Ящик водки. Том 2

Бутылка десятая 1991 год

В 91-м оба персонажа спасали отечество — или по крайней мере пытались. Во всяком случае, они так думали. А что в этом плохого?

91-й — это ровно середина интересующей нас эпохи (1982 — 2001). Это последняя глава второго тома. Пока вы почитываете эти строки, мы наговариваем третий том.

— Алик! Когда год начинался, мы и знать не знали, чем он кончится. В моих планах такого не было — менять политический режим. Настроение, я помню, было такое: пока все разрешено, надо что-то успеть сделать, куда-нибудь съездить, чего-то заработать… Какая-то суета… Люди какие-то все мелькали. С Гдляном я тогда встречался, с Артемом Тарасовым, со всякими прокурорами из Чечни — с ними мы выпивали в буфете одного дешевого московского отеля. Это считалось круто. И у них, пьяных, из карманов сыпались пистолеты. Было душно, сумеречно, и советские плюшевые занавески на буфетных окнах тяжело пылились… О чем я со всеми этими людьми говорил, чего они хотели от отдела преступности — забыл.

Американцы тогда еще навалились, столько их, репортеров, оттуда понаехало! Откуда-нибудь из Милуоки, они вообще были никто, а хотели стать всем в дикой стране. Типичная заявка такого американца с фермы со Среднего Запада: «Я приехал на три дня в Москву, чтоб быстренько найти золото партии (КПСС), прославиться на этой сенсации и разбогатеть». Разумеется, русского они не знали, но это их не смущало. Что справедливо: знай они язык, количество найденного золота партии от этого бы не увеличилось. Надо сказать, что за помощь в работе американские следопыты обещали заплатить чуть ли не полсотни долларов.

— То есть они так оригинально придумали — найти золото партии. А таких оригиналов оказалось — тысячи! Я видел похожую схему этим летом, когда взял в аренду маленькую яхту и поплыл по греческим островам. И приехал я на остров Итаку — родину Одиссея. Так все яхты, которые там стояли, назывались «Одиссей». Или «Улис» на худой конец. И я подумал — почему так? Флаги разных стран, а название одно? И я представил себе отца семейства где-нибудь в Англии. Вот он сидит и планирует летнее путешествие. И думает: «Будет очень оригинально, если я на яхте „Одиссей“ зайду на Итаку. Меня там встретят аплодисментами! Люди выбегут встречать на набережную! Ах, „Одиссей“ вернулся на Итаку!» И сколько ж отцов семейств так сидело и планировало — в разных уголках земного шара! Только одна моя яхта называлась иначе. Вот и те журналисты из Милуоки сидели и думали — никто не догадается найти золото партии и написать про него репортаж! Я один напишу — и сразу вернусь к своей Мери, под жопу ее толстую.

— Но был среди них и некто Дэвид Рэмник — не самоучка из Портленда, штат Орегон, как обычно, — но настоящий корреспондент Washington Post, аккредитованный в Москве. Карьерный такой журналист. Иногда он звонил мне, просил дать консультацию. Ну, отчего не дать — сидим, бывало, пьем, вот как сейчас с тобой, и треплемся; это у нас тогда называлось консультация. И вот спустя годы в Нью-Йорке в книжном магазине я увидел полку, которая вся была заставлена книгами Рэмника! Одна — очень толстая была про тайны русского путча. Типа «Судьбы России и наша эпоха». Что-то есть в этом! Человек пожил пару лет в Москве, понял всю Россию — и уехал домой, и там всю эту понятую Россию описал в книгах. И ничего в этом страшного. Я такое часто встречал в Америке — нерусское трепетное отношение к результатам своего труда. Помню, в одном американском доме на стене увидел яркую картинку. И спрашиваю хозяйку: «Судя по дорогой раме, это, наверное, серьезная работа кого-то из классиков абстрактного искусства?» Да нет, отвечает, это я недавно купила новый принтер и испытывала его в разных режимах. А после понесла листок выкидывать на помойку, но по пути пожалела. Все-таки я полчаса времени на это убила! Пусть останется…

После такого урока и я стал трепетней относиться к своим текстам. Вон сколько я их уже выпустил в виде книг. Да… И вот эти америкосы все терлись тогда среди нас… Помню, кто-то из них позвал меня выпивать. Домой к себе, на какую-то съемную квартиру на бульварах. Я пошел. Ну, думаю, приду сейчас вот с пузырем, мы с американцем сядем на кухне, он порежет колбасы, достанет граненые стаканы, мы будем сидеть вдвоем за столом, пить водку и спорить о судьбах отечества, пытаясь друг друга перекричать. А вместо этого там оказалось пятьдесят гостей, они бродили по квартире и тянули виски из пластиковых стаканчиков. Специально каких-то студенток норвежских хозяин предусмотрительно подогнал… Это сейчас ясно, что то было типовое американское party, — а тогда я подумал, что эта разовая уникальная акция. Мне казалось, что человек на моих глазах изобрел принципиально новую технологию времяпрепровождения. Я ждал, что вот скоро разойдутся эти случайные люди и мы наконец займемся тем, что планировали, — бухать на кухне и спорить о всякой херне. Но я уходил в ночи, а они оставались и продолжали тусоваться.

Вообще тот год весь был какой-то театральный. Бурлеск, маскарад, переодевания… Вспоминается Пелевин — какие-то странные, как будто придуманные сюжеты…

— Да… А я помню, был обмен денег, в апреле, по-моему. Очень было интересно. Я, как предисполкома, был назначен председателем комиссии по обмену денег! В нее, кроме меня, входили кагэбэшник, прокурор, председатель финансового комитета.

— А вас было столько, чтоб вы посерьезней отнеслись?

— Ну да. Но все разболтали тут же. Все было нормально.

— А ты с этого что-то наварил?

— Ни хуя. Ни — ху — я. Ничего не наварил. Потому что обменивал всем все. И ничего себе за это не брал. Это была моя внутренняя установка. Я решил, что нужно провалить эту реформу. Откровенно говоря, я не понимаю смысла — зачем это нужно было делать? Они думали, что некоторое количество людей постесняется показать свои кубышки, и так они санируют денежное обращение. Ну, понимаешь, да? Но люди принесли все, что у них было. Несли по пятьдесят, по сто тысяч.

— А у тебя были запасы кэша, чтоб столько денег выдать?

— Нет. Зачем? Это ж через Сбербанк все. Я только подписывал.

— А почему ты решил провалить эту реформу?

— Потому что я считал, что это свинство — отбирать у людей деньги. Вот. Очень, очень было интересно…

Комментарий

Конец Советского Союза. 1991 год. У нас, Игореша, книжка разваливается на две равные половины: десять бутылок про Советский Союз, а десять бутылок — про Россию. Ведь не договаривались, а само получилось. Магия чисел… Ебеныть.

1. Страх, обычай и романтические демоны

Вот подходит конец первой половине. Подведем итог. Чем был для страны курс Горбачева? Был ли неизбежен крах? Была ли перестройка и гласность свободным выбором титана, или Горбачев был заложником обстоятельств? В череде этих вопросов павловский обмен денег — жалкая соринка в океане событий. Но соринка очень характерная и демонстрирующая всю хрупкость власти, ее безусловную условность.

Как я уже говорил раньше, власть — это лишь частица тонкой корочки цивилизации, которая покрывает бушующую вселенную человеческого стада. Демоны свободы, анархии и разрушения могут быть скованы лишь страхом и обычаем. Когда же страх исчезает, а обычай повсеместно подвергнут сомнению, демоны вырываются наружу и обывателю остается только молиться, чтобы вырвавшаяся из пут человеческая изнанка привела к минимальным жертвам. Один из лучших поэтов нашего поколения, Тимур Кибиров, в своей стилизации-пародии на поэтов-революционеров «К вопросу о романтизме» так описал этот угар кретинизма:

2. С чего все началось

Однако вернемся к нашим баранам. Горбачев встал во главе Советского Союза в 1985 году. Страна добывала примерно 600 млн. тонн нефти в год, помимо этого около 500 млрд. куб. м газа, металл, лес и прочее. Не забудьте, что это все вместе с Казахстаном, Украиной и другими республиками. На территории РСФСР в то время добывалось нефти почти столько же, сколько и сейчас, — около 400 млн. тонн, а вот газа мы уже добываем больше — примерно 520 млрд. куб. м. В целом СССР имел довольно устойчивую экономику с очевидным сырьевым уклоном. К недостаткам этой экономики нужно отнести зависимость от импорта продовольствия, чудовищно милитаризованную обрабатывающую промышленность и сферу научных исследований и опытно-конструкторских разработок (НИОКР).

К тому моменту СССР начал отставать от ведущих стран, прежде всего в сфере информационных технологий. Дальнейшее отставание могло фатальным образом сказаться на сохранении военного паритета, и поэтому было принято решение о резком качественном скачке в сфере высоких технологий. Дальше будет понятно, почему это на первый взгляд правильное решение стало поворотным моментом в истории нашей страны, первым шагом, после которого нет пути назад. Это решение, по сути, и развалило Советский Союз.

Принятое решение было чрезвычайно субъективным, поскольку основывалось не на потребностях населения, не на спросе, а на фетише военного паритета. Носителем этого фетиша была тогдашняя правящая элита, которая сама не могла четко объяснить, зачем ей этот паритет. Впрочем, фетиш на то и фетиш, что его нельзя объяснить логически. Целесообразность, в следующем поколении превращающаяся в правило, через поколение превращается в фетиш. Оголтелый милитаризм Сталина, основанный на теории броска на Запад, был целесообразен в рамках той системы ценностей, поскольку имел все шансы на успех. Ставший правилом милитаризм Хрущева и Брежнева был хотя бы невреден, поскольку являлся минимальным стимулом к научно-техническому прогрессу. Милитаризм Горбачева, выродившийся в манию военного паритета, не мог объяснить никто, включая его самого. Налицо классический фетишизм.

Так или иначе, но была принята программа ускоренного развития отраслей высоких технологий: электроники, робототехники, коммуникаций и связи. Госплан начал выделять огромные средства, началось строительство новых заводов, развивались исследовательские институты, открывались новые факультеты в ву-зах и т. д. Это тогда модно было называть — целевая комплексная программа. Потребовались массированные закупки западного оборудования — были выделены значительные средства в валюте. Совок, как большой неуклюжий бульдозер, скрипя, громыхая и изрыгая дым, начал поворачиваться в указанном направлении. Ни у кого этот маневр не вызвал тревоги. Все как обычно, так уже много раз было. Сказали создать металлургию — создали. Сказали освоить нефтяные месторождения Западной Сибири — освоили. Сказали полететь в космос — полетели.

Заработала пропагандистская машина: даешь научно-технический прогресс! Догоним Японию по количеству роботизированных комплексов! Персональный компьютер — это не роскошь, а необходимая в работе вещь! И все дальше, в том же духе.

Однако оказалось, что все не так просто. Оказалось, что для сферы высоких технологий нужна совершенно другая культура производства. Совершенно иной уровень подготовки персонала — как рядового, так и инженерно-технического. Нельзя сказать, что в Советском Союзе таких людей не было. Конечно, были, и много. Однако все они трудились в отраслях, созданных еще при Сталине и Берии: в атомной промышленности, в ракетно-космической, авиационной и некоторых других. Оттуда этих людей забрать нельзя — опять же военный паритет нарушится. Короче, нужно воспитывать новые кадры и переквалифицировать старые. Колоссальная задача!

Очевидно, по многим обстоятельствам, что сталинского сценария (шарашки и лагеря) при решении этой кадровой задачи у Горбачева не было. Оставалось одно — воспитывать не кнутом, а пряником. А если пряником, то нужно повышать зарплаты, строить больше жилья, больше и разнообразнее питаться, нужно выпускать хорошую, добротную одежду, качественные товары долговременного пользования и т. д. Опять находятся ресурсы, строятся заводы, закупается импортное оборудование. Опять бульдозер, урча, поворачивается и в эту сторону — даешь рост производства товаров народного потребления!

Желая развития воображения будущих инженеров нужно дать им более разнообразную духовную пищу, а не пичкать застойной, опостылевшей жвачкой. Значит, необходимо резко поднять качество собственного кинематографа, литературы, телевидения. Пришлось признать и неизбежность частичного открытия железного занавеса, пока на уровне попсы. Опять требуются пусть небольшие, но дополнительные ресурсы. Таким образом, тот маневр, который первоначально замышлялся как абсолютно локальный и безобидный, затронул практически все сферы Совка, и страна, абсолютно застывшая и, казалось бы, не сдвигаемая никакими силами, начала постепенно, все ускоряясь, меняться.

Этот маневр, в приятном соседстве с чернобыльской катастрофой, потребовал все возрастающего колоссального количества ресурсов, что неизбежно сказалось на расходной части бюджета. Очевидно, что в сочетании с огромным оборонным заказом расходная часть бюджета росла год от года как на дрожжах.

Что же в это время происходило с доходами страны? К тому времени Запад уже пережил энергетический кризис. Были разработаны энергосберегающие технологии, экономичные двигатели. Освоены новые месторождения нефти: в Северном море, Мексиканском заливе и пр. Страны Персидского залива резко подняли добычу. Все это привело к падению нефтяных цен, а значит, к сокращению доходов советского бюджета.

Увлеченные идеей создания нового человека для постиндустриального общества, человека, способного производить высокотехнологичную продукцию, образованного и эффективного, наши вожди вдруг обнаружили (батюшки!), что советский человек пьет как скотина. Началась фантасмагорическая борьба с пьянством и алкоголизмом. Опустим все перипетии этой борьбы. Мы все хорошо помним и прекраснодушие вождей, и безалкогольные свадьбы, и чайники с коньяком, и вкус одеколона, и не раз уже упоминавшееся самогоноварение. Здесь важно то, что сокращение потребления алкоголя (и соответственно сокращение его производства) нанесло удар по доходам бюджета. Я, когда работал вице-премьером, то, помимо прочего, отвечал и за собираемость алкогольных акцизов. Так вот, я специально поднял статистику по годам, предшествующим описываемому периоду. Доходы от продажи алкоголя составляли примерно 20 процентов от доходов бюджета. Кроме того, в связи с сокращением расходов на потребление алкоголя граждане предъявили освободившиеся деньги на рынок для покупки других товаров и смели с полок магазинов все, что на них было. Начался тотальный дефицит.

Даже умственно отсталый дебил поймет, что вопрос бюджетного дефицита в этих условиях лишь вопрос времени. И он не замедлил явиться. Чем его покрывали? Тремя вещами. Первое — западными кредитами. В общей сложности было заимствовано около ста миллиардов долларов. Второе — необеспеченными кредитами (по сути — эмиссией) Госбанка. Это привело к тотальному дефициту всего. Третье — напоследок, в начале 1991 года, уже Павлов взял пятилетние кредиты (по сути — изъял средства граждан) у Сбербанка и Госстраха (об этом чуть позже).

Представим себе: огромное количество заводских корпусов строится, закуплено импортного оборудования на миллиарды долларов. Миллионы людей работают на этих стройках. Им всем нужно платить зарплату. Но заводы, которые они строят, еще не производят никакой стоимости (забегая вперед, скажу — и не произведут, поскольку кончатся деньги). Таким образом, товаров больше не стало, а люди зарплат получили больше. Опять кошмар дефицита всего. Цены-то устанавливаются государством, а не являются результатом баланса спроса и предложения.

Деньги потеряли даже тот убогий смысл, который они имели при социализме, и окончательно превратились в резаную бумагу. Именно на излете перестройки мой отец, который всю жизнь неплохо зарабатывал на заводе, завел коров, поросят, кур. И все наше семейство и в Тольятти, и в Питере питалось с этого (были даже попытки варить сыр). Человек потерял последнюю связь с государством — деньги. А больше его с родным государством ничего-то и не связывало, по большому счету. Страна погрузилась в царство бартера и натурального хозяйства.

3. Чем все кончилось

Однако власть не замечала надвигающейся угрозы. С упорством маньяка она не хотела сокращать расходы. Когда же наконец поняла, что это необходимо, то взяла и остановила финансирование всех указанных выше инвестиционных проектов, вместо того чтобы сократить оборонные расходы. В 1990 году у нас был самый большой в советской истории оборонный бюджет. Одна программа «Буран» стоила около десяти миллиардов долларов. А ведь 70 процентов остановленных инвестиционных проектов именно в этом и следующем годах должны были дать первую продукцию.

Весной 1991 года новый премьер Валентин Павлов решил убить двух зайцев сразу: резко сократить количество денег на руках у населения, чтобы сгладить проблему дефицита, и заодно пополнить бюджет неэмиссионными рублями. Для этого он затеял обмен денег в расчете на то, что люди не понесут обменивать кубышки. Но люди понесли. Они объясняли: бабушкино наследство, нашел на улице, копил всю жизнь, тетка дом продала и т. д. А на местах сидели такие, как я, которые хотели им верить, и поэтому в части обмена денег реформа провалилась. Однако у этой реформы была еще одна, более масштабная задача. Как я уже говорил, Павлов решил взять кредиты у Сбербанка и Госстраха. Кредиты решено было взять большие, надолго и под маленький процент. То есть, по сути, изъять вклады граждан — и дело с концом. Поэтому в постановлении об обмене денег маленькими буковками, в конце и где-то сбоку было написано, что, мол, вклады больше 4000рублей замораживаются, а когда разморозятся, то об этом будет сообщено дополнительно.

