За пеленой надежды

16

Один чемодан был набит инструментарием и медикаментами, которые для миссии собрали сотрудники больницы, а другой, поменьше, — одеждой и несколькими личными вещами, которые Сондра решила прихватить с собой. Она не спускала глаз с темнокожих носильщиков, которые тащили за собой тележки и сваливали багаж в центре отведенного для него места. Кругом царил хаос: туристы опасались, что их багаж может не долететь до Кении; мужчины, потевшие в деловых костюмах, старались завести полезные знакомства; недовольные матери пытались утихомирить капризных чад; команда игроков в гольф из Англии протискивалась сквозь толпу пассажиров, пытаясь заполучить свои украшенные монограммами сумки. Лица осунулись после долгого полета, глаз коснулся ободок усталости, все были раздражены. Сондра выделялась из этой толпы — молодая женщина в синих джинсах, ковбойских ботинках и выцветшей футболке аризонского университета.

Она посмотрела на часы. В Финиксе сейчас было ровно восемь вечера. Наверно, сейчас по коридорам больницы с грохотом катятся пустые тележки, на которых развозят ужин, а доктор Макреди терроризирует новую группу интернов. Он неожиданно попросил Сондру остаться. Доктор Макреди, ходячая гранитная плита, который, как ей казалось, всегда недолюбливал ее. Он удивил ее, сказав: «Мэллоун, вы очень хороший врач. Вы нам нужны. Не уезжайте в Африку, оставайтесь здесь и практикуйтесь в какой-нибудь специальности». Сондра была польщена, она обрадовалась, узнав, что прошла трудный класс Макреди со столь высоким результатом. Но она дала слово преподобному Ингелсу и этой миссии поехать в Африку, землю своих предков.

Миссия Ухуру находилась в местности, поросшей колючим кустарником, — между Найроби и Момбасой. Это была одна из старейших миссий в Кении и обслуживала очень большую территорию, удовлетворяя главным образом потребности племен таита и масаи. Когда Сондра сказала преподобному Ингелсу, что не верит в Бога и не сможет проповедовать, тот ответил: «Проповедников у нас множество, Сондра. У нас имеется длинный список добровольцев-евангелистов. Но нам отчаянно не хватает врачей, особенно таких, как вы, которые практикуют медицину широкого профиля. Вы понадобитесь в больнице миссии, чтобы помочь обучить коренных жителей гигиене и основам здравоохранения, выезжать на места и лечить коренных жителей, которые не могут добраться до миссии. Поверьте мне, Сондра, тем самым вы будете исполнять волю Господа».

Толпа начала редеть, когда люди потекли в таможню и иммиграционный отдел. Сондре говорили, что из миссии ее встретят, но к тому времени, когда она забрала свои сумки, никто ею не поинтересовался. Она начала тревожиться. Наконец Сондра заметила мужчину, который шел к ней. Приблизившись, тот резко спросил:

— Доктор Мэллоун?

— Да, — ответила Сондра и позволила ему забрать два своих чемодана.

— Я доктор Фаррар, — кратко представился он, резко повернулся и двинулся в сторону толпы. — Следуйте за мной, — велел он, не глядя на нее и не улыбаясь. — Когда откроют новый аэропорт, дела пойдут лучше.

Когда они наконец вышли из здания таможни, их встретило прохладное и солнечное кенийское утро. Они пошли к фургону «фольксваген», раскрашенному, к удивлению Сондры, отвратительными полосами под зебру. Дерри Фаррар не разговаривал, пока на своем неуклюжем средстве передвижения выезжал из аэропорта и с трудом пробивался по забитой машинами дороге, а Сондра, чувствуя себя неловко от этого ледяного молчания, и не могла придумать, что сказать.

Дерри Фаррар был привлекательным мужчиной. В брюках цвета хаки и рубашке с закатанными рукавами, бронзовый от загара, он казался Сондре легендарным белым охотником из давних времен. Он держался прямо и был наделен широкими плечами и спиной молодого человека, но Сондре показалось, что ему должно быть не меньше пятидесяти. Он казался человеком, существовавшим меж двух миров. Черные волосы доктор Фаррар носил по моде английского сельского джентльмена — они были разделены на косой пробор и зачесаны назад. Волосы его уже начали серебриться у висков, а речь была изысканна и вежлива. Однако загорелую грудь, которую обнажал открытый ворот рубашки, на Флит-стрит вряд ли сыщешь.

Но больше всего Сондру заинтриговало его лицо — открытое, и в то же время с печатью тайны. Черные брови, изогнутые и густые, придавали ему вид человека, который слишком часто и слишком долго сердится, а серо-голубые со стальным блеском глаза казались строгими и… бездонными. Это лицо было воплощением противоречий и казалось столь же привлекательным, сколь и отталкивающим.

Машина поехала по двухполосному шоссе, по обе стороны которого тянулись красивые луга, пастбища и каскадами росли бугенвиллии, напоминая о колледже Кастильо. Сондре показалось, что они проехали мимо большой вязанки хвороста с ногами. Затем Сондра заметила, что это женщина, согнувшаяся под непосильной ношей. Она тяжело брела вслед за высоким гордым мужчиной, руки которого были совершенно свободны.

Сондра едва сдерживала волнение. Она не могла поверить, что наконец-то оказалась здесь, после долгих лет мечтаний, тяжелой работы и раздумий.

Увидев на обочине жирафа, который общипывал края акации, она воскликнула:

— Боже мой, посмотрите!

— Это Национальный парк Найроби, — объяснил Дерри.

— Доктор Фаррар, у миссии есть животные?

— Зовите меня Дерри. Здесь мы все обращаемся друг к другу по имени. Да, животные есть. Вы принимаете таблетки от малярии?

— Да.

— Хорошо. У нас уже было несколько вспышек. Принимайте их все время, пока будете здесь.

— Я и собираюсь, — весело ответила она. — Купила запас на целый год.

Доктор Фаррар оторвал глаза от забитой машинами дороги и одарил ее взглядом, который говорил: «Ты и месяца здесь не продержишься». Сондра быстро отвернулась и снова начала смотреть в окно.

«Фольксваген» проехал по кольцевой развязке в сторону знака с надписью «Аэропорт Вильсон». Когда они подъехали к аэровокзалу, хотя и не столь многолюдному, как прежний, Сондра нахмурилась:

— Разве мы не едем в миссию? — спросила она, когда Дерри собрался выходить.

— До нее двести миль. Ехать туда нам пришлось бы целый день.

Они недолго задержались в аэропорту, затем вышли на бетонированную площадку. Сондра огляделась, надеясь увидеть большие самолеты компании «Ист-Африкен». Но не тут-то было: она поняла, что Дерри ведет ее к видавшему виды самолету с одним двигателем.

Он запрыгнул на крыло, открыл дверцу, затем протянул руку, чтобы помочь ей забраться в самолет.

— О боже, — произнесла она и тихо засмеялась. — Как вы думаете, он долетит?

— Надеюсь, вы не боитесь летать. Это самолет миссии. На нем вы облетите всю Кению. Поднимайтесь.

Когда Сондра расположилась на маленьком сиденье, доктор Фаррар сказал:

— Через минуту вернусь. — И спрыгнул на землю.

Прошло пять, затем десять и, наконец, пятнадцать минут, пока Дерри завершил тщательный осмотр самолета. Затем он через замшу наполнил бак бензином.

Подойдя к тому борту, по которому она сидела, чтобы что-то проверить внизу, Дерри посмотрел на нее, и снова на его лице мелькнуло выражение, которое свидетельствовало, что встреча с ней по непонятной ей причине его не радует.

Сондра не придала этому значения. Она не допустит, чтобы раздражение одного мужчины, каковы бы ни были у него на то причины, испортило этот особенный момент, ведь она прибыла в Африку после столь долгого ожидания.

Сондра импульсивно открыла сумку и стала рыться среди таблеток от укачивания, бумажек от конфет, документов и вытащила конверт с почтовой маркой Гонолулу. Последнее письмо Мики писала второпях. У нее начался второй год работы в «Виктории Великой», и времени на личную жизнь почти не оставалось. В конверте вместе с Микиным письмом Сондра хранила памятные подарки: фотографию Рут, сидевшую на диване с одиннадцатимесячной Рейчел на руках (у нее снова рос живот в ожидании второго ребенка); поляроидный снимок Мики на закатном пляже Вайкики — подруга удивленно смотрела через плечо на кого-то позади себя. Сондра улыбнулась лицам на фотографиях и подумала: «Рут и Мики, я здесь. Я добилась своего».

Вскоре Дерри забрался на место пилота и запер дверь. Прежде чем завести двигатель, он спросил:

— Помолиться не желаете?

— Простите, не поняла.

— Не хотите помолиться перед тем, как мы взлетим?

Сондра удивленно смотрела на него:

— Возможно, я нервничаю из-за предстоящего полета, но это не повод для того, чтобы надо мной смеяться.

На долю секунды выражение его лица изменилось, черты разгладились, черные брови поднялись, на губах мелькнуло подобие улыбки:

— Извините. Я не смеялся над вами. Члены миссии всегда читают молитву, прежде чем отправиться в путь, даже если идут пешком.

— Ой, — произнесла смущенная Сондра. — Извините, я не… — Она заволновалась и отвернулась. — Нет… спасибо.

Самолет парил над покрывалом зеленых холмов, усеянных клочками красной почвы. Сондра не могла насытиться этим видом, она подалась вперед, чтобы широко раскрытыми глазами лучше рассмотреть открывавшийся вид. Наконец зеленый покров сменила рыжевато-коричневая трава, усеянная карликовыми деревьями.

— Посмотрите вон туда, — Дерри перекричал шум самолета. — Вам везет. Обычно она скрыта облаками, не многим удалось ее увидеть.

Сондра посмотрела вперед на покрытую снежной шапкой гору, поднимающуюся над равнинами.

— Килиманджаро? — спросила Сондра, зачарованная видом.

— На суахили[14] она называется kilima, что означает «холм». У этого холма есть имя — Нджаро.

От удивления затаив дыхание, Сондра восторгалась диарамным ландшафтом Африки: красно-желтыми и коричнево-желтыми коврами, спускавшимися с бледно-лиловых гор и снова взбиравшимися на них. Усеянный деревьями с плоскими кронами и передвигающимися стадами диких животных, этот ландшафт словно приглашал перенестись в прошлое, взглянуть на мир, когда он только зарождался. Над континентом уверенно возвышалась вечно покрытая снежной шапкой гора Килиманджаро, на территории соседней Танзании.

Сондра была потрясена, она не могла вымолвить ни слова. Ее охватила эйфория, почти парализующий восторг. Такое она пережила раньше, когда Рик Парсонс раскрыл мозжечок маленького мальчика и вырезал опухоль. Сондра испытала почти мистическое чувство, она обнаружила место и цель, точно узнала, куда поедет и для чего. Сейчас это чувство снова наполнило Сондру точно так, как и раньше, и она вздрогнула.

Когда Дерри взял курс на восток, внизу открылся поразительный вид суровой красной пустыни, резкий первобытный ландшафт, напомнивший ей о районах юго-западной части Америки. Перекрикивая шум двигателя «Сесны», Дерри объяснил, что это Национальный парк Тсаво, один из крупнейших в мире заповедников животных. Он тянулся на многие мили, казалось, до самого края земли. И тут Сондре показалось, что она увидела нечто другое.

— Что это? — крикнула она, показывая прямо вниз.

Дерри достал бинокль и навел его на землю.

— Это слон, — сказал он, передавая ей бинокль. — Он еще жив.

Сондра навела бинокль, пристально посмотрела на слона и убрала бинокль.

— Слон умирает, — крикнул Дерри. — Вот почему он лежит на боку. Браконьеры добрались до него. Эти негодяи ждут, когда животные придут на водопой, и расстреливают их, словно уток. Они стреляют в них отравленными стрелами и затем идут по следу раненых, умирающих животных. Обычно на это уходит не один день. Когда бедное животное наконец умирает, появляются браконьеры, спиливают бивни и оставляют тело слона.

— Разве с этим ничего нельзя поделать?

— Как? Этот парк представляет собой восемь тысяч квадратных миль девственной природы, а охраняет его лишь горсточка людей. Их окружает мир, жадный до слоновой кости, рогов носорога, шкур леопарда. До тех пор пока за это платят хорошие деньги, у животных-бедолаг мало шансов уцелеть. Я сообщу об этом, когда мы прилетим на место, но это ничего не даст. Браконьеры сейчас там, внизу, и знают, что мы заметили животное. К тому времени, когда до него доберется рейнджер, браконьеры уже уйдут, спилив бивни еще до того, как умрет бедный слон.

Вскоре самолет пошел на посадку.

— Лучше держитесь покрепче! Мне надо пролететь над посадочной полосой!

Не успела Сондра уцепиться за что-либо, как «Сесна» внезапно устремилась вниз.

— Проклятые гиены! — крикнул Дерри. — Никак не отгонишь их от посадочной полосы!

Самолет совершил еще один круг, и к тому времени, когда он, подпрыгивая, катился по грунтовой полосе, у Сондры закружилась голова.

— Вы привыкните к этому, — сказал Дерри, помогая ей спрыгнуть с крыла.

Пока он доставал из самолета чемоданы, пачку писем и несколько мешков, Сондра осматривала новые окрестности.

Позади нее в безграничный простор равнины уходили желтая трава, скрюченные деревья и красная почва. Но перед ней был другой ландшафт: зеленые холмики тянулись к основанию высоких, окутанных туманом скал. Недалеко от посадочной полосы виднелись аккуратная рощица деревьев, живые изгороди и группы зданий — миссия. И сразу за всем этим Сондра увидела круглые хижины, холмы и долины, усеянные маленькими клочками обработанной земли.

Сондра почувствовала, как подошел Дерри, и услышала его голос:

— Странно, никто не вышел встретить вас.

Сондра повернулась и увидела, что он стоит, сердито сдвинув брови. Затем они услышали нечто похожее на крик, раздавшийся за оградой из деревьев и цветов. Дерри все бросил и сорвался с места. Ничего не понимая, Сондра устремилась за ним.

Они оставили позади столбы ворот и оказались под знаком, на котором были вырезаны слова: МИССИЯ УХУРУ. Во дворе собралась толпа: африканцы в одеяниях с яркими узорами и белые в одежде цвета хаки. Они показались Сондре не то разозленными, не то напуганными. Толпа расступилась, когда в нее вторгся мужчина — крупный африканец в рубашке и шортах цвета хаки, фетровой шляпе с широкими опущенными полями и служебным значком на груди. Сначала он совершал бесцельные зигзаги, а два человека гнались за ним. Затем он вдруг бросился влево и направился прямо к Сондре. Та застыла, мужчина столкнулся с ней и сбил ее с ног.

— Остановите его! — донесся до нее чей-то голос. Сондра видела, как Дерри подбегает к ней, за ним еще один белый человек со стетоскопом на шее. На том была клетчатая рубашка и синие джинсы.

Встав на ноги и отряхнув пыль с одежды, Сондра услышала, что крики становятся громче, и увидела, как еще двое мужчин присоединились к погоне. Преследуемый бежал, как сумасшедший, уклоняясь от тянувшихся к нему рук, и вдруг без видимой причины свалился на землю, словно его срезала пуля. Чернокожий лежал и корчился в пыли.

Дерри и мужчина в синих джинсах тут же опустились на колени возле упавшего. Сондра побежала к ним, а остальные, тараща глаза и бормоча, подались назад.

— Не знаю, что случилось, — сказал второй, в синих джинсах, с сильным шотландским акцентом, и покачал светловолосой головой. — Я собрался осмотреть этого человека, но не успел дотронуться до него, как он бросился бежать из лечебницы.

Стоя на коленях, Дерри пристально смотрел на черное лицо, искаженное гримасой боли. Глаза больного закатились, видны были одни белки, на его губах появилась пена и кровь. Сондра опустилась на колени рядом с ним и прижала два пальца к пульсирующей сонной артерии сраженного ударом мужчины.

— У него припадок, — сказала Сондра. Затем подняла голову и взглянула на мужчину напротив себя. Тот хмуро смотрел на черное лицо и явно был озадачен. — Что произошло? — спросила она.

— Не знаю. Я даже не успел разглядеть его. Не представляю, почему он пришел в лечебницу.

— Я знаю, — сказал Дерри, вставая и отряхивая руки. — Я знаю этого человека. Он чиновник в министерстве общественных работ в Вои.

Сондра посмотрела на потерявшего сознание человека. Приступ отпускал его.

— Возможно, приступ вызвали наркотики, — пробормотала она, думая вслух. — Мне неизвестна болезнь, первичные симптомы которой могли бы заставить человека так бегать.

Сондра по очереди приподняла его веки, убедившись, что зрачки нормальные, одинаковых размеров, реагируют на свет, и почувствовала, что ее недоумение растет. Любые симптомы которые она могла вспомнить, пришлось отбросить, поскольку все они включали ухудшение моторики и координации движений. Но, с другой стороны, возможно отравление алкоголем или каким-нибудь веществом, вызывающим галлюцинации…

Шотландец, стоявший на коленях напротив Сондры, смотрел на нее некоторое время, словно только что заметил, и наконец сказал:

— Давайте уложим его в постель и будем внимательно наблюдать за ним. Мы мало что сможем сделать для этого человека, пока не выясним причину. — Он оглянулся и жестом подозвал двух африканцев, вертевшихся рядом. — Kwenda, tafadxali[15].

Но те не двинулись с места.

— Нам самим придется отнести его, — сказал Дерри, беря мужчину за лодыжки. — Они не дотронутся до него.

Сондра поднялась на ноги:

— Почему?

— Им страшно.

Сондра шла рядом, пока мужчины несли в лечебницу потерявшего сознание чиновника.

— Вы, должно быть, Сондра Мэллоун, — сказал шотландец, с трудом неся тяжелое тело. — Мы с нетерпением ждали вашего приезда. Я Алек Макдональд. Добро пожаловать в Африку.

Когда мужчину положили на больничную койку, Сондра помогала Алеку Макдональду провести обычный неврологический осмотр. Оба ничего не могли понять. Обнаруженные симптомы не относились ни к одной известной им болезни. Хотя зрачки мужчины оставались нормальными и реагировали на свет, он не реагировал на весьма болезненное стимулирование. Оба врача поставили капельницу и отправили медсестру за катетером, чтобы проверить, как функционируют почки пациента. Наконец, еще раз измерив давление и убедившись, что оно ниже семидесяти, Сондра сказала:

— Он входит в шоковое состояние. Нам лучше дать ему допамин, чтобы поддержать давление. Следует также немедленно сделать анализ крови и вызвать токсиколога…

Услышав краткий возглас «Ха!», оба врача подняли головы. Только что вошедший Дерри встал у койки, скрестив руки на груди.

— Допамин! Вызвать токсиколога! Как по-вашему, где вы находитесь? В больнице Северного Лондона?

— Дерри, что ты имел в виду, когда сказал, что знаешь, почему он пришел в лечебницу? — спросил Алек Макдональд.

— Я знаю этого человека и, думаю, понял, что с ним происходит.

Сондра обвила пальцами чашечку стетоскопа, висевшего у нее на шее. Она сняла его с крючка на стене, когда вошла в лечебницу.

— Что же с ним, по-вашему, не так? — спросила она.

— На нем лежит проклятие.

— Проклятие?!

Стальные глаза сверкнули, будто давая знать, что с ней бесполезно говорить. Дерри заговорил с Алеком Макдональдом:

— Этот человек украл чужих коз. Когда он не захотел вернуть краденое, хозяин коз обратился к местному колдуну, чтобы тот наслал проклятие на голову вора. — Дерри взглянул на голову, покоившуюся на подушке из полосатого тика. — Мы ничего не сможем для него сделать.

— Наверно, поэтому он и пришел в лечебницу, — тихо сказал Алек Макдональд. — Он, скорее всего, подумал, что лекарства белого человека могут спасти его, а в последнюю минуту струсил и убежал.

— Вы хотите сказать, что это чисто психологический недуг? — спросила Сондра.

— Нет, доктор Мэллоун, — ответил Дерри, собираясь уходить. — Это проклятие племени таита, к тому же самое настоящее.

Она посмотрела ему вслед, чувствуя раздражение и разочарование, затем обратилась к Алеку Макдональду, который стоял по другую сторону койки и с нескрываемым интересом изучал Сондру.

— Нам надо что-то предпринять, — сказала она.

Алек пожал плечами:

— Дерри сказал правду. Я читал о подобных случаях. Мы этому бедолаге ничем не сможем помочь. — Он улыбнулся, это была теплая, приятная улыбка. — Думаю, вам прямо сейчас не помешает выпить чашку чая.

Сондре стало легче на душе, и она рассмеялась.

— Это самые приятные слова, которые я услышала за целый день.

— Я только узнаю, куда запропастилась медсестра, и отведу вас в нашу шикарную столовую.

Доктор Макдональд снял соломенную шляпу с крючка у двери и надел ее.

— Горец вроде меня не рожден, чтобы жить под таким солнцем! — Он распахнул перед Сондрой дверь с сеткой и, тихо рассмеявшись, добавил: — Похоже, вы хорошо приживетесь под экваториальным солнцем. Через неделю станете шоколадной, как орех.

Во дворе кипела жизнь. Все вернулись к своим занятиям, которые прервал обезумевший человек. Вокруг себя Сондра видела дружелюбные лица. Большинство людей улыбались, а некоторые глазели на нее с нескрываемым любопытством. Двое механиков, ковырявшиеся в двигателе «лендровера», громко приветствовали ее на суахили.

— Доктор Мэллоун, они говорят: «Добро пожаловать в миссию!» Вам следует выучить суахили: в Восточной Африке все понимают этот язык.

— Вы, похоже, хорошо владеете им.

— О нет! Я здесь всего месяц. Я выучил самый необходимый минимум, вот и все. Вы убедитесь, что несколько наиболее употребительных слов вам очень пригодятся. А если вы скажете «Кеня» вместо «Кения», они полюбят вас еще больше.

— В чем же разница?

— Произношение «Кения» оскорбляет их национальную гордость со времен обретения независимости. «Кения» — это британское колониальное произношение. На суахили говорят и пишут: «Кеня».

Они подошли к большому сероватому зданию из стандартных блоков, крытому рифленой жестью. Снаружи, на веранде, скрытой за вьющимися растениями, в тени цветущих палисандровых и манговых деревьев, стояли давно некрашенные стулья и столы.

— Для нас это и столовая, и комната отдыха. Боюсь, не очень роскошная.

Когда ее глаза привыкли к недостатку освещения, она увидела простую комнату: от стен отслаивалась штукатурка, потолком служила рифленая жесть, у почерневшего камина стояли разные стулья и диван, а на другом конце комнаты — длинные столы со скамейками.

— Верующие одного из приходов штата Айова подарили нам телевизор, — сказал доктор Макдональд, ведя Сондру к столу. — Но нам от него толку мало: работает лишь один канал, и то по вечерам. По нему передают в основном кенийские новости. О событиях в мире сообщают мало. Присаживайтесь, пожалуйста. Нжангу!

Сондра села на скамейку, Алек Макдональд уселся напротив нее, бросив на скамью свою изодранную шляпу.

— Доктор Мэллоун, вы не представляете, как на вас приятно смотреть!

— О вас могу сказать то же самое, — ответила она совершенно серьезно. Алек Макдональд был приятным мужчиной со светлой кожей и правильными чертами лица, но Сондру больше подкупала его теплота и дружелюбие. Он был так непохож на смуглого и властного Дерри Фаррара.

— Нам никто не сообщил, что приезжает красивая молодая женщина, — сказал он. — Мы ждали мужчину. Извините… — Он обернулся. — Нжангу! Чай, пожалуйста!

Дверь позади доктора Макдональда закрывала занавеска из африканского батика. Вскоре занавеска качнулась и появился мужчина с чайным подносом в руках. Это был крупный и очень черный человек, со свирепым, недружелюбным взглядом, возраст его Сондра не могла определить. На нем были запыленные слаксы и выцветшая рубашка в клетку, а голову венчала скуфья. Позднее Сондра узнала, что этот головной убор сделан из желудка овцы, а сам Нжангу принадлежит к племени кикуйю, самому многочисленному в Кении. Преподобный Сандерс, руководитель миссии Ухуру, много лет назад обратил его в христианство, но все знали, что Нжангу тайно поклонялся старому Нгай, богу племени кикуйю, который обитает на вершинах гор.

Чернокожий гигант бесцеремонно поставил поднос и собрался уходить.

— Нжангу, — обратился к нему Алек Макдональд. — Познакомься с нашим новым врачом.

— Iri kanva itiri nda, — пробормотал чернокожий и скрылся за занавешенной дверью.

— Что он сказал? — спросила Сондра, пока Алек Макдональд разливал чай.

— Вы не должны обижаться на Нжангу. Он иногда ведет себя грубовато. Его имя на языке кикуйю означает «грубый и вероломный», и мне кажется, он иногда любит напомнить нам об этом.

— Но что же он сказал?

Позади них раздался голос, напугавший обоих:

— Он сказал, что если еда оказалась во рту, это еще не значит, что она попадет в желудок. — Сондра обернулась и увидела приближавшегося к ним Дерри Фаррара. — Это пословица племени кикуйю, которая означает примерно «цыплят по осени считают».

Сондра чуть нахмурилась и снова повернулась к Алеку Макдональду, который пожал плечами и сказал:

— Я не говорю на языке кикуйю.

— Нжангу хотел сказать, что одно ваше присутствие здесь еще не принесет пользу кому-либо из нас, — пояснил Дерри, тоже исчезая за занавешенной дверью.

— Доктор Мэллоун, не принимайте это слишком близко к сердцу, — сказал Алек Макдональд, ставя чашку перед Сондрой. — Люди здесь так часто испытывают разочарование, что больше ни на что не надеются.

— Какие разочарования?

— Многие приезжают сюда — немало хороших людей с добрыми намерениями, но по разным причинам не выдерживают и уезжают.

— Вы хотите сказать, что они бросают работу?

— Трудности им просто не по силам. — В дверях снова появился Дерри с бутылкой пива «Таскер» в руке. — Они приезжают с уймой всяких планов, размахивают своими добрыми намерениями, словно флагами, а через месяц собирают вещи, говоря нечто вроде того, что надо вернуться, чтобы проводить тетю Софи в последний путь.

Пока он говорил, в его темно-голубых глазах светился вызов. Сондре пришла в голову странная мысль, что Дерри Фаррар сейчас держит пари сам с собой на то, как долго здесь выдержит только что прибывший врач.

Сондра на секунду смело встретила его взгляд и сказала:

— Видите ли, доктор Фаррар, у меня нет тети Софи.

Когда тот ушел, Сондра попробовала печенье. Алек ласково сказал:

— Вам не следует обижаться на Дерри. Он неплохой парень. Но он, боюсь, немного циничен и еще не научился верить Богу. В некотором смысле я его за это не виню. Дерри видит, как через это место проходит слишком много людей. Он вводит их в курс дела, дает им время для акклиматизации, после чего то ли их охватывает тоска по дому, то ли они не могут привыкнуть к новой культуре, то ли испытывают разочарование — и уезжают. Особенно женщины-миссионеры. Они приезжают сюда исполненные энтузиазма и ожидают, что местные толпами повалят в миссию за спасением души. Но все получается совсем не так.

Несколько минут оба молча пили чай, и Сондра почувствовала, как ее тело охватывает усталость. Двадцать четыре часа назад она покинула Финикс и все время провела в пути, успевая немного вздремнуть в самолетах и на аэровокзалах, а теперь наконец оказалась в странной и чужой стране, среди дружелюбных и не очень дружелюбных людей, дышала новым воздухом, слышала незнакомые звуки за стеной. Ее тело продолжало жить в ночном режиме, а день только начинался.

— Я намерена провести здесь полный год, — спокойно сказала она.

— Я в этом не сомневаюсь. И Господь даст вам силы для этого.

— Как долго вы пробудете здесь, доктор Макдональд?

— Как и вы, я обещал им целый год. И, пожалуйста, зовите меня Алеком. Я знаю, что мы станем друзьями.

— Здесь есть постоянный персонал помимо преподобного Сандерса и его жены?

— Да, небольшой постоянный штат есть. Это те, для кого миссия стала домом. Например, Дерри.

Сондра разломила еще одно печенье и положила обе половинки на блюдце.

