Ярушка

Моя дочь перешла в шестой класс и была уже вполне созревшей девушкой. Причем красавицей в классическом стиле. Довольно-таки полная грудь, высокий, можно сказать, рост, толстая длиная коса и взгляд почти невинных глаз. Брюнетка (доминантный ген); портрет завершали голубые сережки, которые пошли бы, скорее всего, блондинке, но они весьма недурно сочетались с цветом ее зрачков — тут старина Мендель слегка промахнулся.

Кому-то она могла показаться и полноватой, а по-моему, была в самый раз. Жена давным-давно и навсегда явно забила глубочайший болт на свой супружеский долг, объясняя это тем, что у каждого, мол, свои проблемы. В тяжелых сновидениях, в промежутках между работой и жалкой пародией на сон, в ночном шоу мне который уже раз являлась Яшка — Ярослава. Снилась мне собственная дочь в таких постыдных снах, что даже вам, любителям порнографического чтива и то рассказывать стыдно и как-то совестно. Тем более что я, как-никак, отец.

Дочь подозревала, что мне нравятся полнененькие, чуть недоразвитые девочки. Яшка уже, к сожалению, не годилась на роль мечты Гумберта — по возрасту-то она, конечно, еще вполне подходила, упираясь в верхнюю планку, но недетски изрядный бюст смазывал картину. Мне же он весьма нравился, а Ярослава попросту комплексовала: ее начали дразнить сиськастой еще в четвертом классе. По мне таки размер не имеет значения.

…Девочка уже успела снять гольфики, трусы, майку и надеть это коричневое платье, извращенческую феерию, на совершенно голое тело. Это весьма любопытная ткань. Знаете, что возбуждает учениц младших классов, включая третий? Трение сосочков об изнанку платья. Вам нравится секрет, который открыл?

Дочь была в курсе, что сие не противоречит моим моральным принципам. Нравятся мне также и длинные порточки-панталончики стовековой давности. Как-то раз, когда жена была уже в глубоком отъезде, мы смотрели с дочерью киноэротику весьма давних времен под названием «Архив Эроса». О, не подумайте, что я развращал дочь грязной порнографией. Это было относительно высокое искусство. Вред культуре наносит ни в коем случае не порнография, а так называемая эротика, все эти пошленько улыбающиеся барышни с афиш и таблоидов.

Яшка задрала платье, раздвинула чуть полноватые ноги и стала себя гладить. Растопырила губки слегка. Я млел, ожидая, что будет дальше. Мы как раз смотрели сюжет о монастыре.

— У меня, папа, есть идея! А что, если я тебе покажу настоящий стриптиз? Как паршивая блядь из компьютера?

— Не надо так говорить об этих тетеньках, замученных тяжелой экономической ситуацией. Через год вы будете проходить «Преступление и наказание» Достоевского, там отлично объяснено, как царизм толкает честных девушек на неправедный путь. Так, впрочем… — что-то я и призадумался. Что там нашел Яндекс?

«Описание внешности девушки появляется на страницах романа гораздо позже. Она как бессловесный призрак возникает на пороге своего родного дома во время смерти отца, раздавленного пьяным извозчиком. Робкая по натуре, она не посмела войти в комнату, чувствуя себя порочной и недостойной. Нелепый, дешёвый, но яркий наряд указывал на род её занятий. Кроткие глаза, бледное, худое и неправильное угловатое личико и весь облик выдавал натуру кроткую, робкую, дошедшую до крайней степени унижения. Соня была малого роста, лет семнадцати, худенькая, но довольно хорошенькая блондинка, с замечательными голубыми глазами. Такой предстала она перед глазами Раскольникова, такой впервые видит её читатель». Я облизнулся.

Господи, прости, вот ведь блядь какая. Значит, элементарно стать служанкой ей не позволили идейные убеждения. А вот кувыркаться со всякими мерзавцами, видимо, по кайфу. Круто, блядь стала этаким апологетом совести. Кто я тогда такой?

Ярушке, понятно, все эти мои рассуждения были, что называется, до фонаря, ее интересовали лишь два вопроса: как бы выцепить из папы побольше денег на новомодную модель смартфона X, а лучше, ясное дело, на Y, ну да еще как бы кончить по-быстрому. Хотя что было первичным, а что вторичным — вопрос.

— Во-вторых, — продолжил я, — попросту глупо даже и пытаться соревноваться с профессионалками. Мне они, честно говоря, не нравятся. Более того — вызывают отвращение своими дебильными ужимками.

— Папа, а что если я тебя соблазню?

— То есть?

— А ты-то хочешь ебаться?

Как ни странно, сей вопрос поставил меня в тупик. Хочу, конечно. Но… А с кем, собственно?

— То есть ты, дочка, начнешь делать этакие похабненькие телодвижения, от которых у меня встанет?

— Да ведь у тебя встал, папаня, не пизди.

Правда. Давно уже чесалось между ног и явно хотелось уже определить инструмент куда надо, а хоть бы и в дочку.

