За березовыми книгами

Глава двадцатая У РАЗБИТОГО КОРЫТА

Во второй половине дня мы добрались до большого села с многочисленными магазинами, с новым Домом культуры. Это и была Курба. Школа помещалась в трех каменных двухэтажных домах.

Директор школы, невысокий, чисто выбритый, суховатый, пожилой, встретил нас очень вежливо, но словно испуганно.

– Да, да, устрою, но только на полу в классе.

– А больше нам ничего не надо, – обрадовался Николай Викторович.

– Вместо матрасов возьмите физкультурные маты. Готовить обед можете на школьной плите. Дрова – пожалуйста…

Все он нам предоставлял, ни в чем не отказывал, но за этим вежливым гостеприимством словно чувствовалась какая-то тревожная нотка.

– И еще у меня убедительная к вам просьба, – добавил директор, заметно волнуясь, – сегодня у нас в школе выпускной вечер механизаторов сельского хозяйства, знаете девушки и юноши – будущие трактористы и комбайнеры – явятся в нарядных платьях и костюмах…

– Не беспокойтесь, – перебил Николай Викторович, – наши до того истрепались, им будет совестно даже нос высунуть, и спать они залягут с заходом солнца. – Николай Викторович обернулся, подозвал Гришу. – Передай всем: сегодня в школе бал, вам на балу делать нечего, спать лечь рано!

– Есть, товарищ начальник! – бойко ответил Гриша. Лицо директора сразу просветлело.

– А, тогда все в порядке! – радостно воскликнул он. – Простите, я забыл задать вам один вопрос: какова цель вашего похода?

Я вкратце рассказал о березовых книгах, но о том, что в трех километрах отсюда живет возможная их обладательница, я предпочел умолчать: зачем раньше времени разглашать тайну, когда мы находимся буквально на пороге замечательного открытия.

Директор недоверчиво пожевал губами и сказал, что он не историк, а физик. Он здесь родился и всю жизнь изучал родной край, однако что-то не слышал о березовых книгах. Он нам рассказал о Курбе, основанной еще в двенадцатом столетии.

Я вспомнил стихотворение Алексея Толстого, которое в детстве любил декламировать наизусть:

Князь Курбский от царского гнева бежал, С ним Васька Шибанов стремянный…

Так, значит, здесь, в этом старинном, с высокой колокольней селе, жил знаменитый воевода, покоритель Казанского царства. Спасаясь от гнева царя Ивана Грозного, он бежал в Польшу.

– Сохранилось ли что-нибудь от старины? – спросил я директора.

– Увы, ничего не сохранилось. Правда, невдалеке есть нераскопанные курганы, в которых, может быть, прячутся исторические тайны, – отвечал он. – Раньше в Курбе был центр удельного княжества, а сейчас – центр колхоза «Советская Россия», одного из передовых в районе, имеющего несколько тысяч гектаров пахотной земли… – Далее он стал перечислять, сколько в колхозе тракторов, комбайнов, автомашин и другой техники, и, наконец, повел нас на место нашего будущего ночлега.

Мы разместились в двух классах школы. Ребята под командой Гриши сдвинули парты, подмели пол. Дежурные захлопотали вокруг плиты.

Как только Ленечку устроили на удобные и мягкие маты, мы с Николаем Викторовичем побежали. Куда? Да туда, куда все эти дни он так стремился, несмотря на ужасные наши передряги. Мы побежали на почту разговаривать с Москвой.

Жены я не застал. Ивана Ивановича, то есть Тычинку, тоже. Разговаривал я с его почтенной супругой Розой Петровной. Это была самая невозмутимая женщина на свете: о любых животрепещущих вопросах она могла говорить самым постным голосом.

– У вас все благополучно, супруга ваша здорова. А вы как поживаете? Не очень устаете? Да, спасибо за письмо, Иван Иванович был очень рад его получить, только он говорил мне, что вы неправильно ищете.

– Как – неправильно? Почему – неправильно? – загорячился я.

– Я ничего не знаю. Иван Иванович не посвящает меня в свои ученые дела, – вздохнула равнодушная Роза Петровна.

На этом наш разговор окончился. Я отошел в недоумении.

