За милых дам

— Работа — это прежде всего независимость… — заметил он Старикову. — А главные черты характера настоящего африкаанера, потомка тех самых голландцев, — это независимость и упорство… Когда окружение становилось слишком назойливым, они запрягали свои знаменитые фургоны, служившие им и домом, и средством передвижения, и уходили на новые, еще не освоенные места… И очень скоро превращали их в рай — цивилизованный, обустроенный остров посреди дикой Африки… А если уж буров допекали слишком сильно, то они ставили в круг те же самые фургоны — в середине женщины и дети — и сражались так, что мало не казалось никому…

Петя слушал Лэндерса и думал: как жаль, что он так мало знает об этой стране. Читал когда-то в детстве «Капитан Сорвиголова» Луи Буссенара, кое-что помнит из учебников…

Высокие, бородатые, плечистые буры… таким и был Лэндерс, разве что без бороды… Необыкновенная моложавость Энтони особенно проявлялась в интересе к женскому полу. Он, что называется, не пропустил в самолете ни одной юбки. Правда, надо отдать должное вкусу Энтони, ни одной стоящей внимания юбки.

У Энтони была идея открыть в Москве гостиницу. «Действительно пятизвездную, — объяснил он, вздыхая, Петру, — а не то, что вы под этим подразумеваете».

Возникла эта идея вследствие глубокого шока, который иностранец испытал при близком, в качестве постояльца, знакомстве с городским «гостиничным бизнесом».

Очарованный архитектурой сталинских высоток, Лэндерс наивно попросил поселить его в гостинице, расположенной в таком здании. Номер с обшарпанной старой мебелью потряс его до глубины души… Ненавязчивый сервис довершил первые впечатления. Когда Энтони показалось, что больше его уже ничем нельзя было удивить, выяснилось, что в номере нет телефона.

— А как же я буду звонить? — наивно спросил Энтони.

— Откройте у нас депозит, и мы вам подключим телефон… — посоветовали ему.

— Вы сошли с ума? — искренне поинтересовался всегда корректный Лэндерс. Он, конечно, не хотел никого обидеть таким вопросом. Просто ничем другим, кроме потери рассудка, он не мог объяснить такое условие пользования телефоном.

Из разговора с Энтони Стариков понял, что требования к гостиничному сервису в ЮАР несопоставимы с российскими, что в ЮАР, должно быть, нет плохих гостиниц и что…

— Вы знаете, что, например, один из трех лучших — в мировом рейтинге — отелей находится именно в ЮАР, в Сан-Сити? — спросил его Лэндерс.

— Нет, — честно признался Стариков.

Оказалось, что это только малая часть того, что он не знал об удивительной стране…

На подлете к Претории Стариков, посмотрев в иллюминатор, с изумлением увидел внизу на земле массу голубых квадратиков.

— Что это, Энтони? — подивился он.

— Бассейны… Здесь трудно встретить дом без бассейна. Поэтому так много голубых квадратиков…

В Претории шел дождь. Пришлось накинуть куртку. Они сразу отправились дальше. Их путь лежал в Кейптаун…

Вершина Столовой горы была накрыта облаками, будто скатертью.

— Когда будет хорошая погода, обязательно поднимитесь туда…

— А сейчас что, плохая? — удивился Петр.

— Да. Эта «скатерть» — ее еще называют париком Столовой горы — означает, что скоро подует юго-восточный ветер… Видите, как облака укрыли плоскую вершину и маленькими белыми клочками расположились на склонах? И будет не просто ветер — бушующий ветер…

Они расстались с Лэндерсом друзьями.

«Наш дом голубого цвета», — предупредила Петю еще в Москве по телефону мама.

Хорошо, что у него все-таки был более точный адрес… Ибо, проехав всю улицу на такси из конца в конец, Стариков никакого голубого дома не обнаружил.

В чем заключалась загадка, выяснилось чуть позже, когда Стариков родительский дом все-таки нашел.

Дом был построен буквой П. Скрытый боковыми крыльями, перед домом голубел непременный бассейн, и по внутреннему периметру дом действительно был голубой… Правда, снаружи, со стороны, выходящей на тихую широкую улицу, он был белый.

Неудивительно поэтому, что человеку, искавшему именно голубой дом, обнаружить таковой было довольно трудно.

Когда закончились приветственные объятия, первые расспросы, радостные поцелуи и поглаживания, Петр не преминул обратить внимание родительницы на это обстоятельство.

— Да?! — искренне удивилась мама. — Разве он не голубой?

В этом простодушном вопросе было столько неподдельного изумления, что Петя сразу почувствовал тон здешней жизни… Именно тон, а не нерв, как в Москве… Здесь нервов не было и в помине…

Благодушие и покой маленького мира внутри пространства буквы П, прохлада бассейна и то особое, совершенно чудесное состояние, которое испытывает человек после энергичного плавания, вкус ключевой воды на губах, которой здесь увлекались буквально все…

В этом самодостаточном мире его маме было так хорошо и спокойно, что и в голову не приходило поинтересоваться: а какого цвета дом снаружи?

К вечеру вернулся отец.

— Пойдем что-то тебе покажу, — позвал он Петра после ужина в свой кабинет.

Между тем на землю уже опустился синий благоуханный африканский вечер…

— Папа! Вот это да! — Стариков осторожно, с почтением, дотронулся до телескопа. — Да у тебя тут целая обсерватория…

— Открою тебе секрет: это тайное увлечение очень многих кейптаунцев… Никто не подсчитывал, сколько домашних обсерваторий в этом городе. Но поверь, огромное количество… Самая большая плотность на душу населения. Не думаю, что где-нибудь еще есть такое…

— Почему?

— Почему?! Скоро увидишь почему… Жить под созвездием Южный Крест и не иметь домашней обсерватории?! Сын мой, ночи у Столовой горы необычайны… Небо низкое, звезды огромные, воздух прозрачен… Оторвать взор от всей этой космической красоты невозможно. Первый южноафриканец, который построил обсерваторию, занес в каталог кейптаунского неба десять тысяч звезд… Я, конечно, не Николас Луи де ла Кайль… Но…

Отец настроил телескоп:

— Кстати, среди нынешних граждан ЮАР много потомков французов — гугенотов, бежавших после Варфоломеевской ночи… Они-то приезжали сюда навсегда! Если остальные переселенцы в случае чего могли вернуться на историческую, так сказать, родину, то гугенотов на том конце обратной дороги ожидала смерть. Так вот я, разумеется, не Николас Луи де ла Кайль, потомок гугенотов, но тем не менее… Ну-ка, посмотри…

Петя заглянул в звездную бездну, и взор его отчего-то сразу приковали к себе четыре маленькие звезды…

— А?! Каково?! — довольно улыбнулся отец.

— Классно!

— Они ведь сразу притянули тебя, верно? Хотя маленькие… гораздо скромнее, чем соседние Арго и Кентавр… Да и вообще, среди всех известных нам восьмидесяти восьми созвездий Южный Крест занимает последнее место… Самый скромный. Но если ты поднимаешь глаза к небу, ты сразу ищешь его глазами и смотришь только на него. Крест притягивает к себе…

— Но почему?

— Феномен Южного Креста, наверное, никогда не будет разгадан. Хотя… Тайное очарование этих звезд испытали на себе, наверное, все, кто побывал в южных широтах… Вот послушай!

Отец взял со стола потрепанный том Гончарова:

— «Южный Крест… Случалось ли вам (да и как не случалось поэту!) вдруг увидеть женщину, о красоте, о грации которой жужжали вам в уши, и не найти в ней ничего поражающего? «Что ж в ней особенного?» — говорите вы с удивлением, всматриваясь в женщину. Она проста, скромна, ничем не отличается… Всматриваетесь долго, долго и вдруг чувствуете, что уже любите ее страстно. И про Южный Крест, увидя его в первый, и во второй, и в третий раз, вы спросите: что в нем особенного? Долго станете вглядываться и кончите тем, что с наступлением вечера взгляд ваш будет искать его первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и будете почасту и подолгу покоить на нем ваши глаза…»

Петя слушал хрипловатый голос отца, и ему было так спокойно и хорошо, как в детстве, когда отец вот так же читал ему вслух…

«Почасту и подолгу… покоить глаза… — младший Стариков подумал об Ане, — вот так же, наверное, можно смотреть на любимую жену. Почасту и подолгу. Всю жизнь».

— Что-то ты… ну не то чтобы невеселый, а какой-то подозрительно задумчивый? — вдруг заметил отец.

Петр, не настроенный откровенничать, промолчал.

— Понимаю… Грустное расставание? Ну что ж, расставания, прощания, проводы, встречи, ожидание — это и есть жизнь. — Отец положил ему руку на плечо. — Гораздо хуже, когда всего этого нет. Ни романов, ни переживаний. Хотя скажу тебе по секрету: не увлекайся разводами… Самая большая на свете мудрость — это иметь хороший дом, семью, любимую жену. И — сохранить все это, пронести через всю жизнь. А жизнь эта, ох, какая сложная… Но сохранить от начала и до конца! Разрушать ведь просто… Человек уж так устроен, что его то и дело тянет это сделать… И столько поводов и ситуаций… И кажется так легко — раз-два, и конец. Ушло одно — будет другое. Нет, это неправильно! — решительно, словно отвечая на какие-то собственные мысли, подытожил отец. — Дом и семья — от начала и до самого-самого конца…

— А это возможно? — спросил младший Стариков, задумчиво, как зачарованный, наблюдая, как отец расхаживает по комнате.

— Представь, возможно. И не верь тем, кто говорит, что так не бывает… Уж поверь мне: возможно!

— Я верю… — Петр кивнул. Он знал, что отношения его родителей были среди знакомых и друзей семьи притчей во языцех… Все кругом разводились, то и дело меняли жен и мужей, а они жили, как старосветские помещики, как Пол Маккартни с Линдой Истман, не представляя себя друг без друга и почти никогда не расставаясь. Хотя его отца, как шутила мама, «мечтала заполучить, наверное, половина женского населения Москвы». А он жил себе да жил со своей семьей.

Нигде и никогда еще не дышалось Старикову так легко, как здесь… Невероятной прозрачности воздух, океан, горы и долины с бесконечными виноградниками — от всей этой красоты просто голова шла кругом…

Воздух «сухой и легкий, как шампанское, и даже просто дыхание приносит радость».

Но вот что удивительно: посреди этого рая мысли Старикова постоянно упархивали в Москву, далекую, тревожную, холодную…

И причиной этого странного явления была светловолосая девушка по имени Анна.

Стариков исправно делал все, что полагается туристу… Гулял, смотрел, держал на руках маленьких львят, ужасался крокодилам… Что-то было невероятно угрожающее и опасное в неподвижности этих тварей, в их обманчивом равнодушии и презрительном невнимании к веселым туристам, галдящим на мостках… Здесь не было табличек: «Опасно! Не трогать! Будьте осторожны!» Были как бы шутливые: «Я сегодня голодный!». «Где мой завтрак?»

Потенциальные «завтраки», все как один в шортах и с фотоаппаратами в руках, читали предупредительные, написанные от имени крокодилов плакатики и сначала смеялись, а потом почему-то задумывались…

История о японце, который наклонился, чтобы достать из воды оброненную ребенком игрушку, и остался без руки, передавалась среди экскурсантов из уст в уста…

Петя тоже смотрел на крокодилов и не к месту думал: «И зачем я оставил Анну одну в Москве…»

Он накупил ей кружек с надписями: «Там, где встречаются два океана». На одной кружке были нарисованы киты — все разновидности, встречающиеся в здешних водах. На другой штук двенадцать дельфинов. Петя как-то не задумывался о том, что на свете столько дельфинов и что они такие разные… Надо же, думал Стариков, считают, что они разумные существа, не глупей человека, а для нас они все как бы на одно лицо. Как-то некорректно получается… И, чувствуя себя виноватым, Стариков немножко поизучал дельфинов, изображенных на кружке, на всякий случай, чтобы узнавать их «в лицо» при встрече.

На третьей кружке был изображен только большой хвост кита в волнах и овеянный ветрами и легендами мыс Доброй Надежды.

Хотя, как объяснили Старикову, первый попытавшийся обогнуть его капитан назвал его мысом Бурь… Капо Торментозо! Но это он сначала его так назвал, а потом, намучившись: бури, голод, роптание команды, взял и передумал… Так бедняга намаялся, что переименовал его в мыс Всяких Мучений…

А уж позже один король снова переименовал его в мыс Доброй Надежды, чтобы не отпугивать моряков и проложить выгодный торговый путь для ост-индских товаров… И поступил как настоящий тонкий знаток человеческой психологии… Попробуй поогибай мыс Всяких Мучений. Кому захочется? А так — Доброй Надежды — можно и попробовать!

Именно в бурных волнах у мыса родились легенды о кораблях-призраках, управляемых тенями погибших моряков. Они неслись над морем, манили живых, предвещали несчастье… Видели их многие, даже божились, что видели. И не только одиночки, целые группы моряков… Однажды его заметил молодой офицер британского военного судна… Закричал — и на его крик высыпала на палубу вся команда… А видение исчезло. Однако именно этому человеку таинственное знамение несчастья не принесло. Он вскоре стал королем Георгом Пятым. Но это исключение. Да и неясно: так ли уж королю и повезло…

И в конце двадцатого века многие кейптаунцы верили, что никогда еще не было так, чтобы появление корабля-призрака не привело к какому-нибудь несчастью! Ведь на его палубе команда матросов-призраков, и они на глазах превращаются в скелеты…

Судя по всему, южноафриканцы не только любили звезды, но и были довольно суеверны.

Вдыхая терпкий, взбитый ветрами двух океанов воздух, Петя смотрел на Столовую бухту… Говорили (а жители Кейптауна свято в это в прошлом веке верили), что в ней обитает чудовище наподобие лохнесского. Некоему гражданину, прогуливавшемуся по берегу в осенний мартовский день, даже удалось зарисовать огромного змея… Змея или змею? В общем, что-то грозное и хищное, появляющееся неожиданно в волнах, то в одном месте, то в другом.

