За синими горами (СИ)

Глава 2

Снег идет. Все идет и идет, засыпая мир белыми хлопьями. Я сижу у Анхена на коленях, завернутая в покрывало с той самой кровати, и смотрю на снег. Он там, за вампирской пленкой, а мы здесь, на краю его заоблачного сада.

В покрывало он укутал меня сам, проронив: «мне кажется, что тебе очень холодно», в ответ на мой вопрошающий взгляд. Я не спорила. Мне и в самом деле было холодно, возможно, не телу, но все же… Толстое покрывало, укутавшее меня словно в кокон, было не самой плохой идеей.

В сад он тоже вынес меня сам. В смысле, тоже по собственной инициативе. Словно стремясь оказаться как можно дальше от той злополучной комнаты. Сменить обстановку, атмосферу, хоть что-то.

Меня не хватило даже на это. Я была слишком подавлена, шокирована, дезориентирована происшедшим. Так не могло быть, так не бывает, это невозможно. Укус вампира несет в себе безумие забвения и страсти, это химия, слюна в крови, в этом вообще ничего личного. Я помню, как меня кусала Рин. И я точно знаю, что меня не возбуждают девы, а уж тем более вид собственного любовника, ублажающего другую. И я помню все свои чувства и эмоции до того, как меня укусили. И то, что они были абсолютно противоположны тем, что я испытала тогда после ее укуса.

Тогда. А сейчас я не почувствовала ничего. Ничего, совсем. Он кусал меня, а я чувствовала лишь укус…

Он целовал меня, а я чувствовала лишь его язык у себя во рту. А ведь это Анхен. Анхен, которого я люблю, Анхен, каждое прикосновение которого будоражило мне кровь… Прежде.

— Что со мной? — заставляю себя оторваться от созерцания снежных хлопьев.

— Не знаю. Случись подобное с людьми… среди людей, я сказал бы — потеря либидо, вызванная сильным стрессовым расстройством… Но я вампир. Ты не могла не отреагировать на укус… Ты даже на поцелуй не могла не отреагировать. Даже со стрессом. Даже с потерей либидо. Эмоции вампира сильнее, они подавляют… должны подавлять… — он выглядел еще более ошарашенным, чем я.

— Ты когда-нибудь встречал человека, который не отреагировал бы на укус вампира?

Молчит. Потом крайне неохотно произносит:

— В стадах.

Теперь молчу я. Ощущаю, как ужас медленно ползет внутри меня холодной липкой змеей. Все выше, выше… еще немного, и задушит.

— Ты думаешь, это все? Я схожу с ума? Сгораю?

— Ты помнишь свою семью? — ошарашивает встречным вопросом.

— Разумеется.

— Кто отвел тебя в первый класс, мама или папа?

— В первый день, ты имеешь в виду? Оба. Еще бабушка приезжала.

— Расскажи мне подробно.

— О чем? — смотрю на него с все возрастающим недоумением.

— Обо всем, что было в тот день. Вот начиная с бабушки. Куда она приехала, к вам домой или сразу к школе?

Послушно отвечаю, не совсем понимая, при чем тут бабушка. А он все спрашивает. И адрес школы, и имя первой учительницы, и с кем за партой сидела, и котангенс сорока пяти градусов, и сколько рек в Бездну впадает, и определение фотосинтеза… Терпение у меня кончилось где-то на формулах полимеров. Я выдохлась, и вместо формул сообщила ему, что заниматься производством полиэтилена не планировала никогда, и потому вместо того, чтоб переписывать их с доски, играла с Петькой в крестики-нолики. Так что если он их подзабыл — там, в кабинете, справочник, а я не он.

Улыбнулся. Чуть-чуть, уголками губ.

— Да мне они, в общем, тоже без интереса. Больше скажу, назови ты их — я едва ли сумел бы оценить их правильность.

— Так чего ты мне голову морочишь?