…Когда через три минуты вышел из кабины Николай Викторович, я его не узнал: глаза – растерянные, загорелое лицо приобрело какой-то землистый оттенок.

– Ира уехала! – гробовым голосом прошептал он.

– Куда уехала?

– К нам. участвовать в нашем походе. Два дня назад уехала. Я сейчас говорил с соседкой. Ира получила телеграмму, мою телеграмму, заплакала, взяла у соседки десять рублей взаймы, попрощалась и…

– Так куда же она уехала? – перебил я.

– Неизвестно! В том-то весь ужас, что неизвестно. Как вы думаете, куда она могла уехать? В какой город?

Я никогда не видел Николая Викторовича таким расстроенным.

– Дорогой мой, – пробовал я его утешить, – успокойтесь, пожалуйста. Найдется ваша Ира.

– Где найдется? – Николай Викторович схватился за голову. – Я сейчас пойду погуляю до вечера, соберусь с мыслями, а вы там с Гришей командуйте.

Нас ждал обед, и все же я не стал удерживать бедного супруга – пусть немного придет в себя. Мы с ним разошлись. Он медленно побрел вдоль речки, я вернулся в школу и объявил всем, что у нашего начальника разболелась голова и он захотел пройтись.

Я сделал Ленечке еще один укол; его рана подсохла, начала затягиваться розовой кожицей, нагноение и опухоль вокруг исчезли. Еще два-три дня, и «воронечник» можно будет снять.

Сейчас Ленечка лежал и блаженствовал: три девочки – Лариса Примерная, Таня и Галя – играли с ним в «картонного футболиста» – настольную игру, принадлежавшую Курбской школе.

Сразу после ужина мы улеглись, но я никак не мог уснуть. Николай Викторович все еще не приходил, и я даже начал беспокоиться.

Выпускной вечер праздновался на втором этаже, как раз над нашими головами. То гремела лихая гармошка и каблуки стучали так, что сыпалась штукатурка, то плакала унылая радиола, и тогда казалось, что потолок стругали рубанками.

Наконец пришел Николай Викторович, засветил карманный фонарик.

– Доктор, вы не спите?

– Нет, а что?

– А то, что трех девочек не хватает. Я их сейчас пересчитал.

– Да не может быть! – Я вскочил, быстро оделся. – Которых девочек?

– Не знаю, они спят все закутанные.

Мы поднялись на второй этаж, звуки вальса доносились из крайнего помещения. В темноте на цыпочках мы подошли к двери, открыли ее и поневоле зажмурились от яркого электрического света.

Несколько юношей в ослепительно белых рубашках, в ярчайших галстуках не очень умело танцевали с нарядными девушками, в том числе и с молоденькой докторшей.

Й среди снежно-белых, цветастых, маркизетовых, штапельных платьев я увидел… Я даже остолбенел… Я увидел Галю, Лиду и Танечку в замызганных шароварах, в продырявленных кедах. В их партнерах я узнал тех самых юношей, что приносили нам баранью ногу. Лида застенчиво положила руку на плечо своему кавалеру, у Танечки прядь волос выбилась на потный лоб, видно, она танцевала уже давно. Галя танцевала опустив глаза, щеки ее раскраснелись от удовольствия.

Минут пять мы стояли и смотрели. Танечка, не замечая нас, превесело болтала со своим кавалером.

– Таня, Лида, Галя! – коротко позвал Николай Викторович.

Они обернулись, увидели нас, побледнели и покорно подошли к нам.

– Марш спать! – беззвучно проговорил Николай Викторович. – Завтра будет «большая» линейка.

Все три девочки пошли по коридору впереди нас, низко наклонив голову. Они шли, как овечки на заклание.

Утром все встали молча. За завтраком тоже удручающе молчали. Никто не смеялся, не рассказывал веселых историй. На Галю, Таню и Лиду избегали смотреть.

Вчера вечером мы договорились: с утра пойдем в ту деревню, где живет Эльвира. Что же будет сначала – эта самая «большая» линейка или пойдем за березовыми книгами?

Николай Викторович подошел ко мне:

– Идите туда, но, простите меня, я с вами не пойду – просто голова кругом идет.

Мы собрались перед школой. Гриша построил всех для переклички. Николай Викторович обернулся к «преступницам».