Существовало чудовище на самом деле или нет, бог весть, а вот купаться в этой стране желательно было только там, где это разрешали специальные таблички, иначе акулы!..

Петя усмехнулся: страшные и ужасные опасности этой страны — крокодилы, акулы — казались детскими сказками по сравнению с реальностью далекой и холодной Москвы. И Стариков-младший не мог не думать об оставшейся там Анне.

К сожалению, Стариков был не единственным, кто в последнее время не оставлял Анну своим вниманием.

Женщина тоже только о ней и думала.

«Паскудница… любительница детективов… мисс Марпл…» Анин «светлый образ» был для Женщины как заноза в пальце… Бельмо на глазу… Хотела Анна этого или нет, но с ее появлением дотоле стройные, выверенные планы Женщины пошли наперекосяк. Анна мешала, все портила, крутилась все время перед носом, как назойливый комар, сбивая Женщину с намеченных действий…

Именно из-за Анны Марина сорвалась с крючка и упорхнула на этот идиотский остров. И плоды долгих усилий Женщины, вся ее кропотливая работа — собаке под хвост.

Но кто мог думать, что холодная Марина так привяжется к этой соплячке? Даже отдыхать взяла ее с собой… а раньше Марина редко разлучалась с Ритой, часто брала ее в свои заграничные вояжи.

И вот после бесплатного роскошного отдыха на острове эта соплячка, эта любительница расследований возвращается — и ей же, Женщине, начинает рассказывать о своих подозрениях, о том, что происходящее с Мариной кажется ей, видите ли, странным и не «следует ли показать Марину Вячеславовну хорошим врачам»? Как говорится, уж если предлагать, так сразу что-нибудь очень хорошее: например, сделать подробный анализ химического состава крови и — чтобы сразу явиться с ним в милицию…

Потом ухажер этой дурочки избивает, как сопливого мальчишку, Ритиного киллера… И вообще, эта Анна пытается внушить ей, Женщине, чувство неполноценности, потому что впервые все ее покушения и попытки убрать того, кого она хочет убрать, оканчиваются провалом. Сопливая негодяйка, она дает ей почувствовать, что такое неудача.

В общем, у Женщины были все основания думать об Анне Светловой двадцать четыре часа в сутки. Просто с первыми лучами солнца… Да, вот так: она проснулась, как всегда, очень рано, и первые мысли о ней, о Светловой ненаглядной…

Теперь Женщина не торопясь ехала по городу, размышляя о давешней серой машине — изрядно поношенном «жигуленке» четвертой модели, ничем не примечательном автомобильчике… И если бы не ее маниакальная подозрительность, кто знает, возможно, она бы его и проглядела… Но когда сумасшествие наступает на людей, они становятся придирчиво, въедливо внимательны к деталям поведения окружающих, видя во всем враждебность… Женщина не ожидала за собой слежки, но сработала эта подозрительность, и она обратила внимание на этот автомобильчик, следовавший за ней, как приклеенный. Она хорошо запомнила номер. Покружила, проверила… При этом ей показалось, что еще одна машина, незнакомая ей вишневая «девятка», тоже сидела у нее на «хвосте»… Но после очередного поворота «девятка» исчезла.

А вот наивный серый автомобильчик не отставал… Как глупый теленок за коровой, он тянулся за ней неотступно.

Теперь ее дорога лежала в Теплый Стан. Прежде чем осуществлять сложные проверки по номерам (которые могли оказаться бесполезными — в автомобиле мог сидеть отнюдь не его владелец), следовало сделать самое простое. Решение пришло словно озарение: Женщина все время думала об Анне, а тут вдруг возникает в поле зрения какой-то назойливый автомобильчик! К тому же сама идея этой идиотской слежки… Это было бы так похоже на Светлову, на эту беспрерывно зудящую перед ее носом, надоедливую комариху…

Самое простое часто оказывается самым верным. Она проехала не спеша под окнами «ненаглядной» Анюты… Ну, куда ставят рачительные хозяева свою машину, чтобы поглядывать на нее каждые десять минут? Разумеется, под окна… Серый, так запомнившийся ей автомобиль стоял, стоял там, как миленький…

Ах, Анна, ах, негодяйка… Она еще вздумала за ней, Женщиной, следить.

Анне снилось, что она танцует: кружится в каком-то танце, который она никогда прежде не танцевала… кажется в вальсе… Причем ведет ее не партнер, а партнерша… Женщина в черном вечернем платье с белоснежными оголенными плечами. Она увлекает ее помимо воли в это бесконечное кружение. Все быстрей и быстрей. И Анна вроде бы почти уверена, что знает, кто она такая… Что-то очень знакомое… Но окончательно убедиться в этом никак не может: у женщины нет лица… Какое-то неясное, туманное пятно, которое внушает ей безотчетную тревогу и страх… И кружит она Анну как-то опасно, неумолимо, как будто затягивает под воду, на глубину… И от этого звон в ушах, как на большой глубине, когда ныряешь без акваланга…

От этого звона она и проснулась. Происхождение звона наяву оказалось весьма прозаическим: кто-то без устали терзал кнопку дверного звонка. Аня посмотрела на часы: два часа ночи… Она накинула халат и пошла смотреть в глазок. На пороге стояла соседка с четвертого этажа.

«Вот и женщина… Сон в руку». Аня хмуро уставилась на посетительницу.

— Я вас просто умоляю! — Соседка начала говорить очень быстро. С ходу в карьер, как будто заранее приготовила и отрепетировала свою речь: — У нас новая «Вольво»! Понимаете? Совершенно новая. Я не сплю ночами, специально высыпаюсь днем.

«Лучше бы наоборот, — тоскливо подумала Аня, переминаясь босыми ногами на холодном пороге. — Ну уж раз так случилось и у дамы такие привычки…»

— Заходите, — вежливо пригласила она.

— Вы меня извините ради бога… — опять затараторила посетительница. — Муж возвращается поздно, в два часа ночи, ставит машину под окнами и ложится спать — у него очень ответственный бизнес. А я сразу сажусь у окна караулить. Сижу всю ночь, понимаете?

Аня притворилась, что понимает. Хотя такой героизм, даже по отношению к «совершенно новой» «Вольво», был явно выше ее понимания.

— Всю ночь я сижу и смотрю, сижу и смотрю… — Дама повторила это несколько раз и растерянно замолчала.

— Да? — Аня, никак не врубавшаяся в суть дела, вежливо постаралась подвигнуть ее к дальнейшим объяснениям.

— Сижу и смотрю, — опять растерянно повторила соседка.

Теперь растерялась Аня: на глазах у женщины были самые настоящие слезы.

— Господь с вами… Успокойтесь… — неуклюже пробормотала она. — Я что, могу вам как-нибудь помочь?

Слезы мгновенно прекратились, дама радостно закивала:

— Ну да! Вы ведь заняли наше место. И мне из окна ничего не видно. Уберите, пожалуйста, вашу машину.

«Матерь Божия… Специально такое не придумаешь!» — Аня вздохнула с облегчением. Ночная трагедия превращалась в фарс.

Девушка смотрела на немолодое лицо соседки со следами высыхающих слез… Простые грубые, прижатые к щекам руки… И представляла, как она прожила всю жизнь, экономя каждую копейку, точно так же, как и ее мать, не смея потратить ничего лишнего на себя. И вот теперь, на склоне лет: «очень ответственный бизнес», «совершенно новая» «Вольво». Вся ее жизнь была как на ладони. И эта жизнь не показалась Анюте счастливой.

— Ваш муж уже вернулся?

Соседка заискивающе закивала.

«Ах, ну да… Как раз два часа ночи…»

— Подождите. — Аня ушла в комнату. Вернулась с ключами. — Переставьте машину сами. Ключи вернете утром.

Женщина купила у цветочного лотка целую охапку темно-лиловых, почти черных ирисов. Бережно уложила их на заднем сиденье. Села за руль… Она тихо ликовала… Ехала не торопясь к себе домой и ликовала. Такая уверенная, спокойная радость — «чувство глубокого удовлетворения», — как после завершенной, хорошо сделанной работы. Было бы, конечно, недурно, если бы к картине добавился еще один, окончательный, последний штрих… Чтобы сделать триумф еще более совершенным, более полным… Скажем, увидеть все это. Но не стоя в толпе соседей-зевак, вызывая подозрения… А комфортно, в удобном кресле, перед телевизором… Может быть, это покажут в ежедневных (довольно, кстати сказать, оперативных) телевизионных криминальных сводках? Скажем, в передаче «Городской патруль».

Не стоит ждать случайных удач, каждый сам кузнец своего счастья. Практика этой телепрограммы хорошо ей известна. Женщина засмеялась: она сама позвонит на телевидение в положенное время и проинформирует о происшествии. За такую информацию «Городской патруль» платит добровольным осведомителям гонорар. За самые пустяковые сведения, скажем, о горящем сарае — сотен пять долларов. Любопытно, во сколько они оценят это происшествие? Неужели не дороже?! Она опять улыбнулась: забавно… Забавно будет на этом еще и чуток заработать. Так и быть, она купит этой соплячке на похороны немного цветочков. Двух ирисов хватит. Все-таки Анна была достойным врагом.

Аня была даже рада поехать для разбирательства в милицию… Куда угодно, только не оставаться в доме, поблизости от своей соседки.

«Скорая помощь» больше, занималась этой женщиной, чем ее мужем. Анна видела, как она вырывалась из рук пытавшихся удержать ее санитаров. Как, растрепанная, обезумевшая, рвалась к носилкам, на которых лежало тело мужа. Ей сделали укол…

Ее мужу помощь уже была не нужна.

Взрыв прогремел в третьем часу ночи… минут через пятнадцать после того, как Аня вручила соседке ключи от «жигуленка». Попытка переставить серые «Жигули» и освободить место для «совершенно новой» «Вольво» и закончилась для мужа соседки катастрофой.

Прилаженное к днищу автомобиля взрывное устройство сработало в тот момент, когда он включил зажигание. Это милиции удалось установить пока предварительно, что называется, на глазок — такие схемы взрывов стали для них в последнее время типовыми.

В милиции при составлении протокола Аня сразу поняла, что самым подозрительным и самым ненавистным для органов лицом является сам потерпевший, тот, у кого автомобиль и взорвали. Логика простая. У бедных, честных и не криминальных автомобили не взрывают. У них вообще нет машин. И, стало быть, нет лишних для милиции хлопот. За это они — молодцы. А вот за тобой, если твою машину взорвали, наверняка тянется какой-нибудь криминал. Плохие у тебя, стало быть, знакомые — товарищи, подруги: с минами и взрывчаткой. С кем поведешься, от того и наберешься…

Остроту ситуации несколько сглаживало то, что автомобиль Светловой не принадлежал. Она получила его всего несколько дней назад, по доверенности… И, стало быть, все подозрения в первую очередь падали на голову бедного Старикова, истинного хозяина серых «Жигулей». А Аня сразу автоматически попадала в категорию «бедных, честных и не криминальных». Ни сном, как говорится, ни духом: попросила однокурсника оставить ей машину и — вот вам, пожалуйста, такое происшествие.

Грустно усмехаясь, Аня думала о Старикове…

Бедный славный Старичок — добрые дела воистину наказуемы, это точно. Оставил машину — и теперь, мало того, что ее лишился, так еще по приезде ему предстоят разбирательства и объяснения. А он там, в Африке, и ведать не ведает, что уже проходит по уголовному делу.

Как она будет с Петром расплачиваться, где возьмет денег на другую машину — у Анны пока не было ни малейших соображений на этот счет. Она старалась сейчас об этом не думать. Из-за своего идиотского авантюризма она в одно мгновение превратилась в должницу и подставила доверившегося ей Старикова. А ей-то всего-навсего следовало еще два месяца назад, когда почуяла неладное, прекратить эти треклятые уроки английского — и все было бы о’кей. Но нет, ей захотелось денег и, если быть до конца честной, по всей видимости, приключений… Теперь можно было смело утверждать, что она эти самые приключения получила на свою голову.

Как же все быстро произошло, просто стремительно. Ведь всего несколько дней назад она получила от Старикова доверенность… Случайная встреча в Шереметьеве… Слежка…

Впрочем, мысль о взорванной машине была все-таки у Анны не на первом месте. Когда разбирательство в милиции закончилось и ее отпустили, Анну охватил настоящий ужас: она представила, как встретится со своей соседкой… С этой обезумевшей от горя женщиной, которой она вручила смертоносные ключи. Как ужасны все-таки эти перевертыши судьбы… Если бы знать, если бы ведать… Еще недавно, когда соседка позвонила к Анне в дверь, единственной проблемой женщины была сохранность «Вольво»… Теперь ей предстояли похороны…

Что соседка скажет ей, когда они наконец встретятся лицом к лицу? Назовет убийцей? Попробует задушить… Все это было бы очень естественно и понятно. Господи, до чего она дожила: должница, убийца, что там еще?

Стремительность и ужас происшедшего не укладывались у Анны в голове. Еще чуть-чуть, и слегка умом можно тронуться или даже не слегка…

Вернувшись домой, она узнала от продолжавших судачить у подъезда соседей, что встреча с вдовой ей не грозит… У женщины был нервный шок, и в ближайшее время отпускать ее из больницы врачи не собирались.

Когда угроза встречи с вдовой несколько отодвинулась, до Анны дошло главное, о чем, собственно, и следовало подумать в первую очередь… Если бы не эта удивительная случайность — ночной визит соседки и то, что она поленилась одеваться и выходить на улицу, — у нее самой уже не было бы никаких проблем в этой жизни: ни долга за взорванную машину, ни чувства вины перед вдовой… Мертвые сраму не имут.

И это было уже далеко не первое покушение на ее жизнь.

Не считая «лошадиного» приключения Старикова…

«Вот дрянь», — подвела она мысленно итоги. Этот новый вид спорта — лавирование между жизнью и смертью — не показался ей увлекательным. Она чувствовала себя доведенной до белого каления. Пора было с этим делом заканчивать.

Женщина прикинула время: не позднее девяти Анна должна выехать из дома. В начале десятого она набрала телефонный номер «Городского патруля».

— Слушают вас.

