Японский фронт маршала Сталина

Рузвельт продолжает зондаж

Хорошо понимая причины, не позволившие Сталину позитивно откликнуться на призыв США и Великобритании присоединиться к войне против Японии сразу после ее начала, американское руководство тем не менее не оставляло надежду на вовлечение Советского Союза в тихоокеанскую войну. Хотя Рузвельт неизменно подчеркивал, что приоритетным является разгром Германии, крайне неблагоприятная для США и Великобритании ситуация на тихоокеанском театре военных действий вынуждала его искать приемлемые для СССР формы оказания помощи в борьбе с японцами. Это проявилось еще при составлении текста Декларации Объединенных Наций. 27 декабря 1941 г. на встрече с советским послом М. Литвиновым Рузвельт специально обратил его внимание на внесенную в текст декларации поправку, облегчающую Советскому Союзу подписание ее без обязательств воевать с Японией. Первый пункт декларации гласил: «Каждое Правительство обязуется употребить все свои ресурсы, военные и экономические, против тех членов тройственного пакта и присоединившихся к нему, с которыми это Правительство находится в войне»[372]. Так как в данный момент СССР не находился в состоянии войны с Японией, последняя не имела формального основания рассматривать подписание Советским Союзом декларации как нарушение советско-японского пакта о нейтралитете от 13 апреля 1941 г.

Стремление руководителей США и Великобритании побудить Сталина все же в ходе войны пересмотреть его отношение к нейтралитету с Японией диктовалось сложившейся обстановкой. На состоявшейся в конце декабря 1941 г. в Вашингтоне встрече Рузвельта с Черчиллем (конференция «Аркадия») оба лидера не скрывали своего пессимизма по поводу ближайших перспектив. Вот как описывал эту встречу американский историк А. Хэтч:

«Черчилль разложил перед Рузвельтом английские военные карты и заявил:

– От Сан-Франциско до Кейптауна или вокруг Индии к Адену 14 тыс. миль, а флота, способного вести борьбу с японскими военно-морскими силами, нет.

– Это правильно, – сказал мрачно президент.

– Более того, – продолжал Черчилль, – Гонконг падет в любой момент. Малайя накануне оккупации. Стремительность японского нападения превзошла все наши ожидания. Если Сингапур падет, за ним последуют голландские острова, возможно Австралия…

– Я знаю, – сказал Рузвельт, – Филиппины почти потеряны. Макартур отброшен на полуостров Батаан; Гуам и Уэйк захвачены японцами. Если они будут продолжать давить, мы не сможем удержать Мидуэй. Сам Оаху находится под угрозой.

– Картина весьма мрачная, – продолжал Черчилль, – отчаянное положение и даже более…»[373]

Единственное, что могло кардинально изменить ситуацию к лучшему, было согласие СССР на предоставление США возможности использовать советскую территорию для организации американских воздушных налетов на японскую метрополию. Однако в Вашингтоне понимали, что подобное решение советского руководства было равнозначно вступлению СССР в войну с Японией. Хотя успех советского контрнаступления под Москвой и данное Сталиным в декабре министру иностранных дел Великобритании Идену обещание «вернуться к дальневосточному вопросу через несколько месяцев» и вселяли некоторый оптимизм, рассчитывать на реальную советскую помощь в этой войне в ближайшем будущем в Вашингтоне не могли. Правительство и командование США хорошо знали, что после частичной переброски советских войск с Дальнего Востока и из Сибири у СССР не было достаточных сил для ведения крупномасштабных военных действий против Японии. Поэтому американцам приходилось в противоборстве с Японией рассчитывать лишь на свои силы.

11 февраля 1942 г. президент Рузвельт писал Сталину: «Несмотря на трудности, испытываемые нами в настоящее время на Дальнем Востоке, я надеюсь, что мы в ближайшем будущем настолько укрепимся в этом районе, что сумеем остановить японцев. Но мы подготовлены к некоторым дальнейшим неудачам»[374].

Анализируя складывавшуюся зимой 1942 г. военную ситуацию в Азиатско-тихоокеанском регионе, посол СССР в США М. Литвинов в беседе с Рузвельтом указывал на то, что успех в борьбе против Японии возможен лишь в случае нанесения общими силами поражения Германии. Отражая точку зрения Кремля, он убеждал Рузвельта, не распыляя силы, сконцентрировать их на борьбе с Германией. 12 февраля он говорил президенту: «После потери Сингапура и Голландской Индии, если даже удастся сохранить Австралию, то никаких баз на Тихом океане для нападения на Японию не будет, и этот фронт останется долгое время пассивным, а потому для активных действий останется один европейский континентальный фронт. Америка и Англия смогут добраться до Японии, лишь уничтожив предварительно Гитлера»[375]. Основной смысл этих слов сводился к тому, чтобы побудить США как можно скорее принять активное участие в вооруженной борьбе против гитлеровской Германии в Европе. Президент с этим соглашался, но в качестве второго фронта предлагал не европейский, а североафриканский.

Однако в стратегических планах США на лето и осень 1942 г. Тихий океан оставался основным театром военных действий. Именно на этот театр было стянуто наибольшее число наземных сил и армейской авиации США. К весне 1942 г., когда американские вооруженные силы оправились от первых ударов и обрели возможность перейти к стойкой обороне и даже к отдельным активным действиям, США «решили не уступать никому права распоряжаться в тихоокеанской кухне»[376].

В Вашингтоне понимали, что японцы едва ли удовлетворятся первоначальными успехами. Существовало достаточно оснований ожидать, что японское командование может предпринять попытку проведения операций по захвату Индии и Австралии.

Ситуация кардинально изменилась бы в случае японо-советской войны, начало которой не исключалось. И это было связано не столько с ближайшими планами Японии, руководство которой осознавало все тяготы и сложности ведения войны фактически на три фронта – в Китае, против англо-американских войск и против Советского Союза, сколько с ужесточившимися требованиями Гитлера и его генералов как можно скорее добиться нападения Японии на СССР с Востока.

Об этом предупреждал Рузвельт во время его беседы с советским послом. В сообщении в Москву Литвинов писал 12 марта: «Американское правительство получило сведения, что Гитлер сильно нажимает на Японию, чтобы та приурочила свое нападение на нас к его весеннему наступлению, но что Япония отвечает, что ей необходимо перевезти свои войска с Малайи и Бирмы»[377].

Сведения о том, что Германия прилагает большие усилия по вовлечению Японии в войну против СССР, поступали в Кремль и из других источников. Однако наряду с этим имелась и достаточно надежная информация о том, что «сотрудничество Японии с Германией далеко от совершенства»[378]. Практически в тот же день, когда Рузвельт предупреждал Сталина о возможности японского нападения, высшие военные руководители Японии обратились к императору с докладом, в котором, оценивая сложившуюся ситуацию, предлагали придерживаться собственной, независимой от Германии политики и стратегии. В докладе императору от 13 марта премьер-министр (он же военный министр) генерал Х. Тодзио, начальник главного морского штаба О. Нагано и начальник генерального штаба армии Г. Сугияма в разделе «О политике в отношении СССР в современных условиях» писали:

«– Всеми силами препятствовать расширению войны другой стороной (видимо, имелось в виду не провоцировать СССР на военные действия. – А.К.);

– прилагать усилия к тому, чтобы во время операций против районов Южных морей всячески избегать войны с СССР;

– прилагать усилия к тому, чтобы сохранить спокойную атмосферу в японо-советских отношениях и вместе с тем препятствовать укреплению связей с США и Англией, а при возможности оторвать СССР от этих стран.

Эта политика, конечно, совершенно не означает отказа от проведения соответствующих военных приготовлений против СССР. Необходимо находиться в полной готовности к военным действиям, чтобы одержать решительную победу в кратчайшие сроки…»[379]

Хотя политическая линия на то, чтобы «избегать войны с СССР», противоречила германскому замыслу как можно скорее вовлечь Японию в войну против СССР, в докладе подчеркивалась целесообразность не ослаблять Тройственный пакт с Германией и Италией: «С точки зрения достижения целей войны все настоятельнее чувствуется необходимость дальнейшего укрепления союза с Германией и Италией, поэтому необходимо придерживаться установленного курса на сотрудничество с ними»[380].

Эти предложения явились составной частью стратегического планирования Японией нового этапа войны. Основное содержание стратегических задач империи сводилось к «завоеванию и подчинению стратегических опорных пунктов за пределами оккупированной территории»[381]. Воздерживаясь от нанесения удара по СССР в ближайшее время, вместе с тем японское руководство брало на себя обязательство перед Германией угрозой нападения сковывать советские войска на Дальнем Востоке и в Сибири, с тем чтобы они не могли быть использованы на советско-германском фронте.

При этом планирование вероломного нападения Японии на СССР продолжалось. 18 февраля 1942 г. японский «Институт тотальной войны» представил правительству стратегическую программу войны против Советского Союза. «В случае войны с Советским Союзом, – говорилось в ней, – использовать стратегическую обстановку на главных театрах войны противника и отдаленность от основных оперативных баз, нанести максимально сильный первый удар, быстро уничтожить наличные силы и части усиления противника, стремясь к разрешению военного конфликта в короткий срок, и затем, захватив важные районы, вести затяжную войну»[382].

Одновременно японским генеральным штабом армии был составлен оперативный план наступательных операций против СССР на 1942 г. Операции должны были начаться внезапно. По плану в Маньчжурии на первом этапе кампании намечалось использовать 30 пехотных дивизий, 4 авиадивизии (1500 самолетов) и около 1000 танков. Главный удар планировался в направлении на город Ворошилов (Уссурийск) с последующим захватом всего Приморья. Одновременно намечалось наступление на направлении Свободный – Куйбышевка с целью разгромить здесь советские войска и перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль[383].

Штаб Квантунской армии разработал график проведения операций на случай решения о начале войны против СССР весной 1942 г.:

– начало сосредоточения и развертывания войск – день Х минус 5 дней;

– завершение развертывания – день Х минус 2 дня;

– переход границы – день Х;

– выход на южный берег реки Суйфыньхэ (Пограничная) – день Х плюс 8–10 дней;

– завершение первого этапа наступления – день Х плюс 21 день.

