Ящик водки. Том 3

Бывший вице-премьер российского правительства Альфред Кох и известный журналист Игорь Свинаренко написали одну книгу на двоих. То есть, если верить соавторам, не написали, а наболтали, наговорили на магнитофон в промежутках между выпивкой и закуской. Но в любом случае вышло здорово.

Хотя сделан «Ящик водки» очень просто. Сидят два приятеля, занимаются тем самым, о чем говорится в названии. Естественно, вспоминают молодость: кто где работал, кто что читал, кто с кем спал, кто как пил. Попутно на всякие исторические события отвлекаются — ну, там, похороны Брежнева, приход Андропова, взлет Горбачева. Дальше Горбачева процесс пока не зашел — перед нами только первый том, охватывающий промежуток с 1982 по 1986 годы. Нетрудно рассчитать, что если соавторы и дальше намерены продвигаться такими темпами, меньше чем в четыре тома они никак не уложатся. Не исключено, что через некоторое время дети в школе будут изучать эту «Войну и мир» как учебное пособие по отечественной истории — повседневная жизнь советского человека, нечто в духе «Анналов».

Хотя нет, к школьникам Коха и его подельника, пожалуй, не пустят. Потому что матерятся много и многоженство проповедуют. Ну и название опять же. А жаль. Потому что получилось очень смешно. Видно, что людям в кайф было друг с другом трепаться, и своя порция удовольствия от текста перепала и читателям.

Цитировать «Ящик водки» — занятие трудное и неблагодарное. Каждый эпизод соавторы обсуждают подолгу, со вкусом, смакуя детали. Это именно тот случай, когда нарезка не дает адекватного представления о целом — атмосфера теряется.

Свинаренко: Еще я вспомнил важное событие 85-го года: одна девушка мне не дала. Это случилось 10 июля.

Кох: Что, такое с тобой в первый раз случилось? Ты даже дату запомнил…

С: Да нет, не в первый, конечно. А дату совершенно случайно запомнил, так вышло. И еще, может, потому, что сделала она это с особым цинизмом. После прошли годы, и эта девушка мне звонит. К.: Ой, батюшки!

С: Звонит — хочет устроиться на работу! Приходит… К.: А ты ей говоришь: «Помнишь, ты мне не дала?» С: Нет, я сказал: «Какие ж вы, бабы, корыстные люди! Только материальной выгоды для! А когда я был молодым, подающим надежды, бедным…» Не взял я ее на работу. И еще пристыдил. К.: «И всю тебя мне тоже не надо». С: Не надо. А что, значит, еще у нас было в 85-м? К.: Да больше и ничего.

Для разнообразия все это разбавляется вставными новеллами, анекдотами, публицистическими эссе, лирическими и философскими отступлениями. Которые основному тексту — тому, где про баб и водку, — практически ни в чем не уступают. События, изменившие ход российской истории, интерпретируются в простых и доступных массовому сознанию образах.

С: Я, кстати, сейчас понял, что такое капитализм и приватизация. Вот смотри: у нас с тобой были две рыбки, маленькая и большая. Ты мне сразу сказал, что маленькая — круче. Я стал ее есть, думая еще кусок большой у тебя отъесть. Но ты большую сожрал быстрей, чем я маленькую.

К.: Нет.

С: Я уж вижу.

К.: Вот кушай еще. (Кох достал из-под газетки еще одну маленькую рыбку.) Вот кушай. Две маленьких — это почти одна большая.

С: А, то есть ты хочешь сказать, что приватизацию ты провел честно… Ну— Ну…

Не хочет. Вовсе не хочет Кох сказать, что провел приватизацию честно. Он вообще на эту тему говорить не особо хочет, и не потому, что боится или сказать нечего, а просто потому, что неохота. Неинтересно. В том-то и секрет обаяния этой книги, что ее авторам-героям ничего не надо. Политическая карьера Коха после бездарно проваленной предвыборной кампании СПС, видимо, закончена. Бизнесом, по его словам, заниматься ему тоже надоело. Свинаренко — ну, тот вообще достиг практически всего, о чем только может мечтать репортер. Вот люди и говорят то, что думают, тем языком, каким обычно беседуют в присутствии водки и воблы.