Кстати, в этой связи не могу не заметить, что когда Гайдар отпустил цены, то его упрекали во всех смертных грехах. Но один грех ему точно предъявить нельзя — он не обесценил вклады граждан. К тому моменту, когда пришло правительство Гайдара, этих вкладов уже не было. Их потратили Павлов с Горбачевым. То есть запись в сберкнижках у граждан, конечно же, была, а вот денег — не было. Куда потратил Горбачев эти деньги — одному богу известно. Только когда через полгода Гайдар пришел в союзный Минфин, их там уже не было. Лишь искаженное восприятие нашими людьми действительности и «чудно» работавшая при Ельцине пропагандистская машина убедили всех, что Гайдар украл вклады граждан. Кстати, Минфин России в 1995 — 1996 годах вернул эти кредиты и Сбербанку, и Росгосстраху. Однако это были уже другие деньги — инфляция их съела.

Финальным упражнением Горбачева была децентрализация финансовой системы СССР. Как известно, в 1990 — 1991 годах союзные республики настаивали на обособлении денежного обращения, включая создание собственных центральных банков и получение квот на эмиссию. Надо заметить, что именно на таком варианте союза сейчас настаивает Белоруссия. Российское руководство отказывается от этого варианта, прекрасно понимая, что при таких условиях союз не более чем декорация. Поэтому Путин твердо стоит на позиции единого эмиссионного центра.

Нужно понимать, что на тот момент у Горбачева были все необхо-димые конституционные полномочия (включая силовые) для предотвращения децентрализации финансовой системы СССР. Абсолютно неверно утверждать, что он не понимал опасности такой децентрализации для целостности страны — ему много раз объясняли те последствия, к которым это приведет. Перед ним положили проект Указа Президента СССР, который сохраняет единую финансовую систему. Он сознательно отказался его подписывать. Вот как покойный премьер Павлов описывает это в своей книге «Упущен ли шанс» (стр. 140-141).

«…Оставляя в стороне все предположения, подтвердить или опровергнуть которые может только история, могу сказать, что крах перестройки, наряду с другими факторами, предопределили личные человеческие качества Горбачева, его глубокое безразличие ко всему, что не касалось его собственного благополучия. А пиковым моментом, когда Горбачев полностью раскрыл себя, предательски дав зеленый свет развалу Союза, было то памятное совещание, когда он по сугубо тактическим соображениям отказался подписать Указ, сохранявший целостность кредитно-финансовой системы страны.

Своими руками Горбачев выпустил на волю «финансового джинна», который вскоре на части разорвал великую державу, строившуюся столетиями. Он все понимал. Он отлично осознавал последствия своего равнодушия. Но он в буквальном смысле не пошевелил пальцем, чтобы спасти государство.

В Беловежской Пуще тогдашними политическими лидерами России, Украины, Белоруссии распад СССР был оформлен официально.

Однако я глубоко убежден, что в действительности истинным виновником катастрофы является Горбачев».

4. Небольшой итог

Крах СССР был неизбежен. Финансовая система не выдержала горбачевского прожектерства. Рейган загнал нас за Можай. Если и существовал сценарий сохранения Союза, то он состоял в том, что необходимо было сразу выйти из гонки вооружений и глобального противостояния, потеряв соответственно международные позиции, высвободившиеся средства направить на те два направления, на которые и предполагали, — высокие технологии и ширпотреб, и наращивать ВВП, имея статус региональной державы, но члена ядерного клуба. Это, собственно, и есть китайский путь. Но не нашлось у нас своего Дэн Сяопина. А задним умом все крепки. Я думаю, что в 1985 году не было ни одного человека, который считал этот сценарий реалистичным. Случилось то, что случилось.

Тем не менее сейчас мы фактически находимся именно в этой точке. Мы — региональная сверхдержава, член ядерного клуба. Мы не участвуем в гонке вооружении и никому не противостоим. Экономика наша растет и инвестиционные приоритеты определяются спросом и предложением.

Но у нас есть и несомненные преимущества. У нас уже прошла приватизация и построены основы демократических институтов. Китаю еще все это предстоит. Так что все не так плохо.

Да… История не знает сослагательного наклонения. Еще: в истории масштабы тех или иных фигур определяются позже. Иногда — очень поздно. Иногда — никогда. Есть Нобелевский лауреат мира Ясир Арафат. А есть Александр Второй, которому никто, кроме меня, не хочет ставить памятник. Много кого и чего есть. В истории уже прочно есть Горбачев и Ельцин. Они теперь, как сладкая парочка, всегда будут вместе: Горбачев и Ельцин, Ельцин и Горбачев. Может, это Господь их так наказал? За то, что ругались, а на кону была страна. Теперь вот и сидите в истории вместе. Доненавиделись.

Через сто лет школьники будут их путать. Кто за кем шел? Кто кого сверг? Елки-палки, ну зачем все это учить! Тема «Основатели нашего государства». Боже, какая муть… Давай еще раз. Владимир Красное Солнышко… Владимир Мономах… Это Рюриковичи… Петр Великий… Николай Первый… Это Романовы… Ленин, Сталин… Кухаркины дети, солдатские императоры. Ельцин — Горбачев… Или Горбачев — Ельцин?

Разрази меня гром — не помню… Тоже безродные: деревня Будки Ставропольского края… Они оба там родились, с тех пор и ругаются, наверное… А вот — Владимир Третий. Это нынешние — Путины… Уф, все кажись?Ладно, садись, три…

Свинаренко: — Как сговорились. Те немножко, эти немножко, после еще кто-то… И так потихоньку…

— Все против народа, конечно?

— А разве не всегда так?

— Всегда. И каждый говорит, что он о народе заботится, да?

— Помню, — это если чуть забежать вперед — в дефолт, когда люди тыщами разорялись, Сергей Владиленыч полетел отдохнуть от передряг не куда-нибудь, а в Австралию. Это было очень красиво. Тонкий театральный жест. Я не спец в экономической политике, но обращаю твое внимание на проходные публикации такого рода: «На вкладах населения сколько-то триллионов денег, и вот для оздоровления экономики надо, чтоб эти деньги куда-то делись. И в кубышках столько-то — по-хорошему, это тоже должно куда-то ухнуться, и тогда экономика наконец заработает как часы. Получка будет спускаться за неделю вся — на товары первой необходимости». Всякое сбережение — это нож к горлу экономики. Так что, когда Горбачев заморозил вклады, а Гайдар освободил цены — то это и есть слаженная работа государственной машины. И можно орать: это не я забил, я только пас дал! Или наоборот: я не сам забил, а с его паса! Но результат — налицо. Счет два — ноль. Так?

— Нет. Нет! Тут сложнее. Да, действительно, нужно санировать денежную массу, то есть уменьшить количество рублей. Но помимо этого нужно еще и повышать оборачиваемость денежной массы! То есть надо, чтоб граждане больше покупали. Следовательно, надо повышать доходы этих граждан. Скажу больше: повышение покупательной способности граждан — это самое стимулирующее экономику явление. На этом, собственно, стоит все кейнсианство, которое учит, что надо придумывать искусственные методы повышения потребления. Поэтому, когда ты говоришь ерунду, это неправильно.

— Как раз и из твоего кейнсианства вытекает то же самое — сбережения экономике не нужны. Она ж не на благотворительность нацелена. Идеально в этом смысле, как мне кажется, работала советская экономика — в ней, если ты покупал бутылку водки, то уже мог не волноваться насчет прочих трат: дневной заработок у большинства был меньше стоимости поллитры. Это было для экономистов, думаю, счастьем. А кейнсианство, кстати, еще не заклеймлено как реакционная теория?

— Нет. А еще есть фридманизм — это как бы альтернатива кейнсианству.

— Это Фридман Михаил Маратыч придумал?

— Нет, Милтон Фридман. Чикагская школа. Но это не касается нашей темы.

— Но почему ты мне не хочешь рассказать про Кейнса? Ты, может, сам про него ничего не знаешь?

— Джон Мейнард Кейнс. Говорят, пидорас.

— А чем еще знаменит?

— Придумал теорию, основанную на так называемом мультипликаторе Кейнса. Ну перестань, это неинтересно!

— Как — неинтересно? Напротив. Гайдар, Горбачев и Кейнс.

— Нет. Неинтересно. Мне интересно другое: в 91-м Ельцина выбрали президентом. А Собчака — мэром, и это все в один день, кстати, произошло.

— Тебя все это порадовало. — Да.

— И меня Ельцин страшно порадовал. Я думал — вот счастье. Царство справедливости. Все будет прекрасно теперь. Наконец-то мы этих товарищей…

— Так оно и случилось. Счастье и справедливость наступили. Правда, «товарищи» опять вернулись. Потому что вся Восточная Европа приняла законы о люстрации, а Россия не приняла. И не запретила работать на серьезных должностях коммунистам и кагэбэшникам.

— Если б она запретила, то кто бы командовал?

— Я, я бы командовал.

— Ага, и я. А больше никто. Вдвоем мы бы много накомандовали.

— Да до хуя бы мы накомандовали. Но вот Чубайс с Гайдаром — точно бы не командовали! Они же были коммунисты. А Димка Васильев бы командовал. Нормальная была бы компания.

— Что, думаешь, мы бы справились без коммунистов?

— Конечно. Знаешь, как было б хорошо, если б они не мешали…

— Ничего хорошего не было б в том, если б от власти были оттерты самые социально активные люди, самые карьерные… Хотя… Я бы расстреливал всю эту публику. В свое время — так с удовольствием бы.

— Мы б им сказали: ребята, если не хотите в расход, тогда заткнитесь и сидите в подворотне своей. А то с ними разговаривали, спрашивали их мнение…

— И еще так: «Вот сейчас каждый подписывает бумагу: я, такой-то, состоял в компартии, и потому подлец и негодяй, или дурак. Или продался. Прошу меня простить и буду платить алименты до конца жизни. И согласен ходить с клеймом на лбу». А кто-то б сказал: «Лучше расстреляйте». Ну вот, половину б расстреляли, а половина ходила бы с клеймом. Справедливо.

— Да. И избирательных прав их лишить.

— Это само собой. Кастрировать их или нет — это еще можно обсуждать, а что избирательных прав лишить — это точно.

— Кастрировать? Нельзя: у нас демографическая ситуация тяжелая.

— Вот видишь. Конечно, хотелось бы коммунистов поприжать. Но, с другой стороны, надо признать, что шустрых людей в стране мало. И многие из них пошли в партию, чтоб эту шустрость как-то пристроить к делу.

— Шустрость! Ха-ха-ха!

— А если этих, кто был в партии, отодвинуть в сторону и послать на второстепенную работу, то где б мы взяли людей на ответственные посты? Таких-то много, кто говорит: «Я ничего не умею, но зато я ничего не спиздил, я честный, я чудный», — но надо же как-то и горы сворачивать, а не просто сидеть со своей идейной девственностью… Так вообще бы все остановилось.

— А в августе был путч.

— Что, сразу? Как-то быстро мы до путча добрались.

— А что? Ельцина избрали, обмен денег провели — и сразу путч. Херак.

— А съезд депутатов? А начало переговоров в Ново-Огареве?

— Слушай, отвали, а? Это ж никого не интересует.

— Ты что, не помнишь ново-огаревского процесса?

— Да не было никакого процесса. Просто они сидели бухали… И на хуй Горбача посылали. Вот и весь процесс. Это, кстати, здесь недалеко, по пути на мою дачу, — где сейчас Путин живет.

— А, где кирпич висит.

— Да.

— А ты помнишь, что был референдум о судьбе СССР? И «за» было 112 миллионов человек? Из 146 миллионов голосовавших?

— Да помню.

— И что ты об этом скажешь?

— А чего тут говорить? Ну и х.. с ним.

— Ну как же. Люди сказали — СССР сохранить, а им ответили: «Очень хорошо, но мы его развалим. Пардон».

— Да, и его закрыли. В соответствии с решениями.

— Обанкротили. Умышленно.

— Ну ты же помнишь, какой Горбачев льстивый вопрос задал? «Согласны ли вы проживать в союзе равноправных и справедливых, где все поровну и все чудесно?» За такое все проголосуют! Я бы и сейчас проголосовал. Но к тому времени такого не было, ну и хера ли было спрашивать?

— А тебя не волнует, что была восстановлена немецкая республика на Алтае?

— Не-а. Никак.

— Так, какие еще события? А смерть Кагановича тебя тоже не ебет?

— Уж не ебет так не ебет. Ну перестань!

— А указ президента о департизации госучреждений?

— Чего?

— Департизация.

— Не, это все было ненастоящее.

— А что организацию Варшавского Договора распустили?

— А куда б они делись? Де-факто они сами распустились. Давай лучше про ГКЧП.

— Ну, ладно, давай. Это был как раз понедельник. Приезжает ко мне шофер, заходит на кухню, где я чай пью, и смотрит на меня большими глазами. Я говорю — ты чего приехал, сегодня ж у нас выходной? Номер газеты «Коммерсант», где я тогда работал, сдавали все выходные, надо ж и отдохнуть… Ну да, говорит, теперь вам только и остается что отдыхать — все же кончилось. Что ты, спрашивает, думаешь об этом обо всем? О чем? Ну что Горбача выгнали? Бля-я-ядь! Включаю ТВ, врубаюсь, и мы едем в редакцию. Только ночью оттуда вернулся! И шофер мне говорит: ты знаешь, я тебя везу — так это просто жест доброй воли…

— А так-то весь мир насилья мы разрушим?

— Типа. Трудовая у него в советском учреждении осталась, он недавно у нас работал — и его радовало, что он не лопухнулся с переменой строя. Сидим после в редакции, смотрим «Лебединое озеро».

— Это «Манфред» был! Симфоническая поэма!

— Да ну? Точно?

— Да. Чайковского. Точно знаю.

— А печаталась газета в типографии «Красная звезда». И оттуда сразу позвонили и сказали: «Знайте, вот таких, как вы, мы никогда больше печатать не будем. И сейчас накажем виновных, которые допустили преступное сотрудничество с вами за ваши грязные деньги». А кэш, кстати, стали из редакции развозить по квартирам надежных людей. Готовились же к обыскам, к конфискации, арестам и как-то пытались наладить систему выпуска газеты в подполье. И в такой обстановке, значит, редколлегия начинается. Яковлев объявляет, что решил работать в подполье.

— Не одни бабки у него в голове были, а?

— Ну да, тогда, в путч, продать газету олигарху вряд ли бы удалось. И вот он говорит: «Предупреждаю, что все это может херово кончиться. Понимаю, что не все готовы к таким рискам. Давайте сейчас мы выйдем из кабинета, и кто хочет, пусть валит, мы его поймем. А кто вернется в этот кабинет, — на тех я буду рассчитывать». И вот люди собрались через пять минут, с любопытством оглядываются вокруг — интересно же, кто свалил! И недосчитались мы одного человека. Не будем называть его имени, достаточно в журналистских кругах известного. Скажу только, что 22 августа он как ни в чем не бывало вышел на работу. Я его, конечно, призвал к ответу. Он без тени смущения дал мне объяснение: «Я — неоконсерватор. Потому что еврей. Есть среди нас диссиденты, конечно, но настоящий ответственный советский еврей заинтересован в сохранении СССР. Потому что если Союз развалится, то русских погонят из бывших республик. Они, голые и босые, побегут в Москву. И, увидев там сытых и довольных евреев, кого же, спрашивается, они начнут бить? Это кому-то надо? Никому. Вот потому я и поддержал ГКЧП. Там я сделал все, что мог, а теперь, когда победила ваша гребаная демократия, вот вернулся к вам. А куда ж мне теперь еще идти…»

Ну и начинаем мы придумывать — что писать, где печатать. И как раз тогда Яковлев учредил «Общую газету», куда взял своего папашу с «Московскими новостями», «Комсомолку» и еще кого-то, всего одиннадцать газет. Слушали мы, как сейчас помню, «Эхо Москвы» — оно тогда, кажется, в первый раз так засветилось. Прямые репортажи вело из Белого дома, с баррикад… Этакое русское CNN без картинки. Картинку же я по наводке «Эха» ездил смотреть на место. Они как объявят, что вот через полчаса будет ракетный обстрел Белого дома, — так я туда с кислой рожей еду: вот твари, с ракетами-то, а деваться некуда — я ж репортер, вызвался освещать событие… Фактуру же надо собрать, как бомбили… Но и желание приобщиться к историческому событию — тоже, признаюсь, было. А ездил я туда на шофере, который таки остался при мне. И только говорил: «Смотри же, никому про это, я тут инкогнито».

— Он каждый раз обосновывал свою смелость! А можно было ее не обосновывать. Смелость и смелость.

— Ну да. И вот хожу я под Белым домом, время от времени, что твой Альенде, поглядывая в небо — не валится ли мне на голову родная русская ракета. А они, ракеты, все не летели и не летели. Ну и идешь с народом беседовать. Самое интересное было допрашивать военных. Там же понаехало танков, «БТРов», и на антеннах у них триколоры, братание народа с войсками… «Вы зачем приехали? — Нам приказали занять позиции, вот мы и заняли. — А триколоры зачем у вас? — А тряпки болтаются какие-то, они нам не мешают. — А восставший народ вам несет еду, питье и жвачку, это как? — Пусть несет, устав не запрещает питаться. — А девушки, демократически настроенные, лезут в „БТР“, чтоб дать военнослужащим? — Ну пусть дадут, а что? Политика тут ни при чем. — А если вам дадут приказ стрелять в народ, то что? — А мы, вообще говоря, люди военные, и выполнять приказы — это как раз наше. Вот какой был приказ, такой выполнили. Будет другой — и его выполним». И вот я написал заметку про то, что армия пришла к Белому дому не с целью заниматься политикой, но чтоб выполнять приказы.

— И очень хорошо, что у нас такая армия.

— Вот. Армия не перешла на сторону восставшего народа. Такую заметку я написал для подпольной газеты. И это был, конечно, курьез: этот текст с удовольствием напечатали бы и гэкачэписты в своей легальной прессе! А я — в подполье зачем-то написал заметку, невыгодную демократам. Смешно, правда?

