За обиду сего времени

1. Лорды бывают разные

Мы вошли в пролив и пришвартовались у причала Новониколаевского острова. Именно такие действия мы не раз отрабатывали – если бы мы не успевали пройти в гавань, либо если бы это помешало действиям нашей группировки, мы бы либо остались на юге, либо спрятались в бухту Победы – так мы окрестили заливчик, в котором "Победа" ждала перед рассветом Дня освобождения.

Минут через сорок бухнули орудия Курского форта, затем ещё. Одновременно, "Победа" вышла из пролива; дальнейшего мы не видели, но, как нам рассказали позже, два корабля сразу спустили флаги, а третий попытался удрать, но там быстро сообразили, что шансов у них не было. Вскоре вся эскадра вошла в залив и проследовала к верфям, где с каждого из кораблей потянулись вереницы пленных матросов, ведомых нашими морпехами.

– Лосось, к малому пирсу, – послышался голос в рации. Лосось – это мой позывной; эту медвежью услугу сделали мне индейцы-мивоки, которые не смогли произнести "Алексей" и назвали меня вместо этого "Лисе" – лосось. Баркас пересёк гавань и пришвартовался у короткого пирса, находившимся восточнее главного. Увы, моя одежда – шорты и майка из американских военных запасов времён Второй Мировой – не соответствовала ситуации, но что я мог поделать? Ринат и Саша выглядели хоть немного, но посерьёзнее – у них по крайней мере были длинные штаны того же защитного цвета.

Нас ждал человек в костюме из красного бархата с вышитыми продольными полосами. Вокруг шеи был подшит кружевной воротник, а на голове красовалась шляпа – точнее, она уже успела перекочевать в руку незнакомца. Меня поразило, насколько он был похож на Томаса Пикеринга, разве что залысина на голове была намного больше, равно как и брюшко, рельеф которого облегал его кафтан. Увидев меня, он поклонился:

– Вы и есть командир русского отряда, не так ли? Позвольте вам вручить мою шпагу. Меня зовут лорд Эдвард Пикеринг, адмирал Его королевского величества.

Я принял протянутые мне ножны с клинком внутри и сказал:

– Алексей, князь Николаевский и Радонежский, к вашим услугам, лорд Эдвард.

– Ну что ж, милорд, не ожидал, что вы так быстро здесь окажетесь. Да и кораблик ваш – совсем другая кастрюля с рыбой, как у нас говорят, нежели то, что стояло на якоре в этой бухте, когда мы здесь оказались в первый раз. Милорд, я догадываюсь, что, в свете того, что произошло здесь в момент захвата островов людьми под моим командованием, мне вряд ли будет сохранена жизнь. В свою очередь, я обладаю информацией, которая вам была бы достаточно интересна. И я готов поделиться ей с вами, а также ответить на любые ваши вопросы, не представляющие из себя государственной тайны, при двух условиях.

– Каких же, милорд?

– Во-первых, я попросил бы у вас способа казни для меня и моего сына, который приличествовал бы дворянам. То есть либо плахи, либо я готов пройтись по досочке в сопровождении сэра Томаса.

– Мне кажется, мы можем с этим согласиться, – кивнул я, дивлясь, насколько поведение отца сэра Томаса контрастировало с другими английскими ноблями, включая самого губернатора. – А какое ваше второе условие?

– Миссис Пикеринг не должна подвергаться какому-либо насилию.

– Спешу вас заверить, в наших планах было доставить её и некоторых других жён в Англию в ближайшее же время. А женщин мы не насилуем – это для нас – преступление. Кстати, должен вас обрадовать – миссис Пикеринг в июле станет матерью, если не произойдёт ничего непредвиденного.

– Благодарю вас. Тогда я согласен. Вот только хотелось бы, чтобы наш разговор проходил не на ногах – мне есть, что вам рассказать.

– Тогда пройдёмте на борт "Победы" – так именуется наш главный корабль. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили кубрик, и, после того, как вас туда заселят, я вас навещу. Минут, скажем, через пятнадцать.

Пришли мы втроём – я, Саша и Ринат, уж больно многообещаемым было то, на что намекнул адмирал, он же лорд. Как обычно, охрана осталась по ту сторону двери. Я поставил на стол бутылку, на этикетке которой было указано "Калифорнийский коньяк" – как и многое другое, из запасов "Победы" времён Второй Мировой; открыв её штопором – она была закупорена настоящей пробкой – я разлил янтарный напиток по четырём пузатым снифтерам, которые я принёс с собой, после чего провозгласил тост, подняв бокал (хоть тосты ещё не были изобретены):

– Ваше здоровье!

У "коньяка" был достаточно резкий вкус, и я его лишь пригубил, но остальная троица выпила его залпом. Затем лорд Пикеринг предложил:

– Милорд, благодарю вас. Итак, позвольте мне донести до вас информацию, которая вам, я полагаю, неизвестна, но важность которой трудно переоценить. Итак, вы, насколько я понял, не признаёте короля Деметрия, сына короля Джона Ужасного?

– Именно так, милорд. Он – самозванец. Которого поддерживают поляки; точнее, он является их креатурой. Истинный Деметрий погиб более пятнадцати лет назад; кроме того, он не был легитимным наследником престола – брак его матери и Джона Наводящего ужас – "Ужасный" – это плохой перевод – был седьмым по счёту и потому не признавался Святой Церковью, которая разрешает не более трёх браков…

– Значит, ваш король Джон, в отличие от нашего Генриха VIII, не решился провозгласить собственную церковь, чтобы узаконить последующие браки.

– Он был человеком весьма религиозным, и подобная акция для него была бы равносильно богохульству.

– А у нас рассказывали, что он был весьма жестоким человеком.

– Известно, что он каждого, кого он казнил или кто погиб по его приказу, включил в помянник, и регулярно молился за них поимённо. Там было около трёх тысяч имён.

– Полагаю, что у нас в год казнят много больше за то же "бродяжничество".

– Хотя это люди, которых согнали с их родовых земель, и у которых нет ни дома, ни возможности прокормить себя и семью.

– Именно так, милорд. Меня удивляет, насколько хорошо вы знакомы с нашей ситуацией.

– Я лично считаю, что Ричард III был последним легитимным королём Англии. Заметьте, что и его выставляют неким монстром, хотя единственное, что ему ставят в вину – убийство его племянников – не на его совести; существует достаточно свидетельств, что принцы были живы и здоровы уже после того, как Генрих VII узурпировал власть. Так что если кто их и убил, так это Генрих. Что бы там ни написал великий Вильям Шекспир.

– Вы и про Шекспира знаете? Хороший актёр и драматург, но меня удивляет, что его слава дошла до далёкой России. Тогда как у нас он – один из многих. Но он опирался на Томаса Мора, когда написал свою пьесу.

– Да, а Томас Мор – на записки людей из окружения Генриха, особенно Джона Мортона, которого Генрих сделал архиепископом Кентерберийским.

– Вы и про это знаете… Но согласитесь, что мальчики-принцы самим своим существованием угрожали королевскому титулу Ричарда.

– А вот и нет. Они, как вы, наверное, знаете, считались незаконнорожденными и не имели никаких прав на престол. Как и покойный принц Деметрий, чьим именем пользуется польский ставленник.

Лорд Пикеринг какое-то время смотрел на меня и молчал, а затем неуверенным голосом начал:

– Вот о короле Деметрии – точнее, о том, кто, как вы сказали, польский ставленник – я и хотел бы вам рассказать. Не нальёте ещё по стакану этого замечательного напитка?

Я разлил ещё по снифтеру бренди – себе, кстати, грамм двадцать, больше я в первый раз не выпил, другим – по две трети рюмки. Пикеринг поднял рюмку и сказал, явно подражая моему тосту:

– Ваше здоровье!

После чего рюмки всех трёх моих собеседников (пусть Саша и Ринат молчали всё время) вновь опустели, а моя полегчала на те же двадцать грамм. Лорд Эдвард откашлялся и начал своё повествование.

2. Три короля в одном тазу

– Осенью 1602 года в Кракове – как вы, наверное, знаете, так именуется бывшая столица Речи Посполитой – встретились три короля. Точнее, двое из них были на тот момент лишь претендентами на престол – принц Деметрий из России и принц Карл Юлленъельм из Швеции, который, как известно, являлся незаконнорожденным сыном шведского регента Карла, убитого в Ревеле незадолго до этих событий. Третьим же монархом был король Речи Посполитой Сигизмунд; ранее он одновременно занимал шведский трон.

– Мне это известно. Шведский сейм лишил его королевского титула за то, что Сигизмунд был католиком и не пожелал переходить в протестантизм. Конечно, о легитимности этого решения можно спорить.

– Именно так. Что именно произошло на той встрече, мы не знаем. Но вскоре в Лондон прибыла делегация, состоявшая из шведских дворян под началом Акселя Ледж…

– Лейонхуфвуда, – подсказал я.

– Вам, стало быть, знакома эта фамилия?

– Слыхал я про него. Он был одним из председателей суда над противниками регента Карла.

– А для меня она означала лишь возможность сломать язык при попытке её произнести. Как бы то ни было, этот Аксель попросил встречи с Её Величеством. Поначалу его согласился принять лишь Роберт Сесил, первый граф Солсбери и права рука Её Величества. Но сведения, которые швед ему предоставил, были такой важности, что практически немедленно состоялся приём у Её Величества. А рассказал он о том, что Карл Юлленъельм собрался заявить права на шведский престол при поддержке своего дяди Сигизмунда, причём последний тайно отрёкся от своих прав на "Три короны" в пользу племянника.

Англии было предложено поддержать Карла и посодействовать передаче Швеции Смоланда – территории к востоку от Гётеборга на северном берегу Проливов – в обмен на право беспрепятственного и бесплатного прохода Проливами для английских судов – военных и гражданских = в течение девяносто девяти лет. На что королева принципиально согласилась, дав понять, что она хочет и беспошлинной торговли для английских кораблей, заходящих в шведские порты, на что Аксель с радостью согласился.

А вскоре после этого прибыло посольство от принца Деметрия Великолепного – так начал именовать себя претендент на русский престол. Деметрий просил, чтобы английский флот блокировал русские порты на Финском заливе. В обмен на это Англии доставалась Русская Америка, а все её жители теряли русское подданство, и их судьба, по словам главы этого посольства, Россию больше не интересовала.