— Дерри всегда такой жесткий? Довольно странное поведение для христианского миссионера.

— О! Дерри не миссионер. По крайней мере, не в том смысле, в каком вы имеете в виду. Он атеист и не скрывает этого. — Алек Макдональд покачал головой. — Насколько мне известно, преподобный Сандерс много лет пытается спасти душу Дерри, но пути Господни неисповедимы. Дерри приехал сюда давно, когда женился на одной медсестре. Преподобный Сандерс увидел в этом добрый знак: Господь привел сюда этого грешника, чтобы спасти его. Не спорю, у Дерри грубые манеры, но, по сути, он добрый человек. И чертовски хороший хирург.

Оба немного помолчали, прислушиваясь к звукам жизни, кипевшей по другую сторону занавешенных сеткой окон. Сондра заметила, что у Алека Макдональда красивые руки — гладкие и тонкие. Казалось, они касались всего легко и нежно. Не то что загорелые мозолистые пятерни Дерри Фаррара, которые были, вероятно, столь же грубы и неловки, как и он сам.

— Наверно, вы страшно устали, — сказал Алек. — Несколько дней вы будете привыкать к новому часовому поясу.

Сондра посмотрела на его улыбающееся лицо:

— Боюсь, я еще живу по времени Финикса.

— Значит, вы оттуда?

Хотя Сондра устала, по тону собеседника она уловила, что тот интересуется ею в не меньшей степени. Вдруг неприятные впечатления после приезда в Африку, причиной которых стал Дерри Фаррар, стали улетучиваться. Она пожалела, что в аэропорту ее встретил он, а не Алек Макдональд.

— Алек, вы бывали в Финиксе?

— Нет. К своему стыду, должен признаться, что никогда не бывал к западу от Ирландского моря!

Сильный акцент, раскатистый звук «р» приводил ее в восторг.

— Ваша родина Шотландия? — спросила она.

— Да. Вы слышали об Оркнейских островах? Макдональды поколениями жили на них. Это родина моих предков. А вы? — спросил он. — Вы не похожи на ирландку.

— Ирландку? Да нет же, в действительности я не Мэллоун. То есть… — Она взяла чашку и снова поставила ее на блюдце. Почему это сейчас смущало ее, а раньше нет? — Мэллоуны меня удочерили, когда я была еще маленькой.

— Извините, я не хотел совать нос в чужие дела.

— Все в порядке. Об этом можно говорить. — «Только у тебя есть родина предков, а у меня ничего нет». — В некотором смысле, такая ситуация имеет свои преимущества. Я хочу сказать, что могу жить, где хочу.

Алек внимательно и оценивающе смотрел на нее, замечая любую мелочь, и его голос показался каким-то странно близким, когда он сказал:

— Вы знаете, кто ваши настоящие родители?

Сондра покачала головой.

Их глаза встретились и не отпускали друг друга в течение десяти ударов сердца… Вдруг на улице засигналил «лендровер», заблеяла коза и какой-то африканец крикнул: «Twende!»[16]. Тут Алек Макдональд спохватился и сказал:

— Не слушайте меня! Вы страшно устали, а я заставляю вас вести беседу. Вам пора отправиться в свою хижину и отдохнуть. Преподобный Сандерс должен был встретить вас, но в последнюю минуту ему пришлось отправиться в Вои. Так что я как бы выступаю в роли официального лица.

Сондра поднялась вместе с ним и обнаружила, что у нее затекли ноги.

— Лучшего официального лица не могу себе представить.

— Я провожу вас к вашей хижине, — улыбнувшись, сказал Алек. — Сегодня за ужином вы сможете встретиться со всеми.

По пути Алекс объяснял:

— Миссия Ухуру расположена близ дороги Вои-Моши. И если пересечете границу, то окажетесь в Танганьике. Я имею в виду Танзанию. В нескольких милях отсюда находится новая база для любителей сафари, построенная Хилтоном. Если поедете в обратную сторону, окажетесь в Вои. Это не очень большой город, но он обеспечивает нас. Конечно, когда нам есть чем платить. Это горы племени таита, а мы чаще всего имеем дело с выходцами из него. Мы также заботимся о людях из племени масаи, с которыми вам придется иметь дело, когда начнете совершать поездки.

— Когда это будет?

— Когда Дерри решит, что вы готовы к этому. Здесь за медицинский штат отвечает он.

Они шли под огромным фиговым деревом, тень которого накрывала весь двор. Вокруг его ствола валялись остатки пищи и резные изображения из дерева.

— Что это? — спросила Сондра.

— Результаты суеверия многих африканцев. Они почитают фиговое дерево, считают его священным. Нжангу и другие, кто работает здесь, верят, что всемогущий дух обитает в этом дереве и поэтому делают ему подношения. Вон там школа…

Как и остальные здания, школу возвели из шлакобетонных блоков и покрыли рифленой жестью. Через открытые окна доносились голоса детского хора, певшие: «Старый Макдональд анна шамба, иий-ай, иий-ай, оххх…»

— Не сомневаюсь, им кажется, что они поют обо мне, — рассмеялся Алек. — В школе два учителя: некая дама из Кента преподает арифметику и географию, а миссис Сандерс, жена преподобного, — закон Божий. Она рассказывает малышам о сотворении мира и человека; дети проводят время на природе, и она им показывает все чудесные вещи, которые сотворил Бог. Подросткам она рассказывает о грехопадении человека. У этих людей другое восприятие морали. Наша задача — объяснить, что они связаны с Богом и должны принять его как Спасителя.

Они прошли мимо сада, в котором росли фруктовые деревья, стояли четыре столба с соломенной крышей (автомастерская), дальше следовал простой дом преподобного и миссис Сандерс из шлакобетонных блоков и, наконец, маленькая церквушка с вывеской над дверью: «Kwa таапа findi hii Mungo aliupenda alimwengu, hata akamtoa mwanawe pekee, Ili kila mtu amwaminiye asipotee, bali awe na uzima wa milele».

Когда Сондра озадаченно взглянула на Алека, он пояснил:

— Это означает: «Бог так возлюбил мир, что завещал своему Сыну единородному: тот, кто поверит в Него, не исчезнет, а обрящет вечную жизнь».

Воздух становился душным. Любое дуновение приносило странные ароматы, запах пыли, животных, дыма и гниющих фруктов. Сюда долетал едкий первобытный запах, одновременно опьяняющий и отталкивающий. Сондра почувствовала, что Алек легко коснулся ее локтя, и ощутила облегчение, когда он сказал:

— Вот ваш дом.

Жилища выстроились в ряд. Приземистые маленькие хижины, как и другие построения, возвели из грубо вырубленного дерева, крышей служила рифленая жесть. Алек толкнул дверь без замка, и та отворилась. Внутри было темно.

— Пейте только ту воду, которую приносят в кувшинах, — сказал он, проводя ее в хижину. — Нжангу хлорирует ее каждый день. А когда пойдете в уборную во дворе, обязательно возьмите палку и хорошо постучите. Так можно прогнать летучих мышей.

В хижине стояла металлическая кровать с больничными постельными принадлежностями, шаткий стол с кувшином, фонарь «молния». В углу между двух гвоздей была натянута веревка, на которой болталось несколько проволочных вешалок. Ее чемоданы стояли на бетонном полу посреди хижины.

Несмотря на темноту, внутри было жарко и довольно тесно. На лице Алека появилась виноватая улыбка, будто он отвечал за это жилье. Алек протянул ей руку и тихо сказал:

— Благодарю Господа за то, что он прислал вас, Сондра Мэллоун.

Сондра тоже протянула ему руку, он искренне и крепко пожал ее. Алек задержался на секунду дольше, чем было необходимо, не отпуская ее руки, затем пошел к выходу. Оглянулся на пороге, сказав:

— Желаю вам хорошо выспаться, — и вышел.

17

Несмотря на усталость, поспать ей удалось немного. Сондру разбудил шум — рев моторов, крик и визг детей, грубые голоса мужчин, зовущие кого-то. Некоторое время она лежала неподвижно, полностью одетая, и удивлялась, почему самолет летит так плавно. Вдруг вспомнив, где находится, Сондра встала и пошла к двери. Та распахнулась, и девушка шагнула во двор, залитый медным послеполуденным солнцем и гудевший как улей.

— Джамбо![17] — крикнул Алек Макдональд, повернувшись в сторону дороги. Он стоял на веранде лечебницы, в тени которой сидели около десятка местных жителей. Дерри Фаррар тоже был там, он склонился над ребенком и заглядывал тому в ухо через отоскоп.

Помахав в ответ на приветствие Алека, Сондра вернулась в хижину, закрыла дверь и некоторое время пыталась сориентироваться. Под столом стояло ведро с прозрачной водой и фарфоровый таз с отбитыми краями. Она вымыла руки и лицо прохладной водой, затем сменила дорожную одежду на легкое хлопчатобумажное платье, которое оставляло плечи и руки обнаженными, и, чувствуя себя свежее, вышла из хижины.

Алек встретил ее на полпути к лечебнице, когда засовывал стетоскоп в задний карман синих джинсов.

— Как вы себя чувствуете?

— Так, словно могла бы проспать еще сто часов! — Она посмотрела туда, где находился Дерри — тот опустился на колено и перевязывал ногу одной женщине. — Помощь не нужна?

Алек оглянулся через плечо и покачал головой:

— На сегодня хватит. Не волнуйтесь, очень скоро ваши руки будут заняты. А теперь пойдемте встретимся с семьей.

Все собрались в общей комнате отдохнуть и обсудить работу истекшего дня. Сондру представили работникам миссии: женщинам из племени кикуйю, робким молодым медсестрам, прошедшими подготовку в Момбасе, еще одному белому врачу, который, как и Сондра, работал здесь временно, и нескольким проповедникам из Соединенных Штатов и Великобритании. Так много людей участвовали в разговоре, что своими голосами они почти заглушили вечернюю передачу «Голоса Кении». В общей комнате царило невиданное с утра оживление. Все дружелюбно приветствовали Сондру, некоторые пожимали ей руку, и даже временно работавшие в миссии белые здоровались с ней, произнося: «Джамбо» и «Салам».

Она вместе с Алеком присоединилась к группе, сидевшей за одним из длинных столов, чтобы попить чай с печеньем. Сондру буквально засыпали вопросами — главным образом о том, что происходит в мире, ибо «Голос Кении» передавал очень мало международных новостей.

Из кухни вышел Нжангу, уставился на нее холодными глазами и поставил перед ней чашку сомнительной чистоты.

— Похоже, он меня недолюбливает, — тихо сказала Сондра, взяв чайник, который ей передал Алек.

— Нжангу со всеми ведет себя так. Он любит лишь Дерри, что странно, ибо они когда-то были врагами.

— Врагами?

— Нжангу участвовал в восстании мау-мау, наводившем на всех страх, а Дерри находился в рядах полицейских формирований, которые выступали против восставших.

Сондра была знакома с историей Кении и знала, что в пятидесятых вспыхнуло сеявшее террор восстание мау-мау. Это была кровавая, черная страница в истории Кении.

Вдруг в комнату вошел пожилой дородный джентльмен и захлопал в ладоши, требуя общего внимания.

— Хорошие новости! — Он помахал конвертом. — Господь прислал нам сто долларов!

Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Алек Макдональд пробормотал:

— Слава Богу.

К удивлению Сондры, люди начали вскакивать со своих мест. Когда все вышли, Алек объяснил:

— Почту привезли.

Дородный джентльмен приближался к Сондре, протянув руку.

— Моя дорогая, я так рад познакомиться с вами! Вы прибыли, услышав наши молитвы. Как жаль, что меня не было здесь, когда вы приехали, но возникли небольшие затруднения с нашим кредитным счетом в Вои. — Преподобный Сандерс снял с головы соломенную шляпу и вытер лысину носовым платком. Он был одет во все белое — теннисные туфли, слаксы, рубашка без воротника, застегнутая на пуговицы, — но это был выцветший, не радовавший глаз белый цвет. — Сегодня на вечерней службе мы посвятим вам особую молитву, моя дорогая. Вы со всеми знакомы?

— Доктор Макдональд взял на себя заботу обо мне.

— А, хорошо, хорошо! Ну, вы должны извинить меня. Дерри будет заботиться о вас. Kwa heri, kwa heri[18].

Когда преподобный удалился, Сондра и Алек остались одни в столовой. Немного поиграв чайной ложкой, она как бы между прочим поинтересовалась:

— Вы не участвуете в марафоне за почтой?

Он немного покраснел, словно Сондра угадала его мысли.

— Письма подождут. Мне не хотелось оставлять вас совсем одну.

— Надо думать, доставка почты здесь большое событие.

— Да, так оно и есть. Трудно предсказать, когда ее привезут. Как прочтешь свои письма, хочется узнать, что пишут другим.

— Да… — Сондра думала о письмах, которые она будет получать от Рут и Мики. Для нее эти письма станут островками родины в чужой стране. — Алек, вам пишут письма?

— У меня в Керкуолле осталось много друзей и семья.

— Там вас ждет жена?

Он как-то робко рассмеялся:

— У меня нет жены. К сожалению, обзавестись женой не хватило времени. Едва я закончил подготовку и приступил к практике, как получил вызов.

— Вызов?

— Вызов заняться в Африке угодной Богу работой.

— Интересно.

— А вы? Я не ошибусь, если предположу, что вы незамужем?

— Не ошибетесь.

— Тогда хорошо. — Он опустил руки на стол ладонями вниз, будто только что справился с важнейшим делом сегодняшнего дня. — Теперь мне пора навестить своих пациентов. Хотите взглянуть на лечебницу?

Сондра ответила утвердительно. После сегодняшнего инцидента с чиновником-козокрадом у нее в голове осталась полная каша. Девушка не успела хорошо рассмотреть лечебницу, где ей придется работать весь предстоящий год.

К своей досаде, Сондра, поднимаясь за Алеком по ступенькам лечебницы, невольно стала высматривать Дерри.

Крохотная лечебница потрясла ее. То обстоятельство, что этот Дерри Фаррар — «чертовски хороший хирург», по выражению Алека, — мог так безответственно относиться к порядку и гигиене, ужаснуло ее. Где он изучал медицину? Лекарства хранились как попало, правила хранения хирургических инструментов не соблюдались, записи велись неряшливо или вообще не велись. Вся лечебница — это переполненная шумная палата на двадцать коек — на некоторых лежало по два человека! — и операционная, которая являла собой издевательство над постулатами асептики и антисептики.

— Я знаю, что вы думаете, — сказал Алек, пока оба наблюдали, как дежурный работник вяло соскребает кровь с видавшего виды операционного стола. — Вы думаете, что такое трудно представить даже в самом кошмарном сне. Мне это понятно. Я думал точно так же, когда месяц назад приехал сюда.

— Весь этот шовный материал устарел, — пробормотала она и подумала, какое негодование вызвало бы в Финиксе использование таких ниток.

— Знаю. Но у нас нет ничего другого. Здесь мы обходимся тем, что есть.

Сондра подняла голубой пакет шовных нитей «эталон», на котором остался бурый отпечаток большого пальца руки, измазанного в крови. Эту упаковку с шовным материалом уже вскрыли во время какой-то операции! В Финиксе вскрытый, расстерилизованный пакет отправили бы в мусорную корзину.

— Вы хотите сказать, что больше ничего нет?

— Да, и мы рады даже этому.

— О боже! А эти инструменты! — Она притянула к себе стерилизатор и перебрала согнутые щипцы и стертые пинцеты. — Поверить не могу, что вот это еще надеются исправить.

Алек рассмеялся и покачал головой:

— Исправить! Благослови вас Бог, добрая девушка, эти вещи не предназначены для ремонта, мы ими работаем.

Сондра с открытым от изумления и ужаса ртом уставилась на стерилизатор:

— Но это ужасно!

— Что ужасно? — позади них раздался голос. На пороге появился Дерри, вытирая полотенцем ладони и руки до локтей.

— Боюсь, Сондра немного потрясена, — сказал Алек.

Бросив полотенце в плетеную корзину, Дерри встал перед Сондрой, буквально навис над ней, и, опуская рукава, сказал:

— А что же вы ожидали найти здесь, доктор? Больницу, подобную той, которую вы недавно оставили в Америке?

Сондра почувствовала, как в душе поднимается чувство раздражения.

— Нет, доктор Фаррар, этого я не ожидала. Но я не могу представить, как вы можете мириться с этим.

После этих слов наступило весьма неловкое молчание, буря эмоций ослепила Дерри. Алек переминался с ноги на ногу, и Сондре показалось, что оба мужчины слышат, как колотится ее сердце. Вдруг Дерри, ничего не сказав, повернулся и ушел.

— Я еще не встречал двух человек, которые так плохо ладят с самого начала, — присвистнул Алек.

— Хотелось бы знать, что я сделала такого, чтобы он считал себя вправе столь грубо относиться ко мне.

— Видите ли, в некотором смысле я его понимаю. Это его лечебница. Он заведует ею много лет и защищает ее, точно свое дитя. Дерри не любит, когда кто-то приходит и критикует его.

Сондра нахмурилась и взглянула на стол со старыми инструментами и расстерилизованным шовным материалом, на желтые пакеты с перевязочным материалом, на древний операционный стол и вспомнила слова преподобного Ингелса, сказанные в Финиксе: «Миссия Ухуру существует исключительно на пожертвования. Вы встретите там нищету и полную противоположность той медицинской среде, которая вам привычна».

Что ж, Сондре пришлось признать: она поторопилась критиковать лечебницу Дерри. Особенно если учесть, что в ее стенах провела всего несколько минут. Но это не оправдывает почти враждебное отношение Дерри к ней. Когда Сондра сказала об этом Алеку, тот объяснил:

— Эта миссия рада любой поддержке, но бездарные советы иногда могут скорее помешать, чем принести пользу.

— Он так думает обо мне? Что я бездарная?

— Мне кажется, он считает вас слишком неопытной для такого нецивилизованного места, как это. Вы еще очень молоды. Ему придется вас многому научить, прежде чем вы сможете работать самостоятельно и снять часть нагрузки с остальных. И конечно, он не сомневается, что вы все бросите еще до того, как дойдете до такого мастерства. Должен признаться, — Алекс заговорил тише, — что, впервые увидев вас, я подумал: «Как такая хрупкая девушка сможет здесь управиться?»

Сондра видела его добрые глаза и ободряющую улыбку и почувствовала, что гнев тает. Алек Макдональд был прав: нет сомнений, Дерри Фаррару нужны опытные врачи, постарше возрастом и жестче характером, привыкшие к разъездам и скверным условиям, способные нести тяжелое бремя работы в жаркой Африке. Возможно, она показалась ему одной из тех, от кого не будет никакого толку. Что ж, первое впечатление часто ошибочно: Сондра не сомневалась, что очень скоро Дерри осознает свою ошибку.

Ближе к закату в маленькой церквушке состоялась служба. Насколько заметила Сондра, ее посетили — все обитатели миссии, кроме Дерри и дежурной медсестры. Читали длинную благодарственную молитву по поводу приезда доктора Мэллоун, и никто так громко не пел заключительный гимн, как Алек Макдональд. На ужин подали жареную козу, тушеные бобы, которые местные жители называли posho, и горы свежей земляники. Алек, сидя рядом с Сондрой, рассказывал, что земляника в Кении растет круглый год, а вот яблок она здесь не увидит. Похоже, разговор во время ужина вращался вокруг одной темы — нехватки любимой еды, причем преподобный Сандерс с надеждой в голосе спросил Сондру, не привезла ли она с собой банку варенья из танжело[19], и расстроился, когда та ответила отрицательно.

Сондра не могла не заметить, что в столовой люди разделились по цвету кожи: белые сидели за одним столом, а африканцы — за другим. Она поинтересовалась у Алека, заведен ли здесь такой обычай.

— О нет, они могут сидеть, где им хочется. Люди просто предпочитают находиться среди своих.

Сондра заметила, что Дерри Фаррар сидит в самом конце их стола и ест, ни с кем не разговаривая. Ей хотелось узнать, где его жена.

— Послушайте, доктор, — обратился к Сондре преподобный Ламберт, миссионер из штата Огайо, сидевший напротив нее. — Каковы последние новости об Уотергейте[20]?..

Несколько человек остались после ужина, чтобы послушать радиостанцию вооруженных сил, написать письма или прочитать газету «Стандард», которую утром привез Дерри. Собралась группа людей и начала живо обсуждать Послания к коринфянам. Сондра и Алек Макдональд вышли погулять. Над Африкой сгущались сумерки.

— Сначала будет трудно, — сказал Алек в своей спокойной манере. — Придется привыкнуть ко всему этому. Я сам еще не вполне освоился.

— Что вы будете делать, когда закончится ваш год?

— Вернусь в Шотландию и займусь частной практикой. На наших маленьких островках населения не очень много, но вполне хватит, чтобы содержать себя и свою семью, если я женюсь. Думаю, после всего этого жизнь там покажется спокойной и даже скучноватой, но там моя родина и мои корни. — Он засунул руки в карманы джинсов. — И я буду удовлетворен тем, что здесь занимался богоугодным делом.

Сондра посмотрела на грубый крест из палисандрового дерева, венчавший грубо сработанную церковь. Религия никогда не волновала ее, несмотря на то что родители верили в Бога.

— Алек, вы проповедуете и работаете врачом?

— О нет, я не проповедник, но не забываю сказать своим пациентам, что их исцеляет Господь, а не я. Такова наша цель здесь — привести этих людей к Богу. И это бывает нелегко, хотя иногда происходит сразу. Еще на прошлой неделе в лечебницу привезли одного человека из племени масаи, сильно покалеченного львом. После того как Дерри и я сделали для него все, что было в наших силах, все собрались вокруг его постели и молились весь день и всю ночь. Господь подарил этому человеку чудесное исцеление, и в следующую ночь перед ним явился Иисус Христос, его Спаситель. Но не со всеми бывает так легко. Возьмем, к примеру, старого Нжангу, нашего повара. Он видел Бога десять лет назад, когда преподобный Сандерс навестил его в тюрьме. Видели, что он носит на шее? Помимо креста, врученного ему миссией, у него на шее болтается веревка с каким-то языческим талисманом, цель которого — прогнать сонную болезнь. Эти кикуйю — самые суеверные люди на земле.

Он остановился под палисандровым деревом и повернулся к Сондре.

— Что вы думаете обо всем этом?

— Мне хочется узнать побольше.

— В Дерри вы найдете лучшего учителя. Когда я прибыл сюда месяц назад, что я знал о тропической медицине? Мы с ним два раза выезжали на дикую природу, разбили лагерь и устроили пункт неотложной медицинской помощи посреди кустов колючки. Он умеет чудесно обращаться с местными жителями.

— Откуда он так хорошо знает эту страну?

— Дерри родился здесь, недалеко от Найроби. Мне говорили, что его отец был одним из первых поселенцев. Ему принадлежала плантация или что-то в этом роде. Жители колоний считали нужным посылать своих сыновей в Англию получать высшее образование. Вот там-то Дерри и выучился на врача. Пока он был в Англии, разразилась война, и он записался в Военно-воздушные силы Великобритании. Знаете, на войне Дерри проявил себя героем. Мне говорили, что он награжден крестом Виктории. Как говорит преподобный Сандерс, Дерри вернулся в Кению в пятьдесят третьем году, как раз когда началось восстание мау-мау. Он сразу пошел добровольцем воевать против повстанцев. У Дерри интересная жизнь…

Алек повернулся и пошел дальше. Сондра шла в ногу рядом с ним.

— Повстанцы скрывались в лесу Абердар. Они творили страшные вещи и со своим народом, и с белыми фермерами — резали, мучили. Рассказывают, что Дерри выступал против тактики мау-мау, хотя и был сторонником африканского самоуправления. Когда полиции понадобился летчик-доброволец, который мог бы с воздуха засекать лагеря повстанцев, Дерри тут же согласился.

Говорят, повстанцы сбили самолет Дерри и захватили его в плен. Они пытали его — вот почему он хромает. Но Дерри завоевал их уважение и в конце концов стал посредником между мау-мау и британскими властями. Дерри был одним из немногих, кому повстанцы разрешали свободно навещать их тайные лагеря. Вот там он и встретился с Нжангу.

— Как он пришел в эту миссию?

— Когда он встретил Джейн, свою будущую жену, она работала здесь медсестрой. Джейн ни за что не хотела уходить из миссии, поэтому Дерри стал жить здесь. Это было, думаю, двенадцать лет назад, перед провозглашением независимости Кении.

Когда Алек умолк, казалось, в глухой африканской ночи возникла какая-то пустота, полнившаяся странными, не поддающимися описанию звуками. Сондра на мгновение прислушалась к звукам, доносившимся из-за территории миссии, к крику одинокой птицы. Там, за кустами, деревьями, зеленой травой, по земле подкрадывалась тишина, оставляя после себя такое безмолвие, что на мгновение Сондре стало страшно.

— Которая из медсестер приходится ему женой? — тихо спросила она.

— Извините? А, вы про жену Дерри! Она умерла несколько лет назад, кажется, во время родов. Прямо здесь, в миссии. Думаю, он остался из-за лечебницы, которую сам построил.

Оба застыли, на их пути вдруг оказался Дерри Фаррар. Он стоял, подбоченясь, и сердито смотрел на них.

— Вы здорово принарядились для ночной прогулки, — заметил он.

— Что вы хотите сказать? — опешила Сондра.

Он указал на ее обнаженные руки:

— Москиты. Эти переносчики малярии как раз в это время выходят на охоту. И смените ваши бесполезные босоножки на нормальную обувь. Разгуливая вот так, вы подхватите клеща спирилловой горячки. — Он обратился к Алеку: — Я только что осмотрел нашего пациента-козокрада. Его состояние не изменилось. Если семья придет забрать его, мы не станем возражать.

— Но вы не можете так поступить! — воскликнула Сондра.

— Доктор, нам нужна эта койка, а наши лекарства ему не помогут. Желаю вам обоим спокойной ночи.

Когда оба наконец подошли к деревянным ступеням ее хижины, Сондра невольно обрадовалась, будто это был особняк. Казалось, она готова была погрузиться в вечный сон.

Алек стоял рядом с ней:

— Дерри прав насчет москитов. Они начинают кусать сразу после захода солнца. Мне следовало предупредить вас об этом.

Она протянула ему руку.

— Большое спасибо, Алек, что помогли мне выдержать здесь первый день.

Он задержал руку Сондры в своих ладонях, затем, отпустив ее, сказал:

— Я здесь рядом. Буду рад помочь, если вам что понадобится.

При свете лампы «молния» Сондра приготовилась отойти ко сну. Она чувствовала такую усталость, что была не в силах думать о новом месте. Завтра и предстоящие 364 дня будет предостаточно времени, чтобы обо всем подумать. Сейчас ей хотелось лишь лечь и не видеть никаких снов.

Сондра вдыхала запах фитиля лампы и стала сдвигать одеяла, но вдруг ее голова коснулась чего-то. Узел противомоскитной сетки, подвешенной над кроватью. Алекс говорил ей, что этой сеткой надо обязательно пользоваться. После нескольких неудачных попыток распутать ее, Сондра стала рыться в чемодане, ища купальный халат.

На улице было темно. Прошло немного времени после ужина, но, похоже, миссия совсем затихла. Лишь в нескольких окнах горел свет. Ночь казалась непривычно тихой. Прижав купальный халат к груди, она на цыпочках быстро подошла к соседней хижине и тихо постучала. Слабый свет из-за занавесок говорил, что Алек Макдональд еще бодрствует.

Когда дверь открылась, она смущенно захлопала глазами, затем, поняв свою ошибку, окончательно растерялась. Перед ней стоял Дерри Фаррар без рубашки.

— Я… ой… — она чувствовала, как горит лицо, и пожалела, что не может провалиться сквозь землю. — Сетка от москитов… Я не знаю, как…

Дерри какое-то время смотрел на нее, потом сказал:

— Первый раз с ней не справишься. Требуется время, пока не привыкнешь.

Когда он вышел из хижины и проходил мимо нее, Сондра разглядела внутреннюю обстановку хижины: она оказалась столь же скромной, как в ее хижине, будто Дерри вселился совсем недавно.

Но там стояло мягкое кресло, на котором было наброшено одеяло, а на сиденье страницами вниз лежала раскрытая книга.

Сондра нерешительно стояла в дверях собственной хижины и смотрела, как Дерри развязывает сетку и опускает ее. Он показывал ей, как развязать узел, но Сондра смотрела лишь на его обнаженные мышцы, спину и натянутые жилы плеч и рук.

