Ящерица

* * *

На протяжении этого рассказа я буду называть ее Ящерица. И если вы думаете, что я делаю это из-за ящерицы, вытатуированной на внутренней стороне ее бедра, то вы ошибаетесь.

У нее черные круглые глаза — как у рептилий. Абсолютно отчужденный взгляд. Сама она крохотная. Тело у нее, где ни тронь, прохладное до того, что хочется согреть ее у себя в ладонях. Но ящерица — это вам не птенец и не крольчонок. Холодок бежит по коже, когда она, вертясь, чиркает о ладонь острыми коготками. Я приглядываюсь и вижу показавшийся на секунду ярко-красный язычок. В ее стеклянных глазах отражается мое беспомощное лицо, на котором ясно прочитывается желание любить кого-нибудь, заботиться о ком-нибудь…

Это похоже на то, что Ящерица испытывает ко мне.

Я был уже в постели и успел задремать, когда она пришла ко мне той ночью.

— Я устала, — сказала Ящерица, входя в комнату.

У-у, какой недовольный голос. В темноте не было видно ее лица, только силуэт в белой ночной рубашке, но я знал, что у нее ужасное настроение.

На часах — два ночи. Я протянул руку, чтобы зажечь свет, и почувствовал ее тело на себе. Она сильно, до боли, вжалась лицом мне под ключицу, просунула холодные ладошки мне под пижаму. Приятное чувство — холодные как лед руки на голом теле.

Мне двадцать девять. Я консультант и лечащий врач в маленькой больнице для психически больных детей. С тех пор как я встретился с Ящерицей, прошло уже три года. С некоторого времени Ящерица не разговаривает ни с кем, кроме меня. Вообще-то жить, не разговаривая с другими людьми, практически невозможно. Поэтому для Ящерицы я являюсь в некотором роде страховочным тросом.

Итак, она изо всех сил прижалась лицом к моей груди. Это всегдашняя история. Она словно вгрызается в меня, причем с такой силой, что иногда я почти задыхаюсь. Когда это произошло в первый раз, я решил, что она плачет. Не угадал. Некоторое время спустя она подняла глаза, и я увидел ее просветлевшее лицо. Мягкий, ласковый взгляд.

Наверняка таким образом она освобождается от всех дневных неприятностей (это как плакать в подушку). Или просто пытается забыться. По крайней мере, я так думал.

И вот, в ту ночь Ящерица неожиданно все разъяснила.

— Знаешь, в детстве я была слепая. — Услышал я в полумраке ее признание.

— Что, совсем? — Мое удивление было искренним.

— Ну да. Совсем слепая.

— Как же так?

— Доктор сказал, что это из-за психологической травмы. С пяти до восьми лет я вообще ничего не видела.

— А как же ты снова начала видеть?

— После лечения в специальной больнице. Там все были такие заботливые. Ты в похожем месте работаешь.

— Вот как… — протянул я и, подумав, добавил: — Извини, конечно, за нетактичный вопрос, но почему все-таки ты ослепла?

Ящерица сглотнула.

— Ну это… Потому что у нас в доме случилось ужасное… а потом… ну, в общем, я все видела…

— Если тебе тяжело об этом вспоминать, то не стоит рассказывать, — сказал я ей.

Родители ее в добром здравии. Не разводились. Я даже встречался с ними. Братьев-сестер у нее нет. Короче, я впервые услышал, что в их семье были какие-то серьезные проблемы.

— Так вот, в детстве я была слепой и поэтому теперь всегда прикасаюсь ко всему — иначе я не могу быть уверенной в том, с чем имею дело. Особенно когда я устаю и все чувства притупляются — тогда я ужасно нервничаю и никак не успокоюсь, пока не закрою глаза, пока не прижмусь… пока не схвачу… Тебе больно? Извини, пожалуйста

— Не волнуйся за меня. У нас в больнице многие дети цепляются, когда им страшно. Так что я понимаю, о чем ты говоришь.

— Я знаю.

— Слушай, давай поженимся. Переедем куда-нибудь, будем жить вдвоем, — вырвалось у меня то, о чем я уже некоторое время думал.

Ящерица, вжавшись в мою грудь, молчала. Ее молчание взволновало меня. Я услышал, как быстро бьется ее сердце, и мгновенно осознал, насколько она далеко от меня — чуждый мне организм, состоящий из внутренних органов, отличающихся от моих. Посторонний человек, который ночами видит свои, непохожие на мои, сны.

— Ум, — произнесла она тихо, но отчетливо. Потом замолчала

Я попытался закончить ее фразу про себя: «Умный какой», «Умру лучше», «Умерь свой пыл», «Ум»?

Она прижалась ко мне еще сильнее, и с ее губ слетело приглушенно:

— У меня есть тайна.

Я познакомился с Ящерицей в спортивном клубе, где в то время занимался плаванием дважды в неделю. Она выполняла там обязанности инструктора по аэробике.

