Юрова гора

Глава 8. Пленение

К тактике выжидания, к которой с некоторых пор обратились татары, действительно следовало отнестись с осторожностью. В вялости и равнодушии врага скрывалась непредсказуемость, как в кажущемся равнодушии зверя. Создавалось впечатление, что татары забыли про осажденных. Редко когда тот или иной отряд их пересекал городскую площадь. Стычек не случалось...

Когда подошло время и пан Юрий опять попросил отца отпустить его за пределы замка, пан Петр разрешил уже без особых сомнений. В тот день отсутствие сына уже не казалось ему бесконечным и волнение было куда меньшим, а мальчик опять вернулся полон впечатлений. Татары, узнав лошадь старосты, гнались за смельчаками до самой площади. А другой татарский отряд пытался отрезать отступавшим путь... Но все обошлось. То ли крутизна горок помешала врагу, то ли резвость коней смельчаков, только и на этот раз попытка татар схлестнуться с замковыми оказалась безуспешной.

Такие игры с огнем могли закончиться бедой. Пан Петр понимал это, но не противостоял общей эйфории мнимого успеха. Все будто сговорились, вдруг уверовали в то, что враг глуп и что с ним можно забавляться, как со щенком, который хочет, но не может укусить. Вылазки сделались забавой. Каждый рвался подразнить нехристей. Стало даже ритуалом дважды в день высылать из замка небольшой отряд, хотя необходимости в этом не имелось.

Наконец и пан Петр уверовал в безопасность этих прогулок. Поэтому, когда сын попросился в третий раз, он уже не колебался.

В тот день Жибинтей вывел из замка всего дюжину всадников. Кроме пана Юрия и гайдука Прокши, с ним выехали те, кто был непосредственно под его началом. Отряду поручалось подняться на Перун-гору, откуда открывались дали в сторону Ошмян и Вильни, и посмотреть, не видно ли воеводиных войск.

Перун-гора находилась ближе других горок к замку. Она как бы нависала над его стенами. Издревле она считалась священной. Утверждали, будто она берет на себя часть гнева Божьего. По крайней мере молнии чаще били именно по ней. Когда это случалось, гора вздрагивала и издавала отзвук, подобный стону, словно внутри нее кто-то откликался. При этом вершину окутывали клубы испарений, рисуя миражи... В народе к горе относились с уважением, почитали за спасительницу от пожаров. Поэтому всякий, кто проезжал или проходил у ее подножия, оглядывался и крестился, посылая в ее адрес слова благодарности.

Взбираясь на Перун-гору, смельчаки были спокойны. В поле зрения их находился замок, с дозорными которого они поддерживали знаковую связь.

Паныч держался в середине отряда. Издали он выделялся по масти лошади, а также по серебристой кольчуге и сверкающему польскому шлему. Желая первым добраться до вершины, он неожиданно пришпорил длинноногую кобылу, вырвался вперед. За ним, словно тень, последовал верный Прокша...

Со стороны города гора была отвесной. На ее вершину можно было подняться по дугообразной тропинке. Но прежде всадникам предстояло пересечь вброд ручей. Пан Юрий первым одолел водную преграду, направил кобылу по тропинке вверх. Прокша, едва поспевая за ним, канючил сзади, просил, чтобы паныч умерил прыть, — он опасался, что кобыла мальчика может поскользнуться.

Вскоре оба выбрались на небольшое плато. Хотели было двигаться дальше, но тут увидели в низине в пятидесяти шагах от себя всадников. Те стояли, выстроившись плотной длинной цепью, явно поджидая кого-то. Длинные нечесаные гривы лошадей незнакомцев свисали до самой земли.

Прокша схватил кобылу господина за уздечку, прогудел басом:

— Вертай назад, паныч! Беда!

Подросток, будто очарованный, продолжал взирать на странных, глазевших в его сторону всадников. Черные узкие глаза их, казалось, манили.

— Кто это? — наконец спросил он гайдука.

— Разве не видите — нехристи! — гаркнул Прокша и силой заставил развернуться кобылу господина, после чего ударил ее плетью.