– А вы… идите в класс – и не выходить никуда! – приказал он.

– Какой позор! – кинула через плечо Лариса Примерная, блеснув очками. Она тоже оставалась, но оставалась ухаживать за Ленечкой.

Не пошли и четверо дежурных. Остальные налегке, без рюкзаков, отправились в путь.

Мальчики шагали и оживленно спорили между собой.

Я не слушал, о чем они говорили, – слишком много мыслей будоражило мою голову. Березовые книги перемешались с переживаниями вокруг Ленечкиного ожога, а таинственное исчезновение жены Николая Викторовича путалось со страшной «большой» линейкой.

– Отправит первым поездом в Москву, – доказывал Вася, – головой ручаюсь – отправит.

– А я бы простил, сперва бы полчаса, не меньше, тряс, а потом простил бы, – убеждал Миша.

– Нарушение дисциплины, какое нарушение дисциплины! – ужасался Гриша, теребя свой безнадежно погибший чубчик.

– Это все Галька подбила, – говорил Вася.

Я узнал, что «большая» линейка созывается во время похода только в случае из ряда вон выходящего безобразия. Тогда Николай Викторович берет в свои руки всю власть, сам командует, сам наказывает.

Так, разговаривая, дошли мы до деревни и всей толпой ввалились в магазин.

Магазин был очень тесный. Тут продавались хлеб, чайники, мыло, духи, сладости, высохшая камса, запыленные стеклянные вазочки. Молодая, очень толстая и очень румяная продавщица в засаленном халате бойко отвешивала одной гражданке селедку.

Она оторвала листок от какой-то книги, завернула селедку.

Я сразу обратил внимание на пожелтевший масляный листок – написано по-славянски, кажется, книга старинная.

Миша дотронулся до моего локтя и показал пальцем.

На одном из оставшихся бумажных листков я увидел все тот же загадочный треугольный штамп:

Продавщица благосклонно обернулась в нашу сторону.

– Покупайте, покупайте! Орешки, драже, мармелад. Выбирайте, выбирайте любые сладости. Сколько свесить?..

– Вы Эльвира Пылаева? – перебил я ее.

– Я, а что? – вздрогнула продавщица.

– Мне про вас недавно ваш бывший сосед рассказывал – Трубка.

– Трубка? – засмеялась продавщица. – Бывало, все со своими внучатами гуляет, во все стороны они его тащат: этот плачет, этот упал, эти подрались… Как же он там поживает? А его Павлина Панфиловна как?

– Оба очень хорошо поживают, – ответил я. – Он говорил, у вас книг много хранится.

– Как же, как же! Два ящика от отца осталось. Но книги совсем незанятные, какие-то старинные, да много обгорелых. Вот уж сколько лет прошло, а я все в них покупателям продукты заворачиваю.

Установилась такая тишина, как перед грозой.

– И много у вас… осталось таких книг? – заикаясь, спросил я Эльвиру.

– Да нет, последняя пачка на исходе. – Она нагнулась и с усилием бросила на прилавок штук пятнадцать перевязанных веревкой книг – рваных и цельных, в переплетах и без переплетов.

Мы бросились их перелистывать. Я ведь не специалист-книжник и потому не знал, насколько редки и ценны были эти книги, но на первой странице каждой из них стоял знакомый нам треугольный штамп.

– Тетенька, ну на что они вам, подарите их нашему школьному музею, – жалостно попросил Миша.

– А я во что буду товар заворачивать? – полусердито, полунасмешливо спросила Эльвира.

Нас выручила покупательница селедок – увидела она умоляющие лица ребят и повернулась к Эльвире:

– Ну отдай им эти бумажки, коль просят.

Та небрежно передернула плечами, подвинула стопку в нашу сторону и сказала:

– Остались, правда, на такой жесткой бумаге – верчу фунтики да только мучаюсь.

Ребята тотчас же разобрали все книги по рукам. Это была, разумеется, любопытная находка. Но мы-то ведь искали не собрание купца Хлебникова.

– А березовые книги ведь на завертку совсем не годятся, – услышал я за спиной подсказку невозмутимого Вовы.

– А были у вас книги из бересты, с железными переплетами? – спросил я, едва дыша.