«Бывают же такие странные женщины», — подумал я, впервые увидев ее.

Маленькая, плотно сбитая, с раскосыми глазами, в которых таилось что-то темное, — она была разительно не похожа на других девушек, работавших с ней. В отличие от их незатейливой легкости и веселости, настроение Ящерицы не поддавалось описанию — было непонятно, хорошее оно или плохое. Не то чтобы странная, но она без особых причин выделялась на общем фоне. Каждый раз, когда я заканчивал тренировку и выходил из бассейна, у нее был урок в одном из залов. Я видел ее маленькое тело, застывшее изваянием в неестественной позе перед морем женской плоти. Она двигалась очень изящно и, казалось, могла принять любую позу. Как бы громко ни играла музыка, создавалось ощущение, что Ящерица находится в своем собственном, абсолютно беззвучном мире.

Однажды, когда я бесцельно наблюдал за происходящим в зале, произошел памятный случай.

В тот день (я уже закончил тренировку и проходил мимо зала для аэробики) она, как обычно, была на своем рабочем месте и обучала упражнениям на мате. Я, потягивая сок, остановился посмотреть и вдруг подумал, как мне будет скучно, если в один прекрасный день эта девушка уволится. Незадолго до описываемых событий я прервал затянувшиеся отношения с одной замужней женщиной. Учитывая это, а также то, что расстались мы по инициативе моей партнерши, попросту прогнавшей меня, — никому не покажется удивительным, что у меня не было ни сил, ни желания пускаться в новое романтическое приключение. Тем не менее при мысли о девушке из спортивного зала во мне шевельнулось и пустило ростки некое чувство.

Такое чувство охватывает в ранний весенний вечер. На улице прекрасная погода. Покачиваясь в электричке, как на волне, я размышляю о том, куда приглашу сегодня — кафе? ресторан? — почти незнакомую, но расположенную ко мне молодую женщину. И совсем не важно, где мы закончим с ней этот вечер, будет ли что-нибудь между нами, — подобные мысли не занимают меня. Глядя на нее: ее движения, узор шейного платка, надетого специально для меня, чуть разлетевшиеся полы пальто, улыбающееся лицо — словно при взгляде на прекрасный пейзаж вдалеке, — я чувствую, что могу очиститься, стать лучше, светлее. В этот момент во мне оживает, подобно невесть откуда донесшемуся аромату, позабытое ощущение радости, беззаботности…

Так вот. Когда я уже уходил, решив, что пора наконец-то возвращаться домой, раздался крик: «Ой, как больно!» Повернувшись, я увидел, что одна из женщин держится за ногу. Пока я размышлял, судорога это или что-то посерьезней, Ящерица, поспешив к пострадавшей, принялась осматривать ногу. В полутемном зале, где продолжала играть музыка, хладнокровно, как врач, она стала массировать сведенные судорогой мышцы своей ученицы. Мне показалось, что я целую вечность наблюдаю за происходящим. Сидя на полу, вытянув и чуть опустив руки, Ящерица походила на прекрасное изваяние, поблескивающее в сумеречном свете.

Чуть погодя женщина радостно заулыбалась, и Ящерица тоже сложила в улыбку ярко-красные губы.

Звуки и голоса, проходя сквозь стекло, превращались в еле слышный шепот, и оттого происходящее казалось чем-то необычным. И тут, наблюдая за поднимавшейся с полу Ящерицей — для равновесия ей пришлось чуть расставить ноги, — я разглядел вытатуированную на ее бедре, почти в паху, маленькую ящерку.

Я окончательно потерял голову. Так начался наш необычный роман.

Само собой разумеется, что на такой работе, как моя, порой ужасно устаешь.

Если по-настоящему хочешь помочь пациенту, ни в коем случае нельзя ему потакать, нельзя обнаруживать свое сочувствие к его страданиям. Однако очень сложно противостоять человеку, требующему, чтобы ты настроился на его волну, ждущему от тебя понимания. Это не менее сложно, чем противостоять чувству голода, наблюдая, как перед твоими глазами накрывают роскошный стол, — ведь противоположная сторона, я имею в виду пациента, рискуя жизнью, добивается от тебя отзывчивости и понимания. Всю свою энергию эти люди устремляют на достижение одной-единственной цели, чтобы хоть как-то избавиться от своих страданий.

Поэтому, подобно профессиональному официанту, нужно уметь отключаться. Если официант — пусть даже голодный — во время работы охвачен непреодолимым желанием что-нибудь съесть, то грош ему цена. Надо выкручиваться. Забывать о своих сиюминутных желаниях. «Я должен их вылечить», «они должны выздороветь» — вот основные руководящие принципы, которым я обязан следовать. Я не могу зацикливаться на себе.

Ужасно выматывает, когда ты изо всех сил пытаешься помочь пациенту, а он абсолютно индифферентен к твоим потугам. Особенно если у тебя и своих забот достаточно.

За обедом я размышлял, что же это за тайна у Ящерицы. Не верится, чтобы она могла придумать такое только из-за нежелания выходить за меня замуж.

Я всегда обедаю в одном и том же маленьком ресторанчике, где подают вкусную собу.[1] Он находится в том же районе, где я работаю, но на порядочном расстоянии от больницы — неподалеку от парка. Я могу быть уверен, что не натолкнусь там случайно на кого-нибудь из своих пациентов. За окном пахнет травой. Парк тихо купается в полуденном солнце. На скамейке сидят старики, рядом с ними представительный молодой человек — бездельничают, подставив лица солнечным лучам. Если взглянуть на эту сцену как на образчик отлаженно функционирующего совершенного механизма, можно прочувствовать бесконечную красоту, заключенную в общности, называемой «человечество». Сразу поднимается изнутри какое-то древнее, данное нам от рождения чувство. И на ум приходят несложные мысли вроде: «Эх, сейчас потружусь на славу». Хочется думать, что Ящерица, которая трудится и живет со мной под одним небом, тоже испытывает нечто подобное.

В ту ночь я дождался ее после урока и впервые пригласил в ресторан. Привычный для меня спортивный костюм она сменила на банальный черный свитер и джинсы. Ничем не выдающийся туалет. Как будто она скрывает от меня что-то — вдруг стала абсолютно непримечательной, поменяв трико на обычную одежду.

Но это ошибочное впечатление. Достаточно взглянуть на ее походку, и становится ясно, насколько она не похожа на других, уникальна. Когда она улыбается, видны десны. На щеках полным-полно веснушек — их не в состоянии скрыть даже ее чрезмерный макияж.

Почему-то при взгляде на нее в голову мне всегда приходило слово «предназначение». Я чувствовал всю ту серьезность, с которой она ежедневно давала безоговорочное согласие нести некую тяжкую ношу. Именно это привлекало меня больше всего. Когда такой человек улыбается — показались десны, растянулся рот, обозначились щеки, — это ли не проявление настоящего, искреннего чувства? Сразу осознаешь истинное значение слова «улыбка».

Мы ужинали в небольшом японском ресторане. Сидели друг против друга в тихом пустом помещении — кроме нас, посетителей не было. Я волновался как никогда в жизни. Ящерица не проронила ни слова. Она едва дотронулась до еды, слегка пригубила саке.

— Ты очень хорошо танцуешь. Очень, — наконец сказал я, и Ящерица вдруг разговорилась:

— Да, неплохо. Но все равно я уволюсь оттуда. В следующем месяце.

— Почему? — удивился я, и она улыбнулась в ответ:

— Потому что я хочу заняться совсем другим.

— Чем, например? — произнес я и поспешно добавил: — Не знаю, конечно, имею ли я право спрашивать. Просто мне кажется, что у тебя талант, поэтому мне немного обидно…

— Да ладно. Я не обижаюсь. Я хочу пойти в школу альтернативной медицины. Иглоукалывание, исцеление травами и тому подобное.

— Ну и дела… А зачем это тебе?

— Потому что я поняла, что в этом гораздо талантливей. Когда я смотрю на кого-нибудь, то сразу вижу место, где у него болит. И могу лечить прикосновением. Мне кажется, стоит развить эти способности.

— Руками можешь лечить?

— Могу…

Потом, уже во время десерта — мы ели мороженое, — она сказала безучастно:

— Когда используешь тело, надо высвобождать то, что у тебя внутри. Это важнее всяких внешних проявлений. Если работать над собой только снаружи — жажду не утолишь. Это я точно знаю. До сегодняшнего дня я поддерживала себя в хорошей форме упорными тренировками. Теперь пришло время попробовать добиться тех же результатов другим способом. Все-таки мне уже тридцать три.

— Тридцать три?! — Я бы и двадцати пяти ей не дал.

Она засмеялась:

— Я уверена, что я тебя старше.

Позже, когда я проводил ее до станции, она поблагодарила меня за приятный вечер и задумчиво заметила:

— У меня совсем нет друзей. С родителями я почти не общаюсь. Я уж и не помню, когда в последний раз разговаривала с другими о себе. У меня такое чувство, что я слишком много говорила сегодня.

Мимо нас в сумерках шли прохожие. Дул ночной ветер. Светились окна. Слышно было, как где-то стучит по рельсам электричка. На станции объявили отправление поезда. Раскосое лицо Ящерицы просветлело.

— Давай еще раз встретимся! — От избытка чувств я схватил ее за руку.