— Да.

Комментарий Свинаренко

ЗАМЕТКА «ТАНКИ НА КРАСНОЙ ПРЕСНЕ: ЧЬИ ФЛАГИ НА БАШНЯХ?»

Вечером 19 августа среди защитников Белого дома распространилась первая за этот черный день радостная новость: к парламенту едут десять «наших» танков, которые перешли на сторону Ельцина. Танки встречали с цветами. Около 23.00 пять танков «Т-76» прошли через специально разобранные баррикады под аплодисменты собравшихся.

Чествование перебежчиков было длительным и бурным. С криками «ура» на танковые башни передавали сигареты, арбузы, колбасу, тушенку и другой провиант. На антеннах закрепили древки с российскими трехцветными флагами, в пушечные стволы воткнули букеты. Отдельные девушки время от времени залезали на броню и из патриотических побуждений целовались с военнослужащими. На иной танк залезает зараз до пятнадцати гражданских. Днем 20-го, когда солдаты, задраив люки, отсыпались после ночных волнений, добровольцы оберегали их покой, не позволяя залезать на танки.

Одним словом, военных встретили как героев — мужественных защитников российского парламента, перешедших на сторону законной власти. Как сообщил корреспонденту «Ъ» помощник Руцкого Николай Маслов, герои служат в танковом батальоне 1-го гвардейского Севастопольского полка Таманской дивизии (командир Леонтьев, начштаба Евдокимов).

Офицеры-танкисты, однако, еще в ночь с 19 на 20 августа не были уверены, что будут защищать Белый дом. Они рассказывали корреспонденту, что явились к Белому дому просто по приказу командиров. Про защиту парламента в приказе ничего сказано не было. На вопрос, будут ли они защищать здание, если его попытаются захватить верные Янаеву войска, офицеры отвечали уклончиво — в том духе, что боезапаса у них все равно нет. Впрочем, они не исключали возможности, что обоз со снарядами и патронами скоро к ним подтянется.

Лейтенант Александр (фамилии военные предпочитали не называть) из танка №111 сказал, правда, что он «русский офицер и присягал народу и законному правительству. Сейчас законная власть, как я понимаю, — Ельцин, а что будет — один Бог знает». Солдаты все больше молчали и не могли даже точно сформулировать полученный приказ. Около полуночи вслед за танкистами к зданию ВС России подъехало 27 боевых машин десанта (БМД). Защитники Дома заволновались, готовы были принять прибывших за штурмовиков. Однако во втором часу ночи госсекретарь РСФСР Геннадий Бурбулис сомнения развеял и сообщил, что приехали свои — подразделение Тульского полка (командир — подполковник Кобелев) Рязанской воздушной десантной дивизии, который перешел на сторону законной власти. Бурбулис заверил, что «батальону десантников доверяет президент России, доверяю я, этим людям должны доверять вы». И попросил «поддержать все перемещения, маневры, которые они сейчас предпримут», потому что «руководит этими перемещениями генерал Кобец по поручению президента Ельцина».

Собравшиеся пропустили десантников за заграждения с такими же почестями, как и танкистов: приветствовали, кормили, поили, кричали «Спасибо!» и «За Ельцина!» Десантники вели себя сдержанно и занимались главным образом тем, что уклонялись от многократно повторенного вопроса: «Будете ли стрелять в людей, если прикажут?» Некоторые, правда, отвечали, но неконкретно и раздраженно: «А если стрелять не прикажут?!» С десантниками не ссорились и деликатно пытались их склонить на свою сторону.

На прямой вопрос корреспондента, перешла ли его часть на сторону России, старший лейтенант ВДВ, назвавшийся Сергеем, ответил: «Честно говоря, я об этом ничего не знаю. Я просто выполняю приказ». После чего пропагандисты-любители рассказали старшему лейтенанту о печальной судьбе военнослужащих, осужденных в свое время в Нюрнберге за выполнение плохих приказов.

Вскоре к десантникам подбежал посыльный и сообщил о приказе не Кобеца, но Руцкого — встать по периметру. Десантники подчинились. Однако, как выяснилось на следующий день, перемещаясь по площади и покидая ее совсем (утром 20 августа), бойцы подчинялись приказам не Руцкого, а собственных командиров. У обитателей Белого дома появились первые сомнения насчет «перебежчиков»: чьи приказы они станут выполнять в критической ситуации? Видимо, об этом задумались и их командиры — по одной из версий, они отозвали десантников от Белого дома по причине их неблагонадежности. По крайней мере объяснить факт ухода десантников другими причинами в канцелярии Кобеца не смогли. По информации, полученной корреспондентами «Ъ» из военных кругов, заслуживающих доверия, ни один военнослужащий не сделал официального заявления о переходе на сторону российской власти. Танки и десантники подошли к Дому обычным порядком согласно плану дислокации.

В ночь с 19 на 20 августа российские депутаты ездили по расквартированным в Подмосковье войсковым частям, пытаясь привлечь их на свою сторону. Однако сведения о том, что в результате пропагандистской деятельности и роста сознательности военнослужащих на сторону Ельцина перешли целиком Таманская дивизия и ВВС в полном составе, не подтвердились. Правда, по некоторым данным, депутатам удалось склонить посещенные части как минимум к невмешательству.

Свинаренко: — А с другой стороны, что ж, в подполье надо писать под диктовку, для пиара? И вот еще что. Когда задавили троих в туннеле — это были Комарь, Усов и Кричевский, — я поехал туда разбираться. Спустился я в тот туннель под Кутузовским… Там как раз стоят «БТРы», которые задавили ребят… И вот я там заметил такую вещь: в туннель-то я попал, а обратно оттуда выйти — никак, его заблокировали с обеих сторон и никого не выпускают. Сверху орут… Восставший народ уже вмазал и требует от майора, который командовал «БТРами»: «Ты нам отдай солдатиков, мы их быстро убьем, а ты езжай себе дальше».

— Да ты что?

— Ну. Майор начинает с ними объясняться, так деликатно, тонко. Ему говорят — да брось ты, убьем, пять минут делов, и все. И так часа три это продолжалось.

— А что ж майора не замочили? До майора еще бунт не разогрелся?

— Ну, на нем же была советская привычная форма, люди все служили в советской армии, у них была такая установка, что прапорщику дать по ебалу можно, а майору — еще рано. Не дошло еще до майора. Годом-другим позже — без вопросов бы, и президент уже мог попасть под раздачу. А вице-президент так вообще запросто.

— Да, да, да!

— На момент путча майор был еще человек. Кстати, возможно, потому, что у него зарплата была неплохая. Относительно, я имею в виду.

— Не было воров, они беспредел бы устроили. Если б были на стороне демократии.

— И помню, там еще ходил Стае Намин — в шляпе и кожаном пальто. И пытался руководить. Типа — эй ты, иди сюда и стань там. И кто-то его даже слушался. Ну вот… Он командует, а я сижу на «БТРе», курю. Ночь… Думаю — ну, тут вроде нет событий, надо выбираться к Белому дому. А как выбраться? И вдруг вижу — бежит знаменитый фоторепортер Павел Кассин, и орет: «Танки идут, дивизия Дзержинского! Танки!» Я спрыгнул с «БТРа», думаю, вот, залез я в этот туннель за каким-то хером! Нет бы дома сидеть и пить чай на кухне под красной лампой. Или на худой конец водку жрать в редакции. Так нет! Занесло вон куда! Сам виноват. И вот я спрыгнул, а бечь все равно некуда — и залез обратно: сверху хоть что-то видно. Но ничего не понятно. Мобильных же тогда у нас не было, наверно, только КГБ ими пользовался — небось понаделали станций… Не с чего позвонить. Но было некое подобие мобильной связи, этакий суррогат: как потом выяснилось, Миша Каменский, он раньше был журналист, а теперь какой-то начальник в Пушкинском музее, жил как раз над туннелем — так он смотрел в окно и все, что видел, тут же, с домашнего телефона докладывал в «Коммерсант». Молодец. Кто-то орет, и непонятно — то ли спьяну, то ли от революционных чувств… И вдруг по нетрезвой толпе защитников демократии проходит слух: начинается штурм Белого дома, и каждый штык, каждый «БТР» важен. Очень тонко был распущен слух, кем-то очень умным. И «БТРы» выпустили. А там механики-водители были какие-то якуты или чукчи, они не очень понимали, что там происходит, но вид у них был испуганный. И вот я на «БТРе» под триколором приехал к Белому дому — как Ленин на броневике. Любовь, счастье, армия и народ, балдеж. Да… А как сделали мы газету подпольную, так тут сразу путч и кончился. А меня с самого начала точила мысль: вот, все выходные — понедельник и вторник — провоюем, а к сдаче номера вся заваруха кончится и вслед за подпольной газетой придется, не вынимая, делать нормальную. Эти путчисты, думал я, чистые пидорасы — отнимут у людей выходные. Так оно и вышло. Все обосрали. Но с другой стороны, что помню про путч… Лозунги: «Кошмар, на улице Язов!»

— Язов у меня был соседом по дому… В Москве… Потом… А в 91-м у нас в Питере тоже было интересно. Собрались мы вокруг Мариинского дворца, защищали Ленсовет. Трамваи переворачивали. Я ездил в танковую дивизию, говорил с командиром — давайте демократию защитите, мы вам за это денег дадим.

— То есть хотел из него сделать оборотня. А у него были не «макаровы» и «Калашниковы», как у ментов, — а чисто танки. Масштабно ты мыслишь, интересные у тебя подходы!

— А он мне говорит: «Не ссы, все командиры пьяные, так что все в порядке». Только я не понял — была у них команда выезжать или нет?

— Может, они получили приказ выступать, но вместо этого поступили мудро и напились? А может, им сверху дали такую команду — нажраться? Мне рассказывал один офицер, подмосковный танкист, что тогда про выдачу боезапаса и речи не было. Приказ-то был — выдвинуться с боезапасом, но командир полка сказал: «Мало ли что им там в штабе в голову е…нёт! Это их дела. А я танки с боезапасом в Москву не пущу. Не дам ни одного снаряда». Аналогичный случай был со мной на Дальнем Востоке в 1978 году. Я там выпивал с офицерами. Так после пьянки выяснилось, что все командиры рот лыка не вяжут, и полк на китайской границе был просто обезглавлен. Наверное, с Арбата, из Минобороны, видели дело так, что на высоком бе-регу Амура часовые родины стоят — а часовые спали, причем даже не все у себя в койках, некоторые в близлежащем городе Комсомольске-на-Амуре у блядей. Что же касается путча, то — не буду задним числом приписывать себе сегодняшний цинизм — воодушевление было, и подъем, и чувство нашей победы, все было. Типа мы их сделали!

— Да — было. Мы их сделали…

— Было счастливое чувство оттого, что вот я оказался там, я там был.

— Конечно!

— Вообще я собирался в Германию лететь 17 августа — потусоваться в немецких редакциях, на которые я работал. Но мне визу не сделали в срок — тогда ж все как ломанулись… Причем что смешно: многие наши получили статус беженцев, случайно в путч оказавшись на Западе.

— Да… А потом пришло правительство Гайдара. На ноябрьские праздники. Гайдар, Чубайс, Авен, Машиц…

— А сложение с себя полномочий генсека Горбачевым? Независимость Белоруссии, Молдавии и Украины… Отставка правительства 28 августа… Закрытие Семипалатинского полигона…

— Да перестань ты смотреть в свои шпаргалки! Я тебе говорю про серьезные вещи! Про правительство Гайдара! А Гриша Явлинский тогда перебежал в союзное правительство, которое умирало уже. Правительство Гайдара пришло на ноябрьские. И мы сразу с Маневичем, царствие ему небесное, приехали в Москву и писали всякие бумажки. По приватизации.

— А-а, первым делом после победы революции демократы кинулись приватизировать!

— Да иди ты к черту. Опять у тебя одни журналистские штампы в голове… Я два месяца жил в Москве. Весь ноябрь и почти что весь декабрь. А потом приехал, жене заделал, она забеременела и Ольгу родила в 92-м. Вот что у меня от путча осталось в памяти. Помню, мы с Маневичем ходили пьяные по Красной площади и пели песню про Гайдара — как там? «Гайдар шагает впереди». А Союз — развалился.

— А правда, что это Бурбулис подсунул бумажку пьяному Ельцину, тот подмахнул — и так все развалилось?

— А хер его знает. Нет, по-моему, нет. Это было просто глубокое понимание Ельциным своих задач.

— Типа — любой ценой уйти из-под Горбача?

— Да. Да. Да!

— Любой ценой. Париж стоит мессы.

— Абсолютно верно.

— А помнишь мою версию, что КГБ разгромлен за то, что не арестовал участников Беловежского заговора? Должен был арестовать и привезти в подвалы Кремля. А Горбач должен был ходить вокруг Ельцина, как царь Петр вокруг царевича Алексея… Пытать его лично.

— Я думаю, что да. И почему одного Ельцина? Всю компанию! Ну это ж банально, это все знают.

— Ты думаешь, мы могли оставить Советский Союз, сохранить его в целости?

— Ой, я не хочу себя трубадуром Советского Союза выставлять. Я просто считаю, что шансы его сохранить были больше, чем шансы разрушить. Но тем не менее его разрушили. И все хваленые спецслужбы ничего не смогли этому противопоставить. Вот. Я уже говорил, что либо это был замысел самих спецслужб, либо они говна не стоят и даже сейчас на них нет смысла ориентироваться.

Комментарий Свинаренко

— В 91-м я впервые слетал в Армению. Весной, в районе 9 мая. Там происходило что-то странное. В привычный конфликт армян с азербайджанцами вмешалась Советская Армия, причем почему-то на стороне Баку. Я решил на это посмотреть. И соответственно написать в газету. Это был не мой профиль — я ж проходил по отделу преступности, а тема — из чистой политики. Видно, это был репортерский песий зуд. Такое случается.

Полетел я туда с Сергеем Подлесновым. Он так же, как и я, не обязан был этого делать: он командовал отделом иллюстраций. И по идее должен был кого-то со мной отправить. Но, видно, и ему захотелось новых впечатлений — после сидения в московских офисах и кабаках. Похожий эпизод был в «Чужом среди своих», когда персонаж срывает с себя бухгалтерские нарукавники и хватает пистолет, ему надоело в конторе, хочется адреналину.

Прилетели мы в Ереван, поселились в гостинице. Вышли на улицу: надо ж перекусить, долмы с шашлыком поесть, водки попить тутовой. Ан нет! Все закрыто. И огни почти все потушены. Ничего себе, Кавказ… Вернулись мы в отель, спрашиваем у дежурной, в чем дело — может, мы чего не поняли. Та дает нам три куска черствого хлеба и наливает воды. И мы понимаем, что шутки кончились. И вот с полными карманами денег, которые, как выяснилось, нельзя есть, мы сидели в номере и жевали черный хлеб, запивая его водой.

На другой день мы в местном МВД взяли милицейскую машину, чтоб съездить в горы, где как раз и шли странные военные действия. С бензином тогда и там были просто кошмарные проблемы, но для русской неподцензурной прессы его не пожалели, принесли из секретной подсобки аж три ведра — вмешательство Советской Армии все-таки сильно волновало армян. Перед поездкой, что немаловажно, мы закусили в министерской столовой.

Приехали мы в эти горы, к некоему селу — забыл название. Но в само село попасть не удалось: оно было окружено, как потом стали выражаться, федералами. Нас не пустили. А у милицейского шофера, который нас вез, военные забрали казенный пистолет. Он страшно волновался, показывал свою ксиву, размахивал разрешением на ношение оружия, требовал составить акт изъятия, дать ему расписку — его никто не слушал. Послали человека, и все. Я спросил у нашего офицера, в чем дело. Он объяснил, что этот армянин — боевик, и они тут все такие. Я после опубликовал номер изъятого пистолета. Тогда то и дело в газетах печатали списки изъятого у якобы боевиков оружия. Скорей всего, там промелькнул и «наш» пистолет. Но, даже если и нет, армянин мог хоть чем-то оправдать потерю ствола.

Мы заняли позицию на скале и стали наблюдать. Хорошо было видно село в низине и советские боевые вертолеты, которые пикировали на дома и стреляли из пушек. Правда, поверх крыш. Танки, которые стояли вокруг, крутили башнями и целились в дома. У меня было чувство, что вот сейчас они поцелятся, пристреляются — и разбомбят все к такой-то матери. А что еще я мог думать? Смысл же происходящего мне не был понятен.

Что касается жителей деревни, то они, слыша этот рев и эту стрельбу, конечно, были уверены в скорейшей погибели (что потом и подтвердилось в беседах с ними).

Пару часов продолжалось это безобразие. В какой-то момент стрельба как по команде (почему — как?) прекратилась, вертолеты разом улетели, и танки тоже уползли. Оцепление снялось и уехало, так что мы смогли наконец войти в село. Там на площади у сельсовета уже галдели местные, им же надо было выкричаться. Местное население дало мне такие показания: военные потребовали сдать все оружие. Им отдали сколько-то там дробовиков. Показалось мало: а пулеметы где? Чтоб добиться их выдачи, постреляли. Не добившись, уехали.

Вскоре подъехало местное руководство: начальник милиции, главный кагэбэшник и секретарь райкома партии. Тут же на улицу вынесли множество столов, сдвинули, нанесли продовольствия — и начался веселый и шумный праздник освобождения села от Советской Армии. Соленья, копченья, чача, тутовая водка — мы наконец-то поверили, что очутились на Кавказе… А то сухие корочки жрать… Я там выпивал со счастливыми армянами и думал про Советский Союз и про то, насколько он нужен этим вот кавказцам. Может, в тот момент армянам показали какое-то неправильное, нелицензионное, пиратское лицо СССР, но где им было увидеть другое?