— Але… у меня для вас информация. Вы знаете о взрыве в Теплом Стане, на улице…

В трубке тяжко вздохнули:

— Вы что, только проснулись?! Да нам уже сто человек позвонили… Давно отснято.

«Давно»? Она положила трубку. Значит, все случилось раньше… Возможно, рано утром или даже ночью. Интересно, куда эту Светлову ночью понесло? Ну, неважно. Теперь это уже не важно. Она довольно улыбнулась: «Все у нас получится». Пора было приступать к завершению ее плана. Теперь эта девица больше не стояла у нее на пути и никак не могла помешать… Анна больше не будет за ней следить, не может больше влиять на Марину, главное орудие ее мести. Сколько же эта соплячка отняла у Женщины сил и времени! Если бы не она, Женщина уже давно бы была на финишной прямой… Что ж, Анна за это поплатилась. Получила по заслугам. Теперь пора вплотную заняться Мариной, вернее, ее неверным супругом… Этим предателем, нарушившим обет супружеской верности! Господину Волкову пора получить по заслугам.

Когда на вилле в Стародубском раздался телефонный звонок, Марина, тщательно себя к нему готовившая, все-таки вздрогнула. Понадеялась: вдруг пронесет…

На четвертом звонке включился автоответчик. Марина ожидала этого мгновения, затаив дыхание, все еще надеясь, что это не Рита, но это была именно она.

«Марин, это я… если ты дома, возьми трубку…»

— Алло… — это «алло» получилось у Волковой совершенно безжизненным, как у тяжелобольного.

— Почему у тебя такой странный голос? — сразу подозрительно спросила Рита.

— Да нет, нет… со мной все в порядке, — стараясь быть бодрой, ответила Марина в трубку.

— У меня сейчас есть время, — ясно зазвучал голос Риты Ревич. — Хочу к тебе приехать.

— Прямо сейчас хочешь приехать? — почти испуганно спросила Марина.

— Ну да… что-то так грустно одной.

— Грустно? — Волкова передернула плечами: это слово прозвучало фантастически неуместно: меланхолия шла убийце, как корове седло…

— Приезжай, конечно… — Она поспешила взять себя в руки. — Приезжай, я жду. — Она почти бросила трубку.

Внутри у нее все сжималось от страха.

Все последнее время после разговора с Анной Волкова думала о том, что она должна рассказать своему бывшему мужу о Рите. Нужно воспользоваться его влиянием, его возможностями и изолировать Риту, поместить в какую-нибудь хорошую частную клинику. Но жалость… жалость, любовь и воспоминания мешали ей сделать этот решительный шаг. Теперь, когда Рита так неожиданно, не дав ей времени на размышления, захотела приехать, Волкова нашла оправдание своей нерешительности… «Я сначала поговорю с ней! — решила она. — А потом будет видно».

— Выпить хочешь? — почти с порога спросила ее Рита.

Марина растерянно кивнула.

— Да ты не волнуйся, я сама все приготовлю…

— Давай… — Марина с трудом заставила себя отвести взгляд от лица подруги… Взгляд у нее получался слишком пристальным.

«Неужели можно так притворяться?! Сама доброта, сама преданность и святость… Мать Тереза, не меньше… Открытое, милое лицо, широко распахнутые глаза, улыбка… Быть такой доброй и преданной… и постоянно травить ее при этом, поднося яд своими собственными руками».

Она сделала вид, что отвернулась, и исподтишка наблюдала, как Рита высыпает в бокал порошок.

— Ну! Давай за нас! И давай чокнемся! Не люблю я это европеизированное прихлебывание: между делом, без тостов и чоканья. — Рита протянула ей бокал, на треть заполненный янтарной жидкостью. — Пей до дна! — Она засмеялась.

— До дна? — Стараясь скрыть ужас, Марина смотрела на жидкость в бокале. И все ждала, что милая подруга ее остановит… Не дождалась. — Рита… — твердо сказала она: — Я все знаю.

Марина демонстративно вылила содержимое бокала в цветочный горшок.

— Объясни мне, что происходит? Посмотри мне, пожалуйста, в глаза!

— Что происходит? — Рита сделала изумленное лицо. И вдруг принялась тереть виски, тяжело, прерывисто дышать и, склонив бессильно голову, наконец сказала:

— Мне что-то нехорошо…

Она потянулась судорожно за своей сумочкой:

— У меня там лекарство от сердца…

Достала из сумки какую-то скляночку, покапала дрожащей рукой на салфетку…

Марине так и не удалась посмотреть ей в глаза: Рита вдруг резко вскочила и, неожиданно захватив сильной рукой Маринину голову, крепко прижала к ее лицу смоченную салфетку.

Хлороформ подействовал мгновенно. Марина безжизненно опустилась на пол.

Прежняя Рита умерла в этот миг в Женщине окончательно и навсегда.

Улицы Стародубского, всегда напоминавшие Анне желоб для бобслея — пустынные, гладкие, без единого дерева, стиснутые сплошной белой линией бетонных заборов, — были так же пустынны и на этот раз. Начало третьего… вторник, март…

Счастливо не попавшись никому на глаза, Аня добралась до ворот дома номер двенадцать, раздумывая, как подвигнуть Марину на экстренные действия в отношении Риты…

Если Риты в доме нет — хорошо. Анна подождет ее, подготовится. А что, если она уже там? Как вести себя в первые мгновения… как действовать?

Кажется, у нее есть некоторое преимущество. Неожиданность. Скорее всего Рита думает, что покушение удалось. И встреча с «покойницей» окажется для нее сюрпризом.

У ворот Анна остановилась. И прежде, чем набрать хорошо известный ей код, прислушалась, внимательно разглядывая из-за забора окна второго и третьего этажа.

Любивший поприветствовать ее и обычно бдительный Лорд не лаял… В доме и на участке не было слышно ни звука.

Стоять дальше у ворот было опасно и подозрительно — ее могли увидеть из соседних домов. Аня быстро набрала код 08Z, и ворота послушно отъехали в сторону.

Вдруг — на звук открывающихся ворот — в окне появилась голова Лорда. Гавкнул он как-то скоренько и торопливо, так, для порядка, и исчез… Как будто хотел сказать: я отметился, но больше не могу уделять тебе внимание — некогда, извини…

Аня постаралась припомнить расположение комнат… Это было окно Марининой спальни.

Больше никто не появился.

Анна вступила на «территорию»… Нажала привычно кнопку… Ворота так же послушно замкнулись за ее спиной.

Анна знала, что двери этого дома всегда не заперты. Нет нужды, кругом охрана…

Из гостиной доносились голоса — работал включенный телевизор… Но ни здесь, ни в других комнатах никого не было.

— Марина Вячеславовна! — позвала она.

Издалека, из спальни донесся лай Лорда.

Но Лорд опять не выбежал ей навстречу. Анна поднялась по лестнице на второй этаж… Лай доносился оттуда… Аня осторожно открыла дверь.

Ее встретил Лорд… Подошел, потерся головой о колени…

А вот Волкова, вытянувшаяся на своей постели, как покойница, с заострившимся, задранным кверху подбородком, даже не пошевелилась…

— Вы спите?

Анна подошла поближе. И похолодела от ужаса. Слова «как покойница» были неуместны. Это и была натуральная покойница: безжизненное тело, открытые с остановившимся взглядом глаза… Анна застыла. Не смея сделать ни шага, словно окаменев, она глядела на свою ученицу…

«Ревич добралась до нее!»

Первая мысль — телефон! Но что она скажет? По какому праву она здесь находится? Рядом с безжизненным телом?!

Скорее всего этого Ревич и добивалась: подставить ее… Еще немного — и сюда нагрянет охрана! Тогда она пропала.

И тут до Анны дошло: возможно, эта сумасшедшая еще в доме…

Придя в себя, она заметила, что телевизор в спальне тоже включен… а на постели в ногах у Волковой лежит пистолет.

Рядом в ванной комнате послышался шум воды и пение… Рита здесь!

Анна неожиданно почувствовала себя совершенно спокойной, если не считать, конечно, переполнявшей ее ярости. Она не торопясь взяла пистолет, передернула затвор… Пригодились занятия с отцом, мастером спорта по биатлону… Анна вдруг отметила, что собака лежит на ковре, спокойно положив голову на лапы. Лорд не выл, запрокинув голову, как это делают животные, почуяв смерть… Напротив, Лорд не выказывал никакой тревоги… Он улегся рядом, как будто собирался сторожить спящую.

«Волкова жива…» — обрадовалась Анна.

Когда Ревич появилась в дверях ванной комнаты, соединенной со спальней, черное дуло ее собственного пистолета, неосмотрительно оставленного в спальне, было направлено на нее в упор.

— Не двигаться! — властный приказ произвел на Риту ошеломляющее действие.

«Опять она!»

Когда она услышала этот голос, то не поверила своим ушам… Но Анна стояла перед ней собственной персоной… Вид «покойницы», этой неистребимой, снова ожившей Светловой, — еще утром Женщина была уверена, что покончила с ней навсегда! — на несколько секунд привел ее в настоящее замешательство. Опять жива… Опять! Ей понадобилось время, чтобы прийти в себя.

И тогда она сразу отметила профессиональную стойку Анны и то, как умело, уверенно сжимали оружие руки светловолосой рослой девушки… «Сильная, физически подготовленная, уверенно обращается с оружием… Как же я тебя, голубушка, проглядела», — пронеслось у Риты в голове.

Разыграв растерянность, она смотрела на Анну:

— Кажется, я и не двигаюсь… Окаменела просто… Что происходит?

— Руки вперед!

— Прекратите этот цирк… Вы не хотите объяснить, что происходит?

— А вы еще не догадались?! Покушение на жизнь госпожи Волковой удалось. Вас можно поздравить…

— Покушение? На Марину? Это же всего-навсего обморок… Объясните же наконец, что происходит?!

— Она мертва. — Анна решила блефовать.

Рита вскрикнула и схватилась за сердце…

— Немедленно! Срочно «Скорую помощь»! — Ритины глаза наполнялись самыми неподдельными слезами.

— Не волнуйтесь: я уже позаботилась, — холодно проинформировала ее Аня. Она и не думала верить этому притворству: — Сейчас сюда прибудут «Скорая» и милиция…

— Я арестована?!

— Руки! — властно повторила Анна.

Рита послушно, как маленькая девочка с заплаканными глазами, вытянула руки вперед. Маленькие ладони дрожали, трепетали, как листочки на ветру…

— Неужели на меня наденут наручники?

Аня усмехнулась… В ту же секунду Рита, побледнев, стала медленно оседать на пол…

— Помогите… мне плохо…

«Черт побери! — не на шутку перепугавшись, Аня растерянно опустила пистолет. — Еще отдаст концы…» Потеряв бдительность, она шагнула к падающей в обморок Ревич. В ту же секунду ковер, на котором она стояла, ушел у нее из-под ног. Это произошло мгновенно: пушистый легкий ковер скользнул по лакированному паркету… Ревич, оседая в разыгранном обмороке, резко дернула его за край. И Аня грохнулась на пол — постыдно, как шут в комедии. Дверь спальни с грохотом захлопнулась, снаружи щелкнул фиксатор… И Аня осталась одна в комнате с «покойницей» Мариной и Лордом, удивленно, но без особого желания вмешаться, взиравшим на происходящее. Скорее всего он думал: пусть поиграют — мое дело охранять хозяйку.

«Кто-то оказался прав насчет цирка… — Потирая ушибленный затылок, Аня соображала, что предпринять. — Оружия у нее нет. Шума заводящегося мотора пока не слышно. Только бы не удрала».

Девушка бросилась к окну, отворила его настежь… Второй этаж… Ерунда. Тренировки с отцом дали ей хорошую спортивную подготовку. Через минуту Анна уже кралась вдоль стены дома…

Если Ревич не успеет завести машину, ей не уйти. Но из гаража не доносилось ни звука. Рита Ревич и не собиралась никуда уезжать.

Она оставалась в доме.

Женщина, окончательно победившая в себе Риту, прежнюю Риту, хитрая, ловкая, осторожная, как дикое животное, была в азарте охоты. Лучший способ избавиться от погони — напасть первой. Все прочие мысли и чувства отошли на второй план, остались ярость и жажда настичь свою добычу.

Ее расчет был прост… Если «добыча» не вызвала до сих пор подмогу, значит, можно пока не опасаться… Если «добыча» не покинула в страхе дом, значит, таков ее расчет, и Женщину это устраивало: Анна оставалась в зоне охоты.

Женщина знала дом и участок как свои пять пальцев… Она не станет поджидать Анну ни на кухне, ни в коридоре — кухонный нож, к тому же еще и тупой, не лучшее оружие для охоты… Она не будет бегать за добычей… Она подождет добычу там, где та, проверив все закоулки, все равно рано или поздно появится…

Там, где есть оружие — смертоносное и беспощадное… Грубое и древнее, как сама охота…

Выбрав наилучшую позицию для смертельного выпада, Женщина затаилась и ждала…

«Пропади они пропадом, эти богатые, с такими вот домами — огромными, с кучей комнат…» Аня порядком измучилась, осторожно передвигаясь, с пистолетом на изготовку по волковским хоромам… Бильярдная, сауна, тренажерный зал… еще зал — с кетлеровским роскошным столом для пинг-понга. Ее чуть кондрашка не хватила, когда шарики, цокая, посыпались со стола за ее спиной на пол… На кухне она проверила набор ножей… Все вроде были на месте… Бельевая, прачечная, гараж… Аня облазила хоромы с крыши до подвала. В доме Ревич не было.

Оставался двор — пустынный и просматриваемый, как ладонь. Покрытые снегом газоны, редкие, недавно посаженные вдоль забора елочки… Аня, скользя вдоль стены, обошла дом вокруг… Снег здесь был не тронут… Значит, Ревич не кружит неслышно по периметру дома, ускользая от нее… Где же эта дрянь?!

Оставался садовый, похожий на теремок, домик в углу участка, где хранилась летняя плетеная мебель и дрова для камина… Если Ревич не спряталась там, значит, она ушла пешком, без машины… Сбежала!