– А как звали этого главу?

– Богдар – так, мне кажется – Били. Или Бейли?

– Богдан Бельский, – кивнул я.

– Именно так. Ведь мне пришлось лично встречаться с этим лордом Бэлски – ведь именно мне был поручен захват сначала Бермуд и острова Святой Елены, а потом и тихоокеанских провинций Русской Америки. Тем более, что когда-то сэр Фрэнсис Дрейк объявил те земли Новым Альбионом под властью английской короны. Но, как бы то ни было, во-первых, лорд Бэлски оказался не слишком приятным в общении – я бы даже сказал, что он был похож на лорда не более, чем свинья на породистого скакуна.

Я усмехнулся.

– Впрочем, то же можно сказать и про многих наших лордов. Как бы то ни было, эти наши дискуссии оказались абсолютно бесполезными – лорд Бэлски не знал решительно ничего, разве что сумел – в самых чёрных красках – описать вашу персону, милорд, а также некоторых ваших людей. Именно поэтому я решил по обратной дороге из Элизабеттауна зайти на Бермуды всей эскадрой; кто же знал, что мой флагман волею судьбы попадёт в нор'истер и лишится мачты, и мы окажемся здесь уже по дороге в Америку. И, должен сказать, что русские вели себя весьма беспечно и сами позволили нам захватить острова.

– Они не ожидали такой низменной подлости, особенно после того, что они сделали для вас, – сказал я, сжимая кулаки. – И таких зверств.

– Милорд, поверьте мне, в нашем мире нельзя быть столь прекраснодушными. Более того, если бы я мог, я бы, в крайнем случае, разрешил своим людям позабавиться с вашими женщинами – я не любитель подобных забав, но таковы традиции. А потом они бы очутились в Элизабеттауне – незадолго до этого, мы узнали, что большинство колонистов поумирали в первые же месяцы существования колонии[50], и там срочно были нужны новые люди.

– И почему же вы изменили своё мнение?

– Вы не поверите… Когда Генрих VIII создал свою церковь, он не подозревал, какие у этого шага будут последствия. Сначала ему казалось, что всё будет только лучше – он смог менять жён, как перчатки, ему не приходилось выслушивать нотации из Рима, все священники обязаны были в первую очередь служить своему монарху, ведь он глава церкви… Хотя мне кажется, что немалую роль играл тот факт, что все монастыри были расформированы, а их имущество перешло в казну. А это были огромные ценности, позволившие Генриху не только расплатиться с долгами короны, но и вести весьма экстравагантный образ жизни.

Конечно, ему пришлось казнить множество людей, не желавших изменить католичеству, но когда подобное его останавливало? Разве что смерть сэра Томаса Мора он переживал достаточно сильно. Но потом многие рассудили, что, если король позволяет себе такое обращение с церковью, то и они вправе искать новые формы богословия. Такие люди получили название пуритан, и в последние годы жизни Королевы-девственницы[51] они получили немалую власть в стране – а при короле Якове эта тенденция лишь усилилась.

Именно поэтому я не осмелился перечить ректору, точнее, ректорше, взгляды которой близки к пуританам – даже пэры попадают в жесточайшую опалу, если по той или иной причине их обвиняют в потворстве папизму. Хотя, пока я наблюдал за расправой над вашими людьми – и особенно над детьми – мне показалось, что своим малодушием я потерял Царствие Небесное. Но у меня не хватило силы остановить эту вакханалию, а потом чувство вины потихоньку притупилось. Тем более, за присоединение Бермуд я был осыпан милостями.

– Понятно.

– Я не пытаюсь себя выгораживать, милорд; всё это я вам рассказал, чтобы объяснить вам ситуацию. Поверьте мне, я более чем заслужил казни. И, если ваш священник меня исповедует перед смертью, кто знает, может, Господь и смилуется надо мной. Ведь исповедь в Церкви Англии теперь произносится, как правило, про себя во время службы, а это не то же самое.

– Не думаю, милорд, что наш отец Иоанн откажет вам в этой просьбе.

– Буду очень благодарен, милорд. А теперь позвольте мне перейти к главному. Прошлой весной скоропостижно скончался русский король Борис – которого лорд Бейли именовал узурпатором. После этого армия короля Деметрия – состоявшая в основном, как мне рассказывали, из поляков с литовцами – вошла в пределы России. Сначала новый король Теодор весьма успешно противостоял этим людям, но был то ли убит в бою, то ли к нему подослали убийцу. А после его смерти на сторону Деметрия перешли многие русские военачальники, и объединённое войско заняло Москву в сентябре прошлого года.

Я молчал с обалдевшим видом, и только Саша догадался спросить:

– И что, больше им никто не сопротивляется? – И добавил через секунду: – Милорд.

– Слыхал я, что где-то на севере и востоке остались отдельные города, отказавшиеся признать законного короля – точнее, как я теперь понял, узурпатора. А на юго-западе земли, которые Деметрий обещал передать Сигизмунду, тоже ещё не под его контролем. По словам того же лорда Бэлски, который ещё раз посетил Лондон в конце осени, операции против них продолжатся, как только растает снег и высохнут дороги.

– Практически одновременно с Деметрием началось восстание в Швеции. Тогда же Англия высадила десант в Гётеборг, который ныне является главной нашей военно-морской базой в Проливах. Датский король протестовал, но мы захватили его эскадру, патрулировавшую Скагеррак, и пригрозили высадкой десанта и в Дании. Ныне почти вся материковая Швеция под новым королём Карлом; разве что восточные земли, населённые дикими финнами, до сих пор ему не подчинились. Но и это лишь вопрос времени.

– А что насчёт Англии?

– Во-первых, сейчас датскому королю выставили ультиматум – он должен отдать земли к северу от Проливов королю Карлу. Для этого в Проливы отправлена флотилия. После того, как Данию принудят к необходимым нам уступкам, наши силы, совместно со шведами, проведут операции в Финляндии и Эстляндии, а затем – уже с участием поляков и русских – в устье реки под названием Нива – или Нéва – уже не помню.

Одновременно было принято решение основать колонию на острове Барбадос, к востоку от Малой Антильской гряды – именно туда мы должны были следовать после наведения порядка на Бермудах. Ведь этот остров является намного более удобной базой для корсаров, чем Бермуды, да и для плантаций табака и сахарного тростника подходит намного лучше.

Вообще-то я предлагал присоединить остров ещё год назад, но после того, как в Англии узнали о смертности в Элизабеттауне, немногие англичане готовы переселяться в Новый Свет. Именно поэтому лорд Чичестер и начал операцию по очищению Ирландии от католического населения – пусть они поработают на плантациях Виргинии и Барбадоса. Тем более, сейчас подавлены практически все очаги сопротивления.

– Должен вас огорчить, милорд, – усмехнулся я. – Барбадос и некоторые другие острова с недавнего времени тоже являются частью Русской Америки. Вы опоздали буквально на пару месяцев.

Лорд Пикеринг задумался, а потом медленно сказал:

– Вы знаете, милорд, это, наверное, к лучшему. Вот не лежало моё сердце к тому, чтобы причинять страдание людям только за то, что они веруют так, как верили наши предки до короля Генриха VIII.

3. Не помню, как поднял я свой звездолёт…

Я уже повернулся было к двери, когда Саша спросил:

– Милорд, а каков состав Балтийской эскадры? Кто ей командует? И когда именно она должна уйти?

– Командовать ей должен будет сэр Роберт Манселл, ведь он – вице-адмирал Узких морей, к которым относится и Балтика. Пойдёт пятнадцать кораблей Эскадры Узких морей – каких именно, я не знаю, и с ними восемь судов Ирландской эскадры; когда мы ушли из Кинсейла, те готовились к походу и, насколько мне известно, собирались выйти ориентировочно двадцать первого марта и соединиться с главными силами у Дувра двадцать седьмого. Их состав я вам опишу, если вы дадите мне бумагу, чернила и перо. А сам сэр Роберт, я полагаю, пойдёт на Assurance – его любимом корабле, именно на нём он победил, когда тот ещё именовался "Хоуп", командуя эскадрой в Битве Узких морей пять лет назад. После той битвы, он лично дал указания по перестройке судна, а также дал ему новое название.

– То есть в Проливах они появятся не ранее третьего апреля, милорд, – подсчитав что-то в уме, сказал Ринат.

– Именно так, сэр. Но скорее даже не ранее десятого – ветра сейчас восточные, и вряд ли ирландские корабли дойдут до Дувра вовремя, да и путь к Копенгагену займёт дней десять, не меньше.

– Милорд, я распоряжусь, чтобы вам принесли письменный прибор, – пообещал я. – Да, и ещё. Нет ли у вас каких-либо пожеланий?

– Два, милорд. Ещё бутылку этого несравненного напитка, – и он показал на ополовиненную бутыль бренди, которое мне, как я уже писал, не слишком понравилось. И возможность встретиться с моим сыном. Причём по возможности с глазу на глаз.

– Эту бутылку мы оставим вам, а ещё одну вам принесут с обедом. Если хотите, можем доставить вам и пива.

– Тот лишь склонил голову, а я продолжил:

– Свидание можно будет устроить ближе к вечеру. Если хотите, можете вместе поужинать.

– Буду вам очень благодарен, милорд.

Когда мы вышли, Саша сказал мне:

– Главное теперь – не пороть горячку. Если мы выйдем, например, семнадцатого, как и намеревались, то будем у берегов Ирландии ориентировочно тридцать первого марта, а в Проливах – четвёртого-пятого апреля, ещё до англичан. А здесь у нас не так уж и мало дел. А то знаю я тебя. "Не помню, как поднял я свой звездолёт"[52].

– А Невское устье?

– Ему, как я понял, непосредственной опасности пока нет – а, если мы уничтожим Эскадру Узких морей – ну и название – то и не будет. А в наземной войне мы мало чем сможем помочь – придётся большую часть нашего отряда оставить на Бермудах. Ведь что помешает англичанам да хотя бы высадить десант на Главном острове и закрепиться там? Или придумать ещё какую-нибудь каверзу. А Бермуды терять больше не хочется.