«Господи, как мне хочется прикоснуться к ней. До умопомрачения, до помешательства. Я готов на все, чтобы только взять ее за руку. Я не могу больше себя сдерживать», — так я подумал — и сделал. Не потому, что это естественно. Я просто не мог этого не сделать. Я понял: это не та стандартная ситуация, когда люди от нечего делать условились побыть вдвоем, встретились, попили, поели, а когда настала ночь, призадумались: «И что же теперь?» Это не молчаливая договоренность, характерная для случайных знакомств на один день. Я просто хотел дотронуться до нее, поцеловать, прижать к себе, хотел хоть чуть-чуть приблизиться к ней. Я с трудом сдерживался. Мне было не важно, разделяет ли она мои чувства. Я захотел ее до слез. Прямо сейчас, только ее и никого другого. Если вместо нее окажется другая — я возненавижу весь свет. Я все понял. Это любовь.

— Ну, до встречи. — Она дала мне номер своего телефона.

Отошла в сторону. Не оборачиваясь, стала подниматься по лестнице, и вскоре я потерял ее из виду в станционной толкотне. Все. Она уехала. Чувство потери, которое я испытал, было соразмерно чувству, которое, должно быть, испытают во время конца света.

Ящерица поступила в школу альтернативной медицины, закончила ее и получила лицензию. Во время учебы она полгода стажировалась в Китае — пошла в ученицы к прославленному целителю. По возвращении в Японию она открыла небольшую лечебницу. А так как у нее действительно оказался талант, то дело начало процветать, и через некоторое время она смогла нанять нескольких работников.

Каждый день со всех концов Японии в ее лечебницу стекаются пациенты. Среди них много тяжелобольных. Она — их последняя надежда. Как бы она ни была занята, ее целительные силы не иссякают. Зато к концу рабочего дня она не может говорить.

Как-то раз я зашел в ее клинику — маленькую комнатку в многоквартирном доме. Там стояла всего одна койка. Пациенты сидели на скамейке и молчаливо ждали своей очереди. Это тягостное зрелище больше всего напоминало нелегальную практику. Ящерица в белом халате тихо появлялась на пороге, приглашала следующего и так же тихо возвращалась с ним в комнату. Мне стало не по себе. Она не пыталась казаться приветливой: ни разу не сказала никому ласкового слова. Должно быть, поэтому все, кто приходил за сочувствием — «легкобольные», — быстро исчезли. Зато те, кому по-настоящему нужна была ее помощь — неизлечимо больные, — под ее руками избавлялись от боли, страданий, постоянного балансирования между жизнью и смертью. Прощаясь, они поднимали на нее глаза, полные слез. Когда, хоть и с ее помощью, но сам, своими ногами вышел к ждавшим его родственникам больной, который раньше даже стоять не мог, присутствующие ахнули от удивления. Ящерица лишь улыбнулась уголками рта и пригласила следующего из очереди.

Я уверен, она старается изо всех сил. Потому что по-настоящему хочет исцелять. Только поэтому. У нее есть талант, она не ищет благодарности или популярности. И это трогает меня до глубины души. Я горжусь ею. Мне стыдно, что я не могу лечить людей, как она.

В ту ночь я ждал Ящерицу у себя. Она позвонила и сказала:

— Я приду в восемь. Закажи пиццу. Перца побольше.

Она очень любит заказывать пиццу на дом. Ненавидит ходить в рестораны. По ее словам, это не оттого, что она плохо относится к людям. Просто ей не хочется никого видеть. Я могу ее понять. Когда каждый день работаешь с людьми, крутишься среди них — жутко устаешь. Поэтому чаще всего мы проводим вечера в комнате, сидим с приглушенным светом, почти не разговариваем. Расслабляемся, слушаем музыку. Если же идем на прогулку, то в безлюдное место — куда-нибудь в горы. Вот такие странные у нас отношения.

В восемь она не пришла. И в девять не пришла. Я выпил пива, съел кусок пиццы и задумался о том, что, должно быть, она уже не придет. Хоть я и сделал ей предложение, она, из-за своей тайны, ничего мне толком не ответила. Судя по ее характеру, раз уж она не появилась у меня сегодня — значит, всё, на этом наше знакомство закончилось.

Хотя мои чувства уже не были столь страстными, как в самом начале наших отношений, мне стало очень грустно. Я хотел, чтобы она была здесь, со мной. То, что было между нами, не приносило мне ни облегчения, ни успокоения, но я точно знал: ни одна из медсестер-милашек, наводняющих нашу больницу, не способна заменить мне Ящерицу. Я впал в отчаяние. Часовая стрелка потихоньку проделывала свой путь между одиннадцатью и двенадцатью. Неожиданно, с шумом распахнув дверь, в комнату вошла Ящерица. От ее разметавшихся волос повеяло ночным ветром.

— Я опоздала.

— Я решил, что ты не придешь. Я чуть не расплакался, как ребенок.

— Я заблудилась, — она принялась грызть остывшую пиццу.

— Давай разогрею.

— Да ладно, так сойдет. — Помолчав секунду, она произнесла: — Знаешь, я ведь, кроме тебя, ни с кем не могу говорить.

— Знаю. — Я кивнул. — Но ты не думай, это у тебя не болезнь. Ты же говоришь с пациентами. Хоть и мало, но говоришь.