Аня бросилась к «теремку». Дверь домика была открыта. Она заглянула внутрь. Спрятаться здесь негде — перевернутые плетеные кресла и все… Аня выскочила наружу, держа перед собой пистолет, осторожно заглянула за угол дома… Неужели и там никого?!

Первое, что она увидела, была высокая поленница заготовленных дров и… колода для рубки. Лоснящаяся, изрубленная, в засечинах от тяжелого острого топора… Единственного острого предмета в этом доме… Как же она забыла про это оружие!

Странный сдавленный смешок вывел ее из оцепенения.

Затаившаяся за поленницей, Женщина дождалась своей добычи…

Она стояла с топором в руках, торжествующе, гордо выпрямившись, как палач, приготовившийся исполнить свой долг…

Еще секунда, и яростный удар обезумевшей от злобы Женщины раскроил бы светловолосую Анютину головку…

Их разделяли несколько шагов.

Эти несколько шагов спасли Анюте жизнь.

Держа пистолет в вытянутых руках, Анна попятилась назад, за угол садового теремка.

Угрожающе замахнувшись тяжелым топором с длинной рукоятью, Ревич двинулась на нее…

— Стоять!

Ревич продолжала, словно не замечая пистолета, приближаться к Анне.

«Неужели придется стрелять… — Аня лихорадочно обдумывала, как обезвредить Риту, не прибегая к оружию: — На выстрел сбежится вся охрана Стародубского. Если я убью ее, то не выпутаюсь из этого дерьма по гроб жизни…»

Женщина с безумной ухмылкой на лице сделала еще шаг вперед…

— Стоять, гадина!

Анна навела на нее пистолет, целясь прямо в детский ангельский лобик.

Марина вырывалась из пут глубочайшего тяжелого сна… Видения и лица, кружившиеся вокруг нее в этом сне, никак не хотели ее отпускать. Потом все застлала ослепительная белизна… «Ну все… я уже на том свете…»

Однако в этой белизне не было ничего особенно потустороннего, к тому же она не была абсолютной, в ней чуть помигивал крошечный сигнальный огонек пожарной сигнализации… «Неужели турки установили точно такую же и на том свете?.. Да нет же! Елки-палки, это потолок… Просто потолок, очень белый потолок… как в ее спальне…»

В ту же минуту она почувствовала, как неизвестно откуда появившийся Лорд облизывает ей щеку…

— Лорд, собака родная… Неужто ты последовал за мной и на тот свет, верный пес?

Лорд поскуливал от счастья.

— Ну-ну… Я знала, что мы с тобой никогда не расстанемся… ни на том, ни на этом свете…

Однако почему так холодно?.. Она окоченела, как в склепе, как в гробу. И все-таки, она на том свете или на этом? Лорд — живой, как на этом, пованивает вполне реальной псиной… А вот холодно — как на том… свете…

Чувствуя себя невероятно слабой, Марина с трудом попыталась приподнять голову.

Окно! В ее спальне открыто настежь окно… Вот почему так холодно!

Обрадованная, она рывком села на постели — на своей собственной постели. Ее не убили! Она жива. Она в своей спальне, и рядом Лорд, но отчего-то открыто в зимний холод окно на улицу… И никого рядом.

Где Рита?! Ее арестовали?

Чуть пошатываясь от слабости, Марина поднялась с постели.

— Пойдем, Лорд… Поглядим, что тут творится… — Она подняла Лорда за ошейник. — Вставай, хватит валяться… Где Рита? Где?!

Это была любимая игра Лорда: стоило назвать кого-нибудь из знакомых ему людей, постоянно бывавших в доме, и добавить: «Где?» — Лорд с лаем бросался на поиски. В огромном доме, где гости постоянно разбредались по разным этажам и комнатам, эта игра часто оказывалась очень полезной. Сейчас, как никогда, Марине очень хотелось в нее поиграть… Но Лорд с сомнением разглядывал свою хозяйку. Порядком переволновавшись, пока она лежала «мертвой», Лорд не хотел теперь оставлять ее в одиночестве ни на минуту…

— Где? — настаивала Марина. И сработала привычка к игре: Лорд неохотно потрусил вниз. Марина осторожно стала спускаться за ним.

Дом был пуст… Ни Риты, никого… Бормотал включенный телевизор… Как будто вот только что здесь были люди… Она накинула шубу и отворила дверь наружу… Лорд выбежал на улицу, притормозил, понюхал воздух — и лениво направился к садовому домику.

Появившись вслед за ним на высоком мраморном крыльце, Марина зажмурила глаза от яркого дневного света, а когда открыла их в поисках Лорда, то увидела, что из-за садового летнего теремка в углу участка появляется, пятясь спиной, женщина… с пистолетом в вытянутых руках.

— Лорд, фас! — Волкова не узнала на расстоянии стоящую к ней спиной Анну, она скомандовала «фас» автоматически, без раздумий, повинуясь страху и потрясению — не выдержали измотанные всем предшествующим нервы…

Это была не игра… Это был голос хозяйки, и это была команда, вбитая в Лорда профессиональным дрессировщиком, команда, которую немецкая овчарка выполняла безупречно… Живой снаряд с массой в шестьдесят килограммов устремился к цели…

Рита видела, как Лорд повалил на снег ненавистного ей человека, как отлетел в сторону пистолет…

Плотно прижав Анну к земле, навалившись на нее всей тушей, овчарка скалила зубы, но и не думала причинять Анне вреда…

— Лорд, хватит!

Женщина услышала Маринин крик… Марина, ее Марина жива и здорова… Это было чудо! Все у нас получится. Ее план остается в действии…

Отбросив топор, она выбежала из-за угла… Из снега чернело дуло «беретты». Женщина схватила оружие и обрушила тяжелую рукоятку на голову поверженного врага…

Потом она бросилась к Марине со слезами на глазах, растрепанная, несчастная…

— Прости меня, прости меня… Анна хотела меня убить, — пролепетала она, бросаясь к подруге. Но Марина ничего не успела ответить: глаза ее закрылись, и она стала медленно опускаться на снег.

Не выдержавшая стольких потрясений, Марина была в глубоком обмороке. Это было очень кстати… Женщина отволокла ее в дом и принялась наводить порядок… У турецких строителей заканчивался обеденный перерыв, и с минуты на минуту на недостроенной, высящейся невдалеке вилле должны были появиться люди…

Ликвидировать теперь Анну было бы слишком опасно — Марина, когда придет в себя, может «неправильно прореагировать». Ведь она привязалась к этой девушке… Узнав о ее смерти, она могла бы повести себя непредсказуемо.

Женщина залепила так еще и не пришедшей в себя Анне пластырем рот и глаза, связала кожаным собачьим поводком руки и ноги. Тащить ее через весь просматриваемый участок по снегу в дом было тяжело, долго и опасно… Она решила запереть ее в садовом теремке… К сожалению, ключа в двери не оказалось, и искать его было некогда…

Затащила бесчувственное тело в теремок, привалила плетеной мебелью… Захоронка ненадежная. Найдут быстро… Но много времени ей и не надо… Главное, чтобы Марина ничего не заподозрила, когда придет в себя.

Когда Марина пришла в себя, Женщина сидела рядом с ней, с чашкой свежезаваренного чая «Пиквик».

— Что произошло? — Марина чувствовала, как занемели у нее пальцы рук. Хотела приподнять руку и не смогла. Руки была стянуты толстым шнуром от шторы.

— Зачем ты это сделала? — испуганно спросила она.

— Ты стала непослушной, — строго ответила Женщина.

Турецкому строителю Кермалю в России повезло лишь однажды. Но так, что забыть об этом он никак не мог. Любивший во время работы поглазеть с высоты на женщин, загорающих на лужайках перед виллами, Кермаль не оставлял этой привычки и в жуткую русскую зиму, когда женщины выгуливали свои роскошные шубы. Вот именно благодаря этой своей любознательности и довелось ему однажды наблюдать очень любопытную сцену…

В тот день Марина приехала из Москвы довольно рано — она удрала с банкета, который устроили по случаю двухлетнего юбилея клуба. Вернулась она домой недовольная собой и жизнью. Все на этом банкете казались ей чересчур молодыми и счастливыми… И было ощущение, что на нее смотрят, как на несчастную брошенную жену…

Зина к тому времени ее уже покинула. Новой домработницы еще не было. Марина, так и не привыкшая за время своей богатой жизни к присутствию в доме прислуги, была этому, в общем-то, рада. Единственное, чего ей хотелось, — это посидеть одной, совершенно одной, в доме, где по-настоящему никого нет. Посидеть, выпить… У камина. Но корзина для дров была пуста, и она спустилась на улицу — как была, в вечернем платье, накинутой на плечи собольей шубе, не сняв изумрудных, оправленных в платину украшений.

Выбрав два полена потолще, она наклонилась, чтобы ухватить еще и третье… В это время клипса отстегнулась (ювелир, по всей видимости, не предполагал, что в таких украшениях будут ходить по дрова) и упала в снег. Марина попробовала ее найти, но та как сквозь землю провалилась, и она махнула рукой… Волкова вообще была довольно равнодушна к драгоценностям — они не вызывали у нее священного трепета, как у некоторых… В общем, гори синим пламенем, потом найду (она торопилась выпить)… И отправилась в дом, неся дрова, добытые такой дорогой ценой.

Наблюдательный Кермаль видел, как женщина в роскошной шубе и украшениях что-то ищет в снегу, видел, как она раздосадованно махнула рукой…

В сумерках, убедившись, что собака заперта в доме, турок, вооружившись фонариком, перепрыгнул через забор и принялся внимательно исследовать утоптанный снег возле поленницы… Вот тогда-то ему и повезло. Он нашел этот удивительный изумруд в оправе из платины.

Судя по всему, пропажа не произвела на женщину особого впечатления. И вдохновленный Кермаль продолжал свои наблюдения, а иногда и производил вечерние, с фонариком, обыски… Правда, ему больше не везло.

Нынче, вернувшись после обеденного перерыва, Кермаль сразу увидел, что снег вокруг виллы, обычно нетронутый (безалаберная хозяйка не утруждала себя приглашением дворников), утоптан и взрыт, особенно возле поленницы… Говорят, что бомба не попадает дважды в одну воронку, но надежда во второй раз найти изумруд на одном и том же месте была сильнее сомнений. Кермаль призвал на помощь своего Аллаха — ему ясно чудилось, что рядом с поленницей что-то поблескивает. Жадность обостряла и без того уникальное зрение турка. Кермалю даже показалось, что это часы. В таком доме дешевых часов не носят…

И вечером Кермаль достал заветный, приносящий ему удачу электрический фонарик.

Запекшаяся кровь стягивала кожу, и сначала Аня посчитала, что это к лучшему — значит, кровь остановилась, и она не истечет кровью в этой глубочайшей тьме… Стянутая кожа на лице причиняла невероятную боль, и Анна постепенно, по мере того как сознание возвращалось к ней, поняла, что такую боль причиняет пластырь, которым залеплены глаза и рот… Больше всего ее испугала почему-то мысль о том, как она будет этот пластырь снимать. Все равно что сдергивать засохшую кровавую корку с открытой раны! Что будет с глазами?!

Вместе с вернувшимся сознанием восстанавливалась и картина того, что произошло. Она, как сон, вспомнила неожиданный крик Марины: «Фас!» Появление Марины поразило ее тогда, и это краткое замешательство оказалось роковым… Стремительный прыжок «доброго друга» Лорда, обрушившийся на голову удар, пока она старалась защитить горло от зубов овчарки… И вдруг она поняла, что самое страшное отнюдь не пластырь… Возможно, снимать его и не придется — она так и помрет в этой темноте, и глаза покойнице закрывать не понадобится — они уже закрыты.

Даже если ее не добьет Ревич, она умрет от холода. Из-за этого нестерпимого холода Анна и очнулась… Но, судя по всему, этот холод быстро отправит ее в лучший мир… Анна попробовала пошевелиться, но она могла лишь перекатываться, передвигаться какими-то змеиными движениями, извиваясь всем телом. И при этом на нее то и дело что-то обрушивалось…

Судя по ощущениям, это что-то, к счастью, не было шкафом или гантелями… Маленький подарок судьбы. Правда, очень маленький… Передвигаться в таком режиме с заклеенными пластырем глазами было крайне трудно, а главное, бессмысленно. Она не знала, в каком направлении двигаться.

Где она? По холоду и падающим предметам Анна поняла, что ее затащили в садовый домик, а падает при ее малейшей попытке движения сваленная там грудой плетеная мебель…

Смирившись, она затихла. Темнота, холод и абсолютная тишина… словно она, еще живая, уже была в гробу.

И в этой абсолютной тишине она вдруг услыхала сквозь тонкие летние стены теремка скрип снега и шаги… За стеной кто-то топтался… Человек. Не животное, не собака и уж тем более не кошка…

Времени для раздумий не было ни минуты… Если эта дрянь Ревич пришла разделаться с ней — тем лучше, пусть встреча произойдет поскорее… Если это Волкова, пусть услышит, увидит, что с ней случилось. А если же это случайный человек, вор, например? Какое это было бы счастье, она страстно мечтала встретиться с этим грабителем… Хотя откуда они в Стародубском?! Действовать следовало немедленно. Самое страшное, если вор испугается и убежит.

Перекатываясь и извиваясь, Анна двинулась в ту сторону, откуда по полу тянуло морозным сквозняком. Там дверь! Если дверь заперта или открывается внутрь, она пропала… Добравшись (еще один маленький подарок — теремок был крошечным) до спасительной щели — источника сквозняка и изогнувшись по-змеиному, Анна рывком бросила свое натренированное спортивное тело вперед…

Дверь не была заперта! Она легко подалась… И Анюта, вывалившись наполовину наружу, уткнулась лицом в снег.

Мыча и дергаясь, она «звала» на помощь того, кого не видела… Возможно, испуганный вор давно убежал, и рядом никого уже не было… Может быть, рядом стояла Ревич… Но Анне было уже все равно… Только бы перестать корчиться в этой темноте, увидеть хоть что-нибудь… Пусть даже это будет лицо ее убийцы.