– А что если привлечь ирландцев? Сформировать из них ополчение?

– Эх, Лёха, сегодня пришла новость, что остаться хотят лишь семейные пары, да и то не все, и женщины – все неженатые мужчины, и часть женатых, а также такие, чьи жёны не здесь, теперь настроены вернуться в Ирландию. Да, кстати – ремесленники, которых англичане решили оставить на Бермудах, все согласились остаться.

– Хоть что-то…

– А пока пойдём разберёмся с добычей.

Достались нам три корабля. "White Bear", флагман лорда Пикеринга, был кораблём первого класса, с пятидесяти семью пушками и командой в двести сорок человек. В трюме находились двести сорок солдат для гарнизона будущего форта на Барбадосе. Обрадовало, что на нём были коровы, овцы, свиньи, куры и утки, а также зерно и даже саженцы деревьев. Ещё на нём оказалась казна колонии, которой не суждено будет появиться – несколько ящиков золотых и серебряных испанских монет. "Белого медведя" недавно модернизировали, и он был в весьма неплохом состоянии.

Второй – "Святой Андрей" – оказался испанским галеоном, захваченным в конце прошлого века. Мореходные его качества были похуже, чем у "Медведя", и он использовался как транспорт для ирландских рабов – их было двести пятьдесят три, из них сто две молодые женщины, и ещё тридцать два "особо опасных" пленника в отдельном помещении. Там же транспортировались ростки табака и сахарного тростника, закупленного, как ни странно, всё у тех же испанцев.

И, наконец, третьим – тот самый, который попытался улизнуть – оказался купеческий корабль, переделанный в корсара, "Пляшущая вдова". Капитан её тоже был лейтенантом при захвате Бермуд, и его, как и две дюжины других таких же, оказавшихся на кораблях, арестовали, назначив судебное заседание на следующий день.

Команд для этих кораблей у нас не было, а оставлять англичан у себя на службе было бы неоправданным риском. "Святого Андрея" мы решили по возможности продать испанцам, а два других переделать под наши орудия, а также внести в их парусное вооружение и обводы кое-какие поправки. Но это будет сделано, пока нас нет.

Вечером Ринат принёс мне аудиозапись встречи обоих Пикерингов. Я попенял ему, что мы пообещали дать им пообщаться с глазу на глаз. Ринат усмехнулся и резонно заметил, что так оно и было – жучок не обговаривался, а что не запрещено, то можно. Всю я её слушать не стал – этим уже занимались его ребята – и лорд Пикеринг нас не разочаровал; он объяснял своему чаду, что они сами заслужили свою судьбу, и что встретить её нужно с гордо поднятой головой. Кстати, всё, что он пообещал написать, он и сделал.

На следующий день прошло судебное заседание, после которого казнили тех, кто уже был присуждён к смерти, а мне принесли прошения о помиловании от новых приговорённых. Подумав, я решил помиловать троих – в вакханалии они не участвовали, что подтверждали другие, и двух из них даже наказали по требованию миссис Блайд.

Из освобождённых ирландцев остаться захотели лишь большинство женщин и около трёх десятков мужчин. Остальные решили вернуться в Ирландию. Мы решили предоставить Ао и его людям вооружение солдат несостоявшегося гарнизона Барбадоса, после чего он и трое "новичков" попросили у меня аудиенции. К моему вящему удивлению, все они стали передо мной на колени, и Ао произнёс:

– Милорд, благодарим вас за то, что все мы обязаны вам свободой, а, вероятно, и жизнью. Поверьте нам, ирландец умеет быть благодарным, и мы – ваши должники на всю жизнь.

– Мы были рады оказать вам эту небольшую услугу. Причём взамен мы не ожидаем ничего, ведь мы русские. И, пожалуйста, не нужно бухаться на колени – мы это делаем лишь перед Господом и святынями.

– Но вы ещё и предложили доставить нас в Ирландию, и снабдили нас оружием, а тех из нас, кто заболел или пострадал от рук англичан, вы лечите, – возразил Ао, не вставая с колен.

– Прошу вас, поднимитесь, наконец. А то я могу и передумать насчёт оружия, – я улыбнулся, чтобы все поняли, что это шутка.

Они поднялись и представились:

– Шеймус Монахан, боцман из Кинсейла.

– Патрик Лехи, лоцман из Кинсейла.

Я с трудом удержался, чтобы не засмеяться – хотя на английском этого созвучия нет, боцман будет bosun, а лоцман – pilot. Но крамольная мысль всё-таки закралась – а вдруг третьим окажется "Кацман из Кинсейла". Тем более, он единственным из всех был шатеном.

– Шон O'Flanagan из Дерри. Дворянин – или был таковым, меня лорд Чичестер торжественно лишил всех титулов.

– Рад с вами познакомиться, господа. Но что-то, наверное, привело вас ко мне – не только чувство благодарности.

– Милорд, – замялся Шеймус. – Ао сказал, что вы… умеете хранить тайну.

– Будем надеяться… – усмехнулся я.

– Милорд, сам Кинсейл уже очистили от ирландцев, но деревни вокруг него ещё нетронуты. Как только корабли уйдут из Кинсейла на восток, наши люди поднимут восстание и попробуют воспользоваться отсутствием этой части Ирландской эскадры и большей части местного гарнизона.

Я кивнул – мол, продолжайте.

– Поэтому очень хотелось бы, чтобы вы доставили нас именно в те места. Тем более, у нас теперь есть ружья и даже пушки, а также порох, ядра и свинец, всё благодаря вам.

Я перебил начавшийся было поток славословия.

– У вас есть человек, знакомый с тамошними водами?

– Есть. Патрик работал там лоцманом с молодого возраста.

– Тогда пусть он обсудит этот вопрос с капитаном Неверовым. А другие могут поговорить с моими соратниками – они намного лучше меня умеют организовывать партизанскую войну. Ао знает, к кому нужно будет обращаться.

– Благодарим вас, милорд! Будем всю жизнь молиться за вас и за ваших людей.

– Лучше пусть независимая Ирландия будет другом России.

В дверь постучали. За дверью стоял Саша Лизуков, один из радистов.

– Лёха, Барбадос на проводе!

Я наскоро распрощался с нашими ирландскими друзьями и побежал в радиорубку. На этот раз новости были весьма отрадными – первая очередь форта на Барбадосе была уже закончена, равно как и временные укрепления на Тобаго и Каири – так, оказывается, местные индейцы называют Тринидад, и именно такое название прижилось и среди наших ребят. Конечно, была и ложка дёгтя – они жаловались на катастрофическую нехватку людей, а также на недопонимание с индейцами на Каири. На Барбадосе индейцев не было вообще, а на Тобаго тамошние карибы почти вымерли от разных болезней, и после излечения нескольких пациентов сами попросились о принятии в русское подданство.

4. Грязная работа

Пятнадцатого марта прошло то, что я предпочёл бы не видеть – на виселице, которая теперь находилась во дворе тюрьмы, казнили тех, кто участвовал в бойне при захвате Бермуд, либо был повинен в смертях ирландских невольников. Рассмотрев дела, я решил помиловать девять приговорённых – тех, кто не участвовал даже в изнасилованиях (были и такие), а также двоих, кто помог спасти двоих протестующих, которых мадам Блайд требовала казнить. На повешении остальных мне пришлось присутствовать, хотя для меня это было пыткой.

Все ирландцы, вызвавшиеся поработать палачами, уходили с Ао в Ирландию, что меня радовало – живи потом с подобными согражданами… За день до казни, я разъяснил им, что никаких издевательств над англичанами не потерплю. Для тел пленные вырыли братскую могилу во дворе тюрьмы, им же было поручено снимать трупы с виселицы и хоронить их. После казни, старый корпус тюрьмы должен был быть переделан в музей английского владычества, а виселица стать одним из экспонатов – больше никого казнить мы не собирались.

Мне пришлось присутствовать – всё-таки я верховная власть в этих краях. Из наших, кроме меня, присутствовали лишь солдаты – никто добровольно не был готов на такое зрелище. Даже Ваня Заборщиков, временный правитель архипелага, отпросился, мол, не моё это. Я хотел ему сказать, что не моё тоже, но лишь кивнул. А вот ирландцы пришли очень многие, включая почти всех обитательниц "цветника".

Посреди лужайки перед корпусами тюрьмы была врыта виселица, ранее находившаяся на главной площади. Перед моим внутренним взором появилась картинка казни Власова и его людей в СССР; её нам показывали в воскресной школе как пример советских зверств. Потом, когда я побольше узнал про Власова и его людей, я понял, что они этого заслужили. Но осадочек, как говорится, остался.

Сначала шли мужчины – шли хмуро, но без эксцессов. Каждой группе я зачитывал приговор, и ирландцы достаточно бесстрастно делали своё дело. Потом привели содержательниц "цветника". Обе бандерши неожиданно для всех заорали друг на друга и вцепились друг другу в волосы, покатившись по земле; их еле разняли. А когда привели миссис Блайд, одетую в тяжёлое бархатное платье из её гардероба, она вдруг как заорёт:

– Быдло папистское, вы хотите убить женщину, которая делала Божье дело? И ты, папистский князь, им это позволяешь?

Она вырвалась из рук держащих её ирландцев и побежала ко мне, выкрикивая проклятия. Её ухватили за платье, оно разорвалось, и дама осталась в вышитой сорочке с выемками для грудей. Кто-то поймал подол сорочки, но порвалась и она, а нагая мегера (ничего эротического я в этом, скажу честно, не увидел) бежала с озверевшим лицом в мою сторону, выставив перед собой руки с длинными ногтями. Все мужики (и я в том числе) замерли, как вкопанные, а ирландцы-палачи за ней не успевали. Из толпы зрителей выбежали три ирландки из "цветника", ухватили её и сумели доставить её обратно, после чего, искусанные и исцарапанные, а одна в порванном платье, молча вернулись на свои места. До самого конца ректорша выкрикивала оскорбления, а последними её словами были "вы все будете гореть в аду!"

В тот вечер, после того, как я закончил с различными совещаниями – которые я помню весьма смутно – я впервые с университетских времён напился – зрелище было не для слабонервных, по крайней мере для людей из моего времени. А в последнее утро, уверенный, что справятся и без меня, я отправился с привычной компанией на один из пляжей, чтобы хоть как-то забыть то, что видел.

