Ящер-3 [Hot & sweaty rex]

19

Молчание.

Поначалу Гленда пыталась заговорить, непринужденной болтовней вымолить себе дорогу от пристани, из Глейдов, из штата, но я просто поднял палец и поднес его к губам, призывая ее к молчанию. Гленда бросила один взгляд на меня, на Нелли, на две груды мяса и мышц у нас по бокам — и без всяких вопросов села на катер.

Молчание.

Катер разгоняется по Эверглейдам, громадный вентилятор вовсю взбаламучивает воздух, выплевывая его назад, выталкивая к камышу и манграм. Мы с Нелли стоим по обе стороны от Гленды, пока она глядит прямо вперед, ни на миг не отрывая глаз от горизонта. Нелли смотрит в сторону, на Глейды, в небо, временами на Гленду, и я прикидываю, не думает ли он все это время про Джека и Норин. Лично я думаю.

Пока мы плывем, туман все гуще — сперва он урезает поле нашего зрения до двадцати футов, затем до десяти. Но мы идем не слишком быстро, и катер делает от силы десяток узлов. Нелли передал руль одному из солдат, и тот с натренированной легкостью прорывается сквозь мангры.

— Чуть подальше, — говорит Нелли, — еще несколько поворотов.

Там есть тихое место, сказал мне Нелли перед отправкой. Место, где никто не станет нам досаждать. Честно говоря, не могу себе представить, что в Эверглейдах много таких мест, где кто-то станет нам досаждать, но с другой стороны, не я егерь в этих лесах, и даже самые необитаемые на вид места могут кишеть незримыми обитателями. А раз Нелли говорит, что там чисто, значит, там чисто.

Мы прорезаемся сквозь чащу высокого тростника, длинные стебли бешено раскачиваются позади, пока наш катер скользит в небольшой круглый бассейн, окруженный высокими манграми. Здесь маленький оазис чистой воды в самой гуще всей этой буйной растительности. Нелли дает сигнал своему солдату, и тот глушит мотор. Громадные лопасти вентилятора медленно останавливаются.

Гленда так и не сказала ни слова.

— Вот мы и приплыли, — говорю я, тем самым указывая, что ей тоже можно говорить.

Гленда кивает.

— Вот и приплыли.

Не знаю, хочет ли Нелли что-либо предпринять, но думаю, он понимает, что, учитывая изменившиеся обстоятельства, есть кое-что, о чем надо позаботиться мне, а не ему. Он отступает к борту, оставляя меня почти наедине с Глендой.

— Хочешь мне что-нибудь сказать? — спрашиваю я.

Гленда широко ухмыляется. Как же мне это знакомо.

— Похоже, своих пятидесяти кусков я так и не получу.

— Не получишь, — со смехом отзываюсь я, позволяя себе впервые за все последнее время по-настоящему рассмеяться. — Нет, точно не получишь.

— А что с Эдди?

— Он ушел, — говорю я ей. — И больше не вернется.

Гленда снова кивает.

— Вот и хорошо. Терпеть жирного ублюдка не могла.

— Но ведь ты на него работала.

Гленда опускается на пол катера, и я тоже сажусь напротив нее. Если мы собираемся вести непринужденный разговор, мы вполне можем устроиться поудобнее.

— Я работала на Фрэнка, — уточняет она. — Эдди был сбоку припека. На этот счет выбора у меня просто не имелось.

Нелли вступает в разговор:

— Тебе Фрэнк Талларико платил?

— Поначалу да. — Гленда ничего не скрывает. В секретах уже нет смысла, и она это понимает. Умная девочка всегда делает умные ходы. Почти всегда. — А последние несколько недель я получала деньги здесь, на пристани, от бригады Эдди.

Мне не требуется много времени, чтобы сложить дважды два четыре и вычесть слагаемое.

— Несколько месяцев назад, в телефонном разговоре, ты сказала, что ты в очень скверном долгу.

— Да, задолжала одному ростовщику, — признает Гленда. — Боссу семьи рапторов Нью-Йорка.

У меня в груди твердая тяжесть.

— Знаешь, Глен, ты могла бы позвонить мне.

— Тебе надо было с собственным дерьмом разбираться. Да и потом я думала, что смогу сама с этим справиться. Тут немного занять, там малость расплатиться. Но стало круто, пришлось к этой акуле идти, и…

— И Фрэнк Талларико купил твой долг.

Гленда кивает:

— Без малого сотню кусков. Сказал, что я смогу отработать. Все, что от меня требовалось, это отправиться с моим старым приятелем в Майами.

Птичий крик резко нарушает недвижность вечера, и мы все слегка вздрагиваем. Ветерок легкий, но теплый, и я вдруг задумываюсь, как славно было бы сорвать с себя всю одежду, нырнуть в воду и уплыть куда глаза глядят от всех этих заморочек. Плыть и не останавливаться, пока я не доберусь до земли где-нибудь на Карибах, где небо чистое, а твои лучшие друзья действительно прозрачны как вода.

