За чистое небо (Сборник)

Выполнив задание, ведомые Николаева вернулись на аэродром. Но ведущий не прилетел. Летчики и техники забеспокоились: "Что же могло случиться? Подбили? Трудно поверить - боец опытный. - Горючее? По расчетному времени должно хватить!"

День клонился к вечеру. Лучи зимнего солнца уже прятались за горизонт, освещая полоску леса багровым пламенем. Вдруг прямо над взлетно-посадочной полосой из облаков "вывалился" самолет и пошел на снижение. Бесшумно, с выключенным мотором.

- Трудно представить, какое волнение охватило нас, когда мы увидели, что шасси у машины убрано, - говорит Николай Павлович. - Через мгновение левая стойка опустилась, а правая так и не появилась. Нервное напряжение нарастало: "Не клюнул бы винтом", "Не шлепнулся бы". Все начеку. Люди настроили себя так, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям. Смотрю, бежит к санитарной машине полковой врач Елена Ивановна с маленьким сундучком. На местах техники, инженеры.

К удивлению и радости всех, самолет, мягко коснувшись бетонки, накренился на левый бок и, пробежав несколько метров, привалился к снежной насыпи на краю аэродрома. Бросившиеся к машине люди застали летчика в бессознательном состоянии. Николаева осторожно положили на носилки и доставили в санитарную часть. Елена Ивановна обнаружила у него несколько ран. Из них сочилась кровь. Очнувшись, пилот попросил пить.

- Сейчас, сейчас, - сказала врач и поднесла к запекшимся губам кружку с водой. - Ты потерпи. Приведем тебя немножко в порядок и отвезем в госпиталь.

Позднее, уже в госпитале, Николаев рассказал товарищам, что с ним произошло в тот злосчастный день.

Утром командир вызвал летчиков, которым предстоял вылет в зону патрулирования. Он показал на карте маршрут полета, назначил время и очередность вылетов.

- Самолеты в полной готовности?

- Так точно, товарищ командир, - ответил Николаев.

- Ну, а теперь к машинам, ждите сигнала на вылет.

В 14 часов 30 минут на аэродроме была объявлена тревога. Первой в воздух поднялась пара - Карпов, Потапов. Ведущий - Карпов. На взлетной полосе самолет Николаева. Но нет ведомого. Вылет задерживался.

- Старший лейтенант Гусев полетит с вами, - сообщили Николаеву с КП. Он уже в капонире.

Гусев - старший летчик соседней эскадрильи. Николаев знает его, но последнее время не приходилось летать парой. Как-то получится? Взлетели и взяли курс на Синявино, где наземные войска с нетерпением ждали помощи летчиков.

Вскоре с земли передали по радио команду: "С юга появилась большая группа бомбардировщиков противника. Идите наперехват".

На высоте 2 тысячи метров Карпов, Потапов, Николаев и Гусев обнаружили до двух десятков "Юнкерсов-88". Бомбардировщики готовились нанести удар по советским войскам. Во что бы то ни стало надо сорвать замысел врага. С какой стороны атаковать?

Старший группы Николаев передал ведомым:

- Разворачивайтесь влево. Подходите ближе. Бейте по моторам. Атакуем!

Первым по ведущему "юнкерсу" стреляет Николаев. Бомбардировщик загорелся.

Оказавшись выше фашистов, наши летчики стремительным ударом сломали их боевой порядок и начали расстреливать поодиночке самолеты со свастикой. Преследуемый Карповым "юнкерс" резко пошел на снижение. Николаев огнем подбил другую машину.

Разгоряченный и увлеченный боем, Николаев не заметил, как на помощь бомбардировщикам подоспели "Мессершмитты-109". Фашисты атаковали самолет Николаева, когда рядом не было ни Карпова, ни Потапова, ни Гусева.

"Як" Николаева затрясло, бросило в сторону. Над головой разорвался снаряд. В кабину ворвалась туча металлических осколков. Разбиты левый борт, приборная доска. На рулевое управление по руке потекли струйки крови. В груди - невыносимая боль.

"Что это? Смерть? Нет! Бороться до последнего вздоха". Тяжело дышать. Кажется, что самолет качает. Коснулся рукой пристяжного ремня парашюта.

Мгновения, мгновения. "Решай быстрее, Николаев, как тебе поступить. Выброситься с парашютом? Под крылом самолета родная земля, но сейчас на ней враг. Надо дотянуть до своего аэродрома".

С большим трудом Дмитрий выровнял самолет и, не зная теперь его возможностей, не представляя, сколько осталось горючего в баках, по инерции повел машину на северо-запад. Справа белело Ладожское озеро. "Спланировать на лед? Связь не работает. Пока ищут - замерзну, - думал летчик. - Где-то здесь недалеко посадочная площадка... Да, да, знакомые ориентиры..."

- Как видите, не заблудился, - улыбаясь, говорил Николаев друзьям, пришедшим в госпиталь навестить его.

- Вот так было дело, - сказал Николай Павлович Можаев, собирая на столе дорогие ему фотографии, документы, книги, газетные вырезки.

Участвуя в январских боях по прорыву блокады, летчики части сбили 21 фашистский самолет, в том числе по четыре машины тогда уничтожили Дмитрий Николаев, Ириней Беляев, Александр Карпов.

Гвардии старший лейтенант Дмитрий Семенович Николаев в суровую военную пору выполнял различные боевые задачи: патрулировал над Ленинградом и над советскими наземными войсками, летал на разведку и штурмовку, сопровождал на задание бомбардировщики. Сколько раз он выручал товарищей в бою! Сколько раз они приходили ему на помощь!

Однажды звено истребителей под командованием лейтенанта Георгия Жарикова сражалось с численно превосходящими силами противника. Трое отважных дрались против пятнадцати "мессершмиттов". В первые минуты боя Георгий Жариков, Дмитрий Николаев и Николай Добрецов отправили на землю два фашистских самолета. В хвост истребителю Георгия Жарикова начал пристраиваться Ме-109. Николаев метким огнем отсек врага. Пулеметная очередь прошила фюзеляж "мессера". Это была третья неприятельская машина, уничтоженная звеном за один вылет.

Памятен Дмитрию Семеновичу первый день боев по прорыву блокады. Утром около командного пункта состоялся митинг личного состава. Выступая перед авиаторами, коммунист Николаев сказал:

- На мою долю выпала высокая честь сражаться за родной Ленинград. Заверяю, что отдам все силы выполнению почетной боевой задачи.

В первом же вылете отважный сокол сбил "Мессершмитт-109". Но и сам попал в трудное положение. Его обстреляли с двух самолетов. Выручил Дмитрия гвардии младший лейтенант Александр Андриянов. Меткий огонь "яка" сразил "мессера", а другого обратил в бегство.

...Хотя врачи успокаивали раненого, заверяли, что он еще будет летать, сам Дмитрий Семенович хорошо понимал, что тяжелые раны надолго приковали его к постели. Друзья часто приходили в госпиталь, делились новостями. Обрадовался Николаев известию о том, что его другу гвардии старшему лейтенанту Василию Николаевичу Харитонову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года за отвагу и мужество, проявленные в боях за Родину, присвоено звание Героя Советского Союза. Охотником за бомбардировщиками называли в полку В. Н. Харитонова. В день опубликования Указа он вновь отличился. На этот раз Василий Николаевич водил пятерку истребителей наперехват вражеских бомбардировщиков, появившихся в районе Колпина. Пять "яков" навязали бой двадцати "юнкерсам". Наши летчики уничтожили четыре Ю-88. Остальные врассыпную ушли с поля боя.

В начале сентября сорок третьего года делегация однополчан с шумом вошла в палату, чтобы поздравить Дмитрия Семеновича с присвоением ему звания Героя Советского Союза. Вскоре Героем стал и прославленный сослуживец Николаева - гвардии капитан Александр Терентьевич Карпов, а менее чем через год за особое отличие в воздушных боях Карпов был награжден второй медалью "Золотая Звезда". Это он, дважды Герой Советского Союза А. Т. Карпов, летом 1944 года сбил тысячный вражеский самолет, записанный на счет летчиков гвардейского авиакорпуса.

Дмитрий Семенович искренне радовался успехам товарищей. Каждая весть об этом разжигала в нем страсть - летать, летать! Но раны не отпускали с госпитальной койки. Бой 27 января 1943 года был для Николаева последним. Это был его 360-й боевой вылет. За год и семь месяцев пребывания на Ленинградском фронте он сбил 14 вражеских самолетов.

Где же сейчас этот отважный человек? Как сложилась его судьба? После встречи с Николаем Павловичем Можаевым я написал письмо в Центральное адресное бюро Управления внутренних дел исполкома Московского городского Совета депутатов трудящихся и вскоре получил ответ: Д. С. Николаев живет в Москве, на Печерской улице.

Приглашаю его к телефону. Да, это он.

- Вернулся в столицу, откуда был призван в 1939 году, - сказал Николаев.

- Николай Павлович Можаев просил передать вам самый сердечный привет.

- Спасибо. Где он обосновался?

- В Ленинграде.

Оказалось, что только в мае 1945 года, когда страна праздновала победу над фашизмом, Дмитрию Семеновичу удалось вернуться к летной работе на боевых самолетах. После выздоровления он служил на Востоке и Севере, летал на Балтике и над Волгой. Обучал тактической и огневой подготовке пилотов. Десять различных типов самолетов освоил летчик-истребитель первого класса Д. С. Николаев.

Осенью 1960 года Д. С. Николаев был уволен в запас в звании полковника.

Небо. До сих пор не дает оно покоя старому авиатору, манит к себе.

Н. Минеев

И один в небе - воин

Хорошо помню его появление в нашем полку.

Было это в ноябре 1942 года. Невысокого роста, плотно сбитый крепыш, в ладно пригнанной шинели, с двумя кубиками в петлицах, перешагнув порог комнаты, прищелкнул каблуками и четко доложил:

- Товарищ майор, лейтенант Леонович прибыл для дальнейшего прохождения службы.

И протянул предписание.

Все правильно: лейтенант Леонович Иван Семенович направлялся в распоряжение командира 29-го гвардейского истребительного авиационного полка.

Выглядел прибывший очень молодо, над верхней губой только-только начал пробиваться едва заметный пушок. И я спросил:

- Прямо из училища?

Лейтенант улыбнулся, поняв скрытый смысл вопроса.

- Из училища. Только выпущен давно - еще в тридцать девятом году.

- Сколько же вам лет?

- Много. Двадцать два уже стукнуло.

Несколько позже, когда молодой летчик был представлен командиру части гвардии подполковнику Матвееву, он рассказал свою нехитрую биографию.

Сын белорусского крестьянина-бедняка. Рано умер отец. Мать осталась с четырьмя малолетними детьми. Нелегко приходилось семье, и потому Иван с братом Леонидом поступили учениками на минскую фабрику "Коммунар".

Однажды, возвращаясь с работы, а было это весной 1937 года, ребята увидели объявление о приеме в аэроклуб.

Иван, давно "заболевший" авиацией, сказал:

- Пойду, браток, учиться. Летчиком буду.

На следующий день прошел медицинскую комиссию - и стал учлетом.

- А образование - семь классов. Сами понимаете: трудно было учиться. Зато интересно. После аэроклуба закончил школу летчиков. Потом два года служил командиром звена - инструктором. Теперь вот - здесь.

Последние слова Иван произнес с нескрываемым удовлетворением. Мы хорошо понимали его. Нелегко, видимо, было ему в то время, когда его сверстники дрались с врагом, "тянуть лямку" инструктора. Довод, что кто-то должен заниматься обучением новых летчиков, являлся слабым утешением. Конечно же, он рвался на фронт, неустанно бомбардируя начальство рапортами.

Все так и было. И думы о фронте и рапорты начальству. Прошло несколько месяцев, пока наконец наступил день, когда его вызвал начальник Сталинградской авиационной школы полковник Нечаев и сказал:

- Можете радоваться, лейтенант Леонович, все-таки добились своего. Поедете на фронт. Только сначала отправитесь на курсы усовершенствования летного состава.

Так лейтенант Леонович на несколько месяцев из обучавшего снова превратился в обучаемого.

Городок, в котором размещались "курсы воздушного боя", как называли их летчики, встретил Ивана напряженной, деловой жизнью.

Теоретические занятия сменялись полетами. После полетов - снова занятия в классах. И так изо дня в день несколько месяцев.

Хотя сроки обучения были жесткими, но их вполне хватило для освоения нового типа самолета, основательного испытания его в воздухе, изучения новых тактических приемов воздушного боя, которые демонстрировали перед обучаемыми летчики-фронтовики.

Леонович прибыл к нам в пору ожесточенных сражений в небе блокированного Ленинграда. Враг стремился держать город в кольце не только на земле, но и в воздухе. Ежедневно завязывались жестокие схватки, из которых наши летчики, охранявшие от налетов вражеской авиации Дорогу жизни и другие важные объекты, выходили победителями.

В первые дни войны таранили фашистские самолеты капитан Владимир Матвеев и лейтенант Сергей Титовка. По несколько самолетов уже сбили Петр Пилютов, Георгий Петров, Алексей Сторожаков, Андрей Чирков, Петр Покрышев, Федор Чубуков и другие.

Это были бесстрашные соколы ленинградского неба. Их боевая слава вызвала у лейтенанта Ивана Леоновича страстное желание как можно скорее вступить в схватку с врагом, стать таким же мастером воздушного боя, как и его прославленные однополчане.

Такая возможность представилась ему очень скоро.

...Четверка истребителей, возглавляемая гвардии старшим лейтенантом Чемодановым, вылетела для отражения налета вражеской авиации на перевалочные базы Дороги жизни.

На высоте 6 тысяч метров под прикрытием восьмерки "фокке-вульфов" шла группа тяжелых бомбардировщиков, чтобы обрушить бомбовый груз на ладожский лед.

- Я - "Ястреб-06"! - раздался в наушниках голос ведущего группы. Атакуем! "Ястреб-12", вам атака справа!

Последние слова Чемоданова относились к лейтенанту Леоновичу - это он, его машина получили позывной "Ястреб-12".

Качнув крылом и увлекая за собой ведомого гвардии лейтенанта Ковалева, Иван стремительно пошел на сближение с "фоккерами". Когда крайний левый попал в перекрестие прицела, со всей силой нажал на гашетку пулемета - и едва удержался от радостного возгласа: фашистский самолет вспыхнул, клюнул носом и стремительно понесся к земле.