— Вот так, — сказал он, расправляя сетку после того, как та опустилась на кровать. — Сейчас будет самое трудное. Заправьте три угла, затем забирайтесь в постель, после чего заправьте четвертый. Вы должны тщательно проверить, что все сделали правильно и не оставили ни одной щели, куда могли бы пролезть москиты. На этот раз я сам все сделаю для вас.

Дерри выпрямился и выжидающе посмотрел на нее.

— Ну давайте же, — тихо сказал он. — Я не могу стоять здесь всю ночь.

Спотыкаясь, Сондра сбросила с себя купальный халат и аккуратно сложила его в чемодане. Дерри отступил, пропуская ее к постели, затем быстро заправил сетку вокруг нее. Сондра лежала на спине и смотрела на прозрачный, похожий на цирковой купол, поднявшийся над ее головой, и старалась, чтобы Дерри не попадал в поле ее зрения. Она чувствовала, как легко покачивается матрац, пока Дерри заправлял каждый угол. Закончив, он подошел к двери и взялся за ручку. В темноте она не могла разглядеть выражение лица Дерри, но по его голосу казалось, что он почти улыбался, когда сказал:

— Вам лучше потренироваться. Я не смогу заправлять вам сетку каждый вечер. Спокойной ночи, доктор.

Сондра устроилась меж жестких простыней, от которых сильно пахло больничным мылом, и надеялась, что ее быстро одолеет сон. Но этого не произошло. Она уже начинала сомневаться, удастся ли ей нормально выспаться. Все это следствие интернатуры, когда сон прерывался каждую ночь и ни разу не удалось поспать восемь благословенных часов подряд. Если не звонил телефон, не жужжал зуммер, то не давали покоя сны, заставляя вскакивать и открывать глаза. Интернатура закончилась два месяца назад, но, несмотря на то что перед поездкой в Кению Сондра отдыхала дома у родителей, она никак не могла вернуться к нормальному сну.

Интернатура. Колледж не готовил к ней. Кстати, Кастильо отставал от жизни, поскольку в больнице Св. Екатерины за работой студентов третьего и четвертого курсов всегда следили врачи. Решение всегда принимал тот, кто стоял выше; знания черпались из книг, и медицина казалась делом, почти не требующим труда. И тут как снег на голову свалилась интернатура, и наивный новоиспеченный врач испытал все невзгоды — разочарование, полный упадок сил, страх и бурную радость. Это была кузница Вулкана. Колледж получал сырой материал и безжалостно превращал его в эффективный механизм, принимающий квалифицированные медицинские решения. Первого июля прошлого года Сондра зашла в определенную ей палату, и усталого вида человек в потерявшем свежесть белом халате поинтересовался: «Вы новый интерн? Вот, возьмите. — И сгрузил ей на руки кучу медицинских карт. — Тридцать пять пациентов. Осмотрите их побыстрее, вас ждут еще семь пациентов, поступающих сюда». Затем он ушел, а испуганная Сондра, не верившая своим ушам, смотрела ему вслед. И точно через год — это случилось два месяца назад — радостный юноша пружинистой походкой вошел в палату Сондры. И она, в свою очередь, обратилась к нему: «Вы новый интерн? Вот, возьмите. — И передала ему медицинские карты, добавив: — Тридцать семь человек надо осмотреть, еще пятеро поступают сюда. Желаю удачи».

Сондра, закрыв глаза, прислушивалась к африканской тишине, опустившейся за стенами ее хижины.

Это был странный год, его трудно описать тому, кто подобного не испытал. Двенадцать месяцев без друзей — на дружбу не было времени, никакого чтения ради собственного удовольствия, ни кино, ни телевидения. Сондра не провела ни одного дня за пределами этих бетонных стен, не могла ни спокойно пообщаться с людьми, ни излить своих чувств, ни остановиться на минуту, ни передохнуть. Твой учитель — страх, твои инструменты — паника и пот, ибо ошибки в медицине не прощаются. Либо ты все делаешь правильно с первого раза, либо присутствуешь на вскрытии трупа. Руки Сондры научились столь многим вещам! Она с трудом верила, что руки на такое способны: всевозможные пункции, биопсия печени, хирургические разрезы. В считанные секунды приходилось принимать так много решений, а рядом не было никого, кто мог бы подсказать ей, что делать: «Везите ее наверх, в хирургическое отделение. Ребенком придется пожертвовать». Столько неудач, столько удач! Стоила ли игра свеч?

Сондра почувствовала, как постепенно расслабляются ее мышцы, а это означало, что спасительный сон уже близко. Ее мысли отчалили от пристани и поплыли в ночной тишине. Издалека донесся голос Макреди: «Мэллоун, слава Богу, вы обнаружили ошибку. Эта чертова медсестра чуть не подсунула нашему гипертонику средство, повышающее давление!» Сондра улыбнулась во сне. К этому голосу присоединился другой: «Спасибо, доктор, вы спасли мою маленькую девочку!»

Сондра уже не бодрствовала, но и не спала глубоко. Она все еще улыбалась. Да, игра стоила свеч. Все усилия стоили того. Потому что теперь она там, куда решила приехать много лет назад. Она должна находиться здесь и быть готовой оказать помощь. Дипломированному врачу, каковым она была, предстояло так много принести в жертву и так много сделать. Те двенадцать месяцев, полные страданий и жертв, предназначались для этого, для завтрашнего и 363 последующих дней.

Сондра погрузилась в сон, и ей приснилась больница в Финиксе, куда только что привели миссис Минелли с загадочной сыпью. Сондра распорядилась сделать анализы крови, и вдруг туда заявился Дерри Фаррар в рубашке и брюках цвета хаки, подбоченился и, взглянув на всех злыми глазами, спросил: «Как по-вашему где вы находитесь? В больнице Северного Лондона?»

Сондра тихо рассмеялась во сне.

18

— Кровь немного темновата. Как вам кажется, доктор?

Мейсон бросил зажим и вытянул руку. Операционная сестра вложила в нее ножницы.

Мики подняла глаза, чтобы посмотреть на него поверх операционного стола.

— Доктор Мейсон? — спросила она. — Вам не кажется, что с этим надо что-то делать?

— Дайте ей больше кислорода, — рявкнул анестезиолог.

Мики обменялась взглядами с мужчиной, находившимся за ширмой анестезиолога.

— Губку, ради бога! — отрезал Мейсон. — Будьте внимательны!

Мики видела, что спереди на колпаке Мейсона, а также над влажной маской и полными тревоги глазами выступают пятна пота. Мертвенная бледность его лица и дрожавшие руки свидетельствовали о том, что у доктора Мейсона снова похмелье.

— Доктор Мейсон, — сказала Мики тихо и спокойно. — Похоже, у нее падает давление. Нам следует проверить.

— Это моя пациентка, доктор Лонг, — проворчал он. — Не вмешивайтесь. И вытрите кровь, ради бога! Где, черт подери, вас учили обращаться с губкой!

Мики подавила гнев и повернулась к анестезиологу.

— Гордон, какое у нее давление?

Голова Мейсона рванулась вверх, его глаза метали громы и молнии.

— Черт возьми, что вы себе позволяете?! Доктор, вы назначены мне в ассистенты. Я бы лучше справился, если бы мне помогал санитар!

— Доктор Мейсон, я думаю, что этот пациент…

Хирург швырнул инструменты и, угрожающе наклонившись к ней, сказал тоном, который вселял страх в его ординаторов:

— Мне не нравится ваше отношение, доктор. И мне не нравится, как вы работаете. Будь моя воля, я бы запретил вам появляться в операционной.

— Черт побери! — закричал анестезиолог. — У нее остановилось сердце!

Шесть пар глаз устремились к монитору и ошеломленно вперились в него, и тут начался страшный шум.

— О боже, — прошептал Мейсон, руками тщетно пытаясь убрать мешавшие простыни.

Мики опередила его, взяла ножницы, прорезала отверстие в бумажной простыне, крепко взяла ее руками и разорвала до шеи пациентки, обнажая грудь с подсоединенными к ней электродами. Она действовала, не думая, ее мозг механически и профессионально следовал установленной процедуре: внешний массаж, вызов дежурной каталки, шприцы с эпинефрином и двууглекислой солью, пластины дефибриллятора… Каждый ее шаг на секунду опережал распоряжения Мейсона. Комнату тут же заполнило множество людей, во всеобщей суматохе слышался голос оператора, объявлявшего, словно робот: «Голубой код, операционная. Голубой код, операционная…»

— О боже, Мики! — воскликнул Грегг, захлопывая за собой дверь. — Черт подери, что с тобой происходит?

Она устало опустила ноги с дивана:

— Грегг, пожалуйста, не кричи. Я одной ногой стою на краю могилы.

Он застыл посреди гостиной, его лицо покраснело до самых корней рыжеватых волос.

— Удивляюсь, как ты еще не умерла! Мейсон жаждет твоей крови!

— Извини, — спокойно ответила она, — этот человек некомпетентен. Я делала то, что должна была делать.

— Должна была делать! Что ты хотела доказать, когда ворвалась в мужскую раздевалку и перед десятком хирургов обвинила Мейсона в грубой халатности?

— Грегг, он обвинил меня в том, что я лезу не в свое дело. Этот человек почти открыто заявил, что в остановке сердца виновата я!

— Это не повод, чтобы врываться в мужскую раздевалку и устраивать скандал!

— Грегг, он некомпетентен!

— Ради бога, Мики, ты не Кристиан Бернард, а ординатор, работающий второй год! Почему ты никак не запомнишь это? Не могу же я все время выручать тебя!

Мики бросила на него сердитый взгляд:

— Грегг, я никогда не просила выручать меня. Я сама могу за себя постоять.

— Конечно, — сказал он, отворачиваясь. — А еще ты неплохо устраиваешь скандалы.

Он снял свою белую больничную куртку и по пути на кухню бросил ее на стереомагнитофон.

Мики слышала, как открылась и захлопнулась дверца холодильника. Она повернулась к балкону и наблюдала, как в небе разгорается сказочный гавайский закат. Какой толк жить в квартире на канале Ала-Вай, если устаешь, как собака, и нет сил наслаждаться его красотами?

Грегг вернулся прислонился своим долговязым телом к двери и с хлопком отрыл банку «Примо». Когда их глаза снова встретились, оба почувствовали, что гнев улетучивается: они не могли долго сердиться друг на друга.

— Вот что я скажу, девочка, с тобой уж точно не соскучишься.

Мики улыбнулась. Ей нравилась эта черта характера Грегга Уотермена. Он не любил сердиться.

Они с Греггом переехали сюда полгода назад. Встречались несколько месяцев, и становилось все труднее выкраивать время в их несовпадающих графиках, ведь оба работали по сто часов в неделю. Грегг уже пятый год работал ординатором-хирургом, а у Мики за плечами был лишь год ординатуры. Переезд казался идеальным решением всех проблем: не надо было встречаться где попало или пропускать свидания, звонить напрасно и гадать, на какой постели удастся поспать. Деля одну квартиру, они в течение недели обязательно встречались, а в случае удачи могли поесть вместе и даже заняться любовью, если сразу не засыпали.

— Ты хочешь, чтобы вся больница поверила, что только твое присутствие спасло жизнь пациентке? — Он прошелся по ворсистому ковру и уселся в плетеное кресло.

— Грегг, при чем здесь я и мои желания? Все сами пришли к этому выводу. У медперсонала есть глаза и уши, особенно у медсестер, которые находились с нами в операционной. Они видели, что происходит. Они поняли, что Мейсон чуть не погубил пациентку.

— Черт, Мики! Это ведь хирургия. Такое случается.

— Грегг, это было обычное удаление матки. И в ходе операции он не обращал внимания на основные показатели состояния организма.

— Послушай, дооперационные клинические исследования не могут все выявить, например аллергию, связанную с анестезией. Такое бывает. Тут нет вины Мейсона.

— Нет, он не виноват в остановке сердца, но Грегг, черт возьми, он не был готов к операции!

Мики встала. За последние шестнадцать часов она только и делала что стояла. Она стала расхаживать по комнате. Через пять часов ее снова вызовут в операционную, надо успеть вздремнуть. Но она была слишком взвинчена.

— Мики, — Грегг хмуро смотрел на банку с пивом. — Мейсон требует извинений.

Мики обернулась:

— Я не стану извиняться.

— Тебе придется.

— Грегг, я не буду извиняться за то, что поступила правильно.

— Дело не в этом. Мейсон работает в «Виктории Великой» хирургом уже двадцать лет, и ты оскорбила его. Он здесь пользуется большим влиянием, а у тебя его нет. Девочка, это политика. Приходится соблюдать правила игры, если хочешь жить.

— Грегг, его не следует допускать к преподавательской деятельности. Он — никудышный хирург. Он использует ординаторов в качестве автоматов, держащих ретракторы. Он не позволяет нам оперировать и демонстрирует нам негодные методы.

Грегг еще раз приложился к пиву и стал наблюдать за видом, открывавшимся перед его глазами. На фоне силуэтов пальм и высоких зданий такой закат можно увидеть только на рекламных плакатах турфирм. Вайкики находился прямо за каналом. Наблюдая за набегавшими волнами, Грегг пытался разобраться в своих мыслях. Жизнь казалась такой простой, пока в нее не вошла Мики Лонг! «Почему я?» — спрашивал он себя. «И почему она?» — удивлялся он, глядя на ее отражение в стекле двери.

Мики стояла в стороне, как статуя ледяной богини среди папоротника и бамбука, — самая красивая женщина в его жизни и самая несносная. Разве она не понимает, в каком щекотливом положении он оказался? Грегг-любовник и Грегг-шеф представляли собой два непримиримых полюса.

Он еще крепче сжал банку. «Проклятье! Мики права: Мейсон — ничтожество. Но…» Грегг мучился, но держал язык за зубами. Он уже стал начальником, а через несколько месяцев все закончится, и он приступит к собственной хирургической практике.

— Грегг, я не могу этого сделать.

— Мики, — начал он ровным голосом, стараясь не разозлиться снова. — Ты нарушила основное правило в ординатуре — отказалась выполнить приказ оперирующего хирурга. Ради бога, вспомни свое первое собеседование. Первый вопрос, который тебе задали, гласил: «Вы способны подчиняться приказам?» И ты уверила тех, кто проводил собеседование, что способна выполнять приказы как человек, преданный своей работе. А теперь ты говоришь, что не можешь. Или не хочешь!

Грегг сдавил пустую банку в руке и сплющил ее — раздался глухой металлический треск.

— Тебе показалось, будто этого мало, и вдобавок ты как ординатор совершила самый страшный грех — нажаловалась на Мейсона заведующему хирургическим отделением.

— В то время никого больше на месте не оказалось. И к тому же он находился в раздевалке.

— Мики! Ты прекрасно знаешь правила этикета: младший никогда напрямую не жалуется старшему! Надо соблюдать субординацию. Тебе надо было прийти ко мне. Я бы занялся всем этим. Мики, вместо этого ты сама создала опасную для себя ситуацию! Ты должна извиниться перед Мейсоном.

— Нет.

— Тогда ты рискуешь тем, что тебя могут вышвырнуть отсюда.

Мики обхватила плечи руками и снова начала расхаживать по комнате.

— Не вышвырнут, если ты поддержишь меня.

— Я не могу.

— Ты хочешь сказать, что не будешь делать этого?

— Да, не буду. Мне осталось работать всего восемь месяцев. Я не собираюсь пустить все коту под хвост.

Через открытую дверь балкона подул легкий ветерок, донося запахи моря, гардений и барбекю. Мики невольно вздрогнула. Послышались звуки музыки: оркестр в ближайшей гостинице развлекал туристов при мигающих огоньках. Мики редко когда была недовольна своей жизнью, но сегодня наступил как раз один из таких моментов.

Она знала, почему Мейсон проявляет такую настойчивость. Он искал повода сцепиться с ней еще с того утра, когда произошла их первая, весьма неприятная встреча. Мики провела в «Виктории Великой» всего месяц и находилась в раздевалке для медсестер хирургического отделения. Доктор Мейсон толкнул дверь, бросил сумку с инструментами на скамейку, сказал: «Милочка, проследите за тем, чтобы они сверкали», — и исчез. Полуодетая Мики выскочила из раздевалки, догнала его и вернула сумку с инструментами: «Доктор, вам придется поручить это медсестре». Растерявшись, он оглядел ее с головы до ног и рявкнул: «Кто же вы в таком случае? Лаборантка рентгенологического кабинета?» На что Мики ответила: «Нет, я врач». Мейсон впервые удивился, затем нахмурился, наконец его лицо с отвисшим подбородком покраснело. Он ушел, не сказав ни слова. Вскоре Мики узнала, что доктор Мейсон не выносит тех, кто ловит его на ошибке или заставляет оказаться в неприятной ситуации.

— Ведь мир не перевернется, если ты извинишься, — уговаривал Грегг.

— Нет, перевернется.

Некоторое время оба сидели молча, глядя, как небо сначала становится персиковым, потом темно-бордовым и, наконец, черным.

— Этого человека надо обязательно остановить, — пробормотала Мики.

— Да, конечно… — Грегг встал, потянулся, включил свет и снова пошел на кухню. — Ты не из тех, кто извиняется.

Мгновение она прислушивалась к звукам на кухне — Грегг открыл буфет, потом орудовал консервным ножом, вскоре поставил сковородку на плиту. Она вышла на балкон.

Стоял благоухающий октябрьский вечер. Воздух наполнился сладострастными ароматами и тропическими мелодиями. Сейчас молчали отбойные молотки и электрические пилы, не дававшие покоя весь день: к небу постепенно тянулась еще одна гостиница. В их квартире слышались тысячи островных барабанов и совсем рядом оркестр играл «За рифами». На канале Ала-Вай, шестью этажами ниже, ловцы кефали сидели на поросших травой берегах под искусственным ночным освещением и лениво наблюдали, как энергичные молодые люди с льняного цвета волосами и загорелые, как орехи, трудятся, сидя в узких лодках и аутригерах. Дальше качались и сверкали, словно японские фонари, плавучие дома. Этот мир был так далек от Мики. Ей казалось, будто она видит все это в кинофильме.

Только один раз почти за полтора года, проведенные здесь, Мики вышла за стены «Виктории Великой», перешла на противоположную ее дому улицу, вкусила беззаботный мир холодных напитков с ромом, коктейль махи-махи и полюбовалась красивыми почтовыми открытками. Это случилось во время первого свидания с Греггом. «Ты никогда не была на Вайкики? — спросил он в прошлом октябре с таким удивлением, будто она сказала, что только что свалилась с Марса. Тогда она жила на территории «Виктории Великой» в служебном помещении. — Вайкики всего в полминуте ходьбы, и ты там еще не была?»

Грегг тут же решил устроить выход на природу. Выпал один из тех редких дней, когда оба были свободны от работы. Мики сказала, что страшно боится солнца, и они пошли после заката. Неожиданно для Мики Грегг сфотографировал ее поляроидным аппаратом, и она гонялась за ним по теплому белому песку мимо террас стоявших у самого пляжа гостиниц, откуда доносились песни вроде «Жемчужных ракушек». Вдвоем поужинали в очаровательной гостинице «Халекулани», дышавшей атмосферой тех дней, когда на острове правила монархия. Мики заколола волосы ало-розовым гибискусом, и Грегг потащил ее на танцплощадку. Скорее всего, Мики именно тогда решила, что влюбилась в Грегга. Возможно, это случилось позднее, когда они плавали под лунным светом в двадцатиградусной океанской воде, которая была такой спокойной и соленой. Эту идиллию с ними разделяли другие любители полуночного плавания, как и те, кто на тримаранах отправлялся к далеким бурунам и, бренча на только что купленных гавайских гитарах, бросал кокосовые напитки в Тихий океан.

Это было редкое, драгоценное мгновение, выкроенное из общего ритма ее жизни, состоявшей из работы, учебы, забот и беготни. Она не знала, повторится ли такая роскошь.

Мики обняла себя руками и смотрела на бурлящий мир неоновых огней, стараясь отогнать неприятную мысль, которая так часто раздражала ее: «Если бы только Джонатан был здесь!..»

Мики видела Джонатана Арчера ровно полтора года назад по телевидению, когда тот принимал «Оскар», и с тех пор поклялась жить одна, не связывая себя ни с одним мужчиной. Какое-то время у нее это получалось, в первые сумасшедшие недели интернатуры, когда не оставалось времени подумать. Однако затем произошло непредвиденное, такого она совсем не ожидала.

Это случилось во время трехмесячной ротации в хирургическом отделении, когда она помогала доктору Греггу Уотермену накладывать лигатуры на варикозные вены. К ее удивлению, тот передал ей зажим и лигатуры и провел ее по всем стадиям операции, помогая там, где это было необходимо, но, как правило, позволяя ей делать все самой. После этого эпизода Мики почувствовала глубокое удовлетворение от достигнутого успеха — это была первая операция, которую она сделала почти самостоятельно.

В то же время в Мики проснулись чувства, от которых, как ей казалось, она избавилась давно. Она взглянула в смеющиеся карие глаза Грегга Уотермена и ощутила старое знакомое тепло.

Он не был Джонатаном. Ни один мужчина для нее не станет тем, кем был Джонатан. Мики все еще дорожила памятью о нем и, посмотрев фильм «Нам!», расплакалась, зная, кто стоял за камерой. Но чувства реальности Мики не теряла. К колокольне она не пошла по собственной воле. Судьбой ей предначертан именно этот путь. Когда по телевидению вне программы показывали трехчасовой фильм «Медицинский центр», Мики сознательно не стала смотреть его, ибо прошлое осталось позади и она жила в настоящем, которое заполнил Грегг Уотермен.

Мики надеялась, что со временем она полюбит его столь же глубоко, как и Джонатана.

В палату вошла медсестра и сообщила:

— Мики, звонят из отделения неотложной помощи. Привезли пациентку. Острый живот. Возможно, потребуется операция.

— Спасибо, Рита. Скажите, что я немедленно приду.

Мики сняла пациенту последний шов, наклеила пластырь, по форме напоминавший бабочку, затем поднялась с постели и стянула перчатки.

— Мистер Томас, у вас все очень хорошо заживает, — улыбнулась она больному. — Вам нет смысла здесь задерживаться, так что завтра вас выпишут.

Пациент, бывалый моряк и весельчак со светло-голубыми глазами и обветренным лицом, подмигнул Мики:

— Думаю, с таким врачом, как вы, у меня возникнут осложнения и придется задержаться!

Мики рассмеялась, вышла и направилась к ближайшему телефону.

— Похоже на аппендицит, — сообщил Эрик, интерн, дежуривший в отделении неотложной помощи.

— Уровень лейкоцитов?

— Чуть выше нормы, но у нее острая боль.

— Понятно. Я сейчас приду.

Мики второй год работала ординатором в общей хирургии, и в «Виктории Великой» ей полагалось обслуживать два этажа — дооперационное и послеоперационное отделения, а кроме того, принимать и выписывать пациентов, все время ассистировать во время операций и быть готовой в случае неожиданного вызова. Конечно, один человек не мог с этим физически справиться — везде успеть невозможно, — но она делала все, что было в ее силах. Мики любила ординатуру. Это был значительный шаг вперед по сравнению с годом интернатуры, который так утомил и лишил душевного тепла, что она, как и большинство врачей, предпочла вычеркнуть этот год из своей памяти. Теперь она работала в хирургическом отделении (как ординатор второго года, поскольку в «Виктории Великой» интернатура засчитывалась как первый год ординатуры), и коллеги впервые начали ценить ее знания.

Спускаясь в отделение неотложной помощи, Мики на ходу второпях съела яблоко. Она пропустила завтрак и, поскольку утренние операции начинались через час, не сомневалась, что ей придется ассистировать весь обед, а возможно, даже ужин. Хирургия требовала выносливости, как ни одна другая область медицины. Только вчера при удалении желудка Мики была у доктора Брока вторым ассистентом. Проще говоря, она лишь держала ретракторы, но на протяжении невыносимых пяти часов. Руки сводило судорогой, и они немели, ноги деревенели на холодном полу и болели, как и спина. Мики не осмеливалась шевельнутся. Брок накладывал сложные швы в брюшной полости и нуждался в помощи, какую могла оказать ему Мики. Отпусти она на мгновение эти большие металлические ретракторы, и могло случиться непоправимое. Как раз в тот момент, когда она почувствовала острую боль меж лопаток и надвигавшуюся головную боль, доктор Брок сказал: «Хорошо, давайте закругляться», — и Мики пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть. Она знала, что некоторые ординаторы обрели способность дремать, держа ретракторы. Они умудрялись устроиться в клине между столом и ширмой анестезиолога и на несколько минут закрывали глаза. Каким-то чудом они продолжали при этом крепко держать ретракторы — видимо, точно так же птицы держатся за насест, когда спят.

— Как вы выдерживаете все это? — однажды спросил ее Тоби, интерн из четвертого южного крыла. — Я ни за что не смог бы стать хирургом.

Врачей делили на две группы: медиков и хирургов. Представители одной группы не видели смысла в том, чтобы влиться в другую. Медики считали хирургов невезучими, а хирурги полагали, что вся работа медиков сводится к обещаниям, пилюлям, молитвам и вскрытию трупа.

Мики любила хирургию. Она не могла представить себя в другой области.

— Привет, Шарла, — поздоровалась она, входя в отделение неотложной помощи. — Где моя больная с острым животом?

Шарла кивнула головой влево:

— Она в третьей палате, Мики. Ей очень больно.

Мики сначала казалось странным, что медсестры зовут ее по имени. Они, не раздумывая, обращались ко всем врачам-женщинам по имени, но им и в голову не приходило так же обращаться к мужчинам. Мики не знала, проявляют ли медсестры таким образом неосознанное презрение или зависть к женщинам, занимавшим более высокое положение, чем они сами, но ей казалось, что это всего лишь сестринское дружелюбие, а может, способ выделить некую обособленность женского начала в мире, где правят мужчины.

Эрик, интерн, стоял у палаты номер три и курил.

— Погасите сигарету, — велела Мики и шагнула мимо него в палату. Мики не любила Эрика Джоунса. Он работал интерном всего четыре месяца, но уже становился самодовольным и нахальным. Эрик заявил, что будет работать минута в минуту с девяти до пяти, а по средам устроит себе выходной.

В больнице Св. Екатерины на клиническое исследование больного у Мики уходило около двух часов. Объяснялось это тем, что студентов-медиков учили делать анализы предельно точно. Они всегда методично начинали с «главной жалобы», затем изучали историю возникновения конкретной жалобы. Затем подходила очередь истории болезни пациента и истории его жизни — анализа. После этого изучались болезни родителей, единоутробных братьев и сестер, предков. Далее следовал системный анализ: оценка состояния всех органов и систем — сердца, легких, нервной системы и т. д. И, наконец, следовал физический осмотр. Мики, как и остальные интерны, за год научилась спрессовать все это в считанные минуты.

Поскольку Эрик уже занес основные показатели в историю болезни и провел физический анализ, Мики осталось лишь прочитать медицинскую карту и провести осмотр.

В отделение неотложной помощи миссис Мортимер два часа назад привез ее муж. Сейчас он, бледный и потерянный, мерил шагами коридор у смотрового кабинета. Больная лежала на боку на каталке, подтянув ноги к груди. Мики представилась и задала несколько вопросов, одновременно проверяя основные показатели состояния организма больной.

— Когда это у вас началось?

— Около двух недель назад, — с трудом ответила женщина. — Боль то начинается, то проходит. Я подумала, что это газы. Но вчера вечером боль стала нестерпимой и я чуть не потеряла сознание.

Мики послушала пульс: он был слабым и частым. Она заметила, что женщина прижимает руку к правой подвздошной области.

— Вас тошнило?

— Да… — Она начала тяжело дышать. — Несколько недель назад.

Мики взглянула на медицинскую карту. Классические симптомы аппендицита… Или внематочной беременности? Мики продолжала читать карту. Эрик описывал осмотр таза: признаков беременности не отмечалось. К тому же миссис Мортимер сорок восемь лет.

— Когда у вас в последний раз были месячные? — спросила Мики, осторожно пальпируя пациентку.

— Я уже говорила другому врачу, — отвечала женщина, тяжело дыша. — Я не помню. Я знаю, что у меня была менопауза. Менструация наступала нерегулярно. У меня случались неожиданные выделения. Затем месячные совсем прекратились… Ай, так больно!

