не давали ему ту землю. Тамэёси рассуждал: «А для чего мне какая-то другая земля?» — и так с двадцати трёх до шестидесяти трёх лет пробыл чиновником Судебного ведомства и не удостоился права бывать при дворе. Детей у него было много, они пошаливали здесь и там, и он пользовался правом не принимать дознавателей, пока его не отстранили от должности.

Как раз тогда Тамэтомо стал разбойничать в Цукуси, потому-то Тамэёси и отстранили, стал он «прежним судьёй»[298]. Получить землю Муцу, которой он добивался многие годы, не вышло, и — мог ли он подумать! — теперь он стал монахом по имени Гихобо.

Шестеро сыновей его пришли к нему на гору. Бывший там Тамэтомо говорил отцу:

— Пристало ли вам сидеть здесь на этой горе? Пойдёмте в земли Бандо! Возьмём тех, кто не поспел к давешней битве — Хатакэяма Сигэёси, Оямада Арисигэ и прочих, наберём из них Великого министра, Левого-Правого министров, Среднего министра, а их детей назначим старшими советниками и государственными советниками, раздадим им третий, четвёртый, пятый ранги и пусть они будут придворными, сделаем то, чего хотел Масакадо — назовём вас «Новым государем»! Договоримся с Мотохирой в Муцу[299], укрепим заставу Нэдзу[300], поставим военачальником Муцу вашего четвёртого сына, что в Левой привратной страже, поручим охрану Приморской дороги помощнику управляющего государевыми покоями[301], а Горную дорогу пусть охраняет седьмой ваш сын! Меня, Тамэтомо, поставьте смотреть за землями Бандо — разве не подчинится мир вашей воле!

Отец его Гихобо[302] отвечал:

— В цветущей юности моей я не стал правителем Муцу, а нынче, старый и слабый, я — враг государя. Вряд ли мне сопутствует удача теперь, когда я стал монахом и вступил на путь — думаешь, теперь я вдруг воспряну от немочи и верну свою жизнь? Не стану я скрываться ни дня. Сделай по моей воле — возьми других моих сыновей и скройся в Восточных землях по горам и долам. Я же пойду и сдамся Ёситомо. Вон Тадамаса, что приходится дядей Киёмори, с четверыми сыновьями приняли постриг, но Киёмори и без того спас бы им жизнь. Правитель Симоцукэ Ёситомо в награду получил должность Левого конюшего — так разве не обменяет он ту награду на жизнь единственного отца? Сдамся ему, скажу: «Сохрани мне лишь жизнь!» — и буду жить дальше. Как ты думаешь?

Те же слова говорил он и прочим своим сыновьям. Те возрадовались, и каждый с радостью отвечал:

— Да, так, верно, и есть! Если останемся с вами, то скрыться не сможем, и если не сделать так, как вы говорите, то не избежать плена ни вам, ни сыновьям вашим! А замысел ваш поможет выжить и вам, и мы тоже сможем остаться в живых!

— Раз так, Ханадзава! Спеши в столицу, встреться с правителем Симоцукэ и передай ему: «Тамэёси сейчас пребывает на этой горе. Присылай повозку и приезжай сам!»

И вот, решив так, они пошли оттуда и миновали Высокую Гору — Оотакэ, и в месте, что называлось Священный источник — Мидзунооммото, шестеро сыновей Тамэёси сказали: «Сопроводим же его до столицы напоследок!», но Тамэёси молвил:

— Скоро сюда приедут за мной. Ступайте обратно!

— Слушаемся! — отвечали они, и каждый из них стоял, смотрел, как уходит отец, и не двигался с места. Сыновняя любовь заставляла их думать в тоске: «Связь между родителями и детьми продолжается лишь в этом мире![303] Неужели больше мы его не увидим?» — так печалились они, навсегда расставаясь с отцом, и не выдержали, наперебой закричали: «Задержитесь ещё ненадолго! Нам нужно сказать вам кое о чём!»

— О чём это вы? — спросил отец и подошёл к ним. Нечего было сказать им, и в тоске расставанья обступили отца, обхватили его руки и ноги и могли только плакать. Им, конечно же, было так горько расстаться с ним! Если бы даже были уверены, что снова встретят его, — даже тогда расставанье было б печально. А сейчас они знали, что расстаются с ним навсегда, и их тоску словами было не выразить. Судья Тамэёси сказал:

— Истратил я все свои старческие силы в последнем бою, и жить мне осталось недолго. Неведомо мне, сколько я ещё проживу. Так хотелось увидеть, как обретёте подобающее вам место в мире, потому-то так и случилось. Хоть и пристало бы взяться за руки и вместе идти хоть через огонь, хоть по морскому дну, но если я, Тамэёси, останусь жив, то, может, смогу помочь выжить и вам, и потому сдаюсь. Не о своей жизни я пекусь. Идите, скройтесь среди деревьев и скал, и потом разузнайте, что же случится со мной. А теперь поскорее идите обратно на гору! — так приказал, и его сыновья отвечали: «Слушаемся!» — и пошли вверх по горному склону. Силой были исполнены слова Вступившего на Путь Тамэёси, но теперь сам он не смог справиться с чувствами и окликнул:

— Ёриката, Ёринага! Нужно вам кое-что сказать! — и его сыновья спустились к нему. Сказать им друг другу было нечего, и позвал он их просто из горестных чувств. Наконец, решился он и направился вниз по склону, и снова его позвали сыновья, и вновь, когда сыновья уходили, он окликал их. Не могли они оставаться вместе бесконечно, и, наконец, разошлись, он — с горы, а они — на гору.

Сыновья Тамэёси двинулись прочь от столицы. Глаза их не видели, откуда и куда идут они, и брели они, куда придётся, как волны, что катятся по широкому морю. Потеряли они ту дорогу, что ведёт к осинам у могил предков, и не знали, в какой стороне будут стелиться дымы среди мальв от их погребальных костров[304]. Сами не птицы, но познали разлуку тех четырёх птиц[305]. Не рыбы — а тосковали, подобно рыбам, одну из которых поймали на крючок. Не просыхали слёзы на глазах, и казалось, их дух блуждает далеко-далеко. Да, сколь печально, когда расстаются родители и дети!

Не осталось с Тамэёси даже двоих-троих сыновей. Шёл он один через Оохара, Сидзухара, за Курама, через Кибунэ. А тем временем Левый конюший Ёситомо услышал от посланного к нему «разноцветного» Ханадзава послание отца, взял с собой своего молочного брата Камада-но Дзиро Масакиё, втайне от других взял паланкин и поехал встречать отца, Вступившего на Путь. Так искренне радовался Ёситомо, так привечал отца, что всем на душе полегчало. А государь, узнав об этом, приказал охранять причастных к мятежу с особым усердием[306].

Чтобы узнать, бывали ли во времена минувшие и недавние дела, подобные нынешнему, государь изволил собрать Вступившего на Путь Правого министра Наканоин, Среднего министра Санэёси, старшего советника Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия, управляющего покоями наследного принца Мунэёси и спросил у них, как тут быть.

— В нашей стране, с тех пор, как во времена государя Сага предали смерти Наканари[307], то рассудили: «Плохо, что мёртвого к жизни вернуть невозможно», и много лет смертная казнь не применялась. В годы Тётоку, Продолжения Добродетели[308], Средний министр князь Фудзивара-но Корэтика поразил стрелой государя-инока Кадзан. Государь тогда изображал привидение — шёл гулять по дорожке, обувал деревянную обувь-асида на высоких подставках, садился на верх глиняной ограды, надевал к этим ходулям алые хакама, сшитые длинными, чтоб доставали до самой земли, на голову набрасывал кусок ткани такого же цвета — и князь Корэтика, приняв его за настоящего призрака, выстрелил. Чиновник, толкующий законы, вынес решение: «Такая вина карается обезглавливанием. Казнить его!» — но наказание смягчили на одну ступень, заменив казнь дальней ссылкой. И после того смертных казней не было. Нельзя снова начинать карать смертью! К тому же сейчас длится время Пребывания во тьме прежнего государя. Нужно всех помирить и на этом закончить!

Так в один голос говорили государю все собравшиеся, и лишь Вступивший на Путь младший советник Синдзэй решительно произнёс:

— Думаю, это плохое решение! Написано ведь: «В трудные времена превыше всего — государь»![309] Значит это, что в трудные времена надлежит следовать приказам государя. А если сейчас мы разошлём всех этих мятежников по разным землям, то будет от этого только вред, и непременно поднимется смута. Казнить их — и делу конец!

Тут государь изволил молвить:

— Он знает, что говорит! — и всех мятежников решено было зарубить. Люди стенали о своих горестях, но поделать ничего не могли.

В двадцать пятый день обезглавили семнадцать человек Минамото, Таира и прочих.

Военачальник Левой привратной стражи пятого ранга Иэхиро, младший военачальник Правой привратной стражи Морихиро, младший военачальник Левой привратной стражи Ёрихиро, ученик Высшей школы, изучавший словесность Ясухиро — эти четверо были поручены чиновнику Судебного ведомства курандо Ёсиясу, он отвёл их на гору Ооэяма и там зарубил. Младшего чиновника Дворцового ведомства Норихиро и судью из Идзуми Нобуканэ зарубили на берегу у Шестого проспекта. Чиновника службы Срединных покоев Мицухиро отдали судье Тайра-но Санэтоси, а тот отвёл его на гору Фунаока и там зарубил. Старшего стражника Левой дворцовой охраны Токихиро поручили судье из Суо Суэдзанэ и приказали зарубить. Инок Тайра-но Тадамаса из управления конюшен, его старший сын, письмоводитель при Новом государе-иноке Нагамори, Тадацуна из управления покоев государыни, управляющий при Левом министре Масацуна, Тайра-но Куро Митамаса и четверо его сыновей — этих поручили правителю земли Харима Киёмори, который был племянником Тадамасы, и он выехал за ними. Те, в надежде сохранить жизнь, сдались сами, а Киёмори зарубил их всех. Если бы он хотел их спасти, то легко получил бы от государя прощение им, но у Киёмори с дядей не ладилось, а помимо того, хотел он подстроить так, чтобы Ёситомо пришлось зарубить отца, раз уж Киёмори управился с дядей.

После того как дядю зарубил племянник, Левому конюшему Ёситомо приказали: «Отрубить голову отцу, иноку Тамэёси!» Ёситомо не догадывался, что Киёмори нарочно так подстроил, призвал своего молочного брата Масакиё и спросил его:

— Что же делать? Киёмори уже зарубил своего дядю, и я получил вот этот приказ. Повиноваться государеву повелению и отрубить голову отцу — значит совершить один из пяти тяжких грехов! А если убоюсь греха и не выполню государев приказ — стану ослушником!

Масакиё отвечал:

— Такое случалось и в старину. Это разъясняется в «Сутре бесконечной жизни»[310]. Там говорится: «Таких, кто возжаждал трона и, желая овладеть царством, убили отцов, было восемнадцать тысяч». Вот какое множество царей убило своих отцов из личной неприязни! А с вами и вовсе по-другому — ваш отец стал врагом государя, вы получили государев приказ, и тут уж поделать нечего. Сказано: «Слово государя подобно поту. Пролившись, вспять не течёт!»[311] Раз ваш отец стал государевым врагом и смерти ему не избежать, то, чем отдавать его в руки кому-нибудь ещё, вы его тут казните, а потом истово проведёте заупокойные службы. В этом не будет такого уж ужасного греха!

— Даже слышать об этом больно. Раз так, Масакиё, сам придумай, что делать, и заруби его!

Тогда Масакиё направился к господину судье Тамэёси и сказал ему:

— Вот что передаёт вам господин правитель Симоцукэ: «В этом сражении я, Ёситомо, и Киёмори командовали государевым войском и усмирили врагов государя. Нам обоим положены бы равные награды, но родичи Киёмори наслаждаются государевыми милостями, а прочим и головы не поднять. Как будто Ёситомо вовсе и не было на свете — непостижимо это, как невозможно понять передвижения древесных жучков, и недостойно. А потому направимся в Восточные земли, за гору Асигара, и подождём, посмотрим, как пойдут дела. Масакиё будет сопровождать господина Вступившего на Путь[312] и на корабле пойдёт вокруг Кумано. Я, Ёситомо, пойду по Морской дороге!» Вот такое распоряжение я получил. Повозка для вас уж приготовлена.

— Что ж, сделаем так, как говорит правитель Симоцукэ! — отвечал несчастный Тамэёси.

— Пожалуйте в повозку! — Камада-но Дзиро Масакиё усадил его в повозку некрашеного дерева и среди ночи вдвоём с Хадано-но Дзиро Ёсимити они повели повозку не на восток, а на запад по Седьмому проспекту. Рикши вели повозки к пересечению Седьмого проспекта и проспекта Судзаку, где нужно было пересесть в паланкины. Тут Камада сказал Хадано-но Дзиро:

— А если потихоньку отрубить ему голову сейчас, пока он ничего не знает? — и тот ответил:

— Господин Камада! Зачем вы говорите так жестоко? Как раз потому, что господин Хатиман Ёсииэ защищал государя, нынешний наш господин Ёситомо удостоился чести стать военачальником и снискал государеву милость. Отцы взращивают людей. Какие бы обиды между ними ни случились, никто не заставит страдать своего настоящего отца. К тому же, это ведь не свара между своими, они друг с другом не враждуют. Если уж родился человеком, то последние мгновения жизни нужно провести с пользой, а если убьём его тут, то не будет для него надежды возродиться бодхисаттвой в ином мире. Откройтесь ему, позвольте ему возгласить имя будды — в этом проявится и сыновняя любовь господина Ёситомо, и наша верность господину! Вспомните о былом — когда господин правитель земли Иё звался правителем Сагами[313], его сына господина Хатимана Таро Ёсииэ наш род просил стать нашим сюзереном, а господин Вступивший на Путь Тамэёси — потомок его и наш господин. Его сын, Левый конюший, — тоже наш господин. Не открыться нашему потомственному господину — великий грех! Пускай он возгласит напоследок десять раз имя будды!

Камада выслушал и сказал:

— Да, так и поступим! Я, Масакиё, нехорошо придумал. Из великой жалости к господину судье собирался зарубить его, пока он ни о чём не догадывается, но верно и то, что вы говорите. Скажите ему!

Тогда Хадано-но Дзиро ухватился за оглоблю повозки и почтительно сказал:

— Вам, наверное, пока не сообщили, но господин конюший, получив от государя приказ, поручил Масакиё зарубить вас, и он вас убьёт между паланкином и повозкой. Возгласите же имя будды потихоньку! — и инок Гихобо, впервые услышав об этом, был ошеломлён.

— Как же так! Почему же мне не сказали об этом раньше?! — произнёс он, и слёзы сдавили ему горло.

На перекрёстке Седьмого проспекта и Судзаку они вышли из повозок, расстелили звериные шкуры и усадили господина Вступившего на Путь. Он промолвил:

— Недостойное дело задумал правитель Симоцукэ Ёситомо! Если когда-то сохранили жизнь тому, кто стрелял в государя[314], то меня уж могли помиловать. Мог бы я скрыться в горах и лесах и умереть там, ведь с жизнью так трудно расстаться, но я думал, что меня помилуют, сдался в надежде на то, что, если бы Ёситомо попросил мою жизнь взамен награды, то неужели не сохранили бы мне жизнь! Ёситомо должен был просить о моей жизни взамен, раз уж я пришёл к нему с такой просьбой! Впрочем, пусть меня казнят — не подумаю о нём плохого, ведь всегда родители пекутся о детях, хотя дети не думают о родителях. Жаль только, что люди начнут говорить с неприязнью: «На какую же он рассчитывал награду, что отрубил голову отцу!» Непременно отвернутся от него и те, кто прежде были с ним близки, и те, кто не был. О горе! Ведь тысячу раз предупреждал меня Хатиро Тамэто-мо! А я всё равно рассчитывал на сына и пришёл к нему с просьбой. Знал бы я, что так обернётся — стал бы плечом к плечу с шестерыми сыновьями, расстреляли бы все стрелы, а когда стрелы бы вышли — покончил бы с собой. А вместо того придётся принять собачью смерть! Лишь об одном могу порадоваться — что не попал в руки Тайра или кого ещё. Был бы я казнён кем-то другим, то всё равно, хорошим или плохим был бы последний мой час — о том стали бы говорить, и стало бы то поруганьем для нашего рода и позором для Ёситомо. Радуюсь, что попал я в руки собственного сына и приму смерть от потомственных вассалов своих! Если пройдёт ещё час, сбежится десять тысяч человек, высокородных и низкорождённых, станут говорить меж собой: «Плохая казнь! Он боялся и голову держал не так, как нужно!», а потому давайте побыстрее, пока никто не видит. А уж вы, долгие годы будучи моими вассалами, не станете обо мне говорить дурного!

Так он сказал. Настал его последний час. Если подумать, то и звери в горах и долинах, и рыбы в реках и заливах — все печалятся о своей жизни. Что и говорить — и у человека нет драгоценности дороже жизни! Даже бессемейный преступник, которому не о чем уже беспокоиться на этом свете и у которого ослабели руки, ноги и всё тело от тяжких наказаний, — и тот молит дать ему пожить хотя бы ещё день! А уж какие беспокойные мысли одолевали инока Тамэёси, и сколько было тех мыслей! От разных женщин было у него множество детей. Начиная со старшего, Ёситомо, детей мужского и женского пола было у него сорок шесть. Инок Тамэёси когда-то хотел иметь шестьдесят шесть сыновей, чтобы отправить каждого в одну из земель Японии, но мечте его не суждено было сбыться. Старшего сына, Ёситомо, он женил на дочери настоятеля великого храма Ацута, дочь выдал замуж за настоятеля храма Сумиёси. Ещё одну дочь выдал за управляющего храмами Кумано. Всё надеялся он увидеть, как возвысится тот или другой из его сыновей, и как ему сейчас было жаль расставаться с жизнью! Хоть кричи, хоть стенай — не выразить было его горе! Но был он потомком сына Шестого принца в шестом колене и Тада-но Мандзю — в пятом, был он внуком Вступившего на Путь из Иё, Минамото-но Ёриёси, и четвёртым сыном Хатимана Таро Ёсииэ. До вчерашнего дня был он полководцем в войске мятежников. Нынче же он принял постриг, но всё же не хотел выказывать слабость. Слёзы струились из-под прижатых к лицу рукавов. Рукава эти, густо выкрашенные тушью, побледнели, омытые слезами. Оборотившись к западу, сказал он последние слова, исполненные страданий:

— Удивительны обычаи тех, кто берёт в руки лук и стрелы! Если бы схватили меня воины Тайра из Исэ, позор бы пал на головы моих сыновей, и божественной милостью было то, что схватил меня собственный мой сын, и паду я от руки потомственного вассала. К тому же меня казнят как врага государя — это ли не честь! Бывает ли смерть почётнее для того, кто берёт в руки лук и стрелы! — когда он проговорил это, Масакиё собирался его зарубить, но потемнело у него перед глазами, всё внутри сжалось, он не смог ударить Тамэёси и передал меч стоявшему рядом с ним воину. Тот принял меч и ударил, но в темноте попал господину судье по руке. Тот же, не подав виду, дважды или трижды возгласил имя будды. А от следующего удара меча голова Тамэёси упала наземь. Упавшую голову подобрал Масакиё, завернул в рукав и прижал к сердцу. Они направились к судье из Суо Суэдзанэ и предъявили ему голову. Находившемуся в том месте старшему стражнику дворцовой охраны Токихиро, который был младшим братом Иэхиро, тоже отрубили голову. Сообщили о том во дворец, а оттуда для Ёситомо пришёл ответ: «Голова Тамэёси не потребуется!»[315] Услышал это Ёситомо, уложил в паланкин останки и сопроводил до храма Энгакудзи, там похоронил отца, поставил поминальную табличку и провёл заупокойные службы, не зная, примет ли дух отца эту заботу о нём.

Последовал новый приказ государя: «Слышали мы, что многие братья Ёситомо пускали стрелы в меня. Излови их!»

Левый конюший Ёситомо отправил за каждым погоню. Тамэтомо нашли в глубине гор Оохара, но он прорвался и скрылся неведомо куда. Остальные пятеро устали и скрывались по разным удобным долинам — в глуши Сидзухара, в Курама, Кибунэ и прочих. Напали на них, схватили одного за другим и решили зарубить на горе Фунаока. Ссадили пятерых братьев с коней и усадили в ряд. Предложили им воды, но никто из них не стал пить, лишь чиновник Ведомства упорядочений и установлений Ёринака, пятый сын Тамэёси, достал бумагу, смочил в воде, обтёр губы и сказал:

— Я на своём веку многим рубил головы. А теперь, когда приговорили меня самого, даже не знаю, как и вести себя! — с этими словами он развязал шнурок своего кафтана-хитатарэ, сел, выпрямившись, и вытянул шею. Тут его и обезглавили. Остальные братья, видя это, поступили так же. Для опознания голов прибыл Нобутада из Левой привратной стражи.

В семнадцатый день тринадцать господ из Минамото и Тайра были обезглавлены. На следующий, восемнадцатый день о том сообщили во дворец. В то время длилось Пребывание во тьме покойного государя-инока, а потому вывешивать головы на дереве у темничных врат не стали, а отдали посыльным выбросить их в пруд, что с южной стороны зерновых амбаров.

И снова государь приказал Ёситомо: «У тебя есть множество малолетних братьев и сестёр. Девочек оставить, а мальчиков — уничтожить!»

Левый конюший подозвал Хадано-но Дзиро и сказал:

— Тех, кого увели матери или взяли с собой кормилицы, скрылись в горах и лесах, мы достать не сможем. Будем казнить тех, кто сейчас в столице. Помнится, было четверо мальчиков в усадьбе на пересечении Шестого проспекта и улицы Хорикава. Скажи им что-нибудь, так, чтоб не плакали в дороге, и заруби на горе Фунаока! — так распорядился Ёситомо, одолеваемый горем.

Хадано-но Дзиро взял пять десятков воинов и направился в усадьбу инока Тамэёси у Шестого проспекта и улицы Хорикава. Матери детей там не было, она отправилась в паломничество, зато были там её четверо сыновей — господин Отовака тринадцати лет, господин Камэвака одиннадцати лет, господин Цурувака девяти лет и семилетний господин Тэнно. Хадано-но Дзиро сказал им:

— Нынче снова будет бой в столице, господин Вступивший на Путь скрылся на горе Фунаока и приказал: «Приведи ко мне всех моих детей!» Так что поскорее садитесь в паланкины!

Четверо детей Тамэёси ещё не встречались с отцом после битвы. Слышали, что он принял постриг, но сами не видели, как он переменился. Узнали, что он зовёт их, обрадовались и наперебой заторопились в паланкин, споря о том, кому садиться первым. Как это было жестоко! Как горько — по пути они, перекрикивая друг друга, торопили носильщиков:

— Скорее же! Скорее!

Как печально, что направлялись они навстречу смерти, подобно овцам, идущим к месту заклания, и не подозревали об этом![316]

Добрались они до горы Фунаока и поставили паланкины в красивом месте, не доезжая до места вчерашней казни. По лицу Хадано-но Дзиро катились слёзы, а семилетний сын Тамэёси, господин Тэнно, вышел из паланкина и спросил:

— А где же господин Вступивший на Путь? — и Дзиро, утирая слёзы, усадил его к себе на колени, гладил по голове и говорил:

— Правду сказать, нынче на рассвете господина Вступившего на Путь отдали господину Левому конюшему, а он поручил казнь Масакиё, и вашего отца зарубили на перекрёстке Седьмого проспекта и проспекта Судзаку. Один лишь господин Тамэтомо из Цукуси скрылся. Господина четвёртого сына из Левой привратной стражи, господина из Ведомства упорядочений и установлений, шестого, седьмого и девятого сыновей вчера утром зарубили здесь неподалёку. Мне, Ёсимити, поручили расправиться с вами четверыми. Господин Левый конюший приказал: «Пусть они не плачут по дороге!» — потому я вам и говорил, что вас зовёт отец. Если хотите чего-нибудь напоследок, скажите!

Четверо детей, услышав такое, в голос разрыдались. Семилетний господин Тэнно гладил Хадано-но Дзиро по голове и говорил:

— Приказали, наверное, зарубить взрослых сыновей, которые могут сражаться? Не может быть, чтобы решили расправиться и с нами, детьми! — так вопрошал он. Девятилетний господин Цурувака вышел из паланкина и сказал:

— Может, ничего и не выйдет, но не послать ли гонца к господину конюшему, чтоб спросить: «Неужели убьёшь четверых, которые были б на твоей стороне? Не сравнится ведь с ними и сотня обычных воинов!»