— Пап, а вот такой вопрос. Тебе нравятся волосатые киски? — палец Ярославки стал со хлюпаньем гулять между губ. — Нравится, папа, я знаю, нравится. — Несколько десятков секунд после этой реплики царила тишина. Девочка обслуживала себя. Лишь легкий вздох нарушил уже начавший устанавливаться покой, а прошло каких-то полминуты.

— Весьма, доча, весьма. Не сторонник извращений. Что естественно — то прекрасно.

— Так я подрочу? А потом ты меня выебешь?

— С одним, дочка, условием. Я сначала хочу полюбоваться на то, как ты кончишь сама.

— Подрочить? Так это всегда пожалуйста! — дочка вновь стала наяривать курок.

— Нет, ты не поняла. Тебе придется кончить по-разному. Именно кончить, а не изобразить оргазм. Про твое баловство с горошинкой я в курсе. Попробуй-ка соорудить что-либо такое, которого не было в твоей практике никогда. Или такого, чего не видел никогда я.

Девушка слегка поозиралась. Ничего умного ей в голову не пришло.

— Ну давай, Яруша, действуй. — Мой пенис давно рвался из тюрьмы джинсов.

— Как Соня?

— Нет. Оргазмируй по-настоящему.

Девица нерешительно посмотрела на край стола, затем еще более нерешительно — на меня.

— Папа… Это?

— Да, дочка. Это.

Дочка решительно подошла к девяностоградусному изделию — углу, и, раскрыв губоньки, практически уселась на край столешницы своим половым органом. Постонала слегка, приноравливаясь, затем стала медленно, не спеша, овладевать деревянным изделием. Я, конечно, не мог оставаться безучастным. Подойдя сзади к дочке, я обнял ее и начал целовать в затылок. Руки невольно потянулись к грудкам дочери и стали ласкать стоящие торчком сосочки. В тот же миг меня посетила фетишистская фантазия: лежу на спине, а совершенно голая Ярушка, наклонившись надо мной, водит острым кончиком косы по моей обнаженной крайней плоти.

А грудки дочери, отметил я, не только упругие, но и большие.

— Что-то ты, дочь, слегка заморчилась, — сказал я. На самом деле Ярушка только входила в раж. — Тем не менее, дочь, — сказал я, — давай-ка я слегка тебя помастурбирую.

С этими словами я слегка потрогал девчачий клитор. Дочь стала постанывать, не прекращая похабных занятий с углом стола.

— Ну что, рыжуха моя, — я поцеловл ее в макушку, когда она кончила. — Как насчет того, чтобы и папка был удовлетворен?

Девушка с готовностью заглотнула пенис. Не торопясь, я вынул его и с превеликим удовольствием вновь поводил им по лицу рыжеволосой конопушки. Умеренно пухлые щечки, губки (вот поэзия!), носик — ну это пенисом туда-сюда, а главное: глаза. Они были прекрасны. Поводив членом по прекрасному лицу, я сосредоточился на слегка припухлых губках. Сдерживаться уже больше не было сил, и я спустил на рот дочери, даже не пытаясь вставить ей кое-куда поглубже.

Дочь сразу же дернулась — она, дроча́, не теряла времени даром. Удовольствие посетило моментально. Мутная серая жидкость задерживалась на губках девочки, не торопилась капать. Любовался обсперленным личиком.

Но я еще не полностью насладился полными грудками. Мне вновь хотелось потискать их, поцеловать набухшие коричневые сосочки, опять-таки, поводить уже слегка опавшим пенисом по этим волшебным полушариям. Да заодно бы и еще раз выстрелить спермой, но это было уже мечтой.

Грудки были полны. Я с удовольствием всунул между волшебных полушарий пенис, подвигал им слегка туда и обратно. Ярушка то сжимал титечки, то расслабляла их. Мне было хорошо. Ярославе тоже.

— Пап… полижешь?

Полизать? Да с удовольствием! (Помнишь, как я лизал, когда тебе было пять лет? Ты еще хихикала и говорила: папка, папка, ну как щекотно!..)

— Сядь сюда.

Дочка застеснялась.

— Садись. Ты же сама просила.

Еще какие-то остатки девичьей стыдливости и прочей чепухи заполняли мозг моей дочери. Наконец Ярослава, раздвинув ноги, села. Я прильнул к лону.

Как же великолепен был вкус пизденки малолетней дщери, я просто упивался им. Ароматы пряностей? Ну да, да. И алые паруса.

Ярослава стала было дергаться, но я обхватил ее за бедра; не отпускал. Девочка стала кончать.

— Папа, — понесла она всякую традиционную чепуху, — я…

Мой рот был занят. Хотелось впиться в этот клитор. Дочь, моя дочь…

Наконец я отпустил ее. Она попросту рухнула рядом со мною.

— Папа… Ты полизал…

И что же? Это намек?

Яруша стала всасывать, сначала неумело. Но ее неопытность была быстро компенсирована банальной степенью моего возбуждения. Довольно быстро я снова разрядился в рот дочери.

— Довольно вкусно, — заявила Ярослава, облизывая губки. — Мы будем делать это постоянно, правда, папа?