Второго "фокке-вульфа" сбил Чемоданов. Советские летчики бесстрашно атаковали фашистов, вели меткий огонь по истребителям. Враг не выдержал и покинул поле боя. Оставшиеся без прикрытия "юнкерсы" поторопились сбросить бомбовый груз в болото.

Так пришла к молодому защитнику Ленинграда Ивану Леоновичу первая победа. А сколько их еще было впереди! Одна из них имела особое значение для города на Неве и как нельзя лучше подтвердила поговорку авиаторов о том, что и один в небе - воин. Конечно, если этот воин обладает такими высокими боевыми, волевыми и моральными качествами, которые свойственны советскому человеку - защитнику социалистической Родины.

Впрочем, расскажем обо всем по порядку.

Стояла осень 1943 года. Под ногами мягким ковром лежала опавшая листва. С Финского залива дул свежий, бодрящий ветер.

Иван Леонович сидел на замшелом пне невдалеке от капонира. Прислонившись к сосне и запрокинув голову, он смотрел на быстро плывущие облака, через пелену которых то и дело пробивались лучи солнца. Лицо летчика было грустным.

Однополчане частенько видели его сидящим на этом пне, задумчиво глядящим в небо. Они хорошо понимали его состояние.

Вот уже более двух лет он ничего не знает о матери и сестрах. Когда началась война, они остались в Красной Слободе.

Утром в "последних известиях" сообщили о завершении Смоленской наступательной операции, которую проводили Калининский и Западный фронты. Наши войска полностью очистили Смоленскую, Брянскую области и вступили в Белоруссию, вышли на подступы к Витебску, Орше, Могилеву.

От Могилева до Минска - 200 километров. А там и до Красной Слободы недалеко. На своем "яке" за каких-нибудь 25 - 30 минут долетел бы. Хорошая машина! Вчера на ней еще одну звездочку нарисовали. Юбилейную - десятого фашиста в землю вогнал. А ведь не прошло и года, как пришел в часть.

Этот год дал ему многое. Побывал не в одном воздушном бою. Двумя орденами Красного Знамени награжден. В члены Коммунистической партии приняли.

Теперь он хорошо понимает, что значит быть воздушным бойцом. Ведь он, по существу, совмещает несколько профессий - летчика, штурмана, радиста и стрелка. И не просто совмещает, а владеет каждой из них в совершенстве.

Иван Леонович с полным правом мог сказать, что стал настоящим летчиком-истребителем. Не случайно именно его командир эскадрильи рекомендовал в группу воздушных разведчиков. Вскоре его назначили командиром звена истребителей-разведчиков.

Даже в их знаменитом полку, где каждый летчик был мастером воздушного боя, в группу разведки назначали после тщательного и всестороннего отбора только тех, кто уверенно летал при любой погоде, в любое время суток, кто хорошо ориентировался в воздухе и на земле, действовал смело и в то же время осмотрительно, хитро.

Много раз вылетал Иван Леонович на разведку переднего края противника, артиллерийских батарей, железнодорожных узлов, шоссейных дорог, различных объектов в тылу и во фронтовой полосе.

Старался, конечно, появиться над расположением противника неожиданно, застать врага врасплох. Но и фашисты не дремлют. Разведчикам тоже не раз приходится вступать в бой. Вот как вчера, например...

Так, перескакивая с одной мысли на другую, Иван внимательным взглядом обшаривал облака: не появятся ли фашистские самолеты?

Нет, не видно.

Взглянув на часы, заметил, что время приближается к обеду, и невольно перевел взгляд в сторону аэродрома. На летном поле заметил оживление. А тут и сигнал сирены раздался.

"Тревога", - подумал Леонович и бросился к стоянке самолетов.

Дежурный по стартовому командному пункту подал сигнал тревоги по приказанию командира полка, переданному на аэродром по телефону.

В штабе в это время находился полковник - представитель воздушной армии, в которую входила наша часть. Он прибыл к нам со специальным заданием, о котором уже сообщил командиру и мне и о котором должен был рассказать летчикам.

Передав приказание об общем сборе, мы разместились в повидавшем виды командирском "пикапе" и направились на аэродром. В тот момент, когда выезжали на летное поле, я и увидел гвардии лейтенанта Леоновича, бежавшего к аэродрому от одинокой сосны, у которой он любил коротать время между боевыми вылетами.

- Начальник штаба, постройте полк! - приказал командир.

Через минуту он уже докладывал гвардии майору Двирнику, что все авиаторы на месте.

Командир полка представил летчикам полковника, который рассказал о цели своего прибытия.

- Вы все хорошо знаете, - говорил он, - какие усилия прилагают фашисты, чтобы задушить Ленинград в тисках блокады. В городе голодно и холодно. Ко всему этому - фашистская дальнобойная артиллерия ведет методический разрушительный огонь. Несколько орудий уже уничтожены нашими штурмовиками и бомбардировщиками. Но есть еще орудие где-то в районе Гатчины, координаты которого все еще не удалось установить. Оно систематически ведет огонь по Невскому проспекту. Несколько часов назад снова били по Невскому и Дворцовой площади. Имеются убитые и раненые.

Необходимо установить место нахождения орудия. Кто готов тотчас же вылететь на задание?

- Товарищ полковник! - обратился Леонович к представителю штаба армии. - Разрешите выполнить задание нам с гвардии лейтенантом Ковалевым.

Полковник вопросительно взглянул на командира полка. Двирник одобрительно кивнул головой, сказал:

- Хорошая пара. Всегда действуют вместе: лейтенант Леонович - ведущий, ведомый - лейтенант Ковалев. Можно не сомневаться в их храбрости и умении.

Минут через тридцать пара краснозвездных "яков" ушла на задание. Над линией фронта они были встречены шквальным, заградительным огнем. Неподалеку барражировала четверка вражеских истребителей.

Не вступая в бой, советские разведчики резко спикировали и над самым лесом на бреющем полете проскочили линию фронта.

Продолжая полет на предельно малой высоте, прошли над Гатчиной. Внимательно вглядываясь в местность, Иван увидел среди паутины железнодорожных путей коротенькую, неизвестно почему обрывающуюся ветку.

И вдруг он вспомнил рассказ, услышанный в школе летчиков.

В годы первой мировой войны немцы более чем со стокилометрового расстояния обстреливали Париж. Для "длинной Берты" - так они прозвали свое уникальное для того времени орудие - была специально построена железнодорожная ветка, по которой выдвигалась на огневую позицию платформа с артиллерийской системой.

"ёБерта!" - подумал Иван. - Вот, значит, откуда ты ведешь огонь".

Он взглянул на часы: приближалось время, в какое обычно обстреливался Невский проспект.

Качнув крылом, Леонович дал понять ведомому, чтобы он следовал за ним, и резким маневром повернул обратно.

Хитрость удалась. Фашисты, думая, что истребители ушли, сняли с платформы маскировочные сети и, придав стволу необходимый угол возвышения, изготовились к стрельбе.

Но советские самолеты возвратились. Леонович нажал кнопку фотопулемета и тут же передал сообщение по радио.

- Я - "Ястреб-12". В квадрате... - он назвал координаты, - обнаружил пушку.

Воздушный разведчик знал, что уничтожение дальнобойных орудий - дело бомбардировщиков. Ему и его товарищу необходимо было немедленно возвращаться на базу, чтобы доложить точное местонахождение вражеской артиллерийской системы, подкрепить доклад фотоснимком. Но не удержался от искушения. Резко спикировав, он всей силой оружия "яка" ударил по орудийной прислуге. То же сделал его ведомый. А еще через час их дело довершили наши бомбардировщики.

В постоянных полетах на разведку, в жестоких схватках с фашистами быстро пролетали дни. Приближался новый, 1944 год.

Во время разведывательных полетов над войсками противника, по его тылам старший лейтенант Леонович замечал, что фашисты по всей линии фронта ведут работы по укреплению своей обороны. Замечал он и перемены в нашей обороне: усилилось движение по дорогам, к переднему краю подходили все новые части - стрелковые, танковые, артиллерийские.

"Будем наступать, не иначе", - решил Иван.

И не ошибся. 14 января началось наступление войск Ленинградского фронта. Впереди стрелковых и танковых подразделений почти непрерывно находились группы штурмовиков, уничтожавших и подавлявших огневые средства противника.

В один из первых дней наступления группа самолетов нашего полка, возглавляемая заместителем командира эскадрильи гвардии старшим лейтенантом Леоновичем, патрулируя над полем боя, встретила группу фашистских бомбардировщиков. "Юнкерсы" под прикрытием "фокке-вульфов" направлялись в сторону Ленинграда.

- Будет жарко! - произнес Иван и тут же связался с ведущим соседней группы, которую возглавлял командир эскадрильи гвардии капитан Чемоданов.

- Атакуем бомбардировщики, а вы займитесь "фоккерами", - предложил Иван.

- Решено, - отозвался Чемоданов. - Действуйте.

Идущая впереди шестерка "яков" ринулась на фашистские истребители. Тем временем Леонович и его ведомый Ковалев с ходу атаковали ведущего "юнкерсов". Другие "ястребки" навалились на бомбардировщики с двух сторон.

Строй "юнкерсов" нарушился. Вражеские летчики стали поспешно сбрасывать бомбы на свои войска. Туда же огромным пылающим факелом полетел ведущий Ю-87, сбитый Леоновичем.

В тот день гвардии старший лейтенант Леонович совершил четыре вылета. Каждый вылет - жаркая схватка с противником. В этих схватках он лично сбил шесть вражеских самолетов - три бомбардировщика и три истребителя. А всего его группа уничтожила десять фашистских самолетов.

Вечером, после ужина, командир полка подвел итоги боевого дня.

- Сегодня сражались геройски. Но особенно хочу отметить действия гвардии старшего лейтенанта Леоновича. Он еще раз доказал, что и один в небе - воин! Сбил шесть самолетов и еще четыре - его группа. Кстати, Иван Семенович, - обратился подполковник непосредственно к герою дня, - знаешь ли ты, сколько на твоем счету фашистских самолетов? Двадцать!

Поднявшийся со своего места Леонович, скрывая смущение от такого, несколько непривычного для него, молодого летчика, обращения командира, пожал плечами.

- Да ведь нет времени, товарищ гвардии подполковник, их считать. Их бьешь, а они, как с ума сошли, прут, и все тут.

Раздался дружный смех.

- Как же ты, Иван Семенович, ухитрился сегодня вогнать в землю столько фашистов?

Смущение Леоновича прошло. И он стал рассказывать.

Обстоятельно, со всеми подробностями разобрал действия летчиков своей группы, кого похвалил за смелость и находчивость, а кого и пожурил за излишнюю горячность.

- А в общем все дрались хорошо! - заключил летчик. - Так будем драться и дальше.

Так он и воевал - не ведая страха, не давая пощады врагу.

И когда 24 июня 1945 года дикторы Всесоюзного радио вели репортаж с Красной площади и называли имена многих прославленных фронтовиков участников парада Победы, среди них был назван и гвардии капитан Леонович Иван Семенович, пролетавший в то время в парадном строю авиаторов над торжественной, праздничной Москвой.

- Герой Советского Союза, гвардии капитан Леонович, - говорил диктор, - совершил более 200 боевых вылетов, уничтожил 27 фашистских самолетов.

Сгрудившись у репродуктора, мы мысленно были в эту минуту на Красной площади. Сердца наши наполнялись чувством гордости за нашего однополчанина, боевого побратима, одного из тех, чьим мужеством, самоотверженностью и высоким боевым мастерством ковалась великая Победа.

Л. Хахалин

Друзья с Волхова

Глухая Кересть

Отдельное разведывательное звено лейтенанта Синчука присоединилось к 254-му истребительному авиаполку в апреле 1943 года. Латанные и перелатанные "ишачки" рядом с мощными двухпушечными истребителями Ла-5 выглядели как старое, но грозное оружие. Эту истину наглядно подтверждали ордена и медали разведчиков.

Самым юным из разведчиков был сержант с медалью "За отвагу", высокий, светловолосый и с какой-то необычной походкой. Знакомство с ним чаще всего начиналось с одних и тех же вопросов:

- Сколько же тебе лет, герой?

- Двадцать, - отвечал без особого энтузиазма сержант, не уточняя, что его день рождения приходится на самый конец декабря.

- Медаль-то за что получил?

- Эшелон с боеприпасами подожгли в Подберезье.

- Эскадрильей штурмовали?

- Нет, вдвоем, лейтенант Синчук и я.

- Это который Синчук? Щупленький такой, с "Красным Знаменем"?

- Щупленький! Скажете тоже! - обиженно отвечает сержант. - Видели бы вы, как он фрицев сбивает, какой стрелок! Такого, как Синчук, поискать.

- Ну, ну, посмотрим, что за ас твой Синчук. А что у тебя с ногой?

- Эрликоны, будь они прокляты!

- Пилотировать не мешает?

- Вы же видите, летаю, - хмурился юный летчик и тут же делал разворот на 180 градусов, иначе говоря, переводил разговор в другое русло.

А произошло вот что.

21 сентября 1942 года лейтенант Василий Синчук и сержант Саша Закревский вылетели на разведку. У обоих за плечами было всего по несколько боевых вылетов, но они уже знали, что далеко не каждый снаряд попадает в цель, и клубки зенитных разрывов, волочившиеся за "ишачками" черной дорогой, уже не вызывали неприятного холодка, как это было в первые дни. Да и некогда было разбираться в своих ощущениях, не об этом будет спрашивать начальник штаба, когда разведчики возвратятся на свой аэродром. Что делается на дорогах, на железнодорожных узлах, - вот о чем пойдет разговор, так что смотреть и смотреть, увертываться от зениток да не прозевать внезапную атаку "фокке-вульфов" или "мессершмиттов".

Миновали Подберезье, прошли над Новгородом. Внизу - руины, пепелища, полуразрушенный кремль с пробитыми насквозь золотыми куполами Софийского собора...

Далеко от Волхова Волга, где родился Саша, еще дальше река Урал родина Синчука, а чувство такое, будто твой родной город разрушен и сожжен.

Повернули на запад. Мрачны лица пилотов, окаймленные белыми полосками подшлемников. Эх, штурмануть бы сейчас по эшелону, подползающему к Батецкой! Но приказ начальника штаба не допускает никаких вольностей: в бой не ввязываться, разве что на обратном пути, когда основное задание будет выполнено.