— Мы этим займемся прямо сейчас.

По крайней мере, Эрик проявил осторожность и не дал миссис Мортимер морфий. На прошлой неделе он дал наркотик другому пациенту, поэтому, когда Мики осматривала его, симптомы были смазаны и поставить диагноз при первом осмотре оказалось невозможным.

— Миссис Мортимер, всякий раз, когда к нам поступает женщина с болью в этой области, приходится допускать возможность внематочной беременности.

Женщина расплакалась:

— Это невозможно. Мы с мужем уже давно… Понимаете, у нас этого давно не было.

Попросив медсестру остаться с миссис Мортимер, Мики пошла к телефону и позвонила Джею Соренсену. Тот уже четвертый год работал ординатором в хирургическом отделении. Он сделает операцию, поскольку Мики это еще не по силам.

— Джей, — сказала она, когда тот подошел к телефону. — Думаю, нам предстоит операция на брюшной полости. Ты свободен?

Мики описала состояние миссис Мортимер и ответила на вопросы Джея:

— Женщина не помнит, когда у нее прекратились менструации. Говорит, что за последние несколько недель у нее появлялись выделения, но это может быть связано с менопаузой. С мужем долгое время не имеет сексуальных связей. Немного повышены температура и уровень лейкоцитов. Но боль острая, пациентка почти в шоковом состоянии.

— Поднимайте женщину наверх. Я найду ей палату.

Понадобилось время, чтобы установить группу крови и резус-фактор и подготовиться к срочной операции. Поскольку анестезиолог пока не мог заняться пациенткой, Мики решила побыть рядом с ней до тех пор, пока все не будет готово. В операционной, как обычно, царили оживление и суматоха, а миссис Мортимер, лежа на каталке, испуганно озиралась.

— Доктор Браун скоро сделает вам обезболивание, — Мики положила ладонь на руку миссис Мортимер. Как и в больнице Св. Екатерины, в «Виктории Великой» следили за тем, чтобы все надевали маски в операционной, но хирурги всегда делали исключения: имея дело с детьми и напуганными пациентами, они не закрывали лиц.

Миссис Мортимер выпростала из-под одеяла горячую руку и вцепилась Мики в запястье.

— Доктор, — выдавила она. — Доктор, это ведь аппендицит, правда?

— Мы так думаем. Не волнуйтесь, миссис Мортимер. С вами будет один из лучших хирургов…

— Нет-нет! — Она крепче сжала руку Мики. В огромных глазах плескался ужас. — Я имею в виду то, что вы говорили о другом. О внематочной беременности… Я хочу сказать, что слишком стара для этого, разве не так?

В мозгу Мики прозвучал слабый сигнал тревоги. Она ласково спросила:

— Почему вас так волнует внематочная беременность, миссис Мортимер?

Из глаз больной потекли слезы:

— Мне так страшно, доктор! Мне очень страшно…

Мики быстро оглянулась, увидела в шкафу для швов раскладную табуретку, вытащила ее и уселась на ней поближе к миссис Мортимер — так было легче смотреть ей в глаза.

— Чего вы боитесь? — спокойно спросила она.

— Я думаю, что это должен быть аппендицит, ведь так?

— Вообще-то, миссис Мортимер, хотя у взрослых бывает аппендицит, мы не часто встречаем его у женщин вашего возраста, — Мики тщательно подбирала слова.

— Но такое может случиться?

— У вас есть повод думать, что это что-то другое?

Миссис Мортимер облизала губы сухим языком. Она нервными пальцами перебирала край одеяла.

— Пожалуйста, доктор, только не говорите никому. Мне так стыдно…

— В чем дело, миссис Мортимер?

— Это мой муж. Видите ли, мы женаты уже тридцать лет и очень любим друг друга. Я всегда была ему верна. Мы всегда были преданы друг другу. — Она отвернулась и уставилась в потолок. — Несколько недель назад я поехала в Кону погостить у сестры. Я встретила этого мужчину… — Миссис Мортимер посмотрела на Мики глазами затравленного зверька. — Он для меня ничего не значил. Я даже его имени не помню! Я встретила его на вечеринке и… Доктор, мой муж диабетик. Он не мог, ну у него несколько последних лет не получалось. Нам сказали, что ему уже ничем нельзя помочь. Я очень люблю его! Не знаю, почему я так поступила…

Женщина не выдержала и дала волю слезам.

Мики погладила ее по плечу и сказала:

— Не тревожьтесь, миссис Мортимер. Я не думаю, что вы забеременели. Когда доктор Джоунс производил осмотр таза, он ничего не обнаружил.

Миссис Мортимер взглянула на нее полными слез и недоумения глазами:

— Какой осмотр таза?

Мики напряглась, но сказала ровным голосом:

— Осмотр в отделении неотложной помощи проводил врач, который был до меня. Разве вы не помните, что он делал вам осмотр таза?

— Доктор, как он мог это сделать? Я даже выпрямиться не могу!

В поле зрения Мики показалась зеленая фигура. Это был Джей Соренсен, он приближался, на ходу завязывая маску.

— Привет, — сказал он, улыбнувшись. — Я доктор Соренсен. Пока вы здесь, я буду заботиться о вас.

— Джей, — тихо сказала Мики, поднимаясь на ноги. — Можно переговорить с тобой? Вон там.

Мики кивнула в сторону раковин.

— Конечно, — ответил он и отошел.

Когда Мики хотела последовать за ним, миссис Мортимер снова схватила ее за руку.

— Пожалуйста! — прошептала она. — Пожалуйста, доктор! Если у меня обнаружится внематочная беременность, если я дошла до такого, тогда пусть это станет наказанием для меня, а не для моего мужа. Это убьет его, если он узнает, что я сделала. Доктор, обещайте, что вы не скажете ему!

Мики взглянула на пальцы, обхватившие ее руку.

— Миссис Мортимер, мне придется сказать ему правду…

— Прошу вас! Это погубит его. Пожалуйста, не говорите ему!

19

Предание гласит: однажды много лет назад Бог по имени Лоно решил обрабатывать землю и поэтому обратился в человека. Работая, он случайно ударил себя киркой по ноге и нанес себе ужасную рану. Появился Кейн, творец, величайший из гавайских богов, и научил Лоно, как исцелить свою рану, наложив на нее припарку из листьев пополо. Затем Кейн передал Лоно, который стал Лоно-Пуха, Лоно Возвышенным, все свои знания о лечебных травах и искусстве исцеления, таким образом делая Лоно-Пуха богом-покровителем всех врачей, которые обращались к нему.

На том месте, где Кейн сотворил чудо, возвели храм, куда хромые и слабые могли прийти и изгнать злых духов болезни из своих тел — простой храм, построенный из веток коа и священного дерева охиа. Однако с течением времени, пока боги один за другим отступали перед напором нового мира и нового века, и по мере того как боги стирались из памяти, на месте, священном для Лоно-Пуха, построили новый храм для поклонения другому богу исцеления — белому богу. Все началось в 1883 году, когда британцы соорудили небольшую миссионерскую лечебницу и хвастливо назвали ее «Виктория Великая».

К тому времени, когда Мики Лонг прибыла в «Викторию Великую», этот храм медицины возвышался над плодородной землей Оаху на десять этажей. Его возводили из бетона и стекла, а о прошлом напоминали миссионерские солнечные часы у края гигантского плачущего баньяна. Вот как раз на этом месте и сидела Мики, на мраморной скамье в стороне от бетонированной дорожки, которая разрезала пополам безупречно ухоженные больничные лужайки. День стоял чудесный, если б не жара: остров переживал изнуряющий осенний период, когда пассаты затихают и ветры начинают дуть с экватора, принося высокую влажность и нестерпимую жару.

Мики, наслаждаясь нежданным тридцатиминутным перерывом между операциями, сидела на солнышке и ела из чашки йогурт, а заодно читала письмо Сондры, которое уже три дня носила с собой.

Привет, Мики! Как у тебя дела? Надеюсь, хорошо. Боюсь, что мне все еще трудно привыкнуть к этому месту. За последние полтора месяца мне пришлось забыть очень многое из того, чему меня учили в Финиксе. Интерном мне казалось, что нас безжалостно загоняли, и я не могла дождаться, когда все закончится. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, как легко нам было! В этой миссии нет ни рентгена, ни электрокардиографа, ни портативной диагностической аппаратуры. Нет лаборантов, которые могли бы брать анализы крови. Нам приходится заниматься всем этим при помощи очень примитивной аппаратуры. К слову, наша лаборатория здесь, мягко говоря, в зачаточном состоянии: один микроскоп и одна центрифуга. Мы сами делаем работу лаборантов, гистологов, цитологов и патологов. Нам даже приходится самим устанавливать группу крови и резус-фактор.

Здесь все безнадежно устарело. Мы используем давно вышедшие из употребления препараты, которых я в своей практике прежде ни разу не видела. А в операционной находится бак с циклопропаном, запрещенный в той больнице, где я стажировалась! Похоже, я не могу отучиться от привычки полагаться на вещи, к которым меня приучили. Например, респираторы. Я распорядилась надеть на пациента респиратор, а доктор Фаррар поинтересовался, не собираюсь ли я поехать за ним в Найроби вместе с больным!

У нас с Дерри все время происходят стычки. Он пока не разрешает мне никуда выезжать, и за полтора месяца, что нахожусь здесь, я еще не притронулась к скальпелю. А теперь у меня возникли проблемы еще и с медсестрами: те не знают, что и думать обо мне, женщине-враче. Они большей частью либо игнорируют мои распоряжения, либо бегут к Дерри и Алеку за подтверждением. Все медсестры обучены в Момбасе по старой британской системе, которая требует классового разделения между врачами и обслуживающим персоналом. К примеру, если врач входит в палату, медсестра должна встать и предложить ему свой стул. Они с подозрением относятся к моим попыткам подружиться с ними.

Таким же образом ведут себя местные пациенты: они не доверяют мне. Им вдолбили в голову, что белый мужчина — целитель, а белая женщина годна лишь для приготовления чая.

Я пока еще не составила определенного мнения о Дерри. Внешне он очень спокойный человек, себе на уме и особенно не старается чему-нибудь научить меня. По этой части мне приходится доверять Алеку Макдональду…

Мики достала из конверта фотографию. На ней была снята необычная сцена: в тени фигового дерева замерли пять человек, а перед ними с важным видом — странная птица. На обороте Сондра написала:

Слева направо: преподобный Сандерс, его супруга, я, Алек Макдональд и Ребекка (медсестра из племени самбуру). Птицу зовут Лулу, это аист с хохолком, который кричит: «Ерунда!» Снимок сделал Нжангу. Дерри удалился, когда мы пригласили его сфотографироваться вместе с нами.

Мики вернулась к письму:

Мы молимся, чтобы скорее начались дожди. Говорят, что этот год выдался необычно засушливым, и нам ужасно не хватает воды. Поэтому дикие животные — слоны, носороги, буйволы — подходят очень близко к территории миссии. Ночью слышно, как кругом рыщут львы.

Боюсь, у тебя сложится впечатление, что я жалуюсь. У меня не было такого намерения. В целом я вполне довольна и, как всегда, полна решимости помочь этим людям. На это уйдет больше времени, чем я ожидала.

Что слышно от Рут? В последнем письме она говорила, что в следующий раз родит двойняшек! Я диву даюсь, как у Рут это получается! Помнится, я интерном иногда еле держалась на ногах. Как она управляется и с домом, и с мужем, и с малышом?

Мики положила письмо на колени и увидела группу медсестер восточной внешности, которые обедали на лужайке недалеко от нее.

«И с домом, и с мужем, и с малышом»…

Мики не придала бы этой теме особого внимания, если бы другие все время не поднимали ее. Ей страшно надоедали пациенты: «Доктор, вы замужем? Нет? Такая красивая девушка, как вы? Знаете, быть врачом хорошо, но муж и дети тоже нужны». Даже некоторые сестры высказывали подобные мысли: «Знаешь, Мики, я собиралась поступить в медицинский колледж, но мне хотелось завести семью. А как представишь: четыре года учебы в колледже, год интернатуры, потом ординатура, — в целом не меньше шести лет. Для мужчины это в порядке вещей: жена дома готовит ему еду и рожает детей. Но женщина никак не может позволить себе такого. Так что я решила два года отучиться в школе медсестер, и теперь у нас есть собственный дом и трое детей, о которых мы мечтали».

Рут справлялась с таким положением. Но какой ценой? Ее письма были всегда скупы, по делу, написаны урывками. Она редко упоминала Арни. В письмах говорилось лишь о том, что Рейчел сделала то, Рейчел сделала это… Так ли благополучно у них в семье? Мики вспомнила выражение лица Арни, когда он увидел, что на дипломе Рут красуется фамилия Шапиро, а не Рот…

Мики сложила письмо Сондры и положила его в карман. Мы идем теми путями, которые выбираем.

— Привет. А я ищу тебя.

Мики подняла голову и рукой прикрыла глаза от солнца.

— Привет, Грегг. Я на зуммере.

— Я так и знал, что найду тебя здесь. — Он сел на скамейку рядом с ней. — Мне предстоит биопсия груди, а в четыре часа, возможно, ампутация молочной железы. Мне хотелось узнать, не захочешь ли ты мне помочь.

— Ты смеешься?! С большим удовольствием! Знаешь, кое-кто собирается обвинить тебя в том, что ты заводишь себе любимчиков. Ты уже в третий раз за неделю выбираешь меня. Паркер все еще злится насчет желчного пузыря.

— Пусть злится. Я делаю это из эгоистических соображений. Я хочу, чтобы мой будущий партнер стал лучшим хирургом в городе, наравне со мной! — Грегг нагнулся, сорвал стебелек травы и начал вертеть им. — Несколько минут назад я разговаривал с Джеем Соренсеном. Он рассказал мне об утренней пациентке с острой болью в животе.

— А, тот случай… — Мики снова охватил гнев.

Прямо после операции она зашла в отделение неотложной помощи и строго предупредила Эрика Джоунса.

— Может, Накамура после этого выгонит его. Это не первый случай, когда Эрика ловят на обмане. Мики, тебе сперва надо было сделать анализы на беременность. Ты же знаешь, что так поступают, когда есть подозрения на внематочную.

— Знаю. Я поверила пациентке на слово, что у той не было сексуальных связей. А главное, поверила Эрику, когда он сказал, что сделал осмотр таза. Мне в голову не пришло, что он все сочинил, чтобы выгадать лишние минуты на кофе и перекур. Я думала лишь о том, как бы побыстрее поднять ее в хирургическое отделение. Больше такого не случится.

Грегг кивнул. Он любил эту черту в Мики: она хорошо воспринимала критику, никогда не дулась и не обижалась, как это бывало с другими ординаторами.

— Всегда имей в виду две вещи: не считай, что пациент говорит правду, и не верь, что такие практиканты, как Эрик Джоунс, все сделают как следует.

— Знаешь, Грегг, миссис Мортимер просила, чтобы я не говорила мужу про беременность. Она хотела, чтобы я соврала ему, что у нее аппендицит.

— Тогда тебе повезло — у нее действительно был аппендицит. Если бы случилось второе, как бы ты поступила?

— Не знаю… — Она посмотрела на него. — А ты как поступил бы?

Грегг взглянул на нее и отвернулся:

— Я хочу кое о чем поговорить с тобой.

Мики уловила серьезную нотку в его голосе.

— О чем?

Грегг сорвал еще один стебелек травы и завязал его в узел.

— О Мейсоне. Он хочет, чтобы ты извинилась в письменной форме.

Мики сохраняла невозмутимое спокойствие.

— И что ты ему ответил?

— Что извинение сегодня днем будет лежать на столе Накамуры…

— Этого не будет.

— …с твоей подписью, подтверждающей, что ты вышла за рамки дозволенного.

Мики крепко сжала кулачки:

— Грегг, я этого не сделаю. Я встречусь с ним в кабинете Накамуры, если он того хочет. Я предстану перед любой конфликтной комиссией, какую он предпочтет. Я даже готова все выяснить с глазу на глаз, но просить прощения не буду!

— Послушай, Мики, тебе придется сделать это. Подумай о своей карьере здесь, в «Виктории Великой». Если тебя выставят за дверь, подумай о неприятностях, которые ждут нас обоих.

— Грегг, я не стану поступаться своими принципами. Я была права, а он — неправ.

Грегг бросил смятые стебельки травы на землю и стал барабанить пальцами по своей коленке. Он знал, какой Мики может быть упрямой, — сам не раз бился головой об эту непреодолимую стену. Спустя минуту, взвесив все, он приподнял голову, улыбнулся той улыбкой, которая всегда заглаживала трещины в их отношениях, и весело сказал:

— Я знаю, Мики, ты сделаешь это. Ты же не подведешь меня, ты не подведешь нас. А теперь поднимайся в хирургию, увидимся в четыре.

— Хорошо, Коко, — подмигнул он операционной сестре-полинезийке. — Надеюсь, вы сегодня приготовили нам острый скальпель.

Маска молодой женщины сместилась и натянулась, показывая, что та широко улыбается. Всем сестрам нравилось работать с доктором Греггом Уотерменом: он всегда был в приподнятом настроении, терпеливым и справедливым. Они любили работать и с доктором Лонг: в отличие от других ординаторов, она все делала умело, не нервничала и никогда не пыталась скрыть свое незнание, крича на медсестер.

— Коко, скальпель, пожалуйста, — спокойно сказала Мики, протянув правую руку и натягивая кожу груди левой.

Мики сделала разрез на один дюйм и работала спокойно, но ловко. Она нашла опухоль и удалила ее, нанося минимум повреждений окружающей ткани. Пока Мики работала, Грегг обтирал губкой и прижигал кровь, всего один раз переместив наложенный ею зажим. Он предоставил ей возможность вызвать патолога и самой выбрать метод зашивания кожи. Грегг знал, что Мики нужно больше практики, чтобы совершенствоваться в зашивании косметических разрезов. На этот раз пациенткой была женщина лет за пятьдесят и разрез сделали рядом с соском, так что он будет незаметен. Если бы оперировал Грегг, он зашил бы прерывистым швом. Но Мики не спешила и работала так старательно, будто имела дело с лицом кинозвезды. Она использовала погружной шов, чтобы разрез превратился со временем в почти незаметную царапину.

Они могли работать так, поскольку ждали заключения патолога, который делал срез замороженной опухоли.

— Арт говорит, что мы в эти выходные можем воспользоваться его лодкой, если хотим, — сказал Грегг, работая губкой. — Он сказал, что оставит дома ключ от нее.

Арт был ортопедом, работал в ординатуре на год дольше Грегга, а сейчас жил в кооперативе Кона и загребал бешеные деньги, залечивая травмы водных лыжников, ныряльщиков и вулканологов.

Мики не ответила. Когда пациент находится под наркозом и вдет операция, большинство хирургов становятся болтливыми и обсуждают все — акции и облигации, результаты соревнований по гольфу и даже свои успехи в постели, но Мики предпочитала тишину.

Она всегда работала изящно и, где могла, вместо зажимов «келли» использовала зажимы «москит». Ее тонкие пальцы осторожно касались нежной ткани. Наблюдая за ней, Грегг всякий раз чувствовал, как сам надувается от гордости. Мики прибыла в «Викторию Великую» почти полтора года назад совсем зеленой, и он видел, как она за столь короткое время, как губка, впитывала все новое, желая узнать еще больше. В отличие от других, она никогда не расслаблялась и с удовольствием бралась за любую срочную работу. Мики становилась классным хирургом. Когда оба начнут работать самостоятельно, из них получится отличная команда.

В операционную, шаркая бумажной обувью, вошел доктор Ямамото. В этот момент Мики накладывала на рану стерильную повязку. Как все врачи, временно оказавшиеся в операционной, Ямамото носил над повседневной одеждой костюм «белочка» из бумаги — сплошной комбинезон, в который он залезал, когда его вызывали из отделения патологии сделать гистологический срез замороженной ткани. В руках он держал квадратный кусок марли, на котором лежало несколько кусков грудной опухоли.

— Так вот, Грегг, — максимально приблизившись к операционному столу, он показал образцы ткани обоим хирургам. — Ребята, мы имеем дело с долевым увеличением клеток.

— Хм… Рак в минимальных размерах.

— Сколько ей лет?

— Пятьдесят шесть. Что будешь делать, Мики?

Она задумалась. Позади нее доктор Ямамото передал замороженную ткань дежурной сестре, которая опустила ее в банку с формалином.

— Я бы на всякий случай сделала простую и зеркальную биопсию на другой стороне груди, — ответила Мики.

Грегг согласно кивнул:

— Хорошо, тогда приступаем!

Переключение на вторую грудь произошло быстро, так как Коко и вторая сестра были готовы к возможности ампутации молочной железы. Пока увозили один комплект инструментов и открывали другой, Мики и Грегг переоделись в чистые халаты, натянули чистые перчатки и накрыли пациентку чистой простыней. Когда все собрались за операционным столом со свежими полотенцами и блестевшими инструментами, пожелтевшая от бетадина грудь пациентки медленно вздымалась: больная дышала. Грегг взглянул на Мики и спросил:

— Доктор, сама будешь заниматься этим?

— Да, если мне разрешат.

— Коко, дайте доктору Лонг скальпель, пожалуйста.

Иветта, дежурная сестра, тихо простонала и вытащила кроссворд из кармана своего зеленого халата. Когда ординатор делал операцию, даже если это была доктор Лонг, на нее всегда уходило в два или три раза больше времени, чем обычно. С такой неприятностью приходится мириться, когда работаешь в клинике. За ширмой анестезиолога доктор Скадудо вставил кассету в свой проигрыватель.

Мики взяла скальпель за лезвие и сначала провела тупой ручкой на груди воображаемую линию, по которой собиралась делать надрез. Она некоторое время пристально смотрела на место воображаемого шрама, проверяя, верно ли определила его, затем перевернула скальпель и собралась резать.

— Что будешь делать? — спросил Грегг.

Она подняла голову:

— Поперечный надрез. На уровне четвертого ребра.

— Почему?

— Потому что это скрытый надрез. Шрам будет незаметен.

— И когда ты этому научилась?

— На прошлой неделе, когда ассистировала доктору Келлеру. Он показал мне, как это делается. Мы удаляем ровно столько грудной ткани, сколько…

— Я помню тот случай. Пациентке было тридцать пять лет, и она предупредила Келлера, что позднее пройдет процедуру восстановления. Мики, этой пациентке уже за пятьдесят. К чему тратить время на косметические тонкости?

— Но после обычного надреза останется шрам, и, если она решит позднее провести восстановление, сделать это будет труднее.

— В ее возрасте? Силиконовая грудь? Я не могу этому поверить! Мики, займись мечевидным отростком. Будет тебе, здесь ты изучаешь общую хирургию. Искусство Микеланджело пригодится в пластической ординатуре.

Она посмотрела на него, пожала плечами и сделала стандартный разрез для обычной ампутации молочной железы.

«Этот день наступит, — уверяла себя Мики. — Этот день наступит…»

— Я схожу поговорю с ее мужем, — сказал Грегг, стаскивая мокрый халат и перчатки. — Через полчаса встретимся в кафетерии.

Мики писала распоряжения в медицинской карте пациентки и рассеянно кивала, но спустя секунду подняла голову и поинтересовалась:

— Почему в кафетерии? Грегг, мне еще предстоит обход пациентов.

Теперь она увидела в его глазах то, чего не замечала за три часа операции.

— Мики, нам надо поговорить, — сказал он.

— Тут говорить не о чем. — Она взглянула на часы, висевшие на отделанной зеленым кафелем стене. — Уже восьмой час. Накамура уже знает, что письма не будет.

Грегг окинул взглядом оба конца коридора операционного отделения, где никого не было, кроме двух уборщиц со швабрами и ведрами, взял Мики за руку и увел ее подальше от двери, через которую оба только что прошли, чтобы оказаться подальше от сестер, готовившихся увезти пациентку. Он отвел ее к алькову, где хранились шовный материал и зажимы, и спокойно сказал:

— Мики, Накамура уже получил это письмо.

Не веря своим ушам, она взглянула на него:

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что все кончено. Можешь расслабиться и забыть об этом.

— Я не пони… — Мики почувствовала, как по телу пробегает волна шока. — Это ты его написал? — прошептала она, холодея.

— Мики, мне пришлось. Я знал, что ты ни за что этого не сделаешь.

— О Грегг! — Она отошла от него, сделала три шага и быстро обернулась. — Ты поступил со мной ужасно!

— Мики, ты еще скажешь мне спасибо за это. Обещаю! Когда у нас будет своя практика, ты оглянешься назад и поймешь, что я спас тебя…

— Ты не имел права!

Грегг посмотрел на уборщиц, которые украдкой следили за ними.

— Черт побери, Мики, я беспокоился. Не только за тебя, но и за нас. Жаль, что ты не понимаешь этого. Если бы Накамура уволил тебя, где, по-твоему, ты нашла бы другую ординатуру? Перестань думать только о себе и своих чертовых личных принципах! — Он поднял руку. — Нет, не смотри на меня свысока, видя во мне злодея. И не пытайся убедить меня и весь мир, что ты одна ведешь себя порядочно!

Его громкий голос отдался эхом, и несколько любопытных лиц выглянули из послеоперационной палаты. Мики старалась подавить дрожь, но чем больше она напрягалась, тем больше тряслась. Чтобы успокоиться, ей потребовалось приложить немало усилий. Наконец она заговорила.

— Грегг, я знаю, почему тебе так хотелось, чтобы я извинилась перед Мейсоном, — сказала она ровным голосом. — Это не имело ничего общего со спасением моей репутации, верно? Ты беспокоился за собственную репутацию.

— Собственную! — Грегг выдавил нервный смех и переминулся. — О чем, черт подери, ты говоришь?

— Ты боишься, как бы Накамура не подумал: «Что это за шеф хирургического отделения, если он не может заставить ординатора второго года повиноваться своим приказам?» Не мое лицо, Грегг, не моя карьера волновали тебя… Тебя волновала собственная карьера.

Мики заставила себя повернуться и ушла твердой походкой. Ошеломленный Грегг смотрел ей вслед.

Мики в глубокой задумчивости смотрела в окно ординаторской. Она наблюдала, как темнело небо, становясь ярко-пурпурным; вдыхала запахи цветов и жареного мяса, которые разносил знойный воздух; слушала, как из открытых окон на улице льются звуки музыки и звенит смех. Вид был красивым, фантастичным, и она ненавидела его.

Мики прислонилась к оконной раме, скрестив руки на груди. Лицо ее было белым, как мрамор, зеленые глаза горели негодованием. Она сжала бескровные губы. Грегг не имел права так поступить! Он предал ее, и теперь они никак не могли не то что жить вместе — даже оставаться друзьями. Отныне их профессиональные отношения будут ущербны, ибо всегда останется повод для недоверия и подозрений.

Вдруг Мики почувствовала, что ужасно устала. Ноги гудели от пульсирующей боли, в животе урчало. Взглянув на часы, она сообразила, что провела на ногах почти двадцать четыре часа, если не считать полчаса на скамейке в середине дня, когда она ела йогурт и читала письмо Сондры.

Вчера вечером, когда Мики ужинала дома вместе с Греггом, ее вызвали в педиатрическое отделение поставить укороченный катетер пациенту с лейкемией. Затем последовал вызов в палату неотложной помощи, чтобы перевести пациента с болезнью желчного пузыря в хирургическое отделение. После ей пришлось снова возвращаться в педиатрическое отделение, потому что катетер просачивался. У нее ушло немало времени, чтобы снова привести катетер в порядок. А потом две сестры держали бившегося в истерике ребенка, а Мики долго возилась с крохотными венами, чтобы поставить капельницу. К рассвету пациентка в крыле «Восток-3» после операции разбередила рану на животе, и больную пришлось срочно доставлять в операционную, чтобы закрыть рану. После этого Мики удалось принять душ, выпить чашку черного кофе, и только она начала обход больных, как ее вызвали в отделение неотложной помощи осмотреть миссис Мортимер. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как она за ужином сцепилась с Греггом из-за Мейсона. Двадцать четыре сумасшедших, нелепых часа, после которых казалось, что короткого отдыха у солнечных часов и вовсе не было.

Мики подошла к дивану, опустилась на него и закрыла лицо ладонями. Она была в ординаторской крыла «Восток-3», ибо дежурила и должна была находиться поближе к телефону. Там, в послеоперационном отделении, тридцать два пациента ждали, когда она придет осмотреть их: надо было проверить тридцать две повязки, кому-то снять швы, назначить или отменить лекарства, сделать записи в медицинских картах. Тридцать два пациента испытывали боль и тревогу, каждый из них хотел задать ей не менее сотни вопросов. Все ждали, когда в их палату придет весело улыбающаяся Мики.

У нее вырвалось рыдание. Она не могла пойти к ним, не могла смотреть им в лица!

Она тихо плакала, закрыв лицо ладонями, и слышала топот ног в коридоре за закрытой дверью: шуршали проезжавшие мимо каталки, скрипели резиновые ботинки, приближались и удалялись голоса. Только однажды до этого Мики позволила себе такое, только раз она поддалась слабости, подавленному настроению и хорошо выплакалась. Но даже тогда она надеялась, что никто не войдет и не застанет ее врасплох. На этот раз ей было все равно. Хотелось выплакаться, долго и громко, а затем уснуть на целую неделю. Ей хотелось бежать прочь, подальше от этих заточивших ее в неволе стен, подальше от тридцати двух пациентов, которые лежали, ожидая, когда она придет, подштопает и подбодрит их, а им даже в голову не приходило, что врача тоже иногда надо подштопать и подбодрить.

Вдруг Мики обиделась на них — на их болезни и зависимость от нее. Она обиделась на эту больницу: она ненавидела ее. Ненавидела Грегга, Джея Соренсена и Шарлу из отделения неотложной помощи. Как они терпят это? Как они могут приходить сюда день за днем, жить при искусственном освещении, дышать искусственным воздухом и работать на конвейере с неисправными телами, словно рабочие на заводе, производящем роботов? Где удовлетворение от всего этого? Где чувство достоинства?

А впереди еще пять лет такой жизни!

Тихий плач Мики перешел в безудержные рыдания. Теперь она рыдала громко, наверно, так громко, что ее услышали через закрытую дверь, но ей было все равно. «Пусть слышат! Пусть видят, что я не машина!» Именно это сделали из нее полтора года в «Виктории Великой» — превратили ее в холодную, производительную, бездушную машину. Год интернатуры выбил из нее бесполезную чувствительность, научил смотреть на смерть как на еще одну клиническую фазу болезни, научил не чувствовать привязанности к пациенту, а считать его очередным случаем. Ее природные инстинкты притупились.

«Когда я отработаю здесь, мне уже будет тридцать один год».

На столе зазвонил телефон. Мики посмотрела на него: «Господи, оставьте же меня в покое!» Затем достала из кармана носовой платок, вытерла лицо и взяла трубку.

— Это вы, доктор Лонг? — спросил взволнованный голос. — Это Карен из педиатрического. У нас больной, нуждающийся в неотложной помощи.

— Что произошло?

— Кровоизлияние после удаления миндалин.

— Кто интерн?

— Тоби Эйбрамс. Он просил позвонить вам. Вы нам срочно нужны.

Мики повесила трубку и машинально пошла к двери. Она шла, потому что была так запрограммирована, шла, как ее учили. Но внутри ощущала холод и оцепенение.

В педиатрическом отделении был сущий ад. В коридоре усмиряли истеричную женщину, а в палате две сестры и практикант придавили ребенка к койке. Койка, одежда и пол были крови. Подбежав к маленькой девочке, лежавшей на боку, Мики спросила:

— Что случилось?

Тоби, интерн, повернул бледное лицо к Мики. Его белый халат промок до нитки, одной рукой он вцепился в запястье ребенка, другой удерживал на месте капельницу.

— Это пациентка Берни Блэкбриджа. Он сегодня удалил ей миндалины. Девочка чувствовала себя хорошо, но час назад у нее неожиданно началась рвота, живот наполнился кровью и она оказалась в шоковом состоянии. Я взял кровь, чтобы установить группу и резус, пытался поставить капельницу. Но она все вертится, а вены у нее такие тонкие…

Мики проверила зрачки ребенка и при свете фонарика заглянула в горло.

— Только втроем нам удалось удержать ее, — сказал Тоби унылым голосом. — Я ввел иголку, но ее снова вырвало кровью. Мы начали переливание, но…

— Проклятие! — сказала Мики и вскочила с койки. — Тоби, ей нужно наложить лишь пару швов! Ты позвонил доктору Блэкбриджу?

— Его жена ответила, что доктора еще нет дома, но она пришлет его в больницу, как только тот вернется.

Мики повернулась к сестрам:

— А Греггу Уотермену не пытались позвонить?

— Он наверху, в родильном отделении, делает кесарево сечение.

— Ладно. Пошли от меня сообщение Джею Соренсену. Давайте прямо сейчас отвезем ребенка в хирургическое отделение!

К тому времени, когда она приняла душ и сменила свою перепачканную кровью одежду, уже наступила полночь. Однако, как ни странно, Мики не чувствовала усталости. Позвонив в «Восток-3» и сообщив, что скоро начнет обход, она отправилась в педиатрическое отделение проведать мать девочки, которой ранее дала седативное, и застала ту мирно спавшей в комнате, где расположились интерны в ожидании вызова.

В ординаторской были свежий кофе, апельсиновый сок, пончики, фрукты и холодная вырезка в холодильнике. Все это только что подняли сюда из кухни для ночной смены. Наливая кофе с густыми сливками, Мики опустилась на виниловый стул и машинально вытерла яблоко о лацкан чистого белого халата.

Как странно. Она устала, но не так, как раньше, когда хотела умереть. Это была совсем другая усталость, почти бодрящая. Мики уже давно не чувствовала себя так хорошо.

Открылась дверь, и показалось угрюмое лицо.

— Привет, — сказал Тоби. — Я не помешаю?

— Нет. Входи. В холодильнике лежит салями.

Но Тоби покачал головой и сел на край дивана, у него было испуганное и несчастное лицо.

— Мики, спасибо, что спасла этого ребенка. Ты и мою жизнь спасла.

— Тоби, это работа.

Он снова покачал головой. Тоби Эйбрамс был настоящим лохматым медведем с руками, похожими на лапы, и темпераментом сенбернара. Все его любили.

— Мики, я чуть не убил этого ребенка. Я сделал ужасную ошибку. Никогда не прошу себя.

Увидев его мрачный взгляд и опущенные плечи, Мики отложила кофе и яблоко, подалась вперед и уперлась локтями в колени.

— Тоби, — спокойно сказала она, — ты только четыре месяца назад окончил медицинский колледж. Никто не может требовать, чтобы ты знал все.

— Да, но ей надо было наложить лишь пару швов! А я этого не знал. Я потерял час времени, а она едва не истекла кровью. Мне следовало немедленно вызвать тебя.

— Ну что ж, вот так мы усваиваем это ремесло. Теперь ты это знаешь и никогда не забудешь.

Он смотрел на нее невидящими глазами:

— А что будет в следующий раз? Что если я еще раз ошибусь? Мики, мне страшно. Этот ребенок до смерти напугал меня.

Мики был знаком ужас в его взгляде. Она часто видела его, в своих и чужих глазах. Мики вспомнила другого стажера, Джордана Пламмера, который прибыл в «Викторию Великую» в одно время с ней: молодой, целеустремленный и добросовестный, преданный идеалам и работе. Примерно год назад Джордан Пламмер проходил ротацию через медицинскую службу и положил в больницу пожилого джентльмена с острым респираторным заболеванием. Полагая, что пациенту отказало сердце, Джордан сделал ему укол морфия, и пациент вскоре умер. Вскрытие показало, сердце работало нормально. У пациента обнаружили обструктивный бронхит, и морфий подавил остатки дыхательного рефлекса. Джордан отделался строгим выговором от руководства, поскольку был новичком и принял решение, как ему казалось, после верно поставленного диагноза. Но он так и не пережил этого и спустя полтора месяца покончил с собой.

Сейчас над Тоби витал призрак Джордана Пламмера.

— Тоби, — ласково сказала Мики. — Ты хороший врач. Ты у нас самый лучший интерн. Не позволяй одной ошибке определить всю свою жизнь. Послушай, — она села на край стула и сложила руки вместе. — В прошлом году я совершила несколько мелких ошибок и одну большую, которая чуть не погубила меня. Это случилось прямо здесь, на этом этаже. Маленький Ричард Грей, я его никогда не забуду. Симпатичный малыш полутора лет, он был похож на ангелочка. Его доставили сюда после нескольких дней сильного поноса. Организм мальчика был обезвожен, а его состояние напоминало летаргию. Я провела тщательную работу — высчитала уровни электролита, воду и соль, необходимые для поддержания жизнедеятельности, и поставила ему капельницу. Какое-то время ему было хорошо, наступило улучшение, и я не отменила капельницу. Но на следующий день у него начались конвульсии. Я перепробовала все — глюконат кальция, раствор концентрированной соли, однако ничто не помогало. Я позвала Джерри Смита — в то время он был моим руководителем. Смит взглянул на ребенка, на перечень всего, что я ввела в его организм, и заорал, что я довела мальчика до конгестивного паралича сердца. Я в буквальном смысле слова удвоила количество жидкости в организме ребенка. Джерри убрал капельницу сделал укол амитала натрия, и через некоторое время маленькому Ричарду Грею стало лучше. Но его жизнь висела на волоске. Тоби, он был на грани смерти. Я чуть не потеряла ребенка, и только по причине собственного невежества.

Мики умолкла и внимательно посмотрела на лицо интерна. Казалось, тот ее не слушал. Спустя какое-то время Тоби шевельнулся и, вздохнув, сказал:

— Мики, я больше так не могу. Просто я не создан для этого. Надо обладать стальным позвоночником и резиновыми мышцами, а еще совсем не иметь нервов. Не говоря уже о сердце. Я плакал, когда ты отвезла эту девочку в отделение неотложной помощи. Я пришел сюда, сел и ревел, как ребенок.

Когда он начал шмыгать носом и поднес руку к щеке, Мики подсела на диван рядом с ним и положила руку на его широкую спину.

— Тоби, когда ты последний раз спал?

— Какой сегодня день?

Мики тихо рассмеялась:

— Понятно. Ты не спал с марта, питаешься всухомятку и сегодня чуть не потерял девочку пытаясь спасти ей жизнь. Думаю, ты заслужил право пожалеть себя.

Но он решительно покачал головой.

— Мики, дело не только в ребенке. Дело во всем. — Он развел большими руками, словно намекая на больницу, медицинскую науку и весь мир. — Знаешь, как часто я вижусь с женой? Через неделю, если повезет. Но к тому времени я так устаю, что о любви и думать нечего. В выходные я просто отсыпаюсь. Мики, такая жизнь противоестественна! Носиться тридцать часов подряд, урывками дремать на больничных койках, на ходу проглатывать полуфабрикаты. Не говоря о том, что приходится иметь дело с целым этажом больных и думать, как найти верное решение. Даже когда мне удается поспать, я вижу во снах, что бегаю по коридорам, и просыпаюсь с одеревеневшим телом, окончательно измотанный. Нет, Мики, — он покачал своей большой головой, — больше так не может продолжаться.

Мики пристально смотрела на него. Она изучала каждый изгиб его тела, сутулость, свидетельствующую о подавленности, и понимала, что видит свой портрет — совсем недавно она была точно такой же. Инфекция гуляет по больнице. Несколько часов назад я подхватила ее, а теперь она добралась до Тоби. Вскоре еще кто-то заразится ею.

Всего три часа назад Мики сидела в той же позе, думая о том же: «Я так больше не могу». Но она вырвалась из этого состояния в отделении неотложной помощи. Подавленность, уныние и безнадежность рассеялись после того, как она наложила всего один шов. В это мгновение к ней вернулось прежнее осознание цели и преданность работе.

Для этого потребовалось совсем немного — всего лишь небольшое напоминание, толчок древнего здравого смысла, и туман рассеялся. Берни Блэкбридж вошел в отделение неотложной помощи как раз в тот момент, когда Мики заканчивала работу. Он сказал: «Слава богу, вы позаботились об этом. Редко случается, чтобы разошелся один из моих швов, но когда это случается…» Мики все сделала сама. Джей Соренсен уже находился в другой операционной, а найти хоть одного ординатора-хирурга не удалось. Так что Мики решила все сделать сама.

Позднее в отделении педиатрии Мики заверила мать, что с ее ребенком все будет в порядке. Девушке хотелось забраться на крышу и крикнуть на весь Гонолулу, что с ребенком все будет в порядке.

— Как ты можешь выдержать такое? — вопрошал Тоби, сжимая ладони в кулаки. — Как ты можешь приходить сюда каждый день и работать на этом заводе, как робот? Все это так бессмысленно!

— Тоби, это не бессмысленно, и ты знаешь это. Представь мысленно весы в руке Фемиды. Положи на одну чашу все удачи, на вторую — все неудачи. Какая чаша перевесит?

— Это некорректное сравнение, Мики. Одна фатальная ошибка перевесит все удачи.

— Ошибаешься. Ты так думаешь, потому что любая твоя удача в этой больнице воспринималась как потенциальная неудача.

— Ты говоришь, как доктор Шимада.

— В каком смысле?

— Он говорит, что считать надо не пациентов, которых мы спасаем, а тех, которых мы не погубили. — Тоби сухо рассмеялся и выпрямился. — Мики, я не вынесу еще восемь таких месяцев. До июля очень далеко.

— Допустим, ты уйдешь сейчас. Через восемь месяцев все равно настанет июль, выдержишь ты здесь или нет.

Убрав руку со спины Тоби, Мики откинулась на подушки дивана, и до нее эхом донеслись прежние мысли. «К тому времени, когда я выйду отсюда, мне будет тридцать один год». Но теперь она ответила себе: «А если уйду сейчас, сколько мне будет через пять лет?»

Дверь открылась, и показалась голова сестры:

— Доктор Эйбрамс? Вы нам нужны — ребенку надо сделать спинномозговую пункцию.

Его огромное тело шевельнулось, стремясь обрести жизнь. Он поднялся во весь свой огромный рост и сказал Мики:

— Я просто устал. Я всегда становлюсь раздражительным, когда после обеда не удается вздремнуть.

— Тоби, ты хороший врач. Эта больница — твой испытательный полигон. Если ты справишься здесь, мир получит еще одного отличного врача.

— Конечно, — он улыбнулся ей и вышел, волоча ноги.

Мики вернулась к своему кофе и яблоку и вспомнила Грегга. В тот день, когда Мики познакомилась с Греггом, она находилась в том же состоянии, что и Тоби сейчас, — чувствовала себя бесполезной и бестолковой, сомневалась, сможет ли продолжить ординатуру. Тогда Грегг одарил ее особенным взглядом, напомнившим, что она молодая и привлекательная женщина. Чувство благодарности и его обаяние все решили: Мики оказалась в объятиях Грегга. Однако этого маловато, чтобы связать обоих на всю жизнь. Целый год Мики пыталась по-настоящему полюбить его, но из этого ничего не получилось.

Когда зазвонил телефон, Мики взяла трубку, чувствуя новый прилив энергии. Предстоящими выходными она сможет распорядиться по собственному усмотрению. Мики использует это драгоценное время, чтобы вернуться в жилище, отведенное больницей для штатного медперсонала. Затем она, возможно, решится купить подержанную машину, чтобы в свободное время можно было покататься. Обследовать залив Ваймэа на другой стороне острова. Пригласить туда Тоби и его жену. Устроить пикник. Передохнуть…

— Мики, — в трубке раздался голос медсестры из отделения неотложной помощи. — Только что привезли мистера Джонсона, которого вы две недели назад выписали после операции. Это тот, которому Мейсон удалил часть желудка. Острый живот, шоковое состояние…

Мики схватила еще одно яблоко и выбежала из ординаторской.

20

Дерри Фаррар вышел из хижины на освещенный бодрящим январским солнцем двор и с присущим ему спокойствием обозревал хаотическую сцену. Экспедиция уже почти собралась в путь.

Вытащив из кармана пачку сигарет «Краун бэрд», он закурил одну, дважды затянулся, бросил ее на землю и втоптал подошвой ботинка. Затем он взглянул на другую хижину. Ее дверь все еще оставалась закрытой. Она еще не выходила.

Дерри вытащил еще одну сигарету и закурил, наполняя воздух вокруг себя едким голубым дымом. Он думал о Сондре Мэллоун.

Ей хотелось отправиться в это путешествие. Вчера они спорили об этом — о том, что Сондре пора начинать выезды за пределы миссии. Девушка становилась все настойчивее, а Дерри считал, что она еще не готова к этому. Это была одна из многочисленных стычек, которые происходили между ними в течение четырех месяцев с того дня, как она приехала сюда. В тот день свихнулся чиновник из министерства общественных работ, и у Сондры Мэллоун хватило дерзости критиковать Дерри за обращение с ним. А когда семья забрала бедолагу и через день он умер, Сондра громко сказала, что следовало что-то предпринять еще в миссии. Дерри спросил, что именно, и девчонка, понятно, ничего не смогла посоветовать.

«Проблема Сондры Мэллоун заключается в том, что она слишком усердна, — решил Дерри. — Она хочет спасти весь мир в одиночку». И хотя Дерри не мог не восхищаться ее преданностью работе и энтузиазмом, приходилось признать: ей просто не хватало практического опыта. Сондра еще не прониклась образом мыслей коренных жителей, не могла приспособиться к ним. Она упрямо цеплялась за современные научные знания, не проявляя ни малейшей гибкости, и хотела за один день заставить жителя Африки пройти многовековую эволюцию.

Одним из поводов для стычек между ними стала антисептика. Сондра игнорировала заверения Дерри, будто эти люди обладают врожденным иммунитетом. Она так долго стерилизовала все и пыталась объяснить местным жителям необходимость соблюдать гигиену, что успевала принять одного пациента, а Дерри за такое же время — трех. Затем произошел случай, связанный с практикуемой в лечебнице диетой. Она с ужасом обнаружила, что многих пациентов кормят их же семьи, каждый день принося продукты. Сондра пыталась убедить Дерри установить какой-нибудь порядок — чтобы еда пациентов готовилась на кухне миссии с соблюдением норм гигиены и питательности, разработать «научные» меню для каждого больного. Дерри же доказывал, что научный подход в этой среде не сработает. «Коренные жители выздоравливают лучше в привычных для себя обстоятельствах, — объяснял он. — Они лучше поправляются, когда едят свою пищу, которая приготовлена привычным для них способом и преподнесена членами семьи».

Затем возникла проблема медсестер. Как заварилась вся эта каша?

Было досадно, что медсестры не помогали. Это тормозило работу. Они подвергали сомнению любое распоряжение Сондры и шли либо к Дерри, либо к Алеку, чтобы те подтвердили правильность ее действий. Часто сестры вообще не обращали на нее никакого внимания и поступали, как хотели. Дерри признавал, что сестры иногда создавали кое-какие проблемы, предпочитая делать все по-своему и в привычном для себя темпе, но они, как правило, считались с временно прибывавшими в миссию врачами. Они также оказывали помощь, объясняя отличительные черты того или иного племени, и часто выступали в качестве дипломатичных посредников, если по незнанию врач нарушал племенной обычай. Но Сондру сестры предоставляли самой себе, и в результате этого возник ряд проблем, потребовавших незамедлительного внимания Дерри.

Как при всем этом он мог отправить ее в экспедицию?

Для Дерри Сондра Мэллоун была загадкой. Почему она здесь? Любой врач, приезжавший в миссию, вооружался Библией и стетоскопом. Но только не Сондра. Он заметил, что девушка не проявляла ни капельки религиозности и никакого желания читать проповеди. Откровенно говоря, она была предана не Иисусу Христу, а самой Африке, и это не только ставило Дерри в тупик, но и вызывало его восхищение. Оба могли сцепиться, она порой серьезно испытывала его терпение, но Дерри пришлось согласиться с тем, что Сондра Мэллоун любит Африку.

Для Дерри это означало многое. Он родился в Кении и вдохнул горный, чистый воздух Найроби, а первое молоко ему дала женщина из племени кикуйю, которая сидела на веранде скотоводческого ранчо Фарраров и кормила грудью собственного малыша, держа его на одной руке, а дитя хозяина — на другой, потому что memsabu[21] была слишком слаба, чтобы самой кормить его грудью. Он делал первые шаги по покрытой красной пылью кенийской земле, экваториальное солнце подрумянило его розоватую mzungu[22]. Первые слова он произнес на смеси суахили с английским. Его первые товарищи по игре были чернокожими. Дерри тогда еще не втолковывали понятий о колониальном подходе к цвету кожи.

Во время похорон матери та самая няня из племени кикуйю держала его на своих крепких руках и утешала в горе, а отец угрюмо и безучастно стоял в стороне, как чужестранец, в белом костюме, скрывающий печаль перед цветными. Позднее, тоскуя по любви, которую не мог дать ему отец, молодой Дерри вместе с Каманте, близким другом и товарищем, тайком сбежали в Восточно-Африканскую зону разломов, где оба шли по следу льва, страдали от колючек, любовались звездами, ели вкусную говядину совсем другой Кении. Тогда Дерри понял, что его родина здесь.

Но то были короткие дни, мимолетное обретение самого себя в беззаветной любви к Африке. Однако вскоре Реджинальд Фаррар, похоже, впервые взглянув на своего мальчика, заметил, что совершает непростительную классовую ошибку, и вздумал научить того уму-разуму. Вот тогда и было решено отправить Дерри подальше от этого нездорового окружения и недостойного чернокожего общества. Накануне отъезда в Англию Дерри в последний раз вместе с Каманте отправились к Восточно-Африканской зоне разломов, чтобы просто понаблюдать за животными. Он уже потерял подростковую жажду к охоте и нашел глубокое мужское удовлетворение в признании их превосходства над собой и не мешал им идти своим путем.

Дерри возненавидел Англию, не находя себе там места. Было поздно прививать юноше чувство принадлежности Англии, отцу следовало заняться этим гораздо раньше. Героические поступки Дерри в Королевских военно-воздушных силах не совершались ради Англии, а были лишь попыткой отдельного человека покончить с этой проклятой войной, которая удерживала его от возвращения на родину, в Африку.

Когда Дерри наконец вернулся в Кению, он успел как раз на похороны отца. Молодой человек оказался в беспокойной и раздираемой войной стране, в которой не нашлось места для сына презренного белого колониалиста. В тот день октября 1953 года Дерри, которому исполнился тридцать один год, испытал потрясение, поняв, что оказался меж двух миров, не принадлежа ни к одному из них. И тогда в его душе разлился яд.

Джейн на два коротких года вытащила его из состояния неопределенности, позволила почувствовать, что у него во всей вселенной есть какое-то место. Затем она тоже покинула его, и Дерри снова погрузился в трясину…

— Kwenda! Kwenda![23]

Крики вывели Дерри из размышлений, и он увидел Каманте, старого друга мальчишеских лет, который махал другому водителю, остановившемуся, чтобы стрельнуть сигарету.

Еще в Англии Дерри с удивлением узнал, что чернокожих считают бестолковыми и ленивыми. А ведь во всем мире нет более изобретательного и работящего народа, чем кикуйю. Возможно, на них ложится ответственность за восстание мау-мау, но они дали Кении блестящего Джомо Кениату и привели его к власти, установили суверенное правление африканцев в стране и вдохнули силы в народ объединяющей национальной гордостью. Harambee! — выкрикивали они лозунг Кении: «Давайте идти вместе!»

Каманте был того же возраста, что и Дерри — обоим по пятьдесят одному году — но волосы на его черной как смоль голове не поседели. Как и Дерри, он был в отличной физической форме. Те же черные мускулистые руки, которые сейчас трудились под солнцем январского утра, когда-то вытащили униженного юного Дерри из колючего кустарника.

Каманте широкими шагами подошел к Абди, другому водителю, мусульманину с побережья, выпалил в него целую очередь слов и заставил того снова взяться за работу.

Жестами он подозвал Дерри: мол, теперь можешь проверять.

Дерри помахал ему в ответ и пошел в другой конец миссии.

В своей хижине Сондра заправляла постель. Голос Дерри за занавешенным окном остановил ее. Она начала яростно взбивать подушку. Сондра злилась. Ей уже следовало быть во дворе и готовиться к поездке в страну масаев. Но Дерри не согласился на это.

Похоже, их мнения расходились во всем. А ведь Сондра не хотела здесь все изменить, она стремилась лишь улучшить дело — вот в чем разница. Но Дерри оказался упрямым человеком и совсем не воспринимал новые идеи. «В нем слишком глубоко засел фатализм, — думала Сондра. — Он не борется и воспринимает все как неизбежное. Повинуясь архаичному мышлению, он считает, что следует мириться с тем, чего нельзя исправить».

Отвернувшись от постели, Сондра в последний раз взглянула на себя в зеркало.

Теперь она стала смуглее; спустя четыре месяца под экваториальным солнцем кожа Сондры приобрела орехово-коричневый блеск, и он отлично контрастировал с африканскими платьями, к которым она пристрастилась. Купив на местном рынке несколько кусков ткани с яркими узорами, Сондра засела за шитье. Она спрятала синие джинсы и футболки и начала одеваться в манере местных женщин, стянув узлом на голове длинные черные волосы. Впечатление было поразительным. Она смотрелась так, будто родилась здесь.

Послышавшиеся за окном новые голоса отвлекли ее от зеркала. Преподобный Сандерс спрашивал Каманте, достаточно ли у того банок с маслом, Дерри что-то выкрикивал на суахили, Алек Макдональд интересовался, сколько у них льда для вакцин полиомиелита, а Ребекка что-то кричала другой сестре. Сондре стало легче. Она радовалась, что Ребекка едет в эту экспедицию.

Ребекке, старшей медсестре из племени самбуру, было чуть больше сорока. Ее ребенком обратили в христианство, и она говорила на отличном английском. В присутствии этой женщины Сондре становилось не по себе. Если бы не сложности в отношениях с ней, возможно, каждый день для Сондры не начинался бы с ощущения, будто она плывет против непреодолимого течения. Когда же это точно началось? Скорее всего, в первый день, когда медсестры взглянули на нового врача и, к своему ужасу, увидели, что это женщина. Однако, возможно, это маленькое препятствие удалось бы преодолеть, если бы Сондра не совершила грубый промах, пытаясь подружиться с ними. «Эти медсестры четко знают свое место, — объяснил ей Алек. — И они никак не поймут, какое место должны отвести вам». Сондра узнала, что врачи и медсестры вообще не общаются, и, видимо, нарушила какое-то профессиональное правило, когда в общей комнате захотела сесть вместе с ними. А впрочем, и эти первые препятствия можно было устранить, если бы не произошел еще один неприятный инцидент.

Это случилось через две недели после ее приезда. Сондра была одна в лечебнице, склонилась над постелью пациента, выздоравливавшего после удаления аппендицита, подняла голову и заметила, что Ребекка вот-вот сделает ужасную ошибку. Сондра не могла поверить своим глазам: стерильная трубочка скатилась с постели и коснулась пыльного пола. Ребекка подняла ее и продолжала пользоваться ею. «Прекратите!» — воскликнула Сондра, привлекая внимание всех, кто находился в палате. Затем она велела Ребекке достать новую трубочку, объяснив в присутствии всех, что сестра сделала не так, а Ребекка, свирепо взглянув на нее, бросила трубочку и демонстративно вышла.

С тех пор враждебность Ребекки к ней росла, и старшая сестра склонила остальных медсестер на свою сторону. Но Сондра не давала себя запугать. Она так или иначе сломит их сопротивление.

Открыв дверь и выйдя на яркий солнечный свет, Сондра остановилась, чтобы дать глазам привыкнуть к нему. Три «ровера» уже были готовы тронуться в путь, а участники экспедиции — Алек, преподобный Торн, Ребекка и два водителя — собрались помолиться на дорогу. Сондра присоединилась к ним и встала рядом с Алеком. Она наклонила голову и краем глаза наблюдала за Дерри, который отошел от «роверов» и направился в лечебницу.

Несносный человек и невыносимая ситуация! Теперь она усугубилась новым и неприятным для Сондры осложнением.

Эти фантазии зародились одним дождливым октябрьским вечером. Сондра сидела в общей комнате вместе с Алеком Макдональдом. Она писала письмо Рут, поздравляя подругу с рождением двойняшек, когда резко распахнулась входная дверь и вошел насквозь промокший Дерри. Он пожаловался, что «ровер» застрял в грязи на дороге. Но Сондра не расслышала ни одного его слова. Она видела, до какого ужасного состояния довела его гроза: прядь растрепанных волос упала ему на лоб, сильные мышцы проступали через промокшую рубашку, обнаженные руки были заляпаны грязью, тело двигалось зло и конвульсивно, голос звучал низко и сердито, но Сондру это не волновало — ее пленила гроза в его глазах.

С этого мгновения и начались ее эротические фантазии, в которых присутствовал Дерри. Сондре не нужны были эти мечтания, она хотела отогнать их. Они тревожили ее: разве не глупо считать привлекательным мужчину, который так раздражает тебя?

Когда преподобный Сандерс произнес последние слова благословения, все попрощались и пошли к «роверам». Алек остановился, взял руку Сондры и тепло пожал ее.

— Удачи, — сказала она. — Я вам завидую.

— Это вам понадобится удача. Я взваливаю на вас всю работу.

Сондра невольно посмотрела в сторону лечебницы, где уже ждала небольшая группа пациентов, и Алек уловил кое-что в ее янтарных глазах, о чем сама Сондра не догадывалась.

В ее глазах сверкнул вызов. Алек знал о конфликте между Дерри и Сондрой, неприятном столкновении двух безгранично упрямых людей из двух очень разных миров, каждый из которых хотел навязать свою волю другому. Дерри был поборником старых методов. Он покинул Лондон двадцать лет назад и почти не следил за прогрессом в медицине, но его преимущество — годы сурового опыта и способность читать пациента, как книгу, быстро устанавливая точный диагноз. С такой способностью даже современным лаборантам тягаться не по силам. Сондра была совсем зеленой, с тремя годами клинического стажа (два из них она провела в колледже) за спиной, но в запасе у нее были знания о последних достижениях в медицине. Она была знакома с новейшими методами спасения жизни, о которых Дерри ничего не знал. Они могли бы составить хорошую команду, если бы не их упрямая гордость.

Сегодня Сондра впервые будет одна работать с Дерри в лечебнице, и Алек надеялся, что дела у них пойдут хорошо.

— Я вернусь завтра во второй половине дня и сменю вас, — обещал он, все еще держа ее руку.

Сондра смотрела ему в глаза, видела добрую улыбку и правильные черты лица. Почему не Алек герой ее фантазий?

— Берегите себя, — напутствовала она. — Храни вас Бог.

Сондра махала рукой, пока машины не скрылись из виду, затем направилась в лечебницу, где Дерри уже трудился, удаляя жидкость из коленного сустава.

В лечебнице был заведен простой распорядок: местные жители, пришедшие на прием, ждали на веранде, и после того, как одного отпускали, входил следующий. Амбулатория, просторная комната с соломенной крышей, была разделена пополам занавеской. В каждой половине находились старомодный смотровой стол, шкаф с инструментами, шкаф с перевязочным материалом, лекарствами и маленький поднос на колесиках. Раковина стояла посередине, и ею пользовались работавшие и с той и с другой половины. Поскольку был январь и стояло теплое утро, вентиляторы на потолке вращались. Окна были открыты, мухи и шмели то влетали, то вылетали через них.

Сондра хорошо знала постоянных пациентов, которые приходили либо на еженедельное лечение, либо за новой порцией пилюль. К этому времени они уже познакомились с memsabu daktari[24]. Сондра все еще занималась в основном женщинами и детьми, мужчины же предпочитали дождаться приема у Дерри. Спустя четыре месяца она освоила суахили в такой степени, что могла работать без переводчика.

Первой Сондра приняла женщину из племени таита с ребенком на руках. Женщина жестами показывала, что со ртом ребенка что-то не в порядке. Однако, осмотрев его, Сондра обнаружила, что ребенок абсолютно здоров. Когда она хотела было вернуть ребенка матери, женщина стала отчаянно возражать, теперь показывая на свой рот.

Сестра, помогавшая Сондре, объяснила:

— Memsabu, она просит вас взглянуть на зуб ребенка.

Сондра снова открыла рот ребенка и взглянула на единственную жемчужину посреди розовых десен.

— С зубом все в порядке, — сказала она, ничего не понимая.

— Нет-нет, — возразила сестра. — Первые детские зубы всегда должны расти снизу. Если первые зубы растут сверху — это плохой знак для семьи. Надвигается беда. Женщина просит вырвать этот зуб.

— Вырвать зуб?! Почему я должна это делать?

С другой стороны занавески раздался голос Дерри:

— Появление первого зуба наверху считается несчастьем, и они считают, что можно обмануть богов, удалив его.

— Скажите ей, что, к сожалению, я не могу этого сделать.

Продолжая возражать, женщина из племени таита забрала ребенка, подошла к стулу у стены и решительно уселась на него, сердито глядя на Сондру. Сондра уже осматривала следующего пациента, когда ретивая мамаша нырнула за занавеску, после чего началась быстрая перепалка на суахили, которую Сондре не удалось разобрать. Ребенок начал кричать, голос женщины стал пронзительным. Тут Дерри что-то сказал — и вдруг все затихло. Сондра сосредоточила внимание на молодой женщине, лежавшей на смотровом столе.

Сондра не могла нащупать у девушки селезенку, а когда исследовала грудную клетку, ей показалось, что обнаружились увеличение сердца и шумы в нем. Молодая женщина сказала, что такое состояние у нее возникает эпизодически: боль в животе и рвота то появляются, то исчезают и обычно сопровождаются болью в опухших суставах. Сондра ничего не могла понять: каждый симптом в отдельности указывал на всевозможные состояния, но все вместе они создавали головоломку.

— Возьмите у нее кровь на анализ, — сказала она медсестре, которая помогла девушке сесть. — И приготовьте для нее койку в лечебнице.

— В этом нет необходимости, — возразил появившийся из-за занавески Дерри. Позади него тенью скользнула женщина племени таита с ребенком.

— Почему? Эту девушку стоит понаблюдать в стационаре. Возможно, придется делать операцию на брюшной полости.

— Не придется.

— Но вы даже не осматривали ее!

Дерри повернулся к сестре:

— Пожалуйста, уколите ее в пальчик и возьмите для меня несколько капель крови на стекло. — Сондре он сказал: — Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Маленькая лаборатория находилась в стороне от амбулатории, она была не больше просторного шкафа. У одной стены стояла рабочая скамейка, у другой находились раковина и холодильник. Дерри взял маленький флакончик со стерильной дистиллированной водой, вооружился 10-миллилитровым шприцем и впрыснул воду в пробирку. Затем он достал бутылочку с таблетками и бросил одну в воду.

— Что это? — спросила Сондра.

— Две десятых грамма метабисульфата натрия, — сказал он, держа пробирку и наблюдая, как растворяется таблетка.

— Для чего?

— Скоро увидите.

Медсестра вошла с предметным стеклом. Дерри пипеткой добавил две капли раствора к крови на стекле, положил на него покровное стекло, удалил излишки жидкости промокательной бумагой и положил препарат под объектив микроскопа.

— Подождем пятнадцать минут, — сказал он, взглянув на часы.

Оба вышли из лаборатории.

— Как вы успокоили женщину племени такта? — спросила Сондра, подходя к раковине, чтобы вымыть руки.

— Я вырвал зуб.

Она подняла голову:

— Что?

— Мне пришлось. Если бы я этого не сделал, она сама бы выломала его. В ранку могла попасть инфекция, и ребенок умер бы.

Со следующим пациентом Сондра управилась без проблем: промыла порез головы и наложила шов. Когда она закончила, Дерри пошел в лабораторию.

— Теперь давайте взглянем на наш препарат, — сказал он.

Пока Сондра сидела на высоком табурете и вращала зеркало микроскопа, пытаясь поймать утренний свет, Дерри небрежно прислонился к рабочей скамье и, сложив руки на груди, сказал:

— Настройте объектив.

Сондра смотрела через линзу и настраивала фокус. Спустя мгновение она сказала:

— Вот, я вижу…

— Вы раньше не встречали подобные микроскопы?

— Нет.

— Мы сначала обрабатываем кровь метабисульфатом натрия, чтобы мазок не высох. Сухие мазки не позволяют выявить патологические эритроциты.

— Это временный симптом или врожденная анемия?

— Анемия.

Сондра смотрела в микроскоп на искривленные красные кровяные тельца, которые имели форму полумесяцев. Из-за такой деформации они не проходили через мелкие артерии и забивали жизнеспособные кровеносные сосуды. Поскольку они к тому же были более хрупки, чем нормальные эритроциты, то распадались в кровотоке, таким образом буквально моря больную недостатком кислорода.

Сондра взглянула на Дерри:

— И каков прогноз?

— Терапия, если ее применять, симптоматична и временна. Иногда преднизолон может облегчить боль. Но больше вряд ли удастся сделать. Серповидно-клеточная анемия не поддается излечению. Бедняжке будет становиться все хуже, пока она в конце концов не умрет от тромбоэмболии легочной артерии, либо от тромбоза, либо от туберкулеза. Сомневаюсь, что она доживет до двадцати.

Время близилось к полудню, и на веранде народу все прибавлялось. Сондра и Дерри с помощью медсестры делали перевязки, уколы и объясняли, как следует принимать лекарства (Сондра обнаружила, что многие коренные жители вместо того, чтобы глотать таблетки, клали их в маленькие мешочки и носили на шее вроде амулетов, охраняющих от зла), а к обеду оказалось, что ожидавших приема не поубавилось. Когда Сондра и Дерри устроили перерыв на чай с огуречными сандвичами, медсестра сообщила им, что в лечебнице не осталось свободных коек.

Люди все время прибывали: инфекции, порезы, паразитарные инфекции… Мать из племени таита принесла маленькую девочку с обезвоженным от поноса и рвоты организмом. Болезнь вылечили, но ребенка никак не удавалось уговорить поесть, а принудительное питание оказалось бесполезным. Поэтому Сондра решила немедленно положить ребенка на лечение и применить внутривенную терапию, Но Дерри вышел из-за занавески и отменил ее распоряжение.

— У нас нет ни одной лишней койки, а запасы капельниц на исходе. Этот случай поддается немедленному лечению.

Не успела Сондра возразить, как Дерри отправил сестру на кухню за бутылкой кока-колы и упаковкой картофельных чипсов.

— Дети упрямятся и отворачиваются от полезной еды, — объяснял он, пока оба ждали возвращения сестры. — Даже если они серьезно болеют. Но ни один ребенок не устоит перед вкусным угощением.

Дерри был прав. Как только он открыл бутылку с теплой кока-колой и пакет с хрустящей картошкой, ребенок тут же с восторгом набросился на угощение.

— На этой диете она скорее выровняет баланс соли и жидкости в организме, — сказал Дерри. — Отпускайте ее.

Началась вторая половина дня, когда принесли малышку. Девятимесячную, с очень высокой температурой, воспаленными на вид барабанными перепонками, покрасневшим горлом. Малышка начала пронзительно вопить, когда Сондра попробовала согнуть ей ножки в коленях. Это была ЛНП — лихорадка неизвестного происхождения, и к лечению ребенка можно было приступить только после анализа крови.

— Мне придется взять кровь на анализ, — обратилась Сондра к медсестре. — Мы возьмем ее из яремной вены.

Как раз в это время мимо на костылях прошел пациент Дерри, и из-за занавески появился он сам:

— Я займусь этим. Сестра, выведите мать.

Сондра уставилась на него:

— Дерри, я умею брать кровь. Я это делала много раз еще в…

— Да, я знаю. Но если вы сделаете одну ошибку, то будете иметь дело с разъяренным племенем. Я знаю, как обращаться с этими людьми.

— А я знаю, как найти яремную вену.

Но Дерри не обращал на нее внимания. Пока медсестра крепко забинтовывала малышку, словно мумию, Дерри выбрал инструменты из тазика со стерилизующим раствором.

Когда малышку запеленали так, что она не могла вертеться, Дерри положил ее на стол, чтобы голова свисала, и повернул на бок. Вся хитрость заключалась в том, чтобы заставить ребенка орать, ибо тогда раздувались вены на шее и до них было легко добраться. Однако, если ребенок перестанет кричать, вена вернется в прежнее состояние и кровь взять не удастся. Так что надо было стимулировать болевые ощущения, чтобы спровоцировать крик. Поэтому мать вывели на улицу. Пока сестра пальцем легко постукивала по нежной головке, Дерри ввел двухдюймовую иглу в надувшуюся вену и спокойно забрал необходимое количество крови. Покончив с этим, он тут же взял малышку у сестры и качал ее на руках до тех пор, пока та не успокоилась.

— Скажите этой женщине, чтобы завтра еще раз принесла своего ребенка, — Дерри обратился к Сондре, направляясь к умывальнику. — К тому времени у нас будут первые результаты анализа.

Дерри еще два раза заходил к Сондре — в одном случае отменил ее распоряжения, в другом — сам провел еще одну процедуру. Ко времени чаепития Сондра почувствовала, что ее раздражение достигло предела…

И тут принесли семилетнего ребенка по имени Оуко.

Это был красивый мальчик с длинными руками и ногами, как и его родители из племени масаи. Большие серьезные глаза уставились на Сондру. На смотровой стол Оуко положил отец, высокий пастух с благородными чертами лица и блестящей красновато-желтой кожей. Оуко лежал неподвижно, пока Сондра слушала рассказ о головных болях, которые у него не проходили вот уже три дня. Мальчик позволил измерить температуру, стоически держался, когда Сондра, посветив маленьким фонариком, заглянула ему в глаза. Но когда Сондра хотела потрогать утолщения на его шее, Оуко издал вопль.

Отец сказал на суахили:

— Он говорит, что у него болит шея. Болят глаза. Болят щеки.

Сондра долго смотрела на Оуко и спросила, может ли тот достать грудь подбородком. Мальчик попытался, но из этого ничего не получилось, только на глазах выступили крупные слезы.

— Memsabu, он не может пошевелить головой, — пояснил отец.

Сондра осторожно обхватила его голову руками и сама попробовала наклонить ее. Ребенок снова завопил.

Сондра хотела заглянуть ему в рот, но Оуко сказал, что у него слишком сильно болят щеки, когда он открывает рот. Она улыбнулась, стараясь подбодрить мальчика, погладила того по обнаженному плечу и сказала на суахили, что не будет заставлять его делать то, что ему не нравится. Сестре она на английском сказала:

— Похоже на раннюю стадию менингита. Передайте, что нам нужна койка. Если ее не найдется, положите двоих больных на одну койку.

Дерри вышел из-за занавески и вытирал руки как раз в тот момент, когда Сондра добавила:

— Мне придется сделать спинномозговую пункцию.

Дерри подошел к Оуко и, улыбнувшись, сказал несколько слов, затем обратился к Сондре:

— Возможно, это свинка. Посмотрите, нет ли вздутия околоушной железы. Полиомиелит нам лучше исключить. Если это полиомиелит, то через три или четыре дня станут заметны признаки паралича. И давайте изолируем его на всякий случай — вдруг он заразный.

Поскольку Дерри тут же занялся орущим ребенком с инфекцией уха, Сондра могла вместе с сестрой заняться спинномозговой пункцией.

С подобающей своему гордому племени стойкостью мальчик молча терпел боль в спине, когда его заставили нагнуться, но все равно тихо и жалобно плакал. Ему повезло — у Сондры был большой опыт в проведении этой процедуры, и она быстро закончилась: сестре лишь на мгновение пришлось своими крепкими руками уложить мальчика на бок, а Сондре кончиками пальцев осторожно найти нужный промежуток между позвонками, затем умело ввести и извлечь иглу.

Выступила прозрачная жидкость, что исключало вероятность внутричерепного кровотечения. Через некоторое время изучение жидкости под микроскопом показало, что гнойных клеток нет.

Поскольку они не знали, с каким микроорганизмом имеют дело, а отчет о результатах исследования микроорганизмов из Найроби придет только через две недели, было решено определить Оуко койку в конце палаты и отделить ее переносными ширмами.

К этому времени солнце уже начинало садиться и миссия заканчивала свой нелегкий рабочий день. Пока Сондра устало брела к своей хижине, чтобы помыться и переодеться к ужину; она не могла избавиться от мучительной мысли, что в случае с Оуко они что-то проглядели.

21

Сондра как раз писала письма Рут и Мики, когда раздался тревожный стук в дверь. Из лечебницы пришла медсестра: Оуко стало хуже.

Надев свитер, Сондра побежала к лечебнице по затихшей территории миссии. На столе медсестры у входа в длинное здание с соломенной крышей горела одинокая лампа. Палата с двадцатью койками исчезала в темноте — вдоль каждой стены расположилось по десять похожих на цирковые шатров из марли. На подушках дремали черные головы.

Взяв лампу, Сондра быстро и бесшумно шла к дальнему концу, где за двумя складными ширмами находилась койка Оуко. Как только она зашла за ширмы, мальчик передернулся от боли.

Положив лампу, Сондра близко наклонилась к нему и ласково произнесла:

— Оуко.

Мальчик чуть не выпрыгнул из койки.

Сдвинув брови, она смотрела на него. Когда сестра начала говорить и Оуко снова дернулся, замешательство Сондры сменила тревога. Нет у него ни полиомиелита, ни менингита! У нее кровь застыла в жилах. «Боже милостивый, это же…»

Подав сестре знак вести себя очень тихо и следовать за ней, Сондра повернулась и тихо зашагала к столу.

— Я уверена, что это столбняк, — пробормотала она, стараясь не выдать волнения. — Нам понадобится шестьдесят тысяч единиц антитоксина. У нас найдется такое количество?

— Да, memsabu, — прошептала молодая сестра, белки ее больших круглых глаз сверкали на фоне темного лица.

— Нам потребуется лошадиная сыворотка, полторы тысячи на кубический сантиметр. Мы будем вводить ее по три тысячи единиц каждые полчаса. Давайте начнем.

Первую инъекцию Оуко сделали в левое бедро, и он дернулся так сильно, что чуть не свалился с койки.

У Сондры в горле пересохло. Она прежде никогда не имела дело со столбняком. Да и где? Не в Финиксе же, где доступны вакцины и сильнодействующие препараты. Она знала, что антитоксин особо не поможет, он всего лишь нейтрализует яд, который еще не проник в нервную систему. Однако на токсин, попавший в нервную систему Оуко, сыворотка не подействует. Это обстоятельство сейчас приводило ее в ужас.

Сондра придвинула стул к койке, села и стала наблюдать. Она знала, что очень скоро Оуко начнет страдать от приступов, типичных для столбняка: сильные спазмы мышц шеи и челюсти, крепко стиснутые зубы, каждая мышца в болезненном напряжении, спина изогнута дугой. Самая большая опасность подстерегала дыхательные мышцы: сильный спазм мог буквально задушить мальчика.

Пристально глядя на испуганное лицо Оуко, блестевшее от пота, Сондра знала, что впереди страшная ночь.

Спустя некоторое время появился Дерри, долго и оценивающе смотрел на Оуко и сказал по возможности спокойнее:

— Вы обнаружили рану?

Сондра кивнула:

— Нижняя часть стопы. Рана уже зажила.

Дерри взял с тумбочки шприц с антитоксином, посмотрел на него и положил на прежнее место.

— Приступ уже был?

Она отрицательно покачала головой. Сондра, не отрывая глаз, следила за Оуко. Первый приступ скоро начнется, и они должны подготовиться к нему.

Дерри продолжал стоять над ней и молча раздумывал, его лицо оставалось в тени. Он больше ничего не сказал, но Сондра ощущала его напряжение, чувствовала его тревогу столь же остро, как и свою.

По другую сторону ширмы, где-то в темной палате, во сне неожиданно вскрикнул пациент, и у Оуко тут же начались спазмы. Его челюсти сжались, рот исказило подобие усмешки, спина неестественно изогнулась, руки и ноги одеревенели так, что тело Оуко буквально поднялось над постелью. Мальчик касался матраца только локтями и пятками. Сондра с ужасом взирала на это зрелище.

Вдруг спазм прекратился так же неожиданно, как и начался, и Оуко рухнул на матрац в полном изнеможении. Сондра большими глазами посмотрела на Дерри, который постукивал пальцем по своим часам и то сжимал ладони в кулаки, то разжимал их. Приступ длился двадцать секунд. Двадцать секунд острой, страшной боли. Двадцать секунд плена в собственном теле, которое чувствовало себя так, будто его скручивали демоны. Оуко все это время ни разу не терял сознания.

За стенами лечебницы, среди африканской ночи, какая-то птица камнем устремилась вниз и крикнула. Тело Оуко тут же снова напряглось и изогнулось над кроватью.

Сондра подавила подступившие к горлу рыдания.

Тут она услышала, как Дерри куда-то уходит. Через мгновение он вернулся со шприцем в руке и, как только приступ затих, сделал Оуко укол в бедро.

— Секонал, — шепнул он Сондре. — Но сомневаюсь, что он поможет.

Они еще какое-то время смотрели на Оуко. Бедный мальчик лежал на постели и глядел на них большими, ничего не понимающими глазами. Затем Дерри взял Сондру за руку и отвел ее от койки. Дойдя до стола, он велел сестре пойти посидеть с мальчиком.

— Старайтесь не шуметь и не делать резких движений. Это вызывает у него спазмы.

Затем он вывел Сондру на прохладный ночной воздух, где можно было говорить в полный голос.

— Что мы сможем сделать? — спросила она, обхватив себя руками.

— Мы ничего не сможем сделать, — спокойно ответил он, пристально уставившись в точку над плечом Сондры. — Нам остается лишь вооружиться терпением. У мальчика нет ни малейшего шанса выдержать эти мучения. Спазмы доконают его.

— Но мы же не можем оставить его на милость этих приступов!

Дерри сердито уставился на нее:

— Я видел сотни таких случаев. От столбняка нет средств. Ничто не действует — ни секонал, ни валиум… Можно лишь ждать, пока токсин не будет выведен из организма естественным путем.

— Тогда нам надо лишь поддерживать жизнь Оуко, пока это не произойдет.

Дерри покачал головой:

— Вы надеетесь на чудо. У него одна из самых тяжелых в моей практике форм столбняка. Весьма скоро очередной спазм либо парализует дыхательные мышцы, и тогда он умрет от удушья, либо приведет к перелому позвоночника, и тогда ему тоже конец.

— Мы могли бы парализовать его, — Сондра ухватилась за новую мысль. — Кураре парализует мышцы и остановит спазмы.

— А также остановит дыхание.

— Прибегнем к трахеотомии, — не сдавалась Сондра.

— Из этого ничего не получится. У нас нет аппарата поддержания дыхания.

— Мы можем сделать это вручную, попросить медсестер…

— Все равно ничего не получится.

— Почему?

— Если мы даже сможем поддержать его дыхание, то как его кормить? Эта болезнь продолжается неделями. Так долго мы не сможем поддержать его капельницей. Сондра, мы должны позволить ему умереть. Это самое лучшее, что можно сделать для этого мальчика.

Она удивленно посмотрела на него.

— Вы это серьезно говорите?! Мы не можем бросить его!

— Вы думаете, что я не хочу спасти его? — почти выкрикнул Дерри. — Вы думаете, я не пытался спасти десятки таких, как Оуко? Сначала успокоительные, затем трубка в трахею, после чего мы стоим рядом и смотрим, как он медленно умирает от голода. А в промежутках видим, как он снова и снова переносит спазмы. Ребенок подвергается страшным мукам, какие вообразить невозможно, пока в конце концов он, слава Богу, не умирает!

Дерри сердито глядел на Сондру, атмосфера накалялась. Затем он спокойно произнес:

— Оуко не нужно, чтобы над ним производили героические эксперименты. Как только случится первая остановка сердца, дайте ему умереть.

Сондра смотрела на него, не веря своим ушам.

— Вы приговариваете мальчика к смерти!

— Мой приказ окончателен.

Он повернулся и ушел.

Дерри дошел до забора, который окружал миссию по всему периметру и обеспечивал безопасность, ибо по ту сторону простирался мир, который не признавал человека с его слабостями. Это был смертельно опасный мир, откуда даже сейчас чьи-то лапы близко подошли к забору, а в темноте сверкали золотистые огоньки глаз. Дерри остановился, обернулся и посмотрел в сторону лечебницы — длинное, приземистое здание, испещренное квадратами мягко рассеянного света, здание, которое он спроектировал, построил и вдохнул в него жизнь. Итог его жизни.

В эти дни Дерри нечасто вспоминал Джейн и ребенка, который покоился рядом с ней в могиле. С годами он научился унимать свое горе и мириться с тем, что произошло. Но были времена, когда что-то будило воспоминания — как безнадежно больной маленький Оуко, и тогда прошлое и печаль снова охватывали его. Джейн была первой и единственной любовью в его жизни. Ради нее он пришел сюда и жил здесь ради ее несчастного образа, который витал над миссией. Дерри редко копался в своей жизни, редко серьезно задумывался о себе и своей работе. Но сейчас он задумался над этим.

«Вы приговариваете мальчика к смерти!» — воскликнула Сондра. Да, он так поступил. Но только потому, что не мог приговорить мальчика к жизни. Мы бессильны. Несмотря на всю нашу ученость, в конечном счете мы ничего не стоим.

Вечер был холодным, дул пронзительный ветер, но Дерри этого не чувствовал, ему было все равно. Он думал о Сондре. Думал и жалел, что она вообще появилась в этой миссии.

Почему я принимаю ее слова так близко к сердцу? Почему ее слова значат больше того, что говорят остальные? Потому что она напоминает мне, каким я когда-то был. Двадцать один год назад молодой мечтатель Дерри вернулся в Кению, полный планов и фантазий, подгоняемый тем же слепым оптимизмом, под влиянием которого Сондре Мэллоун кажется, что она способна изменить мир, Когда он потерял ее, эту юношескую надежду, когда угасли сладкие порывы энтузиазма и их место занял цинизм, свойственный пресыщенному человеку? Это не произошло сразу или за один час, это был медленный разъедающий душу процесс, будто однозубый лев грыз тушу зебры. Дерри даже не осознавал, что богатый запас идеализма постепенно разрушатся до тех пор, пока от него не осталась лишь одна ходячая, говорящая, пустая оболочка.

Он смотрел на лечебницу. В одном из окон мелькнула тень, за задернутой занавеской показались очертания фигуры человека. Сонара на цыпочках приближалась к постели Оуко, чтобы снова дежурить у его изголовья. Дерри вспомнил, что много лет назад он также дежурил, и совершенно напрасно. Ему стало жалко Сондру: она испытает тяжелый удар, и Дерри не в силах защитить ее.

Крик ночной птицы вывел его из раздумий. Он потянулся за сигаретой, лежащей в кармане рубашки, и попытался отогнать эти мысли. Хорошенького понемножку. Ничего не добьешься, жалея себя или беспокоясь о нежной душе наивной молодой женщины. Завтра предстоит новая работа, а сейчас самое главное — выспаться.

Все же, направляясь к своей хижине, Дерри пожалел, что нет способа избавить Сондру от душевной боли.

Сондра подготовилась. На тумбочке Оуко лежали все необходимые инструменты: скальпель, зажимы и марля, металлическая эндотрахеальная трубочка и респираторные меха для искусственного наполнения легких воздухом.

Медсестра отказалась ей помогать: она слышала слова Дерри о том, что не нужно проводить над мальчиком героических экспериментов, и не доверяла здравому смыслу memsabu. И когда громкий храп на соседней койке вызвал у Оуко очередной спазм, на этот раз более неистовый и продолжительный, Сондра действовала одна.

Губы мальчика посинели, и кожа приобрела тревожный фиолетовый оттенок. Вот он, — подумала Сондра, — этот спазм убьет его.

Она мгновенно опустилась на колено и силой отогнула голову Оуко назад. Дрожащими руками она приблизила скальпель и сделала вертикальный разрез на уровне третьего хрящевого кольца трахеи, раскрыла его, просунула полую иглу в дыхательное горло и шприцем наполнила манжет воздухом. Убедившись, что иголка держится прочно и пропускает воздух. Сондра быстро подсоединила меха респиратора к концу иглы и сдавила их несколько раз. Каждый раз грудь Оуко то поднималась, то опускалась.

Руки Сондры все еще ужасно тряслись. У нее оставалось так мало времени. На шее мальчика выступила кровь и потекла на простыни, но теперь он дышал с помощью респираторных мехов.

— Сестра! — позвала она, рискуя вызвать новый спазм. — Помогите мне!