Вернулись мы довольно рано – перед всенощной на палубе "Победы" отец Иоанн отслужил панихиду по убиенному помазаннику Божьему царю Борису и по убиенному царевичу Феодору. К моему удивлению, на ней попросил разрешения присутствовать и лорд Пикеринг, который стоял в кольце охраны и крестился тогда же, когда и все, только слева направо, как и положено у англикан. На саму всенощную он не остался, зато мы с ним встретились на ужине – я пригласил его с сыном, всё-таки это был последний вечер их жизни.

Бывший губернатор прислал мне весточку, что, мол, нездоров и предпочитает поужинать в своей каюте. Узнав об этом, лицо адмирала омрачилось, но он ничего не сказал; вместо этого, он попросил меня рассказать ему о России, о царе Борисе и о сыне его. Я сам и не заметил, как выложил ему всю историю Великого голода, умолчав разве что о нашей собственной роли.

– Упокой Господи их души, – склонил голову лорд Эдвард, когда я закончил своё повествование. – И наши тоже, вот только мы с Томасом заслужили свою судьбу, а они нет. Милорд, не смогли бы вы посетить меня, скажем, через два часа? Знаю, что будет поздно, но мне это было бы очень важно.

В половину одиннадцатого вечера я постучался в дверь его каюты. С собой я принёс бутылку дорогого коньяка из запасов "Святой Елены", шоколадные конфеты оттуда же, и кое-какую другую закуску поизысканнее. Я произнёс тост за его здоровье, но он лишь горько усмехнулся:

– Завтра днём мне оно уже не понадобится. А вот за ваше я выпью с удовольствием. И за успех вашего предприятия! Как мне ни горько это вам говорить, но здесь моя Англия на неправильной стороне.

Закусив вместе со мной сыром и конфетами, он улыбнулся:

– Нравится мне ваш обычай пить не просто так, а за что-нибудь. Но странный этот ваш бренди – тот, другой, был намного лучше.

– Этот ценится у нас намного больше – он мягче, в нём есть особый букет и вкус…

– Зачем это моряку? Главное, чтобы пробирало до печёнок. Но я благодарю вас – я подозреваю, что этот напиток намного дороже.

– Я вам тогда пришлю ещё бутылку того бренди.

– Буду очень вам благодарен! Но как вы, наверное, догадались, я позвал вас не только для того, чтобы с вами выпить. У меня к вам просьба, даже две.

– Внимательно вас слушаю, и сделаю всё, что в моих силах.

– Первая – хотелось бы, чтобы по доске первым прошёл мой сын. Поверьте мне, это не прихоть, а суровая необходимость.

– Хорошо, я отдам соответствующие распоряжения, – сказал я, хотя выражение моего лица было, наверное, обалдевшим.

– И вторая. По моей просьбе, ваши люди доставили мне бумагу, письменный прибор, и конверты – весьма удачное изобретение, скажу я вам, ведь на них уже нанесён клей! Не могли бы вы достать мне сургуча, чтобы я мог их запечатать своей печаткой?

– С удовольствием! – И я вышел за дверь и попросил принести мне как сургуч, так и бренди. Через пять минут – это время мы потратили на ещё один тост, на этот раз за то, чтобы Россия и Англия стали друзьями – всё это было доставлено. Вскоре оба конверта были запечатаны, и он вручил их мне.

– Этот конверт – оригинал моего завещания. Насколько я знаю, вы высадите в Англию не одну мою невестку?

– Нет, ещё и двух других женщин.

– Не могли бы вы поручить одной из них передать это по указанному здесь адресу? Вот только пусть она ни в коем случае ничего не говорит моей невестке. А во втором конверте – копия завещания. Его я попросил бы вас оставить пока у себя.

– Хорошо, милорд. Но как мне узнать, что и когда мне с ним делать?

Лорд Эдвард протянул мне ещё один конверт, незапечатанный.

– Инструкции здесь, милорд. Прошу вас ознакомиться с ними завтра, когда меня уже не будет в живых. И ещё. В этом мешочке – кое-какие фамильные драгоценности. Конечно, они являются добычей и принадлежат вам…

– Если вы напишете, как мне надлежит ими распорядиться, я выполню вашу просьбу.

– Эх, милорд, как жаль, что мы с вами свели знакомство при столь непростых обстоятельствах… Мы, кто ещё помнит Генриха VIII и тех, кто правил после него, сильно отличаемся от молодого поколения. Увы, в этом виноват и я – поручил воспитание сына Итону и Оксфорду, вместо того, чтобы это делать самому. Но что ж поделаешь теперь… У вас ведь тоже, наверное, есть дети?

– Есть. Старшему скоро исполнится семь.

– Помните, что никто им не заменит родителей. Ладно, уже поздно, так что я, с вашего позволения, хотел бы остаться один, точнее, вдвоём с этим чудесным напитком, – и он грустно улыбнулся, показывая на бутылку дешёвого бренди.

Встать мне пришлось очень рано – еЕщё до восхода солнца отец Иоанн отслужил литургию там же, на палубе, и вернулся на берег, а "Победа" вышла через Курский пролив в бездонную в этих краях Атлантику. Когда мы отошли от берега где-то на километр, обоих Пикерингов вывели на палубу и подвели к доске, которую успели приладить через проход в месте, где обычно спускался трап. Бывший губернатор запричитал:

– Не хочу!

На что лорд Эдвард сказал во всеуслышание:

– Будь мужчиной, а не размазнёй, и не позорь нашу фамильную честь!

И лично толкнул сына вперёд – тот не удержался и упал в море, не добежав до конца. Тогда адмирал подошёл ко мне:

– Милорд, благодарю вас за то, что вы скрасили последние мои дни на этом свете. Прощайте, и не поминайте лихом, если, конечно, сможете!

Он поклонился, повернулся, и с разбегу прыгнул в синее-синее море. Ни он, ни его сын почти даже не барахтались – высота борта "Победы" над уровнем моря была метров десять, и оба упали спиной, что при ударе об воду с такой высоты если редко убивало человека, то приводило к тяжким увечиям.

Вечером, за снифтером того самого жуткого бренди, который так понравился лорду Пикерингу, я прочитал его последнее послание:

"Милорд, ни в чём себя не вините. Вы были более чем благородны по отношению к людям, которые виновны в смертях ваших мужчин, женщин и детей. Желаю вам успехов во всём и долгой жизни.

Я лишь сожалею, что познакомился с вами в столь невесёлой ситуации, и что наше знакомство было недолгим.

Если у вас когда-либо будет возможность проверить, в своём завещании я указал, что мой сын умер ещё до меня, и поэтому мой титул перейдёт не к его нерождённому ребёнку – я не очень хорошего мнения о вдове и не ожидаю, что она достойно воспитает моего внука или внучку. Как вам, наверное, известно, она отказалась даже попрощаться с мужем и свёкром. Поэтому титул мой переходит к моему среднему сыну, Эдварду-младшему. В мешочке находятся фамильное кольцо и два креста. Вы, конечно, вправе оставить их себе, как добычу, но если вы согласитесь передать моему сыну кольцо и нательный серебряный крест на цепи, с которым мой далёкий предок когда-то ходил с крестовым походом в Святую землю, я был бы вам очень благодарен. Второй же крест, без цепочки, который он привёз из Иерусалима, я хотел бы подарить вам на молитвенную память.

Прошу ваших молитв за упокой моей грешной души!

Ваш лорд Эдвард Пикеринг."

5. На остров изумрудный идём мы морем трудным…

На следующий день погода была на загляденье – тепло, солнечно, и (что радовало бы меньше, будь наш корабль парусником) почти безветренно. Но настроение у меня было весьма поганым после всего случившегося, хоть я и понимал, что иначе нельзя.

На обед к себе я пригласил наших трёх "пассажирок" – хотелось понять, кому из них доверить завещание лорда Эдварда. Трапеза проходила в приватной обстановке, из моих людей со мной был лишь Саша и двое его ребят. Ринат отпросился – у него проходила встреча с ирландцами.

Я впервые получил возможность рассмотреть двух других женщин. Обе они были жёнами – уже вдовами – хозяев верфей, но на этом их сходство заканчивалось. Мэри Моррис была полной рыжеволосой особой с вечно хмурым выражением лица, а Элизабет Ричардс – улыбчивой, светловолосой и стройной. Как ни странно, именно она была беременной – об этом я узнал от Ренаты.

Обед поначалу не удался – миссис Пикеринг то и дело капризничала, мол, кормят нас не тем, это невкусно, то вообще невозможно есть, подайте мне хороший английский гэммон[53] или запечёное мясо. Но всё умяла до последней крошки, даже добавку. За обедом она только и разглагольствовала о своей тяжёлой доле, и о том, что её муж обрёк её на столь тяжёлую долю, а свёкр вне всякого сомнения лишил какого-либо наследства, "а мне ещё его наследника растить". Ещё она начала ныть, что ей не дают даже канарского.[54] Когда я мягко возразил, что вино повредит плоду, она с обидой ответила, что её мать пила вино, когда была ей беременна, "и я получилась на заглядение." Я вздохнул с облегчением, когда она, подмяв и десерт и сославшись на головную боль, отчалила в сопровождении охраны. Всё это время она на других смотрела, как на прислугу, и даже два раза делала им замечания, когда они пытались что-либо сказать.

Впрочем, миссис Моррис ушла вслед за губернаторшей – у меня сложилось впечатление, что для неё подобное обращение было в порядке вещей. А миссис Ричардс, когда дверь за той захлопнулась, улыбнулась и через минуту спросила:

– Милорд, вы ведь, наверное, пригласили нас не только для того, чтобы выслушивать сентенции губернаторской вдовы?

– Вы необыкновенно проницательны, миссис Ричардс. У меня к вам небольшая просьба.

И я объяснил ей, что ей делать с конвертом и мешочком.

– Сделаю, милорд. Я правильно понимаю, что об этом не нужно говорить моим товаркам по несчастью?

– Именно так. И позвольте передать вам кое-какие деньги – на расходы.

И я выдал ей шесть фунтов из казны "Белого медведя". Она взяла один и передвинула оставшиеся пять ко мне.

– Это слишком щедро, милорд.