На обратном пути в темноте и от волнения наш шофер заблудился. Это стало ясно в тот момент, когда после некоторого грохота на близком расстоянии от нашей машины лег снаряд. «Танковое орудие. Стало быть, на азербайджанскую территорию заехали», — определил наш боевой шофер, ветеран Карабаха. Он выключил бортовые огни и скомандовал нам выскочить из машины и залечь в поле. Что мы и сделали, причем весьма торопливо. Лежим… И тут — второй снаряд. Был недолет, теперь перелет, — стало быть, вилка. Им там в танке осталось чуть подкрутить прицел — и попасть, поразить цель… Я лежал на грунте и ругал себя ужасными словами. Мне было так жалко себя. Я думал: «Ведь в этот самый момент я мог бы сидеть дома на кухне под красной лампой на пружинке и пить на худой конец хоть чай. Ну чего я поперся в эти богом забытые места? Зачем?!» Впрочем, третьего снаряда для нас у азербайджанской стороны не нашлось. Так что, полежав еще минут десять в пыли, мы залезли в машину и через пару часов были в Ереване.

Наутро — проблемы с билетами: челноки раскупили все. Я еще в Москве обратил внимание: почти каждый пассажир тащит в самолет ящик сливочного масла. Вот они сдали то масло оптом и летели теперь за новой партией. Откуда ж билеты при такой постановке вопроса? Я пошел к начальнику аэропорта и объяснил ему, что судьбы Армении — в его руках. Он проникся, пошел с нами и собственноручно вытащил из очереди к стойке регистрации двух челноков. И произнес короткую речь: «Стыдно вам, братья-армяне, что вместо вас русские ездят на вашу войну! В то время как вы спекулируете маслом!» После в самолете летчики, которых проинформировали о нашей миссии, позвали нас в кабину и там поили кофе и коньяком и настаивали, чтоб я сел за штурвал. Я все-таки отказался, чем их страшно обидел.

Вообще та ситуация полна быт выразительных деталей. Смотрите, сколько тут всего намешано! Голод и нехватка бензина. Военные действия и контрабанда продовольствия. Бестолковое поведение Советской Армии. «Дружба народов». Единение разных слоев населения внутри одного народа (за исключением русских) в трудные времена. Ну, и чего ж было ожидать? В общем, Советский Союз таки был обречен…

Свинаренко: — А еще по тому году у меня было такое тонкое финансовое переживание. С осени 89-го до весны 91-го доллар подорожал в сорок раз — если по официальному курсу. А на черном рынке — только в два раза. С 13 рублей (или соответственно 62 копеек) до 25 рублей.

— Ха-ха-ха! Красиво.

— А что все-таки происходило с долларом?

— Я думаю, он просто искал точку равновесия. И нашел.

— Ты-то что чувствовал, когда развалился Союз? Когда поезд приплыл?

— Мне абсолютно не жалко было Советского Союза.

— Тебе было в кайф, что демократия и все такое прочее? А ты осознавал, что геополитически Россия становится хрен знает чем? А не великой державой?

— А я никаких личных дивидендов не получал от того, что Россия — великая держава. Мне от этого только херовее было. Я очень явственно себе представлял, как изо рта моих детей вытаскивается кусок и кладется в Мозамбик. Мне это не очень нравилось, это был удар по моему непосредственному карману.

— То есть ты именно в таких терминах тогда рассуждал.

— А глупо рассуждать в иных терминах.

— А я тогда это воспринимал как явление природы.

— Нет… Ну вот как тебе объяснить… Едешь из Тольятти в Москву на машине, то по дороге будет Сызрань. Там стоят качалки, качают нефть. Они стоят до горизонта — качают, качают… Я своими глазами это видел. И потому у меня злоба была, во-первых, на космос, а во-вторых, на это помогай ие. И это накладывается на разговоры об Эмиратах и Саудовской Аравии. И я думал — ну, почему ж мы-то так живем? Нам отвечают — а зато мы летаем в космос и помогаем всему миру… Это все детские впечатления, мне было лет пятнадцать тогда.

— Что тебе, херово жилось?

— Но могло бы еще лучше житься! Я хотел, чтобы у нас были хорошие дороги, красивые дома… Жилищный вопрос, как всегда, портил жизнь. Я никак не мог понять, почему такая богатая огромная страна не может обеспечить своих граждан жильем. При том, что одним таким гражданином был я. Вот ты рассказывал мне про ГДР, как там молодоженам квартиры вручали — так это на наши бабки и вручали. А я со своим маленьким ребеночком и своей женой не мог получить квартиру!

— И вот ради квартиры пришлось обрушить империю.

— Похоже, что да! Обрушили — и сразу у меня квартира образовалась. Вот буквально в 1991 году.

— А мне про эти качалки рассказывал Аушев.

— Русланчик? Знаю. Это ж наш, кустанайский.

— А, он тоже из ссыльных… Так, по его данным, нефти на душу населения в Чечено-Ингушетии было больше, чем на Ближнем Востоке. А по детской смертности вайнахи были тоже на первом месте в стране. Это он все к тому, что не надо копить обиды, а надо делать вид, что ничего не случилось. И вот он говорил, что субъектом Российской Федерации никто не хочет быть, а желающих оставаться под властью британской короны — полно.

— Тоже интересная история. В шестидесятые многие выходили из состава Британской империи.

— Выходили, да. Но до сих пор австралийцы считают себя подданными королевы! И на флаге у них — Union Jack. И язык английский они у себя не отменили. Представь себе бывшую республику СССР, например, твою любимую Латвию, которая в уголке своего флага сохранила б советское знамя и русский язык чтоб оставила главным… И чтоб не плевалась и не пыталась переписать историю так, чтоб там про русских ни слова…

— А черно-красно-желтый было б справедливей иметь латышам. Немецкий флаг.

— Вообще, Алик, нам с тобой легко про это говорить. Мы же инородцы. Ты ссыльный немец, я украинец.

У нас в Макеевке украинских школ вообще не было. С другой стороны, хорош бы я сейчас был с украинским образованием… При том, что даже Россия — и та уже ужасно провинциальна… Это такая окраина белой цивилизации… Уже полудикая…

— Скажи, пожалуйста, а мы книгу пишем про свои собственные переживания — или про чувства русских? Русские пусть сами, если хотят, пишут про себя книги. Пусть напишут, как плакали над империей. Как жалели ее.

— Вот такое я лично видел. Могу тебе рассказать. Помню, пили мы как-то самогонку с колхозным трактористом Васей — молодым, кстати, парнем… Пили, пили, и вдруг он как стукнет кулаком по столу: «Почему, блядь, Советский Союз развалили?»

— Да ты что!

— Ну. Так и говорит: «Почему меня не спросили?» Я ему говорю — тебе-то что. Он опять орет. Напоминаю ему, что Советский Союз — он большой, его надо было обустраивать, а руки-то не доходили до этого. Я обратил его внимание на то, что у них в деревне дорога на кладбище даже в Пасху непроходима. Только на тракторе. Или пешком в сапогах. А машины застревают. Куда ж, говорю, тебе за Советский Союз отвечать? Ты вон, Вася, даже дорогу не можешь замостить до кладбища, где у тебя мать похоронена. Куда ж на тебя еще СССР взваливать. И далее на него наезжаю. Ты, говорю, Вася, за империю хочешь отвечать. А там, для справки, населения 260 миллионов человек. А ты даже женой не смог управлять, вон она от тебя уехала с детьми за пределы области. И тут Вася опустил глаза, перестал спорить. Совесть таки есть у него. Но это еще не вся история про Васю и Советский Союз! Тут есть очень тонкая литературная деталь. Эта Васина бывшая жена — русская беженка из Молдавии. Союз развалился, она сбежала в Россию, и вот она вроде дома, теперь все в порядке, вышла замуж… Но потом пришлось ей уже на родине бежать — не от чужих враждебных румын, но от родного русского мужа. Спаслась она от него бегством. Поскольку Вася, не будем скрывать, немножко слишком пил, а выпивши, вел себя далеко не всегда корректно. И вот смотри: мы рассуждаем про развал СССР, а по ТВ как раз показывают четырех пассажиров, которые снова хотят объединиться. Это славянские президенты и Назарбаев.

— Но Назарбаева же не было в Пуще. Он еще оскорбился, что его не позвали.

— И он один из них из всех удержался в должности.

— И единственный, кто провел реальные реформы.

— У него сейчас хорошая позиция — развалили без него, а соединяются теперь по его инициативе.

— Умный человек! Надо отдать должное. Это видно было сразу. Он такой спокойный был. Такой в меру тоталитарный, имел он эту демократию. Народ у него кайфует.

— А чтоб народ кайфовал, начальник должен с демократией поступить, как Клинтон с Моникой! У Назарбаева — как в Китае. Не зря он ездит в отпуск на китайский остров Хайнань. Это для нас Китай — хрен знает где. А от Алма-Аты просто рукой подать. Когда на Даманском там что-то, так весь Казахстан в ужасе.

— Это ты мне рассказываешь? Да я в Казахстане жил, когда были даманские события! Войска ходили по городу…

— Вот. Мы за Америкой гнались, а Назарбаев посмотрел на соседа… и сделал жизнь с него. Странно, почему казахи оказались самыми умными в СССР? В чем дело?

— Ну, не только казахи. Вон прибалты тоже не дураки — сразу в европейское сообщество залезли. Они поняли, где у них теперь новая кормушка. А эти дураки европейские этого не схавали. Пока. Не поняли еще, каких взяли нахлебников. А вот президент Алиев… Его стиль — со всеми дружно, в Америке оперировался…

— А украинский?

— Не, не наш уровень. Вот ты сейчас пытаешься возбудить в себе какие-то империалистические чувства. Но их не было! Жена! (Зовет Марину, она подходит.) Ты вот русская, в отличие от нас. Так скажи — тебе было обидно, что Союз развалился?

— Нет, — отвечает Марина.

— Это все потому, что развал случился под Новый год! У людей были более важные заботы — они уже салаты рубили и водку морозили.

— Жена у меня была беременная.

— Вот всегда так. Люди думали о великой державе, а ты с женой в койке проводил время.

— Да. Я вместо Советского Союза сделал себе дочь.

— Ну что, похвально. Ты вместо советского народа… заботился о своей семье. В отличие от русского тракториста Васи. А еще чем занимался? Ты как-то слишком коротко рассказал о своей деятельности. В 90-м ты участки раздавал, в 91-м деньги менял. И все, что ли?

— И все. Потому что в 91-м Собчак сразу после ГКЧП стал мэром — и немедленно меня уволил.

— За что?

— А он не объяснял. У него была такая особенность — не объяснять. Он изображал из себя харизматического лидера.

— Он тебя из-за пьянки уволил?

— Нет, нет. Я думаю, что просто подсуетился мой председатель райсовета Кривенченко…

— А знаешь ли ты, кстати, как по-латышски будет «русский»? Krievu. Мне кажется, это от слова «кривич». Вот как латыши помнят русскую родословную.

— А знаешь, как будет «белорус» по-латышски? Балткрас.

— Вот. Русские не помнят, кто у них древляне, кто вятичи… А латыши — помнят.

— Русские забыли, что они холдинг. Древляне, чуваши, мордва. А собственно словене — это берег Волхова, от Ильменя до Ладоги, — вон посмотри на мою жену, она оттуда. Волхов, между прочим, это не речка, а проток между Ильменем и Ладогой. Сорок км длиной. И Нева тоже имеет длину сорок км, и она — тоже не река, а протока. Она соединяет Ладогу с Балтийским морем.

— Ну да! Вот говорят — Волга впадает в Каспийское море. Типа с этим не поспоришь. Это — образец русской логики. Но на самом деле Каспий — это не совсем море, раз у него нет выхода в океан, а чистейшей воды озеро. С учетом этого уточнения фраза, заметь, зазвучала по-иному… Далее. Насчет Волги.

— Волга — символ всего что ни на есть русского. Река считается русской, но по берегам ее живут татары. Река мощная, красивая — Рейн отдыхает, он в два раза скромней. Волга — очень красивая река, но она стекает в Каспий, и все. Дальше никуда не идет.

— Русский путь.

— Да! Русский путь! Очень красиво, мощно — но в никуда.

— И потом, есть вопросы к самому слову Волга.

— Итиль она раньше называлась.

— Ну, это просто еще один вопрос. А я хочу сказать про другое. Когда сливаются две реки в одну.

И текут, как одна. Как понять — какая главная, а что приток?

— Ты хочешь сказать, что по стоку Кама больше? Но и Ока имеет сток больше, чем Волга!

— А, вот как! То есть Волга тут вообще ни при чем! Значит, в окончательном виде формула звучит так: Ока впадает в Каспийское озеро. А никакая не Волга ни в какое море.

— Это очень по-русски…

— Так тогда справедливости ради надо переименовать и русские автомобили. Эта вот, которая такси, — должна быть «Ока». А жестянка игрушечная должна называться, наоборот, «Волгой». И тогда выйдет, что Немцов должен всех пересадить на «Оку». А что ты еще делал на посту? Кроме обмена денег?

— Я сейчас и не вспомню… Чего-то делал… Отвали вообще.

— Привет. Ты че?

— Ну, там каждый день какая-то была история. А глобальных задач я не решал. К зиме готовились…

— А встретили зиму — без тебя. И в другом государстве.

— Да. Сменил меня такой Васютинский.

— Ты был огорчен, что тебя Собчак выгнал? Ты хотел дальше расти — городок, потом район, область, дальше — Россия?

— Э-э-э… Меня беспокоил не сам факт освобождения от должности, сколько факт немотивированного освобождения.

— А ты понял, что так теперь и впредь будет?

— Да.

— А страшно было, что карьера разрушена, идти некуда, квартиру так и не получил?

— Не, квартиру-то я получил. Я ж в очереди стоял, и вот получил.

— А с мэрства ты не получил ничего? Только моральное удовлетворение и опыт бюрократической жизни?

— Совершенно верно.

— И куда ты дальше подался?

— Я пошел в структуру, которую еще Горбачев создавал, она называлась Ленгосфонд и объединяла все имущество СССР в Питере и области. А потом Чубайс пришел в правительство… Они разменялись: Собчак поставил на комитет по управлению городским имуществом Сережу Беляева, а меня и Мишку Маневича Чубайс назначил к нему замами.

— Кстати, а кто Маневича застрелил?

— Говорят, Шутов.

— А-а, Шутов хотел что-то приватизировать, а тот ему не дал?

— Не знаю. Говорят… Короче, к концу года я стал зампредом комитета по управлению городским имуществом. Буквально несколько месяцев я проболтался в том виде…

— И вышел на главную дорогу своей жизни — на приватизацию.

— Да.

— На залоговые наши любимые аукционы. К которым мы подходим все ближе… Тебе еще не звонят люди, не предлагают бабки — за то, чтоб мы их не обсуждали в книжке? А с обменом, вот ты говорил, что в 91-м не попал на бабки, потому что у тебя их не было. Но в 98-м-то ты попал по полной! А?

— Игореша! Отстань. До дефолта 1998 года мы еще не дошли. Дойдем — расскажу. Ты лучше про себя скажи.

— Я весь год проработал в газете и занимался одним и тем же. Это был отдел преступности старого «Коммерсанта».

Комментарий

Вот примеры того, чем я тогда занимался. Здесь я собрал самые забавные и типичные из своих тогдашних заметок.

МОСГОРСУД ДОВЕЛ МАФИЮ ДО ПРИГОВОРА

5 июля Мосгорсуд довел до приговора первое дело мафии. Семеро членов люберецкой банды признаны «устойчивой преступной группой» и осуждены на сроки от одного до двенадцати лет.

Суд начался 16 января 1991 г. За неимением в УК статьи об организованной преступности, люберов обвинили в разбое и покушении на убийство одного азербайджанца за то, что он назвался чеченцем (см. «Ъ» № 51, 59, 65).

Как и предполагала судебная коллегия еще до начала процесса, на суде пострадавшие и свидетели отказались от данных на предварительном следствии обличительных показаний. По мнению специалистов, причина отказа такова: оставшиеся на свободе друзья люберов провели со свидетелями большую разъяснительную работу. Свидетели на суде заявили, что все забыли.

Тем не менее обвиняемые, их коллеги и забывчивые жертвы предчувствовали суровость приговора. По оперативным данным, поступившим накануне последнего дня процесса, люберецкая группировка планировала отбить осужденных соратников. И действительно, воронок с заключенными в нем люберами встречали у ворот «Матросской тишины» (СИЗО № 1) двадцать автомобилей с подозрительными пассажирами. Однако милиция снабдила люберов усиленной охраной в пути, оцепила Мосгорсуд снаружи и расположилась внутри с автоматами, бронежилетами и собаками. В присутствии которых судья три с половиной часа оглашал приговор.

Суд, поставленный отказами от показаний в почти безвыходную ситуацию, эти отказы проигнорировал. Коллегия решила, что пострадавший Мурадян (сидит за разбой и валюту) отказался от обличений под давлением сокамерников. В остальных же случаях первые показания свидетелей суд признал более логичными и, следовательно, правдивыми.

По мнению адвокатов, в желании осудить люберов суд допустил серьезную юридическую ошибку, не признав последних показаний. Защита намерена опротестовать приговор, как только получит его текст на руки.

КРИЗИС ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ В ГОРОДЕ КАШИНЕ

В городе Кашине (Тверская область) 30 июня состоялся первый после октябрьского ( 1917 г.) переворот и политический митинг. Кашинцы потребовали к ответу власти, которые не в состоянии обеспечить город ни выпивкой, ни закуской.

Самосознание горожан было разбужено драками из-за водки между коренным населением и гостями с Кавказа (один убитый, тринадцать раненых).

Первая драка с участием шестидесяти человек состоялась 28 июня возле магазина № 9 — фирменной торговой точки местного ликеро-водочного завода. Причиной конфликта явилась нехватка водки, которую, по мнению русскоязычных членов очереди, южане скупили оптом в целях спекуляции. Милиция драку прекратила выстрелами в воздух. На следующий день представители коренного населения с криками «Бей черных!» отправились в общежитие бить кавказских студентов местного зоотехникума. Южане встретили нападавших огнем из обрезов. В бою были ранены четверо защитников общежития (один смертельно) и десять нападавших. После чего в город вошел Тверской ОМОН и восстановил порядок. Желающих кавказцев эвакуировали.

Через два дня кашинцы созрели до политических обобщений и на митинге обвинили в нехватке водки уже не кавказцев, а кашинскую власть. Каковую митинг потребовал свергнуть. Воплощая чаяния народа, горсовет принял и выполнил антикризисную программу: срочно продал народу несколько тонн маргарина, масла и сахара, а также уволил председателя совета, начальника милиции (который сам подал в отставку после случившегося) и завотделом торговли горисполкома. После чего кризис в Кашине миновал.

ШЕРЕМЕТЬЕВО-2: ПРОЛЕТАРИИ ЭКСПРОПРИИРОВАЛИ МЕШОК ДОЛЛАРОВ

17 июля в Мосгорсуд поступило дело о хищении мешка с долларами (400 тыс.) рабочими Шереметьево-2 на их рабочем месте.

Следствие считает, что доллары украли грузчики Убийко и Белый, слесарь Вячкутин и шофер Некрасов 20 декабря 1989 года. Крали из грузовой тележки, в которой целую неделю без присмотра валялось 8 мешков с 3 млн. долларов. Деньги прилетели 12 декабря из Республиканского национального банка Нью-Йорка, у которого их купил Внешэкономбанк СССР. Еще один мешок (400 тыс. долларов) украли не пойманные воры[2]. По версии следствия, мешок вывез из грузового комплекса афганский ветеран Некрасов на служебной «ЗИЛ-130», привез домой и спрятал от жены в туалете. Вообще из-за долларов у Некрасова появилось много секретов от жены. Тайком от нее он бросил работу, забыв получить выходное пособие в 143 рубля, но отлучался из дома с прежней регулярностью, посменно. Рабочее время проводил в снятых квартирах, где выпивал и общался с девушками. Вырученные от продажи ворованных долларов рубли (по демпинговому курсу 1:1) Некрасов отдавал жене под видом зарплаты и премий. Так продолжалось восемь месяцев, пока с Некрасовым не случилось одно странное происшествие.

Документы следствия рассказывают об этом очень сбивчиво. Якобы двое неизвестных ночью поймали Некрасова, отвезли на кладбище и стали требовать с него долларов и рублей. Проезжавшая мимо милиция «начала перестрелку с вымогателями», после чего прокрутила освобожденному Некрасову запись его беседы с грабителями про доллары. Некрасов пленку прослушал и как бы сдался с повинной. В оправдание своего падения интернационалист заметил патриотически: «Если бы я знал, что доллары принадлежат СССР, то не взял бы их».

Половину долларов взял для продажи грузчик Белый. В отличие от Некрасова деньги он хранил не в туалете, а в банке. Банку (трехлитровую) закопал в лесу.

Из вырученных (Некрасовым) рублей Убийко дали 20 тыс., а Вячкутину 12 тыс. Но те не обиделись: по тогдашним ценам на подержанные автомобили им хватило.

ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА: ДВОЕ ЗАДУШЕНЫ, ОДНА ЗАРЕЗАНА

24 июня Мосгорсуд принял к рассмотрению уголовное дело, которое председатель суда Зоя Корнева считает беспрецедентным. Семнадцатилетняя девушка предложила любовнику ограбить квартиру ее матери. Любовник с приятелями убил мать наводчицы, а позже и ее саму.

По версии следствия, в октябре 1989 года четверо чечено-ингушей нелегально поселились в Москве, «где пили и вели аморальный образ жизни» в обществе несовершеннолетних Флит и Абашевой. Кавказцы решили свозить девушек на юг, но денег на билет не было. Флит посоветовала ограбить свою мать. По разработанному плану, любовнику Флит Магомадову досталась роль ее жениха, который со своими друзьями идет знакомиться с будущей тещей по фамилии Дергачева. Теща встретила гостей хорошо и поила их чаем. Во время чаепития дочь влила ей в чашку две порции выданного Магомадовым клофилина — чтобы сначала усыпить мать, а потом ограбить. Когда Дергачева ушла спать, Флит показала другу, где лежат драгоценности, и написала матери записку с оправданием грабежа: «Просто ради будущего своего счастья я пошла на это». И ушла в снятую кавказцами квартиру собирать в дорогу вещи. Кавказцы забрали золото, кое-что из вещей и книг, а затем электропроводом задушили Дергачеву и ее четырнадцатилетнего сына Мишу. После чего встретились с девушками и повезли в Чечено-Ингушетию.

По прибытии в чечено-ингушский город Назрань Флит отвезли на природу, дали ей шашлыка с водкой и зарезали. А закопали в могиле, которую мужчины вырыли заранее, по очереди отвлекаясь от принятия пищи.

АРТЕМ ТАРАСОВ: МЕНЯ ПЕРЕСТАЛИ ОБЫСКИВАТЬ. НАЧАЛИ ГРАБИТЬ

20 февраля неизвестные ограбили квартиру бывшей жены Артема Тарасова. Президент «Истока» принял это оскорбление на свой счет и посчитал его закамуфлированным обыском.

Что касается незакамуфлированного обыска в депутатском офисе Тарасова, произведенного московским ГУВД, то он, по мнению генерального прокурора России и вопреки мнению Тарасова, не является нарушением уголовного законодательства.

28 и 31 января московская милиция обыскала две фирмы, связанные с руководимой Тарасовым ассоциацией «Исток». Обыск проводился по ходатайству прокуратуры Литовской Республики, расследующей дело о рэкетирах. 8 февраля был обыскан депутатский офис самого руководителя «Истока». Подробности в «Ъ» № 6, 7за 1991 г.

Тарасов объяснил корреспонденту «Ъ», почему он связывает с собой ограбление квартиры гражданки Дмитрук. Артем Михайлович очень часто навещает живущего здесь сына (последний раз — за несколько часов до вторжения), поэтому можно было принять эту квартиру за его «явку», обыскать которую законным образом невозможно.

Итак, в результате «обыска» изъято: шуба песцовая, полушубок волчий, куртка кожаная, дубленка детская, сервиз японский, магнитофон двухкассетный, утюг «Филипс» электрический, цепочка с бриллиантами, серьги и еще кое-какие мелочи — общей стоимостью, по предварительной оценке потерпевшей, около 30 тыс. рублей в рыночных ценах. Однако посетители проявили странную умеренность, удержавшись от многих соблазнов. Типа денег, лежавших толстой пачкой на видном месте. Или золота, «спрятанного» всего лишь в шкатулке. Не был также проведен досмотр постельного белья — традиционного места хранения трудовых сбережений.

Эти факты в какой-то степени подтверждают тарасовскую версию об обыске. Но другие факты ее косвенно компрометируют. Например, то, что к деловым бумагам Тарасова посетители даже не притронулись. Правда, точно установить это невозможно, поскольку вызванные на место происшествия милиционеры, по утверждению потерпевшей, отпечатков пальцев в квартире не искали, в том числе и на бумагах.

Оперуполномоченный угрозыска 64-го отделения милиции Николай Цымбалюк, который расследует происшествие, версию об обыске отметает: по его словам, «обыск так не делается». Однако и он признал, что по происшествию у него возникло «слишком много вопросов, интересных и необычных». Многое, сказал Цымбалюк, «…двояко: действовали люди явно грамотные, но слишком по-дилетантски; то есть как бы профессионалы, но на воров непохожи».

Иными словами, происшедшее можно расценить как психическую атаку на Тарасова, хотя записки «Берегись, у нас длинные руки» в квартире не найдено.

Тем не менее президент «Истока» не исключает наличия в его деле «длинных рук». В беседе с корреспондентом «Ъ» он заявил: «Все больше растет наглость их поведения, я же чувствую все меньшую защиту со стороны парламента России».

Определенные основания для таких чувств к парламенту у Тарасова есть. Генеральный прокурор России Валентин Степанков в день ограбления сказал ему, что уголовного дела из-за обыска (имея в виду официальный обыск в депутатском офисе) заводить пока не собирается. Объяснив: «Исток», а вместе с ним и депутатский офис формально, по своему юридическому адресу, находится в другом месте. Обыск же проводился в помещении, которое юридически офисом депутата Тарасова не является. Следовательно, милиционеры, по мнению прокурора, могли и не знать, кого обыскивают. Могли, правда, и знать, но это для возбуждения уголовного дела надо доказать.

В этой связи представляет интерес мнение о депутатской неприкосновенности вообще и Артема Тарасова в частности, которое высказал корреспонденту «Ъ» следователь прокуратуры Литовской Республики Сильвинас Левицкас:

— Не делать обыск только потому, что Тарасов депутат, — это же абсурд. Депутат или не депутат — это может быть и президент, — если нам надо будет делать обыск, мы сделаем. Мы на чины не смотрим, а его неприкосновенность никто не трогал. Если он будет каждую неделю менять помещение, что нам, и обыскать нельзя? У нас уже аллергия от Тарасова. Тарасов, Тарасов, Тарасов… Это же можно свихнуться.

Тарасов тем не менее считает, что последний взлом связан с предыдущим, и сказал корреспонденту «Ъ», что ждет продолжения провокационных действий. Он утверждает, что располагает информацией об исполнителях и об имеющемся у них «высшем дозволении». И готов ею поделиться, но только после возбуждения уголовного дела о нарушении его депутатских прав.

Свинаренко: — Сочинял я, значит, такие вот заметки по своему тогдашнему профилю. Но, с другой стороны, когда в Латвии начались разборки за пределами сферы интересов моего отдела, я все бросил и поехал — мне казалось, что надо давать репортажи с мест. Где такое происходило. И поехал туда. Репортеров там было немерено… А ты скажи, как ты воспринимал те события, — как видный специалист по латвийскому вопросу.

— Мне их жалко было.

— Кого?

— Русских омоновцев.

— Да? Ладно. А поехал я с прикрытием, с человеком из газеты «Ленинское знамя». К примеру, тормозят нас латыши. Я выхожу вперед и говорю: «Вы че, я из либеральной газеты „Ъ“! Они пропускают. Далее нас тормозят омоновцы. Я выпихиваю вперед Андрюху, а он им предъявляет ксиву советской коммунистической газеты. И втирает про то, как евреи разваливают Советский Союз — за бабки причем разваливают. Проход, короче, везде. Так мы и действовали. И вот я решил, что надо посетить базу ОМОНа в Вецмилгрависе. Частники не везут, говорят, там убивают, и все. Однако поймали мы машину и за три конца доехали. На базе я выпихиваю вперед Андрюху. Заводят нас к командиру. Это был Чеслав Млынник.

— Он кто по национальности?

— Хороший вопрос…

— Но точно не латыш.

— Какой-то интернационал у него, похоже. Там было как в кино про махновцев — пулеметы стоят, ленты пулеметные висят, ящики с гранатами, люди ходят обвешанные оружием — автомат у каждого, два пистолета, кинжал и еще сабля. И флаги развешены советские. Я тогда лениво так и запоздало подумал, что зря свою ксиву «Ъ» не закопал под вишней. Она тем более в пластик была забита, ничего б с ней не сделалось. Да… Сам Чеслав в тельнике, небритый, типа революционный братишка-матрос в Смольном. Непонятно, правда, зачем офицеру ходить с пулеметной лентой по штабу, но красиво. Публика была живописная. Армейской строгости — никакой, подшитых там подворотничков и бритых щек — такого не было. А была такая казачья вольница. То, что потом я видел в Чечне, — федералы там ходили в шлепанцах, в трениках, с банданами, в тельниках тех же… Но в Чечне мы такого после насмотрелись, а в то время, да для Латвии, — это была экзотика.

— Они больше для журналистов одеваются, чем для себя.

— Я тебе скажу, что все-таки в шлепанцах и небритому легче, и естественней, чем в застегнутой гимнастерке и начищенных сапогах. На мой вкус. А конфликт был между нашими ментами и латышскими. Кто первый начал — сейчас поздно разбирать. Я не только к омоновцам ходил, но и в МВД Латвии. Там рассказывали, что наши менты — убийцы и твари. А латыши — белые пушистые демократические зайчики.

— У меня не было такого ощущения.

— А у пресс-секретарей МИДа и МВД Латвии — было… Если ты помнишь, там была перестрелка и сколько-то человек убили. В их числе и оператора, который работал со знаменитым Подниексом, — они сняли нашумевший фильм «Легко ли быть молодым». Кто стрелял, откуда, зачем — разумеется, каждая из сторон дает свою железную версию. Может, латыши сами своих и застрелили.

— Скорей всего.

ПОСЛЕДНИЕ СОЛДАТЫ СССР

(цитаты из Интернета)

Кто прав, кто виноват, чьи законы главней — поди еще разберись. Несколько человек из десятков миллионов людей, которые присягали Советскому Союзу, отнеслись к этому ритуалу с повышенной серьезностью. Допустим, они наивные, они идеалисты и романтики, они задержались в подростковой стадии развития. И вот этих больших детей мы бросили на часах. Они дали честное слово, что будут стоять до конца, а мы про них забыли, увлекшись взрослыми играми.

Развязка наступила 19 августа 1991 года. В Москве захватил власть кремлевский ГКЧП. Его соучастник, министр Пуго, приказал рижскому ОМОНу восстановить советский правопорядок в столице Латвии. За двое суток омоновцы разоружили батальон латышских ополченцев, заняли столичный теле-граф и помещение МВД. Не было ни сопротивления, ни людских жертв. Перепуганное правительство Латвии спряталось в подвальном бункере бомбоубежища. До 23 августа ГКЧП, обанкротившись в Москве, победоносно существовал только в единственном городе на берегу Рижского залива. А министр Пуго уже застрелился, убив и свою жену. Рига пообещала простить омоновцев и не привлекать их к уголовной ответственности, если они уйдут из Латвии без боя. И 1 сентября 1991 года ОМОН улетел в Тюмень.

В Тюмени отряд Млынника и Парфенова включили в областной ОМОН. Рижанам надлежало теперь ловить сибирских бандитов, наркодельцов, спекулянтов золотом. Однако спустя месяц правительство Латвии, вопреки своему обещанию мирно отпустить изгнанников, захотело их все же арестовать и обратилось за согласием на это к Ельцину. А он уже держал за решеткой зачинщиков августовского ГКЧП и выявлял их пособников по всей нашей стране. С ведома Ельцина прибыла секретно в Тюмень из Риги латышская «группа захвата». Ордер на арест и отправку в Латвию рижских омоновцев санкционировали российский генеральный прокурор Валентин Степанков и министр внутренних дел России генерал Андрей Дунаев.

Накануне тюменского отлова рижан их предупредили тайно об этом милицейские доброжелатели из Москвы. И преданные Кремлем переселенцы успели уйти в подполье. А вскоре разъехались нелегально кто куда. Большинство перекочевало в советское Приднестровье. Некоторые отправились воевать в Абхазию, Закавказье и даже на Балканы к сербам.

«Майор Млынник анонимно обрел убежище в Ленинградской области». «Помощник Галины Старовойтовой Руслан Линьков, чудом оставшийся в живых во время покушения, не исключает, что бойцы рижского ОМОНа могли быть причастны к ее убийству. Он рассказывал: „Проблемы с рижским ОМОНом у Галины Васильевны начались еще в 1991 году, сразу после событий в Риге. Отряд омоновцев должны были перевести из Риги в Воркуту, но они не хотели туда ехать и в большинстве своем осели в Петербурге. Пытались поступить на службу в наш питерский ОМОН. Старовойтова, уже тогда бывшая председателем „ДемРоссии“, активно этому препятствовала — писала письма в Ленсовет, тогдашнему начальнику ГУВД Аркадию Крамареву, Анатолию Собчаку и другим. Она требовала не просто не принимать их на работу, но и вообще уволить из органов внутренних дел. И на службу их не взяли. В дальнейшем, в 1993 — 1994 годах, работая корреспондентом петербургской газеты „Смена“ и одновременно пресс-секретарем Старовойтовой, я проводил журналистские расследования деятельности бывших омоновцев в Петербурге. Написал серию разоблачительных статей про небезызвестного Чеслава Млынника, устроившегося с помощью Александра Невзорова на работу в ГТРК „Петербург-5-й канал“. После этих публикаций мне неоднократно угрожали, а сам Млынник был арестован по обвинению в незаконном хранении оружия. Примерно в то же время я получил информацию, что из бывших бойцов рижского ОМОНа под эгидой Российского общенародного союза Сергея Бабурина формировались националистические бригады боевиков. Одна из таких баз была расположена в поселке Александровская под Петербургом. Это были настоящие политические киллеры“.