Сестра появилась тут же, и у Сондры закралось подозрение, что та стояла по другую сторону ширмы.

— Идите сюда, — сказала она. — Сжимайте меха, пока я не остановлю кровотечение.

Но женщина не шевельнулась.

— Пожалуйста! Я отвечаю за все. Вам ничего не будет.

Сестра отступила назад:

— Доктор Фаррар не велел делать этого.

У Оуко начался новый спазм, он чуть не столкнул Сондру с постели. Когда его грудь и бедра поднялись над матрацем и спина изогнулась дугой, она услышала хруст костей, которые не выдерживали напряжения.

— Боже милостивый, — пробормотала она, ресницами смахивая пот с глаз и стараясь удержать меха у трубки.

— Сестра! Насос! Быстро! У него кровотечение в трахее!

Сестра застыла в нерешительности с круглыми от страха глазами.

— Помогите мне!

Неожиданно появившийся Дерри оттолкнул сестру и вонзил иглу шприца в правое одеревеневшее бедро Оуко. Когда яд кураре начал парализовывать напряженные мускулы, Дерри схватил резиновую трубку с тумбочки и подсоединил к ее концу воздушного шприца, взглянул на Сондру и согласно кивнул. Она сняла меха с трахейного манжета, и он принялся шприцем отсасывать кровь из трахеи. Кровь заполнила цилиндр. Дерри вылил ее в таз, снова потянул за поршень и отсосал новую порцию яркой крови. К этому времени Оуко обмяк, и Сондра быстро остановила кровотечение из надреза. Четыре руки трудились вместе так, будто принадлежали одному человеку, причем Дерри отсасывал, делал паузу, чтобы дать Сондре несколько раз наполнить легкие Оуко воздухом, затем отсасывал, пока она не продезинфицировала рану.

Наконец спустя, как им показалось, целую вечность они подложили чистые простыни под потерявшего сознание мальчика и обмывали его, в то же время помогая ему дышать при помощи мехов. Когда они закончили эту работу и сестра унесла все ненужное, Дерри и Сондра уселись по разные стороны койки, напротив друг друга. Дерри сильной рукой продолжал ритмично сжимать меха, а Сондра слушала грудь Оуко через стетоскоп.

— Легкие чистые, — сказала она, откинулась на спинку стула и убрала стетоскоп.

— Как долго он находился без кислорода?

— Не знаю. Две минуты. Может, три.

— Тогда с ним все в порядке. — Дерри сменил руки, от постоянного сдавливания мехов сводило пальцы. — Что ж, доктор, похоже, мы полны решимости справиться с этим.

Сондра взглянула на него. На его лицо легла тень.

— Мы можем позвать семью на помощь, — спокойно сказал он. — Братьев, сестер, двоюродных, троюродных… Они будут по очереди работать мехами.

Взгляд темно-голубых глаз Дерри говорил о том, что он погрузился в раздумье.

— Я свяжусь с больницей Вои и узнаю, нет ли там лишнего респиратора. Если нет, свяжусь с Найроби. Прямо сейчас поставим капельницу, потом попробуем кормить его через желудок и через трубку в носу.

Сондра вглядывалась в усталое лицо Дерри, видела его широкие плечи, ритмичную игру мышц руки. Она улыбнулась ласково и виновато:

— Простите меня, я недавно наговорила вам всякого. Ну о том, что вы приговорили Оуко к смерти… Я просто сильно расстроилась.

— Знаю. Все в порядке. Мы справимся.

Оба долго смотрели в глаза друг другу. Их окутывала африканская ночь.

22

К восходу солнца Оуко все еще был без сознания. Раствор солей и сахара вводился в вену через капельницу. Одного из механиков миссии, сильного мужчину, посадили у кровати, и он усердно сжимал респираторные меха.

Дерри вошел в общую комнату и застал там Сондру, которая машинально размешивала чай в чашке. Положив руку ей на плечо, он сказал:

— Идите поспите немного.

Она очнулась будто ото сна и спросила, повезло ли ему с больницей в Вои.

— Боюсь, у них респиратора нет. Придется лететь в Найроби. Но я смогу полететь лишь вечером, после того как вернется Алек. Тем временем мы будем держать Оуко на кислороде и мехах. — Дерри сел рядом с ней и положил руки на стол. — Меня волнует его питание. Он прибыл сюда истощенным, и на капельнице долго не протянет.

Сондра безумно устала. Никогда раньше у нее так страшно не болело все тело, даже во время интернатуры такого не бывало. Она совершенно измоталась. Голова у нее устала не меньше тела. Она все время спрашивала себя: «Что я сделала? Нам никак не удастся поддержать жизнь Оуко в течение трех недель!»

Но Дерри она об этом не сказала. Пока не сказала. Не сейчас, когда они взяли на себя обязательства. Сондра произвела «героический эксперимент», который запретил Дерри, и теперь отступать было поздно.

— Я сначала покормлю его через трубку и затем немного посплю, — как можно более оптимистично сказала она.

Дерри внимательно взглянул на нее. На платке из ярких узоров, который Сондра повязала на голове, отслоилось несколько черных нитей; длинные рукава белого хлопкового пуловера были закатаны на запястьях и обнажили коричневую кожу. Дерри сообразил, что впервые кое-что заметил.

У Сондры был нежный профиль. Высокий лоб, большие миндалевидные глаза, высокие скулы, маленький аккуратный нос, полные губы, твердый, но не выступающий подбородок, скошенный к длинной шее. Она была красива — Дерри это знал. Но сейчас он увидел нечто другое. Он этого не замечал до сих пор, но, заметив, все понял. Все было так очевидно. Дерри наконец понял, почему она приехала в Африку.

— Я сам покормлю его через трубку, — тихо сказал он. — А вы идите спать.

Сондра едва заметно улыбнулась ему.

— Это приказ?

— Это приказ.

К общему удивлению, все шло хорошо. Вены Оуко адаптировались к капельнице, утреннее кормление через нос получилось, и к восходу солнца он продолжал мирно спать. Спазмы его не беспокоили. Но это был лишь первый день. Впереди еще много дней.

В миссии царило волнение. Казалось, половина племени Оуко поселилась у лечебницы — около двадцати масаев сидели на корточках и монотонно пели магические заклинания. В то же самое время преподобный Сандерс во главе христиан молился на ступеньках лечебницы. Все это нарушил приезд «роверов», вернувшихся из экспедиции и ввергших миссию в хаос. Дерри выбежал встретить приехавших, тут же рассказал Алеку о том, что здесь происходило, затем повел его в лечебницу, где Сондра объясняла одной из сестер, как следует ухаживать за Оуко. Сразу за обоими мужчинами вошла Ребекка, старшая сестра.

— Через каждые два часа его следует обязательно переворачивать, — говорила Сондра, показывая руками, как мальчика надо перевернуть с одного бока на другой. — Массаж спины. Очень важно. Ему следует орошать глаза. — Она подняла маленькую бутылочку глазного раствора. — Добавьте в него несколько капель растительного масла.

Сондра подняла глаза и увидела, что в палату входят Дерри и Алек. Одежда Алека была в пыли, а его рыжеватые волосы растрепались.

Заметив Ребекку, медсестра отшатнулась от стола, словно ее поймали на том, что она залезла в банку с печеньем.

— Memsabu, теперь я о нем позабочусь, — Ребекка холодным и жестким тоном обратилась к Сондре.

Сондра обернулась к ней:

— Важно соблюдать строгую последовательность ухода за мальчиком. Он в критическом состоянии. Вот, я здесь написала… — Сондра взяла лист бумаги, на котором подробно расписала, каков должен быть уход за Оуко.

Но Ребекка не взглянула на лист бумаги. Она хранила бесстрастное лицо и через прикрытые глаза смотрела на Сондру.

— Memsabu, теперь этим займусь я, — еще решительнее заявила она.

— Пойдемте, — сказал Дерри, коснувшись локтя Сондры. — Взглянем на него.

Сондра колебалась, не сводя глаз с враждебно настроенной старшей сестры, затем резко повернулась и первой пошла к койке Оуко.

Спустя несколько минут Макдональд покачал головой:

— Я бы сам ни за что не смог сделать такое. Лучше дать мальчику умереть. Не вижу, как можно сохранить ему жизнь.

— Он насыщается кислородом, — сказала Сондра, указывая на изголовье, где стояла бутылочка с надписью О₂.

Алек снова покачал головой:

— Вскоре его тело высохнет. Ему требуется увлажнение.

— Как раз поэтому я сейчас же отправляюсь в Найроби, — сказал Дерри. — Я ждал вашего возвращения.

— Вы летите прямо сейчас? — спросила Сондра. — Но ведь скоро стемнеет!

На его губах мелькнула улыбка:

— Я и прежде летал в такое время. Не беспокойтесь обо мне. Алек, оставляю лечебницу на вас. У Сондры здесь работы по горло.

Он умолк и смотрел, как крупные руки масая, одного из членов семьи Оуко, добросовестно сжимают меха. Грудь мальчика поднималась при каждом сжатии. Дерри нахмурился: Оуко выглядел плохо. Фаррар не знал, удастся ли ему вовремя вернуться из Найроби.

Алек дежурил у постели мальчика, пока Сондра торопливо поужинала, приняла душ и переоделась. За Оуко придется ухаживать двадцать четыре часа. Постоянно нужно следить за основными показателями состояния его организма. Расчесывая длинные влажные волосы, Сондра думала о том, как бы в подобном случае поступили в Финиксе: работу сердца контролировал бы монитор, врачи следили бы за артериальным давлением, проводили бы анализы крови.

А у нее, Алека и Дерри ничего не было, кроме глаз и ушей.

— Как он? — тихо спросила она, заходя за ширму. В углу, где лежал Оуко, приглушили свет и постелили ковры, чтобы не слышался шум шагов. Мальчик проснулся до ее прихода, но спазмы его не беспокоили.

Алек встал со стула, кивнул преподобному Торну, который сейчас качал меха, и удалился вместе с Сондрой за ширму.

— Не знаю, как мы с эти справимся, — пробормотал он, пока они шли по палате. — Еще один день на этом растворе мальчик не протянет. У него истощение. Он умрет голодной смертью.

— Он уже выдержал два кормления через нос.

Но лицо Алека оставалось мрачным:

— Нам требуется соответствующее оборудование, чтобы следить за состоянием его крови. Мы понятия не имеем о его электролитном балансе. Соли, калий… Нельзя лишать ребенка сознания, прибегая к кураре, ибо тогда мы получим отек легких. Но без кураре у него начнутся спазмы, и тогда нечего и говорить о капельнице. — Алек покачал головой. — И мы не можем перевести его в другую больницу. Он слишком слаб для такого переезда. Просто не знаю, Сондра…

«Я знаю, — подумала она. — Я сохранила ему жизнь, когда он мог умереть. А теперь я должна позаботиться о том, чтобы он прошел и через это испытание».

Когда оба приблизились к столу для медсестер, Ребекка оторвалась от газеты, которую читала. В ее холодных глазах вспыхнула искра вызова, когда она встретила взгляд Сондры.

— Ребекка, пожалуйста, посидите у койки Оуко. С ним остался преподобный Торн.

Подчеркнуто не спеша, она посмотрела на Алека в ожидании, что тот скажет. Он устало кивнул и сказал:

— Идите посидите с ним, пожалуйста.

Старшая сестра подчинилась.

В полночь у Оуко начался спазм. Он потерял капельницу. Сондра работала до утра, чтобы поставить новую, но в конце концов ей пришлось подключить укороченную капельницу к лодыжке. К утру основные показатели состояния организма Оуко ухудшились.

Алеку пришлось заставить Сондру пойти в хижину и отдохнуть, но она спала урывками и проснулась усталой, услышав шум «Сесны»: возвращался Дерри. Когда она помылась и переоделась, респиратор уже установили, и по зеленой прозрачной трубке в легкие Оуко поступал влажный кислород. Однако основные показатели состояния организма ухудшались. Капельница протекала. Обед из взбитых яиц с сахаром и бульон, которым его кормили, вышел обратно.

Как и предсказал Дерри, Оуко медленно умирал от голода.

— Сондра, вы сделали все, что могли, — сказал Алек, сидя с ней у койки Оуко. Было поздно, миссия спала. Оуко уже семь часов дышал через респиратор, но никто не смог заставить Сондру отойти от койки.

Ее янтарные глаза не мигая смотрели на лицо мальчика. Оуко казался спокойным. Он был похож на любого другого ребенка, который, обложенный подушками, лежит на боку. Но внешность была обманчива. В организме мальчика токсин столбняка выигрывал сражение.

— Алек, я не сдамся, — ее голос звучал тихо, ровно, без лишних эмоций.

Алек взял ее руку:

— Сондра, вы сделали все возможное. Больше ничем не поможешь. Ни одно живое существо нельзя бесконечно держать на капельнице, вы это знаете. Он каждый день теряет калории. Кормления через нос недостаточно. Мы подошли к последней черте.

Но Сондра не слушала его. Она смотрела, как ровно поднимается и опускается грудь Оуко. Респиратор делал свое дело. А сестры делали все, чтобы тело Оуко лежало удобно и не появилось пролежней. Требовалось лишь одно, самая малость — чтобы он выжил и дождался, пока токсин исчерпает свой ресурс и покинет организм. А для этого ребенка надо было кормить, организм требовал питательных веществ. Но капельница и кормление через нос не могли обеспечить этими веществами.

Сондра наблюдала за его грудью. Ребра выступали под красновато-коричневой кожей. Ключица резко выделялась.

Его ключица…

— Алек, — вдруг сказала она. — Алек, вы когда-нибудь слышали о внутривенном питании?

— Внутривенное питание? — Он потер подбородок. — Я об этом где-то читал. Что-то вроде экспериментальной техники кормления. По-моему, так кормят преждевременно родившихся детей. Насколько я знаю, это очень рискованный способ.

Сондра заволновалась:

— Вы видели, как это делается?

— Нет, но…

— Я видела. В Финиксе. Интерн и хирург впервые применили внутривенное питание в больнице, где я стажировалась и, к счастью, несколько раз наблюдала за этой процедурой. — Сондра высвободила свою руку и встала. — Думаю, нам надо испытать это на Оуко.

— Это несерьезно. — Алек тоже встал. — Вы только наблюдали за этим, но видеть и делать — разные вещи. Вы хотите применить малоизученную методику здесь? В этих условиях? Из прочитанного я понимаю, что у нас нет возможности осуществить такую процедуру.

Но Сондра не слушала возражений:

— Оставайтесь с ним, Алек. Я поговорю с Дерри. — И прежде чем он успел возразить, вышла.

Алек снова сел на стул, поднял безжизненную руку Оуко и начал считать пульс.

Не успела Сондра дойти до беседки у священного фигового дерева, как ей дорогу преградила неожиданно появившаяся Ребекка. Медсестра вышла из тени, будто ждала Сондру. Ее глаза горели в лунном свете.

— Memsabu, дайте ему умереть, — произнесла она низким голосом, который звучал почти угрожающе. — Бог зовет его. Дайте ему умереть.

Сондра решительно встретила жесткий взгляд кенийки, обошла ее и пошла дальше, к хижине Дерри.

Хотя был уже поздний час, в его окне горел свет. Сондра постучала в дверь.

— У меня есть идея, — сказала она в ответ на его вопрошающий взгляд. — По крайней мере, это шанс. Вы слышали о внутривенном питании?

Между его густых бровей появилась борозда.

— Что это такое?

— Способ обеспечения полного питания исключительно через вены. Только это не обычная капельница: питание осуществляется через постоянный катетер, подведенный к верхней полой вене.

Дерри долго смотрел на нее. Он никогда не слышал о внутривенном питании, и мысль о том, чтобы вставить катетер в верхнюю полую вену, идущую напрямую к сердцу, казалась ему абсурдной. Но он видел, как снова ожило лицо Сондры, и не мог не почувствовать исходившей от нее энергии.

— Как это работает? — спросил он, заправляя рубашку.

— Видите ли, мы не можем осуществить полноценное питание Оуко посредством обычной капельницы, потому что маленькие периферические сосуды не выносят концентрированных растворов. А для поддержания жизни ему нужны концентрированные растворы. Но эта новая процедура — введение катетера в крупный сосуд — доказала, что верхняя полая вена позволяет непрерывно вводить питательный раствор столько времени, сколько потребуется. Этот способ впервые применили как средство спасения новорожденных с кишечными расстройствами. Однако в Финиксе мы начали испытывать этот метод и на взрослых, которые подверглись многократным операциям на желудочно-кишечном тракте и не могли питаться обычным способом. Дерри, жизнь Оуко можно поддерживать много недель при помощи внутривенного питания!

Взгляд Дерри говорил, что он относится к этой идее скептически.

— У нас для этого есть аппаратура?

— Не знаю. Но мы можем импровизировать.

— Какие растворы понадобятся и где их взять?

— Нам самим придется их приготовить. Наверно, нам поможет аптека в Найроби.

— Вы знаете, как вводить этот катетер?

Сондра заколебалась:

— Я видела, как это делают.

— И каков риск?

Она развела руками:

— Вероятно, тут сотни рисков. Но Оуко умрет, если мы не пойдем на риск.

Сондра и Дерри вместе возвращались к лечебнице, обошли кругом ночную службу, которую под окном Оуко проводил преподобный Сандерс, миновали лагерь масаев, которые сидели у костров и передавали по кругу калебасы с молоком и коровьей кровью. В лечебнице было уже не так спокойно: Оуко проснулся и у него начался спазм. Капельница снова протекала, и мальчик начал отхаркивать жидкость. Дерри и Сондра застали Алека и Ребекку в тот момент, когда те откачивали содержимое капельницы из легких и перевязывали трубку бинтами. Инъекция кураре снова погрузила Оуко в беспамятство.

Алек пригладил волосы:

— У него сейчас спазм сосудов. Подсоединить капельницу к вене невозможно.

Сондра склонилась над мальчиком и прослушала его легкие через стетоскоп. Ей не понравилось то, что она услышала.

— Нам надо попробовать внутривенное питание, — сказала она, подходя к Алеку и Дерри, которые стояли в ногах койки. Ребекка стелила Оуко чистые простыни.

Дерри вопрошающе посмотрел на Алека, тот покачал головой:

— Я слышал, что такое питание применяется, но только в идеальных условиях. Оно носит в высшей мере экспериментальный характер, риск слишком велик. Только от одного катетера можно получить заражение крови, тромбоз, сердечную аритмию. К тому же следует учитывать осложнения с обменом веществ: присутствие урины в крови, накопление кислот в организме, отек легких.

Приподняв брови, Дерри вопросительно взглянул на Сондру.

— Я не говорила, что нет никакого риска, — сказала она.

— А как сама процедура? Насколько она рискованна?

— К вене можно добраться через грудную клетку, но при этом придется проколоть плевру — тогда пневмоторакс, легкие спадутся. Кроме того, одно неловкое движение — и в грудную полость хлынет жидкость. Мы можем поранить артерию и даже не почувствовать, как он умрет. Но, — она указала рукой на спящего на белых простынях мальчика, — если мы ничего не предпримем, он долго не проживет.

Глаза Дерри, взвешивавшего ситуацию, ясно говорили, о чем он думает. Следует ли им подвергать Оуко новым мучениям, продлевая боль? И честно ли они поступают, вселяя в людей за пределами лечебницы ложные надежды?

Дерри глянул в широко раскрытые умоляющие глаза Сондры и сказал:

— Хорошо. Попытаемся.

23

У них не было ни оборудования, ни правильно сбалансированных растворов, ни стерильных условий для их введения, ни подготовленного для такой процедуры специалиста, но все это не остановило троих врачей из миссии Ухуру.

Сондра работала всю ночь, чтобы как можно лучше ко всему подготовиться, несмотря на то, что Дерри приказывал ей отдохнуть. Ей было не до сна. Она выспится потом. Сейчас она чувствовала прилив адреналина, и мысли обгоняли друг друга.

Аппаратура была самой элементарной, собранной из всего, что под рукой: больше всего ее беспокоила стерильность. Открыть вену и сохранить ее в таком положении, особенно вену, которая напрямую соединялась с сердцем, значило идти на риск занести инфекцию. После того как с хирургической частью будет закончено, катетер введут в верхнюю полую вену и прикрепят швами, придется все время следить за тем местом, где катетер выходит наружу. Он не должен сместиться, быть под напряжением. Это потребует особенно осторожного обращения с больным. За Оуко придется вести круглосуточное наблюдение, чтобы заметить малейшие признаки инфекции.

Все это ложилось на плечи медсестер.

Сондра разберется с Ребеккой, когда настанет время. А сейчас, пока в миссии спали, а масаи на улице не переставали петь, она проверила запасы лечебницы и определила все необходимое для внутривенного питания: силиконовый катетер номер восемнадцать, игла шестнадцатого размера, внутривенная трубочка, хирургические щипцы, шприцы, ножницы, подкожные иглы, кровоостанавливающий пинцет, скальпель, марля и швы из черного шелка. Чтобы добиться стерильности, Сондра три раза пропустила все это через древний автоклав лечебницы.

Пока Сондра работала в лечебнице, Дерри по радио связался с отделением неотложной помощи в Найроби. Состав раствора внутривенного питания для Оуко оказался непростым делом: Дерри вместе с аптекарем на том конце определил количество необходимых витаминов, протеина, ионогенов, сахаров, солей и ежедневную потребность в калориях. Стерильные растворы приготовят к концу следующего дня. Дерри прилетит за ними.

Операцию делали на рассвете. Поскольку следовало избегать малейших передвижений Оуко, три врача согласились, что лучше всего сделать ее на койке.

Они принесли еще одну ширму и накрыли ее чистыми простынями. Еще одну лампу поставили на столе возле койки Оуко и направили ее свет на ключицу. Алек сел в изголовье и прижал стетоскоп к груди мальчика, чтобы следить за основными показателями организма. Сондра и Дерри устроились по обе стороны койки. В ногах стояла Ребекка и безмолвно наблюдала. Ее глаза, скрытые густыми ресницами, ничего не выражали, а маска закрывала лицо.

Надев стерильные перчатки, Сондра и Дерри накрыли Оуко стерильными салфетками и полотенцами, оставив лишь квадрат в несколько дюймов шириной, чтобы обнажить шею и ключицу мальчика. На них йодом нанесли полосы. После этого Сондра сперва посмотрела на Алека, который кивнул, подтверждая, что основные показатели деятельности организма стабильны, затем на Дерри, глаза которого смотрели сурово, но без тени сомнения. Взяв шприц с длинной подкожной иголкой, Сондра тихо сказала:

— Сперва мне надо найти подключичную вену. Через нее мы введем катетер.

Три врача взглянули на квадрат красновато-коричневой кожи, чуть поднимавшейся при вздохе и опускавшейся при выдохе. Вены Оуко были хорошо видны. Этого добились, немного приподняв на блоках ножной отдел кровати, с тем чтобы сосуды налились кровью и подключичную вену было легче найти. Вдруг Сондру охватил страх. Если заденешь одну из этих вен или артерию…

Сондра твердой рукой пощупала под тонкой ключицей, поднесла кончик иголки к коже… Тут она заколебалась. У нее пересохло в горле. Она услышала шум в ушах. Сондра наблюдала за этой процедурой несколько раз, но теперь, когда надо все проделать самой…

Она ввела иглу в кожу.

— Дерри…

Дерри тут же протянул руку и подсоединил неудобный стеклянный шприц к концу иголки. Пока Сондра осторожно вводила иглу под кожу, рука Дерри двигалась вместе с ее рукой, направляя иглу.

— Потяните за поршень, — сказала она.

Дерри чуть потянул назад поршень шприца, но ничего не произошло.

Должна была появиться кровь. Ровный поток темной крови, означавший, что игла попала в вену. Раз ничего не появилось, значит, они промахнулись. Если бы вышел воздух, это означало бы, что они задели легкие. А если бы появилась ярко-красная, пульсирующая кровь…

Сондра с трудом сглотнула. Нащупав грудную впадину, она все глубже вводила иголку в грудь Оуко.

Сондра почувствовала, как на лбу у нее выступил тонкий слой влаги. Могло произойти что угодно! Если задеть подкрыльцовую артерию или плечевое сплетение!

— Тяните, пожалуйста, — пробормотала она.

Дерри потянул поршень. Ничего.

Стоя у ног койки, Ребекка наблюдала с прикрытыми глазами.

Алек слушал сердце Оуко.

— Тяните, — сказала Сондра.

И снова ничего.

Сондру охватила дрожь. Она уже должна была достать это место иглой! Неужели она ввела иглу слишком далеко? Игла находилась в опасном соседстве с верхушкой правого легкого Оуко. Не вытащить ли иголку и попытаться снова, но уже под другим углом?

— Тяните.

В цилиндре шприца ничего не появилось.

Руки Сондры застыли. Она была не в силах продолжить. Но ей также не хватало сил вытащить иглу. Что-то не так! Не надо было браться за это!

— Наверно, я не умею… — прошептала Сондра, и тут пальцы Дерри обхватили ее руку, снова направляя иглу. Когда он потянул поршень, поток темно-бордовой крови ворвался в цилиндр шприца.

Три врача и медсестра облегченно вздохнули.

— Хорошо, — сказала Сондра, глубоко вдохнув воздух. — Мы попали в подключичную вену. Теперь следует пропустить катетер через иглу и ввести его в верхнюю полую вену.

Пока Дерри держал шприц, Сондра взяла катушку силиконовой трубки, распрямила ее и положила на грудь Оуко. Пометив красной чертой расстояние до сердца, она сказала:

— Хорошо, Дерри, вытащите шприц, пожалуйста.

Когда шприц вышел, показались пузырьки крови. Сондра вытерла их марлей и начала вводить трубочку в иглу.

Теперь у Сондры затряслись руки, и она почувствовала, как струя пота потекла у нее между лопаток. Если она ошибется, то трубочка может войти в сердце или подняться к шее и убить Оуко.

Сондра и Дерри действовали вместе, его сильные и твердые руки помогали ей делать тонкую работу. Когда трубочка вошла в иглу и продвигалась дальше, Алек подался вперед и сосредоточил все свое внимание на сердце. Слушая через стетоскоп и держа руки под простынями на груди Оуко, он напрягся в ожидании тревожных сигналов.

Постепенно трубочка продвигалась дальше, направляемая умелыми пальцами Сондры и Дерри. Когда красная пометка на трубочке оказалась на уровне кожи, Сондра остановилась и сказала:

— Трубочка уже должна была достичь цели.

Трое врачей уставились на красновато-коричневый клочок кожи, будто их глаза были способны видеть сквозь нее. Все трое мысленным взором могли представить, как катетер засел в большом сосуде, который нес кровь к правому предсердию.

Даже Ребекка, стоявшая на своем наблюдательном пункте, подалась вперед, мысленно представляя, что происходит в груди Оуко. Ее глаза вспыхнули, затем погасли, и она заняла прежнее положение.

Сондра посмотрела на Алека:

— Как сердце?

— Прекрасно. Аритмии нет.

Она взглянула на Дерри, глаза которого задумчиво смотрели поверх хирургической маски.

— Сейчас надо удалить иглу? — спросила она.

Они прикрепили катетер к коже черным шелковым швом, наложили на это место стерильную марлю и зафиксировали ее лентой. Сняв перчатки, Сондра подсоединила свободный конец трубочки к бутылочке капельницы с пятипроцентной декстрозой, которая уже была заранее закреплена на штативе. Девушка перевернула бутылочку, и четыре пары полных тревоги глаз наблюдали за тем, как потекла жидкость.

Дерри обошел кровать, взял Сондру за руку и тихо сказал:

— Идите к себе и отдохните. Об остальном позаботимся мы с Алеком.

Как Сондра и ожидала, на нее навалилась трехдневная усталость. Не раздеваясь, она растянулась на постели и тут же уснула. Сны ее не беспокоили. Сондра просила, чтобы ее разбудили в полдень, но Дерри не позволил сделать этого. Когда девушка пошевелилась и в темноте захлопала глазами, ей понадобилась минута времени, чтобы прийти в себя. Снаружи стояла странная тишина.

И тут она все вспомнила. Оуко!

В палате было темно, все пациенты спали. Одинокая медсестра сидела за столом, открыв Библию на Откровении Иоанна Богослова. Сондра застала Дерри у койки Оуко. Он поднес лампу к капельнице и изучал ее.