Решение о начале войны должно было быть принято в марте, а начало боевых действий – в мае 1942 г.[384]

Однако в отличие от командования Квантунской армии и ее сторонников в генштабе высшее военно-политическое руководство считало, что война с СССР чревата весьма серьезными последствиями для Японии. Главным опасением было то, что в ходе такой войны Японии будут противостоять объединенные советско-американские вооруженные силы.

В разработанном и одобренном на заседании координационного совета правительства и императорской ставки 7 марта 1942 г. документе «Оценка международного положения и достигнутых военных результатов» отмечалось, что «США и Англия… будут надеяться на то, чтобы СССР своими действиями сковал Японию или даже принял участие в войне против нее; в настоящее время США и Англия, возможно, рассчитывают на то, чтобы тайно приобрести в восточной части СССР базы для наступления против Японии».

В этом же документе, оценивая возможный «план действий Советского Союза», его составители указывали: «Исходя из затяжного характера мировой войны, СССР будет стремиться укрепить сотрудничество с США и Англией; основное внимание будет уделять войне против Германии; в настоящее время СССР будет стремиться сохранить существующую позицию в отношении Японии; нет опасности в том, что он вступит в войну против Японии по настоянию США и Англии; если же обстановка на германо-советском фронте во время весенней кампании сложится в пользу СССР, а военная мощь Японии будет ослаблена в результате боевых действий США и Англии, то не исключается возможность вступления СССР в войну против Японии; немалая опасность существует и в том, что СССР предоставит США военные базы на своей территории для нанесения внезапного удара по Японии, если последняя сочтет неизбежным использование вооруженной силы против СССР»[385].

Стремление руководства США в той или иной форме привлечь СССР к войне против Японии с наступлением весны 1942 г. стало еще более очевидным. При этом американские представители, убеждая Москву в неизбежности японского нападения, по сути дела, подталкивали Сталина на «превентивный» удар по Японии. 23 апреля 1942 г. состоялась беседа Сталина с новым послом США в СССР У. Стэндли, в ходе которой был затронут вопрос о советско-японских отношениях. Из записи беседы:

«…Стэндли спрашивает, какие новости имеются с фронта на Дальнем Востоке. Сталин отвечает, что со стороны японцев не было попытки провоцировать инциденты на границе. Наша разведка сообщает, что японцы перебрасывают дополнительные силы на север. Мы не верим заверениям японцев, что они против нас ничего не имеют, и принимаем соответствующие меры в области укрепления нашей обороны на Востоке.

Стэндли говорит, что следует помнить пример Порт-Артура и Пёрл-Харбора. Сталин говорит, что Стэндли, вероятно, имеет в виду внезапность нападения. Мы хорошо об этом помним. Стэндли отвечает, что они также хорошо знали об этом, но тем не менее были застигнуты врасплох»[386].

Предупреждения американцев основывались на достоверных данных разведки. Как уже отмечалось, решение избегать столкновения с СССР на период движения на юг имело временный характер и не означало окончательного отказа Японии от участия в войне против СССР.

По расчетам японского командования шансы на успех в войне против СССР во многом зависели от того, будут ли дальневосточные дивизии переброшены на советско-германский фронт в европейскую часть СССР. Однако к весне 1942 г. ожидавшегося японским командованием значительного сокращения численности советских войск на Дальнем Востоке и в Сибири не произошло. В феврале разведуправление генерального штаба армии предоставило данные, согласно которым «переброска советских войск с Востока на Запад не вела к ослаблению группировки Красной Армии, пополнявшейся за счет местных резервов»[387].

В связи с этим командование армии обратилось к императору с рекомендацией приостановить военные действия на юге, закрепиться в оккупированных районах, с тем чтобы перебросить на север четыре дивизии. Вокруг этого предложения возникли серьезные споры. Сторонники продолжения операций на юге, напротив, требовали увеличения численности сухопутных сил для ведения военных действий не только на островах Тихого океана, но и с целью высадки и захвата Австралии. По расчетам командования армии для осуществления этих планов требовалось кроме основных сил флота привлечь до двенадцати дивизий сухопутных. При этом только для переброски этих сил требовалось мобилизовать суда общим водоизмещением около 1,5 млн тонн. Командование сухопутных сил не могло согласиться с этим в связи с планами войны против СССР. Его позиция сводилась к следующему: «Чтобы выделить такие крупные силы, необходимо значительно сократить военные приготовления против СССР в Маньчжурии и военные действия в Китае, что создаст для Японии крайне неблагоприятную общую стратегическую обстановку»[388].

В конце концов было достигнуто согласие армейского и военно-морского командования провести на юге ряд операций по захвату островов Самоа, Фиджи, Новой Каледонии, что не требовало значительного количества сухопутных сил. По планам японского генерального штаба предусматривалось оставить на южном направлении такое количество войск, которое бы обеспечивало поддержание общественного порядка и проведение операций на внешних рубежах. Высвобождавшиеся войска должны были быть переброшены в Маньчжурию и Китай, а также частично в метрополию. Весной 1942 г. Квантунская армия была вновь усилена (сюда были направлены дополнительно две дивизии), достигнув своей максимальной численности[389].

С 22 по 27 мая 1942 г. в Лондоне проходили переговоры заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров и наркома иностранных дел В. Молотова с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем и другими английскими руководителями. Хотя главной темой переговоров была ситуация на европейском театре военных действий и конкретные вопросы взаимодействия в войне, по инициативе английского премьера было рассмотрено и положение на Дальнем Востоке.

Ниже приводится выдержка из записи беседы Молотова с Черчиллем и министром иностранных дел Великобритании А. Иденом 22 мая 1942 года:

«22 мая вечером Черчилль и Иден приехали в Чекерс. После обеда, около 10 часов вечера, Черчилль и Иден пригласили т.т. Молотова и Майского (посол СССР в Великобритании. – А.К.) в отдельную комнату, где находился, между прочим, большой подвижной глобус мира, и здесь произошла длинная беседа, продолжавшаяся в течение трех часов. Переводил тов. Майский.

1. Военное положение. Львиную долю времени заняло подробное сообщение Черчилля о военном положении. Много в этом сообщении было такого, что всем известно из газет, однако были и такие вещи, которые имеют секретный характер. Свой доклад (ибо сообщение Черчилля очень походило на доклад) премьер делал, стоя у глобуса, с сигарой в зубах и то и дело отхлебывая из стакана с виски. Сообщение Черчилля в основном сводилось к следующему:

а) Дальний Восток. Черчилль, с усмешкой заявляя «я – японец», мысленно старался поставить себя в положение японского главного военного командования и предугадать, чего можно ожидать от японцев в течение ближайших месяцев. По мнению Черчилля, японцы сильно растянули свою коммуникационную линию, сильно разбросали свои силы по различным территориям, островам и полуостровам, захваченным ими в последние полгода, и потому в состоянии производить в каждый данный момент только одну, максимум две крупные операции. Исходя из данной предпосылки, Черчилль задавался вопросом: Куда же пойдет Япония? Перед Японией, – говорил Черчилль, – имеется несколько возможных направлений. Начнем с севера. Пойдет ли она против СССР? Сомнительно, по крайней мере в ближайшие месяцы. Сомнительно, по мнению Черчилля, потому, что здесь Японии пришлось бы атаковать очень могущественные советские силы. С чем? По английским сведениям, японцы сейчас имеют в Маньчжурии 23 дивизии, в самой Японии – 7, в районе южных морей 29 и примерно 10–12 дивизий в Китае. Общая же численность японской армии определяется 72 дивизиями. С 23 дивизиями атаковать СССР на Дальнем Востоке нельзя, а дополнительные силы взять пока неоткуда. К тому же война с СССР означала бы величайшую опасность для Японии с воздуха, против которой она плохо защищена. В итоге Черчилль приходил к выводу, что наступление Японии в северном направлении маловероятно. Япония могла бы рискнуть на такое наступление лишь в том случае, если бы дела на Западном фронте СССР пошли бы для него плохо, но этого Черчилль не ожидает.

б) Может ли Япония пойти на Австралию? Тоже маловероятно. Ибо Австралия слишком удалена от японских баз, а белое население Австралии очень энергично и воинственно. К тому же здесь имеются американцы. Атака Австралии означала бы дальнейшее растяжение коммуникационных линий и дальнейшее разбрасывание японских сил. Поэтому Черчиллю кажется маловероятным австралийское направление японской агрессии. Пойдет ли Япония на Индию? Это не исключается, однако и тут Япония мало выигрывает с точки зрения военно-стратегической. Индия огромная страна с сотнями миллионов населения. Черчиллю поэтому кажется сомнительным, чтобы Япония сделала главным объектом своего наступления Индию. Возможно, что она атакует район Калькутты, но скорее всего лишь для целей военной демонстрации и отвлечения внимания англичан в другую сторону. Пойдет ли Япония в Китай? Это направление кажется Черчиллю более всего вероятным. Захватив Бирму и начало Бирманской дороги, японцы скорее всего двинутся по этой дороге в глубь Китая с надеждой окончательно его отрезать от Англии и САСШ (США) и нанести смертельный удар правительству Чан Кайши. Такое направление выгодно для японцев еще и в том отношении, что оно будет вести не к растяжению, а к сокращению линии фронта. Оно может обещать Японии также некоторые более постоянные результаты – консолидацию японских завоеваний в Китае. Тов. Молотов заметил в этом месте, что хотя японцы и могут иметь такие расчеты, однако завоевание Чунцина и ликвидация правительства Чан Кайши представляли бы очень трудную операцию, которая, пожалуй, оказалась бы для Японии непосильной.

в) Охарактеризовав таким образом военную ситуацию на Дальнем Востоке, Черчилль перешел к изложению мероприятий, принимаемых и намечаемых Англией в этом районе… В итоге Черчилль приходит к выводу, что хотя положение для Англии на Дальнем Востоке сейчас и трудное, но для пессимизма оснований нет»[390].

В целом данную Черчиллем оценку положения на тихоокеанском и восточно-азиатском театрах военных действий можно признать довольно верной. Она совпадала с главными направлениями стратегического планирования войны военно-политическим руководством Японии. Обращает на себя внимание то, что Черчилль, по сути дела, исключил вероятность японского нападения на СССР, хотя и сделал оговорку о возможности изменения ситуации в случае неудач СССР на советско-германском фронте. Важное значение имело и то, что на сей раз ни Черчилль, ни Иден, судя по записям бесед, не ставили вопрос о подключении Советского Союза к войне против Японии. Видимо, им было известно, что в Кремле твердо решили в ходе войны против Германии не давать Японии повода усомниться в соблюдении советским руководством положений пакта о нейтралитете.

Ничего не говорилось о Японии и в подписанном 26 мая 1942 г. Молотовым и Иденом советско-английском договоре о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны.

Однако президент Рузвельт, не отказывался от дипломатических усилий, направленных фактически на денонсацию Советским Союзом договора о нейтралитете с Японией.

29 мая Молотов вылетел из Лондона с официальным визитом в Вашингтон, где предстояло обсудить с Рузвельтом вопрос о втором фронте в борьбе с Германией и подписать соглашение о взаимной помощи в войне.

В ходе бесед с Молотовым американский президент предложил свой план послевоенного устройства мира. Он заявил, что главные страны-победители – США, Англия, СССР, а также, возможно, Китай – должны стать «мировыми полицейскими». Все же остальные страны должны быть разоружены. «Если, однако, какая-нибудь из стран начала бы секретно вооружаться, – говорил Рузвельт, – то четыре полицейских объявят стране блокаду… Если этого окажется недостаточным, тогда четыре полицейских будут бомбить эти страны»[391]. Рузвельт просил Молотова сообщить об этом плане Сталину.

Особенно непримиримо говорил президент о будущем Японии. В частности, он требовал «выбросить японцев» со всех островов Тихого океана, мандат на которые Япония получила после Первой мировой войны. По его мысли после окончания Второй мировой войны никто не должен обладать этими островами, на них должна быть установлена опека трех-четырех великих держав-победителей. Сталин с энтузиазмом поддержал эту идею. В своей телеграмме в Вашингтон Молотову от 1 июня 1942 г. он давал наркому следующие указания: «Соображения Рузвельта на счет охраны мира после войны совершенно правильны. Не может быть сомнения, что без создания объединенной вооруженной силы Англии, США, СССР, способной предупредить агрессию, невозможно сохранить мир в будущем. Хорошо бы сюда включить Китай… Заяви немедля Рузвельту, что ты снесся с Москвой, обдумал этот вопрос и пришел к выводу, что Рузвельт совершенно прав и его позиция получит полную поддержку со стороны Советского правительства»[392].

Можно допустить, что столь быстрая позитивная реакция Сталина на предложение Рузвельта лишить Японию «превращенных в крепости» тихоокеанских островов была связана с расчетами советского руководства на Курильские острова, которые, как известно, явились базой атаки японского флота на Пёрл-Харбор и подготовки Японии к нападению на СССР.

Во время вашингтонских бесед Рузвельт не преминул указать на сохраняющуюся опасность японского нападения на советскую территорию. Уже в первой беседе с Молотовым сразу по его прилету в Вашингтон он отметил, что японцы «перебрасывают свои лучшие самолеты в северную часть Тихого океана». При этом одной из предположительных целей такой концентрации сил был назван «район Петропавловска для нападения на Камчатку». При этом президент спросил, имеются ли в СССР оборонительные мероприятия на Камчатке? На что Молотов ответил, что имеются, но не столь значительные и в настоящее время принимаются меры для укрепления обороны Камчатки[393].

Еще одним вопросом, затрагивавшим советско-японские отношения, было настойчивое предложение американской стороны открыть регулярное воздушное сообщение из США через Аляску на Дальний Восток, а затем к Транссибирской железной дороге. Это предложение было сделано послом США в СССР Стэндли еще во время его первой встречи со Сталиным. Сталин тогда обещал «изучить этот вопрос». Однако ответа до сих пор не было. Было очевидно, что Сталина беспокоила возможная реакция японцев на открытие такой авиалинии. В Токио весьма нервно реагировали на любые, даже незначительные признаки использования авиацией США советской территории. Так, после вынужденной посадки 18 апреля 1942 г. в Приморье американского военного самолета, бомбившего с авианосца территорию японской метрополии, правительство Японии направило правительству СССР составленный в довольно резких выражениях официальный протест, представив этот инцидент чуть ли ни как сознательное предоставление Советским Союзом баз для авиации США[394].

Хотя первоначально Сталин явно пытался уйти от положительного ответа на американское предложение, ссылаясь на то, что маршрут через Аляску – Сибирь не может быть практически использован по условиям погоды и «ввиду влияния других факторов», после личного письменного обращения 1 июня с этим предложением Рузвельта он решил пренебречь возможными японскими протестами. В телеграмме от 4 июня 1942 г. он писал Молотову: «Придется также согласиться на то, чтобы часть бомбардировщиков доставлять в СССР через Камчатку и Дальний Восток путем перелета. Это все-таки дает нам облегчение по части авиации, а Японии это дело не касается, так как ведем войну не с ней, а с Германией»[395].

7–8 июня 1942 г. японские войска захватили острова Кыска и Атту (Алеутские острова). Захват этих островов шокировал американцев, ибо они входили в состав собственно территории США. Это побудило Рузвельта, действуя по просьбе Объединенного комитета начальников штабов США, направить дипломатические усилия на изменение позиции СССР по отношению к Японии, используя фактор опасности японского нападения на советский Дальний Восток. В своем послании Сталину от 17 июня Рузвельт, отбросив дипломатический язык, по сути дела, призвал советское правительство открыть совместные военные действия против Японии. В послании говорилось:

«Положение, которое складывается в северной части Тихого океана и в районе Аляски, ясно показывает, что Японское правительство, возможно, готовится к операциям против Советского Приморья. Если подобное нападение осуществится, то Соединенные Штаты готовы оказать Советскому Союзу помощь американскими военно-воздушными силами при условии, что Советский Союз предоставит этим силам подходящие посадочные площадки на территории Сибири. Конечно, чтобы быстрее осуществить подобную операцию, необходимо было бы тщательно координировать усилия Советского Союза и Соединенных Штатов.

Посол Литвинов информировал меня, что Вы одобрили переброску американских самолетов через Аляску и Северную Сибирь на западный фронт, и я был рад узнать об этом. Я полагаю, что в наших общих интересах необходимо приступить к немедленному обмену подробной информацией между представителями наших армий, флотов и военно-воздушных сил для того, чтобы встретить эту новую опасность на Тихом океане. Я считаю, что вопрос настолько срочный, что имеются все основания дать представителям Советского Союза и Соединенных Штатов полномочия приступить к делу и составить определенные планы. Поэтому я предлагаю, чтобы Вы и я назначили таких представителей и чтобы мы направили их немедленно для совещания в Москве и Вашингтоне»[396].

Предложение Рузвельта было настолько серьезным, что Сталин не смог сразу же на него ответить. Ведь речь шла фактически об отказе от советско-японского пакта о нейтралитете и вступлении в войну с Японией. Однако неудачное наступление советских войск под Харьковом и начавшаяся затем битва за Кавказ и Сталинград, продолжавшаяся блокада Ленинграда заставляли советское руководство во что бы то ни стало избегать военного столкновения с Японией.

Рузвельт и командование США, видимо, решили, что согласие Сталина на открытие воздушной линии поставок американского вооружения через Дальний Восток свидетельствует об его отказе постоянно оглядываться на Японию в вопросах военного сотрудничества с США. Не дождавшись скорого ответа на свое послание, уже через неделю, 23 июля, Рузвельт вновь пишет Сталину о необходимости скорейшего решения вопроса о предоставлении на территории Сибири «посадочных площадок, метеорологического и навигационного оборудования» для американских ВВС. При этом вновь прямо подчеркивалось: «В случае японского нападения на Советское Приморье подобная сибирская авиалиния позволила бы Соединенным Штатам быстро перебросить соединения американской авиации в указанный район для оказания помощи Советскому Союзу»[397].

Предупреждения об опасности японского нападения на СССР с Востока имели основания и их нельзя было рассматривать лишь как стремление Рузвельта в своих интересах скорее втянуть Советский Союз в военные действия на Дальнем Востоке. Безусловно, фиксировавшееся разведками обеих стран (СССР и США) увеличение японских войск на севере было связано с планами выступления Японии против СССР в случае успеха летней военной кампании Германии, на который японские сторонники войны против СССР возлагали немалые надежды.

В середине июля развернулось наступление германской армии на южном участке советско-германского фронта с целью прорваться к Волге в районе Сталинграда, захватить этот важный стратегический пункт и крупнейший промышленный район и тем самым отрезать центр СССР от Кавказа. Понимая, что от результатов этого наступления во многом зависит успех всей военной кампании против СССР, Гитлер решительно требовал от Японии выполнения союзнических обязательств по совместному сокрушению Советского Союза. При этом он не обращал никакого внимания на наличие между Японией и СССР пакта о нейтралитете.

15 мая 1942 г. министр иностранных дел Германии Риббентроп телеграфировал японскому правительству: «Без сомнения, для захвата сибирских приморских провинций и Владивостока, так жизненно необходимых для безопасности Японии, никогда не будет настолько благоприятного случая, как в настоящий момент, когда комбинированные силы России предельно напряжены на европейском фронте»[398].

Однако Япония была готова обрушиться на СССР с Востока лишь при условии переброски если не всех, то большей части советских дивизий на советско-германский фронт. Только в этом случае она могла рассчитывать на захват советской территории имевшимися в наличии силами без ущерба положению на других фронтах, в первую очередь китайском.

Весной 1942 г. генеральный штаб сухопутных сил Японии разработал новый план «Операция 51», согласно которому против советских войск на Дальнем Востоке предусматривалось использовать 16 пехотных дивизий Квантунской армии, а также три пехотные дивизии, дислоцировавшиеся в Корее. При необходимости намечалось перебросить в Маньчжурию еще семь пехотных дивизий из Японии и четыре из Китая. В наступлении должна была принять участие танковая армия в составе трех танковых дивизий[399].

Замысел операции состоял в том, чтобы путем нанесения внезапного авиационного удара по аэродромам уничтожить советскую авиацию и, добившись господства в воздухе, прорвать линию обороны советских войск на восточном направлении – южнее и севернее озера Ханка и захватить Приморье. Одновременно предполагалось форсировать Амур, прорвать линию обороны советских войск на северном направлении – западнее и восточнее Благовещенска и, овладев железной дорогой на участке Свободный – Завитинск, не допустить подхода подкреплений с Запада. Осуществить операцию предполагалось в течение двух месяцев[400].

Наличие этого плана не означало, что в японском руководстве было единодушное мнение о вступлении летом 1942 г. в войну с СССР. Серьезное поражение японцев в сражении за остров Мидуэй свидетельствовало о том, что война на юге против США и Великобритании потребует концентрации всех сил империи. 20 июля 1942 г. начальник оперативного управления генерального штаба армии С. Танака записал в своем дневнике: «В настоящее время необходимо решить вопрос о принципах руководства войной в целом. Видимо, в 1942–1943 гг. целесообразно будет избегать решающих сражений, вести затяжную войну. Операцию против Советского Союза в настоящее время проводить нецелесообразно»[401].

После тщательного анализа складывавшейся ситуации 1 июля 1942 г. Сталин дал ответ на послания Рузвельта от 17 и 23 июня. В нем лишь вновь подтверждалось принципиальное согласие на прием американских самолетов для СССР через Аляску и Сибирь. Никаких комментариев по поводу предупреждений президента об опасности нападения и его предложения объединить силы против Японии в ответе не содержалось. Вместе с тем Сталин соглашался провести в Москве встречу представителей армии и флота США и Советского Союза «для обмена информацией».

Очевидно, что подобный ответ не удовлетворил американцев. Получалось, что Сталин как бы проигнорировал предупреждения президента. Посол США Стэндли, кстати, имевший звание адмирала и характеризовавшийся Рузвельтом как «прямой, открытый и простой человек», во время встречи со Сталиным 2 июля, видимо, не без согласования с Вашингтоном, значительную часть отведенного для беседы времени затратил на изложение «доводов», якобы подтверждавших вероятность скорого нападения Японии на Советский Союз.

Из записи беседы: «Стэндли говорит, что в первом послании президент сообщал о событиях в северной части Тихого океана, о том, что японцы, возможно, готовят нападение на Советское Приморье. В связи с этим, он, Стэндли, хотел бы сообщить некоторые факты, которые подтверждают предположения президента. Он получил сведения из Владивостока о том, что население во Владивостоке уже более не употребляет выражение: «Если будет война с Японией», а говорит: «Когда будет война с Японией». Далее, из Токио, из одного источника, который считается надежным, сообщают, что в Токио циркулируют слухи, вызванные англо-советским договором, о предстоящем выступлении Маньчжурской (Квантунской. – А.К.) армии против СССР, о том, что в Токио прибыла германская военная миссия, оказывающая давление на японцев. В настоящее время, согласно этому источнику, в Токио происходят переговоры между этой германской военной миссией и высшими японскими чинами и предстоит принятие важных решений. Некоторые высшие военные чины отправляют своих жен и детей из Токио в сельские местности. Турецкий посол в Токио сообщил, что военные действия против СССР начнутся, но не ранее того, как СССР потерпит серьезные неудачи на западном фронте»[402].

Вызывает удивление то, что американцы решили изложить Сталину не сколько-нибудь серьезную развединформацию, а весьма сомнительные слухи, причем из Токио, где у них во время войны не было ни дипломатов, ни журналистов, и даже из… Владивостока (?!). Естественно, обладавший неизмеримо более важной и достоверной информацией о подлинных намерениях правительства Японии Сталин не счел нужным как-либо отреагировать на «информацию» Стэндли. Было ясно, что американцы продолжают искать пути втянуть СССР в войну с Японией. Сталин же пока на это пойти не мог.

В это время среди иностранных наблюдателей и аналитиков высказывалась «гипотеза», согласно которой к лету 1942 г. между СССР и Японией было достигнуто что-то вроде «джентльменского соглашения». Смысл этого соглашения якобы состоял в том, что «русские, возможно, взяли на себя обязательство не позволять американцам использовать Сибирь для действий против Японии, на что взамен японцы заверили русских, что не осуществят нападения в Сибири»[403].

Было такое «джентльменское соглашение» или нет, неизвестно. Известно другое – резко ухудшившаяся для СССР обстановка на юге страны, где германские войска разворачивали новое широкомасштабное наступление, заставляла Сталина сохранять нейтралитет с Японией. Отвечая на запрос Японии по поводу советско-английского союзного договора и советско-американского соглашения, советское правительство заявило, что эти соглашения не касаются советско-японских отношений, базирующихся на пакте о нейтралитете 1941 г.

Настойчивость американского правительства в зондировании позиции Москвы в отношении Японии была понятна. Ведь получи они возможность регулярно бомбить Японию с территории советского Приморья или Камчатки, тихоокеанская война могла завершиться в считанные месяцы. Но в этом случае было не избежать советско-японской войны в весьма сложный для СССР период. Как показали последовавшие события, сдержать германский натиск и разгромить под Сталинградом крупную группировку немецких войск в значительной степени удалось благодаря переброске с советско-маньчжурской границы свежих и боеспособных дивизий. Этого не могли не понимать в Вашингтоне.

Второй фронт в Европе и Япония

Как свидетельствуют доступные исследователям документы и материалы, на протяжении Второй мировой войны Сталин, Рузвельт и Черчилль в своих официальных высказываниях никогда напрямую не связывали вопросы открытия второго фронта с Японией. Однако в действительности при разработке стратегических планов как в Москве, так и в Вашингтоне и Лондоне такая связь учитывалась. Как отмечал в своих мемуарах известный советский дипломат А.А. Громыко, было «совершенно ясно, что открытие союзниками второго фронта на западе против фашистской Германии связывается Вашингтоном с готовностью СССР помочь США на востоке»[404]. Безусловно, вступление СССР в войну против Японии негласно использовалось и Сталиным в качестве «козырной карты» на переговорах об открытии союзниками второго фронта в Европе. Как уже отмечалось, впервые намек о взаимозависимости советской помощи в войне против Японии с перспективой открытия Великобританией и США фронта в Европе был сделан Сталиным сразу после начала тихоокеанской войны во время его декабрьских бесед в Кремле с министром иностранных дел Великобритании Иденом.

Стремление советского руководства побудить Великобританию к военному сотрудничеству в борьбе с Германией обнаружилось сразу после начала советско-германской войны. 6 июля 1941 г. посол Великобритании в Москве С. Криппс обратился с личным письмом к Черчиллю, в котором писал: «Русские понимают значение для нас их сражений и, вполне естественно, они ожидают от нас каких-то практических мер в ответ за ту помощь, которую они нам оказывают»[405].

12 июля в Москве было подписано соглашение о совместных действиях Союза ССР и Великобритании в войне против Германии. В нем декларировалось:

«1. Оба правительства взаимно обязуются оказывать друг другу помощь и поддержку всякого рода в настоящей войне против гитлеровской Германии.

2. Они далее обязуются, что в продолжение этой войны они не будут ни вести переговоров, ни заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия»[406].

Заключение этого соглашения не означало, что Великобритания брала на себя обязательство предпринимать какие-либо военные действия для облегчения положения СССР. В то время англичане не собирались открывать фронт против Германии, а считали более выгодным, воспользовавшись занятостью Германии войной с СССР, сосредоточить свои военные усилия на удержании своих колониальных владений на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке. Признавая, что русский фронт «стал решающим», Черчилль считал, что пока германские войска заняты на этом фронте, вторжение в Англию невозможно[407]. Не было никаких оснований рассчитывать и на военную помощь США, лидеры которых ограничивались лишь словесными обещаниями экономической помощи СССР. По существовавшим летом 1941 г. стратегическим планам США, вступление американцев во вторую мировую войну намечалось лишь на середину 1942 г.[408] Поэтому в наиболее трудный первый период войны Советскому Союзу приходилось полагаться только на собственные силы.

Ситуация кардинально изменилась после начала тихоокеанской войны. Терпя поражения от японцев, лидеры США и Великобритании стали серьезнее относиться к установлению с СССР союзнических отношений. Советское правительство было к этому готово. Еще 3 июля 1941 г. в своем выступлении по радио Сталин, в частности, заявил: «В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки… Наша война за свободу нашего отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость…»[409]

Зондируя позицию советского руководства по поводу возможности его сотрудничества в войне с Японией, Рузвельт и Черчилль понимали, что такое сотрудничество могло скорее обрести конкретные формы в случае оказания Советскому Союзу реальной помощи военными действиями в Европе. Они помнили слова Сталина о том, что «военное положение СССР, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)». «Фронт на севере Франции, – писал Сталин в своем послании Черчиллю от 18 июля, – не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию… Я представляю трудность создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии. Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на востоке позиции. Еще легче создать фронт на Севере…»[410]

Ответ Черчилля на это послание сводился к тому, что «начальники штабов не видят возможности сделать что-либо в таких размерах, чтобы это могло принести Вам хотя бы самую малую пользу»[411].

Напротив, англичане, озабоченные продвижением Японии в южном направлении, стремились создать видимость, что заключенное между Великобританией и СССР соглашение может быть распространено и на Дальний Восток. Похоже, с этой целью посол Криппс заявил Молотову о желательности посылки на советский Дальний Восток части английской военной миссии, находившейся в Москве. Отвечая на это неожиданное предложение, Молотов предупредил, что надо проявлять осторожность, ибо «такой шаг может вызвать беспокойство у японцев и дать им повод для действий, нежелательных ни для Англии, ни для СССР»[412].

Всерьез о будущей координации стратегических планов с СССР в Лондоне и Вашингтоне стали задумываться лишь после поражения германских войск под Москвой. Становилось очевидным, что дальнейший ход и исход Второй мировой войны будут решаться не в Африке и на Тихом океане, а на советско-германском фронте. Упорное сопротивление советских войск, неизбежная концентрация здесь основных сил Германии создавали для Великобритании условия, практически исключавшие попытки немцев высадиться на Британские острова. С глубоким разочарованием и пессимизмом по поводу дальнейшего развития Второй мировой войны было встречено сообщение о переходе советских войск в контрнаступление японским правительством. В Токио стали всерьез задумываться о той крайне опасной ситуации, когда США и СССР смогут объединиться для разгрома Японии.

В середине декабря 1941 г. Черчилль, обращаясь к Сталину, признавался: «Невозможно описать то чувство облегчения, с которым я каждый день узнаю о Ваших замечательных победах на русском фронте. Я никогда еще не чувствовал себя столь уверенным в исходе войны»[413].

Свои искренние чувства по поводу разгрома немцев под Москвой выразил в Рождество – 25 декабря – в своем личном дневнике посол Великобритании в Москве Криппс: «Многие специалисты в Великобритании, особенно профессиональные военные, фактически желали поражения Советской Армии для того, чтобы доказать правильность своих прогнозов… Наши пророки потерпели фиаско… Теперь, после столь славной победы под Москвой, никто не может утверждать, что советский режим является прогнившим или подрывающим жизненно важные основы советской страны. Нет! Если бы не этот режим и все то, что было сделано в этой стране за последние 20 лет, Гитлер, безусловно, сумел бы завоевать всю Европу, и наши шансы на победу равнялись бы нулю… Миф о непобедимости нацистов был развеян, и теперь можно с уверенностью сказать, что рано или поздно Гитлер будет разбит, а нацистский режим уничтожен. Я испытываю чувство глубокой благодарности ко всем советским людям за принесенные ими страдания и непреклонную волю к победе, которую они проявляют»[414].

Победа под Москвой могла стать началом полного разгрома Германии и ее сателлитов, если бы Великобритания и США решились уже в 1942 г. выступить против нее с Запада. При этом следует иметь в виду, что обещанные США и Великобританией поставки вооружений в значительных масштабах стали осуществляться уже после перелома в войне, который был достигнут благодаря оружию советского производства. В труднейших условиях оккупации западных районов и эвакуации большого количества военных заводов в глубь страны военная промышленность СССР ценой огромных усилий снабжала фронт необходимым вооружением. Однако его хватало только для войск на советско-германском фронте. Такая ситуация заставляла советское руководство отвечать отказом на просьбы американцев помочь в войне против Японии. В Лондоне и Вашингтоне чувствовали уязвимость своих позиций. Ведь фактически провоцируя СССР на войну с Японией, англичане и американцы пытались возложить на него дополнительное бремя, но при этом не желали отвечать взаимностью.

Сближение на основе общности целей по разгрому агрессивных держав оси, конечно же, не ослабляло глубоких идеологических и политических противоречий, существовавших между США и Великобританией, с одной стороны, и СССР – с другой. Это, в частности, относилось к проблемам послевоенного устройства мира, по которым мнения сторон были подчас противоположными. Тем не менее правительства США и Великобритании считали необходимым занимать по спорным проблемам (территориальным и др.) такие позиции, которые не создавали бы угрозу достигнутому союзу. При этом немаловажное значение имели расчеты на будущее активное подключение СССР к войне против Японии. Так, например, в переданных 17–18 февраля 1942 г. американцам документах, в которых излагалась позиция Лондона по поводу будущего западных границ СССР, отмечалось, что отклонение советских предложений «может оказаться концом перспектив на плодотворное сотрудничество с советским правительством в наших общих интересах». Тут же особо подчеркивалось, что это может отразиться на решении СССР вступать в войну с Японией или нет[415]. Рузвельт, для которого вовлечение СССР в войну против Японии являлось одной из приоритетных дипломатических задач, соглашался с этим, предлагая решать спорные вопросы после войны.

Хотя на состоявшихся в мае–июне 1942 г. переговорах Молотова с Черчиллем и с Рузвельтом проблема будущего участия СССР в войне против Японии не поднималась, а речь велась в первую очередь о перспективах открытия второго фронта в Европе, советская делегация учитывала заинтересованность своих западных союзников в изменении политики СССР.

Зная позиции Черчилля и Рузвельта о том, что «необходимо в первую очередь покончить с Гитлером, а затем с Японией», Москва предлагала ускорить достижение как первой, так и второй цели, разгромив Германию совместными силами уже в 1942 г. Во время беседы с Черчиллем Молотов прямо поставил вопрос: «Могут ли союзники Советского Союза, и в первую очередь Великобритания, оттянуть с нашего фронта летом и осенью 1942 г. хотя бы 40 германских дивизий и связать их боями в Западной Европе. Если это будет сделано, тогда вопрос разгрома Гитлера был бы решен в 1942 г., и во всяком случае этот разгром был бы тогда предрешен уже в текущем году. Могут ли это сделать союзники?»[416]

Хотя предположение Молотова о возможности разгромить Германию уже в 1942 г. в случае открытия второго фронта следует признать чересчур оптимистическим, очевидно, что совместные действия союзников, безусловно, значительно сократили бы сроки войны и ускорили их победу во Второй мировой войне в целом, включая и тихоокеанский театр военных действий. Признавая на словах желательность такого развития событий и заявляя о стремлении «британской нации и армии сразиться с врагом возможно скорее и тем помочь мужественной борьбе русской армии и народа», вместе с тем Черчилль намеренно пессимистически оценил вооруженные силы Великобритании и фактически исключил возможность открытия второго фронта в 1942 г. Молотову не оставалось ничего другого, как поблагодарить Черчилля за его ответ и подтвердить, что в СССР «глубоко верят в свои силы, уже сделали немало для того, чтобы покончить с Гитлером и сделают еще больше для его полного разгрома»[417].

В гораздо большей степени уделял внимание открытию второго фронта в Европе с помощью СССР президент Рузвельт. Помня о данном Сталиным Идену обещании вернуться весной к вопросу об участии СССР в войне на Дальнем Востоке, Рузвельт всерьез готовился к подобному развитию событий. Так, например, 4 марта 1942 г. он приказал Объединенному комитету начальников штабов представить соображения о возможностях ведения Советским Союзом военных действий против Японии в ходе продолжения им войны с Германией. Одновременно он поручил разработать планы совместных операций вооруженных сил США и СССР на дальневосточном театре военных действий. Тогда Объединенный комитет начальников штабов доложил о трудностях составления таких планов ввиду недостаточной информации о численности и боевом составе советских войск в дальневосточных районах СССР[418]. Впоследствии Рузвельт не раз в переписке со Сталиным пытался получить такую информацию.

Видимо, не прошел мимо внимания американского руководства и инцидент, который произошел в Чунцине (столица правительства Чан Кайши в годы войны) с советским генералом, впоследствии маршалом СССР В.И. Чуйковым. Вот как описывает этот «дипломатический инцидент» работавший с 1942 по 1946 г. в посольстве СССР в Китае А.М. Ледовский: «В 1941 – начале 1942 г. он (Чуйков) был военным атташе при советском посольстве и руководителем группы советских военных советников при китайском правительстве. На одном из дипломатических приемов к нему обратились китайские и другие иностранные корреспонденты с вопросом: собирается ли Советский Союз вступить в войну против Японии и когда это может произойти… В.И. Чуйков, будучи «расслабленным» от угощений, не задумываясь, ответил: «Вот покончим с Германией и возьмемся за Японию».

Это заявление вызвало большой резонанс в Китае и других странах. Японское правительство сделало представление советскому правительству, потребовало объяснений… Москве с трудом удалось замять этот опасный инцидент. А.С. Панюшкин (посол СССР в Китае. – А.К.) рассказывал потом, что указанный вопрос был затронут Сталиным в беседе с ним, состоявшейся в Москве вскоре после указанного инцидента. По словам Панюшкина, после приезда из Чунцина Чуйков был вызван к Сталину, который сделал ему строгое внушение и сказал: «Из вас не получился хороший дипломат, может быть выйдет хороший солдат»[419].

По сути дела, Чуйков был отозван из Китая за то, что, по всей видимости, повторил ранее услышанные от самого Сталина слова. Ведь произнесенная им на приеме фраза почти дословно соответствует заявлению Сталина, сделанному им потом на встрече «большой тройки» в Тегеране в 1943 году.

Для Рузвельта было ясно, что рано или поздно Сталин все же присоединится к войне против Японии. Задача состояла в том, чтобы побудить его сделать это как можно раньше. Однако одним из наиболее эффективных способов добиться такого развития событий было удовлетворение настойчивого требования Сталина открыть фронт против Гитлера на Западе. Понимая это, Рузвельт во время бесед с Молотовым в конце мая – начале июня 1942 г., особо подчеркивал, что руководство США «всячески желает создать второй фронт». При этом президент фактически обвинял за задержку открытия такого фронта англичан. Он даже пошел на то, чтобы указать в коммюнике по итогам советско-американских переговоров конкретный срок открытия фронта на Западе. В текст опубликованного коммюнике было внесено следующее положение: «При переговорах была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году». В работах историков это неожиданное решение президента США было названо «загадкой Рузвельта».

Рассекреченные в последние годы документы из личного архива Сталина несколько прояснили ситуацию. Стало ясно, что положение о втором фронте было включено в коммюнике по требованию Сталина. В своей телеграмме Молотову в Вашингтон от 3 июня 1942 г. он настаивал, чтобы «помимо всего прочего был также упомянут вопрос о создании второго фронта в Европе и о том, что по этому поводу имеется полная договоренность»[420]. Скорее всего, Рузвельт понял, что Сталину нужна такая формулировка даже в том случае, если в действительности открыть второй фронт в 1942 г. не удастся. Для советского руководства было важно создать у Гитлера впечатление о том, что США и Великобритания могут в любой момент выступить против Германии с Запада. Это создавало хотя и непрочные, но все же гарантии того, что в этих условиях Гитлер не осмелится перебросить свои дислоцировавшиеся в Западной Европе войска на советско-германский фронт. Поэтому, думается, нельзя считать безосновательным мнение о том, что Рузвельт согласился оставить в коммюнике указание на 1942 г., исходя из того, что «поддержка, даже основанная на ложной предпосылке, укрепит волю Советов»[421].

Другими словами, Рузвельт, судя по всему, не хотел осложнять отношения со Сталиным, отказывая в его просьбе о желательности четкой формулировки в коммюнике по поводу второго фронта. Тем более что президент твердо решил как можно скорее лично встретиться со Сталиным для обсуждения широкого круга вопросов, среди которых, безусловно, был и вопрос о помощи СССР в войне с Японией. Еще 12 апреля Рузвельт писал Сталину: «…Возможно, что, если дела пойдут так хорошо, как мы надеемся, мы с Вами сможем провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски». Во время встречи с Молотовым президент вновь подчеркнул, что «для обсуждения вопросов будущего и вопросов настоящего времени он хотел бы встретиться с великим человеком нашего времени – со Сталиным»[422].

Из-за резкого ухудшения положения на советско-германском фронте встреча двух лидеров в 1942 г. не состоялась. Однако они продолжали активную переписку, уделяя основное внимание вопросам поставок в СССР военной техники.

5 августа Рузвельт телеграфировал Сталину: «До меня дошли сведения, которые я считаю определенно достоверными, что Правительство Японии решило не предпринимать в настоящее время военных действий против Союза Советских Социалистических Республик. Это, как я полагаю, означает отсрочку какого-либо нападения на Сибирь до весны будущего года». Это было подтверждением аналогичных сведений, поступавших в Москву и по линии советской разведки. По получении этой информации Сталин ответил Рузвельту, что «с интересом с ней ознакомился»[423].

Выполняя поручение президента, возможность создания авиабаз США в Сибири зондировал и специальный представитель Рузвельта А. Гарриман. Он докладывал о состоявшейся во время ужина 14 августа 1942 г. беседе со Сталиным: «… Я заметил, что президент хочет держать японцев в постоянном напряжении в районе Тихого океана. И он делает это в том числе и для того, чтобы японцы не смогли решиться на вторжение в Россию через Сибирь… Я спросил, что еще было бы полезно для СССР в районе Тихого океана. Он ответил: «Больше самолетов». Я спросил: «Где?» Он ответил: «В районе Японского моря». Я ответил, что это невозможно, если не будет наших баз в Сибири. Сталин возразил: «О нет, они могут взлетать с Аляски». …Я подумал, что не стоит дальше спорить и сказал, что когда-нибудь наступит тот великий день, когда наши и русские самолеты полетят вместе, чтобы бомбить японские острова. Он встретил эти слова с энтузиазмом и поднял тост за бомбежку Японии».

Тем не менее Рузвельт не отказывался от попыток все же убедить Сталина как можно скорее начать сотрудничать с США в войне против Японии. Прибывший в Москву летом 1942 г. для проведения военных переговоров официальный представитель США генерал-майор Ф. Бредли во время встречи со Сталиным 6 октября, ссылаясь на личную особую заинтересованность президента, пытался напрямую выяснить, «каких взглядов придерживается Сталин в отношении американской помощи против Японии». При этом речь вновь шла о помощи авиационной, то есть фактически о возможности получения американскими ВВС баз на территории советского Дальнего Востока. Отнюдь не случайно американский генерал пожелал в первую очередь «изучить авиационные устройства СССР вблизи Маньчжурии».

Понимая, что Бредли задавал свои вопросы по прямому указанию Рузвельта, Сталин терпеливо разъяснял: «Наши отношения с Японией формально регулируются пактом о нейтралитете. Японцы несколько раз заверяли нас, что они не намерены нарушать этого пакта. Но в нашей стране невозможно найти хотя бы одного человека, который поверил бы этим заверениям. Японцы могут нарушить этот пакт и напасть на СССР в любой момент. Между Японией и СССР существуют в настоящее время отношения, которые можно было бы назвать вооруженным миром». При этом, отвечая на предложение помощи США в случае нападения Японии на СССР, Сталин вежливо, но твердо такую помощь отклонил, заявив, что «сейчас мы нуждаемся в помощи против Германии, с которой мы воюем»[424]. Это был очередной намек на отсутствие второго фронта в Европе.

В то время как Рузвельт стремился втянуть СССР в войну с Японией, Сталин и Молотов имели, по сути дела, ту же цель в отношении США, причем были бы удовлетворены на первом этапе даже самим фактом начала пусть ограниченных, но реальных военных действий на севере Франции. Об этом прямо писал Молотов Сталину из Вашингтона: «На вопрос Рузвельта о моем отношении к высадке десанта в 6–10 дивизий, я сказал, что это недостаточно, так как должна быть выполнена задача оттягивания на второй фронт хотя бы 40 дивизий. Я, однако, признал, что и эта операция нанесет известный удар по моральному состоянию в Германии, подумав про себя, что только бы втянулись англо-американцы в какие-нибудь десантные операции»[425].

Скорейшее открытие второго фронта отвечало интересам США. Это признавал даже антисоветски настроенный будущий президент США Г. Трумэн. Осенью 1942 г., когда над СССР вновь, как и в 1941 г., нависла угроза поражения, он заявил: «С выходом России из войны никакая сила не сможет удержать Германию и Японию… Мы должны поэтому открыть второй фронт, чтобы сохранить первый фронт»[426]. В этих словах признавалось, что в победе не только над Германией, но и над Японией особую роль должен был сыграть СССР. Американские военные руководители – Маршалл и Стимсон, а также личный советник и помощник президента Гопкинс – прилагали усилия, чтобы в интересах будущей победы США второй фронт был открыт еще в 1942 году. Однако этому решительно противился Черчилль.

Ссылки западных союзников на то, что для обеспечения высадки не хватало десантных средств, о чем постоянно говорили американцы и англичане, были лишь отговоркой. Вот что пишут по этому поводу российские исследователи: «Силы для второго фронта были: в 1942 г., согласно докладу президента Рузвельта конгрессу, численность вооруженных сил США достигла 7 млн чел., летом 1942 г. в одной Англии в вооруженных силах находилось около 3 млн чел. Для десанта через Ла-Манш требовался морской транспорт тоннажем в 1–2 млн т., а только за 1942 г. в США были построены транспортные суда водоизмещением свыше 5 млн т. Когда Д. Нельсон – председатель Совета военной промышленности США, будучи в отпуске в Англии, услышал о «кризисе» с десантными судами, он воскликнул: «Что за чепуха! Да я дам их вам сколько угодно…» После его телефонного разговора с США программа выпуска десантных судов была выполнена за три месяца до срока»[427].

Как известно, вместо обещанной высадки англо-американских войск на севере Франции в 1942 г. США и Великобритания предприняли наступательную операцию в Северной Африке, что, хотя и несколько осложняло положение Германии, но реально не препятствовало концентрации ее основных сил на юго-западном участке советско-германского фронта. Выражая свое разочарование политикой Вашингтона и Лондона, 6 ноября 1942 г. Сталин заявил в речи, посвященной 25-й годовщине Октябрьской революции: «Допустим, что в Европе существовал бы второй фронт, так же как он существовал в первую мировую войну, и второй фронт отвлекал бы на себя, скажем, 60 немецких дивизий и 20 дивизий союзников Германии. Каково было бы положение немецких войск на нашем фронте? Нетрудно догадаться, что их положение было бы плачевным. Более того, это было бы началом конца немецко-фашистских войск, ибо Красная Армия стояла бы в этом случае не там, где она стоит теперь, а где-нибудь около Пскова, Минска, Житомира, Одессы. Это значит, что уже летом этого года немецко-фашистская армия стояла бы перед своей катастрофой. И если этого не случилось, то потому, что немцев спасло отсутствие второго фронта в Европе»[428].

Таким образом, в условиях фактического отказа США и Великобритании от реальной помощи СССР военными действиями на Западе у Сталина были все, в том числе и моральные, основания отклонить любые попытки США добиться открытия второго фронта на Востоке против Японии.

«Общим фронтом против Японии»

Возможность сотрудничества СССР с США в интересах войны против Японии не исключалась не только японцами, но и германским руководством. При этом Берлин использовал опасность для Японии такого развития ситуации с целью подталкивания Токио к нападению на СССР «до размещения на территории советского Дальнего Востока американской военной авиации». 9 июля 1942 г. Риббентроп запугивал японского посла в Берлине Х. Осиму тем, что Владивосток может стать базой американцев для нанесения ударов по Токио. При этом он заявил, что 60 или 80 советских подводных лодок, находящихся во Владивостоке, якобы не могут причинить никакого вреда японскому флоту. Разъясняя стратегию Гитлера в отношении японо-советской войны, Риббентроп говорил: «До сих пор Гитлер считал, что Япония, достигнув таких больших успехов, должна сначала укрепиться на новых территориях, а затем уже осуществить нападение на Россию… Однако сейчас он пришел к выводу, что наступил благоприятный момент для того, чтобы Япония вступила в общую борьбу с Россией… Если Япония стремительным ударом захватит Владивосток, а, возможно, и территорию Советского Союза вплоть до озера Байкал, положение русских на обоих фронтах будет необычайно тяжелым. Таким образом, конец войны будет предрешен». На это Осима отвечал, что «уверен в необходимости нападения Японии на Россию»[429].

Но в Токио считали иначе. В ответе японского правительства германскому руководству от 30 июля 1942 г. сообщалось, что «выступление Японии против СССР приведет к чересчур большому распылению сил Японии», что японское правительство «предполагает в сложившейся ситуации ограничиться военными операциями на юге Китая». По словам японского посла, одним из серьезных доводов против японского выступления против СССР было «опасение, что во время этой операции США получат базы в Восточной Азии, с которых смогут бомбить Токио». При этом было заявлено, что ответ японского правительства не является окончательным и, «может быть, выступление против России окажется возможным еще до октября, а если нет, то не ранее следующей весны»[430].

Хотя Рузвельт отчетливо понимал, что в обстановке кровопролитных сражений в битве за Сталинград японское нападение с Востока еще более усугубит положение СССР, объективно он был заинтересован в таком развитии обстановки. Ибо лишь прямое столкновение с японцами, причем по их инициативе, могло привести Сталина к решению предоставить США свою территорию для авианалетов на Японию. По мнению Рузвельта, к такой ситуации необходимо было подготовиться заранее. Не случайно он добивался скорейшей встречи со Сталиным, не скрывая, что хотел бы, кроме всего прочего, провести обмен мнениями о «будущей политике в отношении Дальнего Востока». Сталин же, уходя от обсуждения дальневосточного вопроса, в своем ответе продолжал настаивать на выполнении данных Рузвельтом обещаний по поводу открытия второго фронта в Европе. 14 декабря 1942 г. он писал Рузвельту: «Разрешите также выразить уверенность, что время не проходит зря и обещания насчет открытия второго фронта в Европе, которые были даны Вами, г. Президент, и г. Черчиллем в отношении 1942 г. и уже, во всяком случае, в отношении весны 1943 г., будут выполнены и второй фронт в Европе действительно будет открыт общими силами Великобритании и США весной будущего года»[431].

Настойчивость Рузвельта была удивительна. Он использовал любой повод для того, чтобы «напоминать» о готовности США помогать СССР на Дальнем Востоке, хотя ни Сталин, ни другие советские руководители так вопрос не ставили и ни о какой помощи не просили. Так, например, выразив Сталину сожаление по поводу потопления японцами советской подводной лодки, он 30 декабря 1942 г. тут же предложил Сталину разместить на советском Дальнем Востоке сто американских четырехмоторных бомбардировщиков.

Выбор времени для такого предложения скорее всего объяснялся крупным успехом советских войск во время контрнаступления под Сталинградом. Понимая, что в войне произошел коренной перелом и теперь поражение Германии становилось очевидным, Рузвельт решил, что настал момент, когда СССР сможет, наконец-то, всерьез рассмотреть американские нужды в войне с Японией. По существу, он предложил Сталину объединить усилия в тихоокеанской войне.

Хотя после разгрома германских войск в борьбе за Сталинград в Японии все реже заводили разговор о нападении на СССР, Рузвельт продолжал «предупреждать» об опасности такового. В своем послании Сталину от 30 декабря 1942 г. он не только предлагал самолеты, но и излагал план взаимодействия двух стран в проведении операций против Японии: «В случае, если Япония нападет на Россию на Дальнем Востоке, я готов помочь Вам, как только это будет осуществимо, на этом театре и американскими военно-воздушными силами в количестве приблизительно ста четырехмоторных бомбардировщиков при условии, что некоторые виды снабжения и снаряжения будут поставлены советскими органами и что заранее будут подготовлены соответствующие условия для операций». По плану Рузвельта для организации авианалетов на Японию СССР должен был предоставить бомбы, горючее, смазочные материалы, транспортные средства, жилища, топливо и др. При этом советское руководство должно было согласиться на то, чтобы американским военным была предоставлена возможность производить «осмотр устройств для военно-воздушных сил на Дальнем Востоке», а также «изучить… каждую фазу совместных русско-американских операций на дальневосточном театре…» Предлагалось определить «степень предварительных приготовлений, которые осуществимы и необходимы для обеспечения действенного участия наших (американских. – А.К.) соединений немедленно после начала военных действий». Рузвельт просил допустить американских военных «в штаб советских армий на Дальнем Востоке, а оттуда – в такие другие места России, посещение которых может быть необходимым, чтобы им спокойно произвести осмотр и обсудить оперативные планы»[432].

В обстановке, когда японцы фиксировали любые, даже малейшие признаки военного сотрудничества СССР с США на Дальнем Востоке и тут же довольно нервно реагировали на них, делая представления советскому правительству, предложение Рузвельта могло быть расценено как явно чрезмерное. Не желая давать японцам повода для обвинений в нарушении пакта о нейтралитете, Сталин со всей определенностью отверг «план» Рузвельта. В своем ответе от 5 января 1943 г. он указал: «…Должен сказать, что в данное время нам нужна помощь самолетами не на Дальнем Востоке, где СССР не ведет войны, а на фронте жесточайшей войны с немцами, то есть на советско-германском фронте»[433].

Почувствовав в ответе Сталина неудовольствие и даже раздражение, Рузвельт попытался сгладить создавшееся положение, указав в очередном послании, что, «как ему показалось, он не совсем ясно выразил свою мысль». «Наше предложение, – писал он 8 января 1943 г., – относительно 100 самолетов связано с положением, которое возникло бы, если бы между Японией и Россией действительно начались военные действия». Тем не менее он вновь подтвердил свое предложение о том, чтобы «генерал Брэдли и его группа незамедлительно проследовали на Дальний Восток для инспектирования и штабных переговоров». Это вынудило Сталина в еще более твердой форме дать понять президенту, что ни о каком «инспектировании» объектов на советской территории не может быть и речи. Он недвусмысленно и решительно заявил: «…Русские военные объекты могут быть инспектируемы только русской инспекцией, так же как американские военные объекты могут быть инспектируемы только американской инспекцией. В этой области не могут быть допущены никакие неясности»[434]. Это был уже не намек, а прямое указание на недопустимость вмешательства американцев во внутренние дела СССР.

Пытаясь «сохранить лицо» и как-то выйти из создавшегося неловкого положения, Рузвельт в последующих письмах Сталину, уже не затрагивая своих предложений по поводу советского Дальнего Востока, сосредоточил основное внимание на ситуации в Европе. При этом он попытался представить дело таким образом, что его предыдущие предложения были направлены не на вовлечение СССР в войну с Японией, а на то, чтобы «воспрепятствовать японцам распространить свою агрессию на другие театры, как, например, на Ваши приморские провинции»[435].

После этого инцидента американский президент старался не затрагивать напрямую тему помощи со стороны Советского Союза в войне против Японии. Рузвельт понимал, что это было тем более неуместно в ситуации, когда США и Великобритания продолжали затягивать решение вопроса о втором фронте. 9 февраля Черчилль сообщил Сталину, что срок открытия второго фронта в Европе переносится на август–сентябрь 1943 г.

Между тем положение Японии на тихоокеанском театре военных действий продолжало ухудшаться. В начале февраля японские войска после длительных боев были вынуждены оставить имевшие важное стратегическое значение острова Гуадалканал (Соломоновы острова). Это совпало с капитуляцией германских войск в Сталинграде.

Понимая, что определившийся перелом во Второй мировой войне произошел не в пользу стран «оси», японское правительство решило прибегнуть к дипломатическим маневрам с целью попытаться выйти из войны на условиях выгодного Токио компромисса. Для этого был разработан план «посредничества» Японии в организации мирных переговоров между Германией и СССР. По замыслам японцев, в случае согласия Москвы на такие переговоры, даже если они не приведут к перемирию, сам факт подобных контактов СССР и Германии должен был посеять подозрения и недоверие к Кремлю со стороны США и Великобритании. В случае же успеха задуманного японцы рассчитывали на создание ситуации, когда, если прекратится война на основном фронте – советском, все силы Германии будут обращены против Великобритании и США. А это в свою очередь ослабит силы западных союзников на Тихом океане, что позволит Японии добиться здесь коренного изменения обстановки в свою пользу. В январе 1943 г. в Анкаре состоялась конференция руководителей японских информационных отделов в Европе, которая определила, что основная задача этих бюро должна заключаться в том, чтобы прекратить советско-германскую войну путем соглашения между СССР и Германией[436].

Первые попытки осуществить этот коварный план были предприняты вскоре после поражения Германии в Сталинградской битве. Не исключено, что японцы постарались организовать «утечку информации» для американцев. Во всяком случае уже 5 февраля Гопкинс, конечно не без ведома Рузвельта, счел необходимым через советского посла поставить Москву в известность о том, что «будто бы немцы в последнее время делали настойчивые представления Японии и сам Гитлер говорил с японским послом о прекращении американских поставок во Владивосток. Япония будто бы на это ответила вопросом, зачем Германия ввязалась в войну с Союзом и почему она не старается заключить мир с СССР и сделать его своим союзником»[437].

Отреагировал на эту информацию и Рузвельт, который в тот же день в поздравительной телеграмме Сталину по случаю победы советских войск под Сталинградом особо подчеркнул необходимость «приложить всю энергию к тому, чтобы добиться окончательного поражения и безоговорочной капитуляции общего врага». В ответ Сталин выразил уверенность, что «совместные боевые действия вооруженных сил Соединенных Штатов, Великобритании и Советского Союза в скором времени приведут к победе над нашим общим врагом»[438]. Тем самым было дано понять, что ни о каком «перемирии» с Германией речь идти не может.

В результате очередной победы советских вооруженных сил летом 1943 г. в Курской битве соотношение сил на советско-германском фронте окончательно изменилось в пользу СССР. Лишь после этого японский генеральный штаб впервые за всю историю своего существования приступил к составлению на 1944 г. плана, в котором предусматривались не наступательные, а оборонительные действия в случае войны с Советским Союзом.

В августе 1943 г. в Берлине состоялось очередное совещание руководителей японских информационных бюро в Европе. Его участники пришли к выводу, что Германия, по-видимому, проиграла войну и ее поражение – лишь вопрос времени. К такому же выводу стали склоняться и наиболее здравомыслящие политики в Токио. При этом японское руководство учитывало, что после победы над Германией, а может быть и до нее, СССР может прийти на помощь союзникам по антифашистской коалиции и в целях скорейшего завершения войны выступить против Японии. Поэтому сторонники «замирения» СССР с Германией активизировали свои дипломатические маневры. МИД Японии дал указание своему посольству в Москве попытаться реализовать этот план. Однако в Кремле твердо придерживались союзнических договоренностей, которые не допускали сепаратных переговоров. Поэтому попытка выполнявшего указание Токио посла Японии в СССР Н. Сато затронуть в беседе с Молотовым 10 сентября 1943 г. вопрос о посреднической миссии Японии была решительно пресечена советской стороной[439]. Не проявил интереса к японской дипломатической «инициативе» и Гитлер, который понимал, что после совершенных германскими войсками и оккупационной администрацией чудовищных преступлений против советского народа ни о каком компромиссном мире не могло быть и речи.

В связи с успехами СССР на советско-германском фронте американцы удвоили свои усилия для того, чтобы все же вовлечь СССР в тихоокеанскую войну. Как признавал глава американской миссии в Москве генерал Дин, «его главной и неизменной задачей было обеспечить участие Советского Союза в войне против Японии»[440].

Участие СССР в войне на Дальнем Востоке предусматривалось стратегическими планами США и Великобритании. Так, при определении общего стратегического замысла дальнейшего ведения войны президент США и премьер-министр Великобритании 25 мая 1943 г. одобрили доклад объединенного англо-американского штаба, в котором было записано: «После разгрома стран оси в Европе направить все ресурсы США и Великобритании во взаимодействии с другими странами тихоокеанского бассейна и, если будет возможно с Россией, на достижение в возможно короткий срок безоговорочной капитуляции Японии»[441].

В середине лета 1943 г. отношение Сталина к Черчиллю заметно ухудшилось. Причина состояла в том, что западные союзники уже несколько раз переносили ими же объявленные сроки открытия второго фронта в Северной Франции. Отвечая на очередной такой перенос, Сталин, не скрывая своего раздражения и даже возмущения, поставил вопрос довольно жестко. В своем послании Рузвельту от 24 июня он, в частности, писал: «…Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину»[442].

В июле–августе между лидерами США и СССР произошел обмен посланиями по поводу организации личной встречи. Инициативу проведения такой встречи проявил Рузвельт. Сталин, согласившись в принципе, сообщил, что в течение лета–осени организовать встречу затруднительно. При этом он предложил, чтобы в ней принял участие и Черчилль. На этом настаивал и сам Черчилль. Для Сталина было важно, чтобы решения, принятые на встрече, были одобрены всеми тремя основными союзниками – СССР, США и Великобританией. Речь, конечно, в первую очередь шла об открытии второго фронта. Для Рузвельта же встреча была важна и с точки зрения определения в личной беседе со Сталиным совместной стратегии в отношении Японии. Об этом Сталин был поставлен в известность еще в июле.

Временный поверенный в делах СССР в США А.А. Громыко информировал Кремль 19 июля о своей беседе с Гопкинсом: «…Гопкинс уверен, что при личной встрече Рузвельт может удивить Сталина, насколько он, Рузвельт, готов далеко пойти в признании наших прав, в частности по территориальному вопросу. Гопкинс заявил, что у Рузвельта есть по территориальному вопросу определенные обдуманные планы, которые он изложил бы при встрече со Сталиным.

…Конечно, заявил Гопкинс, при встрече Рузвельт задал бы вопрос, каково будет отношение Советского правительства к Японии после того, как Германия будет разбита. Гопкинс понимает, что сейчас до разгрома Германии политика Советского Союза в отношении Японии уже определена. Япония не трогает Советский Союз, а он не трогает Японию. Изменений в этой политике до разгрома Германии ожидать не приходится. Но при встрече со Сталиным вышеуказанный вопрос Рузвельт может задать…»[443]

В этих высказываниях Гопкинса обращают внимание его слова о том, что Рузвельт «готов далеко пойти в признании наших прав по территориальному вопросу». Не совсем ясно, о чем идет речь – то ли о признании западной границы на момент начала германской агрессии, то ли о восстановлении прав СССР на отторгнутые от России Японией территории на Дальнем Востоке.

Встрече Сталина, Рузвельта и Черчилля в Тегеране предшествовала московская конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании (19–30 октября 1943 г.). В подготовленных для переговоров Объединенным комитетом начальников штабов США инструкциях особо указывалось: «Полное участие России в войне против Японии после разгрома Германии имеет важное значение для более быстрого и сокрушительного разгрома Японии с наименьшими потерями для США и Великобритании»[444].

Вопрос о возможности участия СССР в войне с Японией был затронут Хэллом на состоявшейся сразу после московской конференции 30 октября беседе со Сталиным. Сталин заявил тогда о готовности помочь нанести поражение Японии после разгрома Германии. Характеризуя занятую Сталиным позицию по дальневосточному вопросу, Хэлл сообщал в Вашингтон, что глава советского правительства «проявил глубокое стремление к сотрудничеству с США и Великобританией». Как писал Хэлл в своих мемуарах, Сталин сделал это заявление «уверенно, совершенно бескорыстно, не требуя ничего взамен». При этом он считал слова советского руководства «заявлением исключительной важности»[445].

На проходившей с 28 ноября по 1 декабря 1943 г. в Тегеране конференции «большой тройки» – Рузвельта, Сталина и Черчилля – обсуждались вопросы разгрома Германии, Японии и их союзников, а также проблемы послевоенного мирного урегулирования. Для советской делегации в качестве основной стояла задача добиться от союзников твердого и окончательного обязательства открыть второй фронт в Европе не позднее 1944 г. При этом Сталин был настроен весьма решительно. Он требовал не обещаний общего характера, каковых, начиная с 1942 г., было уже предостаточно, а указания конкретного срока начала операций в Северной Франции. При этом в случае отказа от определения срока высадки он был готов покинуть конференцию, что было чревато развалом союзнической коалиции. Сложившуюся на конференции драматическую ситуацию описал в своих мемуарах тогдашний посол СССР в США А. Громыко: «…Сталин несколько раз пытался получить ответ от Черчилля, когда начнется высадка союзников в Европе, то есть когда будет открыт второй фронт. Но он так и не получил этого ответа. Однажды, едва сдержавшись, Сталин поднялся с кресла и сказал Ворошилову и Молотову:

– У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается…

Черчилль в замешательстве, боясь, что конференция может быть сорвана, заявил:

– Маршал неверно меня понял. Точную дату можно назвать – май сорок четвертого.

Атмосфера несколько разрядилась»[446].

Сталин не остался в долгу и на прямо поставленный Рузвельтом вопрос об оказании Советским Союзом помощи США против Японии сделал важное заявление. Он сказал: «Мы, русские, приветствуем успехи, которые одерживались и одерживаются англо-американскими войсками на Тихом океане. К сожалению, мы пока не можем присоединить своих усилий к усилиям наших англо-американских друзей, потому что наши силы заняты на Западе и у нас не хватает сил для каких-либо операций против Японии. Наши силы на Дальнем Востоке более или менее достаточны лишь для того, чтобы вести оборону, но для наступательных операций надо эти силы увеличить, по крайней мере, в три раза. Это может иметь место, когда мы заставим Германию капитулировать. Тогда – общим фронтом против Японии»[447].

Несмотря на то, что обещание Сталина носило общий характер и в Тегеране не было сделано даже совместной протокольной записи на этот счет, американцы и англичане с энтузиазмом восприняли слова советского лидера о том, что советское выступление против Японии может состояться через шесть месяцев после капитуляции Германии. Хотя до такого развития событий было еще далеко, Сталину было важно дать подобное обещание в расчете на ответные шаги западных стран, направленные на ускорение открытия второго фронта против Германии.

Рузвельт не мог скрыть своего удовлетворения занятой Сталиным позицией и сразу попытался добиться от советского лидера решения ряда военных вопросов, связанных с предполагавшимися совместными действиями против Японии. Речь шла о предварительном планировании военно-воздушных операций в северо-западной части Тихого океана. При этом президент предложил начать такое планирование «незамедлительно». 29 ноября Рузвельт говорил Сталину: «Мы считаем, что в целях сокращения сроков войны бомбардировка Японии с баз вашего Приморского края немедленно после начала военных действий между СССР и Японией будет иметь весьма большое значение, поскольку это предоставит нам возможность разрушить военные и промышленные центры».

Рузвельт попросил Сталина предоставить американским военным информацию, касающуюся аэродромов, жилищного снабжения, средств связи и метеорологических условий в Приморском крае. Он сообщил, что американцы хотели бы разместить в Приморье от 100 до 1000 четырехмоторных бомбардировщиков с их обслуживающим и оперативным персоналом.

Свои предложения президент изложил следующим образом:

«а) мы были бы рады получить военно-разведывательные данные относительно Японии;

б) принимая во внимание тот факт, что порты, где базируются ваши дальневосточные соединения подводных лодок и эсминцев, могут подвергнуться серьезной угрозе наземного и воздушного нападения, не считаете ли Вы желательным, чтобы Соединенные Штаты достаточным образом расширили базовые устройства, чтобы ими могли пользоваться эти вооруженные силы на базах Соединенных Штатов ?

в) какую прямую или косвенную помощь смогли бы Вы оказать, если бы Соединенные Штаты начали наступление на северную группу Курильских островов?

г) можете ли Вы сообщить, могут ли наши вооруженные силы пользоваться портами, и если да, то какими, а также могли бы Вы сообщить сведения об этих портах в отношении их использования военно-морскими силами, так же как и грузопропускную способность портов?»[448]

Поставленные Рузвельтом перед Сталиным вопросы были оформлены в виде двух меморандумов, на которые предполагалось получить подробные ответы уже после окончания Тегеранской конференции. Понимая желание США и Великобритании как можно скорее добиться вступления СССР в войну с Японией, Сталин проявил осторожность, ограничившись лишь обещанием передавать информационные материалы по Японии и метеосводки, да и то «на началах взаимности». Что же касается конкретных вопросов координации действий вооруженных сил двух стран на Дальнем Востоке, то в ответе правительства СССР от 25 декабря 1943 г. сообщалось, что «в данный момент, по понятным для правительства США причинам, является затруднительным дать какие-либо положительные ответы»[449].

Получая этот ответ, посол Гарриман недвусмысленно дал понять принимавшему его Молотову, что позиция СССР в отношении Японии будет во многом влиять на действия США в Европе. Он, в частности, сказал: «…Чем больше будет уверенность в отношении Тихого океана, тем больше сил можно будет выделить для европейского театра». Молотов ограничился словами о том, что «заявления маршала Сталина в Тегеране были достаточно определенны»[450].

На Тегеранской конференции впервые состоялся разговор о возможных результатах разгрома Японии для восстановления территориальных прав СССР на Дальнем Востоке. Причем инициативу такой постановки вопроса проявили западные союзники, в частности, Черчилль начал с того, «чтобы советский флот плавал свободно во всех морях и океанах». Отвечая на вопрос Сталина, что может быть сделано для России на Дальнем Востоке, Рузвельт предложил превратить, например, Дайрен в свободный порт. Сталин, заметив, что СССР фактически заперт японцами на Дальнем Востоке, отвечал, что «Порт-Артур больше подходит в качестве военно-морской базы». Как бы подводя итог предварительному обсуждению этого вопроса, Черчилль заявил, что «совершенно очевидным является тот факт, что Россия должна иметь выход в теплые моря». При этом, помня, что в результате поражения в русско-японской войне 1904–1905 гг. Россия лишилась части своей территории на Дальнем Востоке, он особо отметил, что «управление миром должно быть сосредоточено в руках наций, которые полностью удовлетворены и не имеют никаких претензий».

Во время беседы зашел разговор об отношении Сталина к Каирской декларации США, Великобритании и Китая, в которой, в частности, отмечалось, что Япония должна быть лишена всех захваченных и оккупированных территорий. Советский руководитель заявил, что «русские, конечно, могли бы к этому коммюнике кое-что добавить, но после того, как они станут активно участвовать в военных действиях на Дальнем Востоке»[451].

Как известно, окончательно политические условия участия Советского Союза в войне против Японии были сформулированы и закреплены на Крымской (Ялтинской) конференции глав правительств СССР, США и Великобритании.