Такого потрясения Кермаль не испытал еще ни разу в жизни. По остроте ощущений это происшествие не шло ни в какое сравнение даже с находкой на этом же самом месте прекрасного изумруда. От испуга и неожиданности турок не мог двинуться с места.

Десять минут назад он перепрыгнул через забор… Крадучись, подошел к поленнице, включил фонарик… И в ту же минуту внутри домика раздался такой страшный грохот, что стекла задрожали… А когда этот грохот так же внезапно оборвался, к ногам остолбеневшего турка вывалился из распахнувшейся двери домика связанный человек…

Человек мычал и дергался у ног Кермаля. Грохот, испугавший Кермаля, не повторялся, вокруг все было спокойно. И понемногу до турка дошло, что извивающийся перед ним на снегу человек беспомощен! Этот человек не может Кермаля связать, схватить, отвести к охранникам… И можно уносить ноги! Однако ноги не слушались Кермаля — они были как ватные…

И вместо того, чтобы бежать, Кермаль обессиленно опустился рядом с корчившимся человеком.

Его предки не были жестокосердыми янычарами. Кермаля воспитывала самая добрая женщина на свете — его мать, ради которой он и поехал в Россию на заработки, ради нее он продолжал поиски на снегу, опасаясь позора и наказания.

Голова связанного человека была окровавлена и разбита… Светлые длинные волосы рассыпались по снегу. Это была девушка… Ее глаза и рот были залеплены пластырем…

Анюта сжалась, чтобы не закричать от боли и не спугнуть прерывисто дышавшего рядом с ней человека.

Она чувствовала по запаху лука и пота, что это не женщина, во всяком случае, не одна из обитательниц этого дома, от которых исходили совсем иные ароматы. Кермаль протянул дрожащую руку и оторвал пластырь с ее глаз.

Резкая мгновенная боль, и Анна увидела в свете фонарика, что перед ней на корточках сидел смуглый испуганный человечек, сотрясаемый мелкой дрожью… «Турок! Рабочий… как же повезло! Судьба продолжает делать небольшие подарки…»

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

— Я пошель… — наконец неуверенно произнес турок.

Аня замотала головой.

Турок понял: дрожа, потянул за пластырь, которым был по-прежнему залеплен ее рот…

— Я пошель, — настаивал на своем незнакомец, оторвав пластырь.

— Да что ты заладил! — Наконец-то Анна могла объясниться: — Сейчас пойдешь… Развяжи!

Турок послушно достал из кармана перочинный нож и принялся разрезать кожаный собачий поводок, которым была связана Светлова.

— Я пошель… — снова повторил он, закончив работу. Возможно, его познания в русском языке были весьма ограничены и из всех известных ему русских фраз эта, на его взгляд, больше всего подходила к данной необычной ситуации.

— Ну дуй… — согласилась Анна. Ей не хотелось больше испытывать «силу духа» этого, безусловно, замечательного, но дрожавшего как осиновый лист человека. — Беги, приятель… Уноси отсюда подальше ноги. Место не из приятных… Век тебя не забуду!

Через секунду турок растворился в наступившей темноте.

«Зачем я не сокол, зачем не летаю… — пробормотала Аня, глядя ему вслед. — Вот и мне быть бы сейчас соколом… Турком быстроногим, кем угодно — только бы оказаться подальше отсюда…»

Но у нее еще были здесь дела.

Светлова внимательно оглядела дом снаружи. Отметила все окна, в которых горел свет… Двери были предусмотрительно заперты изнутри. Хорошо, что в этом доме их так много… Анна набрала известный ей код на автоматических воротах гаража и, когда они послушно отъехали в сторону, стала подниматься по узкой винтовой лестнице, ведущей в дом через прачечную. Главное, чтобы ее присутствие не выдал раньше времени Лорд.

Но Лорд выдать ее не мог… Анна наткнулась на него, тихо, едва слышно поскуливающего, как раз в прачечной — Лорд был привязан к стиральной машине, и пасть у него была залеплена уже знакомым Анне пластырем. «Запаслась, гадина… на всех хватает!»

Аня потрепала безопасную теперь овчарку по загривку:

— Все понятно, приятель… Она тоже считает, что ты слишком хорошо выполняешь команду «фас». Ну что ж, полежи… отдохни…

Лорд проводил ее виноватым взглядом: «Конечно, я не заслуживаю твоего доброго отношения… Но что я мог тогда сделать?! Собака есть собака…»

«Это точно, собака есть собака, — подумала Анна. — Однако и овчарки — сущие ангелы по сравнению с некоторыми людьми…»

«Оружие, конечно, при ней… но ничего». В Анне закипала такая ярость, какой она никогда прежде не испытывала. Все страхи, все унижения, которые она пережила за последнее время, припомнились ей разом и питали эту ярость.

Она чувствовала, что уже не контролирует себя… Сейчас главнее всего было найти, догнать, посчитаться…

Анна нашла ее по голосу… И поразилась тому, как этот голос изменился… Раньше это был обычный, с нормальными живыми интонациями женский голос… Теперь же из-за приоткрытой двери гостиной доносилась бесстрастная, монотонная речь… Девушке даже почудилось сначала, что это магнитофонная запись, — столько в ней было чего-то механического…

— Ты вызовешь своего мужа сюда. Вызовешь. Я продиктую тебе, что нужно ему сказать. И когда Волков приедет, ты его убьешь. Ты должна меня слушаться.

— Я тебя слушаюсь, — послышался слабый голос Марины.

— Не ври, ты ведь не хочешь его убивать. Ты гадкая… Ты не любишь меня. Это несправедливо. Ты должна ему отомстить…

Она опять принялась бубнить свое, повторяя раз за разом одно и то же.

Из темного коридора Анна видела, как Ревич расхаживает по комнате… Так же монотонно, в такт словам — туда и обратно, из угла в угол…

«Пусть пока походит…» — Анну не интересовали ее дальнейшие планы. Она сделает так, что их у нее не будет.

Только ей нужно оружие. Не стоит поддаваться слепой ярости и идти на такого врага безоружной.

Аня неслышно отошла от дверей освещенной комнаты и стала опять спускаться вниз.

В охотничьей комнате хозяина дома, украшенной трофеями и чучелами диких зверей, Анна внимательно огляделась по сторонам. Волкова немало рассказывала ей об охотничьих пристрастиях своего супруга и даже показывала как-то хитроумное снаряжение, с которым тот охотился в джунглях… Африканскую охоту — сафари — западные богатые туристы и профессионалы-добытчики, пополняющие живыми экспонатами зоопарки Европы и Америки, модернизировали с помощью современной техники. Они с Мариной даже потренировались тогда немного, пытаясь управиться с этим суперсовременным снаряжением. Они представляли себя охотниками и смеялись… Сейчас Анна искала это приспособление, и теперь ей было не до смеха.

Ее внимание привлек довольно солидных размеров баул. Она расстегнула «молнию». То, что нужно… Вот это экипировка! Господин Волков был настоящим охотником… Теперь настала очередь Анны.

Когда, неслышно ступая, она вернулась к гостиной… Ревич, все так же бубня, расхаживала из угла в угол. С «чувством глубокого удовлетворения» Анна отметила, что за время ее отсутствия мало что изменилось. Тема тоже осталась прежней.

— Он тебя предал. Он не заслуживает жизни. Ты должна ему отомстить.

«До чего с психами удобно… — подумала Анюта. — Если б они еще не убивали… А то, как в анекдоте: «Доктор, я как сяду, так и сижу… Сижу, сижу, сижу… А как начну говорить, так говорю, говорю…» Правда, слушателям сложно — можно тоже свихнуться… Марине Вячеславовне не позавидуешь…»

— Рита, одумайся… — Анна услышала Маринин голос: — Что ты задумала?! Волков меня не послушает! Он не приедет! У него охрана… Ты сошла с ума!

— Не смей! — Женщина неожиданно взвизгнула. — Не смей этого говорить! Я не сошла с ума…

«Э-э, да нас, оказывается, так легко обидеть! — Аня отметила, что разговоры о здравом рассудке, очевидно, ахиллесова пята сумасшедшей. — Интересно, обратила ли на это внимание Волкова?»

— А потом ты убьешь и меня?

Женщина молчала.

— Нет, — наконец ответила она. — Я убью тебя, если ты не будешь слушаться.

— Ты лжешь.

— Не лгу. Мы уедем с тобой. У меня много денег…

— Что ты болтаешь! Это просто твое помешательство: откуда у тебя могут быть деньги?

— Помешательство?! Опять ты за свое?! Да как ты смеешь?! — Женщина неожиданно опять взвизгнула. — Дура! Ты считаешь меня лгуньей, сумасшедшей… Ты и в детстве ко мне так относилась… Ты и о папе говорила, что он… Я тебе докажу!

Она так стремительно выбежала в коридор, что Анна едва успела отпрянуть и спрятаться в соседней комнате. Крадучись, она последовала за Ревич, едва поспевая за быстрым стуком каблуков.

«Эх, хорошего пинка бы тебе… — вздохнула она. — Да так, чтоб ты полетела с этой — очень удобной для таких дел — лестницы…»

Однако теперь Анна не торопилась поквитаться с Ревич…

Догадка, посетившая Анну несколькими минутами раньше, во время диалога двух дам, требовала подтверждения… И несколько сковывала ее недавнюю решимость поскорее выключить Ревич из активной деятельности.

«Пусть докажет… Что это она так хочет доказать?»

Женщина вошла в святая святых — кабинет хозяина. Роскошная комната, обставленная темной, драгоценных пород дерева мебелью. Анна прежде уже осматривала эту «достопримечательность» — из любопытства… Вряд ли Волков когда-нибудь им пользовался… А потом кабинет и вовсе превратился в мемориал. Только табличек не хватало. Сюда, возможно, изредка заглядывала лишь домработница, чтобы вытереть пыль, да и то не такая ленивая, как Зина…

Сейчас Анна, притаившись за дверью, видела, как Ревич уверенно направилась в угол этого роскошного огромного кабинета. Сняла со стены картину, какой-то пейзаж…

Сейф Волкова! Ах, какая остроумная женщина эта Рита! Что может быть надежнее сейфа высокого сановника… Это вам не вороватый банк, не банка под яблоней и не камера хранения на вокзале… Анна видела, как Ревич пытается торопливо снять ключи с цепочки на шее…

Она подождала еще немного, дав Рите возможность справиться с замком.

«А вот теперь — достаточно! Не стоит больше торопиться, моя радость…»

Аня подтолкнула ногой дверь одной из соседних комнат. Дверь с размаху захлопнулась. В пустом тихом доме это прозвучало, как выстрел. Ревич выскочила как ошпаренная из хозяйского кабинета. Аня наблюдала из темноты соседнего с кабинетом зала, как Рита озиралась, как поскакала вниз по лестнице, к Волковой…

«Проверь, проверь! Побегай… Какая «страшная мысль»: вдруг подружка убежала?! Босиком по снегу, так сказать… Убить самой не жалко, а вот если простудится — нам, сумасшедшим, обидно…»

Анна заглянула в кабинет… Дверца сейфа была отворена. То, что там находилось, поразило ее воображение. Она предполагала увидеть пачку, возможно, две… Ну, тысяч двадцать зеленых… Сколько еще может быть у чокнутой?! Но то, что лежало внутри, пересчитать быстро было невозможно, да и некогда. Прикинув на глазок зеленые запечатанные пачки, Аня даже по-мальчишески присвистнула… «Плохая примета! — спохватилась она. — Денег не будет». Однако деньги не исчезали — они лежали перед Светловой как ни в чем не бывало. Куча денег! Это определение подходило здесь как нельзя более кстати… И свисти не свисти — их все равно было много, очень много! По всей видимости, народная примета не распространялась на большие деньги…

Когда Анна ознакомилась с содержимым сейфа, ей вдруг сразу припомнился дом в дачной Уваровке… Бледное женское лицо в окне… Возможно, та узница как-то связана с этими деньгами…

Из всего хитроумного волковского снаряжения для сафари, обнаруженного Анной в охотничьей комнате, ей особо приглянулась легкая, компактная в сложенном виде сеточка… На вид довольно хлипкая… Но когда Аня попробовала ее разорвать — сеточка оказалась на удивление прочной… Анна старалась изо всех сил, но сеточка, тоненькая и не внушающая на вид доверия, даже и чуть-чуть не поддалась…

Сеточка, в общем, вполне годилась на роль смирительной рубашки — предмета незатейливого, без особых дизайнерских изысков, просто с очень длинными рукавчиками — из обихода отечественных «желтых домов».

Сеточка, столь несерьезная на вид, стоило потянуть специальный клапан, выкидывалась легко и стремительно, разворачивалась в воздухе… Она могла укрыть бегемота… Бегемот ли, лев ли предполагался или кто-то еще в качестве добычи, во всяком случае, не кролик, а животное сильное и яростное… И добыча нужна была охотнику, хозяину сети, живой…

Однако теперь, когда пришла пора воспользоваться этой замечательной сетью, Анна уже не торопилась воплощать свои недавние планы в жизнь… У нее по-настоящему закружилась голова… закружилась при виде зеленых запечатанных пачек. Скорей! И подальше отсюда… Как?.. Если она возьмет из гаража Маринину машину, может быть, она и проскочит мимо охраны на выезде. Нет, вряд ли… Охрана довольно бдительно вглядывается в лица и отлично знает белый «Форд»… Напялить бы на себя какой-нибудь парик с белокурыми, а-ля Марина, локонами, загримироваться… Чушь собачья… Есть еще ворота — в лес. Но пешком… без машины… по сугробам и зимнему лесу… Ее заметят, даже если она выберется, и легко догонят…

А что потом? Что она будет делать, когда выберется из Стародубского? Ладно, потом разберемся… Скорей и подальше отсюда!