И когда Кох бросает: «Мне плевать, что про меня пишут… Мне интересно мнение обо мне очень ограниченного числа близких людей», — веришь, что это «не рисовка, не поза». Как веришь, что он упоминает о своих детских занятиях дзюдо не для того, чтобы примазаться сами знаете к кому. Тем более что и о первом лице государства Кох-которому— Ничего— Не— Надо и его собеседник позволяют себе рассуждать все в той же водочно-вобельной манере:

С: Смысл 1983 года такой: это был первый приход чекиста во власть.

К.: Да… Это был как бы Иоанн Креститель.

С: Я хотел сказать «Креститель», но смолчал. А ты не подумавши ляпнул.

К.: Почему не подумавши?

С: Ну какой из чекиста креститель?

К.: Ну не будешь же ты отрицать, что В.В.Путин — это Христос русской земли? Или ты против? В глаза, в глаза смотреть!

С: Эк вас, ссыльных, колбасит…

К.: Просто, типа, спаситель…

С: Ты, может быть, сравнивая Путина с Христом, хочешь сказать, что оба непонятно чем занимались большую часть жизни?

К.: А потом сразу — оп, и вход в Иерусалим.

С: Допустим… А кто у нас тогда сыграл роль осла, на котором произошел въезд?

К.: Паша Бородин! Ха-ха-ха!..

И дальше, развивая все то же сравнение генсека и президента:

К.: Гораздо хуже и опаснее для нации в целом, особенно для такой незаконопослушной нации, как русские, когда твердая рука не является твердой. И в глубине души, сам перед собой, человек это понимает.

С: Это ты про Андропова?

К.: Я сейчас говорю о другом человеке.

С: А, есть такой человек, и вы его знаете.

К.: Да-да. И наверняка он в глубине души понимает, что никакая он не твердая рука. Что это свита играет твердую руку. А свитою он не управляет.

С: Твердая рука — типа рукопожатие твердое, как никогда.

К.: А в свите есть твердые люди. Пускай они не шибко умные, но твердые… И тогда, чтобы не упасть лицом в грязь перед свитой, нетвердая рука начинает играть твердую руку. И обычно переигрывает. Как тот прокурор у Войновича, который боялся, что все узнают, что он добрый, — и, чтоб не узнали, всем выносил смертные приговоры. А сильный человек, который точно знает, что он сильный, — ему не нужно казаться сильным. Понимаешь?

С: Это как пидорас, который демонстративно ходит по блядям.

К.: Ну, это латентный пидорас. А настоящие пидорасы не скрывают, что они пидорасы.

Размявшись на Путине и спецслужбах, собеседники добираются до вопросов религиозных. Взгляды православного Коха на эти проблемы настолько неортодоксальны, что спорить начинает даже атеист (Я вообще-то не атеист. — И.С.) Свинаренко:

С: Чревоугодие — смертный грех!

К.: Где это написано? Это монахи написали! Господь об этом не говорил. С: Да ладно! Тебя послушать, Господь вообще только имел в виду, чтоб ты пил, курил, по бабам бегал и вообще ни в чем себе не отказывал. К.: Про курение он точно нигде ничего не говорил. С: Нуда, вот, по-твоему, так делай что хочешь, стой на голове… К.: …только люби людей — и все. И Господа своего не забывай. И все! С: Ну— Ну…

Дальше в списке мишеней — политкорректная Америка, вороватая Россия, Голливуд с неграми-ковбоями, поклонники Чумака, которых Кох предлагает ограничивать в избирательных правах, и т.д. Пробежавшись по всему скорбному перечню, понимаешь еще одну особенность этой книги: «Ящик водки» — это диалог нормальных людей. Они различают черное и белое, знают, что такое хорошо и что такое плохо, понимают разницу между совком и свободой. Короче говоря, не спорят о тех вещах, с которыми все и так ясно, — редкое, надо сказать, качество, особенно в последнее время.