Господин Камэвака одиннадцати лет мог лишь ничком лежать в паланкине и плакать, а тринадцатилетний господин Отовака, сдерживая слёзы и стараясь сохранить спокойствие, вышел из паланкина и промолвил:

— Кто менее в силах изменить свою участь, чем дети? Если у него хватило бессердечия казнить отца, которого он должен бы беречь всеми силами, что уж ему думать о братьях! Что бы мы ни сказали ему — толку не будет, а пока гонец будет бежать туда, пока вернётся, уж смеркается. И без того горько умирать в горной глуши, а уж ночью — и подавно. Лучше зарубите нас сейчас, пока светит солнце. О горе, какие ужасные дела творит правитель Симоцукэ Ёситомо! Наверняка это всё из-за происков Киёмори! Убил Ёситомо отца, убьёт братьев и останется в одиночестве — жаль, что прервётся род Минамото! Не проживёт ведь он и двух-трёх лет! Не плачьте, братья! На плач наш никто не придёт на помощь. Подумайте, что всем приходится когда-нибудь умирать. Умереть в семьдесят или восемьдесят лет или умереть нынче — одинаково жалко свою жизнь. А что нам проку оставаться в живых? Казнили отца, который бы позаботился о нас. Старшие братья, которые могли бы помочь, — погибли. Левый конюший, который мог нас спасти, — наш враг. Нет у нас во владении ни одного поместья, а будем бродяжничать, выпрашивая подаяние, люди скажут о нас: «Вот они, последние дети инока Тамэёси!» — и что мы сможем поделать? Скучаем мы по отцу — так давайте оборотимся к западу, в молчании успокоим свои чувства и помолимся: «Славься, Татхагата Амида, учитель в Западном краю Вечной радости, молим тебя — пусть возродимся мы четверо там же, где и отец, господин Вступивший на Путь!» — так сможем снова быть вместе с отцом!

Когда он сказал это, остальные трое братьев умерили плач, склонили головы, сложили перед собой руки и поклонились в западную сторону. Пять десятков воинов омочили слезами свои рукава. Птенец Гаруды[317], только что покинувший яйцо, уже обладает прекрасным голосом. Дети воинов же с младенчества наделены храбрым сердцем! Хадано-но Дзиро Ёсимити плакал так, что крашеная красная кожа наплечников, казалось, потеряла цвет!

Отовака говорил:

— У малышей волосы растрепались и свешиваются на лицо, им жарко. Поднимите им волосы, будет прохладнее. Отрите пот с шей и хорошенько вытрите им лица. После смерти хорошенько отмойте нас, причешите, поправьте причёску, а тогда уже, Ёсимити, покажешь нас Левому конюшему. А будем грязными — так и вчуже смотреть будет жалко!

При каждом из четверых детей был свой охранник. У господина Отоваки — Гэмпати, у господина Камэваки — Готодзи. При господине Цурувака был Ёсида-но Сиро, а при господине Тэнно — Найки Хэйда. Они подошли каждый к своему подопечному, сели перед ними и причесали их, подобрав волосы повыше, протёрли им шеи от пота. Слёзы лились из глаз, но сдерживали они рвущиеся из груди рыдания, чтоб не обеспокоить ещё больше малышей. Невыносимо горестно то было. Отовака сказал:

— Вы, наверное, собирались казнить меня первого, но подумайте, что они будут чувствовать? Их волнения станут помехой для благого перерождения, так что начните с них, пока у них не осталось горьких мыслей!

Хадано-но Дзиро понимал, что нельзя до бесконечности оттягивать казнь, и со слезами на глазах отрубил детям головы одному за другим. Отовака видел это, но не выказывал страха и не переменился в лице:

— Хорошо сделано, Ёсимити! Поступи со мной так же. Стыдно мне лишь, что могут подумать, будто я просил зарубить меня последним оттого, что боялся расстаться с жизнью. Хотел я, чтобы смолк навечно плач малышей, я остался один и сказал вам, что хочу сказать, потому и попросил оставить меня напоследок. Наша мать с утра ушла в паломничество в храм Хатимана. Постилась три дня, и сегодня мы вчетвером просили её: «Мы хотим поехать с тобой!», а она отвечала: «Повозки есть у нас, но из-за смуты слуги все до единого разбежались. Некрасиво, когда хозяева идут пешком и слуг при них почти нет — люди по дороге в храм Хатимана будут говорить, когда увидят: „Вот как легко лишиться достатка! Дети инока Тамэёси идут молиться без свиты!“ Пойдёте помолиться потом, когда всё уляжется!» Мы уснули, и она тайком пошла одна, никого не взяла с собой. Сейчас она, наверное, уже идёт домой. Жаль её, как узнает, что мы погибли, будет ведь спрашивать у тех, кто остался дома: «Что говорил Отовака? А что сказал Камэвака? Цурувака, Тэнно ничего не сказали напоследок?» Мы бы и передали ей что-нибудь, если б знали, что умрём, но нам сказали, что нас зовёт Вступивший на Путь, и мы, толкаясь, поспешили в паланкины. Передайте ей хотя бы это! — с этими словами Отовака отрезал по пряди волос с голов троих младших братьев, отрезал и локон своих волос, завернул в четыре свёртка, выдавил крови из пальца и надписал кровью имена.

— Как казните меня, передайте это матери! — сказал он и отдал свёртки Хадано-но Дзиро. После того он передвинул лежавшие ничком обезглавленные тела семилетнего и девятилетнего братьев, чинно сел между ними, поклонился трижды в западную сторону, красивым громким голосом возгласил имя Будды двадцать или тридцать раз и вытянул шею, чтобы его зарубили. Четверо охранников прижали к себе обезглавленные тела и в один голос громко зарыдали, но откликалось лишь горное эхо. Приставленный к семилетнему Тэнно Найки Хэйда развязал тесёмки одежды, положил труп Тэнно за пазуху и прижал его к своему телу:

— Семь лет не отходил я от тебя ни на шаг! Кого же теперь усажу я к себе на колени? Кто будет обнимать меня за шею? «Когда у меня будет поместье, поставлю тебя управляющим!» — говорил ты, но никогда уж больше я этого не услышу! Кто же будет сопровождать тебя в пути по горам, ведущем к смерти! Когда вернусь — кого мне теперь утешать? Не смогу я служить никому больше! — и с этими словами разрезал себе живот и повалился ничком. Остальные трое охранников, увидев это, тоже покончили с собой. А ещё расстались с жизнью двое младших воинов, служившие у господина Отовака и господина Тэнно, всего же шестеро покончили с собой. Хадано-но Дзиро выполнил последнюю волю господина Отовака, отмыл кровь с голов, подстриг, красиво подвязал им волосы и все четыре головы представил Левому конюшему и рассказал обо всём. О головах распорядились: «Эти головы тоже не нужны, выбросьте их!» Поскольку дети скучали и печалились по отцу, головы отправили на могилу Тамэёси и там похоронили вместе с ним.

Снова Хадано-но Дзиро поехал в усадьбу у Шестого проспекта и Хорикава. Мать детей Тамэёси ещё туда не возвращалась, тогда он поскакал в Явата и встретил её на берегу реки у Акаэ. Он соскочил с коня, ухватился за оглоблю её повозки и поведал о том, что говорили перед смертью дети. Когда он рассказал, как всё было и как они приняли смерть, ей казалось, что всё это сон, и не могла поверить, что это было на самом деле. Когда он подал ей четыре свёртка, в которые были завёрнуты волосы детей, от застилавших взор слёз не могла она видеть написанное, и не узнавала, в котором из свёртков чьи волосы. Она суетилась, не зная, что делать, прижимала волосы к лицу, к груди, потом повалилась из повозки наземь, лежала навзничь, глядя на небо, распластавшись на земле. Кричала бы — да голос не шёл из груди, плакала бы — да не было слёз, и она задыхалась от нахлынувших чувств.

Какое-то время спустя дыхание к ней вернулось, и она произнесла:

— Что это — сон иль явь? Что же мне делать? Что делать? — вопрошала она. — Для кого я ходила молиться в Явата? Для господина Вступившего на Путь, для детей? То-то, верно, смеялись демоны! Почему я шла не на гору Фунаока, а в Явата? «Мы пойдём с тобой!» — просили они. Как горько, что я оставила их, подумав, что слуг мало, всего один или двое. Пусть мало слуг, и не смогли бы они защитить детей, но я бы присмотрела за ними до самого конца. На Шестой проспект не пойду, нет там детей, которые бы обрадовались, что я вернулась. И обижаться, что я ушла без них, уже некому. Пойду-ка на гору Фунаока, пусть не увижу больше их лица, хотя бы взгляну на тела! — и она пошла в столицу на восток от реки Кацура.

На восточном берегу реки у Пятого проспекта приказала она остановить повозку.

— Подумала я и решила не ехать на гору. Тела без голов уже, наверное, растащили звери. Горько мне будет ходить, собирать то, что от них осталось, косточку — в тех кустах, другую — в этой низинке, да гадать: «Вот это была ножка Отоваки, а это — ручка Камэваки. А эти кости — Цуруваки и Тэнно». Поехала бы в Саганохорин, в Ниннадзи или Оохара, приняла бы постриг, да станут выспрашивать: «Чья ты жена? И кто твой отец? Отвечай без утайки!» — придётся сказать, и стыдно мне будет, когда пойдут разговоры, как выглядела жена инока Тамэёси, да какой длины у неё были волосы, да сколько ей лет… Приняла бы постриг от кого-нибудь из тех монахов, кто меня знает, но стыдно, что обо мне подумают люди, пока я ещё в миру! — сказав так, попросила она меч, сама отрезала себе волосы, разделила их на несколько частей и вознесла моления богам и буддам, посвятив каждую часть мужу и детям во спасение, завернула в волосы камень и бросила в воды реки Кацура. Плача и стеная, снова говорила она:

— Сказано в сутрах, что человек за один день и одну ночь передумывает восемьсот миллионов четыре тысячи мыслей[318]. О чём бы человек ни думал, вот как их много! Я и подавно, пока жива, не в силах не думать о том, что случилось. Живут ведь люди и до семидесяти, и до восьмидесяти лет! А господину Вступившему на Путь было шестьдесят три года, он мог бы ещё пожить, если б его не убили. И дети, если посчитать, сколько им было лет, и до каких лет они могли бы дожить, так жаль становится их, зарубленных, и такая обида охватывает на тех, кто их зарубил! А увижу тех, кто преуспел в этом мире, думаю о детях — ведь и они могли быть жить счастливо! Охватывают меня грешные мысли, и сколько ни читай сутры, как ни возноси имя будды, заслуг мне не обрести. Лучше сейчас покончить с собой!

Те, кто с ней были — три кормилицы, две-три прислужницы, пятеро воинов, двенадцать носильщиков, семь или восемь слуг, все в один голос уговаривали:

— Поистине велико ваше горе! В старину и ныне такое бывает. У кого-то умирают родители, у кого-то дети, кого-то смерть разлучает с мужем или женой — такое случается с каждым. Но нынче не бывает таких, кто решает принять смерть и кончает с собой из-за этого. В нынешнем сражении потерявшая мужа вдова господина Левого министра изволила принять постриг, но не убила себя. Были и другие, кто разлучились с живущими или же навсегда потеряли близких. Госпожа супруга младшего конюшего Тайра-но Тадамасы потеряла мужа и четверых сыновей, стала монахиней, но не покончила с собой. У госпожи супруги Вступившего на Путь Иэхиро из Левой привратной стражи погибли муж и трое детей, и она тоже не убила себя. Все они приняли постриг! — так говорили они, но она отвечала:

— Не думайте, что я передумаю только потому, что другие не погибли. У разных людей разные чувства! — с этими словами она развязала тесёмки своих одежд, подобрала камень и положила себе за пазуху. Поворотилась на запад и произнесла:

— Славься, Татхагата Амида, учитель в Западном краю Вечной радости! Молю тебя — пусть со Вступившим на Путь и четверыми детьми вместе возродимся в одном цветке лотоса! — так помолилась она и хотела уж броситься в реку, но бывшие с ней слуги и служанки собрались на речном берегу, преградили ей путь и не дали упасть.

— Жалко нам вас! Пусть вы желаете смерти, погибнуть мы вам не дадим! Вернёмся на Шестой проспект, спросим, не говорили ли дети чего напоследок. Там ещё, наверное, разбросаны их игрушки! И нужно ещё провести заупокойные службы! — говорили они. Она направилась к повозке:

— Ладно, так уж и быть! — сказала она, слуги обрадовались, отошли от реки и тоже разошлись по повозкам. Тут она разбежалась, и уж никто не мог помешать ей, погрузилась она в воды реки. Кормилицы бросились за ней, вцепились в её рукава и не отпускали её, да и сами с ней вместе скрылись в воде. А из бывших там слуг никто не умел хорошо плавать, река в это время была полноводной, а то место — глубоким. Нашлось всего один-двое таких, кто умел плавать; сколько раз ныряли они, чтоб достать утонувших, да у госпожи был камень за пазухой, и ещё две кормилицы вцепились в неё. Нырявшие сами чуть не погибли, а достать тех со дна не могли. Какое-то время спустя их всё же нашли, но было уже не помочь. Две или три стражи[319] прошло, прежде чем их достали со дна, и спасти не смогли. Оттащили тела от берега, отправили к месту погребения и разошлись.

Ещё на рассвете, когда направлялась молиться, и думать она не могла, что так всё обернётся, и сколько ни плачь, сколько ни кричи, ничему не поможешь. Немного таких женщин было и в старину, и в наши дни.

Наступил двадцать первый день седьмой луны. Чтобы удостовериться в смерти Свирепого Левого министра, послали троих дворцовых стражников и посланника Государственного совета. Посланником был младший историограф Левой части Государственного совета Накавара-но Корэтоси. Из дворцовых стражников послали Моромицу, Ёсимори и Сукэтоси. Отправились они на кладбище Равнина Праджни — Ханняно в деревне Каваками, что в уезде Соноками в земле Ямато. В одном тё[320] к востоку от дороги, восточнее могил преподобного Гэнъэна и «овладевшего знанием» Дзиссэя была новая могила. Её раскопали, там было немного костей и череп. На костях ещё оставалось немного плоти, но чьё это тело, узнать было нельзя. Закапывать останки не стали, стражники выбросили их и вернулись.

У Свирепого Левого министра Ёринаги было трое сыновей. Старший, военачальник Правой государевой охраны Канэнага, и второй сын, средний советник, служивший в государевой охране Моронага, были одних лет, им исполнилось по девятнадцать. Третий сын, средний военачальник Левой охраны государя Таканага, был шестнадцати лет от роду. В двадцать первый день седьмой луны собрались они, обуреваемые одними мыслями, направились к господину Фукэ и с плачем говорили ему:

— Вот что случилось с этим миром! Министр погиб — на кого нам теперь уповать? Не слышно, чтоб в этот раз хоть немного смягчали кару за преступления. Вина министра была особенно велика, и слышали мы, что всех детей его приговорят к смерти. Ещё слышали, что вчера государевы посланцы ездили на могилу министра, отрыли тело для опознания. Если с нашим отцом обошлись так — разве сможем теперь без стыда появляться на людях? Лучше уж оставим службу, удалимся от мира, а если сохранят нам наши жизни, подобные росе, вступим на Путь Истины и будем молиться за упокой души погибшего министра!

Господин Фукэ молвил:

— Действительно, неизвестно, что о вас решат назавтра, но раз до сих пор с вами ничего не случилось, посмотрим — может, в вас найду утешение? А если поступите так, как сейчас говорите — разве облегчите тем моё горе? Что бы там ни было, может, нынче попробуете разок появиться на службу во дворец и продолжить дела отца? Глубока была мудрость вашего отца в делах этого мира — оставите ли его без наследников? Пусть даже сошлют вас в дальние земли, — кто может знать, как обернётся ваша судьба? Ханьский владыка Сяосюань был заточён в тюрьму, а потом покинул узилище и взошёл на престол[321]. И в нашей стране Правый министр Тоёнари был отправлен управлять Дадзайфу, но потом ему разрешили вернуться в столицу и он снова принял титул министра[322]. Ведь и такое случалось! Если не отвернётся от вас великий бог Касуга, не стоит терять надежду![323] — так изволил он молвить и тут же залился слезами. Огорчить его было бы великим грехом, так что они не приняли постриг.

А тем временем прибыл с приказом из дворца в Ниннадзи курандо усёбэн Саданага и передал: «Завтра, в двадцать третий день, надлежит Нового государя-инока перевести в землю Сануки». Новый государь-инок слышал уже, что его вышлют из столицы, но опечалился ещё больше от известия, что прибыл государев посланец с указом о ссылке.

Первого принца ночью передали под опеку настоятеля храма Сокровищницы Лотоса — Кэдзоин. Тот поначалу отказывался, но от государя прибыл посланец с приказом, волей-неволей пришлось подчиниться, и он свершил над принцем обряд пострижения[324]. Принцу тогда было семнадцать лет. Люди, которые служили ему долгие годы, сокрушались и плакали: «Так надеялись мы, что он станет наследным принцем и когда-нибудь унаследует титул государя!» Этого принца когда-то опекал глава Судебного ведомства Тадамори, и Киёмори, сын Тадамори, в детстве часто встречался с ним, и как же ему, наверное, было жаль принца!

На следующий, двадцать третий день поутру, ещё до рассвета, государь-инок изволил покинуть Ниннадзи. Ясунари, правитель земли Мино, усадил его в свою повозку, а воины Сигэнари охраняли его. С государем были три женщины. Когда усадили государя в повозку, стали они в голос стенать:

— В прежние времена государев выезд сопровождали вельможи и придворные, государева охрана следовала за ним! А сейчас при государевой повозке одни лишь незнакомцы — уж не сон ли это!

Когда проезжали северные ворота дворца Тоба, государь призвал Сигэнари, и тот подъехал поближе к повозке.

— Заехать бы к могиле покойного государя-инока Тоба, попрощаться с ним! — просил государь, но тот отвечал:

— Меня могут наказать за это, ведь мы не успеем покинуть столицу в срок, установленный государевым указом! — и не позволял. Потом сказал:

— Что ж, видно, ничего не поделаешь… — выпрягли быков из государевой повозки и подвели её к могиле государя-инока Тоба в Анракудзюин. Хотел что-то сказать государь, но лишь захлёбывался рыданиями, это было слышно и тем, кто находился снаружи. Сигэнари сказал:

— Не могли мне поручить что-нибудь другое! Против своей воли я поехал с государем-иноком, и теперь приходится видеть и слышать такое! — прижал рукав к лицу и заплакал.

Был там один, которого звали младший военачальник привратной стражи Садамунэ. Ему было велено: «Сопровождать государя-инока в Сануки, сдать, получить расписку о передаче и немедленно вернуться!»[325]

Был один разноцветный по имени Хёэ Ёсинага. Он предлагал:

— Давайте я сопровожу его до той земли! — а правитель земли Сануки спросил его:

— Сколько людей возьмёшь?

— Три сотни! — отвечал тот.

— Не пойдёт! — решил правитель Сануки, и государя ему поручать не стали[326].

Начальник Ведомства Церемоний из земли Садо Сигэнари, хоть и было ему указано сопроводить государя-инока до той земли, решительно отказался и сопроводил лишь до дворца Тоба. Доехал он с ним до местности Кусацу в Тоба, и государь-инок, не зная ещё, что Мицухиро зарубили ещё в одиннадцатый день, изволил сказать Сигэнари:

— Передай иноку Мицухиро: «Приезжай!» А твою недавнюю жалость ко мне я запомню. Такое я забыть не смогу! — так изволил сказать.

Правитель земли Сануки, Суэюки асон, сопровождаемый двумя-тремя воинами, принял государя-инока под охрану. Для государя на палубе корабля устроили хижину, которую снаружи заперли на засов. Придворные дамы зарыдали в голос, как и тогда, когда государя усаживали в повозку, чтобы увезти его из Ниннадзи. Не нашлось таких, кто не проливал бы слёз, увидев это, плакали даже смелые воины и женщины, не ведавшие достатка.

Государь Го-Сиракава изволил распорядиться о Новом государе-иноке так: «Жилище ему должен построить правитель земли Сануки. Место для жилища отвести не на материковой части той земли, а на острове Наосима, откуда до земли Сануки плыть два часа[327]. Жителей там мало, и полей нет. Место для жилища окружить оградой на расстоянии одного тё. Внутри ограды жилище поставить на высоком месте. Устроить одни ворота, которые запираются на засов снаружи. С внешней стороны ворот поставить воинов, и пусть стерегут его хорошенько. Никого не впускать и не выпускать, кроме тех, кто носят ему еду. Если он захочет о чём-то говорить, пусть его выслушает доверенное лицо правителя той земли».

Новый государь-инок с тех пор, как услышал о предстоящей ему ссылке, пребывал в глубокой печали, перестал вкушать пищу, и непохоже было, что он долго проживёт после этого. Проплывали они мимо островов и заливов, прекрасные виды которых могли бы развлечь государя, но дверь не отпирали, свет солнца и луны не проникал к нему, лишь ветра вой и шум бушующих волн достигали его слуха, как будто из иного мира. Проплывали мимо земли Сума и бухты Акаси — а государь думал: «Последствия каких же деяний в прошлых рожденьях избывал ссыльный средний советник Юкихира?»[328] Миновали Авадзи — место, где не вынес ссылки и почил отстранённый от престола государь Оои[329], и сколь печально было Новому государю-иноку знать, что ему суждено то же, что и тому государю!

Лишь по количеству дней, что сменяли друг друга, мог государь узнавать, что столица уже далеко. Беспокоился он о принце, думал, что стало с теми дамами, которых он смутно видел сквозь дым от пожара дворца Сиракава в день битвы, — они разбегались, кто в сторону горной дороги, ведущей в Сига, а кто в сторону храма Миидэра, но тщетно было гадать. Не встретит он больше тех людей, что годами служили ему, и лишь то, что он жив, говорило, что он всё ещё в этом мире.

Как только Новый государь-инок в двадцать третий день седьмой луны изволил покинуть Ниннадзи, произошли удивительные события. Разнёсся слух, будто бы будет битва между Минамото-но Ёситомо и Тайра-но Киёмори асон. Воины Минамото и Тайра съезжались с востока и с запада. Высокородные и простолюдины уже свезли пожитки назад в столицу и наслаждались покоем, когда мирная жизнь снова, похоже, подошла к концу, и вновь они увезли свой скарб, казалось — столицу опустошил огонь. Тучи пепла вставали над проспектами, подобные дыму пожарищ.

Прослышал о том и нынешний государь. Спешно съехались к нему вельможи и придворные, не знавшие, куда податься и где скрыться. Синдзэй почтительно выслушал государя и передал его слова прочим: «Если кому что-либо известно, доложите государю, дабы он вынес высочайшее решение — государева слуха достигли вести о том, что на улицах полно воинов, и всё это будто бы из-за того, что Ёситомо и Киёмори замышляют сражение. Бесчинства следует немедленно прекратить! Говорите, в чём же дело?» И Ёситомо, и Киёмори разом отвечали: «Это всего лишь пустые слухи!» Уж не проделки ли тэнгу то были? Это происшествие изрядно напугало людей.

Вечером того же дня канцелярский чиновник Томоканэ досматривал пепелище дворца на пересечении Третьего проспекта и проспекта Карасумару и дворец на перекрёстке проспекта Наканомикадо и улицы Хигаси-но тоин. На Третьем проспекте на пепелище обнаружили тележку для книг, а в ней — тщательно завёрнутую опечатанную шкатулку. Отнесли её во дворец. Государь открыл её, и в ней оказались записи снов Нового государя-инока. Когда он видел необычные сны, то записывал и складывал в шкатулку. Сны те пророчили ему возвращение на престол. Из-за множества таких снов и возникли у него замыслы снова принять титул государя. Хоть и были такие случаи в прошлом — так, государыня Саймэй и государыня Сётоку[330] правили дважды, но государи Судзаку и Сиракава осуществить свои замыслы не смогли. Государь-инок Судзаку по настоянию государыни-матери уступил титул государю годов Тэнряку, Небесного Календаря[331], но после сожалел об этом, хотел снова стать государем и возносил о том моления. Отправлял он посыльных даже в храмы Исэ, но желание его так и не исполнилось. Государь-инок Сиракава тоже надеялся вернуться на престол, а потому даже после пострижения долго не принимал монашеское имя. Бывало, что даже после ухода от мира становились государями — в старину государь, правивший из дворца Киёмихара, страшась принца Оотомо, удалился в горы Ёсино, но захватил власть над миром и обрёл титул государя[332]. Верно, и государь-инок Сиракава вспоминал о том. А нынешний Новый государь-инок принял близко к сердцу те сны, что возвещали его воцарение, — говорили люди.

Второй сын Свирепого Левого министра, средний советник и второй военачальник государевой охраны Моронага написал своему деду, господину Фукэ, такое письмо:

«С тех пор как я, проливая слёзы разлуки, с Вами расстался, не перестаю беспокоиться о Вас. Высказать всю мою благодарность к Вам невозможно, всё равно, как надеть на голову горшок и говорить через стену. Восемь десятков лет исполнилось Вам, и живёте Вы в девятивратной столице. Я, Моронага, отправляюсь в дальний путь, захватив с собой одну лишь лютню-бива. Когда же смогу увидеться с Вами? Не знаю, встречу ли снова Вас, кроме как во сне. Думаю об этом — и не могу сдержать слёз. Пусть сменится листва на дереве чунь[333] — не успокоится в сердце тоска от невозможности встретиться с Вами. Руки дрожат, сердце моё в смятении, не могу выразить, что у меня в душе. Когда-то Вы учили меня искусству петь под музыку и писать сочинения — всё это лишь для того, чтоб служить государю! А вышло так, что я пережил эти бедствия и ещё буду долго страдать. Знаю, что это — воздаяние за грехи в прошлых жизнях, но не могу сдержать слёз от грусти. Как всё это печально! Не могу даже выразить всю мою грусть в этом письме! Уж снизойдите к моим чувствам и не будьте чересчур строги. Даже если мне суждено стать дымом погребального костра и исчезнуть в облаках — всё равно, подайте весть, что Вы в безопасности! Письмо получилось такое нелепое, что неловко и посылать Вам. Как прочтёте, порвите его, ни за что не показывайте кому-нибудь ещё.