Анна сняла вышитую наволочку с диванной подушки. Сложила в нее пачки и закинула на плечо… Подушечки, очевидно, некогда касалась голова утомленного сановника, уставшего от трудов и умственного напряжения в своем кабинете, от дум о будущем отечества… Пожалуй, ознакомься он сейчас с содержимым этой наволочки, ему стало бы обидно, что он так долго не заглядывал в свой кабинет…

Анна взглянула на себя в зеркало, усмехнулась: ну и вид, как дровосек из Изумрудного города. В страшной сказке появилась светлая нота… Вот теперь ей уже действительно нечего здесь больше делать. Пора уносить ноги…

«Сами виноваты! Они кричали «фас»? Кричали! Покушались на ее жизнь? Покушались! Связывали, заклеивали рот и глаза пластырем? Пытались убить? Да, да и еще раз да! Ну вот и все! Она никому ничем больше не обязана и абсолютно никого не должна спасать. Ей, бедной девушке, пора подумать о себе».

— Не смей! Я не хочу! Не надо! — снизу донесся крик Марины. В нем были страх и мольба.

Однако! Аня поняла, как легко сводят деньги с ума. Она же не может оставить Марину! Понятно, что задумала эта стерва… Ей нужно по каким-то своим, заморочным причинам убрать сановника и не просто, а с сумасшедшим вывертом — руками его собственной жены.

Аня поспешила вниз.

Пламя от камина огненными бликами освещало безумное лицо Женщины… Очевидно, такое же холодное, не знающее жалости фанатическое безумие сквозило когда-то в глазах инквизиторов. Марина стояла перед ней на коленях, умоляюще держа перед собой связанные руки. Женщина поднесла к ее губам бокал с прозрачной жидкостью.

— Тебе надо принять это лекарство. Тогда ты снова станешь послушной… и все будет опять хорошо.

— Рита, голубушка… — На Марининых глазах появились слезы. — Этого нельзя… нельзя делать!

— Что за глупости!

— Ты ведь отравишь… отравишь этим меня.

— Что за ерунда!

— Ты просто не знаешь… Это критическая доза. Я стану бессмысленным, лишенным разума существом.

— Успокойся сейчас же! Это совершенно невредно. — У Женщины появился тон строгой медсестры, уговаривающей неразумного пациента. — Ты примешь это лекарство, и все будет хорошо…

— Не будет… не будет…

— Перестань сейчас же хныкать!

— Хорошо, хорошо. — Марина попыталась связанными руками стереть слезы с заплаканного лица.

— Я не могу тебе доверять, деточка… Ты слишком непослушная… Что ты здесь делала, когда я вышла? Что за грохот был? Ты хотела убежать?!

— Да нет… же! Это не я…

— Не ты? Еще и врешь. Ты хитрая — нет, тебе совсем нельзя верить… Сейчас же выпей это! А то я рассержусь.

— Рита, пожалуйста… Я ведь сойду с ума!

Женщина издала короткий страшный смешок:

— Как я?

Она вдруг размахнулась и ударила подругу по щеке. От ее перстня на нежной щеке Марины появилась багровая полоса.

— Я тебе приказываю!

Она ткнула бокал в сомкнутые губы… Жидкость растеклась по лицу.

— Ах, ты упрямая… — Женщина снова отвела руку для удара.

Было бы, конечно, недурно появиться без приветствий… Бог с ним, с этикетом… «По-английски» — уходят, не прощаясь, а «по-русски», по нынешним-то временам, давно пора появляться, не здороваясь… Чем неожиданней сюрприз, тем больше шансов остаться живым и здоровым. Но сеточка укрыла бы тогда обеих — и Марину, и Риту… А как потом кусачую рыбу вытаскивать? Как отделять хищницу от жертвы? Как распутывать — ведь дамы окажутся в одной упаковке…

— Привет! — Аня вошла в комнату.

Вечная импровизация на старую хрестоматийную тему «Не ждали!». Если бы сумасшедшие могли подвинуться в рассудке — Ревич сошла бы с ума еще раз! Единственное, чем ей можно было бы сейчас помочь, — это поддержать отвисшую челюсть. Но Аня не чувствовала себя способной на такую любезность…

Наконец Ревич захлопнула рот.

— Не рады? — вежливо осведомилась Анна.

Собственно, Анюта, стараясь ее разозлить, добивалась одного: чтобы Рита отлепилась наконец от своей жертвы — отступила от Марины на необходимое расстояние.

«Опять эта соплячка! Опять выкарабкалась, ожила, вырвалась на волю! Жалит, мешает!» Анна читала на лице Ревич все, о чем та думала…

Неожиданно черты Ритиного лица ужасно исказились.

Бокал выпал из ее рук и со звоном разлетелся на куски… Она сделала движение в сторону Анны… В наступившей жуткой тишине вполне явственно было слышно, как Ревич скрипит зубами…

— Тубо! — поддразнила она, стараясь подманить ее поближе к себе.

«Если она сейчас выхватит откуда-нибудь «беретту» — я пропала!» Анна прекрасно видела, что у Ревич нет при себе оружия, но на секунду она почувствовала тревогу… Хотя Рита уже не думала об оружии. В ней проснулась поистине звериная злоба.

Отступая от Волковой, она приближалась к Анне… И девушка уже не радовалась тому, что ее маневр и попытка разозлить Ревич удались. Ревич была слишком страшна и опасна.

Как в фильме ужасов, когда сквозь человеческие черты проступает облик монстра, так и в Ритином исказившемся лице не было уже ничего человеческого… Страшный оскал, желтый звериный блеск в глазах… Скрючив пальцы, как звериные когти, и почти рыча, она изготавливалась для прыжка, как пантера.

Анна ощущала в ней такую страшную физическую силу, что ее саму чуть не парализовало от страха…

Можно бороться с человеком, но как противостоять мгновенной реакции взбесившегося зверя!

Один звериный прыжок, и это чудовище загрызет ее… Вопьется зубами и будет рвать на куски, перекусит сонную артерию, выпьет до капельки всю кровь… Анна поняла в это мгновение, откуда взялись мифы и легенды о вампирах…

Светлова с трудом разомкнула пересохшие губы:

— Алле!

Ревич прыгнула.

В то же мгновение сетка развернулась в воздухе…

Алексей Волков, как и многие его сподвижники на финансовом Олимпе, жил, «не чуя страну» под собой. Эта формула Осипа Мандельштама была в большой моде последнее время в великосветской олигархической тусовке. Все понимали, что лучше бы «чуять», но из этого упорно ничего не выходило. Волков и иже с ним жили сами по себе, и страна жила сама по себе. Разница заключалась лишь в том, что Леша жил очень хорошо. А страна — отвратительно.

Да что уж там страна — с ней было как всегда, хотя хотели, как лучше… Последнее время Лешу особенно донимали мысли о его супруге Марине, человеке, способном на взбалмошные выходки, не укладывающиеся в рамки приличий. И Леша очень бы хотел «чуять», что с ней происходит. Не имея постоянной достоверной информации о ней, он чувствовал себя, как на бомбе с включенным часовым механизмом.

И когда в напряженной тишине его квартиры в четвертом часу ночи запищал пейджер, нервы у измученного бессонницей Волкова — он давно уже отвык от крепкого, спокойного сна — были на пределе. На светящемся табло пейджера явились только три слова: «Позвони срочно. Марина». «Словно пророческие «мене, текел, фарес», что были начертаны на стене чертога царя Валтасара», — подумал Волков.

Он знал, что эта библейская ассоциация не зря пришла ему на ум и резанула по нервам. У Леши была великолепная интуиция, и «ощущение чего-то хренового», когда оно ему грозило, было развито у него превосходно… Он сразу почувствовал, услышав пейджер, что это как раз тот самый случай…

Стараясь не слишком волноваться, он набрал номер телефона в Стародубском. Он знал, как никто другой, что по телефону, особенно по этому номеру, не следует слишком откровенничать… Но Леша давно уже не откровенничал не только по телефону, но и вообще в пределах квартир, дач и кабинетов… Среди нехитрых приемов, которыми он овладел, приобщаясь к власти, была и благоприобретенная манера общения с собеседником. Что бы ему ни сообщали, о чем бы ни просили, чего бы ни требовали (а просьбами и предложениями он был осаждаем постоянно), Леша неизменно с непроницаемым видом отвечал: «Я выслушал». Не отказывал и не соглашался, не выражал удивления или неодобрения… Не давал ни повода для надежды, ни повода для разочарования… «Я выслушал» — и все. Для собеседника это означало окончание аудиенции и точку в разговоре. А что еще это могло означать: согласие, надежду, отказ — об этом ему оставалось только гадать.

Вот и теперь, выслушав сбивчивую несуразную речь своей супруги, Алексей Волков, прежде чем положить трубку, сказал только одну фразу:

— Я выслушал.

Опасаясь, что «плененное существо» в безумии разорвет даже сеть, предназначенную для диких зверей, Аня воспользовалась специальным устройством, выстреливающим шприцем с усыпляющим средством, из охотничьего набора Волкова.

Чтобы подстраховаться, они с Мариной так и не выходили из комнаты — сидели рядом с тем, что было когда-то Ригой… Анюту пробирала дрожь всякий раз, когда она нечаянно останавливалась взглядом на их пленнице.

— Что он ответил? — переспросила она Волкову.

— Алексей? — Марина горько усмехнулась и передразнила бывшего мужа. — «Ждите ответа». Это же машина, а не человек… «Ждите ответа. Ждите ответа. Ждите ответа».

— Будем ждать?

— Будем, а что еще остается… Я привыкла… с детства привыкла ждать.

Точнее, они привыкли ждать вместе. Две девочки, Маргарита и Марина. Маргоша и Мариша. Отец приезжал на дачу редко… Но они все равно каждый вечер ждали… Сидели на завалинке, как две старушки, и терпеливо, очень серьезно ждали. Серьезно оттого, что уже тогда, в раннем детстве, чувствовали странность своего положения, непохожесть своей жизни на жизнь других детей… Других девочек, своих сверстниц…

Их отец, Вячеслав Ревич, был человеком долга. Женившись однажды, он не собирался ни при каких обстоятельствах бросать свою жену. Обстоятельства тем не менее возникли непредвиденные. Его секретарша Алина, ласковая милая кареглазая молодая женщина, забеременела. Аборт она делать не собиралась. Ревич и не настаивал… Алину он любил, связь не была легковесной интрижкой. Проблема заключалась в том, что свою жену Людмилу (вот радость для тех, кто понимает!), тоже беременную, он любил не меньше. Конечно, по-другому, — за серьезность, ум, представительность, — но любил.

Он любил их по-разному. Но привязан был одинаково сильно к обеим. В конце концов, важны не подробности, а результат. Результат же заключался в том, что почти одновременно у него появились две дочки от двух разных женщин. И он одинаково их любил, одинаково заботился, одинаково содержал.

Покупал на Новый год две елки. Жил по очереди в двух квартирах. Короче, имел две семьи. Что время от времени случается в человеческой практике.

Вот с дачей возникла сложность… Снимать два дома было накладно, мотаться по Подмосковью с одной дачи на другую — неудобно. Возить продукты и туда и сюда — тяжело. Вячеслав Ревич хотел проводить больше времени со своими семьями и не хотел обижать никого из детей.

К тому времени как-то так уже получилось, что каждая из женщин была в курсе, что она у Вячеслава не единственная… Особой бури это открытие не вызвало ни у жены номер один, ни тем более у ласковой, послушной секретарши — жены номер два… Буря означала бы разрыв. Категорической уверенности в том, что, если она поставит вопрос ребром, Вячеслав выберет именно ее, ни у одной из женщин не было. Терять его ни одна из них тоже не хотела. Плоха ли, хороша ли такая семейная жизнь, но все же лучше, чем ничего… Мудро рассудив, что играть с огнем не стоит, обе семьи смирились и выбрали статус-кво…

При трудном быте такая человеческая сплоченность бывает довольно полезной… Когда пришел момент решать вопрос с дачей, покладистость Вячеславовых жен оказалась очень кстати. Дачу сняли одну на две семьи.

Вячеслав Ревич не делал между дочками различий. Может быть, поэтому, не чувствуя необходимости соперничать из-за отца, они в первый же дачный сезон очень сдружились.

Вообще эта жизнь одним домом оказалась довольно гармоничной. Две разные женщины составляли единое и гармоничное целое. Людмила, мать Марины, была умной, а Алина, мать Риты, — доброй.

Одна могла поддержать, дать дельный совет. Другая во всем соглашалась и боготворила. Одна защищала кандидатскую, читала толстые журналы, посещала театры. Другая хорошо гладила, штопала и готовила. Одна была другом и дельным советчиком. Другая — чудесной любовницей. Разве может все это соединиться в одной женщине?! А тут, если все сложить, то в среднеарифметическом результате — на выходе — Вячеслав Петрович имел умную и добрую, с диссертацией и хорошо штопающую интеллектуалку с культурными запросами и покладистую кухарку, т. е. идеальную женщину. Немудрено, что все они жили душа в душу.

Но то, что внутри этой странной семьи воспринималось уже совершенно естественно и вполне всех устраивало, конечно, не могло казаться естественным окружающим.

Афишировать эти отношения и ставить мир в известность об этом полигамном рае они не стремились. Люди могли не понять. Поэтому для соседей и дачных знакомых Людмила была женой Ревича, а Алина — родственницей. И маленькие девочки очень рано поняли, что существует тайна, которую следует хранить и не открывать посторонним. Никому нельзя было говорить, что они сводные сестры. Они — подружки, дальние родственницы, только и всего. И девочки умело эту тайну хранили. Тайна, настоящая взрослая тайна, придавала их отношениям особую доверительность и делала дружбу особенно крепкой, несмотря на разность характеров: Марина — капризная и своевольная, Маргарита — преданная, послушная, ласковая.

…Прямо от их дачного дома в глубину зарослей бузины и ежевики уходила узкая, протоптанная в высокой траве тропинка… Пропетляв минут пять, она выводила к берегу реки, где стояла дощатая купальня, когда-то выкрашенная голубой краской, которая уже облезла голубыми чешуйками.

Где-то недалеко была раскаленная, наполненная духотой, не остывающая даже на ночь Москва, а здесь… здесь не было даже комаров!