– Возьмите. Вам придётся в первое время как-нибудь устроиться. Да и на ребёнка вам понадобятся деньги.

– Зря вы так, милорд. Вернусь к родителям в Йорк, они будут мне рады – и ребёнку тоже.

– Но до Йорка ещё добраться надо.

– Доберусь, не впервой. Тем более, ко мне сватались и другие, думаю, через два-три года я вновь буду замужем. А мистер Ричардс… когда напивался, он меня бил, за волосы таскал, а, бывало, и весьма непотребно со мной обходился. По нему я точно плакать не буду.

– Эх, надо было предложить вам остаться на Бермудах.

– Лучше так, милорд. Всё-таки я буду на родине. А от Сент-Джорджа у меня остались не самые лучшие воспоминания, уж поверьте.

Девушка, ничуть не смущаясь моим присутствием, стащила с себя платье, оставшись в полупрозрачной длинной рубашке, и сунула всё, что я ей выдал, под чашечки последней, сказав мне с робкой улыбкой:

– Там у меня потайной карман, и я, с вашего позволения, милорд, решила спрятать это до возвращения в кубрик, чтобы мои спутницы ничего этого не увидели.

Я лично проводил девушку до охраняемого кубрика, где они содержались, и напоследок даже поцеловал её руку. Та зарделась, но ничего не сказала. А я подумал, что есть и весьма милые англичанки – но тут меня я почувствовал дикую тоску по дому, по Лизе, по детям… Когда же я вас наконец увижу – и увижу ли? Ведь наш путь в Невское устье вполне может оказаться дорогой в один конец – мы, конечно, нанесём врагам наиболее возможный урон, но и, вполне вероятно, сами сложим головы за веру, царя и отечество… Я слишком много слышал от родственников про то, как боевые офицеры бежали с Крыма и из Владивостока, и мне отнюдь не хотелось так же уходить в надежде когда-нибудь вернуться. Надежде, которая в их случае не сбылась.

Ещё было светло, и я решил прогуляться по палубе, но это не принесло никакого облегчения – перед моим внутренним взором постоянно маячили то нагая миссис Блайд с выставленными вперёд острыми когтями, похожая на ведьму, то падающие с доски сын и отец Пикеринги, то миссис Пикеринг, оказавшаяся отнюдь не беззащитным кроликом, а стервой с ледяным сердцем… Конечно, всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что англичане учинили при захвате островов и во время их дальнейшего владычества, но этого я своими глазами не видел. Я и сам не заметил, как оказался на носу корабля, где встал в позу, похожую на ДиКаприо в фильме про "Титаник", вот только выражение моего лица очень уж сильно отличалось от Леонардо.

Не знаю, сколько я там стоял, но очнулся я, услышав голос Саши Сикоева:

– Лёх, ты же уже убивал людей. И в Новой Испании, и в России, и в Ливонии…

– Ты знаешь, одно дело, когда враг точно так же вооружён, как и ты, а другое, когда ты сознательно лишаешь жизни людей, находящихся в твоей власти. Сказано же: "Не судите, да не судимы будете." Да и Господь призывает нас к милосердию.

– Понятно. Знаешь, Алексей, мы, осетины, крестились за семьдесят лет раньше твоих предков – в девятьсот шестнадцатом году. Конечно, наша версия православия несколько иная – у нас она соединилась с многими дохристианскими традициями. Но всё-таки позволь мне, как старшему брату во Христе, так сказать, напомнить тебе, что вера должна быть с кулаками. Ведь ещё Спаситель сказал: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч"[55] Да и если мой народ постоянно подставлял бы другую щёку, нас бы попросту истребили соседи.

Ты же знаешь, как англичане вели себя в нашей истории – да и в этой, на Бермудах. И это потому, что никакого наказания они за свои действия, как правило, не несли. А теперь те, кого ты отпустишь в Англии, узнают, что "мене, мене, текел, упарсин"[56]. Вряд ли они станут менее сволочными, но вести себя будут куда более осмотрительно.

– Не знал, что ты ещё и богослов, – одними губами улыбнулся я.

– Бабушка моя была истово верующей. И мне кое-что привила. А я теперь на тебе отыгрываюсь…

– Спасибо!

– Мой тебе совет, займись делом. Да вот хотя бы поговори с Ао о политике. Мы с Ринатом и другими постоянно работаем с его ребятами, а он – не военачальник, он для них – знамя их восстания. Потомок, между прочим, Высокого короля.

– Проблема у них в том, что на маленький остров у них имелось девять королевств, которые в свою очередь то и дело распадались на дополнительные. А Высоких королей кто признавал, а кто не признавал. Единственным настоящим Высоким королём был Родерик О'Коннор – и то недолго. Такая страна. Поэтому их англичане и прижали к ногтю.

– Так что им делать?

– Не знаю. Иностранный протекторат тоже не пойдёт – год, два, и они восстанут против новых хозяев. Заметь, что испанцы не клюнули на предложение поставить одного из своих принцев во главе Ирландии, хотя папаша нашего Ао этого активно добивался во время Девятилетней войны.

– А что ты тогда предлагаешь?

– А хрен его знает… Нужно начинать с малого. Главное для них сейчас – единоначалие. А после победы – если, конечно, они победят, что уже маловероятно – надо будет попробовать добиться того, чтобы Ирландия оставалась под единой властью в той или иной форме. Иначе их вновь съедят англичане.

– Вот ты им это и объясни.

– Ладно, сегодня уже поздно, позову-ка я Ао и его ближний круг на завтрашний ужин. Посмотрим, вдруг все вместе что-нибудь придумаем.

Рано утром я увидел, как матросы принайтовливают всё, что можно, а другое заносят внутрь. Рядом стоял Жора Неверов и хмурился, наблюдая за горизонтом. Для меня всё было в ажуре – голубое небо, кое-где весёлые барашки облачков, яркое субтропическое солнце. На мой недоуменный вопрос, капитан ответил:

– Или я очень ошибаюсь, Алексей Иванович, или в скорости мы попадём в шторм. Причём такой, от которого не убежишь.

И, действительно, через три часа резко похолодало, подул сильнейший ветер, пошёл дождь со снегом, и "Победу" закачало на волнах. Нор'истер – а это был он – продолжился более суток, которые я провёл в основном ничком в своей каюте либо склонившись над ведром. Так плохо мне не было даже у мыса Горн. А когда засияло солнце, Жора, после того, как его люди измерили широту и долготу, объявил, что мы находимся примерно там же, где и вчера. И в Ирландию мы сможем прийти не раньше второго апреля.

Зато на следующий день, ближе к вечеру, ко мне подбежал один из наших радистов:

– Срочно! Николаев на проводе!

– Невское устье? Бегу!

Где-то пять минут ребята принимали морзянку, потом сигнал перестал ловиться, но то, что мы узнали, было бесценно.

Невское устье, Алексеев, а также Радонеж и всё, что находилось восточнее и севернее его, смогли устоять перед польско-литовскими полчищами и их союзниками-предателями. Зимой, когда враги этого ожидали меньше всего, Пожарский провёл блестящую операцию и освободил Вязьму и Юхнов, перерезав путь снабжения польских войск. А недавно в Радонеж прибыло нижегородское ополчение под командованием нашего старого знакомого Кузьмы Минина. Вместе с Первым и Вторым Радонежскими полками, они ещё до наступления распутицы смогли освободить Измайлово, и Москва вот-вот будет наша.

6. Из искры возгорится пламя…

Когда обед закончился, я наконец-то перешёл к делу и заговорил о необходимости единоначалия в Ирландии. Минут десять я заливался соловьём, а закончил речь словами:

– Ирландия разобщённая всегда будет порабощена англичанами. Зато у Ирландии объединённой есть шанс.

Ответом мне было под гробовое молчание. Трое из четверых ирландцев спрятались за кружками с пивом, а Ао поставил свою на стол и чуть заметно кивнул.

– Всё-то у вас лучше, чем у нас в Ирландии, – протянул он с типичным акцентом представителя английского высшего класса, приличествующем студенту Кембриджа. – А вот пиво у нас куда вкуснее будет.

А что я мог сказать? Чем богаты (пиво марки Blatz из американских военных запасов, нечто среднее между водой и мочой), тем и рады. Другого нет, а я не догадался взять с собой пару-тройку бочонков из "Победившего русского". Точнее, собирался, но запамятовал после прихода лорда Пикеринга с флотом. Но странно, что Ао обсуждает пиво, а не мои тезисы.

= Вы не думайте, – сказал он наконец, – что я намеренно игнорирую сказанное вами. Скорее, наоборот – вы абсолютно правы, и мы, увы, это знаем, хоть и не смогли бы так удачно описать ситуацию. Но вопрос в том, как достичь подобного единства. Родерик О'Коннор, как вам, наверное, известно, получил этот титул лишь после того, как убил соперника – короля Мурхертаха МакЛохлина. А до этого его люди по его приказу схватили и частично ослепили его братьев.

– Слыхал. А ещё именно его жестокость по отношению к другим правителям привела к тому, что в Ирландии появились англичане.

– Именно так. И я не желаю подражать О'Коннору. Мне больше по сердцу Вильям Уоллес – он сумел объединить шотландцев, и, хоть его и предали, его смерть воодушевила его народ, который сумел изгнать англичан из Шотландии на долгие два века.

Я чуть не заржал, смотря на Ао – настолько выражение его лица было пафосным. Я с угрызениями совести подумал, что сам-то я вряд ли бы смог так, как он – засунуть голову в пасть зверя. Впрочем… если бы ситуация на Руси была другой, то, скорее всего, "на его месте должен был быть я" – мы шли в Невское устье в полной уверенности, что сложим свою жизнь на алтарь родины, как же, опять же, пафосно это бы ни звучало. Так что я собрался с мыслями и вспомнил слова Пэттона – генерала, которого я не любил, но в данном случае он был прав. Вот только я заменил "другого сукиного сына" на "противника":

– Вот только, как сказал один военачальник, ваша задача – не умереть за родину, а заставить противника умереть за свою.

– Если получится, я буду только рад, – кивнул Ао. – Поэтому мы и проводим столько времени в компании ваших людей, милорд. А ваши советы мы попробуем воплотить в жизнь. Вот только верится в это с трудом…

– Там, где я вырос, – я чуть было не сказал "в Америке", – говорилось "Сделай или умри". А у нас на Руси по-другому – "умри, но сделай".