В апреле 1992 года распоряжением мэра Санкт-Петербурга А. Собчака главой администрации Зеленогорска (курортный пригород СПб на берегу Финского залива) был назначен Вячеслав Козырицкий — предприниматель. Козырицким были предприняты попытки создания в районе муниципальной милиции, которую, как предполагалось, должен возглавить бывший командир рижского ОМОНа Чеслав Млынник. Млынник в настоящее время проживает на территории Зеленогорска, числится в штате местной налоговой инспекции и осуществляет обеспечение личной охраны Козырицкого. Назначение его начальником муниципальной милиции невозможно согласно Закону «О милиции», поскольку Млынник не находится в штате МВД. По сведениям депутатов СПб горсовета, А. Собчак неоднократно оказывал нажим на начальника ГУВД А. Крамарева с требованием зачислить Млынника в штат МВД, но тот переадресовывал решение вопроса непосредственно в министерство. Депутат СПб горсовета А. Винников, обеспокоенный возможным развитием событий, связанным с осложнением отношений с Латвией и Литвой (прокуратура Литвы подозревает Млынника в участии в нападении на литовскую таможню в Мядининкай в мае 1991 года), направил соответствующие запросы в органы власти этих государств. О реакции Риги и Вильнюса пока информация не поступала.

Не скрылся и никуда не уехал из Тюмени лишь один — Сергей Парфенов. «Я наивно верил в справедливость отечественного правосудия, — рассказывал Сергей. — В Риге я никого не убил, не ранил, не покалечил, не совершил ничего преступного. Будучи офицером советской милиции, я исполнял законные распоряжения руководства Советского государства. Когда оно распалось, я стал гражданином России. Только российский суд имеет право вынести мне какой-либо приговор, включая вердикт о выдаче иностранным властям. Но этого я не опасался, так как не был виновен в правонарушениях. Зачем же скрываться от нашего суда?» Несчастный идеалист! Его тюменское начальство запросто позволило приезжим полицаям из Латвии арестовать Парфенова, нацепить ему наручники и отконвоировать в Ригу. Не было ни следствия, ни суда. Произошло позорное для нас похищение чужеземцами гражданина якобы демократической России. Наши позволили латышам его увезти в Ригу, там судить и посадить.

48 бывших «черных беретов» до сих пор числятся в объявленном латвийской генеральной прокуратурой розыске. В том числе и командир отряда Чеслав Млынник.

Млынник тогда давал интервью: «Наш отряд готов в любой момент выполнить задачу по освобождению Сергея. Для нас не будет проблем дойти до его камеры и сказать: „Сергей, ты свободен“. Пока мы не имели права вмешиваться, чтобы не повредить всем тем, кто помогал ему. Сергей сознательно выбрал путь законной юридической борьбы с фашистским режимом». Но до этого не дошло. Парфенова обменяли на сидевшего в России латыша. Утром 6 августа 1993 года в Москве на перроне Рижского вокзала большая толпа шумно встретила приехавшего пассажира из Великих Лук. Его обнимали, целовали, дарили ему цветы, фотографировались с ним на фоне приветственных транспарантов. Один из них был, однако, суровым: «Позор предателям, выдавшим советского офицера иностранной охранке!» Полдня провел Парфенов со мной в парламентском «Белом доме». Благодарил депутатов за выручку, пришел сказать спасибо Руслану Хасбулатову. В московском телевыступлении Парфенов, волнуясьи заикаясь, говорил: «Пользуясь случаем, я хочу обратиться к Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Будь ты проклят, Иуда! Я и наш ОМОН чисты перед Родиной. Все, что мы обещали Союзу и тебе, мы выполнили. Мы выполняли свою присягу, мы поклялись на верность и стояли до конца. Но ведь и ты тоже принимал присягу. Очень тебя прошу: уезжай ты с нашей земли! Ты ее предал, разрушил, испоганил. Ты ее залил кровью по самое горлышко. Уезжай на Багамы, на Бермуды, куда угодно. Ты здесь лишний, слышишь?»

На следующий день капитан милиции Парфенов улетел в Тюмень продолжать службу в местном управлении внутренних дел. Тюменские власти предоставили семье возвращенца четырехкомнатную квартиру. В Ригу послали самолет за его женой и ребятишками. Такого хеппи-энда могло бы не быть, если бы освобождение Сергея затормозилось еще на пару месяцев: 20 сентября Ельцин упразднил российский Верховный Совет и через две недели доконал огнем танков и пулеметов.

«22 сентября 1993 года началось формирование отрядов добровольцев для защиты Дома Советов. Было записано около тридцати человек. Около 10.00 подошли бойцы бывшего вильнюсского ОМОНа под командованием Сергея Парфенова и Чеслава Млынника… Чес, бравируя, сказал, что если начнется штурм парламента, то его ребята на это спокойно смотреть не смогут, и отряд ударит в тыл атакующим. Чес приравнивал каждого из своих бывших подчиненных к 10 эмвэдэшникам Ерина. Два года назад 120 его бойцов всего за три часа взяли под контроль целую республику, захватив без потерь охраняемые правительственные здания и силовые министерства. В последующие дни наших омоновцев заставили сдать оружие.

Вечером 4 октября группа бойцов бывшего вильнюсского ОМОНа под командованием Чеслава Млынника и Сергея Парфенова захватила три «БТРа», один подожгла, а на двух вышла из кольца оцепления, и, разгромив по дороге несколько милицейских отделений, скрылась в неизвестном направлении».

«Газета „Республика“ опять пишет, что „к организации действий по уничтожению таможенного поста в Медининкай, где были расстреляны таможенники, имел отношение тогдашний министр внутренних дел СССР Борис Пуго, а детали разрабатывали командир рижского ОМОНа Чеслав Млынник, начальник штаба Сергей Парфенов и начальник штаба вильнюсского ОМОНа Владимир Разводов. До сих пор подозреваемые скрываются в России, а власти этой страны игнорируют просьбы Литвы о выдаче преступников“. Уместно напомнить, что именно в соответствии с этим договором экстрадиция не применяется в отношении граждан своих государств».

После Млынник был делегатом IV внеочередного съезда партии «Союз коммунистов», кандидатом от него в Госдуму (не прошел), помощником депутата Государственной Думы. «Известен, к примеру, случай, когда двое членов банды Басаева, находясь в городе Гагры, изнасиловали местную жительницу. Вскоре после этого заброшенный санаторий, где отдыхали басаевцы, навестил бывший командир рижского ОМОНа Чеслав Млынник, перебравшийся к тому времени в эти края. Расставив своих людей по периметру, Млынник нашел самого Басаева и намекнул, что надо бы в ситуации разобраться. Басаев, не будь дураком, смекнул, что дело пахнет керосином, подозвал первую попавшуюся пару своих бойцов и на глазах у всех лично застрелил их из пистолета. Инцидент был исчерпан».

«Бесстрашный „Чес“ — Млынник — яростно дрался со своими омоновцами на верхнеэшерском мосту в полном окружении. Среди них рядовой контрактной службы Иван Млынник, брат Чеслава Млынника. Через пять дней контузия все-таки даст о себе знать, и его увезут в госпиталь с жуткими головными болями…»

Из песен про Млынника:

Свинаренко: — И еще про ту поездку в Латвию в 1991 году я помню такую вещь. Я в какой-то момент утомился от служения демократии или там чему и говорю своему товарищу: «Пора выпить водки». А где взять по тем временам? Ладно, в гостинице я встретил знакомого репортера, который работал на западников, — он и повел меня в валютный бар, где мы пропили долларов двадцать — это было очень круто по тем временам. А днем, в городе, где найти водки? Мы купили у таксистов бутылку, тут же на капоте порезали колбасы, вмазали по чуть… Это была уходящая натура — водку брать у таксистов.

Комментарий Свинаренко

Еженедельник «За рубежом» в своем № 37 за 1991 год дал такую перепечатку.

Так определяет суть своего репортажа корреспондент американского журнала, несколько недель назад посетивший СССР. Он затрагивает, широко используя советские источники информации, одну из наших самых больных тем — преступность. И вывод, к которому подводит собранный фактический материал, в общем, однозначен: само по себе объявление беспощадной войны преступности, ужесточение всякого рода мер пресечения не приведут к решению проблемы. Нужна принципиальная ломка сложившихся экономических структур, необходимо раскрепостить и экономические отношения, открыв путь нормальному, в рамках закона, предпринимательству, и сознание людей, которое все еще во многом находится в плену идеологических стереотипов.

Игорь Свинаренко, обозреватель «Коммерсанта», согласен с такими наблюдениями. Но старается при этом войти в понимание побудительных мотивов, которые движут действиями полиции. «Я день за днем сталкиваюсь с теми убогими условиями, которые характеризуют существование представителей милицейских органов, — говорит он.

Вот, например, офицер милиции, служебная обязанность которого — отправлять за решетку гангстеров. Имейте в виду, повторяю, он сидит не за письменным столом, и не просто в участке. Это профессионал в высшем смысле слова. А получает он 400 рэ в месяц. Вы знаете, что такое 400 рублей в месяц? Вот видите — это стоит 500 рублей», — при этом он указывает на свои джинсы.

…Существует и такая точка зрения — многое в том, что бюрократы именуют «организованной преступностью», не более чем первообраз капиталистических отношений, капитализма. «Вы вправе провести параллель между развитием преступности в нашей социалистической стране с первыми столетиями развития капитализма в Европе, — заключает Игорь Свинаренко. — Ведь и первые капиталисты там также представали в облике бандитов и пиратов. Страшные это были люди. Но именно таким образом они зарабатывали свои деньги и закладывали основы капитала, начинали дело. А уже потом их дети и внуки превращались в обычных, нормальных бизнесменов. Вы ведь знаете, как это выглядит: „Отец мой был бандит, гангстер, его повесили, а вот я — обычный, добропорядочный гражданин“.

Конечно, на пути процесса предпринимательского развития… случаются и препятствия… «КоммерсантЪ» провел внимательное исследование трудностей и злоключений, которые выпали на долю независимых бизнесменов, числящихся в Советском Союзе среди самых удачливых, преуспевающих и состоятельных. И все они сталкивались с одной и той же проблемой — КГБ. …история связана с именем Артема Тарасова, предпринимателя и депутата российского парламента. Его дело расследовали КГБ и МВД («совместное предприятие», сострил Свинаренко), они искали связь с преступным миром. И в этом случае счета фирмы оказались заморожены, бумаги — изъяты. В итоге Тарасов эмигрировал. Никаких осуждений и приговоров в процессе расследований вышеупомянутого характера не последовало. Однако предприниматели либо понесли ущерб, либо просто прекратили дело. Входе бесед с представителями КГБ, которые занимались расследованиями, Свинаренко, по его словам, спрашивал своих собеседников: «Чувствуете ли вы, что правы, что располагаете соответствующим материалом, способным доказать вину этих людей?» Ответы звучали так: «Нет, у меня нет достаточных доказательств. У меня нет соответствующих фактов. Я вижу, что нарушения закона места не имели». Вот что они говорили — в первом, во втором, в третьем и четвертом случаях. И в то же время утверждали: «Но что-то должно быть во всех этих делах. Должно быть какое-то нарушение! И мы обязаны обнаружить его». Это — идеология. Коль скоро вы богаты, вы уже преступник. И они видят в себе вершителей добрых дел. Может быть, то, что они делают, и незаконно, может быть, это противоречит закону, но сделано это в интересах высшей справедливости… И, повторяли они, наши внуки воздадут должное нашим усилиям.

Свинаренко: — Да… Что еще, кто еще? Гдлян, Тарасов, батюшка Андрей Кураев… Что мы терли — не помню, но они тогда казались важнейшими людьми эпохи.

— Вот ты говоришь — Кураев. Я иерархов церковных вообще не замечаю. Они жулики!

— Ну, из иерархов самый главный, из тех, с кем я общался, — Владимир, епископ Ташкентский и Среднеазиатский. Симпатичный человек. Книги пишет. Интересная у него идея: царь финансировал строительство мечетей и издавал Коран, так что мусульмане были грамотные, и оттого ваххабиты, сектанты и еретики могли на них сильно влиять. И вот еще что было. Обои я тогда достал на улице Бирюлевской! Там мне по блату приготовили пяток рулонов. Я поехал и купил. Самое любопытное было то, что никого не волновало — какой цвет, какой рисунок… Просто обои. Или бери какие есть, или никаких не будет. Это было как водка — просто водка. Марка, розлив — не обсуждалось. И еще я выяснял отношения с МУРом. Там у меня менты состояли…

— На зарплате.

— Ну. Как сейчас помню, в МУРе им платили триста, а я — пятьсот. Я укреплял государство! Боролся, конкретно, с преступностью! Менты с ней боролись на мои бабки! Блядь, я только сейчас сообразил… Гм… Отпускные я им платил. Грубо говоря, если употребить современный язык, те менты были чистые оборотни. Но оборотни очень симпатичные. Приятные люди. И выпивать с ними было интересно, и работали они на страну. Однажды они принесли мне протокол закрытого партсобрания МУРа с повесткой дня «Позор оборотням». Там поймали с поличными на взятке двух ментов. А один из них, как назло, был «лучший по профессии» по итогам прошлого года — помнишь, была такая форма поощрения? То есть дали человеку почетную грамоту, похвалили, а детей кормить нечем. Ну и взял он казенный пистолет и пошел зарабатывать на жизнь. Я это подал, конечно, красиво. Не где-то кое-кто у нас порой — а по-взрослому, со званием и фамилией. И тогда начальник МУРа Федосеев построил личный состав и сказал: «Кого уличу в связях со Свинаренко, тому лично оторву погоны». А пресс-центр как, он же обязан с прессой работать? И пресс-центру, говорит, тоже оторву. И вот я сижу, пишу заметки. Все сводки прочитал, оперативная картина ясна. Но нужен же и официальный комментарий! С меня требуют. А менты его не дают. Просто бросают трубку, и все. Боятся! И я забил стрелку с начальником МУРа и пошел к нему объясняться. Пришел. Он сразу начинает: «А почему вот у меня называется отдел, к примеру, по борьбе с оргпреступностью, а у тебя — отдел просто преступности? Ты кто получаешься такой, а?» Я говорю: «Ну, во-первых, у меня отдел так называется согласно штатному расписанию, а во-вторых, я ж не мент, чтоб с преступностью бороться. Мне и полномочий таких не дано согласно действующему законодательству. Хорош бы я был, ходя по Москве и проверяя документы у граждан, а кто не понравился — того б тащил в отделение! Да меня б тогда самого, чего доброго, свинтили б». Он говорит: «Короче, не морочь мне голову, пиши опровержение. Что ж ты себе позволяешь писать? Это ж клевета! „Отдельные сотрудники милиции берут взятки“. Ладно, говорю, готов это опровергнуть. Давай согласуем текст опровержения: „Отдельные сотрудники милиции не берут взяток“. Он сначала меня похвалил, а потом спохватился: какая-то тут подъё…ка… А, говорит, понял! Не годится такой текст. Хорошо. Тогда так. Ни один сотрудник милиции не берет взяток… В общем, пока не ушел он на пенсию, были проблемы.

Комментарий

Заметка «В МУРЕ ВЗЯТОК БРАТЬ НЕ УМЕЮТ. НО БЕРУТ»

20 февраля лучший оперуполномоченный МУРа по итогам 1990 года Андрей Иванович С. и его коллега Александр Владимирович Д. были взяты с поличным при получении взятки в 2 тысячи рублей. (В газете тогда их фамилии напечатал, а сейчас — выкинул. Люди, наверно, свое отсидели и, если живы, может, живут честно. Чего ж им тыкать в глаза старыми грехами. — И.С.) По оперативным данным, с ноября прошлого года они регулярно получали деньги от устроителей негосударственных (но зарегистрированных) уличных лотерей.

Поскольку центр общественных связей ГУВД фамилии участников и подробностей происшествия не сообщил, «Ъ» воспользовался собственными источниками информации.

По неофициальным сведениям, дело обстояло так. Оперы уличили лотерейщиков в мошенничестве или, по крайней мере, сумели тех убедить, что раскрыли методику жульничества — и вымогали плату за молчание. До тех пор, пока шантажируемые не пожаловались в ГУВД.

Разовая взятка, если ее честно поделить на двоих, как раз равна премии, которую С. выплатили по итогам года как «лучшему по профессии». Теперь вопрос о справедливости премии остается открытым: лучший сыщик не заметил слежки, организованной его коллегами после заявления потерпевших, и был взят с поличным, хотя обычно так попадается лишь незначительный процент взяточников.

Пойманные милиционеры не могут считаться рэкетирами, поскольку действовали не как простые граждане, а как должностные лица.

Поэтому им будет предъявлено обвинение по ст. 170 УК РСФСР (злоупотребление властью или служебным положением: от увольнения с должности до 8 лет) и по ч. 2 ст. 173 РСФСР (получение взятки: от 8 лет с конфискацией до смертной казни с конфискацией).

На эту публикацию живо и заинтересованно откликнулась милицейская газета «Криминальная хроника».

«Газета „Коммерсант“ поставила под сомнение справедливость премии в одну тысячу рублей, которую N. получил как лучший профессионал. Дескать, так „лопухнуться“, не заметив слежки, лучший сыщик не мог. Озаглавив публикацию „В МУРе взяток брать не умеют. Но берут“ и поставив свою подпись под ней, корреспондент Игорь Свинаренко и его газета, как они считают, зло высмеяли знаменитую уголовку. Можно было бы посмеяться вместе с ними, но справедливости ради восполним обстоятельства, не замеченные „Коммерсантом“. Первое. Выявил двух перевертышей не кто-нибудь со стороны, а непосредственно сам МУР. В любой войне, зримой и незримой, кроме героев, нет-нет да и встречаются предатели. Есть служба и определенные силы, их выявляющие. Работа постоянная. И второе. Профессионал даже самого высокого ранга, попавший под колпак этой службы, то есть целой группы профессионалов, едва ли ускользнет. Даже Штирлиц под колпаком у Мюллера совершает просчеты один за другим и переходит невредимым из одной серии в другую лишь в угоду автору и сюжету. Операция по изобличению двух сыщиков из МУРа была подготовлена и проведена так, что ирония оказалась неуместной.