А из-за того, что река круто изгибалась, было ощущение абсолютной безлюдности… Хотя за поворотом реки, совсем рядом, буквально в двух шагах, были точно такие же купальни и тропинки, ведущие к другим дачам…

Наплававшись, Мариша и Маргоша сидели на дощатом настиле купальни, свесив ноги в теплую парную воду… На этих досках, играя в дочки-матери, так удобно было разложить все приданое куклы: одежду, кукольную посуду… все те драгоценные и милые сердцу тряпочки и тарелочки, без которых немыслимо детство ни одной маленькой девочки… И, казалось, сидеть так можно было бесконечно…

Однажды они поссорились… из-за куклы.

…Розовый шелк кукольного платья заскрипел и лопнул… На платье куклы образовалась противная зияющая дыра… Маргоша изо всех сил тянула куклу к себе…

— Отдай сейчас же! Я первая придумала эту игру!

— Но это моя кукла…

— А я придумала игру! Отдай!

Мариша очень боялась, что кукла сломается… Но ей не хотелось уступать! Не хотелось отдавать куклу. И она тоже, правда, не так яростно и сильно, тянула куклу к себе…

— Или отдашь мне куклу, или я оторву ей руку! — вдруг прошипела Маргоша.

Голова куклы, обрамленная светлыми локонами, запрокинулась набок… Шелк кукольного платья опять предательски натянулся…

Треск разрываемой материи…

Мариша ахнула, выпустила куклу из рук и, поскользнувшись на мокрых досках, опрокинулась назад…

От неожиданности она нахлебалась воды и стала тонуть. А Маргоша бросилась за ней и спасла. Такая маленькая — и сумела! Спасла. Вытащила на берег…

Они долго еще сидели на досках, пытась прийти в себя от потрясения…

А потом по узкой тропинке, стараясь не касаться высокой травы, на которой уже появилась роса, гуськом двинулись к дому…

Именно тогда Мариша и сказала Маргоше:

«Давай больше никогда в жизни не ссориться… А если ты когда-нибудь будешь тонуть, я тебя тоже спасу».

Все это Марина Вячеславовна Волкова и рассказала Анне Светловой в наступающих рассветных сумерках Стародубского… Пока они сидели рядком на диване в ожидании ответа от «всемогущего» Алексея Волкова.

— Возможно, с той поры у Риты в голове и засело, что спасать меня — ее миссия… — горько вздохнула Марина. — Ведь что «впечатывается» в подсознание в детстве навсегда…

Поведав семейную сагу Ревичей, Марина честно не забыла упомянуть и то, что обычно она и Рита вовсе не стремились афишировать… Это тоже было тайной. Тайн со временем у девочек Ревич становилось все больше.

Вячеслав Ревич не сумел закончить свою жизнь, как планировал: в счастливом кругу домочадцев — жен и детей. К сорока пяти годам у одной из его жен начала развиваться тяжелая форма шизофрении.

Все было очень тяжело и печально, как бывает, когда речь идет о вещах, человеку неподвластных: смерти, природных катаклизмах или, как в данном случае, неизлечимой болезни, которая обрушивается на человека, а природа и корни ее, хоть и двадцатый век на исходе, медицине так до конца и неизвестны.

Впрочем, не так уж внезапно болезнь на Ритину маму и обрушилась… Только когда вызванная «Скорая помощь» увезла Алину Викторовну в клинику, увезла из ее собственного дома, где она в умопомрачении, в состоянии острого психоза, разбила и разрушила все, что только можно, и перерезала себе осколками разбитого зеркала вены, окружающие ее на работе люди, — а она, вот казус, к тому времени уже работала учительницей начальных классов, — стали вспоминать, что поведение ее, пожалуй, выглядело довольно странным… Странным было, например, то, что ее первый «А» около месяца не выходил на перемены… Ни в коридоры поиграть, ни в буфет на завтрак…

Для самой Алины Викторовны в этом, конечно, ничего странного не было — она была тяжело больна, и болезнь рисовала ей свою картину мира… Как объяснила она потом врачам, ее «преследовали». «Враги» хотели причинить вред ей и ее ученикам, поэтому ей надо было защитить детей. Вполне естественно, что она закрывала двери класса и держала детей взаперти, «чтобы им не причинили вреда»… И даже заботилась о том, чтобы малыши приносили бутерброды из дома и съедали их в классе, сидя за партой… Вообще, по воспоминаниям окружающих, к самим детям Алина Викторовна относилась вроде бы очень хорошо, заботливо, даже, пожалуй, нежно… Вот только из класса их не выпускала…

С логикой нездорового человека все понятно — во всяком случае, лечащим врачам понятно… Но какую логику, какое хотя бы мало-мальски сносное объяснение того, что тридцать шесть малышей не выходят из дверей своего класса, когда звенит звонок на перемену, находили для себя окружающие Алину Викторовну коллеги? Притом это продолжалось не день, и не два, и даже не неделю… Может быть, они считали, что это «педагогический прием»? Что детей наказывают таким образом за плохое поведение? Или что учитель не укладывается во время, отведенное на урок, и поэтому занятия продолжаются и после звонка? А родители, неужели никто из них ни разу не спросил своего ребенка: «Что вы делали на перемене?»

И почему ничего не замечала семья? Неужели и дома не было каких-то странностей?

Врач, которого попытались об этом расспросить, объяснил, что ничего необычного в этом нет. Люди, которые очень долго и тесно общаются с больными, страдающими какой-то манией, — родственники, члены семьи — не так уж и редко попадают под их влияние. Заражаются их убежденностью, словно попадают под гипноз. Начинают находить логику в самых странных объяснениях, верить во «врагов и преследования». И совсем не замечают болезни.

Алина Викторовна умерла в клинике — тихо и незаметно, пребывая в растительном состоянии. Вячеслав Ревич ненадолго пережил ее. Видимо, без одной из любимых жен его счастье на этом свете было неполным.

К тому времени обе девушки Ревич уже были замужем. Особенно счастлива была в замужестве Рита.

В тот предрассветный зимний час, когда люди спят особенно крепко и сладко и когда, как известно, и совершается наибольшее количество ограблений, возле виллы Волковых в Стародубском послышался звук автомобильного двигателя.

Выключив свет и подойдя к окну, Анна увидела, как на улице остановился неприметный микроавтобус — заурядная в здешней местности «Тойота». Раздвинулись ворота — прибывшие знали код, — и микроавтобус заехал в гараж.

Двое мужчин и женщина, со специфической, незапоминающейся внешностью, не показались Анне и Марине разговорчивыми. «Специалисты по решению проблем» действовали споро, деловито и без эмоций. Они напомнили Анне лангольеров Стивена Кинга, подчищающих, съедающих остатки прошлого. Их задача заключалась в том, чтобы оно исчезло, никогда больше не напоминая о себе.

И минут через сорок ничто уже в Стародубском не напоминало о недавних событиях… Прикрученная ремнями к носилкам, Ревич была погружена в микроавтобус. Все убрано, вымыто, стерты все отпечатки пальцев…

Трое исчезли, не прощаясь. «Пропал дымок бензиновый, и — нет ее…»

Когда звук мотора растаял в тишине, Марина вошла в комнату. Она была уже в шубе, на лице косметика.

— Поехали!

— Далеко? — поинтересовалась Анна.

— Куда-нибудь отсюда… например завтракать… Я знаю одно круглосуточное и очень приличное заведение.

Заспанный официант придорожного ресторана принес завтрак. При виде шипящей яичницы, груды горячих тостов и пара, поднимающегося над кофейником, Анюта окончательно поняла, что выжила… Она чувствовала самый верный признак жизни — настоящий, просто фантастический голод.

Она неприлично быстро уминала эту яичницу с кусочками ветчины и помидоров… А Марина говорила, и чувство счастья, которое испытывала Анна, контрастировало с трагическим рассказом Волковой так же, как радостное оранжевое и темно-синее в небе за окном… В Подмосковье этим утром был удивительный рассвет.

— Очевидно, это все началось, когда мы были в Швейцарии. Нас там принимал Ясновский со своей новой пассией… Бедная брошенная Нелли, которую мы с Ритой обе очень любили, страдала в Москве, а он сиял, наслаждался новой любовницей и выглядел абсолютно довольным жизнью… Наверное, что-то сдвинулось тогда у Риты в голове… Смерть мужа — несправедливая, внезапная, необъяснимая — уже нанесла ее рассудку непоправимую травму… Смерть прекрасного человека, который никоим образом смерти не заслуживал… Им бы с Ритой жить да жить — они были чудесной влюбленной парой. Конечно, это и свело ее с ума… Да, я припоминаю сейчас… что-то в этом роде она и говорила мне тогда: «Посмотри на этих подонков — почему они живут и радуются жизни?! А Игнатий, который в тысячу раз лучше их всех, — почему его больше нет?! Разве так должна вознаграждаться небесами верность?! Значит, обет, который мы даем при венчании, при вступлении в брак, ничего не значит? «И в печали и в радости… И в болезни, и в здравии…» Рита вдруг рассмеялась после этих слов. И этот смех показался мне отчего-то ужасным. Посмотри, говорила она, тех, кто нарушает обет и клятву, никто не наказывает. А верного Игнатия унесла смерть! За что?!

Мы вернулись в Москву… И тут, бывают же такие совпадения, от меня уходит муж. Я была в жутком состоянии тогда… Казалась себе зачумленной — все отвернулись от меня, от бывшей жены… В нашем круге неудачников не жалеют, ценится только успех. Я чувствовала, что никому больше не нужна. Особенно это было заметно по поведению Ясновского. Я просто перестала для него существовать.

Это было скверное для меня время. И конечно, мне было не до Риты. Но теперь-то я понимаю, какое это тогда произвело на нее впечатление. Это был еще один аргумент в пользу безумной маниакальной идеи, которая, очевидно, овладевала тогда ее умом. Изменникам, предателям, негодяям — все можно… Небеса и не думают их карать. Очевидно, безумие окончательно захватило ее тогда, и она решила взять миссию кары и мести на себя…

— Но как же ей удалось расправиться с Ясновским?

— Да, видно, стоит только подумать о черном, а бес уж тут как тут… Все сложилось как нельзя лучше…

— Лучше?!

— То есть, я хочу сказать, удивительным образом совпало… Там, в Швейцарии, вокруг нас крутился смазливый паренек — лыжник, инструктор Ясновского. А потом Андреас приехал в Москву. Все толковал о снеге, об этих страшных лавинах, которые могут поглотить человека. Вот, мол, был человек — и нету. И о том, как их трудно распознать. Только, мол, такие, как он, специалисты и могут. А для остальных: снег как снег. Гениальная и дьявольская ловушка: человек отправляется на лыжную прогулку и больше не возвращается… И у Маргариты, переживающей за меня, уязвленной уходом моего высокопоставленного мужа, захваченной идеей мести «всем негодяям», созрел план. Первым пунктом этого плана и удобным объектом для мести в силу сложившихся обстоятельств стал Аркадий Самуилович Ясновский, удерживавший пальму первенства в категории «неверных мужей».

Столько за ним охотились киллеры его конкурентов, но ничего не могли поделать… А смерть пришла оттуда, откуда он менее всего ее ожидал, — от женщины.

Знаешь, есть такое поверье: дьявол не может схватить мысль, пока она не воплотилась в слова…

Однажды у нас было что-то вроде девичника… Сидели, выпивали… Я пригласила к себе свою бывшую одноклассницу Таню Самсонову. Она приехала на денек из Норвегии — сходить к матери на кладбище.

И вот представь: Нелли Ясновская с несчастным видом сидит у камина… Рядом Надя Хоккер. У Наденьки ведь все тоже очень непросто в жизни сложилось… Муж когда-то, когда они были бедны и «не могли профинансировать», заставил ее избавиться от будущего ребенка… С тех пор она не может рожать… Рита — вдова… Я брошена мужем, оскорблена и унижена… Представляешь, компания…

Я сижу себе, виски отхлебываю, башка дурная, и вдруг возьми да и скажи:

— Поубивать бы их всех…

Все притихли.

А Рита… Как странно она тогда на меня посмотрела… Ну, в общем, правильно подмечено в старину: дьявол не может схватить мысль, пока она не воплотилась в слова…

Марина вздохнула:

— Так что, может быть, я виноватее всех…

— А остальные?

— Что остальные?

— Ну, мне казалось какое-то время… Да, в общем, я и сейчас не уверена в том, что это не было…

— «Коллективное творчество»?.

— Ну да… Именно. Мне казалось, что не может один человек такое осилить.

— И что у всех есть зуб на мужчин, есть мотив, есть за что мстить…

— Вот-вот… А у Хоккер — так просто целая идеология агрессивного феминизма, «расового превосходства» женщин над мужчинами и дискриминации мужчин как меньшинства «по половому признаку».

Марина согласно кивнула:

— Да уж… Есть у Надежды такой пунктик…

— Так вот… Я подумала, что существует этакое сообщество амазонок, — продолжала Аня, — команда ненавистниц мужского пола… Клуб Термискиры.

— Термискиры?

— Ну да, ваш роман…

— Ах, ну да… это… — Марина грустно усмехнулась.

Воздев театрально руки к ресторанному потолку, она медленно продекламировала:

«…На этот раз она присутствовала при жестокой казни. Амазонки обязаны были продолжать свой род, но они не смели любить и их не смел любить никто: после брачной ночи мужчину убивали коротким и страшным амазонским мечом — удар под лопатку — возле ритуального огня.

Жрица Аэлла была неумолима: «Мужчина должен принять наказание».

— Вот именно, — кивнула Аня. — Как вы точно сами себя цитируете…

— Ну, а у тебя, как выяснилось, тоже талантов хватает… Не будем еще раз вспоминать о том, что ты лазаешь по чужим компьютерам…

— Да уж, представьте… Полазаешь тут, при такой жизни, — возмутилась Анна. — Когда, как по лезвию бритвы, ходишь…

— Ну извини! Бедная девочка…

— Какая уж тут девочка! На войне как на войне. Нет ни девочек, ни мальчиков…

— А кто есть?

— Есть враги… И надо спасаться. А для этого — надо победить.

— Извини. Извини меня за мои ехидные слова про компьютер… А главное, за то, что я вообще втянула тебя во всю эту историю. — Марина дотронулась до Аниной руки. — Английским, понимаешь ли, решила позаниматься… Простишь?