– Так, значит, вы не из России, – изумился Ао.

– Я русский, а что родился на чужбине, так получилось.

– А вы смогли бы умереть за родину?

– Наш поход в Невское устье вполне мог кончиться этим. По крайней мере, "Победа" бы, наверное, ушла, но без меня.

– То есть, как говорили спартанки-матери, "Со щитом или на щите"?

– Именно так. Иначе я не смог бы жить в бесчестии. Хотя, конечно, есть и другие мнения – так, например, одна песня гласит: "He who fights and runs away lives to fight another day. But he who is battle slain can never rise to fight again."[57]

– Многие ирландцы, увы, считают так же. Поэтому мы и потеряли свою страну.

– Именно. Хотя грамотно отступить тоже нужно уметь.

– Об этом уже рассказывали сэр Александр и сэр Ринат, милорд, – усмехнулся Шеймус. – По их словам, был у русских такой военачальник Барклай де Толли, и другой – Кутузов, которые смогли таким образом победить.

– Именно. И другие тоже – генерал Панфилов, например.

– Благодарю вас, милорд. Давайте мы обсудим всё это между собой, и поговорим с вами чуть позже. Ведь у нас осталось больше недели до Ирландии.

Больше нам никаких штормов не встречалось – так, пару раз ветра и волны, но к этому я уже привык. И, наконец, тридцать первого марта, когда я зашёл к Жоре Неверову, тот мне сказал:

– Алексей Иванович… Лёша – простите, знаю, что вы просите меня так называть, просто непривычно это для меня… Хорошая новость. Мы уже завтра к вечеру подойдём к Ирландии, а в устье реки Бандон будем послезавтра рано утром. – И, увидев мой недоуменный взгляд, добавил:

– Именно там находится Кинсейл, или Кёнтале на ирландском, как мне недавно рассказали наши ирландские друзья.

Я не успел ничего сказать, как вдруг подбежал один из мичманов с пульта радара:

– Господин министр, разрешите обратиться к господину капитану второго ранга!

– Разрешаю, – улыбнулся я.

– Георгий Иванович, на радаре спереди по курсу корабль! Четырнадцать миль![58]

– Жора, позволь, я сбегаю за Патриком – он, скорее всего, сможет его опознать.

– Я пошлю кого-нибудь из матросов, – усмехнулся тот. – Правильно вы – ты – придумал.

– А что случилось, милорд? – с удивлением спросил Патрик.

– Вражеский корабль – или, возможно, не вражеский, – ответил я.

– На этой широте вряд ли здесь могут оказаться другие. Разве что французские. Разрешите, я пройду с вами – если я его увижу, я, вероятно, смогу определить тип и вероятную принадлежность корабля.

Незнакомец показался где-то через полчаса – сначала точкой на горизонте, потом всё ближе и ближе. Патрик, когда я передал ему бинокль, сразу же сказал:

– "Нонпарей", сэр, корабль английского флота. Галеон, ранее именовался "Филипп и Мэри", перестроен около двадцати лет назад. Не раз заходил в Кёнтале, два раза я делал проводку в порт. Вот только… его явно ещё раз перестроили, у него немного изменились обводы и почти полностью – конфигурация мачт и парусное вооружение.

– А точно он? Может, похожий, – встрял я.

– Нет, милорд, я его определённо узнал. Тридцать четыре орудия, насколько я помню. Команда – полторы сотни, плюс три десятка пушкарей и солдаты.

– А дальнобойность?

– Около полумили – может долететь и дальше, но весьма неточно.

– Спасибо, Патрик. А моряки у вас есть?

– Среди тех, кто идёт с нами – есть, но мало, милорд. Впрочем, до Кинсейла мы бы дошли. Вы его… хотите захватить?

– Попробуем.

Первый же выстрел, произведённый с расстояния примерно в полторы мили, сбил бизань-мачту, а второй попал в надстройку, после чего "Нонпарей", как его назвал Патрик, спустил флаг. Сдались без эксцессов – капитан Линди и его офицеры погибли или были тяжело ранены вторым снарядом – как оказалось, он попал в кают-компанию, где господа офицеры изволили завтракать. И те, кто остался, благоразумно решили, что сопротивление против этакого монстра, как "Победа", себе дороже.

Большая часть команды оказалась ирландцами из Голуэя, которых насильно заставили служить во флоте; англичанами, кроме покойных офицеров, были лишь боцман, боцманмат, и десяток пушкарей, а также десяток солдат, охранявших трюм – где, вместо обычного на таких кораблях отряда из семидесяти солдат находились около ста пятидесяти пленных ирландцев, которых везли на Элизабеттаунские плантации.

Не знаю, почему, но при выходе с Бермуд я распорядился поднять зелёный ирландский флаг с золотой арфой под Андреевским флагом. Увидев его, ирландцы взбунтовались, и, когда мы пришли на корабль, нас встретила делегация ирландцев. Высокий ирландец, судя по всему, глава восставших, посмотрев на меня, спросил что-то по-гэльски. Я улыбнулся и покачал головой – мол, не понимаю, – и сказал то же по-английски. Тот чуть нахмурился, но перевёл вопрос на этот язык:

– Милорд, меня зовут Эамон О'Рорк. Вы ирландец?

– Нет, уважаемый. Я русский князь Алексей Николаевский и Радонежский.

– Но на вашем… корабле – хотя я таких не видел никогда… ирландский флаг…

– На нём путешествует молодой Ао О'Нил и его спутники. Мы их спасли от англичан.

– Но вы идёте в направлении нашего острова…

– Я пообещал высадить их для борьбы с захватчиками.

Эамон перевёл это на гэльский, и все присутствующие ирландцы неожиданно бухнулись на колени. Я сказал строго:

– На колени приличествует вставать перед Господом Богом, либо перед его помазанником, а я таковым не являюсь. Встаньте. Мистер О'Рорк, наши люди осмотрят корабль, а вы не хотели бы посетить наш? Вы и двое ваших людей, по вашему выбору.

Когда мы уже отходили, я обратил внимание на название корабля – "Нонсач", и усмехнулся про себя – Патрик ошибся, утверждая, что это был "Нонпарей". Но на мой вопрос Эамон ответил:

– Милорд, я здесь служил ещё тогда, когда эта лоханка именовалась "Нонпарей". Вот только её недавно перестроили и переименовали – знаете ли, означает это то же самое ("Нет такого другого"), только не по-французски, а по-английски. А что вы хотите с ним сделать?

– Передать его свободной Ирландии, точнее, её вооружённым силам под командованием графа О'Нила.

– Тогда я предложу графу переименовать его в Prince Alexis ("Принц Алексей"), с вашего позволения, конечно.

Ну и что мне было делать? Ещё один кирпич в здание "культа моей личности"…

7. Мне бы в небо…

Под нами располагался наблюдательный пункт на одном из бастионов города. Максим Пассар, мой пассажир, увидел на некоторых мундирах золотое шитьё. Я завис над жестикулирующими при нашем виде людьми – они ещё не знали, чем чревато наше появление – и скомандовал:

– Макс, сброс!

Макс кивнул, взял одну из гранат, выдернул чеку, и бросил её в серёдку группы, потом добавил ещё одну. Увидев, как один-единственный неприятель пытается отползти, он взял винтовку, прицелился, и несчастный остался лежать в двух метрах от входа, к которому он полз.

С Максом мне повезло. Был он нанайцем из Хабаровского края, и его двоюродный дядя, в честь которого его назвали, был одним из самых результативных снайперов в Сталинграде, где, увы, и погиб. Как и все родственники мужского полу, Макс с детства учился охотиться на пушного зверя, но, в отличие от них, очень полюбил в школе математику, поступил в один из самых престижных московских инженерных вузов, и оказался на "Паустовском", когда тот в шторм перенесло в 1599 год в Русский залив. На борту он числился снайпером морской пехоты, но одновременно я припахал его в компьютерном деле – голова у него была светлая, характер ровный и терпеливый, и он обожал учить новые вещи.

И когда у меня появилась идея задействовать вертолёт, мне нужен был пассажир полегче – и, желательно, меткий, ведь ему предстояло метать гранаты. Рост у Максима был где-то метр шестьдесят, сложение достаточно худое, но жилистое, и он не только сразу согласился, но и предложил:

– Алексей Иванович, – я не мог уговорить его обращаться ко мне по имени, мол, так его приучили родители, – давайте я возьму винтовку с оптикой. Вдруг пригодится.

На том и порешили. И теперь мы обезглавили англичан в Кинсейле – или Кёнтале, как его именовали ирландцы – а затем методично зачистили то, что оставалось от батарей, защищавших город с юга. А началось всё с того, что мы вошли в устье реки Бандон, где метрах в пятистах выше по течению английский форт Рингкёрран на левом – восточном – берегу реки обстреливал укрепления форта Джеймс с другой стороны. Над недостроенным укреплением, превращённым практически в руины, гордо реял чей-то зелёный плащ, символизирующий цвета Ирландии, и время от времени там тявкали две пушечки, но небольшие каменные ядра попросту отскакивали от английских стен.

– Милорд, бросайте якорь здесь, – сказал Патрик. – Футах в трёхстах выше река резко мелеет, и вашей "Победе" туда лучше не соваться. А здесь глубина всё ещё около шестидесяти футов.

Ирландцы толпились на палубе, ожидая выгрузки на берег. Но я сказал Ао:

– Вас там просто перестреляют, как перепёлок.

– Я не трус, – взвился Ао.

– Помните – не вы должны погибнуть за свою родину, а ваш противник за свою. Что мы ему и обеспечим.

Выстрел носового орудия "Победы" заставил батарею замолкнуть, а после второго резко пополз вниз белый прямоугольный флаг с красным крестом.

– Вот теперь пора. Только сначала нужно будет зачистить английский форт.

Вечером перед боем мы решили испробовать высадку десанта с помощью плавучих джипов и "уток" – грузовичков-амфибий, а также моторных баркасов. Так что флотилия устремилась к форту, и минут через десять Ринат уже принимал капитуляцию форта.

По реке спустились две галеры, но пока они ещё подходили к форту Джеймс, ещё один выстрел с "Победы" потопил вторую, а первая с завидной скоростью спустила флаг, а, после того, как к ней подошла наша шлюпка, проследовала к мосткам у форта Джеймс. Ну что ж, подумал я, у ирландцев второй корабль – "Принц Алексей" приотстал, но часа через три-четыре будет здесь.

Вместе с Ао, я проследовал к тем же мосткам. Нас встретил хмурый человек с рукой на перевязи. Он начал было что-то говорить на гэльском, потом вдруг встал на колени перед Ао. Тот поднял его и добавил по-английски:

– Диармид, рад вас видеть. Милорд, – он повернулся ко мне, – позвольте вам представить Диармида Мерфи, старого знакомого моего отца. Диармид, это русский принц Алексей; именно он спас меня и моих друзей из лап англичан, и это его корабль, – и он показал на "Победу".

– Милорд, мы вам вечно будем благодарны, – сказал Диармид.

– Подождите с этим, – улыбнулся я. – Вот закончим дела, тогда и поговорим, хорошо? Лучше расскажите о ситуации.

– Недавно отсюда ушла английская эскадра = ведь англичане считают, что Ирландия уже у них в кармане. Мы подождали до вчерашнего вечера, захватили этот форт – я здесь воевал вместе с испанцами шесть лет назад, во время битвы за Кинсейл, и знаю все входы и выходы, хоть они тут многое и перестроили. Мы смогли тихо захватить стражу – их всего-то было с десяток, да и почти все они безбожно спали. Я знал, где испанцы закопали три тяжёлых орудия, которые они не успели погрузить на свои корабли. Мы их выкопали, вычистили, и, как только забрезжил свет, начали обстрел форта Рингкёрран. Но мы не ожидали ни такого количества артиллерии у англичан, ни столь искусных пушкарей. Они быстро подавили все три испанских орудия, а затем принялись за пушки, оставленные здесь англичанами. Обе кулеврины были выбиты достаточно быстро, но, когда они попытались послать сюда солдат на лодках, мы их потопили фальконетами, а затем попытались нанести хоть какой-нибудь вред англичанам, да ядра их от стен просто отскакивают. Одно, впрочем, попало в амбразуру, и то орудие перестало на некоторое время стрелять – но лишь минут на пять. Да, если бы не вы, нас бы уже не было – нас бы расстреляли галеры, а затем высадили бы солдат.

– Диармид, ваших раненых осмотрят наши медики – вас тоже. А мы пока продолжим начатое.

И я вернулся на борт "Победы". Сначала мы подняли квадрокоптер для целенаведения, и Победа разбила городские ворота и бастион, находившийся чуть ниже самого города. Затем я решил тряхнуть стариной и слетать на вертолёте, а потом в Кинсейл должен был высадиться десант – наш и люди Ао.

Но, когда они, не встречая никакого огня, подошли к собственно городу, там попросту спустили английский флаг, и то, что осталось от ворот, широко распахнулось. Кинсейл был наш – точнее, не наш, а ирландский. Вертолёт мы посадили на палубу "Победы", а сам я обнялся с Максом, быстро переоделся в парадную форму, и спустился в шлюпку, доставившую меня в захваченный – точнее, освобождённый – город.

8. Остапа несло

– Ирландские друзья, – начал я свою великую речь, стоя на перевёрнутом деревянном ящике перед зданием Кинсейлского рынка, на рыночной же площади.

– А что это ты по-английски балакаешь? – послышался чей-то недовольный голос. – Англичанин, чай?

Интересно, подумал я. Не успел начать, и уже претензии… Тем более, что Кинсейл даже основан был норманнами в конце двенадцатого века, на месте рыбацкой деревушки. И если в округе практически все говорили на гэльском, то в самом городе доминировал английский, даже если население состояло на немалый процент из людей с ирландскими корнями. Это, по словам Патрика, так и оставалось даже во время Девятилетней войны, когда Кинсейл стал одним из центров восстания. Но сейчас, как видно, не всем нравится такая лингвистическая ситуация.

Ао, стоявший рядом со мной, сказал что-то на гэльском, и практически вся площадь опустилась на колени. Меня это уже давно раздражало, и я властным голосом сказал:

– Встаньте! На колени вставать нужно только перед Господом нашим Иисусом Христом.

Ао перевёл, и я, подождав, пока все встанут, продолжил:

– Сегодня – великий день. Первый день возрождения свободной Ирландии – той самой Ирландии, которая была светочем Европы в средние века, дав миру непревзойдённую монашескую культуру, литературу, искусство… Той самой Ирландии, которая попала под власть англичан лишь из-за междоусобиц и из-за того, что каждый хотел власти. Недаром ведь говорят, что где два ирландца, там три короля, – переиначил я любимую поговорку Васи Нечипорука.

Народ заулыбался, а я подумал, что пошёл "не в ту степь". "Остапа несло. Он не ел три дня", – вспомнилось мне. Да, нас звали на банкет в честь освобождения города, но я почему-то решил сначала осчастливить горожан и других ирландцев своей гениальной речью, хотя есть действительно очень хотелось. Но сам же напросился, никто меня за язык не тянул.

– Я вижу Ирландию, объединённую в своём разнообразии. Вижу католиков – и протестантов, гэлов – и англичан, дворян, купцов и крестьян. Вижу единого короля во главе – и свободу личности каждого, чтобы страна богатела и процветала. Но сначала нужно победить врага. Враг – это не женщины, дети и старики, с которыми некоторые здесь хотели расправиться, – действительно, мы еле-еле успели предотвратить оргию убийств и изнасилований, на которую нацелились многие повстанцы; хорошо ещё, что этот вопрос я успел обговорить с Ао и его людьми. – Это не английские купцы и не их священники, если они не запятнали себя преступлениями по отношению к ирландцам. А те, кто служил в английской армии и флоте, пусть поработают – на восстановлении того, что англичане разрушили, на постройке домов для тех, кто лишился крова, на возведении новых укреплений и реконструкции имеющихся.

Но, главное, негоже почивать на лаврах. Вы освободили один город – Кинсейл. Да, через него многих вывозили в Новый Свет – на каторжные работы, от которых большинство поумирало бы за считанные месяцы, а многих добродетельных женщин заставили бы заниматься продажной любовью. Но теперь англичане будут их транспортировать через Корк и Голуэй, Уотерфорд и Белфаст – в Ирландии много портов. И, одновременно, попытаются восстановить контроль над Кинсейлом. Именно поэтому вам негоже останавливаться – идите вперёд до тех пор, пока Ирландия не станет свободной! А те, кто попытается договориться с оккупантом за вашей спиной либо выйдут из борьбы, чем они лучше Иуды, продавшего Спасителя за тридцать сребреников? Иуда-то потом понял, что он натворил, но было уже поздно…

А Россия, и Русская Америка в частности, будет вашим другом. И я надеюсь, что в скором времени смогу вернуться на сей благословенный остров и посетить его монарха, – тут я посмотрел на Ао, – и всех вас, живущих в процветающей, мирной, и единой Ирландии.

На этот раз никто на колени не встал, но Ао неожиданно низко мне поклонился, а за ним – и вся площадь. А потом был банкет в одном из помещений Рынка. Конечно, намного больше для этого подошёл бы замок Десмонд, либо бывший кармелитский монастырь. Но замок служил тюрьмой для "политических" – именно там содержались те ирландцы, которых собирались либо казнить, либо выслать в Новый Свет под особой охраной, на верную смерть. А в монастыре англичане сделали пересыльный пункт для ирландских "переселенцев", чья судьба должна была стать лишь немногим лучше "политических". Там содержалось более трёх тысяч человек, спавших вповалку на каменных полах церкви и многочисленных зданий. Многие были простужены, кое у кого, судя по всему, был туберкулёз, и наша медицинская команда делала всё, чтобы, после раненых в форте Джеймс, помочь и этим несчастным. Тем более, что уходить нам нужно было уже ночью – хотелось перехватить англичан ещё до Проливов.

Ещё запомнился разговор с отцом Павлом, католическим священником, которого точно так же держали в замке. Его заинтересовало… православие. Хорошо ещё, что меня в детстве в воскресной школе заставляли зубрить десять отличий в нашей доктрине. Выслушав их, он задумался:

– Слыхал я, что именно так верили и наши предки, пока их не заставили подчиниться Риму в двенадцатом веке. Кстати, священникам было разрешено жениться до середины тринадцатого века, а последние женатые священники упоминаются в хрониках в начале пятнадцатого. А как с этим у вас?

– У нас священник, как правило, женат, но должен жениться ещё до рукоположения в иподиаконы. Церковь предпочитает женатых священников, которые лучше понимают проблемы своих прихожан. Зато епископы всегда из монахов – и поэтому в браке не состоят, хотя иногда священники постригаются в монахи после того, как становятся вдовцами.

– Хотелось бы поближе познакомиться с вашей доктриной, и поговорить с кем-нибудь из ваших священников.

– У нас, увы, на борту сейчас священника нет – наш корабельный батюшка остался на Бермудах. Но на обратном пути у нас будут священнослужители на борту. Попробуем зайти в Кинсейл.

– Был бы вам очень благодарен. И, полагаю, многие мои коллеги тоже.

После банкета, мне подарили древний золотой крест и драгоценную книгу десятого века с великолепными иллюстрациями и рукописными комментариями на древнеирландском на полях. Я сначала отнекивался, но потом пообещал передать книгу в музей Росса. Крест же меня просили носить на теле – если б они знали, что он далеко не единственный.

А вот от провианта я сумел отказаться – мол, вам нужнее. Пришлось взять лишь десяток бочек пива ("чтобы вы знали вкус настоящего эля", как сказал мне Ао) и два бочонка виски. Кроме того, у нас появились новые пассажиры – десяток женщин с детьми, которые просили меня доставить их в Англию.

Около четырёх часов утра, на борт вернулись измождённые медички. А ещё через полчаса "Победа", успевшая развернуться, пока я пьянствовал в городе, дала прощальный гудок и ушла на восток. Следующая станция – Дувр…

9. Пожары

Времени было мало – мы хотели как можно быстрее оказаться на Балтике. Поэтому по дороге на Дувр мы практически не останавливались. Два раза видели вдалеке военные корабли под английским флагом – впрочем, их путешествие на этом заканчивалось, уничтожали мы их издалека. Конечно, мне хотелось спасти кого-нибудь из моряков, но, пока бы мы дошли до места гибели корабля, пока бы выловили тех, кто не погиб вместе со своим судном, они бы давно умерли от переохлаждения. Здесь было Ирландское море, а не Карибское, температура воды в начале апреля – градусов восемь-девять. Но за души погибших мы молились каждый раз.

Кое-кто из ирландских моряков неплохо знал Дувр и сумел нарисовать нам его план – и то, что мы увидели утром второго апреля, практически полностью ему соответствовало. Высоко на меловых скалах располагался Дуврский замок, а у подножия скал – собственно город, находившийся там с римских времён, когда он именовался Дубрис. Именно в этом месте Цезарь первоначально хотел высадиться в Британии, и именно этот город стал важнейшим римским портом – в первую очередь благодаря лучшей природной гавани во всей Южной Англии. Лоции, захваченные на различных английских кораблях, содержали промеры глубин – и даже в ста футах[59] от берега они, как правило, превышали сорок футов[60] – более чем достаточно для нашей "Победы". Конечно, подходить так близко не стоило – "Победа" бронирована не была, и даже ядро от небольшой пушки могло проломить обшивку.

Мы остановились примерно в миле от берега, и я выпустил квадрокоптер. В порту находились два десятка кораблей, из них четыре военных, а на берегу – верфи, склады и прочие портовые сооружения. Все суда, кроме мелких рыбацких, было достаточно быстро уничтожены, затем огонь перенесли на прибрежные сооружения. Когда всё, что можно, пылало, несколько зажигательных "чемоданчиков" полетели в замок, где тоже вспыхнул и быстро распространился пожар. Вспомнив, что там находится ещё римский маяк, я виновато пожал плечами – надеюсь, что как раз он выстоит, всё-таки мы не вандалы.

Пленницы-англичанки с потомством всё это время стояли на палубе и с ужасом взирали на уничтожение порта. А затем раздался грохот, и там, где находилось неприметное здание, вырос огромный огненный гриб – судя по всему, мы попали в пороховой склад. Раздались истошные крики – и женские, и детские – а три дамы даже упали в обморок. Я поднял руку – мол, пока хватит.

К пленным спешила Рената, бросившая на меня уничижительный взгляд; за ней следовали три девушки и пятеро морпехов – в качестве охраны. Но дочери туманного Альбиона вели себя на удивление смирно, так что после того, как обморочные были вновь приведены в сознание, а крики прекратились, я подошёл к ним и сказал:

– Милые дамы, сейчас вас доставят на берег. Большая к вам просьба – донесите то, что вы видели, до всех, до кого сможете. Нам не хочется воевать с Англией, мы мирные люди – но после того, как ваша страна поддержала самозванца, и тем более после резни наших людей на Бермудах – тех, которые спасли ваших моряков от голодной смерти и отремонтировали их корабль – нам приходится показать вашему правительству всю пагубность их действий. Заметьте, что мы нарочно не стреляли по жилым кварталам, и там не бушует ни единого пожара.

Я повернулся к вдове бывшего губернатора Бермуд:

– Миссис Пикеринг, позвольте попросить вас об одном одолжении.

– Горите в аду! – закричала миссис Пикеринг, но практически все остальные посмотрели на неё, как на прокажённую.

– Your ladyship[61], не мы начали эту войну, и не мы убивали женщин и детей на Бермудах. Как я уже сказал, мы уничтожаем лишь военных и военное имущество, и то лишь в ответ на ваши же действия.

Дама занесла руку для пощёчины, чуть подумала, и рука её безвольно повисла, а плечи затряслись от бесшумных рыданий. Она лишь ещё раз крикнула:

– Будьте вы прокляты! – и отвернулась. Другая дама – не помню уже, как её звали, жена какого-то чиновника из Кинсейла – спросила у меня:

– Может, я смогу быть вам полезна? У меня есть кое-какие родственники в Адмиралтействе.

– Мадам, – ответил я, протягивая ей запечатанный и засургученный (научился у лорда Пикеринга) конверт – это письмо необходимо будет передать кому-нибудь из них. Оно адресовано королю Джеймсу, и содержит условия, необходимые для заключения мира между Россией и Англией.

Письмо я написал вчера вечером; конечно, и правописание отличалось от английского де-факто стандарта семнадцатого века, и словарный запас несколько отличался – всё-таки я вырос в Америке двадцатого века, а не в Англии шестнадцатого. Текст его гласил:

"Дорогой король Джеймс!

Не мы начали эту войну. Не нужно было захватывать наши земли, убивать наших людей, и помогать нашим врагам. Мы согласны на мир, но мирный договор должен содержать как минимум следующие требования – и они не являются предметом торга.

Англия должна признать неправомерность своих действий и подтвердить отсутствие каких-либо притязаний к Русской Америке или России. Английские военные корабли не должны ни появляться в Датских проливах, ни в водах Русской Америки.

Англия должна немедленно прекратить любую помощь самозванцам, будь то так называемый король Деметрий на Руси или самозванный король Карл в Швеции.

Англия должна в двойном размере компенсировать ущерб, причинённый как России, так и её союзникам.

Всё это должно быть зафиксировано грамотой за подписью Вашего Величества – после этого могут начаться предметные переговоры по суммам выплат.

Со своей стороны, после заключения такого договора, мы согласны на взаимовыгодное торговое соглашение между нашими странами. Но любые привилегии английским купцам должны распространяться и на русских купцов в английских портах.

Надеемся на ваше благоразумие.

Министр иностранных дел Русской Америки

Принц Алексей Николаевский и Радонежский, барон Ульфсё, кавалер различных орденов."

Баркасы в сопровождении двух "уток" с пулемётами доставили англичанок на причал, но ни единого выстрела с той стороны не последовало. Я пронаблюдал – они чинно прошли к земле, где их встретили вооружённые люди и повели их куда-то в город.

Я повернулся и увидел, что Саша с Ринатом над чем-то смеются.

– Да это мечта любого нового русского – скатать в Англию и приобщиться к её великой культуре, – смог наконец выдавить из себя Саша. – Мы и приобщились, не находишь? Эх, послать бы чего-нибудь с осадкой поменьше вверх по Темзе, совершить туристический визит в Лондон, ну и пострелять заодно чуток.

– Можно на вертолёте, – улыбнулся я.

– Ну уж нет. Моторесурс у нас тоже не бесконечный. Ладно, как говорила Герцогиня в русском переводе "Алисы в стране чудес", "всякому овощу – своё время."

– А если образумятся и выполнят наши требования?

– Тогда можно и просто туристом. Ну или переговорщиком.

Следующие два дня прошли без эксцессов – ослепительно-яркое солнце на синем-синем небе, синее же море, лёгкий западный бриз, и ни единого корабля под флагом супостата. Конечно, может, некоторые корабли были британскими – на купцах флагов, как правило, в то время не было. Лишь над немногими военными судами развевались белые французские стандарты с лилиями, трёхцветные голландские, красные датские с белым крестом, а пару раз и красные, но к СССР отношения не имевшие – на них один раз был изображён ключ, герб Бремена, а в другой – замок с двумя шестиконечными звёздами над башнями – флаг Гамбурга.

Мы шли на северо-восток по широкому проливу Скагеррак, который у Скагена, самой северной точке материковой Дании, повернул на юго-восток и стал называться Каттегат. Ежедневно утром и вечером мы были на связи с Устьем. Тамошних ребят заинтересовала наша информация об англо-шведском флоте; в Финском заливе он ещё не появлялся, но посланник от моего друга адмирала Столарма принёс им новость о захвате материковой Швеции "новым Карлом", а также об успешной обороне финского Або. Так что прибытие "Победы" на Балтике ждали с нетерпением. Но в освобождении Москвы мы поучаствовать не сможем – попросту не успеем, да и чем сможет помочь пара сотен наших ребят? Хотя после победы меня с нетерпением ждут в Москве – складывается абсолютно новая ситуация, и, видите ли, желательно моё присутствие, чтобы её разрулить. Каким образом я смогу помочь, оставалось невысказанным – скорее всего, скажут, мол, тебе всегда везёт, да ты ещё и всех знаешь. Причём сие настойчивое приглашение исходит лично от Димы Пожарского – простите, князя Димитрия Михайловича, главнокомандующего русскими войсками.

Утром шестого апреля я встал ещё до рассвета, чтобы заснять восход солнца. Увы, за ночь небо заволокло тучами, подул сильный ветер с юго-востока, оттуда, где начинался третий из Датских проливов – глубокий Эресунн, идущий с севера на юг от Кулланского полуострова мимо горловины между Эльсинором и Гельсингборгом[62] и далее между Копенгагеном и Мальмё в Балтийское море. Видимость была хорошая, но всё вокруг было серым и малоинтересным. Тем не менее, я решил остаться на палубе, чтобы хотя бы сфотографировать скалу Кулланберг на востоке, а потом вернуться в каюту и поспать ещё часок-другой.

Где-то на юге неожиданно раздались раскаты грома. Гроз в этих краях в апреле не бывает, да и молний нигде видно не было. А канонада – другого объяснения быть не могло – продолжалась, и вскоре небо на юге окрасилось в алый цвет, а в воздухе явственно почувствовалась гарь. Часа через полтора мы подошли к горловине пролива. На западной стороне его весело пылал замок Кронборг в Эльсиноре. Ветер дул уже с северо-востока, и огонь уже перекинулся на прибрежную часть города, глотая улицу за улицей. В самом замке на моих глазах с грохотом обрушился донжон, а из руины поднялся столб пламени.

Зато Гельсингборг с восточной стороны пролива выглядел примерно так же, как в наш прошлый визит в эти края, с одним небольшим – но немаловажным – отличием. Над одноимённым замком реял огромный синий флаг с жёлтым крестом. Два корабля под такими же флагами стояли у причала рядом с замком.

Кроме них, в этой – самой узкой – части Эресунна не было ни единого корабля. Но южнее, там, где за силуэтом Клампенборгского замка в небе полыхало ещё одно зарево, то и дело раздавались залпы десятков орудий.