Не случайно в беседе Коха и Свинаренко в конце концов всплывает имя персонажа, который в русской литературе XX века как раз и выступает олицетворением понятия нормы, в том числе и бытовой:

К.: Стол, за которым я написал свою кандидатскую, представлял из себя промежуток между книжным шкафом и подоконником — я заполнил его дном от детской кроватки и великолепно себя там чувствовал! Клееночка лежит, бумажки разложены, печатная машинка стоит, лампочка светит…

С: После того как мы узнали, что Набоков писал свои бессмертные сочинения, сидя на биде в совмещенном санузле (мне его сын Дмитрий рассказывал), — какое ж мы право имеем жаловаться на наши бытовые трудности?

К.: А в коммунальной квартире нельзя последовать примеру Набокова по двум причинам: во-первых, там не бывает биде.

С: Ага. «Не стреляли, потому что, во-первых, не было снарядов».

К.: Но есть и другая причина, и она тоже веская: соседи могли пиз…лей отвесить. За то, что санузел занял на всю ночь.

С: А сейчас у тебя сколько тут на даче биде?

К.: Здесь у меня биде два. Так что одно биде я, как писатель, могу смело занимать. А могу и на унитазе сидеть.

С: Унитазов в настоящий момент сколько у тебя?

К.: Сейчас я посчитаю… Раз, два, три… Четыре, пять, шесть…

С: Но пишешь ты не на них, а на кухне.

К.: Нет, должен тебя разочаровать: я в кабинете пишу. Я, знаешь ли, пишу в кабинете, оперирую в операционной, а обедаю в столовой.

С: Ха-ха-ха. Чисто профессор, б…, Преображенский!

К.: Да, я вернулся к этому идеалу, к этой вот примитивной старомодной схеме. Велосипед я не изобрел и изобретать не желаю. Срать стараюсь на унитазе, спать в спальне, тренироваться в спортзале, а плавать в бассейне.

С: Вот только у профессора Преображенского, в отличие от тебя, не было своего бассейна…

Кох и Свинаренко — эталонные правые либералы. Главная проблема российского либерализма в том, что его адепты не умеют говорить своим языком: то ли стесняются, то ли боятся, что народ не поймет. Отсюда их любовь — у кого по обязанности, а у кого и искренняя — к разного рода монструозным погремушкам: «социальная справедливость», «почетный долг», «сильное государство». В этом отношении «Ящик водки» — пример адекватности. Книга задает язык для самоопределения либералов, очерчивая границы и обнажая структуру либерального дискурса применительно к сегодняшней российской действительности.

Для того чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать заключающее книгу эссе Альфреда Коха «Демобилизация», забавно рифмующееся с циклом «юнгерианских» размышлений известного «консервативного» публициста Егора Холмогорова «Тотальная мобилизация». Тут вся разница между государственниками и либералами как на ладони, и она, оказывается, предельно проста, не надо ни умных слов, ни сложных теорий.

Одни считают, что все люди с рождения находятся в их безраздельном распоряжении и только и ждут, как бы их кто— Нибудь построил в стройные ряды и послал на сборный пункт. «Для самопрояснения России следовало бы выдумать войну», — меланхолически роняет Холмогоров. Простая мысль, что у меня могут быть несколько иные планы на будущее, в которые война за рожденные воспаленным воображением кухонного спецназовца фантомы не вписывается, просто не приходит мыслителю в голову.

Вторые… «Вы никому ничего не должны», — твердит Кох. Вас обманывали, вам лгали, расходитесь по домам, самостоятельно, по своему личному проекту стройте будущее для себя и своих детей. Не расходятся. Не строят. По-прежнему топчутся на призывных пунктах, выдумывая себе все новых и новых врагов и шаря по сторонам глазами в поисках дота, на который можно упасть.

Лучшее описание этой ситуации было дано еще в 60-е годы писателем Борисом Балтером, автором замечательной повести «До свидания, мальчики!»: «В армии мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: „В ваше собственное“. Ничего страшнее этих слов я не слышал».