— Уже… — Аня улыбнулась. — Уже простила. Так что же все-таки означало написание этого вашего романа об амазонках?

— Термискира? Да, в общем, это просто… Литературные упражнения. Чтобы время было чем заполнить. Ну знаешь, как сказал какой-то знаменитый и умный человек: счастье — это когда есть чем заниматься, кого любить и на что надеяться. Я писала роман, чтобы выполнить первое условие. И вообще, глупо искать в литературных упражнениях какие-то намеки на действительную жизнь автора. Писанина — это все-таки всегда вторая реальность, а никак не первая. Эта вторая реальность — сама по себе.

— А вы… Вы никогда?..

— Не задумывалась ли я когда-нибудь всерьез о мщении? О чем-то подобном тому, что совершала Рита?

— Ну… — уклончиво пробормотала Анна.

— Нет, по-настоящему нет… Никогда.

— Правда?

— Ну хочешь, поклянусь? — Марина усмехнулась.

— Не стоит…

— И знаешь, очень важным аргументом была ты.

— Я?!

— Да, представь. — Марина, задумавшись, на минуту примолкла. — Твоя жизнь, твое поведение. Стойкость твоя…

— Да бросьте вы…

— Нет, не бросьте… Ведь, подумать только, как людей жизнь ни бьет… Вот у тебя погибли родители… Виноват пьяный водитель «КамАЗа»… Но ты же ведь не стала после этого убивать всех водителей большегрузного транспорта…

— Пожалуй, — согласилась Анна.

— И потом… что касается ненависти к «мужчинам вообще». Ваши отношения с Петей Стариковым, видишь ли, выглядели всегда такими трогательными… Вроде и в любви он тебе не клянется и не целуетесь вы страстно при всяком удобном случае, а видно, что…

— Что же именно видно?

— Что он по-настоящему тебя любит.

— А я?

— И ты.

— Неужели видно?!

— Да уж, поверь… Я в этом кое-что понимаю. Даже больше, чем в косметике «Ив Роша».

— Сильное сравнение… Убеждает. — Аня усмехнулась.

— И в какой-то момент, размышляя о ваших со Стариковым отношениях, я стала меньше уделять внимания роману об амазонках, а больше второму условию счастья… То есть счастье — это когда есть не только чем заниматься, но и — кого любить… Твоя, Анюта, как прежде говаривали, «жизненная позиция» — преодолеть несчастье и жить дальше, любя и надеясь, оказалась мне ближе «пунктика» моей сестры — остаться в прошлом и мстить за свою беду.

Хотя со стороны действительно (я понимаю твои подозрения), если предположить, что существует некий клуб Термискиры, союз разгневанных женщин, все очень складно получается… Марина Волкова, осененная идеей мщения мужчинам, пишет чуть ли не литературный «манифест»… А действительность такова: Самсонова, бредящая мщением, хоть и живет в Норвегии, но часто наведывается в Москву и имеет возможность разъезжать по швейцарским курортам… Стало быть…

Кроме нее, есть Надя Хоккер — со своей ненавистью к мужчинам… И ей слетать в Швейцарию — раз чихнуть… Обиженная Нелли Ясновская… Впрочем, не обиженная мужем после развода в финансовом плане… И, наконец, Марина Волкова, сорвавшаяся с самого верха золотой общественной лестницы, потерявшая высокопоставленного мужа, обеспечивавшего ей положение в обществе…

— И Рита…

— Вот именно!

— Да, и Рита, на которую менее всего можно было подумать. Муж умер, она — вдова… Но она как женщина была самой счастливой из вас. Никакой конкретный мужчина лично ее не обижал… Вроде бы…

— Вот именно! Ее обидела жизнь. И, как оказалось, все мы: Нелли, Танечка, Хоккер и я — ни сном ни духом, а такая милая, кроткая и благопристойная на вид Рита… Видишь, как все обернулось.

Да, Анна еще не раз поражалась гениальной способности к мимикрии, которую безумие развило в этой женщине… Рите Ревич. Она уже готова была поверить, что безумие — это действительно форма талантливости…

Позже, когда все уже закончилось, Ане удалось узнать, что после смерти мужа Рита устроилась на работу в некую фирму «Ассоциация XXII век». Ее боссом стал некто Максим Самовольцев. Будучи неглупой женщиной, Ревич, по всей видимости, очень быстро вычислила механику работы фонда и поняла, что просуществует он недолго, что, подкопив денег, «руководство» бесследно исчезнет…

Самовольцев ухаживал за ней просто и без затей, как за многими другими… То есть предложил однажды от скуки «интим» — отказываться в фонде спасения было не принято.

Очевидно, это уже было время, когда в ее душе зрело дьявольское восстание против несправедливой, обрушившей свои удары на нее и ее обожаемого мужа судьбы… Рита уже вынашивала план мести, венчать который должна показательная «кара» — смерть «великого» Волкова, осмелившегося предать ее сестру, которую она, так ей казалось, любила больше самой себя. Развод сестры спровоцировал ее безумие. А наследственная маниакальность сделала несчастную вдову изощренной, сильной, способной на удивительные превращения и хитрости; смелой, готовой на все…

Преданная, верная, ни разу не изменившая своему мужу, Маргарита могла теперь запросто ради достижения цели (которая, как известно, оправдывает средства) разыгрывать из себя «женщину без комплексов». Разрушающее раздвоение личности развивалось ускоренными темпами.

Самодовольный, привыкший все рассчитывать, но не принимавший в расчет «женский ум», Самовольцев стал всего лишь одним из объектов плана Ревич.

Рита умело эксплуатировала природные женские свойства: мягкость, лояльность, обожание… «Боготворимый» Самовольцев легко попался на крючок. Ему очень быстро стало казаться, что Рита — настоящий клад — рабыня, верный Лепорелло, надежность и верность которой можно использовать в ненадежной, предательской жизни, когда «ни на кого нельзя положиться». «Я, милочка, даже себе самому не доверяю», — любил повторять финансист любовнице. Но ей — как глупы бывают иногда самоуверенные люди! — Самовольцев поверил… Очень быстро Рита из фирмы уволилась и перешла на положение его тайной и верной любовницы.

Она могла быть разной. Для Самовольцева она стала «единственным верным другом», рабой и помощником.

И когда ему сели на «хвост», Максим без колебаний оставил преследователям в залог свою жену — это и помогло ему ускользнуть… Но сохранил Риту.

На глазах бандитов, которые вели его по городу, он остановил «Мерседес» возле супермаркета… И отправился якобы за покупками. Его жена оставалась в машине. Пока преследователи не спускали с нее глаз, Самовольцев вышел через черный ход хорошо известного ему магазина и растворился в городе, а через час чартерным рейсом компании «Эйр Балтия» — и на просторах бывшего Советского Союза. Бессмысленно прождав его у машины, парни поняли, что их провели. Все, что им осталось: «Мерседес» и несчастная, брошенная в нем женщина. Заложницу отвезли на одну из дач. Очень скоро они поняли, что пытки бесполезны: она ничего не знала.

Самовольцева отнюдь не мучила совесть, что таким образом он поступает не с кем-нибудь, а со своей женой, женщиной, которую он когда-то уверял в своей любви. Нет, он не врал ей, когда хотел взять в жены. Она была ему нужна, даже очень нужна… Как красивая вещь, как цветок, который хочется сорвать. И он добивался ее, поскольку желание это было очень сильным. Наверное, это можно даже принять за любовь.

Деньги остались у Риты Ревич, к тому времени уже давно уволившейся из фирмы Самовольцева. Проработала она в фирме недолго и потому ни у кого не вызывала подозрений.

Преданная рабыня должна была, «когда все успокоится», привезти деньги Самовольцеву на островок в Балтийском море, где он скучал среди коров, свеклы и суверенного населения в ожидании своих капиталов и Риты.

Разумеется, ничего подобного Рита делать не собиралась… У нее хватало и других забот…

У Алексея Волкова были поводы поступить так, как он поступил. Нужно было как можно быстрее покончить с этой историей — зачистить место действия…

Конечно, ему пришла в голову мысль о полной зачистке. Если бы девушка Анна Светлова исчезла, никто бы никогда не узнал о художествах его родственницы Риты Ревич… Все-таки несколько трупов — не шутка… Не всякая репутация, в том числе и Волкова, может это выдержать.

Но он знал, что кровожадность плохо сочетается с мудростью. Он знал, что человек, достигший желанной цели — благополучия, — это безопасный человек, гораздо более безопасный, чем его труп. Потому что трупы всегда напоминают о себе — свидетелями, разоблачениями и еще кое-чем, что можно было бы туманно охарактеризовать: карой и возмездием…

Неизвестно, какое из этих соображений перевесило бы, если бы они противоречили друг другу… Но они не противоречили, они вели к желаемому результату.

К тому же его бывшая жена Марина сказала: «Она спасла тебе жизнь. Если с ее головы упадет хоть волос — смотри у меня. Интервью буду давать направо и налево — лучше убирай сразу и меня!»

Много трупов, среди которых к тому же и бывшая жена, — это уж совсем глупо… А Леша Волков был умный.

Так вот и получилось, что Анюту не «зачистили», а даже, напротив, наградили. Перед расставанием Марина неожиданно извлекла откуда-то из-под сиденья машины уже хорошо известную Ане вышитую наволочку.

— Держи.

— ?!

— Это твое. От господина Волкова. Награда за спасение. И муки… Сколько же с тобой, бедная девочка, случилось всякого… пока мы занимались этим дурацким английским.

— Было дело, — вздохнула Анна. — А вам не жалко? — Она кивнула на наволочку.

— За меня не беспокойся, — улыбнулась Марина. — После всего, что приключилось, мне уже почти ничего не жалко. Жалко только одного человека по имени Джон, который до сих пор пока в больнице… Если он поправится, я буду счастлива и без этих денег.

Это были замечательные слова. И Анна не могла понять, почему она не чувствует умиления… Возможно, так подействовали переживания последнего времени, но она сейчас ясно видела морщины в углах Марининого рта и темные, неподкрашенные корни волос… Не было больше и в помине лучезарной блондинки из журнала, осталась только стареющая, не очень-то ухоженная женщина…

«Бедная девочка» поймала себя на том, что ей до жути хочется поскорее распрощаться с Мариной раз и навсегда.

На высоте одиннадцати тысяч метров Петя Стариков тоже удивлялся необычному рассвету. Это были космические цвета… Такого соседства ярко-ультрамаринового и оранжевого, без переходов и оттенков, он никогда раньше не видел.

Это был самый необычный рассвет в его жизни еще и по другой причине…

Перед отлетом из Южной Африки Петр, убедившись окончательно, что обожающая его мама в состоянии выдержать столь сокрушительное известие, собрался с духом и признался родителям, что хочет жениться…

Теперь, любуясь рассветом, он надеялся, что в Шереметьеве его встретит невеста. Стариков, правда, не знал, что выбрал себе богатую невесту. Даже очень богатую.

До Москвы было еще шесть часов лета…

Хозяин автомобильного магазина отказывался понимать эту покупательницу. Когда «новые русские» капризничают, требуя именно розовый «Линкольн» с серебряными звездочками — это понятно… Но когда девушка «за любые деньги» требует продать ей серые «Жигули» снятой с производства старой модели… Такие причуды уже не укладывались в голове у много повидавшего на своем веку хозяина магазина. «До чего мы так дойдем! — бормотал он. — Скоро они начнут требовать доставать им звезды с неба».

Тем не менее серые подержанные «Жигули» в результате двухчасовых поисков и многочисленных звонков были найдены. Довольная Анна укатила в них из магазина. До прибытия рейса из Йоханнесбурга оставалось не так уж много времени.

Хозяин магазина, любезно проводивший ее до автомобиля, помахал вслед. «Ну и вкус», — растерянно пробормотал он себе под нос, вспоминая ее сияющее, счастливое лицо.

Когда встал вопрос о свадебном путешествии четы Стариковых, Анна настаивала на острове… на том острове. С воодушевлением рассказывала Старикову об увитых глициниями бунгало… Но Петр настоял на своем. «Хватит с тебя вулканов», — решительно сказал он. И они поехали в Тунис.

Им понравилась эта страна. Погода для богатых… Нравилось вечное солнце и то, как покачиваются от ветра с моря апельсиновые деревья за окном. И апельсины глухо, как яблоки в России в августе, падают на землю.

Удивительное дело, здесь не было бродячих собак, но почему-то было очень много сытых, пушистых, гуляющих «сами по себе» кошек… Однажды в густых сиреневых сумерках Анна вышла в сад, и из темноты бесшумно выскользнули два черных кота. Через секунду, как будто «соткавшись из тумана», возник еще один. А за ним еще и еще… В итоге, Анюта насчитала семь особей. Она стояла в окружении этой странной компании в душистых — это были дни, когда расцветала мимоза, — благодатных южных сумерках, смотрела на бирюзовую подсвеченную воду в бассейне, потом подняла глаза к звездному небу… Она думала о том, как все удивительным странным образом повернулось в ее жизни. О том, как из очень одинокого и несчастного после трагической смерти родителей человека она превратилась в счастливую жену… И как она быстро привыкает к этому неожиданному своему счастью и к новой жизни.

Коты мурлыкали, и она вдруг вспомнила своего невинно убиенного кота Машку, потом многочисленных бессловесных игрушечных мягких котов в Маринином доме…

Анна знала, что теперь у Марины другая фамилия — она вышла замуж. Конечно, за Джона, который, пролежав изрядно в больнице, все-таки поправился.

Самое удивительное, что, несмотря на пережитый страх, Анну время от времени охватывала тоска по авантюрам… Ей не хватало азарта, наркотика любителей приключений, который волею судеб ей довелось попробовать. Погони, слежка, опасность, тяжесть оружия в руках…

Посматривая на свою жену, задумчиво уставившуюся вдаль поверх раскрытой газеты, на зажигавшийся в ее серых глазах легкий авантюрный огонек, Петр строго говорил:

— Только обещай мне, Анна, что ты никогда больше не будешь давать уроки английского…