– Как же, как же, были! – обрадовалась Эльвира. – Крышки эти я, конечно, в металлолом сдала, а…

– Пачку «Беломора»! – Через наши головы протянулась огромная рука с монетой.

Рядом со мной стоял высокий, статный, белокурый сержант.

– Колька! – всплеснула руками Эльвира. – Да когда же это ты приехал? В отпуск или насовсем?

– Насовсем, – нехотя пробасил сержант.

Чувствуя, что любезный разговор грозит затянуться надолго, я самым бесцеремонным образом вмешался:

– Так где же эти березовые книги?

– Да ведь я же вам сказала: в металлолом сдала, – начала было сердиться Эльвира и тут же улыбнулась сержанту: – Думаешь в наш колхоз или на производство податься?..

– Простите, – вторично перебил я, – это крышки вы сдали в металлолом, а самые… самые берестяные листы?

– Ах, дались они вам! – вспылила Эльвира. – Да сожгла я их!

– Как – сожгла?!

Верно, мой вопль был такой отчаянный, что все трое – сержант, Эльвира и покупательница селедок – оторопело обернулись.

– Ну да, сожгла, все пять книг. Дрова сырые попались. Целую зиму этой берестой печки разжигала… Ну, гражданин, будете чего покупать, так покупайте! – повысила она голос.

Самые различные чувства охватили меня. Я покачнулся, оперся рукой о прилавок, потом глубоко вздохнул и, шатаясь, пошел к выходу.

– Какие некультурные! Я думала, они полмагазина у меня купят, – услышал я за своей спиной.

Мы столпились на крыльце и не сразу смогли не только опомниться, но даже отдышаться.

«Утопить! Расстрелять! Отрубить голову! Нет, мало!» – думал я.

Мои спутники молчали, видимо, они думали о чем-нибудь в этом роде.

Первым заговорил Миша.

– Всю жизнь мы будем ее презирать, – глухо сказал он.

– Пре-зи-ра-ем! Пре-зи-ра-ем! – хором звонко проскандировали все.

Вряд ли Эльвира услышала нас. Сквозь притворенную дверь доносились ее короткие смешки.

Не говоря ни слова, мы спустились с крыльца и медленно зашагали в Курбу.

Николай Викторович выслушал мой рассказ с горькой усмешкой.

– И вам не повезло, и мне не повезло. Очутились мы с вами у разбитого корыта: вы не нашли березовых книг, а я голову ломаю, куда делась Ира. Значит, кончаем поход. Надо как-то суметь достать машину до Ярославля. Оттуда поездом в Москву. А сейчас я созываю «большую» линейку.

Все, кроме Ленечки, выстроились во дворе школы. Таня, Галя и Лида встали сбоку.

Наступила абсолютная тишина.

Николай Викторович поднялся на крыльцо. Гриша сделал перекличку, подошел чеканным шагом и отдал рапорт.

Начальник похода начал говорить:

– В тот день, когда один из вас едва не превратился в полного инвалида… – Николай Викторович не видел, что этот самый «инвалид», прикованный к «воронечнику», без моего разрешения допрыгал до окна и сейчас, за спиною начальника, разинув рот, сгорал от любопытства. – В тот день директор школы гостеприимно раскрыл перед нами двери с одним только условием: не ходить на их выпускной вечер, не портить настроения молодежи, вступающей в жизнь…

Тут Николай Викторович сделал паузу. И вновь его голос загремел с удвоенной силой.

– Какой позор! Какое отсутствие элементарной культуры! Вы воспользовались тем, что меня нет, отправились на вечер в таком ужасающем виде и танцевали там с механизаторами.

Николай Викторович перевел дыхание и уничтожающе посмотрел на неподвижно стоявших «преступниц».

– Простите, я вас перебью. – Сзади стоял директор, такой вежливый, такой гостеприимно улыбающийся. – Только что звонили из сельсовета: пустая трехтонка идет в Ярославль, через пять минут она будет у ворот школы.

Николай Викторович посмотрел на директора, потом обвел взглядом строй ребят.

– «Большая» линейка переносится в Ярославль, там я сообщу свое решение, – сказал он, – а сейчас пять минут на сборы. Быстро!

Через полсекунды двор опустел. Я и Николай Викторович сердечно пожали руку директору и поблагодарили его.