Ярь

Ярость раздирает горло, вырывается, летит над моим телом, вспарывая мрак:

— Да-вай! Да-а-а-ва-а-ай!!!

— Ур-рр! Ррраув… — грохочет тьма, поглощая крик.

Где-то там, во тьме — Янка. Танцует — час, два, пять, сутки. Что здесь время? Ничто. Янка танцует вечность. Пламенеет маленькое гибкое тело — дунь, и погаснет. Мерцающая точка, едва различимая в бездне. Огненная снежинка. То ли она тает, то ли я. Ярче! Не угасай, Янка! Она вспыхивает, пульсирует, ускоряя ритм.

Мне мало этого света. Это жабьи глаза улавливают единственный фотон за тысячи миль. Я — не жаба, мне нужно все солнце, все звезды! Мне надо быть ближе к Янке. Держать ее за руку. Обнять. Вдохнуть жизнь. Ослепнуть от солнца, вспыхнувшего между нами, вокруг нас.

Но я — здесь. А там — Янка и те, неведомые, кто пьет ее танец. Я не вижу их глаз. У них нет глаз. У них нет ничего, даже имени. Вру. У них есть мы. Наша мысль о них, наш страх. Хищная пустота развалилась сплошной тьмой на сотни световых лет и пьет Янку через соломинку фотона.

— Ррауурррв! — урчит тьма.

— Давай! Держись, Янка! — выплеск яри вывернул меня наизнанку. Сила ушла. Слишком быстро на этот раз. И шепота достаточно, мысли: «Гори, Янка! Я с тобой…»

Нас десять живых. Локоть товарища — ближе некуда. Дружеские локти — враги моих ребер. «Дыши двухмерно, экономь локус!» — шипел поэт и программёр Яша Осин. Локус… Лоскут, оторванный от корабля. Место пять на пять шагов. Клочок мрака и смрада.

Копошимся, как черви в банке рыбака. Ждем, когда насадят на крючок. «Рыбаки» — как их окрестил Влад? жрабы? мражи? какая разница! — даже не вытаскивают червя. Всё происходит здесь же. Человек начинает судорожно дергаться, хрипеть. И светиться. Бледно, как светлячок. Зыбко, как болотный огонек. Но в сплошной тьме этот свет слепит нас. Мы шарахаемся, вжимаемся в пол, в гладкие, склизкие, как рыбий пузырь, стены — дальше, как можно дальше от светляка, лишь бы не задело.

Когда вспыхнул первый из нас, вокруг него еще была толпа — почти сотня человек добралась до кают-компании прежде, чем крышка захлопнулась. И светляк задел всех, кто был рядом. Как они кричали! — как в кислоте таяли. С тех пор — шарахаемся, смотрим, цепенея от безнадежности.

— Как она? — хриплю, очнувшись. Влад распластался рядом, едва дышит. Я узнаю его по запаху — плотному, бычьему.

— Еще там.

— Сколько уже?

— Трое суток. Наверное.

Время — не для нас. Здесь его нет. Есть часы Командира, единственные на всех. Древнее древнего, механические, с фосфорными стрелками. Мы кончимся раньше, чем размотается пружина.

— Черт! Слишком долго. Че-ооррт!!! — кулак врезается в стену. Та слегка прогибается и плюет в лицо слизью. Питательной мерзостью, благодаря которой мы живы. Есть ее немыслимо — выворачивает. Да и не надо. Она сама впитывается в кожу. Проникает с каждым вдохом. Если бы еще не знать, откуда она здесь!

Они — мражи? жрабы? дерьмо! — существа находчивые. Светляки сгорают почти дочиста, в невидимый, невесомый пепел, растертый до кварков. В корм. Манну небесную. «Из микроволновки», — сказала Джосси. И сошла с ума. Она визжала на каждого, взятого жрабами. Безостановочно, тонко. До следующего светляка. Так ввинчиваясь в каждый нерв, что хотелось ее придушить. Однажды визг исчез. Во тьме, навсегда. Я часто молчал о Джосси. Белокурая голубоглазая Джосси. Молилась ли ты на ночь? На бесконечную, безысходную ночь? На тьму кромешную?

Мы молимся на тьму, которая нас пожирает. Молимся молча. Про себя. Про всех. Больше смерти мы теперь боимся света. Свет — это смерть светляка.

— Заметил, Лесь? А ведь за это время — ни одного светляка! — засыпая, бормочет Влад, и я чувствую, что он улыбается. — Ни одного, блин…

Ему хорошо улыбаться. Это не он падает искрой в бездну, танцуя и сгорая дотла. Одна за всех сгорает. Держись, Янка!

Трое суток без жертв. И — всем нутром, всей кипящей ненавистью чую — не будет их больше. Трое суток! А было — каждый день. Или ночь? Регулярно. Жрабы взяли тридцать. Остальные погибли иначе: кого задело, кто сам кидался на взмывающий к потолку факел, кто исчез в чмокающем ничто — там, где раньше был шлюз. Там, где исчезла Джосси.

И каждый раз «банка» словно усыхала, сжимаясь. Потому мы и поняли, что жрабы, если не разумны, то рациональны: меньше пространство — точнее распределяется корм, и черви не расползаются по стенкам. Ткни, не глядя, в банку — и включишь светляка. Это мы так думаем. Жрабы не думают, они просто едят свет, как планктон.

Гори, гори моя звезда… Звезда горючая. По имени Ярь.

Трое суток горит Яна Ярь.