Она, будто не замечая моих слов, продолжала:

— Но есть нечто, о чем я никогда тебе не говорила. Нечто очень важное.

— Расскажешь? — Я ждал.

Ящерица молчала. Вперив взгляд в стену, она глубоко вздохнула. Я видел лишь ее силуэт. Совершенно непохожее на меня существо, вся жизнь которого — бесконечное скольжение в сумерках.

— Помнишь, я рассказывала тебе, что в детстве я на какое-то время ослепла? — наконец спросила она.

— Я догадывался, что ты об этом…

— Когда мне было пять лет, к нам в дом неожиданно забрался сумасшедший. Он незаметно зашел через задний вход. Выкрикивая что-то неразборчивое, он схватил нож — обычный кухонный нож, который лежал на мойке, — и ранил мою маму. Порезал ей бедро. Потом он выскочил на улицу и убежал. Я позвонила отцу на работу, и он сказал, что вызовет «скорую помощь» и чтобы я ждала рядом с мамой, пока они приедут. И вот, в ожидании «скорой помощи», я сидела рядом с умирающей мамой. Я чувствовала, что она умирает. Мне было очень страшно. В отчаянии я положила руку на рану и принялась останавливать кровь. Вот тогда-то я и поняла, что у меня есть дар целителя. Кровотечение остановилось — знаешь, как в фильмах показывают. У меня было ощущение, что моя рука светится, и хотя рана не затянулась, но было видно, что мое лечение подействовало. Я чувствовала, как поток крови становится все слабее и слабее. Немного погодя приехала машина «скорой помощи», и нас с мамой забрали в больницу. Я вся была перепачкана кровью и от страха даже слова вымолвить не могла. На меня как столбняк напал. Примчался отец, потом приехала полиция, а я ничего не говорила. Врач сказал, что он не понимает, как остановилось кровотечение — у мамы плохая свертываемость крови. Он сказал, что мама чудом спаслась. «Вам повезло…»

Я молча слушал, видя перед собой маму Ящерицы. Вспомнил, что она приволакивает левую ногу во время ходьбы.

— От пережитого потрясения у мамы помрачился рассудок, я ослепла, а у отца развилась мания преследования. Это был какой-то кошмар. Излечились мы в один день, одновременно: я начала видеть, мама смогла самостоятельно выходить из дому, а отец наконец-то успокоился и перестал запираться на семь замков. Но до этого дня прошло несколько ужасных лет. Темное время. Но именно тогда с помощью своего тела я разгадала тайну жизни. Мама всегда была для меня высшим, божественным существом. И хотя иногда она плакала после размолвок с отцом, все равно она казалась мне чем-то незыблемым. А в тот страшный день, когда я увидела ее орущую, извивающуюся на полу в луже крови, в одно мгновение произошла метаморфоза — на месте божества оказалась «вещь». Если душа не присматривает за телом, то последнее не что иное, как опустошенная емкость — пустая бутылка. Вот что я поняла. Поэтому я решила, что если постараться, то тела людей можно чинить, как чинят машины. Я научилась смотреть и видеть — даже в городской толпе — людей, которые скоро умрут. Они изнутри черного цвета. Если у кого-то проблемы с печенью, то на месте печени у него черное пятно. Сведенные мышцы обычно серого цвета. Я все чаще стала замечать такого рода вещи… Но это было уже слишком. Чтобы не сойти с ума, я занялась аэробикой. И только теперь я достигла равновесия. После того как познакомилась с тобой… Я перестала быть ущербной, поняла наконец-то, в чем мое призвание.

— Ну и чем плохо? По-моему, все замечательно. Разве у нас могут быть какие-то проблемы? — с облегчением сказал я, но она перебила:

— Еще не все. Самое важное я не сказала. Даже родителям я не рассказывала.

Она умолкла. Пауза получилась очень длинной. Ящерица принялась хрустеть следующим кусочком пиццы, и тут вдруг я заметил, что по ее лицу текут слезы. Это меня потрясло — она никогда раньше не плакала. Стало ясно, что она собирается рассказать мне действительно что-то очень важное.

— А что же стало с преступником? Его поймали? — не выдержав, прервал я затянувшееся молчание.

Ящерица посмотрела сквозь меня невидящим взглядом.

Сейчас я содрогаюсь при мысли, что бы произошло, не задай я именно этот вопрос именно в тот момент. Но, как бы то ни было, я его задал. Потому что я любил ее. Я не хотел ее терять. В этом я уверен.

Сквозь слезы она ответила:

— Поймали. Признали невменяемым и почти сразу отпустили. Но я его убила.

— Что?! — от неожиданности я вскрикнул. — Своими руками?

— Нет-нет. Не руками. Я его прокляла. Ты веришь, что это возможно? В любом случае, это правда. Я навела на него порчу.

— Неужели ты и на такое способна?

Мы никогда так долго и напряженно не разговаривали.

— А как ты его убила?