Комментарий к ЧП начальника управления уголовного розыска ГУВД Мосгорисполкома полковника милиции Анатолия Егорова:

— Нечасто, но предатели к нам попадают. У сотрудников от ярости сжимаются кулаки, но пилюлю придется глотать. Факт.

Что за фактом? Извечное желание обогатиться, в той или иной степени свойственное людям, сегодня подогревается лозунгом ворвавшегося капитала: «Обогащайтесь! Все разрешено, что не запрещено!» Лозунг открыл двери расхитителю и вору. Правовая наука всегда, увы, тащится в хвосте у практики. Возможностей лавина. И они используются при нашей неотработанной, убогой законодательной и правовой базе. В этих условиях деньги — зло. Преступность прыгнула, как в пору НЭПа.

Появились силы (и немалые), готовые развеять все, на чем строились мораль и право, наша идеология в конечном счете. Я не знаю ни одной страны в мире, чтобы так чернила, мазала грязью свою историю, как это делается у нас. Нувориши, миллионеры покупают ныне не только сотрудников Угро, но и журналистов. Есть у нас такая информация.

Преступление — это две стороны медали: преступник и потерпевший. Не заметно ли читателю, как средства массовой информации, словно забыв о потерпевшем, бьются за права преступника. Почему такой крен, мне непонятно. Он что, кому-то выгоден? Бессмыслица исключена.

Мир держится системы: контролирующий не может получать меньше контролируемого…

Американский мой коллега получает ПО тысяч долларов в год. Я получаю 8, 5 тысячи рублей в год, рядовой сыщик — чуть более четырех. Надо вам знать, чертой бедности в Америке определен годовой доход в 12 тысяч долларов. За какой же мы чертой?

Теперь о бывших сыщиках, а ныне содержащихся под стражей. Они имели звания старшего лейтенанта и лейтенанта милиции соответственно. Оба — выпускники высшей школы милиции, 1961 и 1962 годов рождения. Претензий по работе не имели. Первый из них был премирован по итогам работы. И тут ошибки не было. Ошибка была в оценке моральных, человеческих качеств. С первой женой разведен, двое детей, алименты. Во втором браке ребенок. О достатке говорить не приходится. Все сказанное не для смягчения вины преступников, а лишь для полноты картины. И если бы «Коммерсант» обратился в управление, то получил бы ответы на любые интересующие его вопросы. Но газета шла путем добычи информации какими-то левыми путями, думаю, за деньги. При целенаправленной задаче дискредитации органов милиции, вероятно, так и следует поступать.

У нас есть прямая информация в отношении отдельных журналистов, что они состоят на службе у конкретных группировок. Пока тайно. Есть хорошая русская пословица: все тайное рано или поздно становится явным».

Мне эта заметка дико понравилась еще тогда. Теперь же я перечитываю ее просто с восторгом. Мощь и красота милицейских аргументов великолепны. Вы понимаете, даже вымышленный персонаж: Штирлиц прокалывался, чего уж говорить о живых людях! А чего вдруг им пришел на ум Штирлиц? Наверно, потому, что он был еще тот оборотень. Или, если выражаться в муровских терминах 1991 года, перевертыш. Не в том только смысле, что человек работал на две спецслужбы, но и в том, что получал немалые суммы от фашистов, в валюте причем. Скорей всего, полковник Исаев-Штирлиц платил с нацистских заработков партвзносы; советский шпион Конон Молодый жаловался, что у него вообще забрали всю прибыль, он же был по легенде успешный бизнесмен. Именно Штирлиц! Вы ведь понимаете, отчего он был так популярен в Советском Союзе. Люди себя с ним отождествляли. Наши граждане точно так же, как полковник Исаев, шли утром на ненавистную работу, скрывали свои мысли, вынуждены были терпеть чуждую идеологию — но при этом изредка им удавалось делать добрые дела.

Трогательны выкрики насчет идеологии. Менты к тому моменту еще не оставили привычку надувать щеки и произносить с умным видом ритуальные советские фразы.

Еще вам, безусловно, понравится такой милицейский тезис, уже приведенный выше: «Мир держится системы: контролирующий не может получать меньше контролируемого…» Какой мир? Ну разве только криминальный… А в прочем мире едва ли мент получает больше Рокфеллера.

В целом это, конечно, удивительный документ, замечательное свидетельство о том времени.

Свинаренко: — Алик! А Форос, кстати, почему мы не вспомнили?

— Форос? Горбач — трус.

— А что, он должен был сказать — убейте меня, и все?

— Или их убить. Ну, как-то надо было себя показать. А он такой сладенький приехал, в одеялку завернутый… Ну, еклмн, ну что это… И потом, еще ножкой притоптывал, на Ельцина голос повышал — ну это ж хуйня… Ты уже все, обосрался, дорогой товарищ…

— Ну, в общем, да. Он должен был пасть как герой…

— Конечно.

— И сейчас бы говорили — вот был человек, отец свободы! Убили подлые враги, коммунисты, твари. Венки б возлагали. Дети бы в школе несли караул у его бюста.

— Нет, я не хочу, чтоб кто-то умирал. Но он должен был как-то более адекватно себя повести!

— Как положено лидеру сверхдержавы!

— Но он выглядел абсолютно беспомощно. Мне так сразу противно стало…

— Ельцин тогда очень хорошо смотрелся на его фоне.

— Совершенно верно!

А еще я весной 1991 года съездил в Чили. Вот так-то. Есть такой довольно известный ученый — Виталий Найшуль. Он собрал несколько, как ему казалось, интересных молодых ученых, политиков, чиновников, и мы отправились в Чили, изучать опыт их экономических реформ.

В свою очередь, в Чили есть такой экономист Эрнан Бихи, кстати, выпускник Чикагского университета, который в правительстве Пиночета был министром финансов. После отставки Пиночета и его правительства он организовал Институт свободы и развития. Этот институт занимался тем, что приглашал группы экономистов из стран с переходной экономикой и читал им курс чилийских экономических реформ. Найшуль созвонился с этим институтом, сформировал группу, куда попал и я (за что я ему беспредельно благодарен по сей день), и мы отправились в Чили. Надо заметить, что это была моя первая поездка за границу вообще. Представьте себе: первый раз — и сразу в Чили. Ехали мы долго, двадцать два часа. «ИЛ-62» летел сначала до Лихтенштейна, потом были острова Зеленого мыса, потом Буэнос-Айрес и уже затем Сантьяго-де-Чили. Когда пролетали над Рио-де-Жанейро, облаков не было, и весь город был как на ладони. Можно было рассмотреть Маракану, статую Христа с распростертыми руками, кристаллики небоскребов вдоль желтых пляжей Капакабаны. Впечатления захлестнули меня. Вспомнились детские книжки про пиратов, дальние моря. Остап Бендер в белых штанах. Вспомнилась также фисуненковская книга «Пеле, Гарринча, футбол», еще всякая ерунда типа «много, много диких обезьян»…

Сантьяго… В нем не было ожидаемой латиноамериканской карнавальности. Спокойные люди с бесстрастными индейскими лицами. Небольшого роста, ладно скроенные брюнеты. Женщины? Ничего особенного, такие миниатюрные грузинки. Негров нет. Объясняют, что рабства в Чили не было, поскольку негров завозили с Атлантического побережья и они просто не доходили до Чили — умирали еще в Аргентине, в Патагонии, в горах.

Изредка встречаются шатены и блондины. Шатены — это потомки старых испанских родов, их пращуры были конкистадорами. Это местная аристократия. Они крупные землевладельцы и инвесторы. С индейцами они почти не перемешиваются, храня дворянскую кровь испанских грандов. Блондины — это немцы. Эсэсовцы и офицеры вермахта, сбежавшие сюда от греха подальше после войны. Эти контролируют торговлю, участвуют в производственном бизнесе и служат в армии средним офицерским составом. Никакой дворянской крови в них нет, поэтому ассимилируются довольно легко. Встречались русские, потомки эмигрантов первой волны. В основном из казачьих офицеров.

Понравилась местная водка — писка (хи-хи), мутная водка с привкусом текилы. Перед едой маленькую рюмочку — милое дело. Еда? Хорошая, добротная. С преобладанием жареной говядины и рыбы. Море очень хорошего (теперь-то мы знаем) чилийского вина. Много фруктов, самых обычных, но очень вкусных — яблоки, груши, персики…

Первое, что бросается в глаза, — повсеместное присутствие армии. Солдаты с автоматами на бронетранспортерах патрулируют город (в то время армия еще не передала полицейские функции). Армия — крупнейший землевладелец, армия — гордость нации. Армия — гарант конституции. Служить в армии — честь (еще не всякого возьмут). Самое лучшее оружие, самое лучшее обмундирование. Дисциплина — закачаешься: немцы ставили. Солдат обут, одет, сыт и нос в табаке. Смотреть на эту довольную крестьянскую морду просто противно. Офицерство — потомственное. От отца к сыну. Офицерство — это средний класс. У каждого свой дом, машина и прочее.

Армия маленькая, но чрезвычайно боеспособная. Когда в восьмидесятых был какой-то пограничный спор с Аргентиной, совпавший с Фолклендским кризисом (Пиночет помогал Тэтчер), то аргентинцы было полезли, так чилийская армия гнала их чуть ли не до Буэнос-Айреса.

Экономика устойчивая. Надежно растет. Производит самые простые вещи. Медь (много), рыбу, фрукты, вино, лес. По этим позициям лидирует в мире. Самая лучшая рыба — кто не знает — чилийский сибас. Вино — по соотношению цена-качество — номер один. Лес — дорогие лиственные породы. Растет банковская система. Пенсионные фонды — крупные инвесторы мирового уровня. По качеству жизни страна сильно отличается от всей остальной Латинской Америки. Скорее какая-нибудь средняя европейская страна типа Чехии или Греции.

Запомнилась поездка в Вальпараисо, это на побережье. Бесконечное плоскогорье, засаженное виноградниками. Красота неописуемая. Синее небо. Разреженный горный воздух и виноградники до горизонта.

Вальпараисо — портовый город с большим пляжем, рыбными ресторанчиками и обычной одесской сутолокой. Пиночет туда перенес парламент. Чтобы депутаты не мешались в Сантьяго. Построил им здание прямо на пляже, и с тех пор у него никаких проблем с парламентом не было.

Когда я был в Чили, Пиночет уже год как проиграл президентские выборы. Но в рабочих кварталах Сантьяго на стенах домов я еще видел граффити — «Вива, Пиночет!» Рабочие любили старика. Это был его электорат — рабочие и армия. Ну и бизнес, конечно. Крестьяне — не очень. Ведь он не отобрал землю у латифундистов. Опять же интеллигенция, студенчество тоже были против диктатуры. Это такой мой был анализ. Может, в жизни все было не совсем так.

Преподавали нам очень интересно. Лекции читали бывшие министры пиночетовского правительства. Запомнился бывший министр экономики с красивым именем Серхио де ля Куадро. Этот из конкистадоров. А другой, который делал пенсионную реформу, — Пинейро, в правительстве он был министром труда, такой сухонький индеец. С юмором дядька, шутил все время. Нам рассказывали, что в молодости он работал клоуном. Еще нам говорили, что он лично командовал расстрелом демонстрации протеста против его схемы пенсионной реформы. Может, врали…

Дело в том, что переводчиками у нас были только что вернувшиеся из Советского Союза политические эмигранты (сплошь коммунисты) и их дети. Вернуться-то они вернулись, а работы для них нет. Вот тут и подвернулись мы. И русский им пригодился. Их рассказам про пиночетовских министров мы не особенно верили, но фон эти «переводчики» создавали адреналинистый. Было ощущение, что они готовы на этих лекторов с кулаками кинуться.

Лекции были про приватизацию, про пенсионную реформу, про финансовую стабилизацию, про налоговую реформу. Про преодоление кризиса доверия. Довольно специальные вещи. Состав нашей группы был разношерстный. Сейчас, по памяти, я и не вспомню всех. Юрий Болдырев, Миша Дмитриев, Сергей Глазьев, Леня Вальдман, Костя Кагаловский, Миша Киселев, Симон Кордонский, Гриша Глазков, Алексей Головков… Нет, всех не вспомнить. Надо бы собраться. Да где там…

Чили… 1973 год. Полный коллапс. Все, экономика остановилась. Страна — банкрот. Политически — безвыходное положение. Дальше, как в плохом кино — прошло двадцать лет…

Какие еще нужны примеры, что нужно действовать, а не болтать про реформы? Так ведь и страну проболтаем.

Свинаренко: — А вот я вспомнил принципиально важную вещь. Тогда, в 91-м, пили в основном дома на кухне. Хочешь с кем выпить — тащишь его домой. И вот напротив «Ъ» была какая-то забегаловка на первом этаже жилого дома, где наливали и давали салатов и сосисок. Сидели там бандиты в кожанах, — помнишь, полстраны тогда ходило в китайских коричневых кожанах, сшитых из кусков? И мы сидели. А советская манера — сбегать за бутылкой и сидеть или пить в офисе — это у нас уже стало отходить. Эти мрачные забегаловки, которые тогда стали появляться… Мы видели в этом роскошную жизнь. Мы понимали это так, что ни в чем себе не отказываем.

— Это были ростки капитализма.

— Да! Говори, что хочешь, пиши, что на ум взбредет, колбасы полно, водка есть, за границу сел — и полетел. Ну чего, казалось, еще желать? Скромные у нас тогда были желания, в 91-м…

Запись беседы авторов книги с Александром Гавриловым — главным редактором «Книжного обозрения»

Пивной ресторан «Ангара»

Свинаренко: — Астафьев умер 21, что ли, ноября 2001 года, а 24-го я уже вступил в Союз писателей.

Кох: — Ну да, закрыл брешь, чего уж там.

Кох: — Классический застой начал заканчиваться со смертью Брежнева. Потом еще были конвульсии в виде Андропова, Черненко — такой юмористический, а потом уже ускорение с перестройкой. И вот вся эта наша жизнь, на которую пришлась наша развеселая молодость, она вся закончилась 11 сентября 2001 года — потому что началась антитеррористическая борьба, в Америке задушили демократию, следом за этим задушили ее и у нас. До 11 сентября — это были детские игры.

— Как выражался ветеран «холодной войны» Игорь Малашенко, это были шахматы. Поскольку там были ядерные ракеты, был паритет, было, в общем, понятно, что ничего не будет. Все только надували щеки, кидали понты и говорили: «Мы вам покажем Кузькину мать». А те — «А че нам Кузькина мать, ничего вы нам не покажете». А вот когда это взорвали, оказалось, что игра идет не по правилам и никто никого не слушает…

— Сразу выяснилось, что ракеты эти никому не нужны…

— Что те, у кого ракеты, — они и не попадают…

— Нет, попадают — но в еврейские самолеты.

— Первый том — очень про личное…

— У нас и второй — про личное.

— Вот странно, я практически не писал никаких личных комментариев. А почему это книжка про личное? Чего там такого личного?

— А я писал про личное, ты меня про него допрашивал, а сам говорил: «Я человек женатый, я про личное не могу»… А! Ты там написал, что достался жене девственником и с тех пор ей не изменял 25 лет.

— Это сильно… Мы с ней живем вместе только 23 года!

— Ну как же… Там есть большой кусок про религию, большой кусок про многоженство…

— А это разве личное — про многоженство? Это то, что я советую русскому народу делать, чтобы не вымереть.

— Но это все-таки такая приватная рекомендация…

— Почему?! Абсолютно публичная. Я еще если, дай бог, в Думу изберусь, буду этот законопроект протаскивать. У меня есть два законопроекта — о разрешении многоженства (если уже пидорам разрешают жениться, то уж куда лучше многоженство разрешить, о нем даже в Библии написано); и второй законопроект у меня — разрешить рекламу водки и курева на телевидении. У меня есть своя теория на этот счет. Вот смотри: я производитель, допустим, водки. Я извлекаю из этого бизнеса прибыль. Потребление водки в России остается стабильным — рекламируй ее не рекламируй, а народ пьет ровно столько декалитров, сколько может выпить: больше не употребляет, потому что больше уже выпить не может, а меньше не употребляет, потому что пить бросать не хочет. Я еще когда в правительстве работал, смотрел: с середины семидесятых потребление на душу населения — ровная прямая, она не поднимается и не снижается. Раз дело устроено так, то моя, производителя водки, прибыль фиксирована — сколько могу выпустить, столько и продаю. Когда реклама водки на телевидении была разрешена (мы помним это время, да?), я какую-то часть этой прибыли тратил на рекламу. Теперь я ее не трачу, а кладу себе в карман. То есть, по сути, запрет рекламы водки на телевидении — это отмена налога на развитие телевидения с производителей водки. Отсюда вырастет качество программ, можно будет снимать не малобюджетные программы… Я понимаю, когда государство говорило: лучше пускай производители водки это себе кладут в карман, чем Гусинский. А теперь-то телевидение государственное, теперь можно уже.

— Кто вы в социальном измерении?

— Я? Человек. Звучу гордо. В социальном измерении — писатель. Я, между прочим, председатель редакционного совета журнала «Медведь». У меня там трудовая книжка лежит.

— А как же бизнес по поглощению и прожевыванию?

— Вот я и поглотил журнал «Медведь». Мы с Игорьком 60% акций имеем. Хороший журнал?

— Ну… Лучше, чем был, но…

— Он что, хочет нас обидеть?

— Не, не хочет. СМИ в тяжелом положении, все понятно… Мы вообще чего книгу писать начали? Тебе ли не знать, как литературному критику, что современная литература переживает страшный трындец. Я покупаю новинки, внимательно читаю и вижу, что большая часть книжек такая — выпил, потрахался, проснулся — не помню, то ли пил, то ли трахался. Постмодернизм, телки, модные кабаки. И пару строк про говно — непонятно, почему и зачем оно так модно и популярно.