Во второй день восьмой луны четверых сыновей Свирепого Левого министра повезли в местность Инаядзума, что в земле Ямасиро, а оттуда каждого увезли к месту его ссылки. Пусть смягчили им наказание на одну ступень и смертную казнь заменили дальней ссылкой, но уезжали они в земли дальние, неведомые. Старший военачальник Правой государевой охраны Канэнага отправился в землю Идзумо, средний советник Моронага — в землю Тоса, среднего военачальника Левой государевой охраны Таканага сослали в землю Идзу, а инока Хантё — в землю Ава. Назначенные в сопровождающие к ссыльным стражники Корэсигэ и Сукэёси прибыли в землю Ямасиро. Четверо ссыльных были облачены в траурные одежды. Слуги подвели им лошадей — наверное, отобрали у местных жителей, те лошади были под убогими сёдлами на потёртых спинах. Ссыльные сели на лошадей.

Средний советник Моронага, направлявшийся в землю Тоса, подумал, что сегодня в последний раз видит знакомые места. Окинул взглядом всё вокруг и сказал:

— Свидимся ли ещё в этой жизни?

Братьев его душили слёзы, и ответить они не могли.

Прочие же их братья и мятежники были сосланы кто куда. Вступивший на Путь бывший управляющий Левой стороной столицы Норинага отправлен в землю Хитати. Средний военачальник государевой охраны из Оми Наримаса сослан в землю Этиго. Вступивший на Путь младший советник Наритака препровождён в землю Ава. Наместник правителя Кодзукэ Вступивший на Путь Тосимити отправился в землю Кадзуса. Управляющий покоями государыни Вступивший на Путь Норитика — в Симоцукэ, военачальник Правой привратной стражи Масахиро (сын Иэхиро) сослан в землю Муцу.

О горе! Не бывает ничего хуже в этом мире, чем стремление возвыситься и добиться чинов! Киёмори отрубил голову своему дяде, Тадамасе. Ёситомо отрубил голову отцу, Тамэёси. Сколь горестные происшествия! Тамэёси сражался с государевым войском и знал, что ему грозит, но пришёл к своему старшему сыну, Ёситомо. Ёситомо долго надеялся, что сможет спасти его, но не получил на то государева соизволения, поручил отца своим людям, и те его зарубили. «Что же он не вымолил жизнь отца в обмен за награды, которые ему причитались?!» — говорили люди.

А ещё говорили люди, склоняясь перед государевой волей: «Тамэёси был внуком Ёриёси и сыном Ёсииэ[334]. Прямой их наследник и глава воинского рода, его ранее назначали военачальником государева войска — сложно было помиловать такого отступника. Но всё же, не лучше ли было пощадить его, когда он, шестидесятилетний старик, принял постриг и со сложенными в мольбе руками сдался сам? Что же теперь будет? Когда говорят: „Праведный государь обретает высшую защиту от заморских врагов!“[335] — не о таких ли случаях это сказано?»

И ещё говорили: «Сколь страшны грехи прошлых жизней и ужасно воздаяние за них, если сыну пришлось отрубить голову отцу, а отец оказался убит собственным сыном! Будда Амида, будда Амида!»

Во дворце Тоба вассалы покойного государя-инока говорили: «Как говорят, несчастье грозило дворцу государя, но всё обошлось. Столица тоже не пострадала. Не иначе как светлые боги помогли! Даже в эпоху Конца Закона надёжно они защищают страну! Новый государь-инок сослан. Четырнадцать прочих мятежников тоже высланы по разным землям. Из столицы, где почитают добродетели, отправили их в глушь, где не ведают приличий. Жёны разлучены с мужьями, дети в разлуке с отцами, родные не могут следовать за родичами, господа разделены со слугами. Есть причины горевать уезжающим и стенать тем, кто остаются. А особенно жаль господина Фукэ, Вступившего на Путь из Удзи. Левый министр, на которого он возлагал такие надежды, скончался раньше отца. Дети Левого министра, которые могли бы умерить скорбь в сердце господина Фукэ, отправлены в ссылку. Долго прожил он, но мало ему в том радости!»

Люди говорили: «Как жаль Нового государя-инока, которого отправили в ссылку! Никто из вельмож и сановников не следовал впереди и позади его повозки, и как грустно было видеть тот корабль, на который его посадили! Если говорить о таких случаях в дальних странах, то Чанъи-ван Хэ отправили на родину[336], а Сюань-цзуна изгнали в Шу[337]. А если сказать о подобных делах в нашей стране, то государя Анко убил приёмный сын[338], а государя Сусюна умертвил неверный вассал[339]. Воистину, даже государю Десяти добродетелей, правителю Десяти тысяч колесниц не дано избежать воздаяния за грехи, совершённые в прошлых жизнях!»

Нынешний государь отправил Вступившего на Путь младшего советника Синдзэя к господину канцлеру с приказом: «Господина Фукэ отправить в ссылку!»[340]

Господин канцлер отвечал:

— Да как же я буду управлять страной, если сошлю отца!

Вступивший на Путь младший советник со слезами на глазах предстал перед государем и рассказал об этом. Поделать тут было нечего. Господин Фукэ просил: «Позвольте вернуться в моё поместье Фукэ!», но совет придворных не дал разрешения. Чтоб не смущал он монахов Южной столицы, решено было поместить его в храм Полного Знания — Тисокуин[341]. За ним послали людей, но он сказался больным, и потому перевезти его не могли. Он послал клятвенное письмо[342], в котором говорилось: «Если замыслю против государева дома, пусть в этой жизни постигнет меня кара небесных и земных божеств, а в будущих жизнях пусть не сподоблюсь я милости будд трёх миров!»

Казалось, чего уж больше, не забудет ведь он такой клятвы. Да и господин канцлер был его родным сыном. «Оставили бы его как есть!» — говорили люди. Но всё равно потом его перевели в Тисокуин.

Во дворец доставили извещение о том, что в десятый день восьмой луны Нового государя-инока приняли под стражу в земле Сануки. В извещении говорилось: «Место для государя ещё не готово, поместили его в усадьбе Мацуяма наместника этой земли, в местности Такато».

Хатиро Тамэтомо из Цукуси скрывался в небольшом горном храме в земле Ооми. Нужно ему было ехать в Цукуси, но опасался он повстречать в пути одного воина Тайра. Этот воин, младший военачальник Левой привратной охраны Иэсада, обмерял поля в земле Хиго[343] и должен был возвращаться в столицу.

Тамэтомо заболел и слёг. Один из его воинов переоделся монахом и собирал подаяние, с того они и жили. Тамэтомо ходил на горячий источник неподалёку и лечился омовениями. Один из Минамото, младший военачальник государевой охраны Сигэсада с острова Садо, обретался тогда в своей усадьбе в местности Ясима, и один из слуг доложил ему:

— С недавних пор на горячем источнике тут недалеко замечал крепкого мужчину, которого до того не встречал. Рана на лбу, молодой и сильный, и часто ходит туда на омовения!

— Аварэ![344] Уж не Хатиро ли то из Цукуси! — воскликнул Сигэсада и отрядил посмотреть двоих-троих «разноцветных», которые могли опознать Тамэтомо. Они доложили, что это он и есть. Дождавшись, когда Тамэтомо искупался и собрался одеваться, тридцать воинов навалились на него и схватили. Сокрушался он, что застали его раздетым.

Отправили Тамэтомо в столицу. В награду Сигэсада был назначен младшим военачальником Правой привратной охраны.

В двадцать шестой день восьмой луны доставили его в воинские покои с северной стороны дворца. На нём были хакама, какие носят с накидкой-суйкан, и красная накидка-катабира. У него была рана на лбу. Говорили, что это его ранил Масакиё в день битвы.

Судья из Суо Суэдзанэ, которому поручили охрану Тамэтомо, допросил его. Тамэтомо ни в чём не сознавался. И хотел бы Суэдзанэ отрубить ему голову, но дозволения на то не было, а следовало его сослать. Только если отправить в ссылку Тамэтомо с его невообразимой силой, снова он станет врагом государя, а потому государь приказал: «Вывихнуть ему плечи!»

Суэдзанэ не смог справиться, тогда вызвали Ёситомо, и он вывернул Тамэтомо обе руки в плечах. Не мог он теперь даже поднять веер руками, которые были выломаны из плечей, не то чтоб удержать узду. Верхом он ехать не мог, и потому для него соорудили клетку, посадили в неё, да так и перевозили от одной почтовой станции до другой.

Как-то Тамэтомо сказал:

— Думаете посмеяться надо мной — посадили меня в клетку, выдернули руки из плечей, так я ни на что уж и не способен? Глядите-ка! — с этими словами он распрямился и ногами проломил крепко сплетенную клетку.

— Куда бы я ни ушёл — везде государева земля! Везите уж!

Привезли его в Идзу, там ему приказали сесть на камень, на который усаживали ссыльных. Он сказал:

— Сяду я — и что будет? А если не сяду? — так и не сел на тот камень. Перевезли его на остров Оосима, и там он только и знал, что буянил.

Новый государь, которого отправили в землю Сануки, не привык жить в глуши, и мог лишь гадать о том, что делается в мире. Некого было и порасспросить — никто не приходил к нему. Лишь те немногие женщины, что служили ему, лежали ничком и рыдали. Наступила осень, ночи стали длиннее, и ещё печальнее стало ему. Завывал в соснах ветер, стрекот кузнечиков в травах становился всё тише. А когда временами государь вспоминал родную столицу — закрывал он лицо рукавом, и промокший рукав обвисал от тяжести слёз. Думал тогда государь: «Я, потомок Озаряющей Небо великой богини, принял титул Сына Неба, потом стал называться почётным званием Прежнего государя и жил во дворце, подобающем этому званию. Пока жив был прежний государь-инок, решать десять тысяч государственных дел я не мог, но зато наслаждался дворцовой жизнью. Весну проводил я в любовании цветами, а осенью только и делал, что пировал под луной. Вот так, наслаждаясь цветами в Цзиньгу и любуясь луной с Южной башни[345], я провёл тридцать восемь лет. Вспоминаю прошедшие годы — они как сон, что приснился вчера. За какие грехи в прошлых жизнях сослали меня в эту глушь, на остров? И за что мне приходится жить вот так? Не вырастут рога у лошади, и у ворона на голове не появятся белые перья[346] — так же и мне не вернуться домой! От тоски по столице стану, наверное, духом. В старину, во времена государя Сага, когда прежний государь Хэйдзэй послушал придворную даму и поднял смуту[347] — ведь не сослали его, лишь пришлось ему принять постриг! Вины на мне нет никакой — слышал я, что собрали войска и собирались напасть на меня, я же лишь защищался. А сколь дурно повёл себя нынешний государь, что забыл мою прежнюю милость и так тяжело наказал!» — с этими мыслями государь за три года собственной рукою переписал пять сутр Махаяны[348] и послал принцу-иноку Какусё в Омуро, приложив такое послание: «Ради обретения просветления в будущей жизни я переписал тушью пять сутр Великой колесницы, но не хочу оставлять их в далёких землях, где не слышны звуки раковин-хорагай[349] и храмовых колоколов. Если будет позволено, отошлите их в Явата, или в Тоба, или в храм Хасэдэра — куда-нибудь ближе к столице!»

К посланию он приписал стих:

Принц-инок рассказал о том господину канцлеру. Господин канцлер тут же передал просьбу нынешнему государю, но тот всё ещё гневался на Нового государя-инока, к тому же и Синдзэй поддержал государя, так ничего и не вышло.

Новый государь-инок, услышав об этом, подумал: «Что за низость! Не только в нашей стране, и в Индии, и в Китае, в Силла и Пэкче дядья и племянники, старшие и младшие братья воюют за титул государя, оспаривают власть над страной друг у друга. В соответствии с кармой прошлых рождений бывает, что побеждёнными оказываются дядья или старшие братья. Потом они раскаиваются, склоняются и складывают руки в мольбе, и их прощают. Ныне же он не позволил мне даже отправить в храм сутры, переписанные в надежде на просветление в будущей жизни, и стал врагом для моих будущих перерождений. Клянусь же отбросить добрые плоды пяти сутр Великой колесницы на Три неблагих перерождения[351] и стану великим демоном страны Японии!» — так поклялся он, надкусил себе язык и записал эту клятву собственной кровью на сутре.

После этого перестал он стричься и обрезать ногти, ещё при жизни стал подобен демону-тэнгу, а минуло два года[352] — Правой привратной стражи Нобуёри и сговорившийся с ним Левый конюший Ёситомо напали на дворец на Третьем проспекте, подожгли его, убили Вступившего на Путь младшего советника Синдзэя, захватили государя Нидзё и государя-инока Го-Сиракава, заперлись во дворце и провели церемонию назначения на должности при дворе и в провинциях. Вступивший на Путь младший советник Синдзэй даже бежал в горы и скрылся в могиле, но могилу раскопали, отрезали ему голову, пронесли по проспектам и повесили на дерево у темничных ворот — думается, это было воздаяние за то, что в смуту Хогэн по его распоряжению многим отрубили головы и по его приказу раскопали могилу Левого министра из Удзи. Князь Нобуёри проиграл битву, и его зарубили на берегу реки у Шестого проспекта. Ёситомо со своими воинами после поражения бежал из столицы и принял смерть в Нома, что в земле Овари, от руки Осада-но Сиро Тадамунэ — в точности как и говорил Отовака в смуту Хогэн![354]

Ранее служивший в столице чиновник Управления музыки правитель земли Авадзи Корэнари стал монахом, принял имя Рэннё и поехал в землю Сануки в надежде увидеться с Новым государем-иноком. Дом государя обветшал, и его содержали в земельной управе.

— Я бывший чиновник Управления музыки Корэнари, служил в столице, сейчас принял постриг и зовусь Рэннё. Нельзя ли передать послание государю? — с такими словами передал стихи:

Рэннё приложил то послание к лицу и в слезах вернулся в столицу. А через восемь лет, в двадцать шестой день восьмой луны первого года Долгого Процветания — Текан[356] Новый государь-инок упокоился в земельной управе Сануки в возрасте сорока пяти лет. Собрали дров и устроили погребение на горе Сироминэ в той же земле. Как печально — лишь дым погребального костра потянулся в сторону столицы.

Рэннё видел сон, будто бы государь-инок Сануки восседает в паланкине, подобающем государю, впереди него едут Тамэёси и пятеро его сыновей, а за паланкином следуют Тайра-но Тадамаса с четырьмя сыновьями, а также Иэхиро и его три сына. Пытаются они въехать в усадьбу государя-инока Го-Сиракава, но их изгоняют оттуда.

Тамэёси подъехал к паланкину, спешился и доложил:

— Пока усадьбу государя-инока охраняют светлые цари Фудо и Дайитоку[357], нам её не взять!

Тогда государь Сануки изволил сказать: «Что ж, несите паланкин к Киёмори!», — они поехали в усадьбу Киёмори и паланкин государя тоже туда внесли.

После этого Киёмори возвысился более, чем мог надеяться при своём происхождении, стал Главным министром. И он сам, и сыновья и вассалы его были обласканы государевой милостью более прочих. В гордыне своей они сослали и убили опору государя — Нового старшего советника князя Наритику с сыновьями, отрубили головы монаху Сайко и его сыновьям, сослали канцлера в землю Бидзэн, а в довершение всего заперли государя-инока Го-Сиракава в усадьбе Тоба[358], — шла молва, что всё это случилось из-за проклятия государя-инока Сануки. И после того, в тех местах, где видели государя-инока Сануки, там кто-то умирал или бывал убит.

Инок Сайгё, когда ходил в землю Сануки, пришёл к управе и сложил:

Поднявшись на гору Сироминэ, у могилы государя-инока он со слезами на глазах сложил:

Говорили, что с тех пор гневный дух государя утих.

После смуты годов Хогэн Тамэтомо выдернули обе руки из плеч и сослали на остров Оосима в Идзу, но вывихи сами собой вправились, и пусть, когда он натягивал лук, не мог он делать это с прежней силой, но чувствовал он себя уже намно го лучше, а руки после того у него удлинились на две ладони, и говорили: «Потому, хоть лук теперь у него слабее, зато стрелы стали длиннее и пробивают цель даже лучше, чем раньше!» Он говорил:

— Аварэ, как трудно снести такое положение! Воевал бы с государевыми врагами — стал бы полководцем по велению государя, получал бы земли и поместья, а вместо того сам на вечные времена стал государевым врагом и пребываю в ссылке! Какая досада! Сделаю же ныне эти острова своей вотчиной! — и захватил острова Оосима, Миякэ, Кодзу, Хатидзё, Мицукэ, Окино, Нии, Микура. А были те острова владениями Мия-но Тосай Мотимицу. Тамэтомо захватил всё, не оставил владельцу ни одного поместья. А управлял от Мотимицу островами Сима-но Сабуро тайфу. Мотимицу разгневался на него, и тот, устрашившись, отправил годовую дань ему в Идзу. Тамэтомо, бывший его зятем, услышав о том, связал тестя и отрубил ему все пять пальцев на правой руке. С тех пор все воины, искусные в стрельбе из лука, возненавидели Тамэтомо. Выломали бы ему руки да сломали колени — не простили бы им вину, и, чтоб не лишаться жизни, решили они избавиться от луков и стрел. Собрали все луки и стрелы, что нашлись на каждом из островов, и сожгли. Лук и стрелы остались у одного Тамэтомо.

Как-то Тамэтомо был на острове Хатидзё и смотрел на восход солнца. Увидел он, как на восток летят чёрная и белая цапли, и сказал:

— Цапли полетели туда — не иначе, там, дальше в море, есть ещё остров! Орлы — и те не могут пролететь больше двух тысяч ри, а уж цапли насколько меньше орлов, пролетят едва одну-две сотни ри. Что ж, посмотрим! — тут же сел на корабль и поплыл туда, куда полетели цапли. Ветер был попутный, прошёл день, потом ночь, и пристал он к неизвестному острову. Тот остров окружала отмель, белые волны набегали на берег одна за другой, и пристать кораблю было негде. Тогда поплыл он вокруг острова и увидел речушку, впадавшую в море с северо-западной стороны. Там и причалил. На острове жили люди высокие, все ростом больше одного дзё[359]. Мечи они носили с правой стороны. Поначалу Тамэтомо не понимал их речь, и они его тоже не могли понять. Мало-помалу кое-как объяснились и поговорили.

— Откуда ты? — спрашивали они, а Тамэтомо отвечал:

— Из Японии.

— Нарочно приплыл сюда или ветром принесло? — выясняли они, и он говорил:

— Нарочно.

Тогда они сказали:

— Верно, прослышали уже про нас в чужих землях, раз ты приплыл! С давних пор ведь никто, кого заносило к нам ветром, не смог вернуться домой — везде отмели, и корабли разбивались. А на нашем острове нет кораблей, так что отправить их домой не могли. Для вас здесь еды нет, а потому вы быстро умрёте, если задержитесь здесь. Возвращайтесь домой поскорее, прежде чем закончатся запасы еды, что вы привезли с собой!

Тамэтомо выслушал их, поднялся на самую высокую гору и осмотрелся — нет ни рисовых полей, ни суходольных. На деревьях из плодов тоже нет ничего, что едят в его стране.

— Что же вы едите? — удивился он.

— То рыбу, то птиц, — отвечали они.

— Как вы их ловите? У вас ведь нет кораблей, чтоб ловить рыбу, забросить сети тоже негде!

— То, что мы привыкли есть, нам приносит прибой! — сказали они. Тамэтомо посмотрел между скал — лежит на берегу неведомо сколько больших рыб, выброшенных волнами. Те люди собирали их, пекли безо всяких приправ, разрывали на куски и ели.

— А как же вы ловите птиц?

— Здесь в горах во множестве водятся птицы, похожие на дроздов. Каждый себе выкапывает ямку и прячется. Умеем мы особым свистом приманивать их. Подманим, а когда сядет — хватаем, так их ловим и едим.

Тогда Тамэтомо сбил из лука птицу, летевшую в небе, и ещё одну, которая сидела на ветке, а потом натянул лук и направил стрелу на тех людей.

Они не хотели, чтоб он в них стрелял, и закричали в страхе.

— Не подчинитесь мне — перестреляю всех! — сказал он, и они согласились:

— Мы все тебе подчинимся!

Одежды у них были сплетены, как сети, из толстых шёлковых нитей. Они принесли много таких одежд и сложили перед ним.

— А что, ваш остров никак не называется? — спросил он.

— Называется он Остров Демонов![360] — отвечали они.

— Что же, вы демоны, что ли?

— Когда-то здесь жили демоны, а мы — их потомки, но нет у нас уже ни травяных плащей-невидимок, ни шляп-невидимок, ни колотушек, исполняющих желания, ни сандалий, чтоб ходить по воде или под водой, в другие страны мы попасть не можем. А потому не осталось у нас и злобы в душе.

И правда, они были велики, высоки ростом и с вытянутыми лицами. Тамэтомо решил, что Остров Демонов — название неподходящее, и назвал его Адзисима — Тростниковый остров, потому что там обильно рос тростник. Находился тот остров недалеко от острова Хатидзё, и Тамэтомо приказал:

— Будете присылать мне дань!

— У нас ведь нет кораблей, как же мы дань пришлём?

— Раз в три года буду присылать оттуда за данью корабль!

С тем Тамэтомо взял с собой одного из тех людей и отбыл назад на остров Хатидзё, пока у него ещё была привезенная с собой еда.

Мотимицу поехал в столицу, пришёл к прежнему государю годов Хогэн[361] и почтительно доложил:

— У Тамэтомо плечи уже вернулись на место, стрелы его теперь длиннее, хоть лук и слабее, а стреляет он как и прежде. Силой отнял он у меня, Мотимицу, семь островов, ни одного поместья не оставил. Кроме того, по полёту цапель нашёл он ещё один остров, о котором раньше никто и не слыхивал, и захватил его. Жители того острова — потомки демонов, ростом они больше одного дзё и волосы в причёску не укладывают. Мечи они носят справа и во всём не такие, как обычные люди. Если соберутся они в шайку, да множество их пойдёт за Тамэтомо, он непременно задумает подчинить себе Японию. Если дадите указ, пойду и усмирю его!

— Хорошо, так и сделаем! — был ответ, и вскорости был ему дарован государев указ.

— Мотимицу не справится силами земли Идзу, потому пусть нападёт на Тамэтомо войсками Восьми земель Бандо! — было сказано в указе. А сначала передали ему войско земли Идзу, чтобы он попробовал напасть на Тамэтомо. Командовали войсками Ито, Ходзё, Усами-но Хэйда, Като Да, Като Дзи, и вот пять сотен с лишком войска более чем на сотне лодок переправились на остров Оосима. А у Хатиро Тамэтомо с Цукуси помощников не нашлось. У кого сын порезал палец и плачет, а кто сломал руку и стонет. Они сами были рады, что избавятся от Тамэтомо. А тот великан с острова Демонов стрелять из лука не умел. И как обращаться с мечом — тоже не знал. Ещё у него остались родители и дети, он тосковал по родине и помочь в сражении не мог. Как раз тогда постигла Тамэтомо божественная кара, он слёг на тринадцать дней. А как стало ему полегче, на третий день подплыли суда с государевыми войсками. Решил Тамэтомо — неужели такой воин, как он, примет смерть, не оставив по себе памяти? Взял он свою стрелу с узким наконечником, прицелился в лодку, сунов на девять под поверхностью воды, и выстрелил. Его стрелы пробивали по два-три доспеха, разве могла выдержать выстрел лодка из криптомерии? Стрела пробила оба борта лодки насквозь и скрылась в пучине, а через пробоины хлестала вода, и лодка затонула. Те, кто был в тяжёлых доспехах, ушли на дно, а на ком были доспехи полегче — выплыли. С других лодок их подцепили «медвежьими лапами» и оттащили подальше от стрел Тамэтомо, так и спасли. Когда-то его стрела пробила двоих воинов в доспехах, а ныне попала в лодку — и тем убила сразу множество людей! Видя это, на остальных лодках отгребли подальше, встали на якорь там, куда не долетали стрелы, и принялись обсуждать, что делать. «Без защиты не обойтись!» — решили они, стали обдумывать, что лучше — набрать доспехов побольше и ими защитить борта, или же прибить к бортам щиты. Тамэтомо увидел это и подумал: «Врагов вокруг собрались, как тучи и туманы, а я один. Если даже и разобью этих, пришлют войско со всей Японии, я устану сражаться — тут-то эти подлецы на здешних островах меня и зарубят бесславно!» — призвал своего старшего сына, которому было девять лет от роду, схватил его, отрезал голову и отбросил. Жена его, увидев это, убежала и скрылась со вторым сыном семи лет и пятилетней дочерью. Тамэтомо поджёг дом, взрезал себе живот и повалился ничком. Воины с лодок увидели, что дом горит, и хотели бы ворваться и проверить — а вдруг Тамэтомо лишь пытается скрыться, сделав вид, что покончил с собой? Но войти так никто и не решился.

Только когда увидели, что провалилась крыша, Катодзи Кагэтака сказал:

— Зазорно нам будет отсылать в столицу обгоревшую голову! — перехватил алебарду поближе к лезвию, поправил защитные пластины шлема и вошёл. Тамэтомо и вправду покончил с собой и был уже мёртв. Его голову отослали в столицу. После того снова островами стал управлять Мотимицу. В столице голову Тамэтомо осмотрел даже государь-инок. А кто-то сочинил тогда такой стих:

В старину Райко во главе Четырёх Небесных царей[362] защищал страну. В недавние времена Хатиман Таро дважды отправлялся в Осю, победил Садатоо и Мунэтоо, покарал Такэхиру и Иэхиру и оберегал покой в стране. Ныне же Тамэтомо в тринадцать лет направился в Цукуси, за три года подчинил весь Тиндзэй, самовольно стал военачальником, усмиряющим злодеев, управлял там шесть лет, в восемнадцать он прибыл в столицу, сражался с государевым войском. Ему выдернули руки, сослали на остров Оосима в Идзу — вот какое мужество он проявил! В двадцать восемь лет он погиб, но пал не от руки врага, а убил себя сам. Никто из Минамото не сравнится с Тамэтомо!

В смуту Хогэн сын отрубил голову отцу, племянник отрубил головы дядьям, младший брат сослал старшего, жена от горя бросилась в реку — вот какие удивительные события произошли в Японии!

Свиток первый

В нашем мире Саха[363] нет начала и конца проявлениям будд, и предела этому нет, если говорить вообще. А сказать точнее, то я слышал, что тысяча будд прошлого, тысяча будд настоящего и тысяча будд будущего составляют три тысячи будд этих трёх миров. Прошлая кальпа называлась Вьюха-кальпа[364], Великолепная кальпа, нынешняя зовётся Бхадра-кальпа, Кальпа мудрецов, а будущая — Накшатра-кальпа, Кальпа Созвездий. В каждом из трёх миров бывает двадцать эпох расцвета и упадка. За двадцать эпох расцвета и упадка в мире прошлого появляется тысяча будд. За двадцать эпох расцвета и упадка в мире нынешнем тоже появляется тысяча будд, и в будущем происходит то же самое. Если же говорить о том, когда явил себя в мире мудрец из рода Шакьев, то произошло это в девятый период упадка нынешней Бхадра-кальпы, а первый будда, явившийся в этой кальпе, звался Кракучанда[365]. В то время люди жили по сорок тысяч лет. Когда в мире явился будда Канакамуни, люди жили тридцать тысяч лет. Во времена будды Кашьяпы век людской был двадцать тысяч лет. Шакьямуни же тогда был бодхисаттвой высшего разряда и родился во дворце на небе Тушита[366], а потом явился в мир, когда жизнь людская длилась сто лет. В девятнадцать лет он покинул дом, а в тридцать — обрёл Путь. А когда в восемьдесят лет наступило время ухода в нирвану, на западном берегу реки Бацудай, что к северо-западу от города Кушинагар, уложили его, испускающего свет спасения всего живого, в золотой гроб. Пусть и прошли, подобно сну, две тысячи вёсен и осеней, но и поныне процветает учение Закона, и остающиеся в миру, и принявшие постриг — если явно практикуют учение, и в прошлом, и в будущем — все обретают просветление.

Слышал я, что изначально на материке Джамбудвипа[367] есть двенадцать великих стран, пятьсот средних, десять тысяч малых и без счёта маленьких, что подобны рассыпанным зёрнам проса, и вот что происходило в разных странах. С началом Закона будды и Закона государей благословенные времена наступили в Индии, Китае, в Пределах демонов[368], в Корее, в земле киданей, и в нашей стране Японии, в Пределах Солнца. От начала кальпы и поныне — нет страны, сокрытой для буддийского Закона. Первого государя в Индии называли Царь, управляющий народом[369]. Говорят, что с его времени и до Суддходаны, отца Шакьямуни, сменилось 84 210 царей. Был также царь Пань-гу[370]. От него до императора Мин[371] Поздней Хань сменилось 86 242 царя.

В нашей стране, в Пределах Солнца, было семь поколений небесных божеств и пять поколений земных божеств. Первое из небесных божеств звали Куни-но токотати-но микото[372]. От него до Идзанаги и Идзанами-но микото сменилось семь поколений, и закончились поколения небесных божеств. Первое из земных божеств зовут Великая богиня Аматэрасу. Нынешняя Светлая богиня — это она и есть. От неё и до Фукиаэдзу-но микото[373] прошло пять поколений земных божеств. Всего эпоха богов насчитывала двенадцать поколений. Говорят, что после того наступила эпоха сотни поколений государей-людей.

Первый государь из людей назывался государь Дзимму. Был он принцем, четвёртым сыном Фукиаэдзу-но микото. От него до прошедшего третьего года Дзёкю сменилось восемьдесят пять государей. За это время вооружённые распри за титул государя, если сосчитать все, случались двенадцать раз.

Если говорить о первом сражении, то во времена третьего сына государя Дзимму, которого звали государь Суйдзэй, Китай напал на нашу страну. Пришло сюда войско в сто восемь тысяч человек, воевали, но были побеждены и вернулись ни с чем[374].

Девятый после государя Дзимму государь звался государь Кайка. Отнял он титул у старшего брата и овладел миром[375].

Четырнадцатого государя звали государь Тюай. Государыню его звали государыня Дзингу. После кончины государя она подчинила себе страну и стала первой женщиной-правительницей. У неё было чрезвычайно храброе сердце. Поскольку государь Тюай скончался из-за козней чужой страны, возжелала она напасть и захватить три корейские страны — Пределы демонов, Когурё и Кидань, чтобы наша страна правила ими. Повела она войско в сто восемьдесят тысяч воинов и в Хаката, что в Цукуси, собрала их на корабли. А в то время она была в тягости. Было тому уж десять месяцев, и вот-вот должна была она разродиться принцем, но сказала она принцу, что находился во чреве: «Если принцу после рождения суждено счастливо принять титул государя, не родись сейчас, а родись после окончания войны!» И так она отложила время родов. И во второй день десятой луны года каното-но-ми подчинила она три корейские страны, в двадцать восьмой день одиннадцатой луны вернулась в Хаката, что в Цукуси, а в пятый день родила принца, но до тех пор, пока ему не исполнилось семьдесят лет, государыня была здорова и правила страной на протяжении всех семидесяти лет, пока и не упокоилась в возрасте ста лет[376]. Принц в семьдесят лет начал править миром, и правил он сорок три года, а звали его государь Одзин. Сейчас его называют бодхисаттва Хатиман.

Тридцать второго правителя нашей страны звали государь Ёмэй. Второй сын этого государя, наследный принц Сётоку, и министр Мория поспорили о том, распространять или не позволить распространять буддийский Закон. В конце концов дело дошло до битвы, и Мория был повержен. А наследный принц по обету возвёл в Нанива храм Небесных Царей — Ситэннодзи, оттуда-то и пошло начало буддийского Закона[377].

Тридцать восьмую правительницу нашей страны звали государыня Саймэй. Она уничтожила наследного принца и овладела императорским титулом, отобрав его у государя[378].

Правителя нашей страны в сорок втором поколении звали государь Момму. Крайне жестокосердный, изничтожил он потомков своего единоутробного младшего брата. Он впервые установил девиз правления — Тайхо — «Великое сокровище».

После того, в годы Ходзи[379] была битва между его старшим сыном, государем Сёму, и его младшим братом.

Семьдесят третьего государя звали государь Тоба. Он отстранил от трона старшего сына, государя Сутоку, и передал титул сыну от тогдашней государыни, государю Коноэ, но Коноэ преставился семнадцати лет от роду. Коноэ был любимым сыном Тоба, и, хоть и был он младше Сутоку, поделать было нечего. Как преставился Коноэ, думал Сутоку, что снова вступит на престол, или же титул государя достанется его старшему сыну, Сигэхито. Против ожиданий, титул отдали четвёртому принцу, государю Го-Сиракава. Сколь ни досадно было Сутоку, но, поскольку такова была воля государя-инока[380], ничего не оставалось, как смириться. А вскорости скончался и государь-инок. Пока он ещё пребывал во тьме[381], Сутоку затеял мятеж, и случилась битва между бывшим государем и нынешним. Это называют Смутой годов Хогэн, и это — первая из нынешних смут в столице. Бывший государь потерпел поражение, и его сослали в землю Сануки.

Восьмидесятым государем из императоров-людей был государь Такакура, третий сын государя Го-Сиракава. Государыней стала (Токуко)[382] дочь Главного министра Тайра-но Киёмори. Потом её называли государыня Кэнрэймонъин. Она изволила родить одного принца, его звали государь Антоку. Вступил он на престол трёх лет от роду. А пока Вступивший на Путь Главный министр, будучи государевым родичем, вершил все дела Поднебесной, никто из Минамото не смел поднять головы. Всё же и судьба Главного министра подошла к концу, его старший сын, Средний министр из усадьбы в Комацу князь Сигэмори скончался, злодеяния Главного министра страны превзошли все пределы, и тогда Минамото получили указ государя-инока[383]; бывший младший военачальник Правой дворцовой стражи Ёритомо ударил со стороны Бандо, а Кисо-но Дзиро Ёсинака наступал от северных земель, и Тайра вскорости потерпели поражение. И вот, в первой луне второго года Гэнряку[384], младшие братья Ёритомо, Каба-но кандзя Нориёри и Куро кандзя Ёсицунэ, выступили в местность Ясима, что в земле Сануки, и нанесли поражение Тайра. А в последнюю декаду второй луны всех Тайра потопили в бухте Данноура. В довершение всего ещё и схватили живьём военачальника Тайра, бывшего Правого министра Мунэмори с двумя сыновьями и множество прочих. Как только казнили Мунэмори с сыновьями и прочих, тут и наступил век Минамото. И после того, когда построил господин младший военачальник Правой дворцовой стражи Ёритомо крепость в Камакура, его стали называть Господин из Камакура.

От древних времён государя Суйдзэй до недавнего государя Антоку военные мятежи случались двенадцать раз.

Господин Ёритомо раз за разом приезжал в столицу, и за проявленную им воинскую добродетель, за его заслуги получил он старшую степень второго ранга и стал военачальником государевой охраны. Установил он власть над всей Поднебесной — над землями, что простираются от Девяти земель и Двух островов на западе, до Акуро, Цугару и Острова Эмиси — на востоке. Слава его разошлась повсюду средь четырёх морей. А через некоторое время, в последнюю декаду двенадцатой луны девятого года Кэнкю, он съездил послушать толкование буддийского Закона на освящение моста на реке Сагами, а как вернулся, вселился в него водяной бог и охватил его тяжкий недуг[385]. Пролежал он с полмесяца и истомился душой, понял он тут, что жизни его приходит конец, и на ложе болезни сказал своей Мэн Куан[386]: «Полмесяца я страдаю. Много лет миновало с тех пор, как поклялись мы друг другу состариться вместе. А сейчас пришло моё время спуститься в нашу могилу». Призвал он старшего сына, младшего военачальника Ёрииэ, и изволил молвить: «Судьба Ёритомо уже подошла к концу. Как не станет меня, позаботься о Сэммане[387]. Не позволяй владетелям поместий и местной знати в Восьми землях клеветать и замышлять один против другого. Сигэтада[388] будет тебе в помощь, и охраняй земли Японии!» — таково было его завещание, и воистину, было то печально.

Младший военачальник был очень юн, не послушался последних слов отца, а взял в помощники Кадзивару Хэйдза Кагэтоки[389]. Речи людей обратились против них. Стал он военачальником Левой привратной стражи шестнадцати лет от роду и правил миром шесть лет. Однако же не ценил он почтительность к родителям и вассальную верность, гордился своей славой и не правил миром, как должно. Убеждала его мать, увещевали дядья — всё впустую. И вот в двадцать восьмой день седьмой луны первого года Гэнкю[390], в комнате для омовения в храме Сюдзэндзи, что в земле Идзу, его убили.

Его младший брат, Сэмман, был более одарён судьбой, идущей от прошлых рождений — в тринадцать лет ему впервые сделали первую мужскую причёску и нарекли именем Санэтомо. Не замедлили последовать и назначения его на должности — после получения четвёртого и третьего рангов, после назначения на должность среднего военачальника Левой государевой охраны стал он Правым министром. Проявлял он добродетель в землях средь четырёх морей, почитаем был в провинциях Семи дорог[391], но в двадцатый день первой луны прошедшего седьмого года Кэмпо[392], когда прибыл гонец от государя, чтобы объявить государево повеление о назначении на должность Правого министра, в святилище Вакамия в Камакура[393] он попался сыну его родича, Ёрииэ, по прозвищу Свирепый Учитель медитации Бэтто из Вакамия, и тот его убил.

Вот так — карма, накопляемая в трёх мирах, гаснет, как светильник на ветру, или судьба одно время благоприятствует, но подобна сну в весеннюю ночь. Счастье минует быстрее, чем цветение колокольчиков, не выдерживающих дневного цвета, или отраженье луны в воде, или роса на листьях цветов[394], или тело бабочки-однодневки.

Тут Управляющий Правой стороной столицы Ёситоки асон и подумал: «Не стало больше Минамото, которые заботились бы о делах правления. Кто же будет управлять Японией? Если я, Ёситоки, усмирю все земли и возьмусь управлять Поднебесной — кто воспротивится?» В том же году летом он послал правителя земли Сагами Токифуса[395] в столицу, и попросил государя назначить сёгуна. Чтобы успокоить тогдашний мир, в восемнадцатый день шестой луны седьмого года Кэмпо[396] в Камакура послали юного господина, сына дочери военачальника Правой государевой охраны Кинцунэ[397]. Он был младшим, третьим сыном господина регента[398], а поскольку он родился в год Тигра, в день Тигра и в час Тигра, то детское имя у него было Три Тигра. Наставником его был назначен Средний военачальник из Иё Санэмаса[399], а управляющим при сёгуне стал Ёситоки. Сёгуну было лишь два года, но договорились считать его трёхлетним, и с восемнадцатого по двадцатый день он проводил новогодние церемонии. Потом он совершил паломничество в Семь храмов и отбыл в Камакура.

Тут прежний государь[400] изволил обеспокоиться. Когда Минамото возмутили всю Японию и усмирили Тайра, за заслуги им дали право назначать управляющих поместьями. А Ёситоки ничем не показал себя, и если он начнёт своевольно править Японией, то может сотворить и такое, чего никто не ожидает, и откажется выполнять указы государя. Поделать тут ничего нельзя было, и сердце государя склонилось к земным усладам. Занимался он охотой на птиц, верховой ездой, купаниями, упражнениями в телесной ловкости, сумо, стрельбой по соломенной шляпе[401] — а помимо того, ночью и днём готовил он воинские доспехи и замышлял военные действия. Был он резкого нрава, и если кто хоть немного приходился ему не по душе — тут же назначал наказания без разбора. Если видел поместье или горную усадьбу кого из министров или придворных, то отбирал то, что ему понравилось, и называл «государевым дворцом». В столице у него было шесть таких дворцов, а за городом ещё множество. Неумеренный в развлечениях, отовсюду собрал он танцовщиц-сирабёси, установил порядок выступлений, а особо полюбившихся ему призывал в зал Дзюнидо[402], и они оскверняли своими ногами парчовые покрывала, устилавшие пол. Горько было видеть, как низко пали Закон государей и государево достоинство! Танцовщицам дарил он даже родовые усадьбы вельмож и придворных, десять полей, с которых кормились святилища и храмы, поделил на пять частей и раздарил сирабёси! Горько думать, что потом государь Десяти добродетелей затеял военную смуту и был сослан — возможно, из-за тех горестных мыслей, что копились у престарелых жрецов и монахов, которые лишились полей!

Если говорить о причинах смуты, то слышал я, что виной всему была танцовщица по имени Камэгику, что жила на пересечении улиц Самэуси и Нисинотоин. Безмерна была государева любовь к ней, так что отца её он назначил военачальником столичных стражников. А решив, что не довольно им будет доходов от должности, издал государь-инок указ, которым жаловал Камэгику на всю её жизнь в кормление поместье Нагаэ в земле Сэццу, и было в нём более трёхсот тё. Когда получил военачальник стражников указ из государевой канцелярии, почтительно приложил его ко лбу, поспешил в поместье Нагаэ и хотел уж вступить во владение, но управляющий, назначенный от земель Бандо, не позволил, сказав: «Это поместье пожаловано господином покойным военачальником Ёритомо господину Ёситоки, и пусть у вас государев указ — без распоряжения уступить вам поместье с печатью господина Ёситоки никогда оно не будет вашим!» — с тем и отправил военачальника стражников назад в столицу.

И вот пожаловался он государю на такой исход дела. Государь изволил гневаться, послал за военачальником Левой привратной стражи по имени Царь врачевания Ёсимоти[403] и приказал ему:

— Поспеши в поместье Нагаэ, выгони управляющего и завладей поместьем!

Тот поехал и попытался изгнать управляющего, но ничего у него не вышло. Вернулся Ёсимоти в столицу и доложил государю, и тогда государь изволил сказать:

— Если уж последние людишки у них так себя ведут, посмотрим, послушается ли указа сам Ёситоки! — и послал к Ёситоки новый указ, чтобы узнать, что он скажет. В указе говорилось: «Владей там хоть сотней, хоть тысячей прочих поместий, но Нагаэ в Сэццу уступи!»

Ёситоки, открыв указ, промолвил:

— Да разве это указ государя, украшенного Десятью добродетелями? Мог бы я отдать любое из всех сотен или тысяч поместий, но Нагаэ — первое, полученное в награду от покойного военачальника Ёритомо, и пусть повелит снять мою голову — не бывать тому! — так он в третий раз отказался выполнить государев указ.

Государь-инок разгневался, как никогда прежде, но поделать сейчас было нечего. Решил он, что нужно собрать придворный совет, и призвал военачальника государевой стражи (Фудзивара-но Мотомити), господина с проспекта Кудзё (Фудзивара-но Митииэ), Левого министра из Токудайдзи (Фудзивара-но Кинцугу), Нового старшего советника с улицы Бомон (Фудзивара-но Таданобу), управляющего землями Дэва и Муцу среднего советника (Фудзивара-но Мицутика), среднего советника Сасакино (Минамото-но Аримаса), среднего советника с проспекта Наканомикадо (Фудзивара-но Мунэюки), второго военачальника государевой охраны, советника-санги из Каи (Фудзивара-но Норимоти), второго военачальника государевой охраны, советника-санги с Первого проспекта (Фудзивара-но Нобуёси), управляющего по делам монахов (Ки-но Тёгон) и инока второго ранга Сонтё. Государь-инок сказал им:

— Ёситоки трижды отказался выполнить государев указ, это непростительно! Что нам делать? Подумайте хорошенько и доложите!

Начальник стражи Мотомити сказал:

— В старину военачальник Тосихито[404] в двадцать пять лет пошёл в Восточные земли и схватил тамошних демонов. Он решил, что нет полководца, чтоб с ним сравнился, и сказал, что нападёт на Великую Тан. Однако в результате насланного проклятия[405] его попрал Светлый царь Дайгэн[406], и Тосихито упокоился в Холме Полководца[407]. А с тех пор прославивших себя воинов в столице не бывало, и сейчас нужно бы вам убеждать Ёситоки уговорами.

Тут госпожа Ниидоно[408] молвила из-за занавески:

— Расходы на строительство Павильона Великого Предела — Дайгокудэн были возложены на шесть земель — Аки и Суо на дороге Санъёдо, Тадзима и Танго на дороге Санъиндо, Этиго и Kara на Хокурикудо, и руководили этим распорядители Мицутика и Хидэясу[409]. Четыре земли свои обязательства выполнили, а правители из Бандо, что правят Этиго и Кага, ничего не сделали. Так вот, чтоб срубить дерево — нужно подрубить ствол, тогда и ветви завянут. Убей Ёситоки и правь Японией по своему усмотрению!

Услышав это, государь-инок приказал:

— Приведите же сюда Хидэясу! — и того призвали во дворец. Было ему сказано так, как говорилось раньше в государевом указе:

— Ёситоки много раз отказывался выполнить указ государя, и то — непростительная наглость! Желаем мы его покарать. Говори, что ты думаешь об этом! — приказали ему. Хидэясу почтительно выслушал это и отвечал:

— Вскорости в столицу приезжает судья Танэёси, что служит дому Тайра, младший брат правителя земли Суруга Ёсимуры. Если договориться с Танэёси, то убить Ёситоки будет несложно!

У Хидэясу, правителя земли Ното, была усадьба у северной стороны государевых хранилищ дворца Высокого Солнца — Каяноин. Пригласил он туда судью Танэёси, что служит дому Тайра, вначале налил ему сакэ и сказал:

— Сегодня уж вы, господин судья, проведите день со спокойной душой, распивая сакэ со мной, Хидэясу! — они уселись поудобнее, и правитель Ното говорил:

— А что, господин судья, не бросить ли вам ваше поместье в Миура и службу в Камакура, не переехать ли в столицу на службу во дворец к государю, украшенному Десятью добродетелями? Думаю я, что у вас точно есть какие-то мысли об этом. А государь-инок — господин с доброй душой. Предполагаю, что и у государя есть замысел насчёт вас. Так что подумайте, будете ли вы с камакурскими властями или не будете, и пойдёте ли служить государю Десяти добродетелей, а, господин судья?

Господин судья, услышав такое, отвечал:

— Как удивительно, господин Ното! Я, Танэёси, и сам думал, не бросить ли поместье в Миура и службу для Камакура и не податься ли к государю Десяти добродетелей! А дело вот в чём. Знаете ли, кто у меня жена? Дочь настоятеля Иппо, слывшая первой красавицей в Камакура! Была она замужем за покойным господином начальником Левой привратной стражи[410] и родила ему молодого господина-наследника. Господина начальника погубил правитель Тотоми, Ходзё Токимаса, а молодого господина заставил принять смерть сын Токимасы, управляющий Правой стороной столицы Ёситоки. И с тех пор, как связала жена себя брачными клятвами со мной, Танэёси, то днями и ночами выжимала мокрые от слёз рукава и горевала. «Будь я мужчиной, ушла бы от мира в глубокие горы и повторяла бы имя Будды на благо мужа и сына в следующем рождении, и как обидно, что я женщина!» — так говорила она, проливая слёзы, и сколько же печалей я изведал при виде её страданий! Если даже собрать всё золото в трёх тысячах великой тысячи миров[411] — не выменять на них жизнь! Жизнь для людей — самая большая ценность. Но если встретишь человека, с которым есть неразрывная связь, идущая из прошлых рождений, то даже драгоценной жизни для него не жалко. Потому-то и хотелось мне, Танэёси, приехать в столицу, поступить на службу к государю-иноку, учинить мятеж[412], и хоть одну стрелу выпустить против Камакура, чтоб успокоить сердце своё и супруги. Знайте, что желаю я получить такой указ государя-инока. Если послать письмо моему старшему брату, правителю земли Суруга Ёсимуре, справиться с Ёситоки будет нетрудно. В письме нужно написать:

«Танэёси приехал в столицу, был призван к государю-иноку и учинил мятеж с тем, чтоб послать хорошую стрелу против Камакура, и в недолгом времени может выступить туда, на Камакура. Так что когда не забывшие своей верности соберутся из Восьми земель даймё и знать с луками и стрелами, отцы и дети, тогда управляющий Ёситоки двинет большую силу в столицу, чтоб обложить семь и восемь стен Девятистенного дворца и напасть на мятежников. Господин правитель Суруга! Примите сторону Ёситоки и на его глазах отрубите головы трём моим детям из Миура, девяти, семи и пяти лет. Если Вы это сделаете, Ёситоки Вам доверится, и когда воины всей страны пойдут на столицу — Вы не поедете с ними, а прикажете своим людям в Миура убить Ёситоки. Когда убьёте его, пусть мои дети и умрут раньше меня, но тогда Вы и я, Танэёси, вдвоём будем править Японией!»

Если отправить такое послание, убить Ёситоки будет легко. Но если промедлить — не избежать беды! И нужно поскорее держать совет о планах сражений!

Так сказал Танэёси. Хидэясу, правитель Ното, передал те слова государю:

— Как удивительно то, что он сказал! Нужно скорее держать совет о планах сражений! — изволил сказать государь-инок.

И вот какое вышло повеление:

«В нынешнюю четвёртую луну, в двадцать восьмой день в храме Дзёнандзи должны проводиться буддийские церемонии. Дабы избежать покушений, надлежит прибыть в доспехах!»

Особо были оповещены о повелении:

Дайнагон с улицы Бомон (Таданобу), советник по особым делам, средний советник (Мицутика), военачальник дворцовой стражи Сасакино (Аримаса), средний советник с проспекта Накамикадо (Мунэюки), государственный советник с проспекта Итидзё средний военачальник (Нобуёси), государственный советник из Такакура средний военачальник (Норимоти).

Также оповестили управляющего по делам монахов Тегэна и инока второго ранга Сонтё.

А вот те, кому послали круговую грамоту:

Правитель земли Ното Хидэясу, прежний правитель земли Ивами, прежний правитель земли Вакаса, прежний правитель земли Исэ, правитель земли Ава, правитель земли Симоцукэ, правитель земли Симоса, правитель земли Оки, правитель Ямасиро, судья пятого ранга правитель Суруга, судья пятого ранга Гото, судья пятого ранга Ооэ, судья Миура, судья из Кавати, судья из Тикуго, судья Ятаро, младший военачальник Левой привратной стражи Мано-но Дзиро, младший военачальник Правой привратной стражи Рокуро, младший военачальник Левой привратной стражи из Судебного ведомства, младший военачальник Левой привратной стражи Хэйнай, младший военачальник Левой привратной стражи по имени Царь врачевания, младший военачальник Левой привратной стражи Арииси, младший военачальник Левой привратной стражи Сайто, младший военачальник Левой привратной стражи из Сацума, младший военачальник Левой привратной стражи Адати Гэндзо, младший военачальник Левой привратной стражи Кумагаэ, младший военачальник Левой привратной стражи Сюмэ, младший военачальник Левой привратной стражи Миядзаки, младший военачальник Левой привратной стражи Тода, Вступивший на Путь из Тикуго с пятью сыновьями, чиновник Ведомства дворцовых служб с сыном[413].

А вот те, кого призвали изо всех земель:

Из земли Тамба — Хэги из Судебного ведомства, Тати-но Рокуро, Дзё-но Дзиро, Асида-но Таро, младший военачальник Левой привратной стражи Куримура, из земли Танго — младший военачальник дворцовой стражи Тано, из земли Тадзима — Асакура Хатиро, из земли Харима — помощник Правого конюшего Кусада, из земли Мино — младший военачальник дворцовой стражи Яи, воин Левой привратной стражи Рокуро, Вступивший на Путь Хатия с двумя сыновьями, младший военачальник Левой привратной стражи Таруми, Такакува, Кайдэн, Какэхаси, Уэда, Уцуми, Тэрамото. Из земли Овари — Ямада Котаро. Из земли Микава — Вступивший на Путь Суруга, помощник Правого конюшего, младший военачальник Левой привратной стражи Махирасигэ. Из земли Сэццу — младший военачальник Левой привратной стражи Сэки, младший военачальник Левой привратной стражи Ватанабэ Какэру. Из земли Кии — Танабэ-хоин, младший военачальник дворцовой стражи Таи. Из земли Ямато — младший военачальник Левой привратной стражи Уда. Из земли Исэ — младший военачальник Левой привратной стражи Като. Из земли Иё — Вступивший на Путь Коно Сиро. Из земли Оми — клан Сасаки, Вступивший на Путь Тикахиро[414]. Все они, и ещё тысяча воинов, прибыли во дворец Высокого солнца, Каяноин, в двадцать восьмой день четвёртой луны третьего года (каното) Дзёкю.

Первый государь-инок, второй государь-инок, третий государь-инок[415], принц с Шестого проспекта, принц Рэйдзэй — все собрались, поделили воинов всех земель между собой и решили, кто какие ворота будет защищать.

К государю-иноку призвали семерых мастеров инь-ян, чтобы гадать об успехе и поражении, о том, что принесёт счастье или несчастье. Глава рода Сэймэй, Глава Управления Инь-Ян Ясутада, Глава Музыкального Управления Ясумото и другие сказали:

— Несчастья ещё не видно. Пока что отбросьте свои нынешние планы, смените название годов правления, перенесите планы на первую декаду десятой луны, тогда всё удастся и установится мир!

Государь обеспокоился, не решаясь, как поступить, и тут госпожа Ниидоно сказала:

— Гадатели инь-ян говорят якобы от имени богов. Но неужели удача государя, украшенного Десятью добродетелями, не пересилит удачу Ёситоки? Помимо того — то, что слышали уши одного человека, вскорости становится известным всему свету. Разве можно утаить то, что слышала тысяча воинов? А прослышит об этом Ёситоки — и обернётся это для вас бедой. Нужно поторопиться!

Тогда государь-инок призвал Хидэясу и передал ему указ об уничтожении родственника Ёситоки, чиновника Судебного ведомства судьи Ига-но Таро Мицусуэ.

В то время его светлость Вступивший на Путь из храма Фугэндзи и Вступивший на Путь Великий министр[416], что пеклись о сохранении покоя в этом мире, втайне говорили государю:

— Аварэ, нехороши ваши планы, государь! Ёситоки ещё со времён покойного Ёритомо бился в сражениях множество раз, на этом пути и знаний, и смекалки ему не занимать! Ничего у вас не получится! — так много раз увещевали его и после не участвовали в советах. Это потому, что государь приказал этим людям не попадаться ему на глаза.

И вот Хидэясу, получив указ государя-инока, пригласил судью Танэёси из Миура и начал совет о планах сражения.

— Я получил указ об истреблении судьи Ига-но Таро Мицусуэ. Когда бы лучше напасть? Вы, господин, с детства выросли вместе с тем судьёй и, должно быть, хорошо знаете, что у него на душе. Что же вы думаете? — спросил Хидэясу, а судья Танэёси, услышав, отвечал:

— Как замечательно то, что вы спросили! Ударить нужно в пятнадцатый день пятой луны. Мицусуэ-то ведь и не описать, как хорошо сражается что пешим, что конным, стрелок из лука он изрядный, да и в бое на мечах нет ему равных, удивительной смелости человек. Если просто так подойти и напасть, сразить его будет нелегко. Нужно, чтоб его призвали во дворец, а в большом дворе его следует окружить и убить. Если же не явится он на зов, то придётся положиться на удачу и напасть на него.

На том и порешили.

Правитель земли Ямасиро Сасаки Хироцуна приходился сватом судье Ига-но Мицусуэ[417], а потому, прослышав о том деле, задумал предупредить его, позвал к себе, угостил сакэ и сказал ему:

— Давайте, господин судья, спокойно проведём день в развлечениях! — они уселись поудобнее, позвали несравненных красавиц и устроили пир с богатыми закусками, угощая друг друга сакэ. Мицусуэ, расслабившись, спросил:

— Слышно, что в последние дни что-то уж очень много воинов в столице. Никак не пойму, к чему бы это. А вчерашней ночью снился мне сон, будто бы прибыли трое гонцов с государевым указом, отобрали мой лук с натянутой тетивой и разрубили его на семь частей. Когда я увидел это, сердце у меня так и сжалось в тревоге… А сегодняшний пир я запомню надолго!

Правитель Ямасиро Хироцуна услышал это и хотел бы предупредить, что с теми, кто берёт в руки лук и стрелы, бывает по-разному, и то, что сегодня произошло с кем-то другим, завтра может случиться с тобой, — но ведь если Мицусуэ погибнет, то на следующий же день государь-инок прознает, кто его предупредил, скажет: «Этот Хироцуна был с ним дружен. Такое поведение непростительно!» — и потребует его голову, это уж точно. Но всё же решил он его предупредить, не вдаваясь в подробности, и сказал судье Мицусуэ так:

— Государь-инок, возможно, что-то задумал. Слышал я, что беспокойно нынче в столице. В этом мире часто так бывает — то, что сегодня случается с кем-то, завтра может случиться с тобой. Поэтому, если что произойдёт, надеюсь на вас, и вы сообщайте, если что.

Так день сменился вечером, Мицусуэ отбыл в свою усадьбу, позвал танцовщиц-сирабёси Касуга и Канао и провёл всю ночь в пирах и развлечениях.

Утром пятнадцатого дня правитель Ното Хидэясу государевым указом призвал судью Ига-но Мицусуэ во дворец. Разгадал тот замысел Мицусуэ, решил, что всё это подозрительно, во дворец не пошёл, а призвал Дзибу-но Дзиро Мицутака, сына своей кормилицы, и приказал ему:

— Меня зовут во дворец, но слышал я, что неспокойно в столице. Со всех земель во множестве прибывают воины, так что пойди, высмотри, что там творится у государева дворца и дворца государя-инока!

Дзибу-но Дзиро поскакал к дворцу Высокого солнца, Каяноин, а по дороге, у перекрёстка Третьего проспекта и Хигаси-но тоин разминулся с отрядом в тысячу воинов, что шёл на расправу с Мицусуэ. Увидев их, Дзибу-но Дзиро окликнул уличных мальчишек:

— Что это за войско?

— Так это ведь идут убить судью Ига-но Мицусуэ! — отвечали они. Услышавший такое Дзибу-но Дзиро, как во сне, помчался скорей назад, позвал господина к раздвижной двери гостевой комнаты и сказал:

— На вас, господин, уже отдан государев указ с приговором. Отряд в тысячу с лишком стражников уже выступил из дворца государя-инока и вскорости будет здесь. Пусть у них хоть государев указ, хоть распоряжение государя-инока — пустите по ним хоть одну хорошую стрелу!

Судья Мицусуэ, услышав это, нимало не удивился и сказал Дзиро Мицутака:

— Раз уж задумали убить меня, Мицусуэ, то знают, что просто так я не дамся, если нападут без подготовки. Так что никто мне не помешает попрощаться с танцовщицами, пока стражники подходят! — позвал своего слугу, Мандокоро-но Таро, и распорядился:

— Дай танцовщицам выбрать награду!

Таро пошёл в комнаты, вынес множество разных вещей, и танцовщицы выбрали всё, что только хотели. Судья постарался успокоиться и сказал:

— Пусть эти вещи останутся у вас на память обо мне, когда меня не станет! — и, сдерживая слёзы, взял две чашечки и угостил их сакэ на прощанье. После того девушки ушли.

Судья сказал Таро:

— Хоть они идут сюда по приказу государя, но я, Мицусуэ, пущу по ним хорошую стрелу, а погибну — так тому и быть. Сколько у нас таких, с кем вместе будем сражаться в нынешнем деле? — спросил Мицусуэ.

— Дзибу-но Дзиро, помощник Правого конюшего из Ооцу, стражник Правой дворцовой стражи из Сацума, Ниэда-но Сабуро с двумя сыновьями, Воин рода Игара с двумя сыновьями, Оома Таро, Ёсодзиро, Катагири Гэнта, Соно Хэйдзи, Ядзиро, Ямамура Сабуро, Кавати Таро, Ояма Котайбу Дзиро, Икэнобэ Таро, Ёкура Ситиро, Какибара, Оои Матадзиро, Кумао, всего восемьдесят пять воинов! — отвечал Таро. Мицусуэ порасспросил его о том, сколько у кого вассалов и прочих воинов, и сказал:

— Ну что ж! Никто бы не помешал мне, Мицусуэ, повести это войско, ударить по центру вражеских войск и, разделив их, отправиться в Камакура! Но как подумаю я, что Управляющий Правой стороной столицы Ёситоки решит, будто бы Мицусуэ для спасения своей жизни оставил этих стражников с государевым указом и тем уронил честь луков и стрел даймё и знати Восьми земель, то делается мне стыдно, а потому в Камакура я не пойду. Буду здесь сражаться, пока в войске не останется хоть один человек, тут и погибну. Те, что хотят отблагодарить за многолетнее расположение моё, пусть останутся со мной до последнего и сопровождают меня, Мицусуэ, на пути в Горы, ведущие к смерти. Но те, кому жизнь дороже чести — бегите, куда хотите, пока не началась битва. Зла я на вас не держу! — изволил сказать Мицусуэ. И вот, те, кто в мирное время вон из кожи лез, чтоб заслужить расположение господина, услышав это, покинули его. Ушли сначала помощник Правого конюшего из Оцу, стражник Правой дворцовой стражи из Сацума, и вот один за другим стали они уходить, пока не осталось двадцать девять человек. По этим тоже было видно, что и они бы не прочь уйти, но Дзибу-но Дзиро обежал усадьбу, закрыл все ворота — и земляные, и малые ворота и сказал:

— Слушайте все! Горько на душе, когда вижу лица тех, что один за другим бегут, хотя из кожи вон лезли, чтоб снискать благорасположение господина, когда он был в милости. Вы, те немногие, что остались, — если захотите бежать — бегите, но придётся вам для того или подняться в небо, или раздвигать землю. Кроме того, если найдутся ещё такие, кто хочет бежать, — они не смогут даже встретиться глазами с врагом, потому что мы их убьём тут же, в этой усадьбе!

Услышавшие это двадцать девять воинов притихли.

Мандокоро-но Таро это увидел, достал и принёс для судьи длинный доспех-кисэнага, богато изукрашенный бабочками и хризантемами. Судья увидел это и сказал:

— Смогу ли я, Мицусуэ, победить, даже если буду сражаться в доспехах? Нас мало, а противников приближается множество. Зато если я нападу на большое войско, пущу одну хорошую стрелу и погибну, то имя моё останется в грядущих веках! — достал короткий меч с серебряной отделкой и изрубил шнуры плетения доспеха, нижние пластины доспеха — кусадзури, левую защитную пластину-куккэй, верхние пластины наплечников — сёдзи-но ита, нагрудные пластины-цурубасири, правую защитную пластину — сэндан-но ита, латную юбку-ваидатэ. Он сказал:

— Переданный мне, Мицусуэ <…>[418] думал носить до последней своей битвы, но горько мне было бы, если б попал он после моей смерти в руки врагов, а они бы судили: «Вот это — его доспех». Потому я его и изрубил! — и выбросил доспех в грязь.

Дзибу-но Дзиро, видя такую решимость судьи Мицусуэ, почтительно сказал:

— Тех, что не убежали и остались, двадцать девять человек. А если считать со мной и Таро, то тридцать один. С этим войском можно ударить в середину вражеских отрядов, пробиться и затвориться во дворе дворца Высокого солнца, Каяноин, поставить охрану к четырём вратам, защищать их от наступающих врагов, сколько станет сил, а будем проигрывать — войдём во дворец через окна и покончим с собой, сложив головы на колени государя-инока!

Судья Мицусуэ отвечал, услышав это:

— Вы, Дзибу-но Дзиро, и Мандокоро-но Таро, может, и останетесь со мной. А остальные разбегутся кто куда, как только откроем ворота. Потому сделаем так — примем бой здесь и будем биться до последнего человека, пока все не погибнем. Закончатся стрелы — будем рубиться мечами. А как не сможем рубиться — подожжём усадьбу и покончим с собой, чтоб не даться в руки врагов.

В тот день для битвы судья Мицусуэ надел крапчатое косодэ с косым подолом[419], кафтан-катабира на белой подкладке, парадные штаны-хакама, заткнул за пояс короткий меч без гарды в белых ножнах, приготовил два колчана, в каждом из которых было по шестнадцать стрел, развязал ещё связку стрел и поставил их стоймя возле выходов, закрытых ставнями. Натянул он тетиву на трёх луках-сигэдо, усиленных сплошной оплёткой из глицинии, поставил луки там же и поджидал приближавшихся врагов. Судья Мицусуэ сказал:

— Дзюо[420], надевай поскорее доспехи! — и тот, ему было четырнадцать лет, стал одеваться к бою. Он надел косодэ с узором из мелких колец, катабира на белой подкладке, парадные хакама, панцирь-харамаки с бледно-зелёной шнуровкой, наручи из лиловой кожи с белым узором, кинжал для пробивания доспехов длиной в семь сунов пять бу[421], поставил возле себя колчан с шестнадцатью стрелами, закрепил тетиву на нижней и верхней пятках лука-сигэдо, развернул алый веер, укрылся за внутренним столбом дома и стал дожидаться врагов.

Более тысячи воинов, посланные за Мицусуэ, приближались по Крайней Столичной улице. Ворота были заперты, и флажки врагов начали отдаляться. Судья Мицусуэ распорядился:

— Как бы ни хотелось нам пожить ещё чуть подольше, но стыдно будет, если из-за этих закрытых ворот будут злословить на нас! Откройте ворота! — приказал он. Дзибу-но Дзиро и Кумао-но Маро отворили ворота, и нападающие, судья Миура Танэёси из первого отряда, помощник Правого конюшего Кусада из второго отряда, Рокуро Саэмон из третьего отряда, Гебу Саэмон[422] из четвёртого отряда, правитель земли Ямасиро Хироцуна, а всего, высокородных и низкорождённых, больше тридцати человек, въехали во двор.

Судья Мицусуэ вышел к ним во двор с алым веером в руке, а левый рукав был подвязан, чтоб не мешал при стрельбе из лука. Он приблизился к носу коня Миура Танэёси на длину лука и сказал:

— Уж не господин ли судья Танэёси здесь? Я, Мицусуэ, долго был в столице, ничего против государя-инока не сделал, так зачем же был издан указ меня покарать?

Отвечал на то судья Танэёси:

— Что ж вам сказать, господин судья. Я, Танэёси, вырос с вами вместе, но как-то так глупо получилось, что я прибыл к государю-иноку по его приказу, следуя законам этого мира, и мне было приказано вас убить.

Судья из Ига Мицусуэ тут же ответил:

— Я знал об этом и раньше. Вы и правитель Ното Хидэясу вдвоём собираетесь убить Ёситоки, сговорились завладеть всей Японией и управлять страной. Поскольку вы не можете пока убить его, вы напали на меня, Мицусуэ, у которого нет войска. У нас, кто берёт в руки лук и стрелы, бывает так, что то, что сегодня случается с кем-то, завтра может случиться с тобой. Как только это станет известно в Камакура, то господин Ёситоки соберёт великую силу даймё и знати Восьми земель, которые не забыли свои старые клятвы верности их луков и стрел господину, придёт в столицу, чтоб усмирить мятежников, и начнёт рубить головы — тут-то вы и подумаете — зачем вы в это ввязались!

Помощник Правого конюшего Кусада, услышав это, окликнул Танэёси:

— Эй, господин судья Танэёси! Сколько можно мешкать с врагами — может, пора и подраться? — и тот вынул боевую стрелу, натянул лук до предела, на всю длину стрелы, и выстрелил. Стрела прошила левый рукав Мицусуэ и до черенка вошла в деревянную доску створки окна. Судья из Ига Мицусуэ, увидев это, сказал:

— Я полагал вас и младшего военачальника Левой привратной стражи Мано Дзиро лучшими стрелками в столице, но вы не смогли поразить меня первой стрелой. Я уж было подумал, что ваша первая стрела поразила меня, Мицусуэ, но божественное покровительство хранит моё искусство лука и стрел. Ваши же лук и стрелы, господин, божественной защиты лишились. Я — судья из Ига Мицусуэ, и мне исполнилось сорок восемь лет от роду! Взгляните на моё умение, господин судья Танэёси! — вынул боевую стрелу с белым оперением, натянул лук на всю длину стрелы и выстрелил. Стрела пробороздила лук Танэёси на ладонь выше рукояти, пронзила насквозь шейные кости помощника Правого конюшего Кусада из второго отряда, и тот тут же упал наземь.

«И для общего дела, и для меня нехорошо выйдет, если меня, военачальника войска государя-инока, застрелят первым!» — подумал Танэёси, выругался и отъехал к воротам. Рокуродзаэмон попытался напасть, его отбили, и он тоже отъехал назад. Правитель Ямасиро Хироцуна, наложив на лук стрелу, подъехал и сказал Мицусуэ:

— До вчерашнего дня делали мы дела сообща, но так обернулось, что по указу государя-инока приехал я убить вас, господин. И господин Дзиро Мицуцуна приходится мне не только сыном по обряду мужской причёски, но и зятем. Давайте же покажем друг другу, что умеем!

Но Мицусуэ отвечал:

— Вы, господин, недостаточно хороший противник для меня, так что посторонитесь и смотрите, как я сражаюсь. А хотите помериться силами с Мицуцуна — пожалуйста! — с этими словами Мицусуэ ушёл внутрь и позвал:

— Дзюо, выходи скорее! Тут твой тесть, правитель Ямасиро, пришёл тебя повидать!

Дзюо, повинуясь отцовскому приказу, надел колчан, в котором было шестнадцать стрел с крашеным оперением, и спустился во двор.

— Не изволит ли это быть господин правитель Ямасиро? Видите ли вы, кто перед вами? Я — второй сын судьи из Ига, зовут меня Судья Дзиро Мицуцуна, и мне четырнадцать лет от роду! Сейчас я верну вам стрелу[423], что получил от вас на обряде мужской причёски! — натянул лук на всю длину стрелы и выстрелил. Стрела пробила наплечник-содэ доспеха его тестя, правителя Ямасиро, и застряла на середине черенка.

Правитель Ямасиро, увидев такое, отступил и сказал:

— Вы только поглядите! С какой удивительной силой пускает стрелы этот четырнадцатилетний Дзиро Мицуцуна! — переломил стрелу и оставил её висеть в доспехе. Младший военачальник Левой привратной стражи Мано Дзиро Мунэкагэ, услышав это, сказал:

— Владеющий луком и стрелами не должен позволять себе задумываться о бренном. Если уж на то пошло, нападу я, Мунэкагэ! — сел на серого в яблоках коня и выехал биться к южному краю ворот. Судья из Ига Мицусуэ увидел его и сказал:

— Кто это там, у южного края ворот? В алых доспехах и без шлема, в защитной маске-хацубури — не может быть, это ведь Мано Дзиро! Если это и правда вы, то перед нами непростой воин! Подъезжайте поближе, я хочу с вами встретиться! — и слышавший это Мано Дзиро Мунэкагэ отвечал:

— Как прекрасно, господин судья! Это честь для меня, что вы выбрали меня из всех воинов! Что ж, я иду! — Мунэкагэ снял свой колчан, прислонил к глинобитной стене, обнажил меч, подошёл вплотную и перерубил тетиву лука судьи Мицусуэ, так что тому пришлось скрыться в доме. Вышел сражаться Дзибу Дзиро, но Мано Дзиро ранил его в левую сторону живота, и тот упал с веранды во двор. Ниэда Сабуро с двумя сыновьями вышли сразиться, но погибли от руки Мано Дзиро. Воин рода Игара вышел на бой, но Мано Дзиро подрубил ему ноги, и он распростёрся во дворе. Увидев такое, Мано Дзиро сказал:

— А этот — из тех, кому надо бы устыдиться! — и нагнулся, чтобы отрезать голову, но тут Мицусуэ пустил в него из гостевой комнаты стрелу, и она поразила Мано Дзиро, пройдя от затылка до того места, где завязывают тесёмки шапки-эбоси. Мано Дзиро тут же пал без чувств и вскорости покинул этот мир. Вскоре приблизились стражник Левой привратной стражи Кагами и Танобэ Дзюро. Кагами сражался, но ему пришлось отступить. Танобэ Дзюро был убит.

С обеих сторон было множество погибших. Только в государевом войске погибло тридцать пять человек. Мицусуэ был ранен и решил, что пришло время подвести последние счёты. Он вошёл в комнату для приёма гостей, призвал Мандокоро-но Таро и приказал:

— Не позволь врагам поджечь дом! Мы подожжём его сами!

Они подожгли главный зал усадьбы, и дым поднялся в небесную высь, подобно тучам. Мицусуэ позвал своего сына Дзюо и сказал ему:

— Вот и пришёл наш последний час. Убей себя! — и Дзюо трижды бросался в огонь, но ноги сами выносили его назад. Судья Мицусуэ видел это и сказал:

— Дзюо! Если не можешь покончить с собой, подойди сюда для последних слов! — и Дзюо подошёл к нему. Судья усадил его рядом с собой и сказал:

— В луну холода в прошлом году[424], когда Новый государь-инок направлялся в храм Хатимана, ты охранял мост в Ооватари и удостоился высочайшего внимания. «Какой умный взгляд у этого юноши!» — изволил похвалить тебя государь-инок, и как обрадовался я, Мицусуэ, как надеялся, что уже следующей осенью ты получишь должность! А сейчас и сама жизнь наша подходит к концу!

Дзюо сказал:

— Сам покончить с собой я не могу, так позвольте же умереть от вашей руки!

Судья Мицусуэ изволил молвить:

— А ведь думал я пожалеть наши жизни и сказать: «Уедем в Камакура!» — прижал сына к себе, обнажил меч и приготовился пронзить сына, но поток слёз застил ему глаза и он не видел, куда ударить. Он всё же трижды пронзил его мечом, бросил тело в пылающий огонь и произнёс молитву:

— Славьтесь! Преклоняюсь перед вами, бодхисаттва Хатиман, боги Камо и Касуга, склонитесь же к моим страданиям! Я, Мицусуэ, сколько живу в столице, никогда не сделал ничего дурного государю, отмеченному Десятью добродетелями, а за это он приказал отнять у меня жизнь. Оставлю же грядущим векам своё имя! — с этими словами он трижды совершил глубокий поклон в сторону Камакура:

— Как меня не станет, убей врагов, господин Ёситоки! — сказав так, он и Мандокоро-но Таро пронзили друг друга мечами, повалился Мицусуэ туда, где было тело сына, и поглотила их огненная пучина.

После того Хидэясу, правитель земли Ното, отправился во дворец и доложил о ходе сражения. Государь Десяти добродетелей тоже его расспросил. Говорил Хидэясу:

— Страшная битва была, словами не сказать. Больше тысячи воинов карательного войска сражались с тридцатью одним воином Мицусуэ от начала часа Овцы до конца часа Обезьяны[425]. С нашей стороны погибло тридцать пять человек, а раненых и не счесть. Несколько знатных воинов врага были убиты, а Мицуясу с сыном покончили с собой.

Государь Десяти добродетелей, давший приказ о нападении, изволил молвить:

— Хоть и сделано всё как следовало, а всё же жаль — имел бы я Мицусуэ на своей стороне, то сохранил бы ему жизнь и сделал бы главным военачальником!

Старший военачальник Правой государевой охраны Сайондзи Кинцунэ и его сын, тюнагон Санэудзи, были взяты под стражу в их домах. Говорили, что причиной тому были подозрения в их сочувствии к властям Канто. Были они совсем как те чиновники в Танском государстве, которых с утра осыпают милостями, а ввечеру их ждёт смерть[426].

И вот в пятнадцатый день, в час Собаки[427] вассалы судьи из Ига Мицусуэ направились в Камакура.

Судья Миура Танэёси тоже направился в своё поместье и в полном соответствии с тем, что он ранее говорил[428], написал письмо, где всё подробно изложил и в тот же час Собаки отправил своему брату, правителю земли Суруга Ёсимуре.

А государь Десяти добродетелей изволил приказать:

— Хидэясу, тебе поручение! Разошли этим людям письма и предложи им присоединиться к нам. Вот они: Такэда, Огасавара, стражник Левой привратной стражи Ояма, Вступивший на путь Уцуномия, Накама Горо, бывший правитель Мусаси Ёсиудзи, правитель Сагами Токифуса, правитель земли Суруга Ёсимура[429] и ещё два-три человека.

Хидэясу принял поручение, а особый советник Мицутика написал письмо. В нём говорилось:

«По приказу государя-инока:

После кончины покойного Правого министра[430] его вассалы говорили, что будут всецело следовать священной воле государя-инока. Касательно того, может ли Ёситоки асон быть назначен исполнять волю государя-инока, мы решили, что нет человека, который может наследовать трём сёгунам[431], из разных мнений сочли правильным, что должность сёгуна, предоставленная в награду, должна быть возвращена, и назначили на неё сына регента. Однако же Ёситоки асон, пользуясь малолетством и недостатком рассуждения сёгуна, озлобился сердцем и отобрал власть у государя. Можно ли решить, что так должны вершиться дела государства? Потому с этого дня обязанности государева управляющего с Ёситоки снимаются, и все дела вершатся по воле государя-инока. Если же будут такие, кто не примет этот указ и примется злоумышлять, то поплатятся они жизнью; тех же, кто отличится заслугами, ждёт награда. Всех хорошо ознакомьте с этим указом. Исполняйте с тщанием. Написано по государеву распоряжению.

Так написали и вручили указ Осимацу, который служил у государя. Осимацу с указом покинул столицу в час Тигра[432]шестнадцатого дня. Хоть и пришлось ему выезжать в спешке, но зато на обратном пути в столицу будет он возвращаться с подарками от даймё и вельмож — вот она, удача придворного! — думалось ему. Путь в Камакура обычно занимает до двух десятков дней[433], но Осимацу, покинув столицу на рассвете шестнадцатого дня, прибыл в Камакура к часу Обезьяны[434]девятнадцатого дня.

Вассалы судьи из Ига Мицусуэ приехали в Камакура к часу Петуха[435] того же дня. Они пришли к госпоже Ниидоно[436] и обо всём доложили. Она сказала:

— Разве есть в этом мире кто-то, кто с младых лет перенёс больше несчастий?! Расскажите по всей Камакура о том, что случилось!

И вот в посёлках Семи долин всё зашумело. Услышав такие вести, к госпоже Ниидоно пришли Такэда, Огасавара, Ояма, стражник Левой привратной стражи Ояма, Вступивший на Путь Уцуномия, Накама Горо и бывший правитель Мусаси Ёсиудзи.

Госпожа Ниидоно изволила сказать:

— Выслушайте меня! Нет в этом мире никого, кто с младых лет перенёс несчастий больше, чем я. Сначала я пережила свою дочь, потом меня покинул господин военачальник, после того — господин военачальник Левой привратной стражи (Ёрииэ), а в скором времени — и господин Правый министр (Санэтомо) ушёл из этого мира раньше меня[437]. Четыре смерти — это уже больше, чем можно вынести. А теперь, если убьют и бывшего управляющего Правой стороной столицы Ёситоки, это будет пятая. Говорят, что у женщины есть пять препятствий[438] — уж не обо мне ли это сказано? Господа, вас призывали в столицу и вы на страже в государевом дворце три года стелили свои меховые одеяла в дворцовом дворе в жару и в дождь, думали о покинутом доме, скучали по жёнам и детям и лишь благодаря моему сыну, Левому министру Санэтомо, один за другим были освобождены от этой службы. Неужто, если вы теперь примете сторону столичных властей, нападёте на Камакура и истопчете копытами своих коней могилы господина военачальника Ёритомо и господина Правого министра Санэтомо, от которых знали столько милостей, ваши луки и стрелы будут пользоваться божественным покровительством? Господа, не тяжко ли будет вам от слёз, что я пролью, затворившись от мира в глубоких горах? Я с детских лет говорю о делах прямо. Скажите же всё как есть, господа — примете ли сторону столицы и нападёте на Камакура, или же примете сторону Камакура и пойдёте на столицу?

Такэда Рокуро Нобумицу вышел вперёд и сказал:

— В старину сорок восемь человек из даймё и знати поклялись защищать семь поколений[439] рода Минамото. Кто же теперь изменит этой клятве? Госпожа Ниидоно может считать сорок восемь даймё и знати своими соратниками! — и все остальные согласились со словами, сказанными Нобумицу. Ни один человек не высказался против. Госпожа Ниидоно возрадовалась и изволила сказать:

— Ну что же, господа! Начните обсуждать планы битв в воинском управлении господина Ёситоки! — и все направились к Ёситоки, повинуясь её распоряжению.

Тем временем, в час Петуха девятнадцатого дня вассал судьи Танэёси прибыл к правителю земли Суруга, Ёсимуре. Ёсимура принял этого посланца своего младшего брата и спросил:

— Ты с чем приехал?

И тот почтительно отвечал:

— Вам письмо!

Ёсимура открыл письмо, прочитал и сказал себе: «Что за дикарь этот Танэёси! Три года уже живёт в столице — и пишет такое! В тот раз, когда военачальник Левой привратной стражи Вада учинил мятеж[440], всё было много проще. Второй раз я это и читать не стану!» — свернул письмо и спросил посыльного Танэёси:

— Ты один сюда ехал? — и тот отвечал:

— Со мной ехал ещё Осимацу, что служит государю-иноку, он вёз указ о покарании Ёситоки, но когда мы въехали в Камакура, то поехали каждый сам по себе.

Правитель Суруга Ёсимура тогда сказал:

— Досмотр на заставах строгий, а потому ответа не будет. Передай Танэёси, что я его услышал! — с тем и отправил гонца своего младшего брата назад в столицу, а сам с тем свёрнутым посланием отправился к Ёситоки и говорил ему:

— Взгляните-ка, что за письмо мне прислал судья Танэёси, который живёт третий год в столице! Ругает меня за то, что я, Ёсимура, стакнулся с вами в тот раз, когда Вада поднял мятеж, — но ведь я ещё в молодые годы обещал, что ни в чём вас не предам, потому так и поступил тогда! Мне сказали, будто бы с государевым указом о том, чтобы вас покарать, сюда приехал Осимацу, что служит государю-иноку, и они с гонцом от Танэёси расстались, когда въехали в Камакура. Если он огласит указ даймё и знати в окрестностях, они повернут против вас и меня. Господин управляющий, постарайтесь найти Осимацу, пока он ещё в Камакура и не успел огласить указ вдали отсюда!

— Так и сделаем! — отвечал Ёситоки и послал на шесть сторон шестерых гонцов, каждый из которых был подобен Царю демонов[441]. Они отыскали Осимацу в усадьбе Вступившего на Путь из земли Ики[442] и привели его к Ёситоки так быстро, как посланцы царя Эмма, что не касаются ногами ни неба, ни земли.

Господин управляющий Ёситоки отобрал у Осимацу тот указ, что был при нём, и прочитал. Не счесть было тех, кто, услышав о происходящем, оседлал коня, надел длинный доспех-кисэнага и приехал к господину Ёситоки. Господин управляющий Ёситоки сказал:

— Если вам так уж нужно отрезать мне голову — убейте меня сейчас да поезжайте в столицу к государю-иноку!

Ситидзё Дзиро-хёэ тут же отвечал:

— Господин управляющий, извольте выслушать! В старину сорок восемь человек из даймё и знати поклялись защищать семь поколений рода Минамото, и господин Ёситоки сейчас за господина министра Санэтомо.

— Раз так, и все сорок восемь даймё и знатных домов так решили, подходите по одному, да расскажите, что вы думаете делать, когда мы получили от государя-инока такой указ! — сказал Ёситоки, и собравшиеся по очереди входили к нему и излагали свои планы.

Тогда Ока Накацукаса Канэсада из земли Суруга сказал:

— Нужно дать ответ на указ государя-инока!

И его стали спрашивать:

— Какой же?

А Канэсада отвечал:

— «Государь, украшенный Десятью добродетелями! Неужто дело в тех многочисленных дарах, которые мы имеем честь посылать Вам дважды-трижды в год? Которые из даров вызвали Ваше неудовольствие, что Вы издали такой указ? Из жалости к тем слезам, что госпожа Ниидоно прольёт, удалившись от мира в глубокие горы, пока Вы собираете войска, мы двинем большое войско по трём дорогам — Горной дороге, Морской дороге и Северной береговой дороге. Призовите же воинов Западных земель да поглядите из дворцовых окон, как пойдёт бой!» — не написать ли так, господа? — и Такэда Рокуро сказал:

— Замечательно, господин Канэсада! Мы все именно так и думали! На чьё имя напишем?

Порешили составить послание на имя государева письмоводителя, написали это послание в ответ на государев указ и собирались отправить с ним в столицу Осимацу. Господин Ёситоки сказал:

— А Осимацу пока не отпускайте! Пусть сначала увидит нашу силу, тогда и поедет. А отпустить его сейчас — так того и гляди войска из-за горы Уцу[443] примут сторону столичных властей. Охраняйте его так, чтоб не сбежал и не умер!

— Слушаюсь! — отвечал Такэда Рокуро и поручил охрану Осимацу Вступившему на Путь Правому конюшему, а тот поместил Осимацу в клетку и забил в колодки.

Ёситоки держал совет о сражениях. Охрану заставы Киёми на Морской дороге он поручил Юяма Кодзиро. Заставу Мисака на Горной дороге охранял Мисака Сабуро. Заставы Сиояма и Куросака поручили Ямасиро Таро. Ёситоки приказывал:

— Смотрите, господа, не осрамитесь! Не пропускайте тех, кто подозрительно выглядит! Во времена покойного полководца Ёритомо первый отряд вёл Хатакэяма Дзиро Сигэтада, но подобных ему сейчас не найти. Кому же поручим первый отряд? Что ж, пусть головной отряд войска, что пойдёт по Морской дороге, ведёт правитель Сагами Ходзё Токифуса! А под его рукой будут Вступивший на Путь Дзё, Вступивший на Путь Мори, Вступивший на Путь Исидо, стражник Левой привратной стражи Хомма, стражник Левой привратной стражи Ито, Кадзии, Таннаи, Нодзи Хатиро, Кавара Горо, стражник Левой государевой охраны Кавада, господин Оокава, стражник Левой привратной стражи Ооми, стражник Левой привратной стражи Усами, Утида Горо, Кугэ Сабуро, Кото Токифуса[444], и с ними войско в двадцать тысяч воинов. Второй отряд поведёт правитель Мусаси Ясутоки. Вот кто пойдёт к нему под начало: стражник Левой привратной стражи Сэки, господин Ниита, Мори Горо, стражник Левой привратной стражи Ояма, новый стражник Левой привратной стражи Томонага, Вступивший на путь из Уцуномия, Накама Горо, стражник Левой привратной стражи Тонай, стражник дворцовой охраны Андо, Такахаси Ёити, стражник Правой государевой охраны Индэн, стражник Судебного ведомства Индэн, стражник Судебного ведомства Або, Оомори Ядзиро с братьями, стражник Левой привратной стражи Ясуи, господин Хатикава, стражник Правой привратной стражи Сануки, <…>[445] Горо, Вступивший на путь Датэ, Датэ Хэйдзи, Канэко Хэйдзи, Иса Сабуро, Кататомо Рокуро, кланы Тан, Кодама, Инота, Канэко, Сэки Дзиро, клан Арита, стражник дворцовой охраны Ядзиро, Дзиро Ясумура из Суруга, Таро Токиудзи из Мусаси[446], а с ними пойдёт двадцать тысяч воинов.

По Морской дороге третий отряд поведёт господин Асикага[447]. Четвёртый — военачальник Левой привратной стражи Сано Масакагэ и Нитта Сиро. Пятый — господин Кинай[448]и Тиба Дзиро, всего — семьдесят тысяч. Военачальниками войска на Горной дороге будут Такэда и Огасавара[449]. У них под началом будут Намбу Таро, Акияма Сиро, Мисака Сабуро, господин Ниномия, Тито Рокуро, Такэда Рокуро[450], и с ними пятьдесят тысяч воинов. По Северной береговой дороге Томотоки из Ведомства церемоний[451] поведёт на столицу семьдесят тысяч. По всем трём дорогам — Горной, Морской и Северной береговой — на столицу пойдут сто девяносто тысяч воинов. Я, Ёситоки, сам останусь здесь, но знаю те места, бои за которые потребуют всех ваших сил. На Северной береговой дороге — гора Тонами, Миядзаки, гора Сио, Куросака. На Горной дороге — Ооидо, Итабаси, Мусирода, река Куидзэ. На Морской дороге Оомико, Итиносэ, Мамэдо, Дзикиноватари, Такакува, Суномата — вот те места, где потребуются все ваши умения. Перед боем затяните потуже подпруги, если враг суетится — вы не спешите, а когда враг подаётся — преследуйте, бейтесь, не жалея сил, господа. Когда идущие по Морской дороге пройдут заставу Фува в земле Мино, а идущие по Северной береговой пробьются через бухту Цуруга и гору Арати в Этидзэн, объедините три войска в одно, захватите Удзи и Сэта и идите на столицу, там подожгите дома от Пятого проспекта и ниже, хватайте мятежников, рубите им головы и посетите государя-инока. Если не хватит сил у правителя Мусаси Ясутоки и правителя Сагами Токифуса, шлите гонца. Я поставлю командовать передовым войском молодого Сабуро Сигэтоки и сам поведу десять тысяч войска, мы нападём на столицу, будем сражаться, сколько станет сил, и доберёмся до государя-инока. А случится проиграть — отойдём, перекопаем заставы Асигара и Киёми, примем бой у Иинохама и будем биться, что есть сил. А если и там проиграю — что ж, подобно тому, как в старину Иваи Таро семь раз получал государевы указы, но перекрыл заставу Модзи и на семь лет похитил Девять земель Цукуси, так и я, Ёситоки, пущу огонь в посёлках Семи долин, сожгу дотла Поднебесную, удалюсь в Муцу и, пока жив буду — не пошлю больше в столицу ни отрезов крашеного шёлка длиной в восемь дзё, ни перьев из тайных хранилищ эмиси. Спеши же по Морской дороге со своим головным войском, правитель Сагами! День выхода выберу я, Ёситоки. Двадцать первый день пятой луны, день киноэ-тацу как раз счастливый, так что поспеши же!

Наступил двадцать первый день, и войска, направлявшиеся по Морской дороге, прошли по проспекту Вакамия, вынули стрелы-увадзаси, посвятили их трём святилищам Ваканомия[452], прошли к Юинохама, миновали перевал Косигоэ и направились к горе Асигара.

Господин управляющий Ёситоки приказал привести во двор Осимацу, чтобы он мог потом рассказать о силе камакурского войска, и сказал ему:

— Отправляйся в столицу и передай государю, украшенному Десятью добродетелями: «Дважды-трижды в год мы имели честь посылать штуки крашеного шёлка в восемь дзё, серебро с золотом, перья из тайных хранилищ эмиси, отборных лошадей. Государь, верно, чем-то из этого недоволен, что изволит гневаться на меня, Ёситоки? Вы изволили призвать войска — так я посылаю по трём дорогам — Морской, Горной и Северной береговой, сто девяносто тысяч отборных молодцев. Призывайте воинов из западных земель, да устроим бой, а вы поглядите через просветы в плетёных занавесях! Если этого войска вам покажется мало — шлите гонца из своих подчинённых, такого же быстрого, как этот, и я, Ёситоки, сам приведу в столицу ещё сотню тысяч! Мы будем сражаться изо всех сил и добьёмся встречи с вами!» — так и скажи! Эй, выдайте Осимацу еды в дорогу! — распорядился Ёситоки. Осимацу выдали три сё[453] сушёного риса и вытолкали за ворота. Перевалы в Оба, Косигоэ и Футокородзима он миновал с таким чувством, будто идёт по склону, ведущему к смерти, а у реки Сагами спешился, облился водой, пришёл в себя и подумал: «Чем есть этот рис потихоньку, съем-ка я его весь!» — вымочил и съел все три сё сушёного риса, что у него были, и размышлял: «Думалось мне, что в Камакура приходится спешить, зато назад в столицу поеду спокойно, с грузом подарков от даймё и знати, а оно вон как обернулось — посадили в клетку, забили в колодки, как послышится чей-то голос — так и кажется, что это меня зарубить пришли. Страсти-то какие. Зато теперь-то лет десять мне, верно, ничего не грозит!» — а ещё он решил: «Поеду-ка я в столицу без спешки!» — добрался в столицу через пять дней после того, как покинул Камакура, и в час Петуха[454] въехал во двор дворца Высокого солнца.

Свиток второй

При государе Десяти добродетелей собрались все — министры, князья, советники, члены Государственного совета и придворные дамы. Во дворце приподняли плетёные занавеси, а у ворот толпился народ: «Поглядите-ка, Осимацу, верно, привёз голову Ёситоки!»

А Осимацу тем временем распростёрся ниц в дворцовом дворе. Правитель Ното Хидэясу сказал:

— Странно, что ты прилюдно во дворе распростёрся. Поднимайся, Осимацу, и доложи о делах в Камакура, всё как есть!

Так было приказано дважды или трижды, и тогда он поднялся и со слезами говорил:

— В этом мире наступает век раздора, и низкие восстают против высокородных! Скажу самую суть — бывший управляющий Ёситоки приказал передать такие его слова: «Два или три раза в год мы имели честь посылать штуки крашеного шёлка в восемь дзё, серебро с золотом, перья из тайных хранилищ эмиси, отборных лошадей. Государь, верно, чем-то из этого недоволен, что изволит гневаться на меня, Ёситоки? Вы изволили призвать войска — так я посылаю по трём дорогам — Морской, Горной и Северной береговой, сто девяносто тысяч отборных молодцев. Призывайте воинов из западных земель, да устроим бой, а вы поглядите через просветы в плетёных занавесях! Если этого войска вам покажется мало — шлите гонца из своих подчинённых, такого же быстрого, как этот, и я, Ёситоки, сам приведу в столицу ещё сотню тысяч! Мы будем сражаться изо всех сил, и добьёмся встречи с вами!»

Десять тысяч человек, высокородных и низкорождённых, поникли головами, услышав это.

Государь Десяти добродетелей изволил сказать:

— Как скверно обернулось, мои вассалы. Ну что ж, этот подлец хочет повоевать с нами! Это уж никак иначе понять невозможно. Поскорее собирайте войско и выходите встречать врагов!

Получив такой приказ, правитель Ното Хидэясу разделил войско на отряды и приказал:

— Отряд в семь тысяч воинов отправится по Морской дороге. Военачальники — я, правитель Ното Хидэясу, судья из Кавати Хидэдзуми, судья Танэёси, правитель Ямасиро Хироцуна, младший военачальник Левой привратной стражи Рокуро, младший военачальник Левой привратной стражи из Судебного ведомства, младший военачальник Левой привратной стражи Татэхаки, младший военачальник Левой привратной стражи Хэйнай, младший военачальник Левой привратной стражи Хэйдза, младший военачальник Левой привратной стражи по имени Царь врачевания, младший военачальник Левой привратной стражи Сайто, младший военачальник Левой привратной стражи из Сацума, младший военачальник Левой привратной стражи Адати Гэндзо, младший военачальник Левой привратной стражи Кумагаэ, правитель земли Ава Нагаиэ, правитель земли Симоса, правитель земли Кодзукэ, младший военачальник Левой привратной стражи Сигэхара, младший военачальник Левой привратной стражи Какэру. Отряд в пять тысяч воинов пойдёт по Горной дороге, военачальники — Вступивший на Путь Хатия с двумя сыновьями, Таруми из Левой привратной стражи, господин Такакува, Кайдэн, Какэхаси, господин Уэда, Уцуми, Горё, господин Тэрамото, судья из Суруга, Сэки из Левой привратной стражи, господин наследник рода из Сано, Вступивший на Путь из Тикуго с пятью сыновьями, Вступивший на Путь из Кодзукэ с двумя сыновьями. Ещё один отряд в семь тысяч воинов пойдёт по Северной береговой дороге, а военачальниками будут прежний правитель Исэ, прежний правитель Ивами, господин Хатида, прежний правитель земли Вакаса, правитель земли Оки, судья Хаяи, судья Ооэ, младший военачальник Левой привратной стражи Сюмэ, младший военачальник Левой привратной стражи Миядзаки, Уэаи из Левой привратной стражи, курандо Сираки, курандо Нисия, Ясуда из Левой привратной стражи, господин Ясухара, Нарита Таро, господин Исигуро, Отани Сабуро, Мори Дзиро, Токута Дзюро, Ноги Гэнта, Хадзаси Хатиро, Накамура Таро и начальник дворцовых хранилищ[455]. Девятнадцать тысяч триста двадцать шесть воинов будут записаны в три отряда, что пойдут по Горной, Морской и Северной береговой дорогам. Остальным — охранять переправы в Удзи и Сэта!

Охрану Сэта поручили Яманокути. Вместе с ним толкователь Закона из Мино, толкователь Закона из Харима, толкователь Закона из Суо, Тисё и Танго повели семь сотен воинов. Пять сотен встали на мысе Миогасаки[456], а две сотни готовились отражать врагов у моста в Сэта. Из-под трёх пролётов моста убрали опоры, натянули девять канатов, под водой в дно набили кольев, на берегу устроили засеку и ожидали врага.

Охранять переправу в Удзи поручили камнемётчикам из Нара, которыми командовали второй военачальник государевой охраны, советник-санги из Каи Норимоти, младший военачальник Правой привратной стражи и Вступивший на Путь Камба[457]. Средний советник Сасакино-но Аримаса охранял Макиносима, средний советник с проспекта Наканомикадо Мунэюки — Фусими, Новый средний советник с улицы Бомон Таданобу — Имоараи, настоятелю Ёсино поручено защищать Уоити, преподобному настоятелю второго ранга — Ооватари, Вступивший на Путь Коно Сиро из Иё охранял Симоносэ[458]. Остальные же тысяча воинов под руководством господина Фудзивара-но Мицутика затворились во дворце Высокого Солнца — Каяноин.

Тем временем военачальник судья из Кавати Хидэдзуми с войском, что направилось по Морской дороге, прибыл в землю Мино, в небольшую долину, где находился посёлок Таруми, и разделил войско на отряды, готовясь к битве.

— Переправу Аи будет охранять Вступивший на Путь Хатия[459]. Судья из Суруга, Сэки из Левой привратной стражи и господин наследник рода из Сано защищают Ооидо. Переправу в Уруманосэ — господин Кодзути, Итабаси — воин Левой привратной стражи Огино Дзиро и наследник рода из Идзу[460]. Уцуми, Горё и господин Тэрамото охраняют Хиномико. Переправу в Иги защищают Сэкита, Какэхаси и господин Уэда. Мамэдо охраняют правитель Ното и судья Танэёси. На переправе в Дзики будут воин Левой привратной стражи из Аки, господин Симодзё и судья Като с тремя тысячами войска. Сигэхара и Какэру из Левой привратной стражи охраняют Каминосэ. Господин Ямада[461] укрепится в Суномата!

Как печально, что разделили двенадцать тысяч воинов, шедших по Горной и Морской дорогам, по двенадцати крепостям!

А тем временем правитель Сагами, Ходзё Токифуса, со своим передовым отрядом прибыл в поместье Хасимото, что в краю Тотоми. А среди его воинов оказался вассал правителя Симоцукэ, Гэмба-но Таро из земли Ава[462]. Направлялся он с грузом дани в столицу, но — такова уж печальная доля берущих в руки лук и стрелы! — не успев попрощаться с женой и детьми, попал он в войско правителя Сагами и с этим войском дошёл до поместья Хасимото. Тут он подумал: «Раз уж стал я воином, что владеет луком и стрелами — если не смогу лицезреть моего господина ещё хоть раз, стоит ли жить на свете?» — и ночью покинул поместье Хасимото с восемнадцатью своими воинами. Ускакали они, проехав мимо правителя Сагами не спешившись и не выказав почтения.

Правитель Сагами, увидев это, призвал воинов клана Утида и сказал:

— Странно — какие-то люди тут проскакали и не спешились передо мной! Идите и узнайте, кто такие!

Утида Сабуро вышел, узнал и сказал:

— Это вассал господина правителя Симоцукэ, Гэмба-но Таро!

Правитель Сагами воскликнул:

— В битве сильнее тот, кто появляется, будто бы снизошёл с неба или выпрыгнул из-под земли! У воинов Бандо кони устали, так что догоняйте сами, воины Тотоми!

Сотня воинов клана Утида, получив такой приказ, двинулась в погоню. Проехали Такасэ, Миядзи, Хонногавара, Отовабара в земле Микава[463] и догнали беглецов лишь у Исихака. Утида Сабуро прокричал:

— Это Гэмба-но Таро изволит совершать такое недостойное дело? Если и вправду так, клан Утида почтительно прибыл за вами от господина правителя Сагами. Вернитесь и доложитесь правителю!

Гэмба-но Таро услышал и повернул, подъехал так, что кони их соприкоснулись мордами, и ответил:

— Слушайте меня! Я стал воином, что владеет луком и стрелами, и захотел вернуться в столицу, чтоб ещё раз повстречать своего господина — что в этом недостойного? Давайте сойдёмся с вами и погибнем в бою!

Из войска Таро одиннадцать обнажили мечи, а оставшиеся восемь наложили стрелы на луки, и сражались, не жалея сил. У преследователей из сотни с лишком воинов полегли тридцать пять, и множество было ранено. У оборонявшихся одиннадцать погибли, а оставшиеся восемь ушли в усадьбу к югу от той дороги, затворили ворота, подожгли дом и покончили с собой. Утида Сабуро, увидев такое, взял головы одиннадцати убитых, насадил их на колья в Хоннохара и уехал обратно. А когда приехал в Хасимото, где пребывал господин Сагами, и доложил о случившемся, то сказал:

— Я, Токифуса, победил в этой битве! — снял верхнее одеяние и преподнёс Богу войны.

Ямамити Исукэ из Тотоми прибыл в земельную управу края Овари[464]. Господин Ямада, находившийся тогда в Суномата, услышал о том и посоветовал судье из Кавати Хидэдзуми:

— Ямамити Исукэ из Тотоми с войсками правителя Сагами уже в управе Овари! Неразумно, что мы разделили наши войска Горной и Морской дорог по двенадцати крепостям. Надо бы объединить силы, переправиться через Суномата, напасть на управу земли Овари, зарубить этого Исукэ из Тотоми, пройти через Такасэ, Миядзи, Хонногавара, Отовабара в земле Микава, напасть на поместье Хасимото, перебить правителей Мусаси и Сагами[465], ударить на Камакура, убить Ёситоки, пустить огонь в посёлках Семи долин, чтоб развеялись они, как туман в небе, пройти по Северной береговой дороге и уничтожить Томотоки из Ведомства церемоний, а тогда вернуться в столицу и доложить государю-иноку, вот что нам нужно сделать, господин судья из Кавати!

Судья же от роду был трусом. Услышав это, он ответил:

— Всё так и есть! Так и следовало бы поступить — но что, если мы объединим силы Горной и Морской дорог, переправимся через Суномата, убьём Исукэ из Тотоми, который, ты говоришь, в управе Овари, потом правителей Мусаси и Сагами и пойдём на Камакура — а нас окружат войска Томотоки, что идёт по Северной береговой дороге, и войска Такэда и Огасавара, что укрепились на Горной дороге? Лишь опозоримся без толку. Кони и так стёрли ноги, пока мы добрались из столицы сюда. Подождём здесь, сколько бы дней ни понадобилось, а потом уничтожим воинов Бандо без остатка, господин Ямада!

Ямада Дзиро при этих словах подумал: «Какие мерзкие слова говорит этот Кавати! Ну, если так, я своими силами всё разузнаю!» — призвал двоих воинов, Идзуна-но Гомпати и Симо-но Того, и послал их разведать, приказав:

— Вроде бы Исукэ из Тотоми, что из войска правителя Сагами, сейчас в управе земли Овари. Идите и высмотрите всё!

А Исукэ из Тотоми призвал двоих воинов своего войска, Тюгэндзи и Тюроку, и отправил их к столичному войску, приказав:

— Столичные воины, говорят, заняли Суномата. Ступайте, поглядите, что там для нас хорошего и плохого!

Воины обеих сторон столкнулись на дамбе Усио. Тюгэндзи сказал:

— Господин Тюроку, глядите-ка! Это, верно, лазутчики из столичных воинов, что обосновались в Суномата! Давайте их схватим да отрубим головы, господин Тюроку?

Гомпати на это сказал:

— Да мы не лазутчики столичного войска! Я — Таро с почтовой станции Каяцу!

— Ну, раз уж ты Таро — а мы-то как раз воины Господина из Камакура, что воспротивился указу государя-инока и отправил войска на столицу, и посланы разузнать о столичных войсках, что прибыли в Суномата. Так что поехали с нами, покажете дорогу! — уже спокойнее сказал Тюгэндзи.

— Ну что ж, поехали! Едем разведывать с этими господами, Симо-но Того! — сказал Гомпати, и они отправились в путь. Миновали могилу Мотокидзи и храм Итиномия, и Гомпати подумал: «Что-то ничего хорошего не выходит из этой поездки с ними. Надо бы их связать!» — перехватил алебарду поближе к лезвию, сбросил обоих с коней на окаменевшую от летнего зноя землю и связал им руки за спиной, привязав верёвку от связанных рук им к шее. Сели на захваченных у врага лошадей, пустили пленников перед собой и направились в Суномата, к господину Ямада. Тот изволил сказать:

— Ловко сделано! Если победим в этой войне, награжу вас поместьями, и будете жить в достатке! — напоил их сакэ и выдал по три сё сушёного риса.

Ямада Дзиро был хорошим воином и отослал Тюроку к тогдашнему военачальнику, судье из Кавати Хидэдзуми. Судья же был воином никчёмным, сразу не принял пленника потому, что принимал пищу, и вскоре Тюроку сбежал. Господин Ямада же призвал Тюгэндзи:

— Рассказывай, как в Камакура решили вести войну!

Тот всё рассказал, как есть, и его передали Гомпати, а тот зарубил его на дамбе Мори и повесил там голову.

А тем временем правитель Сагами Ходзё Токифуса покинул Хасимото, прошёл через Яхаги, Яцухаси, Таруми и Эдзаки в земле Микава и дошёл до храма Ацута[466] в земле Овари. Там он преподнёс божеству Ацута стрелу-репу, а ночью дошёл до станции Акаикэ. На следующий день он добрался до деревни у храма Итиномия, что в земле Овари, и распределил войска для битвы.

— По старшинству воинов порядок охраны дорог будет такой. Ясутоки, правитель Мусаси, охраняет Мамэдо. Амано из Левой привратной стражи укрепится в Такакува. Защищать Ооидо и Каваи…[467]

Такэда и Огасавара прибыли в Тодайдзи[468], что в земле Мино. Огасавара сказал:

— Мир Саха — место бренности. Что нам делать, господин Такэда?

Такэда отвечал:

— Слушайте, господин Огасавара. Дело-то вот какое. Если победит Камакура — примкнём к камакурскому войску, а будет побеждать столичное войско — примем сторону столицы. Так уж заведено у тех, кто берёт в руки лук и стрелы, господин Огасавара!

Правитель Сагами Токифуса тем временем написал им письмо и отправил с гонцом: «Господа Такэда и Огасавара! Если сможете переправиться в Ооидо и Каваи, отдам вам шесть земель — Мино, Овари, Каи, Синано, Хитати и Симоцукэ!»

Те двое, прочитав, решили: «Ну, если так, давайте переправляться!» — и Такэда направился в Каваи, а Огасавара — в Ооидо.

Один из вассалов Огасавары, Итикава Сингоро, помахал веером врагам, что с флагами стояли на другом берегу:

— Там, на том берегу, с флагами — вы кто такие? Если известные воины, переправлюсь и встречусь с вами! А если из простых — не стану и коня утруждать переправой!

Воин Левой привратной стражи из Сацума вышел вперёд и отвечал:

— Вы, мужланы, хоть и бойки на словах, а сами-то всего лишь вассалы управляющего Ёситоки! Мы здесь по указу государя об усмирении мятежников — позволим ли вам переправиться? Давайте, идите сюда, если сможете!

Сингоро разозлился:

— Ты, кто там впереди разговаривает! Да кто ж тут не из отпрысков прошлых государей? Господа Такэда и Огасавара ведут свой род от государя Сэйва, а господин Ёситоки — потомок государя Камму! Кто не из государева рода? Ладно, переправлюсь-ка, если так! — и повёл вперёд тысячу с лишком воинов.

Такэда Рокуро увидел это и спросил:

— Что это за воины там переправляются?

— Это вассал господина Огасавара, Итикава Сингоро!

И Такэда Рокуро сказал:

— Что же это, Сингоро так сразу и пошёл на переправу?! Хочет прославить своё имя, а сам сгинет в стремнине ещё раньше, чем враги увидят защитные пластины его шлема![469] Поручим молодым, из тех, кто хорошо плавает, проверить дно, а Сингоро верните!

Призвал он Арасабуро, которому было девятнадцать лет от роду, и приказал:

— Проверь дно реки!

Арасабуро снял и оставил доспех, вытащил из своего колчана две боевые стрелы, взял с собой лук и занырнул на дно реки. Два часа он ползал по дну, пока не выбрался на отмель у другого берега, и тут заметил господина Такакува. «Надо же, враг! Подстрелить бы его!» — но ещё подумал: «А если промахнусь, тут мне и погибнуть!», и всё же наложил вымокшую стрелу, натянул лук на всю длину стрелы и выстрелил. Стрела поразила господина Такакува в левый бок, пронзив его до самого края седла. Он навзничь повалился с коня и тут же покинул этот мир.

Воины государева войска бросились вдогонку, обгоняя друг друга, а Арасабуро снова нырнул ко дну, проплыл один тё и четыре-пять тан[470] вниз по течению и выполз на берег чуть ниже того места, где пребывал Огасавара. Огасавара сказал:

— Да это же тот, кто плавал на тот берег и сразил врага! Надевай свой доспех поскорее!

Арасабуро надел доспех, предстал перед господином Такэда и доложил:

— Поперёк реки есть место в два тан, где кони не достанут ногами дна! — и, оборотившись к воинам, сказал:

— Господа! Знаете ли вы, как следует переправляться? При переправе сильных коней ставьте выше по течению, а слабых — ниже. Позвольте течению огибать вас; если у вас есть наплечники-содэ — подберите их повыше, лук прижмите одним концом к голове коня, поводья подтяните ближе к луке седла, и так переправляйтесь, господа![471]

После этого пять тысяч воинов начали переправу. Первый отряд повёл Тито Рокуро, второй — Хэгури Сиро, третий — Накадзима Горо и Такэда Рокуро.

Правитель земли Суруга Ооути Корэнобу из столичного войска схватился с отрядом Тито Рокуро. Во время переправы он застрелил до двух с половиной десятков воинов, а когда враги переправились, подскакал к ним и зарубил ещё множество. Когда же от меча погиб его сын, служивший в Левой привратной страже, Корэнобу почувствовал, что лишился поддержки, и отступил.

Господин Ниномия из камакурского войска сражался с Вступившим на Путь Хатия. Вступивший на Путь Хатия застрелил двадцать четыре воина на переправе, а когда те достигли берега, он схватился с господином Ниномия. Зарубивший множество врагов Хатия сам был тяжко ранен и умер от собственной руки.

Огасавара, видя это, повёл через реку три тысячи воинов и сумел дойти до другого берега, не потеряв ни одного человека. Итикава Сингоро, озлобленный давешними словами стражника Левой привратной стражи из Сацума, стал пробиваться к нему, зацепил его за шлем «медвежьей лапой», подтащил к себе и снёс ему голову. Курандо Хатия, сын Вступившего на Путь, видя это, подумал: «В такое время, пожалуй, нужно бежать, хоть ты был бы и могучим воином!» — и пустился высоко в горы, нахлёстывая коня. Его брат Сабуро догнал курандо и сказал:

— Куда это ты направился? Если дела так плохи, куда бы ни убежал — не проживёшь дольше бабочки или цветка. Вернись на поле боя, отомсти за отца и убей его врагов, господин курандо! — но тот сделал вид, будто не услышал, и ускакал прочь. Сабуро, не в силах что-либо поделать с этим, ринулся в бой и выбрал противника — Такэда Рокуро. Хатия Сабуро сказал ему:

— Уж не вы ли — Такэда Рокуро? Знаете ли, кого вы видите перед собой? Я — потомок сына Шестого принца[472], сын Вступившего на Путь Хатия, зовут меня Хатия Сабуро! Хочу сразить врагов моего отца, вот и пришёл к вам. Взгляните-ка на моё воинское умение! — с этими словами он вытащил стрелу-репу, наложил на тетиву своего лука, оплетённого лозой глицинии, натянул лук на всю длину стрелы и выстрелил. Стрела попала в нагрудную пластину воина, что был слева от Такэда, вошла ему в грудь до оперения, и он тут же повалился с коня. Вторая стрела, пущенная Сабуро, пробила насквозь шею тонэри, служившего у Такэда Рокуро. После этого Рокуро и Сабуро сшиблись в схватке, схватились и повалились с коней наземь. То один, то другой оказывался сверху, потом Сабуро, подмяв под себя врага, вытащил короткий меч для пробивания доспехов и сдвинул шлем Рокуро до самых лямок доспеха. И когда Рокуро уже был близок к гибели, подоспел Такэда Хатиро, вытащил брата из-под врага и отрубил голову Сабуро. Если б не Хатиро, не избежать бы Рокуро смерти.

Все воины столичных войск на Горной дороге пустились в бегство. Такэда и Огасавара, заняв Ооидо и Каваи, направились вниз по реке. Узнавший о том господин Кодзути, что стоял с войском в Унуманосэ, спросил:

— Что за воины спускаются вдоль реки? Свои или враги?

И Уэда из Судебного ведомства отвечал:

— Это Такэда и Огасавара заняли Ооидо и Каваи и идут вниз по течению реки.

Господин Кодзути сказал:

— Ну, если так, всем приготовиться к бою!

Но Уэда возражал:

— Для человека нет ничего драгоценнее его жизни! Говорится ведь — «Пока жив, сможешь увидеть и кости медузы»![473] Чем сражаться, господин Кодзути, лучше сдайтесь господину Амано Масакагэ из Левой привратной стражи, поговорите с ним, пойдите к правителю Мусаси Ясутоки и станьте его вассалом — и так сохраните жизнь!

— Пожалуй, так и сделаю! — Кодзути поговорил с Амано из Левой привратной стражи и направился к правителю Мусаси.

Правитель Мусаси приказал привести Кодзути и сказал:

— Господа, слушайте! Владеющие луком и стрелами, если уж встали на сторону столичных властей — пусть там и остаются, а кто воюет на камакурской стороне — пусть и продолжает, и я не позволю ему нарушить обычай и воевать на нашей стороне. Если привыкнут к такому воины, то все так и будут поступать. Отрубите ему голову, как предателю!

Кодзути и его восьмерым сыновьям отрубили головы и насадили на железные колья.

Воин Левой привратной стражи Огино Дзиро и наследник рода из Идзу выехали из Итабаси на битву и перебили множество врагов, но силы их иссякли и они отступили.

Сэкита, Какэхаси и Уэда, стоявшие на переправе в Иги, обменялись стрелами с воинами Бандо и застрелили множество врагов, но и они выбились из сил и отступили.

Род первосвященников святилища Ацута в Овари прискакал и окружил Уцуми, Горё и Тэрамото, охранявших Хиномико, и они приняли смерть у реки Морокоси.

Охранявшие переправу в Мамэдо правитель Ното Хидэясу и судья Танэёси выехали на битву. Судья Танэёси сказал:

— Знаете ли, кого видите перед собой? Я — младший брат правителя Суруга, судья Танэёси! — сказав так, застрелил он двадцать три врага, а когда те выехали на берег, зарубил ещё множество, но выбился из сил, и пришлось ему отступить.

Корэмунэ Такатика из Аки, служивший в Левой привратной страже, и господин Симодзё ожидали врага на переправе Дзики. Наступавшее на них камакурское воинство возглавляли младший военачальник Левой привратной стражи Сэки, Вступивший на Путь Ямато и Вступивший на Путь Кано. Они разобрали стоявший на берегу дом, чтобы сделать плоты для переправы. Вступивший на Путь Кано говорил:

— С давних времён про это место известно, что из тысячи воинов, кто пытался переправиться здесь, не выжил ни один. Давайте переправимся выше по реке!

Но Вступивший на Путь Ямато отвечал:

— Аварэ, что вы, господин Вступивший на Путь! Когда получали приказ от господина Ёситоки — разве он говорил, что мы должны переправляться выше по реке? А мне уже семьдесят с лишком лет, если и погибну — не жалко! — и с этими словами повёл более сотни воинов на переправу, и вышли они на другой берег, не потеряв ни единого человека. Господа Корэмунэ из Левой привратной стражи и Симодзё, видя это, повернулись и отступили, не выпустив ни единой стрелы.

Судья Като Мицусада из Исэ оплошал так же, как когда-то Тайра. Род Тайра шёл войной на Восточные земли, и в болотах у горы Фудзи в земле Суруга они, испугавшись шума крыльев стаи чирков, пустились в бегство[474]. И вот сейчас тоже — рыбаки с залива Наруми бежали в горы, от их костров зажёгся лес, и множество птиц, спасаясь от пламени, улетело к заливу Каванума, что в земле Исэ. Среди тех птиц было около сотни белых цапель. Завидев их, судья Като сказал:

— Смотрите, господа! Воины моря подняли белые стяги и идут, чтобы окружить нас! Против них нам не выстоять!

Воины Като подожгли усадьбы Нагаэ и Магари, что строились, чтоб стоять тысячу лет. Тучи дыма от горящих усадеб заполнили Поднебесную, и три тысячи войска, подобные клубящимся облакам, отступили, не выпустив ни единой стрелы.

Сигэхара и Какэру из Левой привратной стражи, стоявшие в Каминосэ, сражались с камакурскими войсками. Какэру назвал врагам своё имя:

— Господа из войска Бандо! Знаете ли, кто перед вами? В четырнадцати уездах земли Сэццу все знают тысячу воинов клана Ватанабэ, а среди них известен стражник Левой привратной стражи Какэру по прозвищу Преданный государю! Это я и есть!

Какэру, прирождённый воин, стрелами пустил на дно пятнадцать воинов во время переправы, а когда нападавшие приблизились, отчаянно сражался, кружил на коне с криками: «Я Какэру! Какэру здесь!», и зарубил ещё множество врагов. Так он бился до часа Зайца[475] следующего дня. Хоть и отважен он был, но и ему пришлось отступить.

Судья из Кавати Хидэдзуми, что был в Суномата, бежал ещё накануне вечером, в час Собаки[476].

На рассвете восьмого дня шестой луны третьего года Дзёкю стражники из Левой привратной стражи Кадзуя Сиро Хисасуэ и Тикуго Таро Аринака, израненные, предстали перед государем-иноком с вестями, что несметное войско из Бандо направляется в столицу, что в Суномата в шестой день были стычки, но все государевы войска бежали, и что надежды на помощь ниоткуда нет. Государь изволил гневаться, призвал с собой принцев и направился в усадьбу преподобного инока второго ранга Сонтё на улице Осинокодзи, у реки. Князья, придворные, стар и млад — все облачились в доспехи и поспешили к нему, только вот никто не умел выпустить и одной стрелы.

Потом, в час Петуха он переехал в Хигаси-Сакамото, но войска у него, к сожалению, не было и тысячи человек. Все эти события вызвали переполох в столице. Следуя какому-то своему плану, он снова изволил вернуться в столицу, и народ мало-помалу успокоился. Мосты в Удзи и Сэта снесли и подготовились к защите на переправах. Князья и придворные, все, кто что-либо смыслил в военном деле, были отправлены туда для обороны.

Тем временем господин Ямада бился так, что его как будто вот-вот охватит пламя, и зарубил множество врагов, но увидел, что ни выше, ни ниже по течению своих уже не осталось, опечалился: «Я, Сигэсада, собирался погибнуть в бою — но что ж погибать, когда вокруг нет никого из своих. На реке Куйдзэ сходятся Горная и Морская дороги, пойду-ка туда!» — и повёл туда свои три сотни воинов.

Только он пришёл на реку Куйдзэ, как подоспели туда три тысячи воинов клана Кодама. Воины Кодама заговорили:

— А что это за воины, откуда они? Свои или враги? — а Андо Тадаиэ из дворцовой стражи заметил:

— Вон тот похож на Ямада Дзиро, что бился при Суномата, не жалея сил. Если и вправду он, стоило бы взять живьём.

Войско клана Кодама подъехало и начало сражение. Господин Ямада говорил им:

— Господа, послушайте! Кто, думаете, перед вами? Я — Ямада Дзиро Сигэсада с границы земель Мино и Овари, потомок сына Шестого принца! — и принялся рубить направо и налево, бился так, что, казалось, вот-вот его охватит пламя, и в одночасье лишился клан Кодама более сотни воинов. В войске господина Ямада тоже потеряли сорок восемь человек. От такого яростного отпора господина Ямада клану Кодама пришлось отступить, и господин Ямада сказал своим воинам:

— Когда они отступают — вы тоже отводите войска, а когда атакуют — атакуйте в ответ! Соберитесь с силами, господа, и не жалейте жизни!

Он установил порядок вступления в бой каждого из военачальников:

— Первым пойдёт военачальник Левой государевой стражи Морова, вторым — помощник Правого конюшего Конамита, третьим — Ога Таро, четвёртым — Кокубу Таро, пятым — Ямагути Гэнта, шестым — Ягэндзи из дворцовой стражи, седьмым — инок из Судебного ведомства, восьмым — военачальник Левой государевой стражи Миноо, девятым — Эноки, десятым — Когоро из дворцовой стражи!

Кодама-но Ёити напал со своим отрядом в три сотни с лишком воинов. Господин Ямада, увидев это, приказал:

— Морова, вперёд!

Военачальник Левой государевой стражи Морова, услышав приказ, сделал вид, что наступает, и сбежал на гору Коганэ. Помощник Правого конюшего Конамита и его восемнадцать воинов вступили в бой. Зарубили они тридцать пять врагов, но и сами потеряли пятнадцать человек, а четверо оставшихся в живых вернулись к господину Ямада. Подступил Китаяма из Левой привратной стражи с отрядом в триста с лишним воинов, и против него выехал Ога Таро. Он со своими воинами набрал вражеских голов и оружия и вернулся к господину Ямада.

Какэру и Ямада Дзиро Сигэсада среди ночи четырнадцатого дня шестой луны прибыли во дворец Каяноин. Танэёси доложил государю:

— Государь! Войну мы уже проиграли. Прикажите открыть ворота! Я прибуду к вам поджидать врагов, а потом буду биться до последнего и погибну на ваших глазах!

Государь же отвечал:

— Как прискорбно будет, если мы с воинами затворимся во дворце, а камакурские войска окружат нас и нападут! Немедля отведи войско куда-нибудь ещё! — так малодушно изволил приказать государь, и Танэёси, выслушав это, оборотился к Какэру и Сигэсада и сказал им:

— Как печально, что у нашего государя оказалась такая душа! Жаль, что я, Танэёси, вызвался служить такому государю и затеял с ним мятеж! Нужно уводить войска. Мне бы следовало здесь и покончить с собой, но по дороге из Ёдо[477] на столицу идёт мой старший брат, правитель Суруга Ёсимура. Пойду к нему. Чем попасть в руки неизвестно кого, лучше уж напоследок повидаюсь с ним, выскажу, что лежит на душе, сдамся ему, а там будь что будет! — и все трое повели свои отряды по проспекту Оомия до монастыря Тодзи и в том монастыре затворились, ожидая прихода вражеских войск. К монастырю подступило войско Нитта Сиро. Какэру из Левой привратной стражи крикнул им:

— Господа, слушайте! Знаете ли, кто перед вами? В четырнадцати уездах земли Сэццу, что лежит к западу от государевой столицы, среди тысячи воинов клана Ватанабэ есть Какэру по прозвищу Преданный государю, служивший в Левой привратной страже и Западной охране![478] Это я и есть!

Так он назвал себя и вступил в бой, но когда более десятка его воинов погибли, а остальные побежали, пришлось и Какэру отступать к горе Ооэ.

Господин Кинай[479] выехал на битву. Против него выступил господин Ямада и крикнул:

— Кого, думаете, видите перед собой? Я — Ямада Кодзиро Сигэсада из земли Овари! — так он назвал себя и сражался, не жалея сил. Зарубили пятнадцать врагов, сами потеряли много бойцов и отступили к горе Ханнядзи в Сага[480].

Следующими подступили пятнадцать воинов с развевающимися флагами. На флагах были жёлтые, лиловые и синие гербы рода Миура. Судья Танэёси сказал:

— А вот это флаги правителя Суруга! — и выехал навстречу.

— Это не господин ли правитель Суруга Ёсимура? Если так, то вот я — судья из рода Тайра, Куро Танэёси![481] Вообще-то по праву мог бы я достичь успеха в Камакура, но, опечаленный вашей злобой, подался я в столицу и по приказу государя-инока учинил мятеж. А я ещё посылал вам письмо с просьбой о помощи! Как я, Танэёси, сожалею, когда вспоминаю о том! А вы с самого начала были на стороне Ёситоки, предали военачальника Левой привратной стражи Вада и тем обрекли на смерть родного дядю! Думалось мне ещё раньше покончить с собой, как подобает, да хотелось перед смертью повидать вас! — так сказал Танэёси и налетел на врагов, но правитель Суруга решил: «Что с дураком сражаться! Никакой выгоды в том не будет!» — и увёл свой отряд назад, в Ёцудзука[482].

Судья Танэёси зарубил нескольких врагов и подумал: «Мои лук и стрелы утратили божественное покровительство, и пусть даже я отправлюсь к государю и смогу сразить Ёсимура, что выиграл в этой войне и может теперь высоко вознестись, — кто же тогда помолится за упокой родителей?» — с такими мыслями направился он по проспекту Оомия до Первого проспекта и повернул на запад. Развесил головы врагов у Западной тюрьмы и пришёл в Коносима. А в час Дракона пятнадцатого дня в Коносима[483] судья Танэёси вместе с сыном приняли смерть от собственной руки. Не было человека, кто б не сокрушался о них, говоря: «Аварэ, какие были воины!»