Тут я припоминаю день, когда убили Джека — когда Гленда удобно устроилась на асфальте еще раньше, чем полетели пули.

Я припоминаю ее лицо, когда мы подъехали к яхтенной гавани — как ее фальшивая кожа краснела, глаза метались туда-сюда, как будто ее только что застукали за чем-то вроде мочеиспускания в неположенном месте. И в воздухе тогда чуть-чуть припахивало порохом.

Я припоминаю, как она бывала на совещаниях вместе со всеми парнями семьи Дуганов, как она узнавала, где каждый из них окажется и когда именно. Как она порой даже сама рекомендовала места, где они будут в большей безопасности от банды Талларико.

В общем, я припоминаю гораздо больше, чем мне хочется припоминать. Больше, чем я когда-либо смогу забыть. И Гленда знает, что я это знаю, а потому даже не пытается оправдаться. Здесь ей опять следует отдать должное — она никого не пытается ввести в заблуждение. По крайней мере, на свой счет.

— Ведь ты знаешь, что ты сделала, — говорю я ей.

— Знаю. — Гленда переводит дух и выдает фразу, которую она, как пить дать, все это время повторяла самой себе: — Я просто была наемным орудием. Это не мое занятие.

— Не твое, — соглашаюсь я. — И не мое. До недавних пор. Но ты знала, что я доберусь до той яхты. Ты могла бы меня остановить.

Гленда явно пристыжена, а это обычно первый шаг на пути к признанию вины.

— Я просто не знала, что делать. К тому времени, как я поняла, что ты и впрямь доберешься до яхты, было уже слишком поздно.

— Приходит время, когда ты должна провести черту на песке и встать по одну сторону от нее, — объясняю я.

Губы Гленды кривит суровая, почти скорбная усмешка.

— Знаешь, Рубио, чем дальше, тем больше ты в манере Эрни изъясняешься.

— Спасибо. — Она принимает мою благодарность как комплимент, и я это знаю. Но тут я вспоминаю своего старого партнера и задумываюсь о том, как бы он со всем этим разбирался. Как он с самого начала стал бы задавать вопросы. И как он никогда не позволил бы втянуть себя во все это дерьмо. — Когда ты вдруг объявилась у дверей моего кабинета в Лос-Анджелесе и сказала, что я приглашал тебя приехать… ведь того разговора на самом деле не было, да, Глен?

— Не было, — признает она. — Я прикинула, что все было бы более естественно, если бы я просто так заявилась, сказала, что ты со своими базиликовыми провалами в памяти просто все забыл… ну и так далее.

— Отличная уловка, — говорю я ей. — И сыграно здорово.

Тут Нелли делает шаг вперед и кладет мне руку на плечо. Мне не требуется смотреть на часы, чтобы понять: назначенное нами время давно уже вышло. Так или иначе, но мы должны в темпе со всем этим кончать.

Я встаю и помогаю Гленде подняться на ноги. Мы стоим в каком-то футе друг от друга — и сказать больше нечего. Да, есть миллион слов, которыми мы могли бы обменяться, длинные речи, в которых мы стали бы философствовать на предмет того, что мы сделали, кем мы стали, но в конечном итоге все это было бы только шум и ярость.

— И что теперь? — спрашивает Гленда.

Я чувствую, как они — Джек, Норин, все остальные — подталкивают меня вперед, побуждают принять решение, довести все это дело до некой концовки. Направления они мне не указывают, только хотят, чтобы все поскорее закончилось — чтобы они смогли наконец исчезнуть в вечной пустоте.

Когда мы впервые встретились, Гленда стояла у лотка с хот-догами, болтая с продавцом, рассказывая ему один сальный анекдот за другим, заставляя его сгибаться пополам от смеха.

— …погоди, погоди секунду, — хрипло завершала она очередной анекдот, — ты не так расслышал. Я не говорила, что мне двенадцатидюймовый пианист нужен!

Я тогда как раз шел с долгого дежурства на наблюдательном посту — одного из первых моих заданий уже без Эрни — и был в чертовски плохом настроении. Все, чего мне тогда хотелось, это немного перекусить и найти тихое местечко, где преклонить главу. А тут, черт возьми, оказалась это громогласная, так и сыплющая ругательствами нью-йоркская телка, которой случилось разрушить сразу оба моих плана.

— Привет, — сказал я, прождав пять минут в тщетной надежде, что продавец наконец обратит внимание на мое существование, — здесь кое-кто еще еды дожидается.

Тут Гленда развернулась, сунула мне в руку свой хот-дог и сказала: «Кушай, деточка, кушай, Господь Бог запрещает тебе голодать». А потом она втянула меня в разговор, битых часа полтора кружа мне голову анекдотами столь сомнительными, что я прямо сквозь личину краснел.

И когда много лет спустя я стану вспоминать Гленду, я не вспомню ее вот этой трезвой, уравновешенной женщиной, что стоит в самой середине катера с воздушным двигателем и покорно принимает ту участь, которую мне будет угодно ей уготовить. Я не стану думать о ней как о той самой гадрозаврихе, которая организовала ужасную гибель многих других диносов. Не стану думать о ней как о лучшей подруге, которая меня предала.

Я стану думать о Гленде как о той самой девушке, которая подняла меня, когда я лежал так низко, что ниже не бывает, которая пробудила меня к жизни, когда самосожаление утопило всю мою волю и я уже не мог идти дальше. Она всегда останется для меня той вопиюще грубой и чудесной хулиганкой у лотка с хот-догами.

— Прости, — говорю я, и Нелли ловит мою подсказку, пододвигая своих солдат к бокам Гленды. Они тяжело над ней нависают. Гленду начинает немного потряхивать — ее рука дрожит, пока она вытирает единственную слезу.

— Значит, все будет так?

— Да, — говорю я. — Так.

— Я могла бы свалить из города. Пожить немного в Европе.

Нелли качает головой. Да, это мое личное дело — оно связано с Джеком, с Норин, с моим собственным благополучием. Но это также дело Нелли — его дальнейшее существование будет зависеть от того, верно ли мы поступим сегодня вечером.

— Прости, Глен, — повторяю я. — Ты представить себе не можешь…

Солдаты лезут к себе в карманы, вытаскивают оттуда подходящие под их размеры пистолеты и направляют стволы Гленде прямо в лоб. От одного вида обезьяньего оружия меня начинает бить озноб, и прежде чем они успевают сделать следующий ход и закончить работу, я поднимаю руку.

— Погодите, — говорю я, Гленда чуть не падает от облегчения. — Только не так.

Нелли недоуменно наклоняет голову, но я делаю шаг вперед. В груди у меня тяжело. Это опять воздух? Или влажность?

— Отойдите, — приказываю я солдатам.

Нелли кивает, и солдаты отодвигаются в сторонку, а я тем временем встаю позади Гленды, левой рукой обнимая ее за грудь, притягивая поближе к себе. Мой человеческий перед прижат к ее заду, и так мы какое-то время стоим, пока я зарываюсь лицом в ее волосы.

Ничего тяжелее мне никогда в жизни делать не приходилось, и я ей об этом говорю.

— Тогда не делай, — просто советует Гленда.

Но я все-таки выпускаю свой средний коготь, самый острый и чистый.

— Я должен, — шепчу я.

Гленда закрывает глаза, когда я провожу когтем по ее мягкому загривку, негромкое воркование слетает с ее губ, пока она цепенеет в моей хватке…

И вдруг я останавливаюсь. Мое тело становится легче, грудь быстро освобождается. Словно тот твердый сгусток, который последние две недели окутывал мое сердце, начинает стремительно исчезать. Я пытаюсь мысленно потянуться к себе внутрь, вновь ощутить тот успокоительный лед, тот стальной гнев, который я испытывал, сидя на пляже Форт-Лодердейла и держа на руках обмякший поликостюм Норин, но его там и в помине нет. Я медленно, но верно возвращаюсь к самому себе.

— Давай назад, — говорю я Нелли.

На мгновение мне кажется, что он улыбается.

— Ты уверен? Это твое решение.

— Уверен. Давай обратно к берегу.

Хагстрем заводит мотор и направляет судно назад к твердой земле. Всю обратную поездку Гленда не говорит ни слова, но и не пытается выскользнуть из моей хватки.

Пока мы приближаемся к пристани, отдельные доски которой торчат наружу, точно тропки по болотной воде, я шепчу Гленде в самое ухо:

— Беги. Спрыгивай с катера, беги прочь и не останавливайся. Когда они окажутся вне моего поля зрения, я уже не смогу их остановить.

Гленда кивает и обеими руками сжимает мою ладонь. Последние двадцать футов мы преодолеваем, крепко обнявшись, и оба думаем — не в последний ли раз мы так близко друг к другу, пока все еще бьются наши сердца? Как только мы достигаем пристани, Гленда соскакивает с катера и уносится в ночь, исчезая под пологом пальм и мангров.

После ее бегства Нелли садится на край катера, болтая ногами в черной воде. Я тяжело плюхаюсь рядом с ним — последние силы уходят.

— Ты не наш, Винсент, — негромко говорит Нелли. — И никогда не был.

— Я знаю.

— Пожалуй, пора тебе возвращаться домой.

— Угу. Я тоже так думаю. — Я смотрю на Эверглейды — на эту спокойную, мирную гладь, под которой таится столько опасности. — Кому-то надо кошку кормить.