Длинноногая кобыла понеслась вниз по тропе. Пан Юрий оглянулся. Его удивило то, что татары даже не шелохнулись. Он готов был побожиться, что у них добрые намерения...

Жибинтей, понукая лошадь, приближался к молодому пану. За ним двигался его отряд.

— Паныч! — на ходу закричал он. — Татары! Уходим! — в его голосе звучала тревога.

— Там, наверху, — указывая себе за спину, подсказал ему Прокша, — их целая рать!

— Вперед! — жестко скомандовал десятник — и, развернув лошадь, первый устремился в сторону брода.

Кто знает, было ли это ошибкой Жибинтея, — может, ему следовало повести отряд по другой дороге, в объезд, но на этот раз татары отрезали смельчакам путь.

Стоило группе замковых оказаться на середине брода, как они увидели на противоположном берегу ручья цепь татарских воинов. Натянув луки, варвары что-то кричали, подобно стае чаек, заметивших выброшенную на берег рыбу. Жибинтей и его люди остановились, оглянулись. Но и позади них, на горе, уже тоже находился татарский отряд... Промедление было равносильно самоубийству. Поэтому десятник, взмахнув саблей и перекинув со спины на грудь деревянный щит, громко скомандовал:

— Сомкнись! На прорыв! За мной!

Пан Юрий, озираясь, достал сабельку. Впервые в жизни ему предстояло принять участие в настоящем верховом бою. Страха он не испытывал. Он подумал было, что Жибинтей принял неверное решение: следовало отступить по руслу ручья, которое вывело бы к замковому рву. Но совещаться и тем более спорить было некогда. К тому же дружинники уже бросились за десятником. Паныч последовал за остальными. За ним, озираясь на стремительно приближающуюся с Перун-горы живую цепь всадников, поскакал Прокша.

Сначала молодой пан услышал душераздирающий вопль. Он поднял голову — и увидел, как Жибинтей, пораженный сразу десятком стрел в голову и горло, выронил саблю и вывалился из седла. Тотчас на землю упало еще несколько воинов их отряда. Но двум-трем все же удалось проскочить. Те, кому повезло, вступили в схватку. Зазвенел металл — и вот на землю повалились татары, застонали...

Почувствовав, что можно спастись, пан Юрий направил лошадь туда, где дрались его товарищи. Ему захотелось помочь им и отомстить за тех, кто уже лежал на земле. Но бедняге не пришлось поучаствовать в сражении... Неожиданно тело и шею его оплела толстая веревка. Мальчик ударил по ней сабелькой и перерубил. Но сейчас же другая веревка оплела ему руки. Сабелька выпала и плюхнулась в воду. За ней последовал шлем...

Понимая, что сейчас вывалится из седла, паныч вобрал в грудь воздуха и что было сил закричал:

— Прокша! Где ты? Ко мне!

И тотчас где-то рядом он услышал знакомый низкий голос. Верный гайдук, хрипя от напряжения, ответил:

— Иду, паныч!

Пан Юрий оглянулся — и увидел толпу воинов, наседающих на гайдука. Булава Прокши крутилась, словно мельничное крыло. Всякий раз, когда она опускалась на голову или плечо кого-то из татар, раздавались ужасные крики... Но доставалось и Прокше. Молодой пан заметил, что серая рубаха несчастного слуги стала черной от крови. В груди Прокши застряла стрела с розовым оперением, а правая рука повисла, как плеть. И тем не менее верный гайдук не сдавался. Он держал булаву в левой, неудобной для себя руке и продолжал наносить свои ужасные удары по головам и телам татарских всадников... Его остановил удар саблей сзади по голове. Из висков и ушей гайдука хлынула кровь. Прокша удержался в седле. Но уже в следующее мгновение душа оставила его: гайдук грузно повалился на сторону, придавил собой и своей лошадью добрый десяток врагов...

Как только он упал, мальчик понял, что спасения ждать не от кого. Поэтому оставил свои попытки выпутаться из клубка веревок. Силы покинули его, а в глазах потемнело. Паныч судорожно потянулся, привстал на стременах и наконец повалился на землю...