— Я просто молилась каждый день о том, чтобы он умер. Я просила, чтобы его задавила машина. Это тогда, когда нам очень плохо жилось и каждый день был для нашей семьи пыткой… Два года подряд я молилась. И однажды вечером, на закате, я поняла, что мои молитвы услышаны. Я почувствовала, что мое желание сбылось. Я ждала, что ко мне вернется зрение — как только он умрет. Через неделю после того заката я слушала новости. Вдруг объявили о том, что такой-то, в припадке безумия бросился под грузовик. Я знала, что это моих рук дело. Я подумала: «Так тебе и надо!..» Но время идет. Я повзрослела и поняла всю тяжесть своего поступка. Даже если я вылечу тысячу людей, эту единственную смерть мне не искупить. Постепенно этот груз становится все тяжелее. Я осознала это в полной мере с тех пор, как познакомилась с тобой, — если я возненавижу кого-нибудь, я могу его убить… Тогда же я гордилась собой. Радовалась, что наконец-то мне удалось задуманное. Да-да. Вплоть до того, что смеялась от радости. Но это ведь не роман и не телевизионный сериал, изображающий сладкую месть в стиле эпохи Эдо.[2] В современной Японии, в мирное время я реально явилась причиной смерти человека, который вовсе не собирался умирать. Я точно знаю, что в один прекрасный день буду наказана за свое преступление. В тот трудный для моей семьи период я, измученная ежедневными страданиями, была готова на все. Однако мне не приходило в голову, что время… оно необъятных размеров. Я даже представить себе не могла, что наступит день, когда родители будут жить душа в душу, не вспоминая о прошлом, я снова начну видеть, вырасту, найду работу, познакомлюсь с тобой… Тогда мы не открывали окон, не общались между собой — каждый как будто забился в свою темную щель и сидел там, не вылезая наружу. Наша жизнь была ужасной. Я думала, что мне нечего терять, и без страха прокляла его. Мне было все равно, вернется это проклятие ко мне или нет. Зато теперь все изменилось. Все изменилось к лучшему, а я… я начала бояться. Тот человек является ко мне в снах. Он говорит мне: «Я-то никого не убивал, а ты убила…» Я знаю, что правда на его стороне, и мне становится страшно…

Ящерица все жаловалась и жаловалась. В ушах у меня звучал ее глухой голос.

Конечно, проще всего было бы сказать, что она не может быть в ответе за случайную смерть этого человека Но чем больше я думал, тем яснее осознавал, что именно ее проклятие толкнуло его под колеса грузовика. Я уже сталкивался с подобными вещами. До сих пор стоят у меня перед глазами подростки, расставшиеся с жизнью как будто под воздействием каких-то темных сил: один повесился после того, как засох цветок, за которым он обязался ухаживать; другой перерезал себе вены, потому что забыл вовремя помолиться. Они ведь противостояли чему-то, я уверен. Но чем больше они совершали хороших поступков, чем больше старались работать над собой, тем труднее давалось им это противостояние, тем тяжелее наваливался на них груз вины. Такая тяжесть подобна тяжести полового влечения, менструального цикла или потребности испражняться. Ее не с кем разделить. Она только твоя и ничья больше. Постепенно накапливается отрицательная энергия, порождающая все убийства и все самоубийства нашего мира…

И как всегда в таких случаях я пришел в тихое бешенство оттого, что все понимал, а сделать ничего не мог. Такое случается, даже когда я общаюсь с пациентами. Меня бесит собственное бессилие. Я чувствую себя эдаким мачо, быком производителем, который не в силах ни на шаг отойти от своей мамочки. А когда я в бешенстве, я вообще ничего не могу делать…

Никогда, никогда Ящерица не говорила так долго.

— Слушай, давай пройдемся. — Услышав мою просьбу, она нахмурилась. — Не волнуйся, — я попытался успокоить ее, — мы пойдем только туда, куда ты захочешь. Просто я совершенно не могу говорить с тобой дома.

— Только не вздумай вести меня к себе в больницу, чтобы доказать на примере своих клиентов, что бывает и хуже, ладно? — со смехом попросила она, застегивая тоненькое пальто.

— Мне нравится эта идея, — пошутил я в ответ и поднялся со своего места.

Мне нравится смотреть на Ящерицу, застегивающую пальто. Я люблю изгиб ее шеи, когда она наклоняется, чтобы обуться. Люблю этот взгляд исподлобья, когда она смотрится в зеркало. Многообразие ситуаций порождает многообразие Ящериц. Я вижу, как умирают и рождаются ее клетки. Я вижу ее тугие щеки. Вижу белые полумесяцы ее ногтей. Она живет. Она плывет по течению, сама полна влаги. Я чувствую это. Каждое ее движение — отражение меня самого, я должен жить для того, чтобы жила она.

По городу плыл неспешным могучим потоком запах раннего лета. Резкий — вплоть до ощущения физической боли — травяной запах.