Холмогоров утверждает, что «Россия остается вот уже почти 10 лет воюющим государством». Увы, это и впрямь так. В стране идет холодная гражданская война между теми, кто смотрит На людей, как на оловянных солдатиков, и теми, кто говорит им: «Проснитесь. Вы свободны. Свободны, свободны, свободны наконец». Между теми, кто кричит «Да, смерть!», и теми, кто, приходя с работы, ставит компакт: «На хрена нам война, пошла она на! — Дома жена и бутылка вина…»

Книга Коха и Свинаренко — рассказ о людях, научившихся жить без войны. О нашем будущем?

P.S.

Представляя Коха читателям, Свинаренко пишет:

«Пока говорили, я все волновался: вдруг сорвусь и скажу ему все, что стал о нем думать весной 2001-го — когда давили НТВ. Я не сорвался. На все мои вопросы про тот скандал он ответил исчерпывающе. Он эти мои вопросы, как это ни странно, снял».

А мои нет. Тем более что вопрос, собственно говоря, и тогда, и сейчас у меня к Альфреду Рейнгольдовичу всего один. Тот самый, что, согласно легенде, задал Владимир Кара-Мурза Олегу Добродееву той ночью в останкинском коридоре: «Скажи, ты хоть понимаешь, что ты на козлов работаешь?» Не знаю, был ли такой эпизод на самом деле. Но Коха мне хочется спросить именно об этом.

Второе же алкогольное событие собственно, с «Ящиком водки» было связано исключительно на духовном уровне. Никакого употребления, излияния и тому подобных безобразий. Потому как «Ящик водки» — это название новой книги Альфреда Коха (того самого, что НТВ закрывал) и Игоря Свинаренко (бывшее первое перо «Коммерсанта»).

Формат книги — беседа. Это даже не интервью, на которое порой по привычке сбивается Свинаренко, это именно беседа. Причем беседа в нетрезвом виде.

Авторы смело, без стеснения рубят «правду-матку», не подбирая выражений и не редактируют последующие тексты. Из-за такого подхода при чтении ты действительно чувствуешь, что присутствуешь на пьянке (именно на пьянке, а не на интеллигентном банкете, фуршете и т.д.) двух закадычных друзей, которые друг друга не стесняются и отвечают на любые вопросы.

Заявленной темой беседы является недавняя история нашей страны. Авторы проходятся по годам застоя, когда прошла их молодость, доходят до «горбачевского потепления». Кох и Свинаренко смело кроют матом как прошлых, так и нынешних руководителей страны, больших и малых начальников и вообще всех тех, кто им не нравится. Периодически, как это часто бывает при таком «неформальном» подходе, мысль часто уходит в другую сторону — перепрыгивая то на женщин, то на старых друзей, то опять-таки на водку. Разговор идет легко и непринужденно. Читать весело и забавно.

По возрасту я намного младше авторов, но при чтении стали вспоминаться такие «призраки коммунизма», типа универсамов, пива в трехлитровых банках и политинформации. Так что книжка полезная. Порою интересно узнать, что же такого обсуждают в застольях «герои нашего времени».

Уважаемые Альфред Кох и Игорь Свинаренко, спасибо вам обоим за замечательную книгу ЯЩИК ВОДКИ, 1 том, которую я смогла взять у знакомой женщины и прочитать, вернув обратно. К большому огорчению, я не могу позволить себе сама сделать такую покупку. Честное-пречестное слово, живу за чертой бедности. По поводу этого унизительного положения я уж и не комплексую. Бессильна что-либо сделать или изменить. За богатство считаю комплекс чувств, открытое большое сердце и свет души. Остальное все приложится.

Своей книгой вы помогли мне снять розовые очки, а стекла поменять на прозрачный естественный цвет. Многое из того, о чем читала раньше, скинула с пьедестала. Ужас! Какой был сплошной обман! А ведь мы жили и сейчас живем лживой информацией. Кошмар!

Не смогла удержаться от диалога и написала свой отзыв в стихах. Правда, словесники мне говорят, что мой стиль изложения — это туфта, наутина, халтура, которую никогда и никто не напечатает. Да я и не лезу никуда. Каждый высказывается как может. Я начала писать стихи в 60 лет. Сейчас мне 68. Куда мне лезть и о чем мечтать?!

Я рассуждаю так: