Южная звезда

Глава XVI ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Что же произошло в лагере за время отсутствия Сиприена и двух его спутников? Пока молодой кафр не объявлялся, предположить что-либо было трудно. Поэтому все трое сначала ждали его, потом стали громко звать. И наконец, начали поиски, но никаких следов обнаружить не удалось. Завтрак, который негр начал готовить, остался возле погасшего костра, и по нему можно было заключить, что кафр исчез не более чем два-три часа назад.

Исходя из этого, Сиприен мог строить разные догадки, однако их нечем было подкрепить. Нападение дикого зверя исключалось: вокруг не наблюдалось никаких признаков кровавой борьбы или хотя бы беспорядка. Побег с целью вернуться в свою страну, как это часто случается с кафрами, со стороны такого преданного юноши был бы еще менее вероятным, и поэтому молодой инженер наотрез отказался принять версию, выдвинутую Аннибалом Панталаччи. Короче говоря, после шести часов поиска найти молодого кафра не удалось, его исчезновение так и осталось необъяснимым. Аннибал Панталаччи и Сиприен посовещались и согласились подождать с выходом в путь до следующего утра.

А что, если Бардик просто заблудился, преследуя какую-нибудь соблазнительную для охотника дичь,— и вскоре, возможно, вернется? И тут они вспомнили о визите кафров во время одной из последних стоянок, о вопросах, которые туземцы задавали Бардику и Ли, и об их страхе перед появлением чужестранцев в краю Тонайи. Тогда путешественники задали друг другу вполне резонный вопрос: а что, если туземцы, захватив Бардика, увели его с собой в свою столицу?

День кончился в мрачных предчувствиях. Казалось, на экспедицию легла тень несчастья. Аннибал Панталаччи пребывал в злом и молчаливом настроении. Оба его сообщника, Фридель и Джеймс Хилтон, были мертвы, и теперь он оставался один на один со своим соперником. Неаполитанец думал лишь об одном: как избавиться от претендента, которого он больше не хотел терпеть рядом ни в деле с алмазом, ни в деле женитьбы. Поистине для него это были всего лишь дела. Что касается Сиприена,— которому Ли рассказал все, что услышал насчет вынутых из ружья патронов,— то теперь ему следовало день и ночь следить за своим спутником. Правда, эту тяжелую заботу делил с ним преданный Ли. Сиприен и Аннибал Панталаччи весь вечер молча курили у костра и удалились под брезент фургона, даже не попрощавшись на ночь. Черед бодрствовать у костра и отгонять диких зверей выпал китайцу.

К утру следующего дня молодой кафр в лагерь не вернулся.

Сиприен охотно подождал бы еще сутки, чтобы дать своему слуге последний шанс на возвращение, но неаполитанец настоял на немедленном выступлении.

— Можно прекрасно обойтись и без Бардика,— говорил он,— а если будем задерживаться, то рискуем окончательно упустить Матакита!

Сиприен сдался, и китаец пошел собирать быков к отбытию.

И вот новая напасть. Быков на месте не оказалось. Еще накануне вечером они полеживали в высокой траве вокруг лагеря!… Сейчас не было видно ни одного…

И лишь теперь стало ясно, как много потеряла экспедиция в лице Бардика! Если бы этот умный слуга оставался на своем посту, то он, зная привычки бычьего племени в Южной Африке, непременно привязал бы этих, целый день отдыхавших, животных к стволам деревьев или кольям. Если остановки делались после долгого дня пути, такая предосторожность была излишней: изнемогшим от усталости быкам хотелось лишь одного — пощипать травы вблизи фургона, чтобы тут же улечься на ночь, а пробудившись, они не удалялись от лагеря более чем на двести метров… Однако после целого дня отдыха все обстояло иначе.

Очевидно, после пробуждения первой заботой отдохнувших животных было поискать более изысканных трав, чем те, которыми они насытились накануне. Настроенные побродить на воле, они мало-помалу отошли от лагеря, потеряли его из виду, а затем, увлекаемые инстинктивным стремлением вернуться в хлев, один за другим, потянулись обратно в Трансвааль.

Это — настоящая катастрофа, и хотя в экспедициях по Южной Африке она случается нередко, но относится к числу самых серьезных, так как без упряжки повозка оказывается бесполезной, а для путешественника по Африке фургон — это и дом, и склад, и крепость одновременно. И потому велико было отчаяние Сиприена и Аннибала Панталаччи, когда, после дикой двух-или трехчасовой гонки по следам быков, они поняли, что от всякой надежды догнать скотину придется отказаться.

Пришлось снова держать совет. В подобных обстоятельствах оставалось разве что такое решение: бросить фургон, забрать с собой столько продуктов и боеприпасов, сколько можно унести, и продолжать путь верхом. При благоприятных обстоятельствах, возможно, удалось бы в скором времени сторговаться с каким-нибудь кафрским вождем насчет новой бычьей упряжки в обмен на ружье или патроны. Что касается Ли, то он мог взять себе лошадь Джеймса Хилтона, у которой больше не было хозяина.

Путешественники принялись рубить колючие ветки и накрывать ими фургон, чтобы замаскировать его под кустарник. Затем каждый нагрузился одеждой, консервами и боеприпасами — всем, что только можно было засунуть в карманы и мешок. Китайцу, к его великому огорчению, пришлось отказаться от мысли взять с собой красный ящик, который оказался слишком тяжел; но, несмотря ни на какие уговоры, он так и не бросил веревки, которой, вместо пояса, обмотался под халатом.

Закончив с этими приготовлениями и бросив последний взгляд на долину, где произошли столь трагические события, трое всадников вновь устремились вверх по дороге. Эта дорога, как и все прочие в этом краю, была попросту тропой, протоптанной дикими зверями, которые, пробираясь к водопою, всегда выбирают кратчайший путь.

Уже перевалило за полдень, но, невзирая на палящее солнце, Сиприен, Аннибал Панталаччи и Ли, не замедляя шага, продолжали свой путь до самой темноты. Вечером, встав лагерем в глубоком ущелье под прикрытием высокой скалы, вокруг доброго костра из сухих дров, они пришли к выводу, что при всем при том потеря фургона дело поправимое.

Так двигались они еще два дня, не допуская сомнений, что идут по следам разыскиваемого беглеца. И на самом деле, к вечеру второго дня, перед самым заходом солнца, когда они неторопливо приближались к купе деревьев, под которыми собирались провести ночь, Ли вдруг издал гортанный возглас.

— Хуг! — вскрикнул он, указывая пальцем на маленькую черную точку, двигавшуюся у горизонта в последних сумеречных бликах.

Сиприен и Аннибал Панталаччи мгновенно устремили взгляд в направлении, куда показывал палец китайца.

— Путешественник!— воскликнул неаполитанец.

— Это Матакит собственной персоной! — подхватил Сиприен, поспешивший поднести к глазам свой лорнет.— Я явственно различаю его коляску и страуса!… Это он!

И он передал лорнет Панталаччи, который мог воочию убедиться в достоверности факта.

— На каком он, по-вашему, расстоянии от нас в данный момент? — спросил Сиприен.

— Самое малое в семи или восьми милях,— ответил неаполитанец.

— Стало быть, следует оставить надежду настичь его сегодня, до остановки на ночлег?

— Разумеется,— отвечал Аннибал Панталаччи.— Через полчаса наступит глухая ночь, в его сторону уже нельзя будет и шагу ступить!

— Ладно! Завтра мы непременно настигнем его, если выедем пораньше!

— Я точно такого же мнения!

К этому времени всадники подъехали к группе пальмовых деревьев и спешились. Согласно заведенному обычаю, они сначала занялись лошадьми, которых сперва обтерли соломенным жгутом, заботливо почистили и только потом, привязав к колышкам, пустили пастись. Тем временем китаец разжег костер. Пока шли эти приготовления, спустилась ночь. Этим вечером ужин был, пожалуй, чуть повеселее, чем все три предыдущих дня. Однако, наскоро с ним покончив, путешественники сразу же, завернувшись в одеяла возле костра с запасенным на всю ночь топливом и подложив под голову седла, приготовились отойти ко сну. Было очень важно встать на заре пораньше, чтобы одним духом покрыть дневной переход и настичь Матакита.

Сиприен и китаец погрузились в глубокий сон.

Неаполитанец не спал. Три часа он ворочался под одеялом, словно человек, которому не дает покоя какая-то навязчивая мысль. Преступное искушение снова завладевало им.

Наконец он бесшумно поднялся, подошел к коням и оседлал своего; затем, отвязав Темплара и лошадь китайца, он на длинном поводе повел их за собой. Низкорослая трава, сплошным ковром выстилавшая землю, заглушала шум копыт троих животных, которые, после внезапного пробуждения, с тупой покорностью повиновались человеку. Аннибал Панталаччи отвел их в глубь долины, привязал там к дереву и вернулся в лагерь. Ни один из спавших так и не пошевелился.

Неаполитанец собрал свое одеяло, длинноствольный карабин, патроны, провизию и оставил своих спутников одних посреди пустыни.

Когда он подъехал к лошадям, оставленным в долине, те, шумно всхрапывая, паслись возле одинокого баобаба. Панталаччи отвязал их от дерева и осторожно погнал перед собой. Через полчаса три коня и всадник при свете луны, встававшей из-за холма, рысью скакали прочь от лагеря.

Сиприен и Ли все еще спали. Только в три часа утра китаец открыл глаза и увидел звезды, бледно сиявшие над горизонтом в западной части небосклона.

«Пора готовить кофе»,— подумал он.

Сбросив одеяло, в которое был укутан, поднялся и приступил к утреннему туалету, соблюдавшемуся им одинаково как в пустыне, так и в городе.

«А где же Панталаччи?»— вдруг спохватился китаец.

Уже занималась заря, и все явственнее проступали предметы, окружавшие лагерь.

«Да и лошадей тоже не видно! — про себя отметил Ли.— Уж не вздумал ли этот «честный малый»… И в недобром предчувствии он бросился к кольям, где вечером привязывал лошадей, обежал вокруг лагеря и мгновенно убедился, что весь багаж неаполитанца исчез вместе с ним. Все стало ясно.

Человек белой расы не мог бы, вероятно, подавить в себе совершенно естественное желание разбудить Сиприена, чтобы тут же сообщить ему крайне важную новость. Но китаец принадлежал к желтой расе и считал, что когда речь идет о несчастье, то торопиться с вестями ни к. чему. И он спокойно занялся приготовлением кофе.

«Со стороны этого негодяя это еще большая любезность, что он оставил нам припасы!» — то и дело повторял Ли.

Кофе, должным образом выдержанный в специально сшитом полотняном мешочке, был перелит в чашки, вырезанные из скорлупы страусиного яйца; лишь после этого он подошел к все еще спавшему Сиприену.

— Ваш кофе готов, папочка,— вежливо произнес Ли, тронув спавшего за плечо. Сиприен приоткрыл один глаз, потянулся, улыбнулся китайцу, сел и маленькими глотками выпил дымящуюся жидкость. И только тогда заметил, что место неаполитанца пусто.

— А где же Панталаччи? — спросил он.

— Уехал, папочка,— ответил Ли самым естественным тоном, будто речь шла о чем-то заранее условленном.

— Как это… уехал?

— Да, папочка, уехал вместе с тремя лошадьми!

Сиприен высвободился из-под одеяла и посмотрел туда, где паслись лошади. Дальнейших объяснений не потребовалось. Но инженер был человеком слишком гордым, чтобы тут же обнаружить свое беспокойство и возмущение.

— Ну что ж,— произнес он,— пусть этот негодяй не воображает, что последнее слово останется за ним!

Сиприен в раздумье сделал несколько шагов вдоль и поперек, размышляя, что следовало бы предпринять.

— Нужно тотчас отправляться дальше! — сказал он китайцу.— Мы оставим здесь седло, уздечку, все громоздкое или слишком тяжелое, и возьмем с собой только ружья и то, что осталось от съестного! Идя быстрым шагом, мы сможем двигаться почти с прежней скоростью, а возможно, и находить более прямой путь!

Ли тотчас повиновался. За несколько минут одеяла были свернуты, а мешки заброшены за спину; после чего, собрав в кучу и завалив толстым слоем веток все, что пришлось оставить на месте, они оба зашагали вперед. Сиприен оказался прав, говоря, что идти пешком в некотором смысле удобнее. Он и впрямь смог двигаться более прямым путем, одолевая крутые подъемы, не доступные ни для какой лошади,— правда, ценой немалых усилий.

Около часу пополудни они достигли северного склона того хребта, вдоль которого двигались три последних дня. По описаниям Лопепа, до столицы Тонайи оставалось, по-видимому, уже немного. К несчастью, его указания насчет пути следования были столь смутные, а названные на бечуанском языке данные о расстояниях оказались столь путаными, что определить заранее, сколько дней хода потребуется на оставшуюся дорогу — два или три, представлялось крайне трудным.

Когда Сиприен и Ли спускались по откосу в первую долину, открывшуюся им после перехода через хребет, Ли издал короткий смешок.

— Жирафы! — сказал он.

Сиприен, взглянув вниз, действительно заметил два десятка пятнистых животных, которые паслись посреди долины. Нет ничего более приятного, чем видеть издали их длинные шеи, устремленные вверх подобно мачтам или вытянутые словно змеи в траве на три или четыре метра от тела, покрытого желтоватыми пятнами.

— Можно взять одного из этих жирафов и использовать вместо Темплара,— заметил Ли.

— Оседлать жирафа? Да ты что! Где это видано? — воскликнул Сиприен.

— Не знаю, видано или не видано, но увидим ли такое мы с вами — зависит лишь от вас,— ответил китаец,— если вы позволите мне попытаться.

Сиприен, никогда не считавший невозможным то, что было просто новым, заявил, что готов помочь Ли в его затее.

— Мы находимся от жирафов с подветренной стороны,— сказал китаец,— и это наше счастье, потому что у них очень тонкий нюх и они давно бы нас учуяли! Стало быть, если вы обойдете их справа, а затем вспугнете выстрелом из ружья и направите в мою сторону, то больше ничего и не требуется, остальное я беру на себя!

Сиприен быстро сложил наземь все, что могло стеснить его движения, и, взяв ружье, приступил к выполнению указанного слугой маневра.

Между тем китаец не терял времени. Он сбежал по крутому склону долины до вытоптанной тропинки у самого подножия. Судя по многочисленным отпечаткам копыт, именно этой тропой и пользовались жирафы. Здесь китаец устроился за большим деревом, размотал длинную веревку, которая всегда была при нем, и, разрезав ее надвое, получил два отрезка по тридцать метров длиной. Затем, привязав к концу каждого из них увесистый камень,— после чего из них вышли отличные лассо,— он крепко привязал их концы к нижним ветвям дерева. Наконец, старательно намотав на левую руку свободные концы этих снарядов, спрятался за ствол и стал ждать.

Не прошло и пяти минут, как неподалеку прогремел выстрел. Сразу же послышался частый топот, похожий на шум от галопа целого кавалерийского эскадрона, он нарастал с каждой секундой, возвещая, что жирафы удирают со всех ног, как и предвидел Ли. Они неслись прямо на него по знакомой тропе, не подозревая, однако, о присутствии врага, спрятавшегося с подветренной стороны. Жирафы, которые мчались, развернув ноздри по ветру, растерянно таращась маленькими мордашками и мотая высунутыми языками, были поистине великолепны. Что касается Ли, то следить за ними ему было ни к чему. Свой пост он предусмотрительно выбрал вблизи того места, где дорога сужалась и животные могли пройти лишь по двое в ряд, так что ему оставалось только ждать.

Трех или четырех животных он пропустил; затем, приметив одного из жирафов необыкновенного роста, он метнул свой аркан. Просвистев в воздухе, веревка обвилась вокруг шеи животного, которое успело пробежать еще несколько шагов; но тут веревка натянулась, сжала ему гортань, и жираф остановился.

Китаец не тратил времени на созерцание этого зрелища. Увидев, что его первое лассо достигло цели, тут же схватил второе и метнул его в другого жирафа. Бросок был не менее удачным. Через полминуты перепуганное стадо уже рассеялось, а два жирафа, полузадушенные и изнемогающие, остались пленниками китайца.

— Скорее сюда, папочка! — крикнул Ли своему хозяину, который уже бежал к нему, не особенно веря в успех.

Но пришлось признать очевидное. Перед Сиприеном были два великолепных жирафа, крупных, сильных, упитанных, с тонкой подколенной впадиной и лоснящимся крупом. Но сколько ни восхищался, глядя на них, Мэрэ, идея использовать их как верховых животных казалась ему едва ли осуществимой.

— И на самом деле, как удержаться на такой спине, которая снижается к задним ногам с наклоном самое малое в шестьдесят градусов? — смеясь, говорил он.

— Да очень просто — стоит только сесть животному на плечи, а не на бока,— ответил Ли.— И к тому же разве трудно подложить под заднюю часть седла скатанное одеяло?

— Но у нас нет седел.

— Я сейчас же схожу за вашим.

— А какую уздечку надеть на такую морду?

— Это вы сейчас увидите.

Китаец на все имел ответ, и действия его не отставали от слов.

Еще не наступил час обеда, как из куска своей веревки он сделал два недоуздка, которые надел на жирафов.

Заарканенные животные были настолько обескуражены и к тому же имели столь добрый нрав, что не оказали никакого сопротивления. Из остальных кусков веревки китаец изготовил вожжи.

Закончив эти приготовления, Ли повел обоих пленников на поводке, что оказалось проще простого. Мэрэ и китаец по собственным следам возвратились на место вчерашнего лагеря, чтобы забрать седло и прочие вещи, которые им пришлось оставить. Вечер ушел на доведение начатых работ до конца. У Ли оказались поистине золотые руки. Он не только успел переделать седло Сиприена, так что теперь его можно было класть на спину одного из животных в горизонтальном положении, но и соорудил для себя седло из ветвей; затем, для пущей предосторожности, он полночи занимался тем, что отбивал у жирафов малейшую охоту к сопротивлению, по многу раз садясь на них верхом и при помощи решительных доводов убеждая, что его нельзя не слушаться.