— Куда пойдем? — поинтересовалась Ящерица.

— Давненько мы вдвоем не выходили.

— Ну, мы ведь оба заняты…

В этот момент я внезапно подумал, что, должно быть, между нами все кончено. Нам больше нечего делать вместе. Подобно растению в теплице, достигшему стеклянной крыши, мы тоже добрались до непреодолимой преграды на нашем пути. И сколько бы мы ни помогали друг другу, мы не сможем ощутить чувство освобождения, не сможем спастись.

Нам осталось зализывать раны ночью и греться на солнышке днем, подобно старикам. И ничего больше.

Постепенно эта мысль всецело завладела мной.

Но тут раздался живой, радостный голос, в одно волшебное мгновение изменивший все вокруг меня:

— Я придумала. Давай заберемся на Нарита-сан.[3]

— Это еще почему?

— А почему бы и нет? Завтра поработаешь во второй половине дня. Ну пожалуйста. Отсюда на такси где-то около часа.

— Зачем тебе это нужно?

— Просто вдруг захотелось туда. Я там была однажды. Мне хочется еще раз увидеть эти переполненные людьми лавчонки у храма. А утром мы сможем купить пикули и рисовое печенье на храмовой улице. — Она уставилась на меня округлившимися глазами.

Я, конечно, понимаю, насколько важным покажется клиническое наблюдение: «В нем проснулось желание». Но дело не в этом — я просто был горд оттого, что Ящерица — такая, какая она есть, — обращается с этой просьбой именно ко мне и ни к кому другому. Я чертовски обрадовался.

— Ну ладно. Идем.

Если она хочет, то мы идем, куда она хочет. Вдвоем.

Мы добрались к Нарита-сан около часу ночи. По счастливой случайности мне удалось дозвониться до гостиницы и заказать номер.

Погруженные в абсолютную тьму, мы взбирались по извилистой храмовой улице. Старые домики вдоль дороги приятно пахли деревом. Дул сильный ветер. Чуть в стороне от нас, в просветах между домами, мерцали звезды.

Волосы Ящерицы, развеваясь, танцевали на сильном ветру.

Ворота храма были закрыты. Через забор мы увидели раскачивающийся от ветра огромный фонарь с надписью на санскрите. В его неровном свете закрытые на ночь лавки отбрасывали причудливые цветные тени.

Было тихо до ужаса. Вокруг никого. Ящерица, рассмеявшись, сказала, что именно так она представляла себе «город привидений».

Мы прислонились к забору и принялись ждать. Прошло пять минут — никто так и не появился в поле нашего зрения. Храмовая улица пахла историей. По ней, под руку с призраком людской толпы, носился дикий ветер — и только.

В светлой одежде, с ослепительно белой улыбкой, Ящерица казалась сновидением посреди темной ночи.

— Ты знаешь, — сказал я, — по правде говоря, у меня тоже есть тайна. Я не ребенок своих родителей. Я им не родной.

Она слушала всем телом, не говоря ни слова. Даже не взглянула на меня.

— У моей матери был парень. Она ушла от него и вышла замуж за его старшего брата — моего отца. Бедняга от этого совсем помешался. Как-то раз он ворвался к ним в дом, угрожая ножом, связал их обоих и на глазах отца изнасиловал мою мать, а потом облил себя керосином и устроил самосожжение. Отца и мать еле-еле спасли прибежавшие на шум соседи. И может быть, эта история и закончилась бы благополучно, но, к сожалению, родился я.

— Это, пожалуй, пострашнее, чем у нас дома.. — тихо сказала Ящерица.

— Вот видишь… Мать по просьбе отца не стала делать аборт, но вскоре после моего рождения у нее помутился рассудок. Меня отдали на воспитание родственникам. К родителям я вернулся, когда мне исполнилось пять лет. А потом мама покончила жизнь самоубийством. Перед смертью она шепнула мне: «Прости…» Она всегда была такой милой.

— То есть у тебя нет матери.

— Есть мачеха. Мой отец женился во второй раз.

— Вот как…

— Бывает по-всякому: иногда люди гибнут, иногда — как твоя мама — остаются живыми; некоторые семьи распадаются, некоторые, преодолевая трудности, остаются вместе. Я не знаю, от чего это зависит — от характера людей или от конкретной ситуации, — но я знаю, что в таких случаях очень большой вред наносится ребенку. Хотя… Я, например, ребенком видел мертвое тело своей несчастной матери, но тем не менее люблю вкусно поесть, наслаждаться хорошей погодой… Впрочем, это неважно…

— Так ты поэтому решил стать врачом?

— Поэтому тоже, но не только… Просто я уже знаком со смертью. Когда я был маленьким, смерть произвела на меня неизгладимое впечатление. Я пропитался запахом смерти. Его уже не отмыть.

Меня потрясло услышанное сегодня. Я осознал, насколько неизбежна была моя встреча с Ящерицей.