— Как он? — спросила она, зайдя за ширму.

Дерри вздрогнул и обернулся:

— Вы уже проснулись.

— Как Оуко?

— Пока хорошо. — Дерри жестом указал на бутылку, и Сондра подошла, чтобы взглянуть на нее. — Я совсем недавно привез ее из Найроби. Если мы все правильно рассчитали и катетер будет работать исправно, это поддержит жизнь Оуко достаточно долго.

Сондра внимательно смотрела на перевернутую бутылку. Сразу после операции они начали вводить пятипроцентную декстрозу, чтобы убедиться, что катетер исправен, и чем-то кормить Оуко, пока Дерри слетает в Найроби. Составить раствор, находившийся в бутылке, оказалось нелегко, к тому же он не был испытан: время покажет его пригодность. Они высчитали, что потребность организма Оуко составляет две тысячи калорий. Обычная пятипроцентная декстроза обеспечивала лишь четырьмястами калориями в день, вот почему надо было приготовить концентрированный раствор. Эта бутылка содержала также азот, калий, соли, сахар, витамины, белок, аминокислоты, магний и кальций — все было вычислено с учетом веса больного, его возраста и потребностей в питательных веществах.

— Завтра узнаем, действует ли раствор, — сказал Дерри.

Он опустил лампу и взглянул на Сондру. Оба стояли близко у полуосвещенной койки Оуко, кругом — тишина, впереди — бессонная ночь.

— Начнем с бутылки в день и увеличим норму, если все пойдет хорошо, а в промежутках будем ставить дополнительные капельницы. Каждую неделю надо проверять его кровь на сахар, три раза в неделю — на электролиты сыворотки и периодически делать анализ крови.

Дерри умолк и загадочно смотрел на нее. Он уже хотел было сказать еще что-то, затем, словно передумав, взглянул на спавшего ребенка.

— Я велел Ребекке, чтобы она назначила у его койки круглосуточное дежурство медсестер, — пробормотал он наконец. — И я сказал ей, что они должны напрямую подчиняться вам.

Оуко оказался в центре внимания всей миссии. Других больных, конечно, лечили как обычно, но все следили за мальчиком из племени масаи. Он находился в критическом положении.

Спустя четыре дня после операции кожа вокруг катетера воспалилась и всем пришлось действовать энергично. Когда Оуко приходил в сознание, у него начинались такие неистовые спазмы, что он чуть не умер. На десятый день в его легких послышалось тревожное бульканье и ему начали давать антибиотики от воспаления легких. Три врача, сменяя друг друга, вели наблюдение за мальчиком, проверяли основные показатели состояния его организма, делали лабораторные анализы. Медсестры следовали строгим предписаниям, разработанным Сондрой, и заботились о том, чтобы мальчика окружали чистота, уют и не появились пролежни. Преподобный Сандерс каждое утро молился у постели Оуко, а каждый вечер для него устраивались ночная служба при свечах.

Оуко страшно исхудал. В состав капельницы ввели больше калорий, и в моче мальчика появился сахар. Состав капельницы изменили снова. Когда организм начал справляться с этим составом, больного стали кормить через нос сливками с яйцом. Увеличили дозу антибиотиков: надо было бороться с инфекцией в мочеиспускательном накале и в легких. Часто прибегали к отсасыванию бронхиального экссудата через трубочку в трахее. Лабораторная работа велась круглые сутки. Каждую минуту кто-то дежурил у койки мальчика. Молитвы не прекращались.

Наконец, на восемнадцатый день, спустя две недели и четыре дня после того как его привели в лечебницу, Оуко бодрствовал целых двадцать четыре часа и с ним не случилась ни одного спазма. После этого убрали трубочку из трахеи.

На девятнадцатый день удалили катетер для внутривенного питания.

На следующее утро Сондре предстояло провести ампутацию: на ноге старейшины племени таита развилась гангрена. Девушка находилась в лечебнице и готовилась к операции. Сондра уже заканчивала, когда вошел Алек.

— А не прогуляться ли нам перед ужином? — спросил он.

Стоял чудесный февральский вечер — самое время любоваться фантастическим закатом. Сначала все небо окрасилось в розовый, затем в оранжевый, а теперь со всех концов надвигался прозрачный бледно-лиловый цвет. В миссии все занимались своими делами, стараясь завершить их до наступления темноты.

Алек Макдональд импонировал Сондре. В нем было что-то вселяющее спокойствие и уверенность. Ей нравилась его непринужденная улыбка, едва ощутимые запахи лосьона «Олд спайс» и трубочного табака.

— Я совсем недавно осмотрел старика Мзее Мозеса, — говорил Алек, когда они проходили мимо фигового дерева. — Он перестал харкать кровью, и в его груди больше не слышно хрипов. Хвала Господу.

Сондра кивнула и засунула руки в карманы просторного свитера. В лечебницу приходили пациенты с самыми разными недугами, их потоку не было конца. Это радовало Сондру.

Они гуляли под палисандровым деревом, среди кустарников бугенвиллий. Алек перешел к теме погоды:

— Вскоре начнутся продолжительные дожди. Чувствуется запах старой травы, которую сжигают масаи.

Сондра приветствовала людей, мимо которых они проходили. Она пожелала доброго вечера миссис Уитекер, учительнице, закрывавшей школу. Девушка высматривала Дерри, но того не было видно.

Только спустя несколько минут она поняла, что Алек ловко сменил тему разговора, но все же совсем не ушел от нее.

— Иногда здесь бывают суровые зимы. Конечно, вам, жительнице Аризоны, мои острова, находящиеся на самой макушке мира, покажутся немного грубоватыми и примитивными. Думаю, со временем они вам понравились бы.

Они подошли к церкви с солнечной стороны и наслаждались последними золотистыми лучами угасающего дня. Алек неожиданно остановился и посмотрел ей в лицо.

— Сондра, я никак не могу решиться заговорить об этом, — взволнованно сказал он. — Я уже много дней собираюсь сказать об этом, но духу хватает лишь на то, чтобы говорить о погоде.

Сондра посмотрела на него ничего не понимающим взглядом.

Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.

— Я прошу вашей руки, — тихо сказал он. — Я прошу вас поехать со мной в Шотландию и разделить жизнь со мной.

Сондра не спускала с него глаз. Так вот оно что! Она поняла, о чем он говорил: острова неповторимой красоты и родина, где его предки прожили много веков. Уютная, спокойная жизнь, которую он предлагал ей вместе со своим именем и семьей. Семьей.

— Сондра, вам необязательно давать ответ прямо сейчас. Знаю, я застал вас врасплох. Я не тороплю вас. Нам здесь работать еще семь месяцев — достаточно, чтобы обдумать мое предложение. Я только могу сказать, что очень люблю вас и хочу, чтобы оставшуюся жизнь вы провели со мной.

Это было похоже на сон. И когда он наклонился, чтобы поцеловать Сондру, она не сопротивлялась. По мере того как поцелуй становился все более глубоким и страстным, Алек притянул ее к себе. Но тут перед глазами Сондры возник образ Дерри, живший в ее мечтах. Это было неправильно — целоваться с Алеком и не сказать ему правду.

Сумеречную тишину нарушил шум тяжелых шагов. Сондра и Алек отстранились друг от друга и увидели Дерри, который вышел из-за угла церкви и остановился. Он мгновение поколебался, затем, будто ничего не заметил, сказал Сондре:

— Я искал вас. Кое-кто хочет повидаться с вами.

Сондра пошла за ним следом через территорию миссии, а за ней Алек. Зачем Дерри вел ее в лечебницу?

Сондра узнала ответ, как только вошла в палату. В ее далеком конце стояла кровать. Ширма, скрывавшая ее целых девятнадцать дней, исчезла, а на кровати сидел исхудавший мальчик и из рук Ребекки жадно ел овсянку с медом.

Когда три врача подошли к нему, Оуко перестал жевать и посмотрел на них широко раскрытыми глазами. Ребекка салфеткой вытерла ему подбородок. Мальчик особенно пристально смотрел на красивую memsabu, стоявшую между двумя врачами, на ту, которая приходила к нему во время странных сновидений.

— Привет, Оуко, — Сондра ласково улыбнулась.

Мальчик робко сглотнул. Он был еще так слаб, что сам не мог поднять ложку, но в его глазах и улыбке светилась жизнь.

— Оуко, — сказал Дерри на масайском диалекте. — Это та самая memsabu, которая спасла тебе жизнь.

Мальчик что-то пробормотал, и его лицо залилось красновато-коричневым цветом.

Дерри повернулся к Сондре:

— Оуко благодарит вас. Он говорит, что никогда не забудет вас.

Сондра почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Вдруг Ребекка отложила в сторону миску с овсяной кашей, встала и, взглянув на Сондру, спросила:

— У memsabu будут распоряжения насчет ухода за Оуко?

Сондра уставилась на старшую сестру. Ребекка провела у койки мальчика больше часов, чем любая из медсестер. Это она обнаружила воспаление легких, следила за тем, чтобы мальчика ежечасно переворачивали на другой бок, проверяла, чтобы катетер не сместился, и даже выгнала одну сестру за то, что та невнимательно следила за основными показателями состояния организма. Это была хорошая, надежная женщина, как раз такая, без которой не мог обойтись врач в чрезвычайных обстоятельствах.

— Ребекка, действуйте по собственному усмотрению, — ответила Сондра.

На губах старшей сестры мелькнул след чуть заметной улыбки.

— Да, memsabu, — сказала она и снова села.

Алек заглянул к Мзее Мозесу, чтобы еще раз прослушать его, а Дерри и Сондра вышли в надвигавшуюся ночь. Поднялся ветерок, принося с собой запахи животных и аромат жженой травы. Дерри смотрел вдаль, туда, где горы Тайта на фоне неба окрашивались в пурпурный цвет.

— У вас появились друзья, — сказал он. — И вы заслужили их дружбу.

Сондра ничего не ответила, она была не в силах говорить.

— Через несколько дней я отправляюсь в экспедицию к северу, в страну племени масаев, — сообщил Дерри. — Поедете со мной?

24

Им предстояло проехать четыреста миль с остановкой в Найроби, чтобы забрать мороженые запасы. Сондра села в первый «лендровер» вместе с Дерри. Преподобный Торн уселся во второй вместе с Каманте, а на третьем ехал один Абди, водитель из народа суахили.

Три машины тряслись по пыльной дороге от миссии к Вои-Моши-роуд после того, как закончился ровный прямой участок через пустыню, усеянную зелеными деревьями и колючим круглым кустарником в человеческий рост. Когда они свернули на Момбаса-роуд, где интенсивность движения возросла, солнце уже поднялось и стало совсем тепло. Сондра глядела то налево, то направо на ровные просторные Тсаво-Вест и Тсаво-Ист — рыжеватые пустыни, где изредка встречалась скала из лавы или дерево, которое выглядело так, будто его посадили вверх корнями.

— Это баобаб, — пояснил Дерри. — Африканцы верят, что это дерево когда-то разозлило бога, поэтому он вырвал его и снова посадил корнями вверх. Когда смотришь на него, создается именно такое впечатление. Африканцы считают, что ветви, которые мы видим, в самом деле являются корнями, а листья растут под землей.

И Дерри начал рассказывать одно за другим племенные сказания — легенды и сказки, которые позволяли заглянуть во многие тайны первобытного африканского мышления.

К полудню, когда они достигли Найроби, Сондра узнала о Кении и ее народах больше, чем за последние пять месяцев.

После вкусного обеда в ресторане гостиницы «Нью-Стенли» и пополнения запасов в Центре иммунологических исследований при Всемирной организации здравоохранения три «ровера» выехали из города на забитую машинами дорогу. Дерри оживился и повеселел. Пока ехали за вереницей машин по дороге в два ряда, он рассказывал Сондре много новых историй.

Перемена, произошедшая с Дерри, заинтриговала ее. Изучая его, улыбающегося, в профиль, она подумала, что прежде никогда не видела Дерри столь оживленным.

Они ехали по неровной дороге среди ферм и плантаций, по дороге, которую африканцы называли «Возмездие Муссолини», поскольку ее строили итальянские военнопленные. Дорога находилась в катастрофическом состоянии. Через сорок пять минут после выезда из Найроби они достигли горной вершины в районе, называемом Кижабе, и за поворотом открылся вид на величественную Восточно-Африканскую зону разломов.

— Там, внизу, было ранчо моего отца, — сказал Дерри, останавливая машину на обочине. — Вот там я и вырос.

Он вышел из машины, обошел ее, открыл дверцу и предложил ей руку.

— Вам надо взглянуть на это.

Дерри подвел Сондру к краю мира. Под ними далеко внизу простиралась желтая, словно пшеничное поле, долина, которую окружали розово-лиловые горы. Вид на широкую долину захватывал дух: она была усеяна лоскутами ферм и ранчо; тихо дул прохладный ветер, и высоко в небе неподвижно парили хищные орлы. Сондра, зачарованная, не могла произнести ни слова. Стоявший рядом Дерри тихо сказал:

— Ранчо стояло там, внизу. Я продал его много лет назад. Участок земли теперь разделен, а старый дом стал общеобразовательной школой.

Девушка посмотрела на Дерри. Его глаза не упускали ни одной детали там, внизу. Она видела, как ветер треплет его волосы, и так же, видимо, трепетала его душа.

Сондра немного смутилась, видя его таким открытым, уязвимым. Но в то же время, наблюдая за ним, она поняла все. Эта дикая, неукрощенная земля с желтыми долинами и зелеными склонами гор давала ответ на вопрос, кто такой Дерри Фаррар. Он был не менее сложен, чем этот дикий мир; жил в том же ритме, что и его родина. Сондра почти чувствовала, как томящаяся душа Дерри тянется к этой земле и обнимает ее, словно вернувшийся домой сын обнимает родителей. И Сондра завидовала ему. У Дерри были свои корни. Он знал, кто он, где он и, наверно, даже почему находится здесь…

Вскоре они свернули на длинное извивавшееся лентой шоссе, которое разделяло зеленые плантации и фермы. Они проезжали мимо женщин в ярких африканских ситцевых платьях, с малышами на спинах. Из школы высыпали дети в формах. «Роверы» поравнялись с кривобокими грузовиками, что везли сахарный тростник и мешки с кофе, и обогнали их, как водится в Кении, на крутом опасном повороте. Вскоре фермы остались позади, и перед путниками во всей красе предстала дикая природа. Люди встречались все реже, и дорожные знаки наконец совсем исчезли. Поток машин поредел, а ландшафт стал ровнее, теплее и казался древнее.

К концу дня они достигли Нарока, участка со зданиями из бетонных блоков, крытыми рифленым железом, с акациями, над которыми возвышалась заправочная станция компании «Мобил», окруженная примерно двадцатью фургонами, на каких обычно туристы отправляются на сафари. Три «ровера» въехали на «Лойта трейдерс», чтобы заправиться. Дерри энергичной походкой вошел в торговую зону. Весь его характер и поведение изменились после остановки в Кижабе. Он смеялся и шутил со стоявшим за прилавком хозяином-индийцем, обменялся приветствиями с группой пожилых масаев, собравшихся вместе раздавить бутылочку «Гарвей Бристол Крим»[25]. Взяв предложенный Дерри охлажденный «Таскер», Сондра подумала: «Он вернулся домой».

При выезде из Нарока щебеночное покрытие закончилось и началась грунтовая дорога. Солнце близилось к горизонту с другой стороны Масаи-Мара, и «роверы» свернули с пути, ведущего к гостинице «Кикорок Сафари». Дорога разделилась на две колеи, оставленные среди высокой травы ранее проехавшей машиной. Вдали золотистые равнины Танзании купались в медно-оранжевом свете, а тени, отбрасываемые хинными деревьями, становились все длиннее. Прайд львов, набив полные животы, дремал под кустарником колючки. Звери лишь лениво подняли носы, когда мимо с грохотом проехали три машины.

Впереди и кругом до самого горизонта тянулась равнина, поросшая рыжеватой травой и деревьями с плоскими кронами. У Сондры возникло ощущение, будто она быстрее преодолевает время, нежели пространство, и оставляет позади себя цивилизованный мир на расстоянии, которое измеряется не милями, а годами. Семейство жирафов плыло рядом с машинами, затем испуганный слон бросился прочь от дерева, кору которого грыз. Серо-белый ястреб, выписывавший в небе непомерно большие круги, устремился вниз, затем взмыл вверх, но уже не с пустыми когтями.

После утомительного часа езды по неровной местности «роверы» оказались у речушки, небольшого притока реки Мара. Они нашли группу акаций с желтой корой, которые станут местом для передвижной больницы, окружили их «роверами» и начали разбивать лагерь.

Путешественники расположились внутри палатки из сетки, чтобы поужинать тушеной с картошкой и вкусной зубаткой, которую Каманте выловил в речушке. Затем немного отдохнули и направились спать.

— Завтра начнут прибывать больные, — сказал Дерри, закуривая. Он откинулся на складном брезентовом кресле и вытянул длинные ноги. — В этой части страны масаи живут повсюду, и повсюду знают путь сюда. К утру у нас будет работы по горло.

Сондра держала чашку с кофе, щедро разбавленным консервированным молоком «Нестле», и наблюдала за тем, как Каманте готовится развести костер. Преподобный Торн уже дремал на своей койке под сеткой, прикрепленной к ветке дерева. Неподалеку стояла палатка, которая днем станет амбулаторией, а вечером будет служить спальней для Сондры. Дерри расположится в палатке, служащей кухней и складом, а два водителя устроятся на койках под деревьями. Сондра прислушивалась к глубокой тишине, к которой она не только привыкла, но даже полюбила.

— Что это за звук?

Дерри прислушался.

— Зов медового проводника. Так местные жители называют маленькую красивую птичку, которая любит мед. Но ее клюв слишком хрупок, чтобы достать мед из пчелиных сот, поэтому она зовет на помощь. Иногда ей помогает барсук, тоже большой охотник до меда. Если идти следом за птичкой, она приведет к улью. Тогда можно взять нужное количество меда и сот, а остальное оставить пернатому проводнику.

— Какой удобный способ, — улыбнулась Сондра.

Дерри затянулся, медленно выпустил дым и погасил окурок в пепельнице.

— Да, но про птичку забыли. Теперь, когда человек наслаждается сахаром, джемом и шоколадом, меда он потребляет меньше прежнего. Так вот, медовый проводник зовет и зовет, но никто не спешит ему на помощь.

Сондра почувствовала, что ее охватывает нежная грусть, ей стало жалко птичку, напрасно звавшую на помощь, жалко исчезнувшей Африки и вместе с ней юных лет рода человеческого.

— Надеюсь, мы встретим Оле Серонея, — раздался спокойный голос Дерри. — Вот это масай, который заслуживает того, чтобы стать легендой. Вы не найдете более благородного, достойного вождя, чем Оле Сероней. В прошлом году он был в этом районе, но его люди сейчас могут странствовать далеко отсюда.

Сондра услышала, как кресло Дерри из дерева и брезента пришло в движение, когда он рывком поднялся на ноги. Она наблюдала, как он подходит к сетке, смотрит через ячейки, затем чуть раздвигает сетку и изучает небо.

— Интересно, где это, — пробормотал он.

— Что?

— Небесные трущобы. — Он засмеялся. — Именно туда я и собираюсь отправиться.

Она смотрела на Дерри, пока тот наблюдал за небом, изучала каждую линию его тела, силуэт которого вырисовывался на фоне темного лагеря: все, кроме них двоих, спали.

— Сегодня на небе появилась новая звезда, — тихо сказал он и посмотрел на Сондру сверху вниз. — Хотите взглянуть на нее?

Поставив чашку, Сондра подошла к Дерри, встала совсем близко к нему и взглянула на черное небо.

— Видите ее? — спросил он. — Этот крохотный огонек, который движется чуть быстрее остальных?

— Да, — ответила Сондра, но в действительности она видела на черном бархате лишь огромное множество бриллиантов — серебристую пыль, рассыпанную равнодушной божьей рукой. Дерри показывал светила, которые она не видела и не хотела видеть, не желая обнаружить порядок в этой хаотичной вселенной. — Смотрите туда, — сказал он. — Вот Южный Крест. Это дверь, ведущая в Танзанию и Южное полушарие. Вон там Большая Медведица, перевернутая головой вниз. А прямо над головой, Сондра, смотрите, — его ладонь легла на ее талию, — это Кентавр, а дальше — Альфа и Бета.

— А где новая звезда, о которой вы говорили?

— Вон там, наверху, она теснит Плеяды. Это спутник связи. Когда вы изучите африканское небо, как я, то все легко найдете.

Дерри взглянул на нее с едва заметной улыбкой на губах:

— Вы же любите Африку, правда?

— Да.

Он раздумывал какое-то время, затем отошел от нее и сказал:

— Давайте лучше спать. Как только масаи узнают, где мы остановились, нам придется нелегко.

Утренний воздух принес холод, бодрил и поднимал настроение. Сондра позавтракала плотнее обычного. Она хорошо выспалась — крепко, без сновидений — и умылась свежей водой из речушки.

Когда водители вымыли посуду и начали перестраивать лагерь в клинику, Сондра заметила, что подходят масаи, возникшие из красной земли, будто Бог только что создал их.

Они робко встали в нескольких ярдах от лагеря: высокие и красивые молодые воины опирались на копья, их длинные волосы были заплетены в косички. Стройные выкрашенные в красный цвет тела сверкали в утреннем солнце. Красивые девушки с длинными руками и ногами, в накидках из воловьей кожи, с соблазнительно обнаженными грудями и гладко выбритыми головами, также выкрашенными в красный цвет, сверкали, словно статуи из красного дерева. Их руки, лодыжки и шеи щедро украшали бусы. Были здесь и женщины с детьми на спинах. Они трещали как сороки, улыбались, жестикулировали, сплетничали и обменивались последними новостями. Старики уже сидели на корточках и выкапывали дырки для игры, которой посвятят весь день. У детей головы были выбриты, как у всех масаев, за исключением будущих воинов, которые голышом играли на земле или держались за кожаные накидки мамами и наблюдали за незнакомцами большими круглыми глазами. За час собралась большая толпа. Пришедшие издалека люди разговаривали и смеялись, касались друг друга и целовались в типичной для любящих масаев манере. Лечебница белых людей, устроенная посреди деревьев, всегда становилась поводом для встреч и развлечений.

Преподобный Торн расположился под деревом и начал читать отрывки из Книги Бытия. Мало кто обращал на него внимание. Коллективное внимание масаев было приковано к весьма любопытному объекту.

Сондра поняла это, когда подняла глаза от картонного столика, на котором были разложены градусники, лекарства и шприцы: все взгляды были обращены на нее.

Она посмотрела на Дерри:

— Что это означает?

— Вы для них загадка.

Несмотря на жару и насекомых, языковой барьер и местные суеверия, Дерри и Сондра демонстрировали свое медицинское искусство. Масаи страдали от малярии, сонной болезни, паразитов, и им было не до слов преподобного Торна, который под своим деревом без устали читал нараспев Евангелие.

Сондра уже час работала рядом с Дерри, смотрела на искренние улыбки масаев, прислушиваясь к тишине окружающей природы — как это не похоже на миссию, жужжавшую словно улей! — и чувствовала, что ее охватывает какое-то особое спокойствие. Она задумалась на мгновение, держа шприц в одной руке и бутылочку с акрихином в другой, и подставила лицо ветру. В пятидесяти, ярдах слева от нее в рыжевато-коричневой траве стоял слон и, словно маленькая серая гора, не спеша объедая крону дерева, хлопал огромными ушами. Справа от девушки пара масайских moran, юных красавцев воинов, лениво облокотились на свои пики и наблюдали за Сондрой с неподдельным интересом. Кто-то играл на простой деревянной флейте всего несколько повторяющихся нот навязчивой мелодии. Здесь же росли цветы: нанди с темно-зелеными листьями и огромными алыми цветками, белый жасмин, похожий на кусочки упавшего облака, желтое хинное дерево с горчичного оттенка лепестками. Летали птицы, словно яркие пятна на фоне серовато-коричневого ландшафта: золотогрудые скворцы, маленькие белогрудые вьюрки с рубиновыми головами, а на термитнике высотой в рост человека уселась лимонного цвета барбетка.

По светлой траве шла маленькая группа оживленных людей, ведомая старым вождем масаев, который держал в руках rukuma, небольшую черную дубинку, символ своей власти. За ними шагали семь высоких и красивых девушек, перекинув через плечи коричневые кожаные накидки, которые не прикрывали полные соблазнительные груди. Проходя через толпу, они смеялись, целовались, подпрыгивали, пели и восторженно общались со всеми. Дерри объяснил, что это olomal, незамужние девушки, пребывающие в состоянии физического и душевного блаженства. Они слились с толпой, ища благословений, удачи, надеясь на плодородие и любовь. Среди них выделялась одна — высокая девушка с миндалевидными манящими глазами. Она явно нацелилась на Дерри — танцевала для него и нараспев произносила слова, вызывая одобрительные улыбки в толпе.

Когда вождь что-то сказал Дерри и тот рассмеялся, Сондра спросила Каманте, о чем идет речь.

— Вождь говорит, что она положила глаз на Дерри. Он ей нравится. Желает ли он ее?

Сондра видела, что Дерри улыбнулся и покачал головой, после чего группа масаев двинулась дальше по высокой траве, из которой они появились. Ветер уносил их первобытную песню.

На ужин ели консервированную говядину и сухое печенье. Затем наступил период отдыха, после которого все пораньше отправятся на боковую. Пять членов экспедиции устроились под главной палаткой, охранявшей их от насекомых, водители играли в карты, преподобный Торн завел с Дерри беседу об африканской политике. Сондра сидела в стороне, пила кофе и смотрела на небо сквозь сетку.

Ее существо наполнило странное ощущение, будто она подошла к концу длинного пути.

Наконец она пожелала всем спокойной ночи и пошла к своей палатке. Сидя среди коробок с лекарствами и перевязочным материалом, она при свете лампы расчесала волосы. Услышав приближающиеся шаги, Сондра подумала, что это преподобный Торн направляется к своей койке под деревом. Но раздался голос Дерри:

— Сондра, вы не спите?

Он уселся на один из ящиков и скрестил руки на груди.

— Я еще должным образом не поблагодарил вас за то, что вы сделали для Оуко.

— Не я, а все.

— Да, но вы подсказали, как спасти его жизнь. И другие жизни. Недоедание — самая большая проблема, с которой сталкивается миссия. Внутривенное питание дает нам больше возможностей спасти жизни пациентов. — Он глядел на нее некоторое время, затем тихо сказал: — Я недооценил вас, Сондра. Прошу прощения. Я не проявил особой доброты к вам, когда вы приехали.

Сондра уставилась на него, не в силах оторваться от завораживающих синих глаз, казавшихся темнее при свете лампы.

— Что вы собираетесь делать, когда отработаете здесь положенный год?

— Не знаю. Честно говоря, я не думала об этом.

— Собираетесь выйти замуж за Алека?

— Нет.

— Почему нет? Алек порядочный парень, ему есть что предложить вам. Он без ума от вас.

— Хотите услышать от меня, что это не ваше дело?

— Но это мое дело.

Сондра едва заметно улыбнулась:

— Почему? Потому что вы заведуете лечебницей?

— Нет. Потому что я люблю вас.

Сондра, потрясенная, смотрела на него.

— Наверно, все случилось в ту ночь, коша вы постучали в мою дверь и предложили невероятную идею спасения Оуко. Не знаю. Или же это произошло в самую первую ночь, когда вы не справились с сеткой для москитов и постучали в мою дверь, думая, что пришли в хижину Алека. — Его глаза вспыхнули и погасли. — Наверно, мне следует заключить вас в объятия или сделать нечто в этом роде, но я боюсь показаться совершенным идиотом. — Он умолк и сказал уже спокойнее: — Может, я уже свалял дурака?

— Дерри… — только и могла прошептать Сондра, а ее глаза сказали все, о чем он и не догадывался и не смел верить, что это возможно.

Он обнял ее и приник губами к ее губам, сначала нежно, затем страстно. Поцелуи становились настойчивыми, неистовыми. Сондра чувствовала, как сильные руки Дерри нежно прижимают ее к себе, и отдалась этой любви, найдя в ней то, что искала… Поиски закончились, существовало лишь настоящее и Дерри.

Они оба знали, что прошли долгий, извилистый путь, чтобы в его конце обрести друг друга.