Тем временем в час Змеи пятнадцатого дня шестой луны Ясутоки, правитель земли Мусаси, прибыл в Рокухара, а в час Лошади[484] семнадцатого дня той же луны туда приехал Ходзё Томотоки, служивший в Ведомстве церемоний. Тогда же правитель Мусаси спешно отправил послание в Камакура. В послании говорилось:

«Из тех людей, что направлены были из Восточных земель в столицу, утонувших в воде и убитых, всего погибло 13 620 человек. Добрались вместе со мной до столицы и теперь ожидают наград 1800 человек. Испрашиваю Ваших распоряжений даровать им земли. Кроме того, — кого сделать государем-иноком и кого поставить государем? Куда поместить государя Десяти добродетелей?[485] В какие места отправить принцев? Как поступить с вельможами и придворными? Прошу Вас ответить на все эти вопросы».

Ходзё Ёситоки прочитал послание и сказал:

— Взгляните на это, господа! Мне уже не о чем беспокоиться! Плоды моей кармы перевесили плоды государевой кармы! Кармы, накопленной деяниями в прошлых жизнях, лишь чуть-чуть не хватило, и довелось мне родиться вассалом!

В ответ он написал так:

«Государем-иноком поставить принца Дзимёин. Титул государя отдать его третьему сыну, Сабуро[486]. Прежнего же государя-инока сослать в край Оки — хоть это тоже государева земля, но находится далеко. Куда сослать принцев, пусть решает Ясутоки, правитель Мусаси. Вельмож и придворных пришлите в Камакура. Что до всех остальных — не проявляйте снисходительности, рубите им головы всем до единого. После этого сразу же остановите бесчинства в столице. Особо же возле усадеб его светлости Коноэ, его светлости Кудзё, инокинь Ситидзё и Рокудзё, принца из храма Ниннадзи, министра из Токудайдзи, Вступившего на Путь Великого министра, военачальника государевой охраны с проспекта Оомия[487] ни в коем случае разбой не допускать. Ослушников, что не подчинятся приказу — хватать и рубить им головы, пусть даже это будут наши камакурские воины. Потом Ясутоки, правитель Мусаси, и Томотоки из Ведомства церемоний должны поскорее ехать в Камакура. Столицу усмирили, так что поручим Томотоки обустроить семь земель Северной береговой дороги, Хокурикудо!»

Тем временем во второй день седьмой луны государя-инока перевели из дворца Каяноин в усадьбу инока Сонтё на улице Осинокодзи, а в четвёртый день — во дворец Ёцуцудзи. Всех же остальных вернули по их усадьбам. В шестой день Тиба Дзиро препроводил государя-инока в загородный дворец Тоба. Из всех, кто раньше был при государе, остались с ним лишь средний советник Санэудзи с проспекта Оомия, государственный советник и военачальник государевой охраны Нобунари и младший военачальник Левой привратной стражи Ёсимоти[488].

В десятый день во дворец Тоба прибыл Ходзё Таро Токиудзи из Мусаси. Как был, в доспехах прошёл он в Южные покои, приподнял плетёную занавеску кончиком лука и грозно приказал:

— Государю придётся проследовать в ссылку! Выходите поживее! — и обликом он был подобен посыльному царя Эмма, правящего подземным миром. От неожиданности государь-инок не мог открыть рот, и тогда Токиудзи сказал во второй раз:

— Что ж вы не отвечаете? Уж не укрываете ли там снова мятежников? Выходите сейчас же! — прикрикнул он, и тут государь изволил ответить:

— Ныне, когда постигло меня воздаяние за грехи, могу ли я укрывать мятежников? Просто придётся уезжать из столицы, и разлука с принцами меня печалит. А ещё особенно мне непривычно без Ио Ёсимоти из Левой привратной стражи, что был приставлен ко мне с младенчества. Дайте мне с ним раз повидаться!

Тогда Ходзё Токиудзи, проливая слёзы, написал послание правителю Мусаси Ясутоки:

«Ио Ёсимоти и государя Десяти добродетелей, похоже, с давних пор связывают узы дружбы. Государь изволил приказать: „Приведите ко мне Ёсимоти!“, и это — его последнее приказание здесь, в столице. Думаю, нужно сейчас же прислать сюда Ёсимоти!»

Правитель Мусаси Ясутоки, получив от сына это письмо, сказал присутствующим:

— Поглядите-ка на послание Токиудзи, господа! В этом году ему сравнялось семнадцать лет, а как чувствителен сердцем, и меня растрогал! — после чего приказал:

— Прикажите Ио Ёсимоти из Левой привратной стражи принять постриг! — и Ёсимоти, ставший монахом, был отправлен к государю. Государь-инок увидел Ёсимоти и воскликнул:

— Да ты уже постригся в монахи! Я тоже сейчас приму постриг![489] — и государь-инок принял монашеские обеты от главы храма Ниннадзи, принца-инока Додзё. Тут и сам принц-инок, и все, кто это видели или слышали о том, знатные и простолюдины, и даже отважные воины — все проливали слёзы, и не было таких, кто не отжимал бы влажные от слёз рукава.

Потом государь отослал срезанные волосы своей матери, госпоже монахине Ситидзё. При виде волос государя от нахлынувшей печали монахиня пребывала как будто во сне, не могла излить скорбь в словах и лишь лежала ничком, проливая слёзы. Как же это было печально!

Видимо, желая видеть, как же он выглядит со стороны после пострига, государь призвал Нобудзанэ[490], чтобы тот написал его портрет. Пусть и не было то совсем уж совершенным, как в зеркале, подобием его, но прискорбно ему было видеть на портрете измождённого старца[491].

Ныне не мог прежний государь-инок вершить делами этого мира, а потому и царствовавшему государю в предрассветной тьме пришлось переехать в усадьбу на Девятом проспекте[492].

Принца Дзимёин возвели в ранг государя. Позабытые в тяжёлые смутные дни божественную яшму и драгоценный меч ныне приехали принять для государя с такими почестями, так украсили проспекты, что и не описать словами. Господин Коноэ снова стал регентом, и все этому радовались. Сказано, конечно, что нет ничего неизменного в этом мире, но никто и подумать не мог, что такое возможно.

И вот, в тринадцатый день седьмой луны Ито из Левой привратной стражи принял государя-инока, усадил задом наперёд в паланкин с занавесками с четырёх сторон[493], и вместе с иноком Ио Ёсимоти они покинули дворец Тоба. Чтобы прислуживать государю, с ним отправились госпожа из Восточных покоев и госпожа Таю[494]. Не знал государь, в каком месте на пути прервётся его жизнь, а потому взял с собой и святого мудреца[495]. «Вот бы хоть ещё раз взглянуть на усадьбу Хиросэ!» — изволил говорить государь, но ему не позволили, и он лишь разглядел храм Минасэ[496], полускрытый облаками, и прибыли они в Акаси. Оттуда направились в землю Харима, а там охрану принял Эбина из Дворцовой стражи и ехал часть пути с ними, а потом охрана снова сменилась, и государя сопровождал служивший в Дворцовой страже Канамоти из земли Хоки. Так за четырнадцать дней добрались они до бухты Оохама в земле Идзумо, подождали попутного ветра и переправились в землю Оки. Тяжело пришлось государю в этом долгом пути, и как он, должно быть, страдал в душе! Государя в пути сопровождал также лекарь Наканари, принявший постриг перед отъездом. «Аварэ, в столице я и не слыхал, что бывают такие ветра и волны!» — говорил он, а государь, отжимая влажные рукава, сказал в тоске:

А Ио Ёсимоти отвечал:

А госпожа Ситидзё, услышав эти стихи, сложила в ответ:

В десятый день десятой луны Среднего государя-инока Цутимикадо сослали в местность Хата, что в земле Тоса[498]. Проводить его повозку пришёл старший советник князь Садамити[499], государя сопровождали четыре женщины, из придворных с ним отправились младший военачальник государевой охраны Масатоси[500] и государев слуга Тосихира[501]. Отъезд государя не передать словами и даже представить себе трудно. А если посмотреть на его потомков, то увидим, как милостиво оберегали его род великая богиня Аматэрасу и Хатиман[502].

Нового государя-инока Дзюнтоку сослали в землю Садо. Выехал он в ту землю в двадцатый день и ночью прибыл во дворец Окадзаки. С ним были две женщины, а из мужчин — младший военачальник государевой охраны Кадзанноин Нобуцунэ и Норицунэ из дворцовой стражи[503]. Нобуцунэ поразила болезнь, и ему пришлось вернуться, а ведь как он мог бы услужить государю, устроив всё к его приезду в место ссылки!

Осень запоздала, и государь, завидуя первому перелётному гусю, что летел в сторону столицы, изволил сказать ему: — Ну-ка, передай это Нобуцунэ!

А потом и Норицунэ тоже занедужил и уехал в столицу. Обещал государю, что снова приедет, но сгинул, и неизвестно даже, где его могила. Тут ещё сильнее почувствовал государь печаль этого бренного мира. Когда же он прибыл в место ссылки и поселился в хижине с дверью, сплетённой из трав, которая не сдерживала ветер, не удавалось ему забыть о столице. Слал он с гонцами письма матушке своей, государыне и прочим, а также написал прежнему регенту, Митииэ:

Такие думы день ото дня гнетут государя, и надо было бы из столицы послать ему хотя бы лекаря! Это послание показали государыням, а они печалились: «До нас доходят одни лишь следы его кисти!», и их скорбь не стоит даже пытаться описывать. Господин регент написал в ответ:

В двадцать четвёртый день принца с Шестого проспекта[508] сослали в Муро-но Асакура, что в земле Тадзима. Сын госпожи Сэнъёмонъин, был он воспитан в роскоши, и как жалко было его, когда в ссылку его сопровождали всего трое-четверо придворных и женщин! А в двадцать пятый день принца Рэйдзэй[509] сослали в землю Бидзэн, в местность Кодзима. Какая жестокая карма прошлых рождений проявилась в том, что принцы, которые надолго не разлучались, ныне обречены на дикарское существование в разных краях?!

Вельмож и придворных, повинных в мятеже, отправили в земли Бандо. Средний советник князь Фудзивара-но Мицутика выехал под надзором Такэда Нобумицу. Среднего советника князя Фудзивара-но Мунэюки вёз под стражей Огасавара Нагакиё. Старшего советника с улицы Бомон князя Фудзивара-но Таданобу сопровождал Вступивший на Путь Дзё[510].

Сасакино Аримаса[511], служивший в государевой охране, следовал в Бандо под надзором Ито из Левой привратной стражи. Норимоти, средний военачальник государевой охраны, ехал под охраной Томотоки из Ведомства церемоний. Младшего военачальника государевой охраны Ёсицугу сопровождал Кугэ Сабуро. Он отвёз Ёсицугу в Асида, что в земле Тамба, а потом из-за людской клеветы Ёсицугу отрубили голову.

Среднему советнику с проспекта Накамикадо князю Мунэюки отрубили голову на станции Киккава — Река хризантем, что в земле Тотоми. Когда он вошёл в чей-то дом, чтоб умыться перед казнью, он сложил стихотворение по-китайски:

Князю Фудзивара-но Мицутика, управляющему земли Муцу, отрубили голову в Укисимагахара, что в земле Суруга. Перед казнью он сложил так:

Государственного советника, среднего военачальника государевой охраны Норимоти из Каи утопили в реке. Он сам изволил просить Томотоки из Ведомства церемоний:

— Принявшие смерть от меча попадают в миры асуров, а потому лучше утопите меня! — и ему связали большую клетку, усадили в неё и опустили в воду. Перед казнью он написал своей госпоже прощальное письмо, а в нём говорилось:

Аримасу из дворцовой охраны зарубили.

Старший советник с улицы Бомон Таданобу приходился братом жене покойного Правого министра из Камакура, Минамото-но Санэтомо, и поэтому ему удалось сохранить жизнь. Его отправили в столицу от моста в Хаманэ, на душе ему полегчало, и он принял монашеские обеты. Но потом на него, похоже, снова донесли, и он был сослан в Этиго.

Управляющего по делам монахов Тёгэна сослали в землю Муцу, и он там вскорости преставился, как я слышал.

Людям же попроще всем отрубили головы.

Ояма Томомаса из Левой привратной стражи, следуя приказу свыше, привёл с горы Киёмидзу стражника Левой стражи Ёсо и отрубил ему голову.

Вступивший на Путь Накахара Суэтоки из Суруга, следуя приказу, привёл с Северных гор стражника Левой привратной стражи Сайто и отрубил ему голову.

Ито из Левой привратной стражи, следуя приказу, привёл с горы Явата начальника дворцовых хранилищ и отрубил ему голову.

Сиро из Левой привратной стражи, следуя приказу, привёл из земли Ооми правителя земли Ямасиро и отрубил ему голову.

Гото из Левой привратной стражи, следуя приказу, привёл из деревни Кацура судью Гото — как прискорбно, что пришлось рубить голову родному отцу!

Тайра из Левой привратной стражи, следуя приказу, привёл из земли Кавати Хидэясу и Хидэдзуми и отрубил им головы.

Сагано из Левой привратной стражи, следуя приказу, принёс с горы Ханнядзи голову Ямада Дзиро, покончившего с собой.

Суруга Дзиро, следуя приказу, принёс из местности Коносима голову судьи Танэёси, покончившего с собой.

Безжалостно зарубили всех до единого, даже настоятелей храмов в Кумано и Ёсино.

А потом стали одного за другим ловить сыновей тех людей и рубить им головы. Из всего, что произошло, особо трогают душу истории Дзидзю, сына советника-санги из Каи, Фудзивара-но Норимоти, и маленького Сэйтака, отцом которого был правитель земли Ямасиро, Сасаки Хироцуна.

Дзидзю исполнилось шестнадцать лет от роду. Когда его привели в Рокухара, на галерею перед главным зданием усадьбы, правитель земли Мусаси Ясутоки посмотрел на него и сказал:

— Так это и есть сын господина советника, о котором я слышал? Как он прекрасен! Как мне жаль этого юношу, столь замечательного и обликом, и поведением! Как я вспоминал о моём сыне, Таро, во время битв при Удзи, Сэта и Макисима! Если пребудет со мной покровительство богов и будд, ничего со мной не случится, пусть даже оставлю его в живых. А если и казню, а божественного покровительства мне не будет — разве проживу я долго на свете? Отпустите его сейчас же! Пускай едет домой![514]

Все, кто слышал это, восхищались поступком Ясутоки: «Какое замечательное решение он принял в этом деле!»

Слышал я, что Дзидзю жив и сейчас, благодаря божественной защите.

Сэйтака, сын правителя земли Ямасиро, обрёл высочайшую любовь принца-инока Додзё из храма Ниннадзи. Правитель Мусаси прослышал о том, послал множество воинов к принцу и потребовал выдать Сэйтаку. «Пощадите хотя бы его одного, поручите его мне!» — молил принц, но ему отказали.

— Какое горе — хоть я и униженно просил пощадить одного Сэйтаку, его не помилуют. Слышал я, что его мать сейчас в Такао — сообщите ей! — так распорядился принц, и мать Сэйтаки прибыла к принцу в усадьбу, взяв с собой лишь одну служанку. Обычно в усадьбу принца-инока женщин не допускали, но по такому случаю он принял их в Западном флигеле усадьбы. Позвали Сэйтаку, и мать, не в силах сдерживать слёзы, говорила:

— Нет людей, которые бы так заботились о своих детях, как я пеклась о тебе с самого твоего младенчества! А в этом году как моровым поветрием унесло сначала правителя Ямасиро, и я блуждала, словно во тьме, а теперь ещё и у тебя появились враги — что за горе! Чем ехать в Рокухара и видеть твои страдания, лучше разделить твою судьбу — убей меня здесь, и сам покончи с собой! Не могу больше видеть, как ты страдаешь! — так заливалась она слезами, и видевшие это тоже беспрестанно выжимали мокрые от слёз рукава. Однако принц-инок изволил запретить им себя убить, и они повиновались.

— Что бы мы сейчас ни надумали, ничего не поделаешь. Пусть Сэйтака отправляется в Рокухара сейчас же! — изволил приказать принц-инок. Когда подвели повозку и усадили в неё Сэйтаку, один за другим сбежались дети, среди которых Сэйтака прожил дни и годы и был с ними днём и ночью. Дети цеплялись за оглобли повозки, горестно стеная: «Как же так! Как же так!», а поделать ничего не могли.

Вместе с ним отправились двое — инок из Окура[515] и Управляющий церемониями из Добаси. Сколь трогательны были слова принца:

— Вот что скажите в Рокухара: «Пусть так решено, и ему отрубят голову, но хотя бы тело его верните мне. Я хоть раз ещё взгляну на него и совершу заупокойные службы!» — так он изволил сказать.

Когда Сэйтаку увезли в Рокухара, мать его, хоть и не хотела видеть его казнь, но не могла выдержать разлуки и пошла босиком в Рокухара, проливая слёзы.

Правитель Мусаси Ясутоки призвал его к себе и сказал:

— Так это и есть сын прославленного правителя земли Ямасиро! Сколь прекрасен он обликом и поведением! Ясно теперь, почему он так приглянулся принцу!

Двое иноков, сопровождавшие Сэйтаку, сказали:

— Принц приказал передать: «Раз уж решено отрубить ему голову, отдайте потом тело, чтоб провести заупокойные службы!» — говорили они со слезами.

Правитель Мусаси принял почтительную позу и отвечал:

— Уже не раз принц изволит обращаться ко мне с такой просьбой, и я помилую Сэйтаку! И ещё — я, Ясутоки, видел у моих ворот женщину. Когда я спросил, кто она, оказалось, что это мать Сэйтаки. Столь непривычно для меня, что такой женщине, как жена правителя Ямасиро, пришлось прийти сюда босиком и стоять у моих ворот! Мне стало так её жаль! Из-за неё тоже я решил помиловать Сэйтаку!

Слышала это и мать Сэйтаки. И она, и те двое монахов возрадовались и сказали, соединив ладони:

— Пусть же вовеки боги будут милостивы к вашим луку и стрелам!

Все они сели в одну повозку и поехали домой.

Сасаки Сиро Нобуцуна из Левой привратной стражи, что приходился Сэйтаке дядей, разминулся с ними у восточной стороны моста, что возле Киёмидзу. Сасаки Сиро после того сказал правителю Мусаси:

— Если сохраните Сэйтаке жизнь, я, Нобуцуна, на ваших глазах покончу с собой!

Правитель Мусаси был неприятно поражён:

— Ты сопровождал меня на всём пути из Камакура, прошагал тысячу пятьсот ри и бился на полях сражений, презрев свою жизнь. Чудом удалось тебе выжить, так разве позволю сейчас тебе убить себя из-за Сэйтаки! Раз так, призовите его сюда! — и Сэйтаку привезли в Рокухара. Люди, понурившись, говорили: «Сколь прекрасно было намерение правителя Мусаси помиловать Сэйтаку, и какой безжалостный негодяй этот Сасаки Сиро!»

Мать Сэйтаки, услышав о том, решила: «Не увидеть мне его больше в этой жизни, кроме как во сне! А смотреть, как его казнят, не могу!» — сошла с повозки и, рыдая, пошла в свою усадьбу, не разбирая дороги от слёз, что застили взор. Сэйтаку же вернули в Рокухара и поручили охрану Рокуро из Левой привратной стражи. Беспрестанно прибывали посыльные от принца, чтобы узнать, как обстоят дела. Один за другим приходили и дети, что дружили с Сэйтакой, а он говорил им:

— Идите домой! И так сердце разрывается в печали, что не увижу больше усадьбу господина принца… — и плакал, прижимая к лицу рукава.

Правитель Мусаси вызвал родичей и вассалов и сказал:

— Кто из вас возьмётся отрубить голову Сэйтаке? — но не нашлось такого, кто вызвался бы: «Я отрублю!» Тогда правитель Мусаси приказал:

— Раз уж он враг Сасаки Сиро, то поручим Сэйтаку ему!

Сасаки Сиро принял Сэйтаку и зарубил его на берегу реки Камо у Шестого проспекта. Перед казнью он сказал:

— Не гневайся на меня! Твой отец, правитель Ямасиро, смертельно меня оскорбил, а говорят ведь: «Смерть врага ненависти не помеха»[516], потому-то я тебя и зарублю.

А мать Сэйтаки всё-таки пришла на казнь сына и плакала горько. Сэйтака же оборотился лицом к западу и произнёс:

— Славься, будда Амида, учитель, правящий Землёй высшей радости, что в западной стороне! Исполни же великий обет милосердия, помоги переродиться в твоей земле! — и даже ранее, чем он договорил это, голова его упала наземь. Мать его приникла к трупу и возопила громким голосом. Те, кто видел это и слышал об этом — и высокородные, и низкорождённые, храбрецы, и те, кто не отличался храбростью, — не было средь них таких, кто не проливал бы слёзы.

Когда-то в старину Ёриёси, правитель земли Иё, сражался в земле Муцу с Садатоо и Мунэтоо и добился победы лишь через двенадцать лет. Нынешние же сражения между прежним государем и управляющим Правой стороной столицы Ёситоки закончились всего за три луны. Управляющий Ёситоки оружием усмирил Поднебесную и достиг процветания. Не упомню, чтобы такое прежде случалось в Китайской земле или в нашем государстве.

Куда после того скрылся инок Сонтё, неведомо. А спустя годы он замыслил мятеж и тайком пробрался в столицу. Услышали про то в Рокухара, и попал он в руки Сугэ-но Дзюро, его привели в Рокухара и зарубили.

Правитель земли Суруга Ооути Корэнобу изменил облик, принял постриг и обитал на горе Хиэй. В конце концов, про него стало известно в Рокухара, его призвали и отправили в ссылку куда-то в Западные земли.

Со времён прежнего правления ныне многое переменилось, множество людей отстранили от должностей, а другим новые назначения принесли немалую радость. Провели церемонию раздачи должностей, и управление землями Мино, Тамба и Танго поручили принцу Дзимёин.

Средний военачальник государевой охраны из Иё, Фудзивара-но Санэмаса асон, получил землю Сануки, а средний военачальник государевой охраны Фудзивара-но Дзимёин Мотоясу стал ведать государевыми хранилищами.

В шестнадцатый день восьмой луны третьего года Дзёкю принц Дзимёин принял титул государя-инока и стал править миром так, как хотел. Был он последним из принцев, сыновей государя Такакура, и сколь же радостно должно было ему, принявшему постриг и ушедшему от мира, стать государем-иноком!

В двадцать третий день он впервые после принятия титула изволил переехать во дворец Оои. Прежний его дворец, Дзимёин, весь зарос полынью и папоротниками, а здесь ветер приносил прохладу в драгоценные покои, и зелень сосен предвещала процветание его рода на десять тысяч поколений. Это процветание было ему суждено, и думаю, что мятеж потому и случился. Он был вторым сыном государя Такакура и должен был принять титул государя после государя Антоку, но тому помешали непредвиденные события[517].

Были и новые назначения на должности. Фудзивара-но Иэнобу и Минамото-но Томодзанэ были назначены государственными советниками-санги, средний военачальник Левой государевой охраны Фудзивара-но Корэхира асон и Правый средний проверяющий Фудзивара-но Сукэцунэ асон назначены главами курандо, и ещё были назначены новые правители в двадцати двух или двадцати трёх землях.

А вечером девятого дня девятой луны во дворце Оои случился пожар. Сколь печально, что от пребывания в нём Нового государя-инока, Дзюнтоку, и следа не осталось! И нынешний государь-инок прожил там совсем недолго, и вот пришлось ему переехать во дворец Высокого солнца — Каяноин. В этом пожаре сгорели и усадьбы многих вельмож. Усадьба старшего военачальника Правой государевой охраны на Первом проспекте, дворец господина Коноэ…[518] Не счесть тех домов знатных господ, что сгорели в пожаре.

После того, в десятый день десятой луны, старший военачальник Правой государевой охраны был назначен Средним министром. Сколь радостен был обряд назначения! Слова благодарности за новую должность министр возносил государю в тот же вечер. Радостна была такая перемена. Пир по этому случаю устроили в усадьбе господина Кудзё[519] на Первом проспекте. Пригласили всех придворных, а когда закончилась церемониальная часть, заиграла музыка и начались танцы.

Ритм отбивал[520] — князь Рэйдзэй Таканака третьего ранга

Флейта фуэ — глава государевых мастерских Кинъёри асон

Флейта сё — Князь Иэхира третьего ранга с Шестого проспекта

Бива — Правый конюший Мицутоси асон

Тринадцатиструнное кото — Второй военачальник Правой дворцовой стражи Дзимёин Иэсада

Японское шестиструнное кото — Фудзивара-но Иэцугу

Флейта хитирики — Фудзивара-но Тадаюки

Каждый старался играть так хорошо, как только может, и немалая была в том приятность.

Так наступил и Месяц инея[521], и был праздник Госэти[522]. Начался он вечером двадцать второго дня. Право выставить дочерей для танца Госэти из семей столичной знати дано среднему советнику из Оомия Санэудзи и государственному советнику-санги Иэнобу. А из семей правителей земель танцевали дочери старшего советника правителя Мимасака и государственного советника, среднего военачальника государевой охраны, правителя Нагато Кунимити[523]. Сколь радостно им было, что выбрали их дочерей!

А в первый день двенадцатой луны провели церемонию восшествия на престол нового государя. Ранним утром государь проследовал в Управление по делам небесных и земных божеств. Украшения на проспектах, убранство Высшего государственного совета — всё говорило о праздновании начала нового правления.

На должность приёмной матери государя была выбрана его старшая сестра, и стала жить в покоях государыни.

Вот так вообще и следуют друг за другом радостные и печальные события беспрерывно.