— Ну ладно. Хватит на сегодня. Ужасные вещи происходят и происходили всегда. Давай лучше забудем обо всем плохом и переедем куда-нибудь, где много зелени. Будем жить вместе и радоваться жизни. А?

— Слушай, ты читал рассказ «Короткая пятница»? — вдруг спросила она.

— Нет.

— Это рассказ о смерти ничем не выдающейся пожилой пары. Было бы здорово, если б и мы так умерли. Эти старые люди были верующими. Как-то раз в конце очередного счастливого дня они легли спать. На кухне в духовке — испеченный на завтра хлеб. Все было прекрасно, но по недосмотру они оставили открытым газ. Когда они обратили внимание на запах газа, было уже поздно — он заполнил всю комнату. И тогда они вдруг ни с того ни с сего почувствовали себя просветленными и умерли счастливыми.

— Я прочту.

— Здорово, правда? Мне вообще-то неприятно думать о смерти других людей, но если это такая смерть, то ей можно позавидовать…

— Знаешь, давай-ка лучше не будем на себя все примерять. И вообще, надо остановиться, нельзя слишком много думать о таких вещах. Хватит с нас того, что мы видим на работе. У нас еще все впереди. Будем двигаться шаг за шагом. Пусть ползком, но оптимистично. Мы с тобой оказались в очень странной ситуации, но мы должны стараться справиться с ней, иначе не можем быть уверенными, что живем…

Хотя было видно, что ее обуревают сомнения, Ящерица согласно кивнула. Во всем, что касается ее, я остаюсь пятнадцатилетним оболтусом — как мальчик, готов хвастаться ею, горжусь тем, что она любит меня.

Добравшись до старой гостиницы, мы наконец-то дали отдых своим утомленным телам. Ящерица, как всегда, уткнулась в меня носом и, как мне показалось, уснула. У меня слипались глаза от усталости.

Я уже засыпал, когда Ящерица произнесла что-то неразборчивое. Я переспросил:

— Что?

— Так вот, — сказала она, будто продолжая ранее начатый разговор, — если бы в нашем мире был такой человек… или полубог, который следит за тем, чтобы люди жили по правилам, то он бы в трудный момент подсказывал: «Так нельзя делать» или «Это правильный поступок». Удобно, правда? Но никого такого нет. Может, если бы он был, он прекратил бы весь этот ужас. Но пока что все продолжается. Приходится справляться самим. И как бы ни было ужасно то, что мы пережили, мы должны помнить, что могут быть вещи и пострашней. И в этой ночи тоже дышат сотни тысяч несчастных людей. Прямо сейчас, в эту секунду люди умирают, теряют родных. Их предают, убивают. Мир такой огромный… Хоть бы это все прекратилось. Хоть бы стало меньше несчастных детей…

В стенах старой — традиционного стиля — японской гостиницы эти грустные слова прозвучали как печальное стихотворение. Сквозь сон я подумал о том, что темная храмовая улица, по которой мы недавно шли, утром заполнится народом, станет шумно, продавцы начнут торговлю, и с громким стуком отворятся главные ворота храма. Все изменится. Станет весело. Ветер разнесет запах жареного угря, запах рисового печенья. Мы купим китайских благовоний, а в храме приобретем амулет — чтобы повесить в нашем новом доме. Будем смотреть, как движется поток людей; наблюдать, как своим чередом возвращается к жизни бывшая безлюдной в ночное время улица.

Но я так устал, что не мог даже рта открыть. Я решил, что скажу ей это завтра.

А что, если она умрет?

Это значит, что ее не станет, что она больше ничего мне не скажет. Что этот нос, который с силой уткнулся в меня, и источник этой силы, и способность ее разума желать — все это исчезнет.

Исчезнут ее разметавшиеся волосы, поблескивающие в темноте. Исчезнет выпавшая ресничка — черточка на щеке. Исчезнет след от ожога — маленький шрам на пальце чуть ниже ногтя, ровно покрытого лаком. Прекратит свое движение ее душа, благодаря которой все это существует. Вот о чем я хочу поговорить. О том, о чем обычно люди не любят разговаривать.

Лишь бы только она жила.

Завтра смогу обо всем ей рассказать.

И в эту секунду нежным голосом Ящерица произнесла:

— Спокойной ночи.

А я-то думал, что она спит. От удивления мне расхотелось спать. Я принялся рассматривать ее. Она лежала с закрытыми глазами и даже сейчас, хотя я знал, что она не спит, казалась мне спящей. Я тоже пожелал ей спокойной ночи. В ответ она пробормотала:

— Знаешь, после смерти я попаду в ад.

— Ничего страшного. — Наверное, это было слабым утешением.

— Я тоже так думаю. В аду у меня будет гораздо больше пациентов.

Буквально через несколько мгновений ее дыхание стало размеренным, как бывает у спящих людей. Лицо приняло детское выражение.

Я еще немного полюбовался ею, а затем несколько минут плакал о нашем детстве.

1993