Оставалось посмотреть Глухую Кересть - разгрузочную станцию немцев на железной дороге Ленинград - Новгород. Вот тут и подвернулась разведчикам подходящая работенка. На станции стоял длиннейший эшелон с двумя паровозами в голове. Железнодорожная насыпь Глухой Керести отличалась необыкновенной белизной: цепочка платформ выделялась на ней, как на бумажной ленте.

Синчук покачал крыльями. Два самолета, описав полукруг, пошли вдоль железнодорожного полотна, чтобы прошить эшелон от хвоста до головы.

Первый заход охрана поезда прозевала. Пикируя вслед за Синчуком, Саша хорошо видел охваченные огнем платформы. Взрывы эрэсов смели маскировку, обнажив круглые башни и длинные стволы танковых пушек. Немного легче стало на душе. "Это вам за Новгород! А второй заход - за Ленинград!"

Истребители развернулись и снова пошли в атаку. Теперь навстречу им неслось множество красных шариков. С платформ били эрликоны. Еще две пары эрэсов обрушились на состав с танками, поддали жару крупнокалиберные пулеметы. Но не везти же боеприпасы обратно! Синчук снова устремился на горящий эшелон.

Вот тогда, в третьей атаке, нашла Сашу немецкая разрывная пуля. Он успел нажать на гашетку и, лишь выходя из пике, почувствовал резкую боль в правой ноге. Перед глазами поплыли красные круги, потонули в тумане циферблаты приборов...

Ему казалось, что он все делает правильно: вышел из атаки, развернулся, летит к Волхову. На самом же деле он летел прямым курсом к противнику, и было непонятно, почему Синчук, обогнав его, показывает разворот в обратную сторону. Но командир есть командир, и надо выполнять то, что приказывает. Саша полетел вслед за Синчуком и, когда под крылом блеснул Волхов, понял, от какой беды спас его товарищ.

Три мушкетера

Койка стояла у окна. Просыпаясь, он видел березу, как бы пришедшую сюда с Волги, от родного дома. Медленно тянулись скучные госпитальные дни. Ноет под гипсом колено, стонут и бредят соседи, духота, запах лекарств, и все та же карта на стене (госпиталь разместился в помещении школы), все та же береза за окном. Ощипали ее осенние ветры, вымочили дожди. Кажется, плачет береза, жалуясь на свою горькую судьбинушку.

- А вот и мы. Привет!

Разведчики! Друзья! Вася Синчук, Володя Гайдов, Коля Зубков. Сверкая орденами, вошли они в палату, больничные халаты развевались за спинами, как плащи мушкетеров. Казалось, сама юность, отважная, боевая, вступила на сосновые половицы в образе трех лейтенантов ВВС.

Синчук, не обходившийся без шутки даже в бою, и Гайдов, хранивший в своей памяти множество одесских куплетов и анекдотов, наполнили заставленную койками палату бодростью и весельем. Поднялись забинтованные головы, посветлели изможденные лица.

- Ну что, Саша, скоро опять оседлаешь своего "ишака"? поинтересовался Синчук, усаживаясь возле койки на белый табурет.

- Не знаю, - с грустью ответил Саша.

- А медицина что?

- Молчит.

- Заговор молчания, - пояснил обстановку Володя.

- Читали, ребята, как фюрера разделали в газете? - спросил кто-то из раненых, шурша "Фронтовой правдой".

- Был бы он в Одессе, я бы его уже похоронил! - мрачно изрек Гайдов.

Потом вспомнили, как Саша однажды разделался с немецким привязным аэростатом. Пронзенная пулеметной очередью "колбаса" лопнула, превратившись в облачко фиолетового дыма. Приземляться пришлось уже в сумерки, и Саша ненароком поддел копну сена, стоявшую у границы аэродрома. "Ну, будет мне теперь от комэска!" - испугался он. Однако суровый командир эскадрильи Иван Климентьевич Каюда, вопреки опасениям, не стал "снимать стружку". Больше того, он похлопал сержанта по спине и - что было уже вовсе невероятно улыбнулся.

Обсуждая это приключение, Синчук сказал, что Саша - первый и единственный пока в действующих ВВС счастливец, которому довелось увидеть улыбку комэска Каюды.

А насчет злосчастной копны Синчук и Гайдов тут же сочинили, дополняя друг друга, байку в духе барона Мюнхгаузена. Будто копна перелетела через Волхов и заклинила немецкую гаубицу, которая как раз в этот момент вела огонь. В результате ствол гаубицы разорвало в клочья, а расчет разметало во все стороны.

- В общем, Сашка, у тебя есть шанс, наряду с "колбасой", причислить к своим трофеям и эту гаубицу, - с самым серьезным видом уверял Гайдов. Подумать только, за один вылет аэростат и гаубица! Не зря товарищ Каюда одарил тебя своей дивной улыбкой.

- Я бы предпочел медаль, - заметил Синчук.

- Э, нет, дорогой товарищ. Улыбка начальства дороже любой награды! выдал очередной афоризм Володя.

Коля Зубков, земляк Саши, по обыкновению помалкивал, улыбался. А когда стали прощаться, он наклонился к Саше и сказал вполголоса:

- Молодец, земляк!

- Да будет тебе! - отмахнулся Саша. - Хорош молодец! Чуть к фрицам не улетел.

- Эй, вы чего там шепчетесь? - громко спросил уже от двери Синчук.

- Тсс, - Володя приложил к губам палец. - Военная тайна. Ты что, не видел, как наш тихоня с блондиночкой переглядывался, которая Сашке микстуру подносила?

Все в палате засмеялись, а Коля залился алой, как утренняя заря, краской.

Синчук - это атака

Полной противоположностью первой была вторая встреча друзей. День выдался ненастный. Ощипанная осенними ветрами береза плакала, роняя на мокрую траву крупные слезы. И Саша, под стать погоде, был в самом мрачном расположении духа.

- Что случилось? - встревожился Синчук.

- Плохи мои дела, ребята, - Саша горестно поник головой, русая прядь свесилась на лицо.

- Рана, что ли, открылась?

- Да нет, в тыл хотят отправить с первым санитарным эшелоном.

- Эка беда! Вылечишься и вернешься.

- Как бы не так. Завезут за тридевять земель, а потом ищи-свищи свой полк.

Товарищи посочувствовали Саше, но что они могла сделать? В бою каждый из них, выручая друга, бесстрашно бросался под пули и снаряды, а против "белых халатов" они бессильны.

Утешали, как могли. Синчук пообещал наведаться к начальству, Володя рассказал, поминутно оглядываясь на дверь, пару одесских анекдотов. Казалось, Саша развеселился. Но когда друзья ушли, он опять загрустил.

Им хорошо смеяться. Они завтра опять полетят за Волхов долбать фрицев, а его повезут через всю страну подальше от фронта. А потом? Что будет потом, когда врачи вылечат ногу? Из запасного полка все пути - на войну, и какое кому дело, что тебе хочется вернуться в свой полк, к друзьям, к суровому Каюде, который хоть и улыбается раз в год по обещанию, а летчика своего не даст в обиду ни в воздухе, ни на земле.

Мыслимо ли потерять такого друга, как Вася Синчук? Кто в полку может сравниться с ним в искусстве воздушного боя, в стрельбе, в штурмовке? Должно быть, таким, как он, на роду написано быть летчиками-истребителями. Кажется, только вчера прилетел в полк с Дальнего Востока, а в бою не уступит бывалым фронтовикам. Храбрец, ничего не скажешь, но храбрецов в полку много, а вот такие виртуозы и снайперы наперечет.

...Хорош "щупленький"! За один день обил четыре фашистских самолета! Да что за один день - за один вылет!

Первая схватка была с "мессершмиттами", которые пытались прорваться к нашим штурмовикам. Отражая атаку, Вася сбил ведущего под ракурсом 4/4. Труднейшая задача. Ты мчишься на противника с фланга, под прямым углом к линии его полета. Надо мгновенно прицелиться и пустить очередь с упреждением, то есть в ту точку неба, где через какие-то доли секунды окажется враг. Синчук решил эту задачу с блеском. Казалось, Ме-109 сам наткнулся на трассу.

На обратном пути Синчук, как бы шутя, расправился с тремя Ф-156. Немцы называли их "шторхами", по-русски аистами. Трехместные, вооруженные пулеметами, они служили для различных перевозок. На свою беду вылетели в этот день "шторхи". Синчук сбил их одного за другим тремя атаками. У всех, кто наблюдал за этим боем, возникло странное ощущение, будто "аистов" вообще не было в небе, будто они растаяли, как мираж.

Синчук - это атака. Он подавляет своей дерзостью и напором. Истребитель в его руках превращается в неуловимого, жалящего насмерть овода.

Нередко немецкие пилоты предпочитают не связываться с "рот тейфель" (так они называют Синчука между собой по радио). Но если бы они увидели "красного дьявола" на земле, в кругу друзей, которые всегда окружают его плотным кольцом, услышали шутки, смех, они ни за что не поверили бы, что этот обаятельный лейтенант, душа общества, и есть тот самый "дьявол", от которого шарахаются с перепугу бронированные, вооруженные до зубов "фокке-вульфы" и "мессершмитты".

Возможно, они поняли бы кое-что, если бы им довелось увидеть пляшущего Синчука. При первых, еще замедленных тактах "Цыганочки" он выходил в круг неторопливо, как бы с ленцой, показывая всем своим видом, что вообще-то ему не очень хочется плясать в данную минуту, но поскольку общество просит... А темп все убыстряется, и в какое-то мгновение Вася превращается в вихрь, за которым едва поспевает баянист.

Соперником Василия в пляске выступает Лева Семиволос, принесший на Волхов с Днепра мягкое "г" и добродушную, чуть скрытую шутку. Кроме Чугуевского авиаучилища Лева умудрился окончить балетную студию, так что по части пляски почти что профессионал, однако и он после очередной "схватки" с Синчуком в изнеможении падает на скамью, приговаривая:

- Замучил, бисов сын, вконец замучил! Нет уж, легче с "фоккером" драться, чем с Синчуком плясать.

В пляске Синчука - безудержная русская удаль, и Саше не раз приходило в голову, что характер его друга ярче всего проявляется, так сказать, в двух стихиях: в воздушном бою и пляске.

Они подружились "с первого взгляда", веселый уралец и застенчивый волжанин, командир и рядовой, мастер стрельбы и пилотажа, сформировавшийся еще в мирное время, и недавний выпускник авиаучилища. У Синчука умные, проницательные, с веселыми искорками глаза. Но самое главное - эти чуточку насмешливые глаза обладают способностью угадывать в угловатых новичках талант летчика-истребителя.

Синчук взял Сашу под свою крепкую добрую руку и сделал все с таким тактом, что Саша не заметил, как привязался к своему наставнику всей душой.

Облачное небо Приволховья стало их учебной аудиторией, наглядными пособиями - самолеты врага. Прикрывая Синчука, повторяя в воздухе его маневры, отличавшиеся необыкновенной законченностью и даже изяществом, наблюдая за его стремительными, как молнии, атаками, Саша учился искусству истребительного боя. Вот Синчук качнул крыльями: "Атакую! За мной!". Заход со стороны солнца или из облаков, решительное пике, грозный поток огня, и "наглядное пособие", дымя и завывая, прощается с небом.

Вскоре Саше пришлось самому показать, чему он научился у Синчука. Находясь в разведке, они обнаружили немецкий корректировщик "Хеншель-126" по прозвищу "каракатица" или "костыль". "Каракатицы" корректировали стрельбу артиллерии, поэтому летчики расправлялись с этими зловредными существами без всякой пощады.

Чтобы не спугнуть разведчика, Синчук сделал большой полукруг в небе и пошел в атаку только тогда, когда солнце оказалось у него за спиной. Он налетел на "каракатицу" сверху. Трассы вонзились в кабину стрелка, который вел встречный огонь, и погасли. Задранный вверх ствол пулемета стрелка как бы обозначал: "Я мертв".

"Хеншелю" оставалось жить не больше минуты, но у Синчука отказали пулеметы. Высунувшаяся из кабины рука в краге указала Саше на врага: "Добей!"

Ему казалось, что он все делает так, как Синчук. Но "хеншель", снижаясь, вихляя из стороны в сторону, удирал во все лопатки, и Саша никак не мог поймать его в прицел. Но вот крестик оптического прицела словно приклеился к серому с прозеленью загривку "каракатицы". Саша нажал на гашетку: "Ура! Победа!" - "хеншель" накренился, клюнул тупым носом и с полукилометровой высоты засвистел к земле.

- Ну, поздравляю с первой победой! - сказал Синчук, когда они возвратились. - Здорово свалил "каракатицу". Молодец.

Саша, сняв шлем, вытер вспотевшее лицо.

- "Каракатица" что. Вот если бы "фоккер" подвернулся.

- Ничего, - рассмеялся Синчук. - Дойдет очередь и до "фоккеров".

Нет, не может Саша расстаться с Синчуком, с Гайдовым и Зубковым, со своей эскадрильей. Где он еще найдет таких друзей? Вместе в бою, вместе в землянке, вместе в столовой, вместе в походном клубе, где играет баян и кружатся в вальсе дамы в гимнастерках и кавалеры в кирзах.

Когда пришел санитарный эшелон, Саша разломал гипс на ноге и был отправлен обратно в прифронтовой госпиталь, что и требовалось. Когда же медики вынесли заключение, что сержант Закревский А. В. не может летать с покалеченной ногой, он попросту обежал в свой полк. Сбив под руководством Синчука еще два самолета, он доказал, что мнение врачей было ошибочным.

Похвальное слово "лавочкину"

В 254-м полку разведчики по-прежнему держались дружной сплоченной семьей. Решили даже в секретном порядке подготовить для новых друзей концерт, включив в программу сольное пение (Гайдов), пляску (Синчук) и баян (Закревский). Но этим планам не суждено было сбыться, так как один из главных солистов - Вася Синчук - ушел из звена.

Уже давно мечтавший о новой, скоростной машине, Синчук обратился к командиру полка подполковнику Косенко с просьбой перевести его на Ла-5 и сразу получил "добро". И вовсе не потому, что фронтовые газеты называли Василия "волховским асом". Бывалый вояка, встречавшийся с немцами еще в Испании, Василий Васильевич Косенко по одной лишь посадке Синчука, когда он, по выражению летчиков, "стриг винтом траву"; определил, что отдельным разведывательным звеном командует прирожденный истребитель.

Синчук получил Ла-5 и, всем на удивление, освоил совершенно незнакомую ему машину в невероятно короткий срок. Уже на третий день после пробного боевого вылета на новом истребителе он меткой очередью из пушек записал на свой счет шестую фашистскую машину.

Новый ведомый Василия Юра Ершов с восторгом рассказывал, как они встретились с двумя "фокке-вульфами", с какой отвагой ринулся в атаку Синчук, как они гнали "вульфов" от станции Сигалово до аэродрома Лезье. Приблизившись к вражеской машине на полсотни метров, Василий открыл огонь из пушек, и пятитонный "фокке-вульф" врезался в землю посредине аэродрома.

- Почему ты его на аэродром свалил? - спросил Синчука Саша. - Зачем было подвергать себя риску? Там зенитки, "фоккера". Надо было прикончить фрица до Лезье.

- Ничего ты не понимаешь, Сашка, - возразил Синчук. - Конечно, я мог разделаться с этим фрицем до аэродрома. Но я хотел сбить его у немцев на виду, чтобы они своими глазами видели, как дерутся русские истребители.

Прошло несколько дней, и снова в землянках летчиков только и разговору, что о Васе Синчуке.

17 мая истребители сопровождали "илов" на штурмовку эшелона в Любаии. Накрыли гитлеровцев за разгрузкой. Штурмовики положили бомбы и снаряды точно. Несколько платформ с пушками и автомашинами охватило огнем. Но Синчук есть Синчук. Он истребитель и должен уничтожать врага всюду, где только ни встретит. Увидел стоящий на земле у деревни Ольховки двухмоторный бомбардировщик Ю-88 и тут же пошел в атаку. Ну, а стрелок он отменный, настоящий снайпер. "Юнкерс" загорелся, а гитлеровцы, которые копошились возле, разбежались.

Летят дальше. Скоро Волхов. Но Юра Ершов радирует, что слева от него корректирует стрельбу артиллерии "каракатица".

- Атакуем! - подает команду Синчук.

Боевой разворот, пике - и "каракатица" рухнула в болото Гажьи Сопки.

Меньше двух недель понадобилось Синчуку, чтобы утвердить за собой славу лучшего и в 254-м полку. 19 мая он был назначен помощником командира полка по воздушно-стрелковой службе. Командующий 14-й воздушной армии Герой Советского Союза генерал Журавлев счел возможным повысить Синчука в должности сразу на две ступени, минуя должность командира эскадрильи.

Тогда же в полку создали группу охотников, в которую вошли самые отважные и опытные летчики. Вожаком этой ударной группы был назначен Синчук.

А разведчики совсем приуныли. Какое же звено, когда их осталось всего три человека? Какой концерт без плясуна?

Между тем Синчук стал потихоньку перетягивать на "лавочкина" Сашу. Юра Ершов был надежным ведомым, но старый друг лучше новых двух. Синчук привык ощущать за спиной биение верного Сашиного сердца. Он понимал также, что на "ишачке" его друг не сможет раскрыть в полной мере свой талант, а в том, что Саша талантлив, что он истребитель "от бога", в этом Синчук не сомневался.

- Переходи на "лавочкина", Саша, - убеждал он. - "Лавочкин" - сила! Я на нем за пять минут шесть тысяч набираю, а "фоккер" на километр меньше. А пушки! Как дашь по фрицу, так мотор вдребезги или крыло - к чертовой матери. На "лавочкине" я царь и бог, одним словом, истребитель. А "ишачок", что ж, он свое отслужил честно. Испания, Халхин-Гол...

- Значит, "ишак", по-твоему, старый драндулет, так, что ли? Нет, Вася, я своего "ишачка" не предам. Помнишь Глухую Кересть? Если бы не мой "двадцать седьмой", лежал бы я сейчас на дне Волхова, как миленький.

- Да какое же это предательство, чудак человек! - горячился Синчук. Скоро на всем фронте ни одного "ишака" не останется, на чем летать-то будешь?

Саша не поддавался, однако он уже сознавал, что Синчук, пожалуй, прав. Как он завидовал Юре Ершову, который теперь летал с Синчуком! Он понимал, что Василий не случайно остановил свой выбор на этом маленьком курносом лейтенанте с глубоким шрамом на щеке (память о севастопольских боях). Когда Юра выруливает на старт, под фонарем видна лишь его макушка. Круглый сирота, воспитывался в детском доме.

Синчук с его чуткостью к людским невзгодам и печалям не мог пройти мимо такой судьбы. Так же, как год назад Сашу, он взял под свою крепкую руку Юру Ершова.

В то же время он не оставлял своих попыток уговорить Сашу. Его удивляло непонятное упорство друга - раньше он не был таким. Синчук не догадывался, что за спиной Саши стоит всеобщий любимец Володя Гайдов. Днем Синчук проводил свою агитацию и, казалось, был близок к цели, а вечером в землянке Володя последовательно и методично разбивал аргументы Синчука.

- Не иди на авантюру, Сашка, - убеждал Гайдов. - Пусть Василий лобызается со своим "лавочкиным" - мы будем верны "ишачкам". Скоростенки нам не хватает - это верно, но зато маневренность! Пока фриц развернется, я ему уже на хвост сяду.

Володя Гайдов сбил пять самолетов, награжден орденом Красного Знамени. На его стороне Коля Зубков - неизменный спутник Гайдова в разведках и воздушных боях. А Коля не только земляк Саши, но и товарищ по Батайскому училищу.

Трудно было Саше разгадать тайные мотивы поведения друзей. Лишь много позже он догадался, что Володя и Коля просто ревновали его к Василию, так же как сам он ревновал Василия к Юре Ершову. Им не хотелось, чтобы Саша уходил из разведывательного звена.

Этот спор за Сашу, продолжавшийся не то в шутку, не то всерьез несколько недель, завершился самым неожиданным и трагическим образом: Володя и Коля погибли в неравном бою с "мессершмиттами".

После похорон друзья пришли на берег Пчевжи, огибавшей аэродром. Стояла необыкновенная тишина, в кустах черемухи пели соловьи.

- У нас сейчас тоже поют соловьи, - сказал после долгого молчания Синчук.

- Теперь я буду на очереди, - глухо откликнулся Саша.

- Что-что?

- Я сказал, что теперь я буду на очереди.

- Не говори так, Саша! Мы еще посчитаемся с ними!

Бой над Передольской

В полдень в жарко натопленную землянку, где отдыхали между боевыми вылетами летчики, вошел своей легкой, стремительной походкой Синчук. Оживленный, как всегда бывало с ним перед вылетом, он остановился, окинул быстрым взглядом летчиков, и, когда его серые, чуточку насмешливые глаза остановились на Саше, сердце юного истребителя вздрогнуло от радостного предчувствия.

- Саша, давай быстрее готовь свою лайбу, пойдем на охоту!

Проговорив эту фразу, Синчук повернулся и исчез так же внезапно, как появился, а Саша, схватив шлемофон и планшет, затягивая на ходу "молнию", кинулся вон из землянки. Наконец-то! Наконец-то ему выпало счастье испытать вновь восторг и упоение, которые всегда охватывали его, когда рядом с ним сражался Синчук.

- Быстрее, быстрее, Величко, ну что ты копаешься, как черепаха! торопил он техника, застегивая карабины парашюта.

- Сейчас, одну секундочку, товарищ лейтенант, - отвечал техник, просовывая руку в лючок позади пилотской кабины.

Заревел самолет Синчука. Еще четыре истребителя подхватили запев флагмана. Позади машин закрутились снежные смерчи, сходясь в огромную белую тучу. Саша вскочил на крыло, с крыла в кабину. Рев его "шестьдесят шестого" слился с могучим ревом пятерки.

Мелькнул белый флаг стартера, два самолета, сверкая красными звездами, помчались по снежной глади аэродрома и взлетели, за ними - еще две пары.

Сильную шестерку выслал 254-й полк 1 февраля 1944 года на прикрытие пехоты и танков, пробивающихся от Новгорода к Луге. Уже одно то, что ее вел помощник командира полка капитан Синчук, говорило о многом. В двадцать три года Василий стал наставником молодых летчиков-истребителей. Его авторитет непререкаем. Он сбил 14 вражеских самолетов, двумя орденами Красного Знамени отмечены его подвиги.

Саша в канун решающей битвы за Ленинград и Новгород освоил Ла-5, стал командиром звена, лейтенантом. К медали "За отвагу" прибавился орден Красного Знамени за таран "фокке-вульфа" над Тортоловым.

Вторую пару составляли заместитель командира полка по политчасти майор Кольцов и лейтенант Серегин.

Михаил Павлович Кольцов, воспитанник Военно-политической академии, был не только политическим наставником в полку, но и отважным, опытным летчиком. Его ведомый Саша Серегин в свои двадцать два хлебнул с избытком превратностей воздушной войны: сам сбивал и его сбивали, раненный в обе руки и ногу, все же посадил самолет.

Ведущим третьей пары был командир первой эскадрильи капитан Виктор Труханов, опытнейший пилот, кавалер двух орденов Красного Знамени, ведомым у него - Юра Ершов.

Не прошло и трех минут после взлета, как шестерка превратилась в пятерку. Одна машина отделилась от группы и пошла на посадку. В спешке Величко забыл закрыть на защелку лючок. В воздухе лючок открылся, и в фюзеляже "лавочкина" загудело и забурлило, как в аэродинамической трубе.

Закрыть лючок - секундное дело. Саша был уверен, что он вновь поднимется в воздух и присоединится к Синчуку, Тем более, что делал уже второй круг, поджидая друга. Но в довершение беды заклинило фонарь. Синчук уже не мог больше ждать.

Огорченный, злой, выбрался Саша из кабины. Надо же, из-за паршивой защелки сорвался боевой вылет с Синчуком. Когда-то теперь доведется снова взлететь с ним в небо? Понурив голову, побрел к землянке командного пункта. Здесь ему сказали, что Синчук уже дерется с большой группой "юнкерсов" и "фокке-вульфов" близ станции Передольская на железной дороге Ленинград Дно.

Услышав гул мотора, Саша вышел из землянки. Кто-то из пятерки уже возвратился. Пилот садился с ходу, не выпуская шасси. У машины был начисто отбит руль поворота. По номеру Саша узнал самолет Труханова. Тревожное предчувствие так и кольнуло сердце. Саша поспешил к посадочной полосе.

- Где остальные? Как там Вася? - спросил он, встретясь с Трухановым.

- Дерутся! "Лапотников" штук тридцать да "фоккерни" - будь здоров!

Вернулся Серегин. Вернулся Ершов. А Синчука с Кольцовым все еще не было. Саша не находил себе места, метался между КП и стартом, расспрашивал вернувшихся летчиков. Но никто не мог ответить ему на вопрос, где же Синчук, что с Кольцовым? Труханова в самом начале боя подбила зенитка, за ним погнались два "вульфа", и он едва ушел от них змейкой. Серегин и Ершов видели, как Синчук сбил "фокке-вульфа", а вслед за тем одного за другим двух "юнкерсов". Но тут подоспела еще одна шестерка "фокке-вульфов". Им удалось отрезать и загнать в облака Ершова и Серегина. Выйдя из облаков, они уже не увидели ни своих самолетов, ни немецких.

"Иду в атаку!" - эта команда была последней, которую услышали по радио Ершов и Серегин.

Прошли сутки, вторые, третьи, а койки Синчука и Кольцова, как были заправлены в предрассветное февральское утро, так и остались несмятыми.

Полк продолжал сражаться. Саша со своим звеном прикрывал поле боя, штурмовал, вел разведку на лужском направлении, дрался с "юнкерсами" и "фокке-вульфами". Но ни в воздухе, ни на земле не покидала его тоска. Глубокий кровоточащий шрам пролег через душу да так и остался там на всю жизнь.

8 февраля в газете 14-й воздушной армии "Бей врага" появилась статья "Врага не считают, а бьют". Ее автором был начальник оперативного отдела 269-й дивизии майор Н. Перышкин. Бой Синчука над Передольской он описал со слов вернувшихся летчиков и по донесениям постов наземного наблюдения. С горечью и гордостью читал и перечитывал эту статью Саша. "Пятерка Ла-5 под командой капитана Синчука прикрывала наземные части в районе боев. Станция наведения радировала: "В воздухе самолеты противника".

Три группы бомбардировщиков типа Ю-87 численностью до 25 машин барражировали над нашими войсками. Капитан Синчук принял решение атаковать фашистских пиратов. Он подал команду:

- Слева от нас самолеты противника. Иду в атаку!

Перестроившись в правый пеленг, истребители пошли за ведущим. Бомбардировщики противника с высоты 150 - 200 метров производили бомбометание. Наши истребители, нарушив боевой порядок врага, начали преследовать фашистских бомбардировщиков,

В этот момент на высоте появились шесть "фокке-вульфов". Два из них сразу атаковали ведущую пару Синчука и Кольцова. На них и обрушился капитан Синчук. В упор он расстрелял и зажег один самолет. Не меняя курса, Синчук сблизился с "юнкерсами" и с дистанции 30 - 50 метров длинной очередью поджег бомбардировщик.

Расстроив боевые порядки бомбардировщиков, наши истребители повернули их вспять.

Синчук снова приблизился на короткую дистанцию и длинной очередью сзади сверху сбил третий самолет. Серегин и Кольцов зажгли и пустили к земле еще один немецкий самолет.

Наши летчики дрались до тех пор, пока в баках оставался бензин.

Несмотря на численное превосходство истребителей противника и внезапное появление группы усиления, наши летчики навязали бой первыми и вели его с нарастающей активностью, направляя главный удар по бомбардировщикам. В этом неравном сражении было сбито пять Ю-87, один ФВ-190 и один Ю-87 подбит. Решающее значение в бою сыграли уменье и железная воля капитана Синчука".

18 апреля 1944 года Василию Синчуку было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза. В эти дни 254-й полк сражался на подступах к Пскову. Десятками сбитых немецких самолетов, исковерканных орудий, сожженных автомашин, поврежденных паровозов поминали своего доблестного однополчанина летчики-истребители. Саша Закревский в паре с Викентием Мельниковым вдвоем разогнали две девятки бомбардировщиков Ю-87; четыре "лапотника", пробив носами лед, пошли на дно Псковского озера. Юра Ершов на своем истребителе написал: "За Синчука!" За пять дней он сбил пять фашистских машин. Саша Серегин довел счет до восьми. Эскадрилья Виктора Труханова уничтожила полтора десятка "юнкерсов" и "фокке-вульфов", а всего ко дню награждения Синчука Золотой Звездой полк сбил 110 фашистских боевых самолетов.

В дерзких атаках истребителей ясно прослеживался боевой почерк Василия Синчука.

Но тайна гибели отважного летчика оставалась нераскрытой. Никто не видел, что случилось с Синчуком и Кольцовым в последнюю минуту боя. Иногда летчики попадали к партизанам и возвращались. Но время шло, а Синчук и Кольцов как в воду канули.

И тогда на фронте стали рождаться легенды о Синчуке. Будто бежавший из плена стрелок с "ила" видел Синчука в плену, будто Василий попросил показать, кто его сбил. Привели какого-то невзрачного фрица - не то стрелка с "юнкерса", не то зенитчика. Синчук будто бы свалил его могучим ударом кулака, отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы и был расстрелян.

Все помнили, что Вася Синчук был скорее хрупкого, чем богатырского сложения. Силенкой его бог не обидел, однако навряд ли он мог свалить ударом кулака фрица, хотя бы и невзрачного. Но именно такое поведение соответствовало героическому характеру Василия.

Синчук стал знаменем полка, его гордостью, честью.

Обелиск в Уторгоши

Глубоки болота под Уторгошью, и много тайн хранят они в своих угрюмых глубинах. Тьма, зловещая, непроницаемая тьма. Лишь в самые яркие дни лета в бурой толще брезжит неясный коричневый свет, и тогда чей-нибудь внимательный глаз мог бы, вероятно, обнаружить сквозь болотное окно смутные очертания самолета. Он висит в наклонном положении, как бы застыв в своем последнем пике. Под фонарем скорее ощущается, чем видится, голова пилота, склоненная к прицелу, будто он все еще ведет пушечный огонь по врагу.

Лишь через семь лет после боя над Передольской обнаружили самолет по кончику высунувшегося из мха киля вездесущие деревенские мальчишки Ленька и Венька. Мощный тягач вытянул находку из трясины, которая цепко держала боевую машину, как бы не желая расставаться со своей добычей, и все увидели на облепленном болотной тиной борту поблекшие красную звезду и номер 03.

Открыли фонарь, бережно вынули из кабины сохраненное болотом тело летчика. Он в кожаном шлеме, защитные очки закрывают бледное лицо, как полумаска, в меховых отворотах куртки желтеют пуговки гимнастерки. Расстегнули медную пряжку пояса, осторожно извлекли из почерневшей кобуры пистолет. Под прозрачной пленкой планшета виднелась карта с пометками красным и синим карандашом. В кармане гимнастерки находился бережно обернутый в целлофан партийный билет.

В толпе, окружившей накренившийся на левое крыло самолет, было много женщин. Узнав, что в болоте нашли погибшего летчика, они прибежали сюда с поля - вдовы, чьи мужья не вернулись с войны, матери, все еще ждавшие пропавших без вести сыновей. Слышались сдержанные причитания, прерывистые вздохи.

- Помню, помню, милые вы мои, - говорила пожилая крестьянка, утирая глаза кончиком платка, повязанного до бровей. - Я с детьми в землянке пряталась. Слышим, гудят. Выглянула наружу, а небо аж черное от крестов. И вдруг смешался их строй, бросают бомбы в болото и назад. Я никак не могу уразуметь, что случилось, а ребятишки кричат: "Наши! Мама, смотри, наши!" Верно, появились наши с красными звездами. Да только мало их, в десять раз меньше. А все равно, как налетели они на вражью-то стаю, так и посыпались вороги в болото. Видела я, как один наш с красными звездами двух сбил одного за другим, а потом и сам накренился и стал падать.

Поднимая летчика на повозку, увидели люди в кожаном шлеме круглое отверстие, пробитое пулей.

И стоит теперь в Уторгоши обелиск, а за ним выстроились в ряд, как солдаты в почетном карауле, сосны в зеленых касках.

С Урала прилетел на Волхов Синчук да так и остался здесь, неподалеку от легендарной реки, в которой столько раз отражались красные звезды его боевой машины с номером 03 на темно-зеленом борту.

Говорят, однажды на шоссе, которое пересекает Уторгош с востока на запад, остановилась покрытая дорожной пылью "Победа". Из машины вышел высокий полковник ВВС и, прихрамывая, пошел к обелиску. Дотошные уторгошские мальчишки не преминули, как бы ненароком, повстречаться с приезжим, вполголоса обменивались впечатлениями:

- Шестнадцать наград, вот это да!

- А какие ордена приметил?

- Не...

- Эх ты, елова голова! Четыре Красных Знамени, Отечественная война первой степени и две Красных Звездочки.

- И медаль "За отвагу". Видел?

- А то нет...

Тем временем полковник подошел к обелиску, снял фуражку и долго стоял, склонив светлорусую голову.

Так встретились после войны Герой Советского Союза Василий Прокофьевич Синчук и его фронтовой друг Александр Васильевич Закревский.

Не знал Александр Васильевич, что незадолго до него стоял на том же месте высокий плотный мужчина в сером плаще, стоял, вот так же склонив голову, думая свою думу. Это был бывший замполит 254-го полка Михаил Павлович Кольцов, ныне майор запаса, директор Куйбышевского картонажного комбината, кавалер ордена боевого Красного Знамени и двух орденов "Знак Почета" за отличное выполнение заданий в двух пятилетках.

1 февраля 1944 года в легендарном бою пяти против тридцати семи майор Кольцов был сбит "фокке-вульфами" второй группы, высланной из Сольцов на подмогу растерзанной стае "юнкерсов". Он успел выброситься из горящей машины на парашюте и был взят в плен.

У него обгорело лицо. В деревне Пирогово председатель разогнанного гитлеровцами колхоза Александр Николаевич Исаев сделал летчику перевязку.

В Пирогове помнят, как гордо и мужественно вел себя майор Кольцов. "Вам недолго осталось терпеть, скоро вы будете освобождены", - говорил он крестьянам, когда фашисты вели его через деревню.

Кольцов тоже не видел, как погиб Синчук. Он был уверен, что Василию удалось выйти из боя невредимым, так сильна была его вера в высочайшее боевое мастерство волховского аса. Шальную пулю он не принимал в расчет, а она-то и погубила Синчука.

...Многое вспомнил полковник Закревский, стоя с обнаженной головой у могилы своего фронтового друга. Но не только печаль была в его сердце. Были в нем восторг и преклонение перед мужеством молодого героя,

В. Красько

Бой на вертикалях

Летом 1929 года в деревне Малая Вязема, что в сорока километрах от Москвы, совершил вынужденную посадку самолет. Он пролетел над деревней так низко, что чуть не сбил колесами дымоход крайней избы.

Во дворах и на улицах мгновенно стихли детские голоса. Чубатые головенки задрались кверху, рты раскрылись от удивления.

- Ребята, эроплант! - крикнул кто-то. Мальчишки изо всех сил ринулись к месту посадки крылатой машины.

Впереди бежали закадычные друзья Саша Билюкин и Сережа Морозов.

На лужайке, вытоптанной босоногой мальчишечьей гвардией, гонявшей здесь в лапту, летчик удачно посадил машину. И сейчас, когда ребята приблизились к месту посадки, он стоял рядом с самолетом. Одет он был в кожаное пальто, кожаную шапку, с огромными очками на лбу.

- Здравствуйте, дядя! - хором закричали мальчишки.

- Здравствуйте, ребята! - приветливо улыбнулся пилот. - Вот видите: маленько мы с ним оплошали, пришлось сесть. Ведите в деревню.

В течение трех дней, пока пилот копался в машине, ребята с рассвета и дотемна не отходили от него, стараясь быть полезными в ремонте самолета.

Устранив неисправность, летчик тепло распрощался со своими бескорыстными помощниками, сел в кабину, запустил двигатель, сделал разбег и поднялся в воздух. Самолет улетел, а Сашка и Сережка долго еще стояли в поле и пристально вглядывались в небо, туда, где, превратившись в малюсенькую точку, постепенно исчез "эроплант".

Потом они вдвоем мастерили нехитрые, неказистые модели самолета, мечтая вслух о том, как вырастут большими и тоже полетят. В 1936 году, после окончания неполной средней школы, Саша Билюкин поступил в ФЗУ при Московском авиационном заводе имени Осоавиахима. Одновременно занимался в аэроклубе, делая свои первые шаги в авиации.

В 1939 году он окончил военную школу летчиков имени В. П. Чкалова и получил назначение в Ленинградский военный округ.

Младший лейтенант Александр Билюкин хорошо понимал, что служить в Ленинградском военном округе не только почетно, но и очень ответственно. В частях и соединениях округа с первых дней Октябрьской революции, со времен героической обороны Петрограда сложились славные боевые традиции, следовать которым стало для каждого воина-ленинградца законом.

Несмотря на то что авиация была одним из самых молодых родов войск Советской страны, у нее уже складывалась своя героическая история.

Воздушные бойцы Красной Армии успешно действовали в дни обороны Петрограда от войск Юденича. Летчики-ленинградцы храбро сражались с японскими захватчиками у озера Хасан и на реке Халхин-Гол, воевали с фашистами в небе Испании. Шестеро из семи первых Героев Советского Союза, удостоенных этого высокого звания за спасение челюскинцев, были летчиками Ленинградского военного округа. Экипаж самолета АНТ-25, совершивший в 1937 году беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс, возглавлял воспитанник Ленинградской Краснознаменной эскадрильи Валерий Павлович Чкалов.

С первых дней службы в округе Александр Билюкин старался во всем походить на бывалых летчиков, у них учился, перенимал опыт.

К тому времени советские Военно-Воздушные Силы стали пополняться новым истребителем МиГ-3. Вместе с товарищами по оружию Александр настойчиво осваивал новую, самую совершенную по тому времени машину. Энергичный, никогда не унывающий, Саша на вопросы командиров, как он себя чувствует после дня напряженных полетов, не задумываясь, отвечал: "Как молодой бог!"

Его заветная мечта осуществилась: небо действительно стало его "родимым домом".

Когда началась Великая Отечественная война, ему довелось защищать это небо - небо его Родины, небо Ленинграда. Александру было у кого учиться, было с кого брать пример. Он сражался с ненавистным врагом плечом к плечу, крыло к крылу с такими прославленными мастерами воздушных атак, как П. А. Покрышев, Н. И. Глотов, П. А. Пилютов, А. В. Чирков, А. И. Горбачевский.

В первые месяцы войны боевые успехи лейтенанта Александра Билюкина были скромными. Такова участь всех ведомых. Их задача - надежно прикрывать хвост самолета ведущего, прикрывать своего командира, своего боевого товарища. Это были месяцы становления характера, накопления опыта, совершенствования боевого мастерства.

В одном из воздушных боев самолет Билюкина подожгли, и ему пришлось прыгать с парашютом. Не сразу Александр решил оставить пылающий "миг". Хотелось во что бы то ни стало спасти боевого друга. Метался в воздухе, скользил на крыло, но все тщетно. Пришлось прыгать!

Полтора месяца пролежал он в госпитале с ожогом лица и рук.

Наступил день выписки. Не совсем еще окрепшему летчику врачи предоставили небольшой отпуск. Но Александр наотрез отказался.

- Мое место сейчас там - в небе Ленинграда! - сказал он. И уже на второй день после выписки на боевой машине сопровождал транспортные самолеты в город на Неве.

С каждым вылетом закалялась воля, росло мастерство летчика, совершенствовались навыки воздушного бойца.

В 1943 году фронтовая газета опубликовала заметку о Билюкине. Повествуя об одном из воздушных боев, в котором участвовал Александр, военный корреспондент заключил свой рассказ призывом к ленинградским авиаторам бить врага так же храбро, как делает это прославленный летчик-истребитель.

Это была не только высокая оценка боевых качеств воина. Александр хорошо понимал, что она и ко многому обязывала. И не удивительно, что с тех пор его имя не сходило со страниц армейской печати.

В апреле 1943 года установилась ясная солнечная погода. Теперь фашисты не могли действовать внезапно. Они были вынуждены наносить бомбовые удары на рассвете или в сумерках.

...Примерно за час до наступления темноты большая группа Ю-87 под прикрытием "Фокке-Вульфов-190" шла к Ленинграду. Каждая секунда промедления наших истребителей грозила смертельной опасностью мирным жителям.

И секунды эти не были потеряны. Патрулирующие на подходах к городу "миги" капитана Парфенова и старшего лейтенанта Билюкина ринулись в самую гущу "юнкерсов". С первой же атаки советские летчики подожгли ведущий бомбардировщик, а за ним и "фокке-вульф". Боевой строй врага дрогнул, расстроился. "Юнкерсы" стали поспешно освобождаться от бомб, сбрасывать их куда попало. Преследуемые нашими истребителями, они на больших скоростях, со снижением уходили на запад.

В таких схватках Александру Билюкину пришлось участвовать не однажды. На его счету уже было несколько сбитых самолетов. Победы летчика были отмечены орденом Красного Знамени.

Во время вылета 1 августа 1943 года Александр Билюкин возглавлял группу из семи истребителей. Ему и его боевым товарищам удалось перехватить большой отряд фашистских самолетов, пытавшихся пройти незамеченными в сторону города.

В воздухе завязалась жестокая схватка. Советские истребители сбили десять фашистских бомбардировщиков и два повредили, не потеряв при этом ни одной машины. Но узнать эти подробности от самих летчиков было нелегко.

- Ну что тут особенного! - говорил Александр. - Действовали, как положено. Вылетели семеркой на отражение налета бомбардировщиков противника. Встретились. По радио предупредил ведомых и пошел в атаку. В это время старший лейтенант Шевченко передает: "Дерусь с четверкой "фоккеров"". Фашисты подходили не эшелонно, а четверками, поэтому Шевченко и оказался перед четырьмя "фокке-вульфами". Услышав его, я завершил атаку и сбил "фокке-вульфа". Мы с ведомым, старшим сержантом Глагольевым, тут же поспешили на помощь товарищу. Набирая высоту, с ходу сбил еще одного, а мой "щит", Глагольев, отразил атаку новой четверки. То, что фашисты шли четверками, облегчило наши действия. Они по четыре. А нас семь. И мы сразу взяли инициативу в свои руки. Атаковали, стараясь занять более выгодные позиции, особенно по высоте. Борьба шла на вертикалях, на высотах шесть-пять тысяч метров. Вот, пожалуй, и все.

- Но вы упомянули только два самолета - наседал на Билюкина корреспондент военной газеты. - А говорят, вы сбили четыре!

- Верно. Это когда фашист пытался на вираже зайти в хвост самолета Глагольева.

Теперь мне пришлось быть ему "щитом". Резко развернулся, дал пару очередей - фашист и задымил.

- И все? Так просто: пару очередей - и задымил?

- Задымил...

- Ну, а четвертый?

- Четвертого не было.

- А говорят, вы сегодня четыре самолета сбили.

- Так ведь один был еще раньше. Группой мы вылетали во второй половине дня. А когда я утром патрулировал, тоже произошла встреча с противником. Ну, одного и сбил. Да ведь и другие сбивали. Вот, например, капитан Подорский тоже сбил одного "фокке-вульфа".

- Значит, все-таки четыре?

- Выходит, четыре.

В этом интервью весь он, Александр Дмитриевич Билюкин. От других участников схватки стало известно, что когда у него кончились боеприпасы, он не вышел из боя, а стал производить ложные атаки, чтобы отвлечь на себя часть истребителей противника. Замысел Александра удался. Он действительно привлек к себе внимание фашистов и облегчил маневр товарищам. Но отбиваться от врагов было нечем. Вражеский снаряд попал в самолет, его осколками ранило летчика. Все же Билюкину удалось дотянуть до родного аэродрома. Через несколько часов залатанный истребитель и Александр, получивший необходимую медицинскую помощь, снова были в воздухе. За самоотверженные и умелые действия в этом бою Билюкин был награжден орденом Александра Невского.

На счету летчика 418 боевых вылетов. Он стойко защищал небо Ленинграда, потом - небо советского Заполярья. К концу войны на борту его истребителя красовались двадцать две красные звездочки - по числу сбитых вражеских самолетов.

Но на этом не закончилась "небесная" биография замечательного ленинградского летчика. Он и после воины оставался в боевом строю. На самой современной, самой совершенной авиационной технике Герой Советского Союза Александр Дмитриевич Билюкин и его воспитанники - молодые летчики не раз демонстрировали высокое боевое мастерство на воздушных парадах в мирном небе Москвы, восхищая тысячи людей, вызывая у них чувство большой гордости за нашу замечательную страну и ее верных стражей - воинов Советских Вооруженных Сил.

А. Крупин

В небе Севера

Ту-124 шел на высоте 9 тысяч метров. В комфортабельном салоне было тихо. Все пассажиры, а их было немного, человек пятнадцать, молча смотрели в иллюминаторы. И как-то не верилось, что всего лишь час-два назад они вели себя совсем иначе. Они смеялись, и плакали одновременно - эти седые и лысеющие, худые и толстые, высокие и маленькие, одетые в военное и гражданское Григории и Ленечки, Наташеньки и Нины - ветераны северного неба, встретившиеся в Ленинграде накануне Дня Победы для того, чтобы лететь на этом вот "ту" сюда, в суровый край сопок и скал, где в лихую годину войны все они стояли насмерть, выстояли и победили.

Летел вместе с ними и генерал Дмитрюк. Он смотрел на изменившиеся дорогие ему лица боевых товарищей и с теплотой, даже нежностью, думал о незнакомых мальчишках и девчонках - красных следопытах из средней школы.

Начав по инициативе пионервожатой Тамары Григорьевны Зиминой и учительницы начальных классов Инны Александровны Борисовой свой поиск в канун 20-летия Победы, в шестьдесят пятом, они уже к очередному маю совершили настоящий подвиг. Следопыты разыскали 208 летчиков, техников, механиков. В том числе и его, Дмитрюка, служившего тогда, ни мало ни много, за добрый десяток тысяч километров отсюда. Они нашли и взяли шефство почти над всеми семьями погибших его однополчан. Ими было собрано для школьного музея боевой славы более 3000 фотографий военных лет. Всего лишь за один год (это ли не подвиг?!) пионеры написали и разослали во все концы страны 45 000 (!) писем. И поиск продолжается.

На первую встречу ветеранов Шонгуя, тоже, кстати, организованную школьниками, Дмитрюк не попал - дела не пустили. Правда, их у него и сейчас - прорва. Больших, важных, не терпящих отлагательства. Да, собственно, когда их в его беспокойной солдатской жизни не было. Нет, такого он не помнит. Даже в отпуске, а ездил он обычно, будучи с детства заядлым охотником и рыболовом, в какую-нибудь позабытую людьми и богом глухомань, Дмитрюк так никогда и не мог полностью отключиться от всего того, чем он жил ежедневно, начиная с лета далекого тридцать седьмого, в один из дней которого он впервые поднялся в небо на стареньком, дребезжащем планеришке "учебный стандарт".

Да, небо с этого дня стало для Дмитрюка всем. И он всегда служил ему со всей страстью своей души и требовал того же и от тех, с кем разделял его. Потому и не попал в тот раз на Север. Нынче же, получив приглашение ребятишек, Дмитрюк бесповоротно решил: "Еду!" И уже ничто не могло заглушить зова его сердца и памяти.

И вот сейчас он сидел в просторном салоне посвистывающего турбинами Ту-124 и, полуприкрыв глаза, Молча наблюдал за прильнувшими к иллюминаторам своими фронтовыми побратимами. Да, время не пощадило их. Изменились гвардейцы. Впрочем, нет, они все такие же: веселые, боевые. Вон, стоило пожилому мужчине обернуться и, подмигнув по-мальчишески, улыбнуться неповторимой своей улыбкой - и куда девались годы! Рядом сидел прежний Леня Гальченко - весельчак, умница и отчаянной храбрости пилотяга, с которым Дмитрюк не раз хлебал из одного солдатского котелка, укрывался одной шинелью в промозглой, сырой землянке и с кем спровадил на тот свет не одного фашиста из шакальей стаи "мессершмиттов", "фоккеров" и "юнкерсов".

Нет, все тот же его друг - ныне Герой Советского Союза, полковник в отставке Леонид Акимович Гальченко. Не вскружила ему голову слава и не сломал жестокий недуг.

Не поддался времени и Миша Шейнин - бывший сержант. Он в годы войны обеспечивал нормальную работу кислородного оборудования самолетов эскадрильи. Каким его запомнил Дмитрюк на войне - во всем серьезным, обстоятельным и дотошным, таким он был и сейчас. За здорово живешь начальником лаборатории в Академии гражданской авиации, надо полагать, не поставят. Голова! Ах, какую он удобную кислородную маску смастерил для летчиков из громоздкой и тяжеленной "ленд-лизки!" Игрушку! (Всего лишь через год, на очередной встрече шонгуйцев, Дмитрюк с горечью узнает, что Миша Шейнин погиб "при исполнении служебных обязанностей". Солдат Великой Отечественной войны, он и в мирные дни до последнего дыхания оставался солдатом).

Ту-124 качнулся с крыла на крыло, выровнялся и плавно перешел на снижение.

- Братцы-ленинградцы, кажись, подлетаем!

Дмитрюк улыбнулся. Ну, конечно же, это Нина Устинова. Вот уж кого действительно годы не берут! А ведь она и на фронте была самой старшей по возрасту среди своих подруг - девушек из группы вооружения. И недаром с прежним обожанием смотрят на нее гвардии сержант Наташа Савалова и гвардии ефрейтор Машенька Полыгалова. Сейчас Наташа - воспитательница в школе-интернате, а Маша - управляющая банком. Тоже идут по жизни по-фронтовому. Конечно, посеребрились их головы, стали они не единожды бабушками - так от этого никуда не денешься. И все-таки, несмотря ни на что, не стареют их души, не черствеют сердца. Придет время, им - женщинам военных лет - люди воздвигнут памятник за их беспримерный героизм и золотые руки, за беззаветную любовь, невыплаканные до сих пор материнские и вдовьи слезы.

"Ту" качнулся снова, его двигатели перешли на басовитую октаву. Дмитрюк, услышав характерный перестук выпускающихся колесных тележек шасси, впервые за все время пути придвинулся к иллюминатору. И тотчас же невольно вздрогнул. Точно таким же он увидел этот суровый край и тогда, в сорок втором.

...Война застала командира звена младшего лейтенанта Григория Дмитрюка на Дальнем Востоке. На первом его рапорте с просьбой отправить на фронт стояла дата - 22.VI.41-го. На последнем, через который - красным по белому - легло размашистое "Откомандировать в распоряжение..." - был зафиксирован декабрь. А все эти месяцы - напряженная учеба: тактика, воздушные "бои", стрельбы. Заставлять никого не приходилось. Все понимали: чтобы побеждать, надо быть сильней врага. Но вот наконец-то пришел декабрь и прощай Дальний Восток - земля, где родился и вырос.

1 мая 1942 года 145-й истребительный авиационный полк, в котором теперь служил Дмитрюк, завершив переучивание на "киттихауки" и "аэрокобры", перелетел на северный прифронтовой аэродром Шонгуй. Здесь, на заросших жиденьким леском каменистых сопках и топких болотах, все еще лежал снег. Не было снежного покрова лишь у самого моря, и оттого Григорию сверху показалось, что оно темно-свинцовое, мрачное, как бы оторочено черной траурной каймой. И вообще Север ему, коренному дальневосточнику, где сопок, болот и тем более воды тоже не занимать, не понравился. Во всяком случае, в тот первый день Дмитрюк никак на думал, что он потом через всю жизнь пронесет в своем сердце большую любовь и привязанность к этому мужественному краю.

На следующий день, 2 мая, полк приступил к боевым действиям.

Девятку истребителей прикрытия вел комэск капитан Павел Кутахов опытный командир и отличный летчик с орденом Красного Знамени на гимнастерке.

Скоростные бомбардировщики (СБ) - на каждом по тысяче килограммов бомбового груза - держали курс на Луостари. По разведданным, в последние дни там скопилось подозрительно большое количество самолетов. Гитлеровцы явно что-то затевали. Наше командование решило внезапным ударом сорвать замысел врага.

Дмитрюк летел ведомым у штурмана полка майора Шевченко. Таков неписаный закон войны: в первый бой новичок идет рядом с уже познавшим почем фунт ее лиха солдатом. Ссутулившись в тесной для его рослой, крупной фигуры кабине "киттихаука", Григорий чутко следил за ведущим. Так приказал Кутахов.

- Ваша главная задача на сегодня - привязать свои глаза к хвосту командира. Да, да, не посмеивайтесь, Габринец, - именно привязать. Помните: ведомый - "щит" ведущего. Прикрыт ведущий - и на страшны хваленые гитлеровские асы, пусть хоть сразу всем скопом наваливаются. Брошен пропали оба. А если, допустим, еще ты и "отвязался" - всем нам. Я уже не говорю о бомберах: их просто перещелкают как куропаток, - напутствовал Павел Степанович молодежь перед вылетом.

Сплошной линии фронта все из-за тех же сопок и болот здесь, на Севере, не было, и потому группа Кутахова, выбрав одну из "отдушин", проскочила ее без шума. Еще несколько минут звенящей тишины (Кутахов полушутя-полусерьезно обещал вырвать и "скормить собакам" язык всякого, кто "хоть слово пикнет до цели") и вот он - аэродром. Скоростные бомбардировщики немедленно приступили к делу. Дмитрюк вполглаза видел, как внизу разом вздыбилась и вспыхнула "тундра" - чего-чего, а маскировать и камуфлировать немцы умели, - как огонь и железо жгли, рвали, разбрасывали по частям приготовившиеся к старту "юнкерсы", "дорнье" и "хейнкели". Заход стандартный, как учили, разворот на 180 градусов, и еще заход. Для гарантии. А теперь "по газам", и домой. Вслед запоздало с остервенением затявкали эрликоны.

Когда до Шонгуя оставалось рукой подать, Дмитрюк услышал в шлемофоне спокойный, чуть глуховатый голос Кутахова:

- Внимание! Сзади справа "мессеры"!

Дальнейшие события развивались настолько стремительно, что Григорий ни потом, через годы, ни сразу же после посадки так и не мог воспроизвести в памяти всех подробностей начала этого первого в своей жизни воздушного боя. Он четко запомнил лишь, что успел тогда увидеть и даже для чего-то пересчитать - двадцать четыре! - летевших им наперерез на большой скорости "мессершмиттов".

В следующую секунду он рванулся за резко пошедшим на вертикаль "киттихауком" Шевченко. Огромная перегрузка жестко притиснула Дмитрюка к бронеспинке сиденья, он, ничего вокруг не видя и не слыша, теперь делал только одно - изо всех сил старался не оторваться от ведущего.

Но вот Григорий, когда, казалось ему, прошла уже целая вечность, неожиданно для себя обнаружил, что хорошо слышит радио. Оно разноголосо кричало, хрипело, стонало. И он как-то сразу увидел все: и уходивших на север невредимых СБ, и всех своих товарищей, отбивавшихся от двадцати двух "мессеров", и ту пару "худых", что наседала сейчас на них с Шевченко. С этого момента он запомнит до мельчайших деталей все воздушные поединки, что проведет за всю войну.

Бой продолжался. Дмитрюк заградительной трассой отсек от Шевченко сунувшегося было к нему ведущего пары Ме-109. Тот, напоровшись на огонь, переворотом ушел вниз. Через секунду Григорий снова пустил в ход пулеметы по второму фашисту, который почему-то, проскочив его, тоже атаковал штурмана. Трассы прошли мимо. Это сильно обозлило Дмитрюка и потому, когда "мессершмитт" также переворотом отвалил от Шевченко, он, забыв обо всем, бросился за ним.

И настиг его - своего первого "живого" фашиста! Тот, почувствовав погоню и зная, что "мессершмитт" тяжелее "киттихаука", попытался уйти пикированием. Но Дмитрюк был уже рядом. Он понял замысел врага и не спешил с огнем только потому, что хотел бить наверняка. Он шел в сотне метров сзади и выше, выжидая, когда "мессеру" уже некуда будет дальше пикировать и волей-неволей снова придется думать о высоте.

Так оно и вышло. Фашист падал почти до земли. Когда же до нее оставалось всего ничего, он резко, все еще на что-то надеясь, рванулся вверх и в сторону. Но Григорий был готов и к этому. Тонкий "худой" фюзеляж, широкие, с обрубленными консолями крылья "мессершмитта" тотчас же оказались в перекрестии прицела "киттихаука". Все шесть крупнокалиберных пулеметов "заговорили" разом. От плоскостей "мессера" полетели ошметки обшивки. Но он все еще шел, сопротивлялся, стараясь спастись, выжить. Не выжил. Дмитрюк, ни на секунду не выпускавший его из прицела, уловил момент и, чтобы уже попусту не дырявить крылья противника, качнул нос "киттихаука" влево-вправо и одновременно нажал на гашетку. Ме-109 вспыхнул - пули вспороли и зажгли расположенный сразу за спиной пилотского кресла бензиновый бак. Вражеский самолет, перевернувшись, ткнулся в скалистую землю и взорвался.

Через полчаса младший лейтенант Дмитрюк, опустив голову, стоял перед строем полка. Говорил Кутахов:

- ...Ты, видимо, рассчитывал на то, что победителей не судят. Так вот, знай: твоя сегодняшняя победа - чудо. Да, это чудо, что ты - живой и такой вот красивый - стоишь сейчас перед нами. Чудо и то, что жив и здоров Шевченко, которого ты... предал. И для бомберов наших - тоже чудо, что они уцелели.

Комэск замолчал, потом, пройдясь раз-другой вдоль притихшего строя, вдруг неожиданно весело рассмеялся:

- А вообще-то ты его срезал лихо. Видел. С головой срезал. Молодец! Но учти, парень, - Павел Степанович снова стал серьезным, - все учтите: подвиг требует не только большой отваги, но и большой мысли. Воевать нам еще долго, так давайте же воевать с головой, думаючи...

Они пройдут бок о бок через всю войну, всем смертям назло выживут, станут друзьями: Герои Советского Союза - будущий генерал Григорий Дмитрюк и будущий главный маршал авиации главком ВВС Павел Кутахов...

Бои, бои, бои... Жаркие, не на жизнь, а насмерть, схватки велись в небе Севера почти ежедневно. Несмотря на исключительно тяжелые метеорологические условия, Дмитрюк и его товарищи поднимались в воздух по семь, девять и даже по одиннадцать раз за сутки. И если не в каждом вылете, то через один обязательно - бой. И в каждом из них находили свой конец гитлеровские стервятники.

Но война есть война. В этих напряженнейших, как правило, неравных боях, покрыв себя неувядаемой славой и вечной памятью Родины, героической смертью погибнут многие летчики 145-го полка: Иван Бочков, Виктор Миронов, Ефим Кривошеее, Иван Юшинов... Они навсегда остались в Шонгуе.

Весной сорок четвертого года, когда наши наземные войска перешли в наступление, воздушное сражение в небе Севера разгорелось с новой силой. Один из боев той весны оставит на всю жизнь неизгладимый след в сердце Дмитрюка.

...В тот день они двумя звеньями сопровождали группу летевших на штурмовку вражеского аэродрома "илов". Капитан Дмитрюк вел четверку истребителей непосредственного прикрытия, старший лейтенант Габринец со своим звеном шел чуть сзади и выше. Туманная, облачная с утра погода улучшалась буквально на глазах. Григорий и радовался - в нем уже сказывался северянин - низко катившемуся по горизонту неяркому солнцу, и одновременно клял его всеми "святыми", так как знал, что их наверняка где-нибудь перехватят "мессеры". И он, осторожно ощупывая взглядом небо, сейчас хотел лишь одного: чтобы это "где-нибудь" произошло ближе к цели. Чтобы смогли отработать "горбатые".

Шестнадцать форсированных, маневренных, двухпушечных "мессершмиттов" появились тогда, когда Дмитрюк увидел впереди знакомые очертания фашистского аэродрома. Четверка Габринца немедленно бросилась им навстречу и связала боем. Григорий же, с трудом поборов в себе желание сделать то же самое, продолжал вести свое звено рядом со штурмовиками Это было его обязанностью, его неукоснительным долгом - во что бы то ни стало обеспечить безопасность "илов".

На подступах к цели снизу на них выплеснулся шквал огня зенитных эрликонов. Если бы это произошло несколькими секундами раньше, то они бы не прошли. Во всяком случае, прошли бы не все. Но они опередили гитлеровцев. Выскочив на аэродром на высоте бреющего полета, штурмовики с ходу - они знали свое дело (эти не от хорошей жизни прозванные немцами "черной смертью" самолеты) - ударили по стоянкам "юнкерсов" и "мессершмиттов", а истребители Дмитрюка - по зениткам.

Выполнив два захода, все двенадцать благополучно вышли из-под огня.

Григорий был доволен. Он и на этот раз возвращался домой не без личной победы - мимоходом меткой очередью срезал одного из двух успевших все-таки взлететь "мессеров". Это тебе за Ленинград! Теперь его беспокоил лишь Габринец. И вдруг:

- Гриша, жив курилка?

Габринец вынырнул откуда-то снизу и, лихо крутанув победную "бочку", увел свою четверку на обычное место, наверх. "Ну и дьяволенок!" - только и подумал Дмитрюк, проводив самолет друга потеплевшим взглядом. Он по-братски любил этого щуплого русоголового парня за неунывающий нрав, за прямоту и честность в отношениях с товарищами, за храбрость и самоотверженность в бою. Григорий видел, что Габринец тоже тянется к нему. Эта взаимная привязанность, начавшаяся еще в пору их совместной службы на Дальнем Востоке, постепенно переросла в большую мужскую дружбу. И Дмитрюк очень дорожил ею.

Успокоившись, Григорий все внимание снова сосредоточил на штурмовиках. Они, растянувшись, спешно уходили на восток. Но что это? Один из них вдруг задымил и начал отставать. Видимо, эрликоны его все-таки зацепили там, над аэродромом. Вскоре, правда, "ил" перестал дымить, но расстояние между ним и основной группой все увеличивалось, идти на скорости он явно не мог. Видя это, Габринец прорадировал Дмитрюку:

- Гриша, уходи с "горбылями", я его прикрою.

В любое другое время Григорий именно так бы и поступил - этого требовала обстановка. И он уже хотел было уходить, но неожиданно сердце вдруг больно сжалось от предчувствия чего-то страшного и непоправимого, и он остался, передав охрану штурмовиков двум ведомым парам.

Несколько минут летели спокойно. Но вот сзади, на горизонте, четко обозначились быстро увеличивающиеся в размерах вытянутые силуэты Ме-109. На этот раз их было двадцать. Однако беда четверки краснозвездных истребителей заключалась сейчас вовсе не в количестве настигавших их врагов. Дмитрюк и Габринец попадали в переплеты и похлеще. Потом, в конце концов, они просто могли бы и не ввязываться в драку: "по газам" и - поминай как звали. Да, могли бы, если бы не еле ковылявший под ними "на честном слове" "ил". Вот "мессеры" догнали их, и огненная свистопляска началась.

Они держались, сколько могли. И даже больше, чем могли. Построив "ножницы", Дмитрюк, Габринец, Пузанов и Ашев раз за разом отбили несколько попыток фашистов пробиться к штурмовику. И те, обозленные неудачей, решили сначала разделаться с истребителями. Вскоре паре "мессеров" удалось зайти Габринцу в хвост. Григорий поспешил к нему на помощь, но, видимо, опоздал, так как, когда он все-таки отпугнул "худых", тот вдруг доложил:

- Гриша, мотор не тянет, сажусь!

Дмитрюк защищал падающую машину друга до последнего патрона. Он еще успел увидеть, как она плюхнулась в снег, пропахала в нем недлинную, глубокую колею и остановилась. В это время его истребитель содрогнулся под ударами снарядов подкравшегося к нему сзади Ме-109.

Рванув в попытке уйти из-под очередного удара ручку управления на себя, Григорий не почувствовал ее привычной упругой тяжести. Рули не слушались. А земля была уже рядом...

Он очнется от страшной боли в голове и от холода. Выберется из кабины - единственной уцелевшей части самолета - и шатаясь, падая, пойдет на восток. Он не раз будет терять сознание и умирать, но не умрет. Будет замерзать, но не замерзнет. У него откажут ноги, но он будет ползти. И пробьется к своим, и выживет. Чтобы уже через две недели опять подняться в небо войны, и отомстить за смерть друга.

И еще один бой хорошо запомнился Дмитрюку. Нет, тогда все было гораздо проще. Но это был его последний бой.

...Во главе четверки истребителей командир эскадрильи капитан Дмитрюк вылетел на "свободную охоту". Да, в сорок пятом он уже мог позволить себе такую "роскошь". Шли на высоте пять тысяч метров. Спокойно пересекли линию фронта: гитлеровские зенитчики молчали. Впрочем, им тогда было уже не до самолетов, они "смазывали пятки".

Минут тридцать прошло в бесплодном поиске. Но когда Григорий совсем решил, что "свадьбы" не будет, на них неожиданно наскочили четыре ФВ-190. Нет, они вовсе не думали нападать. Развернувшись, "фоккеры" немедленно бросились наутек. "Совсем измельчал фашист", - усмехнулся Дмитрюк, толкнув сектор газа вперед. А через несколько мгновений он уже "загонял" ведущего в сетку прицела. Залп из пушки и пулеметов, и девятнадцатый, последний на его боевом счету самолет с паучьей свастикой на хвосте, развалившись на куски, рухнул вниз.

... Ту-124 подрулил к приземистому деревянному зданию аэровокзала. Взволнованные ветераны молча спустились по трапу на священную для них землю. Их ждали. От полыхавшего жаркими южными цветами пионерского строя шагнул мальчишка. Вот он наткнулся взглядом на рослую, подтянутую фигуру пожилого военного и вскинул вверх в пионерском салюте руку:

- Товарищ генерал, красные следопыты пионерской дружины имени Героев Шонгуя...

Большой теплый комок подкатился к горлу Григория Федосеевича Дмитрюка. Здравствуй, Шонгуй!

М. Ялыгин

Атакует "мститель"

Молодой летчик-истребитель сержант Василий Томаров на Волховский фронт прибыл в октябре 1942 года из Ейского военно-морского авиационного училища.

Прошло около пяти месяцев с тех пор, как он уехал из Уфы. Там Василий в 1939 году закончил аэроклуб и остался работать инструктором. Когда началась война, просился на фронт. Не отпустили. Несколько групп курсантов обучил он летному делу за первый год войны. Лишь с пятым выпуском летом 1942 года ему удалось наконец-то остаться в военно-морском авиационном училище, в которое зачислили почти всех аэроклубовцев.

И вот Василий Томаров на фронте. У штабного домика толпились летчики и о чем-то оживленно разговаривали. Василий подошел к ним, поздоровался, немного постоял, послушал, и все созданные его воображением картины фронтовой жизни померкли, показались наивными и смешными.

- Нас тут "безлошадных", почитай, на целый полк наберется, - оказал один из летчиков.

- Новички прибывают и прибывают, - сказал второй, кивнув в сторону Томарова. - А вот о поступлении новых самолетов что-то не слыхать.

Ничем не обрадовали сержанта и в отделе кадров. Ему дали направление в смешанный авиационный полк и со словами: "Устраивайтесь - там будет видно", - отпустили.

С неделю крутился Василий возле самолетов, подходил к техникам, иногда помогал им в их нелегком и хлопотливом труде. Командир эскадрильи капитан Осадчий словно бы и не замечал новичка. Да это было и понятно: самолетов не хватало даже для опытных, бывалых летчиков.

Шли дни. Василий потерял надежду, что командир обратит на него внимание. Но как-то солнечным утром капитан вдруг подошел к нему и приказал:

- А ну-ка, Томаров, давайте в "спарку" (так называется двухместный учебный истребитель). Посмотрю, что вы умеете.

И вот учебный "ишачок", уверенно разбежавшись по снежному полю, взмыл в небо.

- Летаешь ты прилично, - сказал комэск после посадки. - Ну, а воевать научишься. Завтра слетаем еще разок, а потом возьму с собой, посмотрю, каков ты в деле.

Комэск сдержал слово. После второго полета он взял Томарова на боевое задание.

- Задача наша простая, - говорил командир перед вылетом. - Будем охранять Дорогу жизни. Чтобы ни один фашистский самолет не прорвался. С истребителями сопровождения в бой по возможности не ввязываться: наше дело - "юнкерсы", их будем бить. Истребителями займутся другие.

Через полчаса группа капитана Осадчего в составе четырех "ястребков" была в воздухе.

...К Ладоге истребители подошли в районе Кобоны. Отсюда начиналась знаменитая Дорога жизни. Василий увидел ее сразу: с берега на лед одна за другой съезжали тяжело груженные автомашины и вереницей двигались в сторону противоположного берега. Их неровная, извилистая цепочка с высоты казалась затейливым ожерельем, протянувшимся от Кобоны до самого горизонта.

Едва "ястребки" сделали круг над дорогой, вдали показались фашистские бомбардировщики. "Юнкерсы" шли четким и плотным строем.

- Все атакуем ведущего! - раздался в наушниках голос командира. Внимательно следите за мной, не зевайте...

Используя преимущество в высоте, Осадчий направил свой "ястребок" на ведущего.

Василий не отрываясь следовал за комэском. Секунда, вторая, третья, и он совсем близко увидел серый с черным крестом сигарообразный фюзеляж "юнкерса". Прильнув к прицелу, поймал флагмана в перекрестие и со всей силой нажал на гашетку пулеметов. Сержант не запомнил, сколько времени вел огонь, но зато ясно видел, как десятки огненных стрел вонзились в машину вражеского флагмана. Опомнился лишь на развороте, когда комэск повел группу во вторую атаку. Теперь строй "юнкерсов" смешался. Ведущего на месте не было. "Где же он?" - подумал Василий и стал осматриваться. Фашистский флагман резко снижался, скользя на правое крыло. За ним причудливо закручивался дымный след.

После второй атаки "ястребков" строй "юнкерсов" окончательно нарушился. Беспорядочно сбрасывая бомбы, они разворачивались и, прибавив скорость, уходили.

Наши "ястребки" возвратились домой без потерь. Комэск был доволен: новички в первом бою не оплошали. И хотя сбили всего-навсего один "Юнкерс", зато ни одна бомба не упала на Дорогу жизни.

После приземления командир поздравил летчиков с победой.

- А вас, сержант, - обратился он к Томарову, - поздравляю вдвойне: с первым боевым вылетом и первой победой.

Василий смутился и как-то неуверенно сказал:

- С победой? А разве и я...

- Конечно, и ты, - подбодрил его комэск. - По флагману все ударили здорово. Хо-о-ро-о-шо ударили! Ты что не стрелял?

Василий смутился еще больше.

- Ого, не стрелял, - поддержал комэска один из летчиков. - Саданул ему в самое чрево! - А потом, подойдя к Василию, вполголоса сказал ему:

- Ну, даешь! Смотрю, уж и "юнкерсов" проскочили, а ты все садишь и садишь... Не тушуйся: в бою и не такое бывает. А своему первому ты сполна выдал. Можешь мне поверить.

Комэск еще несколько раз брал Василия на задания, но молодой летчик догадывался, что капитан все же щадит его, и очень тяжело переживал это.

- Дорогой юноша, зря себя терзаешь, - наставительно говорил капитан сержанту, когда тот обращался к нему с просьбой взять его на особенно трудное задание, - не торопись, всему свое время. Я сказал, что воевать научишься. Вот и учись потихоньку.

Но фронтовые университеты молодому летчику пришлось продолжать не в авиации, а в пехоте.

...Шли первые дни нового, 1943 года. Волховский фронт готовился к прорыву блокады Ленинграда. Молодых летчиков-сержантов временно откомандировали в 8-ю армию. Там Томарову дали направление в 14-ю отдельную стрелковую бригаду, входившую в войска ударной группы.

В штабе бригады его определили в минометный дивизион.

- Так, значит, летчик? - переспросил Василия командир дивизиона капитан Апальков.

- Летчик, товарищ капитан.

- Не унывай, сержант. Временное это дело. Немыслимо летчиков в пехоте держать. Вот будет самолетов поболе, и заберут снова в авиацию... А пока определю-ка я тебя к разведчикам. Это дело будет тебе, пожалуй, поближе.

Так стал Василий Томаров разведчиком минометного дивизиона.

После прорыва блокады Ленинграда он участвовал в боях за Синявинские высоты, а затем в жестоком, затяжном и кровопролитном февральско-мартовском сражении за расширение коридора в направлении на Мгу - Тосно. В апреле и мае обеспечивал "работу" знаменитой "мельницы" - так кем-то в шутку, но очень метко был назван разработанный штабом Волховского фронта план длительного артиллерийско-авиационного наступления наших войск в условиях собственной и вражеской стабильной обороны.

Минометный дивизион бригады принимал самое непосредственное и активное участие в осуществлении этого плана.

Командующий Волховским фронтом Маршал Советского Союза К. А. Мерецков впоследствии писал в своей книге "На службе народу", что в течение двух месяцев неумолимые и беспощадные жернова фронтовой "мельницы" перемалывали войска противника, особенно его резервы, и что пленные фашистские офицеры сообщали в то время о разброде в штабе 18-й армии, о постоянных жалобах ее полевых командиров на "бездонную мгинскую бочку".

За активное участие в операции "мельница" сержант Томаров в конце мая был награжден медалью "За боевые заслуги". Вскоре партийная организация дивизиона приняла его кандидатом в члены партии.

- Молодец! На "мельнице" хорошо поработал, - пошутил заместитель командира по политчасти лейтенант Гуров, поздравляя Василия.

Но не зря говорят, что радость и беда всегда рядом ходят. В эти дни Василий получил из дома письмо. В нем сообщалось, что в боях с фашистами погибли отец и брат. Тяжело переживал он горестную весть. Сердце его словно окаменело от горя.

Прошло несколько дней. Сержант по-прежнему ходил мрачный и неразговорчивый, что несвойственно было его веселому и общительному характеру. Поэтому, когда командир вызвал его к себе, то прежде всего сказал ему:

- Ну-ка, приободрись, Томаров! Знаю о твоем горе, поэтому хочу тебя немного порадовать. Получен приказ немедленно откомандировать всех летчиков из наземных частей обратно в авиацию.

- Не может быть! - растерянно сказал Василии.

- Это так, сержант! - подтвердил капитан Апальков. - Я говорил, что придет время и всех летчиков вернут в авиацию? Говорил. Вот оно и пришло. Жаль отпускать: разведчик ты - что надо. Да грешно держать летчика в пехоте... Давай, орел, лети! - сказал командир на прощанье и легонько подтолкнул Томарова к выходу.

После двухмесячного переучивания на самолете Ил-2 младший лейтенант Василий Томаров вместе со своими товарищами Фроловым и Давыдовым прибыл на Волховский фронт в штаб 14-й воздушной армии. Летчиков направили в 872-й штурмовой авиаполк.

Полк располагался в небольшой деревушке. За ней начинался молодой сосняк, за которым раскинулось достаточно широкое и ровное поле, по краям заросшее ольшаником и расцвеченное большими полянами иван-чая и белой ромашки. Оно протянулось от края леса до крутого обрыва. Это и был аэродром. Внизу, за обрывом, была еще одна деревня.

"Ну и ну! - подумал про себя Василий. - Чуть мазанешь на взлете или при посадке - и поминай как звали, под обрыв и на деревню".

- Что, не приглянулся наш аэродром? - спросил его лейтенант Федяков, которому командир поручил познакомить новых летчиков с аэродромом.

- Да нет, - смутившись, ответил Василий. - Вот обрыв, правда, - штука неприятная.

Приучать новых летчиков к полетам командир полка подполковник Кузнецов начал сразу. На следующий день после прибытия он спросил Томарова:

- Аэродром осмотрели?

- Осмотрел, - ответил Василий.

- Небось, сердце у обрыва екнуло?

- Было дело.

- Ничего, обрыва не бойтесь: для взлета и посадки метров вполне хватает... Если, конечно, их не транжирить.

- Это я понял, когда прикидывал.

- Ну вот и хорошо! Вот и ладненько! Значит, завтра и слетаете. Самостоятельно?! - в упор, внимательно, испытующе глядя в глаза Василия, не то спросил, не то приказал командир, а потом, выждав с полминуты, спросил: - А может на "спарке", с комэском?

- Нет! - твердо сказал Василий. - Лучше сразу самому.

На следующий день он произвел двадцатиминутный тренировочный полет по кругу.

- Молодец! - похвалил его Кузнецов, вытирая носовым платком до блеска выбритую голову. - Хватка есть. Но все-таки имейте в виду - расстояние от сосняка до обрыва - только-только, ни метра больше.

Командир полка определил Томарова в третью эскадрилью и представил его комэску.

- Николай Платонов, - назвал себя старший лейтенант, сдавив ладонь новичка крепким мужским пожатием, от которого слипаются пальцы.

- Берите себе этого молодца, устраивайте, - сказал Николай Терентьевич Платонову. - С боевыми заданиями повремените. Пусть пообвыкнет и подучится.

Старший лейтенант Платонов, высокий и стройный блондин с привлекательным и улыбчивым лицом, сразу понравился Василию. Было приятно идти с ним рядом, подлаживаться к спокойной, неторопливой походке, чувствовать около себя уверенного, сильного и приятного человека. Даже ордена Краевого Знамени и Красной Звезды на гимнастерке комэска не смущали молодого летчика, а как-то совершенно естественно ставили его в положение младшего товарища, нуждающегося в поддержке и помощи старшего.

По дороге летчики разговорились. Василий рассказал, как вырвался из аэроклуба на фронт, почему оказался в пехоте. Николай Платонов говорил о фронтовых делах эскадрильи.

- На днях при штурмовке Синявинских высот погиб наш летчик Гурий Максимов, - сказал он и посмотрел в глаза новичка.

- Понимаю! - сказал Василий. - Значит, я на его место?

- Да! - без обиняков ответил комэск. - Гурий был не только настоящим летчиком, но и надежным товарищем. Его самолет подбили над целью вражеские зенитки. Но Гурий и стрелок Дима Чупров на горящем самолете, оба раненные, продолжали штурмовать фашистов.

Платонов умолк и задумался...

Василий терпеливо ждал продолжения рассказа.

- Мы все видели своими глазами и слышали по радио их последние слова: "Прощайте, ребята! Бейте фашистов и за нас!" - Они направили свой пылающий "ил" на фашистский склад боеприпасов и разнесли его вдребезги. - Комэск снова умолк и долго ничего не говорил.

Молчал и Томаров...

Оба они в эти минуты думали об одном - о подвиге товарищей.

"А как бы поступил я? - размышлял Василий. - Смог бы вот так, как они? Или схватился бы за "последнюю соломинку" - кольцо парашюта?"

Он долго не мог ответить на этот вопрос. В его голове теснились противоречивые мысли...

Комэск рассказал новичку и о других летчиках полка. Василий узнал о мастерских штурмовках Николая Белова, Георгия Ульяновского, Сергея Федякова...

Штаб и общежитие летчиков третьей эскадрильи размещались в большой бревенчатой избе. В палисаднике перед избой, увешанные красными гроздьями, красовались две рябины.

Комэск познакомил Томарова с адъютантом эскадрильи лейтенантом Киричком, сел у стола и сказал:

- Теперь о главном. Хотя у нас здесь и не школа пилотов, но вам придется немного поучиться. Завтра составим программу подготовки... до зимы: все равно скоро наступит ненастье. В бой не пущу, пока не буду лично убежден, что вы к этому готовы!

...И потянулись опять учебные дни и недели: взлет, посадка, взлет, полет по кругу и опять посадка, полеты по маршруту, тренировочные стрельбы и бомбометание.

За месяцы осеннего ненастья молодой летчик успел пройти курс боевой науки не только у Платонова, но и у других бывалых летчиков полка. Веселый, общительный и дружелюбный по характеру, умеющий учиться у товарищей и всегда ладить с ними, он очень скоро стал для всех своим. Его уже никто не считал новичком, хотя Василий еще ни разу ни с кем не вылетал на задания.

Вскоре полк перебазировался на другой аэродром в район небольшой лесной деревушки. Здесь была настоящая глухомань.

Ленинградский и Волховский фронты готовились к новому наступлению. Летчики полка все чаще стали вылетать на боевые задания. Правда, летали в основном парами на "свободную охоту" и на разведку противника в районы Синявинских высот, Новгорода, Подберезья и других крупных узлов обороны фашистов.

Василий видел все это и, естественно, рвался в бой.

6 декабря после очередного проверочного полета он пожаловался комэску:

- Сколько можно попусту утюжить воздух? Кровь кипит: за батю и брательника пора с фашистами рассчитаться.

- Не терпится, значит? - сказал Платонов. - Ладно, я подумаю.

Вечером он подошел к Томарову и сказал:

- Завтра возьму на разведку. Готов?

- Давно, товарищ командир! - обрадованно ответил летчик.

- Мы должны выявить места наиболее крупных скоплений фашистских войск и техники к югу от Новгорода, - и Платонов стал по карте подробно рассказывать о предстоящем полете.

- Погода пока неважная - все время низкая облачность. Не для истребителей погода. Нам это на руку. Но зенитки все равно жару дадут - тут уж никуда не денешься, - сказал комэск в заключение.

- Штурмовать, значит, не будем? - спросил Василий.

- Запомни, наше дело - разведка, - ответил комэск. - Штурмовать будем лишь самые важные объекты и только после выполнения основного задания. Так что успокой свою кровь и готовься к вылету.

На следующее утро взлетевшая с лесного аэродрома пара штурмовиков, прижимаясь к нижней кромке облаков, взяла курс на Новгород.

Первый вылет Томарова прошел успешно. Командование получило от воздушных разведчиков ценные сведения о движении и сосредоточении фашистских войск южнее Новгорода.

После этого вылета Василий Томаров еще больше сдружился с летчиками полка, а в декабрьские 1943 и январские дни 1944 года вместе со всеми готовился к новым боям.

И вот наступил долгожданный день. 14 января 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов начали, сражение за окончательную ликвидацию вражеской блокады Ленинграда.

...На Волховском фронте утром 14 января 40 минут гудел воздух и содрогалась земля от несмолкаемой канонады. Василий Томаров и воздушный стрелок Николай Кравченко, удобно пристроившись под плоскостью штурмовика, с радостью вслушивались в грозный гул. На фюзеляже их самолета красовалась свежая надпись "Мститель". Ее накануне по просьбе Василия и с разрешения командира полка сделал механик.

Но в первый день наступления штурмовики так и не смогли вылететь на задание из-за плохой погоды.

Наступило 15 января.

На аэродроме оживленно. Летчики и воздушные стрелки не отходят от машин, так как команда на вылет может последовать в любую минуту.

Все готово: подвешены эрэсы и авиабомбы, зарядные ящики набиты снарядами я патронами, не раз проиграны все варианты полета. Задание не простое - надо преодолеть мощную противовоздушную оборону противника и нанести бомбардировочно-штурмовой удар по вражеским войскам и технике в Подберезье, Новгороде и Люболядах. Этих ударов с нетерпением ждут воины 59-й армии, ведущие ожесточенные бои за Подберезье.

Наконец-то над аэродромом взвилась ракета - команда на вылет. И вот уже, поднимая снежную пыль, штурмовики выруливают на старт и сразу взлетают.

Первой уходит на задание группа Ульяновского. За ней шестерка Платонова, в которой в основном "старики", из молодых только Томаров и Фролов.

...Пока полет проходит над своими войсками, летчики и стрелки наблюдают за тем, что происходит на земле. Но вот в небе раздался оглушительный треск и грохот первых разрывов зенитных снарядов.

Время спокойного полета кончилось. Разрывы совсем рядом. Взрывные волны швыряют "Мститель" из стороны в сторону. Василий улавливает сотрясение самолета. "Наверное, осколки", - догадывается он и спрашивает по переговорному устройству:

- Коля! Как ты там?

- Порядок, командир! - как ни в чем не бывало отвечает Кравченко. Вот только стабилизатору малость досталось.

- Всем внимание! - раздается в наушниках голос Платонова. Противозенитный маневр. Делай, как я! - И командир начинает резкое снижение с правым креном, уводя группу вниз и в сторону от разрывов. Василий цепко держится в строю на своем месте. Теперь разрывы удаляются. Они остаются где-то выше и левее.

- Подходим к Подберезино, - предупреждает командир. - Внимание!

Он разворачивает группу на север, перестраивает в колонну, командует:

- Атака реактивными! - и переводит штурмовик в пикирование.

Группа следует за комэском...

С первой атаки штурмовики залпами реактивных снарядов подавили несколько огневых точек и загнали фашистов в окопы и щели, а со второй бомбами и снарядами разнесли с полдюжины блиндажей и землянок. И вот третий заход. Теперь вовсю гремят пушки, трещат пулеметы.

После третьего захода командир развернул группу на юго-запад и повел на Люболяды. Данные разведки подтвердились: станция забита составами с войсками и техникой, которые фашистское командование, видимо, спешно перебрасывало из глубины обороны для ликвидации прорыва своего фронта на новгородском направлении.

Пройдя без потерь сквозь огненный заслон, группа Платонова обрушила на станцию оставшиеся эрэсы, бомбы и снаряды. После ее атак на железнодорожных путях возник невообразимый хаос, и через несколько минут станция превратилась в один гигантский костер, горели цистерны с горючим, взрывались вагоны с боеприпасами. Столбы огня и дыма поднялись на несколько десятков метров.