Еще одна линия — so called иронические детективы. И видно же, что человек пишет с усилием, думает: вот, линия бедная — так я сейчас еще парадоксальную линию впишу, чтобы поинтереснее получилось, чтобы вышло, что девушка не просто спит с одноклассником, с которым двадцать лет назад окончила школу, но еще и отравила его жену, трахнула его кобелька… Потом кто-то что-то спер, кого-то зарезали, кого-то переехали, потом обнаруживается двойник, потом сироты, разлученные тридцать лет назад, встречаются, один оказывается полковником милиции, кто-то влюбился, поменял квартиру ужас же. Вот у тебя я как раз остался по пьянке ночевать на даче, а там лежит Донцова — не знаю уж, кто ее у тебя читает…

— Ольга…

— А! Это вот девочка одиннадцати лет читает. Я прочитал полкнижки, совсем запутался и, увидев это, понял, что кто-то должен создавать качественную литературу. Я вот очень люблю Пелевина и уважаю этого парня за то, что он поднимает русскую литературу и здесь и на Западе. А вот последнюю книжку его начал читать с огромным интересом — четыре года ведь человек молчал, — ну да, есть забавные вещи, что-то про чекистов… Но сказать, что писатель дал нам какое-то новое видение мира, блеснул какими-то литературными открытиями, — нет. В целом — да, спасибо, хорошо. Садись, четыре…

— Да. А должен быть отличник, который сидит и пишет.

— И вы решили подхватить знамя из ослабевших рук Пелевина?

— Я, как большой теоретик литературы, решил, что нужно возродить самый старый литературный жанр — диалоги. Мы наговорили, снабдили комментариями, отредактировали — и вперед!

— Жанр таких кухонных посиделок хорош тем, что он очень легкий…

— И он усложняется и утяжеляется очень легко. Сахар по вкусу. Хочешь — добавь комментарии, и все. Я, как всякий интеллигентный человек, читаю на унитазе. И поэтому основное требование к книге — чтобы, на каком бы месте ее ни открыл, она сразу бы читалась.

— Вот Татьяна Толстая — она не только писатель, но и наша собутыльница… При всем уважении к ней как к писателю с огромными тиражами и изданиями на Западе, я должен сказать, что в диалоге за бутылкой она сильнее, чем в своих книгах. — Да.

— Вот и Алик подтверждает. Она мастер импровизации, это невозможно в книге сделать. У нее бешеный темперамент, который в буквах как-то тяжело передать, если пишешь какие-то политкорректные тексты. И в итоге мы — на верном пути. Если бы сегодня Лев Толстой начал творить, он вряд ли бы стал долго рассказывать историю про то, как дама гуляла с прапорщиком, а муж за б…дство выгнал ее из дома, не дал видеться с ребенком, и она попала под транспортное средство. Он бы сидел, бухал и говорил о великом.

— Ну ладно тебе, что ты на Толстого-то гонишь, а?

— Ну а что, нельзя? Внучатая праправнучка — или кто она ему — вот может, а он не смог бы? Русских писателей последних нескольких лет как раз и обвиняют справедливо в том, что они вместо того, чтобы писать великую литературу, постоянно сидят и бухают…

— Ну вот мы бухаем и одновременно делаем великую литературу. Все. Это теперь наш копирайт, мы его зафиксировали. У Платона нет копирайта, а у нас есть, этот жанр теперь наш. Сейчас появятся такие диалоги, скажут — все у Коха со Свинаренкой стырили.

— Уже не будут говорить «Стырили у Платона», народ-то мельчает, кто его читал…

— А нельзя из этого сделать сериал?

— Уже обсуждали.

— Пусть Парфенов делает, ага.

— Я обсуждал, как это делать… Надо именно эти две параллельные жизни снимать, потом где-то они должны встретиться… А, нет! Встретиться они могут только под самый конец, но эти параллельные жизни должны как-то оправдываться — почему это два таких разных человека живут параллельно? О! Я придумал, как их объединить в кино! Эти два персонажа должны спать с одной девушкой — один по четным дням, другой — по нечетным. Это чистый вымысел, ясное дело.

— А девушка — блондинка или брюнетка?

— Это мы решим. Хотя нет. Мы по определению не можем трахать одну девушку.

— Это почему?

— А потому что ты не изменяешь жене.

— Да, действительно. Он же не может трахать мою жену. Я же ему этого не позволю.

— Мы все женам не изменяем, только не хвастаемся. Но в фильме мы можем пойти на вымысел.

— А кто меня играть будет? Наймем какого-нибудь красавчика?

— Меня Машков будет играть. А что? Березовского сыграл? И меня сыграет. Нет, ни фига. Меня будет играть Андрей Васильев. Он играл, кстати, в «Идиоте» Охлобыстинском какого-то вахтера. А перед этим играл в театре в пьесе «Крик дельфина». А тебя будет Меньшиков играть…

— У него крики «Я разорен» не получатся. Я вот после дефолта сидел, и у меня был минус — 20 миллионов. Не рублей. Столько эмоций, ох. Какой Меньшиков такое сыграет? Причем я должен был таким серьезным людям, что я знал: «не отдать» — не канает, отдать придется все, до последней копейки.

— А где взял? Нашел? Отдал?

— Ну видишь же — жив. Но вот сыграть это невозможно. Только человек, который это пережил, это сыграет. Какой там Машков, какой Миронов…

— Это реальная проблема литературы о современной жизни: писать про плохое очень легко — только выгляни на улицу. Но уже надоело. А позитивные истории писать очень тяжело…

— Ну вот мы же со Свином пишем? Хотя книга довольно тяжелая — про русскую ментальность, историю, наследственность — тяжелую, про перспективу — довольно мрачную, про власть — хреновую… Но книжка-то при этом веселая, хорошая, позитивная!

— Если говорить о творческом методе, то мы, быть может, продолжаем делать того же Вени Ерофеева, где повествование совершенно вольное. Мы читали, конечно, книгу с комментариями, которые больше самого текста — и, кстати, может быть, тогда у Алика заложилась в подсознание идея книги диалогов с комментариями. Уж, наверное, не только Платон является нашим образцом, но и Ерофеев — вольное повествование, при котором человек не пытается казаться умнее, чем он есть. Кто-то должен делать хорошую литературу. Если бы рынок был завален хорошими книгами, мы бы и не пытались, сидели спокойно и бухали. А так… Это точно так же, как когда мне дали премию как лучшему репортеру. Я тогда подумал: «Боже, это в каком же состоянии находится русская журналистика, если лучший репортер — я?»… То же чувство у меня потом появилось с литературой: вот это считается у нас лучшими книгами? Этот вот жалкий Коэльо? Донцова эта бедная? При всем уважении к Пелевину, он — тоже не Бунин… Нет такой ситуации, когда одновременно творят люди масштаба Толстого и Достоевского.

Мне, кстати, не нравится, когда писатели говорят: вот, мы сидим, голодаем, литература развалилась, мы скоро сдохнем, но пишем, пишем свое гениальное. Нет, все не так. Писатель должен быть серьезной фигурой. Он должен печататься, зарабатывать, посылать всех на хрен и говорить: «Я так считаю». Сейчас мы поднимаем проект под рабочим названием «Дворянская литература». Вот Алик. Он пишет не для того, чтобы прославиться, не для того, чтобы заработать бабок — с этим у него и так все в порядке. Он пишет, чтобы писать.

— Как дворяне, которым было абсолютно все равно, будет ли их книга продаваться?

— Правильно. А потом пришли разночинцы, стали зарабатывать бабки и принесли всякое говно — какие-то питерские туманы, затхлость, топором рубят бабушку зимой в Питере в ночь и сырость, вместо того чтобы трахать ее внучку летом в Крыму средь бела дня — счастье! — и бабка жива, и внучка счастлива. Так бы сделали дворяне. А разночинцы эти… Из Крыма — в Питер, из поместья — в подвал, начинаем бабушку рубить. А все отчего? Оттого, что нет бабок. Так заработай ты бабки и пиши спокойно.

Пресса о первом томе

Радио «Эхо Москвы»

В издательстве «ЭКСМО-Пресс» вышла книга «Ящик водки» Альфреда Коха, Игоря Свинаренко. На обложке значится — первый том. Иными словами, вполне вероятно, за одним ящиком последуют и другие. А вообще — забавно, когда ящик приравнен к тому. Альфред Кох — фигура известная. Игорь Свинаренко — в свое время активно работавший репортером и возглавлявший журнал «Домовой», — в принципе тоже.

Кроме того, предисловие к «Ящику» написал Леонид Парфенов.

Водочная поэтика соблюдается на протяжении всего тома — и книга делится не на главы, а на бутылки. Впрочем, суть от этого не меняется. Вольная дружеская беседа. Водка — как символ абсолютной искренности и открытости. Точнее — якобы искренности. Хотя и сказанного — достаточно. Кох пытается с лихой бесшабашностью говорить и о своей скандальной книге о приватизации, и о деле НТВ, разумеется. В последнем случае заказной характер работы он и не отрицает — благо, что до этого признается, что его специализация — «враждебное поглощение», то есть ликвидация и поглощение разных фирм. Так что дело НТВ для него было «профильным». Разного рода идеологические прикрытия, которые тоже приводит Кох в качестве аргументов, — не слишком убеждают. Хотя бы потому, что основная интонация книги — развязный цинизм. Без особого юмора. И разговор этот — смертельно скучный, по большому счету. Так что собеседники производят впечатление людей не столько веселых, сколько ущербных.

Игорь СВИНАРЕНКО

Коммерсант DAILY

АЛЬФРЕД КОХ НАПИСАЛ ВТОРУЮ КНИГУ

«Московские новости»

Если бы на ярмарке был приз за оригинальный жанр, на него бы смело претендовали бизнесмен Альфред Кох и журналист Игорь Свинаренко, представившие совместный труд «Ящик водки». Вальяжные и раскованные авторы охотно раздавали автографы. Кох на вопросы журналистов отвечал фразами вроде: «Наш читатель тот, кто купит и прочтет», а «все, кто читал, в восторге». У Свинаренко о «Ящике водки» удалось узнать побольше. Сочинение состоит из четырех томов, это беседы двух друзей о собственной жизни с 1982 по 2001 год и комментарии к ним. Пока вышел только первый том, в работе над ним авторы употребили пять бутылок водки. Впереди еще три тома и 15 бутылок. Идея книги и ее название принадлежат Коху: «Наши воспоминания — это пьяный базар, а вот комментарии к ним записывались на трезвую голову».

«Ящиком водки» авторы так гордятся, что собираются отправиться с ним на Франкфуртскую книжную ярмарку, рассчитывая на грандиозный успех. Увлеченные совместным творчеством, Кох и Свинаренко придумали телевизионный проект «Третьим будешь?» Им может стать любой телезритель, который захочет побеседовать с друзьями в прямом эфире. Среди участников презентации недостатка в желающих не было. Дело за телеканалом.

«Экспресс-газета»

У АЛЬФРЕДА КОХА РОДИЛСЯ СЫН

Журнал «Медведь» с размахом отметил свое восьмилетие. На праздник собрался столичный бомонд, которому бывший гендиректор «Газпром-Медиа» Альфред КОХ представлял свою, еще не написанную книгу «Ящик водки». Замминистра печати Владимир ГРИГОРЬЕВ пришел на праздник на костылях, а телеведущий Михаил ЛЕОНТЬЕВ много пил и приставал к женщинам.

Книгу Кох пишет в соавторстве с Игорем Свинаренко, издателем журнала «Медведь».

— Мы ее еще 19 месяцев сочинять будем, первая глава уже готова, — поделился Альфред Рейнгольдович. — Расскажем о 20-летнем периоде — с 1982 по 2002 год. Каждый год — одна глава. В ящик влезает 20 бутылок, то есть по бутылке на год.

Кох и Свинаренко собираются вспоминать прошедшие события за бутылкой водки, записывая беседу на диктофон. Успеют ли соавторы закончить книгу или раньше сопьются — посмотрим.

Кстати, для радости у Коха был еще один повод.

— 11 сентября у меня родился сын, я его назвал Ромиком, — сообщил всем счастливый отец.

В разгар веселья Свинаренко, шатаясь, вылез на сцену, где выступали «Блестящие», и начал исполнять танец живота, пытаясь при этом целовать девиц то в шею, то в грудь. Те умело уворачивались, а потом и вовсе сбежали. Тогда Игорь схватил микрофон и принялся орать песню на немецком языке. На втором куплете Альфред Кох вскочил с дивана и, выкрикнув: «Бл…. что он творит!» — кинулся унимать своего разбушевавшегося соавтора. Вырвав микрофон, Альфред Рейнгольдович мило объяснил публике: «Да он напился! И поет теперь песню во славу нашего президента!» Народ вяло поаплодировал.

Pravda.ru

АЛЬФРЕД КОХ НЕ ДОПИЛ ЯЩИК ВОДКИ НА ДВОИХ

«Я не умею хвалить то, что сделал, но книга мне очень нравится. Впрочем, как и все, что я делаю», — скромно поделился с корреспондентом «Страны.Ru» один из авторов книги «Ящик водки» Альфред Кох. К открытию Книжной ярмарки в издательстве «ЭКСМО» издан первый из четырех томов воспоминаний-раздумий Альфреда Коха и Игоря Свинаренко. Как выяснилось, у соавторов не на все совпадают взгляды. Например, Игорь Свинаренко считает, что бизнесмены обязаны себя вести поскромнее, чтобы народ не думал: «Ну а чего же эти ублюдки заслужили, кроме того, чтобы их повесили на фонаре?» Кох же настаивает на том, что миллионеры тоже люди.

Кох спутал все карты. Во-первых, он явился на презентацию, чего от него никто не ожидал. Во-вторых, приехал на час раньше. В-третьих, рекламировать свой товар он был явно не в настроении. Единственное, на что у него хватило эмоций, это на весьма настойчивые советы всем читать его книгу и писать на нее рецензии. Потому и разговор с ним получился условный.

— Где возникла книга?

— В голове.

— В какой момент вашей жизни?

— В сентябре прошлого года.

— В связи с чем?

— Просто так.

— Сколько водки в результате оказалось выпито?

— Пять глав — пять бутылок водки выпито.

— Чему посвящена книга?

— Жизни. Книга ничему не посвящена, она описывает несколько лет — 1982, 83, 84, 85, 86 года.

После блицинтервью, окончившегося за три минуты, господин Кох слегка оттаял и напомнил, что книга про ящик водки для него уже третий опыт литературного творчества, с гордостью сообщив, что он является «участником писательского скандала», завершившегося «ничем». (В «Деле писателей» Альфред Кох фигурирует совместно с Чубайсом и Казаковым. Скандал разразился вокруг «гонорара» за ненаписанную книгу о российской приватизации — авторы получили по 100 тысяч долларов на каждого.) Писатель надеется, что за написанный бестселлер гонорар ему также будет выплачен, но сумму назвать отказался.

Альфред Кох счел, что книга, несмотря на название, будет не скандаль-ной, но эпатажной, «эпатировать должна всех — общество, политиков, государство», и рассказал, как происходит совместное написание книги. «Ставится диктофон (и, видимо, бутылка водки. — Ред.). Разговаривается. Закончили, расшифровали, литературно обработали. Потом каждый пишет к этой главе свои комментарии».

Начали книгу наговаривать у Коха на даче, там же была записана ее большая часть, но иногда писали и в городском рабочем кабинете. Один из технических вопросов — до какой степени редактировать — решался долго. Много советовались. В итоге было решено оставить в некоторых местах «редкие слова», а остальное заменили более мягкими синонимами, либо по смыслу ставили точки.

Когда будет закончено все произведение — сказать довольно трудно. Как сообщил «Стране.Ru» второй автор, известный журналист Игорь Свинаренко, «мы начали делать книгу 6 — 8 августа прошлого года, и никто тогда не знал, а я не мог поверить, что Кох возглавит какую-то партию (он возглавляет избирательный штаб СПС. — Ред.). Тем более что у него теперь и времени-то на книгу стало не хватать. Сидит ночами, пишет комментарии».

Как следует из беседы, Свинаренко занялся этой работой не для того, чтобы «замочить» Коха, а чтобы узнать что-то новое. Иногда работают на контрасте, но политическое мировоззрение у авторов практически совпадает. «Политических амбиций у меня нет, я не хотел бы возглавлять партию, никогда не думал быть депутатом. В чем-то мы совпадаем совершенно — это экономическая и политическая свобода, либерализм. Мы расходимся, когда он говорит, что должен был жесткий капитализм и ни у кого не должно быть вопросов к бизнесмену. А я отвечаю, что вы, бизнесмены, обязаны себя вести поскромнее. Потому что мы видели, как все начинается — балерины, поместья, икра, ванны из шампанского. И когда элиту начинает зашкаливать, народ смотрит и думает: „Ну а чего же эти ублюдки заслужили, кроме того, чтобы их повесили на фонаре?“ Но он со мной не полностью согласен. Возможно, потому, что из нас двоих миллионер — он. Но миллионеры тоже люди».

Полистав «Ящик водки», можно неожиданно обнаружить серьезный интерес Коха к литературе. В книге можно узнать еще одну точку зрения на то, как все происходило в нашей стране, как опыт работы в маленьких городках (в 1990 году Альфред Кох был мэром Сестрорецка под Петербургом) пригодится, чтобы постичь бюрократию России. Как себя ведут чиновники, и как их надо «слегка придушивать», чтобы они приносили пользу обществу.

Впрочем, и политик и журналист уверены, что самая любимая глава в книге еще будет написана. «У нас еще все впереди», — не сомневается Альфред Кох.

Конец второй книги