— Не морочу, Лар. Проверяю. Когда мозг начинает гореть, человек теряет способность к концентрации, мотивацию, интерес. Он не забывает обо всем, он просто не хочет сделать усилие, чтобы вспомнить. Не понимает, зачем вспоминать. Зацикливается на какой-то одной теме и просто не слышит вопроса, если он касается чего-то другого…

— А я твои вопросы еще слышу, — киваю, а сама думаю о том, что он проверял, то есть допускает саму возможность… А ведь любой вампир, соединяющий свою жизнь с человеком, не просто допускает, он этого с ужасом или обреченностью ждет. Ежедневно. Исподволь, ненавязчиво проверяя, словно пересчитывая лепестки своей розы.

— «У розы у моей последний лепесток…» — негромко произнесла я слова той песни, что пел мне когда-то Фэр.

И тут же почувствовала пальцы Анхена, сжавшиеся на моих предплечьях.

— Нет, — он отчетливо скрипнул зубами. — Не дождетесь.

Прижался губами к моему виску. Даже не поцеловал — просто прижался. И сидел так какое-то время, тихонько укачивая меня на руках.

— Это я просто перестраховываюсь, Лар, — произнес, наконец. — Вот чего больше всего боюсь — про то в первую очередь и думаю… Все-таки стресс. Видимо, все-таки стресс. Эта больница тебя доконала. Тремор ведь так и не прошел…

— Но ты же сам сказал, на человека укус действует при любом стрессовом расстройстве.

— На человека, — кивает он, — при любом. А в тебе слишком много вампирской крови. И вот у вампиров… Я помню, как уходили те, кто так и не смог смириться с реалиями нашей новой жизни. Они не делали резких заявлений, не объявляли голодовок, не пытались покончить с собой. Приспосабливались, как и все. Но принять эту жизнь не могли. И в один прекрасный день не просто теряли интерес, саму физиологическую потребность или возможность заниматься сексом. Они теряли способность впитывать энергию сексуальных связей, не воспринимали ее даже в качестве сторонних наблюдателей. А это — как из человеческой пищи полностью исключить витамины. Все до единого. Навсегда…

— Их лечили?

— Пытались… Вот только кто тогда считал стресс болезнью? Лечили сопутствующие недуги, вторичные. А причина не исчезала…

— И ты думаешь, все дело в том, что болезнь — вампирская? Но моя реакция на укус? Она всегда была человеческой, она всегда была…

— Ты меняешься. И каждый раз, когда твой организм оказывается ослабленным, вампирского в тебе становится чуть больше. Ты ведь заметила — волосы, которые ты отрастила себе после пересечения Бездны, гораздо гуще тех, что были у тебя прежде. Легче расчесываются, почти не путаются. И вот уже пару месяцев, как совсем не растут.

Киваю.

— Как у вампиров, верно?.. А длина? Если бы ваши девы не стригли волосы, их длина была бы такая же?.. Или никто уже и не помнит?

— Я помню. В моем детстве… раннем… волосы еще не стригли. Длина была такая же. Чуть выше колена…

Какое-то время молчим, глядя на снег, летящий за границами сада.

— Но я не питаюсь вампирскими энергиями… энергиями сексуальных связей…

— Насколько я могу видеть, — не соглашается Анхен, — именно за их счет и идет твое восстановление после каждого укуса… Шло…

— И… что теперь делать?

Вздыхает.

— Ну, для начала то, что давно бы следовало, да я все тянул, зная, что результаты лягут на стол Владыки. Собирать консилиум лучших специалистов, проводить полное обследование твоего организма. Далее назначать лечение, менять обстановку, пытаться полностью убрать травмирующие факторы… Что там, кстати, случилось сегодня в больнице, ты ведь из-за нее сорвалась, верно? Малыш при родах умер?

Вспоминаю. И мрачно вздрагиваю:

— Все…

— Все — это только если при точечном падении метеорита. И то, мне бы уже сообщили, — качает он головой. — Что конкретно случилось?

Сглатываю.

— Присутствовала при осмотре. Новорожденных. Твоим главврачом. И скажи мне, что от того, что он кладет пальцы им на виски, мозг у них не разрушается… Что это он так, от любви к детям… потрогать…

Вздыхает. Тяжело, медленно.

— Я ведь им запретил…

— Трогать?

— Тебе это показывать… Лар, ну попробуй представить, что мозг не разрушается. Что в стаде недолюдей, едва способных себя обслуживать, растут нормальные человеческие дети, все понимающие, все чувствующие. Разве лучше?

Да, да, конечно не лучше. Лучше так, как делают они. Вампиры ведь тоже думают, чувствуют. И просто избавляют от лишних мучений. Пытаются облегчить существование тем, кому не в силах подарить жизнь… Я соглашаюсь, я убеждаю себя, что так правильней. Вот только мысли все время срываются к одному:

— А мой ребенок? Если что-то пойдет не так, если он тебе не понравится, если ты передумаешь, ты вот так же — просто пальцы ему на виски?.. Сам, даже Андородэуса звать не будешь?

— Лара, ну как ты можешь такое думать?

— Я не знаю. Я не думать не могу. Там ведь — одно прикосновение, всего одно прикосновение, и разум сгорел… А если случайно? Он падать будет, а ты подхватишь? Или все решат, что он как я, невосприимчивый, а окажется, что ошибка, что он мог бы стать как я — потом, когда вырастет, а пока?.. А, может быть, ты девочку хочешь, чтоб похожая на меня, чтоб выросла и была с тобой, когда я… не смогу уже… а родится мальчик, и похож он будет… на кого-то…

— Лара, перестань, все, хватит. Мы же договорились уже. Никаких родов, никаких детей, успокойся. Не надо себя накручивать. Не надо на меня наговаривать, мне же обидно все это слушать…Ну, тихо, тихо, малыш, это уже истерика, ты ведь понимаешь? — пытается успокоить он меня, прижимая к себе, укачивая, целуя…

— Я не буду рожать… Я не буду рожать… Я не буду…

Как оказалось — и впрямь не буду. Не смогу. Ослабленный стрессом организм отторгнет любые попытки. Приглашенные Анхеном специалисты особенности моего физического и психического состояния изучали долго и тщательно. И мои физические возможности, весьма возросшие, благодаря попыткам Сэнты усилить «вампирскую линию» моей крови, могли бы только радовать. Собственно, глаза профессора, разглагольствовавшего о том, как «энергия эйэ абсорбируется открывающимися каналами киоэнтэ», но исключительно «в ситуации повышенного рэндэ», сияли восторгом. Я не слишком понимала, а Анхен не рвался мне все это объяснять. Прежде всего, потому, что было не актуально. Постоянный психологический дискомфорт, подавление эмоций, пережитые ранее травмирующие ситуации — все это вылилось в итоге в тяжелейшее нервное расстройство, которое были не в силах превозмочь никакие «вампирские» возможности моего организма.

— Мы уедем, — пообещал мне Анхен, выслушав всех и вновь оставшись со мной наедине. — Помнишь, я говорил, что если жизнь здесь окажется для тебя невыносима, если ты не сможешь принять ее — я найду для тебя место, где нет вампиров?.. Я надеялся, что все сложится и здесь. До последнего надеялся, хоть и видел, насколько тебе это сложно. Но нет — значит, нет, — он вздыхает, и вновь смотрит мне прямо в глаза. — Я увезу тебя от сюда, Ларис, я обещаю. Там не будет людей в стадах и вампиров, сжигающих детям разум одним прикосновением. И тех, кто мечтает о вампирах, там не будет тоже. Тебе понравится.

— А ты? Ты там со мной будешь?

— Буду, если захочешь. Или уйду, если даже одного вампира тебе окажется много… Я не хочу, чтобы ты погибла, Ларис. Я уже хоронил тебя однажды.

— Но я же не умираю, Анхен. Это просто нервы, врачи же подтвердили. А то, что я не могу усваивать эту вашу вампирскую энергию — но ведь если не заниматься сексом, то ты не будешь меня кусать, следовательно, и экстренная регенерация крови не понадобится. А без секса люди живут, а ты… и так… в основном не со мной…

— И без ноги живут, и без руки. Перестань. Мы тебя вылечим, и ты поправишься. И все у нас будет хорошо. Иди ко мне, — он протягивает руки, и я привычно сажусь ему на колени. Прижимаюсь, вдыхаю запах. Ну, хоть запах все еще чувствую. — Послушай меня, Ларис. Через несколько дней у нас Зимний Бал, я должен его провести, это моя, хоть и почетная, но обязанность. Затем мне понадобятся еще, видимо, пара недель, чтоб завершить здесь все свои дела — оттуда, куда мы уезжаем, мы уже не вернемся.

— Так ты… — у меня начала, наконец, складываться в голове картина предстоящего. Вспомнились его рассказы о путешествии по дальним странам. Рассказы Лоу о том, как он собирался уехать туда навсегда. — …Ты хочешь уехать за границу? За Западные горы?

— За Западные не выйдет. Это надо пересекать Страну Людей, а у нас с этим проблемы. Думаю, проще будет улететь на юг. Ну а там уже посмотрим. Подберем тебе море. Самое теплое. Или самое южное, на выбор.

— Зачем… море? — за его ходом мысли я не успевала.

— Ты мечтала когда-то. О южных морях.

— Не помню… Но погоди, ты же говорил, что за границей — только смерть.

— Я обманул. Не хотел, чтоб ты мечтала о несбыточном.

Зато теперь я мечтала о возможном. О том, что вот-вот случится, надо только немного подождать. Я ждала, покорно принимая лекарства, прописанные мне консилиумом специалистов по психическому здоровью. Они, правда, так и не договорились, как меня стоит лечить — как вампира или как человека. Все-таки вампиром я не только не была, я им себя и не ощущала, и именно попытки примерить на себя их образ мыслей и кончились столь плачевно. Но организм все же действительно усваивал как-то вампирскую энергетику, хоть и исключительно в критических состояниях. Прежде усваивал, а теперь эту функцию пытались восстановить. И потому лекарства мне прописали вампирские, а беседовать пытались как с человеком.

Вот только беседовать с людьми они толком и не умели. Они могли манипулировать сознанием, убирая лишние воспоминания, чуть меняя их, изменяя сопровождающие эмоции — одни усиливая, другие ослабляя, третьи подменяя… И они, разумеется, знали, что давить мне на мозг бесполезно. Но по-другому не могли, срывались…

Сеансов психотерапии я, в итоге, выдержала четыре. С четырьмя разными врачами. Беседа с каждым из них стоила мне дичайшей головной боли. И не принесла даже надежды на то, что ситуацию можно исправить. По крайней мере, здесь. Распрощавшись с четвертым, пятого звать не стали.

— Боюсь, они только усугубляют, — вздохнул Анхен.

— Может, попробовать поговорить с Лоу? — осторожно предложила я. — Он умел… подбирать правильные слова.

— Мне не нужны слова того, чьи цели мне не ведомы, — у Анхена мгновенно окаменели черты лица. — Сводить с ума он умеет прекрасно, я не спорю. Но нас сейчас интересует прямо противоположное.

— Но прежде у него получалось мне помочь…

— Помочь? Погрузив на год в мир грез и видений? Вынудив интриговать против меня? Это помощь? Такой больше не надо, спасибо.

— Но Анхен…

— Не надо, Лар, не начинай. Я прекрасно знаю, что ты все еще не можешь адекватно оценить те события. И, кстати, я тогда не шутил на счет ста километров от моего дома. Он действительно даже приблизиться сюда не сможет. Так что не стоит пытаться звать его за моей спиной.

— Ты что… — ушам не могу поверить, — ты поставил Нить… лично против него?

— Как ты только что сама подтвердила — он все еще имеет над тобой власть, — невозмутимо пожимает плечами авэнэ. — А учитывая, что в его благих намерениях у меня есть крайне веская причина сомневаться… Нить стоит, разумеется. Уж лет двести как. Как общий охранный контур частных владений. Я всего лишь внес твоего дорогого Лоу в список тех, для кого она непреодолима. Лично против него — это, знаешь ли, много чести, — едва ли не фыркает под конец.

И вся беседа. Лоу имеет надо мной власть и непременно употребит ее ему во зло. Прежде я надеялась, что со временем Анхен сможет взглянуть на ту историю моими глазами, но… Видимо, напрасно.

И мне остаются прогулки по саду, ожидания и мечты. От работы в больнице Анхен освободил меня решительно и бесповоротно, даже учебники по медицине было строжайше велено отложить, так что только и оставалось — бродить да мечтать.

— Где живет твоя мечта? За синими горами. Где ждет твоя судьба? За синими горами… — слова той песни преследовали меня даже во сне, я все пыталась представить себе, как же оно будет, там… Представить было сложно, мечты выходили какие-то путанные, неизменным в них было лишь одно: там все непременно будет хорошо.

Анхена в эти последние дни перед Балом видела крайне мало. Так много всего, оказалось, нужно сделать «напоследок»: договориться, обсудить, завершить, поручить… Он никогда не говорил этого, но я понимала: это я улетаю отсюда навсегда, а он вернется. Пусть не завтра и не через год, пусть даже после моей крайне нескорой смерти от старости, но он вернется. В свою страну, к своему народу. Он не просто вампир, он авэнэ Эльвинерэлла, и он не может просто сбежать. Ему надо быть уверенным, что во время его долгой, а быть может, и очень долгой отлучки, здесь все будет в порядке. И все, что он создавал, не будет сломано и уничтожено, а все, что он уже не сможет доделать сам, будет доделано другими. И когда однажды меня не станет, ему будет, куда вернуться.

Ну а для меня существовало на земле только одно место, куда я отчаянно хотела бы вернуться. Не навсегда, но хотя бы на пять минут, прежде чем навечно исчезнуть за горизонтом.

— А мы никак не сможем заехать в Страну Людей? Взглянуть в последний раз… Просто проститься… — я стою у окна, глядя в непроглядную ночь. А он сидит за столом, и все пишет, пишет… Письма, распоряжения, инструкции…

— Не уверен, Ларис, — качает головой Анхен. — Я попробую, но… не уверен.

— А как же папа? Он ведь поедет с нами? Помнишь, ты тогда обещал…

— Я помню. И я не обещал, я спрашивал. И речь тогда шла о том, что ты останешься там одна. Без меня. И тебе понадобится помощь и поддержка, так кто, если не отец? — Анхен встает, подходит ко мне, обнимает за плечи. — Но мы ведь летим вдвоем. И я буду с тобой, и смогу обо всем позаботится, — он тихонько целует в висок. — Папу взять можно, Ларис, — продолжает негромко. — нет ничего проще, чем вывезти его за Бездну, а здесь… Где одна, там и двое, разницы нет. Через границу я вас провезу. Да и дальше проблем он нам не создаст, напротив, тебе, наверное, будет даже комфортней. Вот только как же твоя мама, Лар? Твоя сестра? С кем останутся они? Твоя мама уже потеряла дочь, неужели ей стоит потерять еще и мужа? Она ведь любит его. А он? Он поедет с тобой, но неужели ты думаешь, что ему будет легко оставить своих девочек? Совсем одних, без помощи и поддержки? У тебя есть я, а кто позаботится о них, когда он уедет? И я даже не говорю о том, что для человека твой папа уже весьма немолод. И когда мы в один день сломаем все его представления о мире, лишим его этого мира, всего, во что он верил всю свою жизнь…

— Я поняла, не надо, — вздыхаю. Он прав, конечно. Папе лучше остаться с семьей… Мне бы только проститься…

А самая длинная ночь в году, последние дни, и даже часы до которой тянулись просто бесконечно, все же настала. Дом убран к празднику, он сияет огнями и благоухает цветами. Цветущие лианы увивают перилла балконов центрального зала, кадки с цветущими деревьями украшают коридоры, вазы с роскошными букетами — в каждой комнате дома, отданной в распоряжение гостей.

Зима оставлена там, за прозрачной пленкой высокого купола, за невидимой границей волшебного сада. И там же оставлена тьма. Те, кто не в силах забыть своего эльвийского прошлого, желают друг другу в эту ночь лишь света, цветения и процветания. Весны, что придет вслед за морозами, солнечного света, что сменит мрак, многоцветья, что заставит забыть монотонную белизну зимы.

В отличие от человеческих зимних праздников, Зимний Бал праздником собственно зимы для вампиров не был. В то время как люди, чувствительные к холоду, поэтизировали зиму, снег и выдумывали всевозможные зимние забавы, вампиры, которым замерзнуть было в принципе не дано, зиму просто пережидали. Как маленькую смерть природы, как досадную, но неизбежную паузу бытия. Зима сама по себе оставляла их мертвенно-равнодушными. Тем, кто мог часами рассуждать о красоте цветка, было совершенно бесполезно говорить о красоте снежинки. Или ждать от них возведения снежных крепостей или ледяных скульптур. Замерзшая вода, она же «мертвая вода» не привлекала вампиров ни в какой форме. Они просто ждали весну, и в самую длинную и мрачную ночь года согревали себя мечтами, что она неизменно придет.

И вот он, Бал. В переливах света, ароматов, музыки. Бал, где светлейший авэнэ Анхенаридит ир го тэ Ставэ радушно приветствует своих многочисленных гостей. Бал, где он развлекает и развлекается. Бал, на котором он с ними прощается. Даже если они об этом не знают.

Бал, на котором меня нет. Среди нарядных и радостных вампиров, млеющих в атмосфере всеобщей любви и желания. И их еды, в изобилии представленной в обеденных залах первого яруса. И даже среди людей, «удостоенных высочайшей чести» быть прекрасным десертом на этом празднике жизни и специально привезенных ради этого из-за Бездны. О, да, на своем последнем Балу светлейший авэнэ был воистину щедр. Его прощание с роскошью вампирского мира было без всякого преувеличения роскошным.

— Это процветание моего народа, — объяснил он мне. — Символ всего, чего мы достигли за прошедшие триста пятьдесят лет. Не без моего участия. Не без моего руководства… Я понимаю, ты видишь иначе, — он чуть вздохнул. — Но позволь мне в этот последний праздник быть собой. Позволь мне гордиться. Попробуй представить: триста пятьдесят лет назад мы были беглецы, потерявшие все — свой мир, своих близких, саму свою сущность. Мы пришли в этот мир никем. Мутантами, неспособными осознать и принять собственные потребности. И потому едва способные прокормиться. Едва способные выжить… Но мы выжили. Мы осознали себя и отвоевали себе место в этом мире. Страшный голод, мучивший нас первое столетие из-за неумения рационально тратить ресурсы, мы превратили в изобилие, человеческий ужас при нашем появлении — в обожание и богопочитание. Мы создали мир, где хищник и его жертва сосуществуют в гармонии. Мир, в котором у моего народа есть будущее. В котором я уверен и за которое спокоен.

— Я понимаю, Анхен. Я понимаю, и могу только порадоваться за вас… Могла бы, если бы ваше процветание не было построено на нашей крови и наших жизнях… Я пыталась не думать об этом. Пыталась забыть обо всем, но…

— И именно поэтому мы уезжаем, — кивает Анхен. — Мой мир так и не стал твоим. И именно поэтому я не зову тебя на этот Бал. Слишком велика вероятность, что для тебя он закончится очередным нервным срывом, а мне бы хотелось просто насладиться этой ночью. Без проблем, без боли, без бед и разочарований…

Я не возражала. Напротив, я скорее опасалась, что он попросит меня присутствовать. Но его попытки вписать меня в вампирское общество закончились на той гостевой кровати. И потому он ушел один встречать своих гостей, а я ушла туда, где никто из его гостей меня не найдет. В его вечноцветущий сад и еще чуть дальше.

Дошла до края той из платформ, с которой открывался самый лучший вид на Город. Чуть постояла, любуясь расцвеченными огнями башнями. Вспомнила, как смотрела на этот город впервые. С той стороны Бездны, с Горы Вампиров, полная фантазий и ожиданий чуда. Вспомнился восторженный старичок-экскурсовод, подбивавший нас встать на самый край. «Верите ли вы, что их заботливые руки подхватят вас, не дадут разбиться? Верите ли вы им больше, чем самим себе?..» Я верила. Пусть не всем, но одному конкретному. И потому, глядя на город далеко внизу, спокойно шагнула за край платформы.

Меня поймала вампирская пленка, окутавшая сад со всех сторон. Мягко спружинила подо мной, гася силу удара, и вновь замерла в неподвижности. Невидимая, почти неощутимая, но все же достаточно прочная, чтоб удержать одну человеческую деву меж небом и землей, почти в воздухе, почти в невесомости…

Я ушла под платформу, вглубь, стремясь оказаться под корнями растущих на этой платформе деревьев. Даже став вампирами, Древние не разучились воспринимать растения частью собственной природы. И энергия жизни, излучаемая деревьями, чей возраст в разы превышает мой, мой слабый аромат перебьет…

Можно было, конечно, просто закрыться в собственной комнате. Но ее окна выходят в сад, звукоизоляции там особой нет… Ощущать праздник бурлящим вокруг себя не хотелось.

Хотелось быть одной, совсем. Любоваться бешено кружащими снежными хлопьями, городом в праздничных огнях, спешащими на праздник яркими вампирскими машинами. И, в общем, тоже прощаться. Еще один этап жизни пройден. Еще раз — совсем не так, как хотелось. А там, впереди, за гранью известного мне мира…

Так и уснула там. Под завывание вьюги и едва доносящиеся звуки праздничной музыки. И даже мигающие разноцветные огни, которыми платформы сада были украшены снизу, чтобы нарядно выглядеть при взгляде из города, мой сон не тревожили.

Его потревожило чужое присутствие. Рядом со мною сидел вампир. Не Анхен. «Владыка!» — подумала в ужасе, резко вскакивая, не успев толком проснуться. Видимо потому, что с ним единственным встречи сегодня было не избежать. Анхен предупредил, что на Балу повелитель всех вампиров непременно будет, и представить меня ему потребует. Человечка с необычной кровью, которой так увлекся его племянник, интерес Владыки вызывала давно. И, хотя этот интерес был не слишком-то доброжелательным, если я хочу повидаться напоследок с родными, предстать перед Владыкой надо… Я только надеялась, что это случится в присутствии Анхена и более официально.

— Прости, что напугал, — а голос знакомый. Спокойный, доброжелательный… В мигающем свете огней, наконец, вижу лицо. Не Владыка.

— Светлейший Риниеритин? — обессиленно присаживаюсь рядом. Ужас схлынул, осталось лишь удивление. — Что вы здесь делаете?

— Анхенаридит просил присмотреть за тобой, пока его нет. А я, похоже, выполнил его просьбу слишком буквально. Не хотел тебя тревожить, просто удивился, обнаружив в столь странном месте.

— Анхенаридит… Как нет, а где?.. Разве Бал уже кончился?

— Бал в разгаре. А авэнэ срочно вызвал к себе Владыка.

— Но почему?.. — видимо, со сна, я никак не могла понять, что происходит. — Владыка же сам должен был приехать на Бал. Анхен его ждал… И потом, у него же гости, это ведь официальное мероприятие…

— Должно быть, произошло что-то более важное, чем ежегодный праздник, — бывший куратор медицинского института лишь пожимает плечами. — Что именно — я не знаю.

— А как вы меня нашли? Анхенаридит всегда говорил, что под деревьями меня ни один вампир не почует.

— Деревья почуют, — Риниеритин лукаво улыбается. — И шепнут… одному вампиру.

— Вам? — смотрю на него с изумлением. — Так вы доридэ? «Говорящий с деревьями»? Я читала… Только я думала, они все погибли, когда были уничтожены священные рощи…

— Не все. Но многие, тут ты не слишком сильно ошиблась… А ты, значит, читала про священные рощи? И даже знаешь, что там росло?

— Деревья души, — киваю я. — У них был очень светлый ствол — не белый, как у наших берез, а светло-бежевый, почти телесный, и голубые листья. В вашем мире они были единственные деревья с голубыми листьями. Все остальные были как и у нас, зеленые.

— Не думал, что в библиотеке авэнэ есть книги об этом.

— В его библиотеке много книг, я все еще и не просмотрела даже, — несколько недоуменно пожимаю плечами. — Но про Деревья души я действительно читала не у него… А почему вы считаете, что у него таких книг нет?

— Священные рощи были уничтожены магическим огнем. Сожжены дотла. До последнего дерева… — он невидяще смотрел куда-то вдаль. Сидя со мной в самом странном месте на свете. Между небом и землей, между летом и зимой. И даже праздничные огни, то вспыхивающие, то гаснущие над нашими головами, словно подчеркивали наше промежуточное положение: между тьмой и светом, между праздником и одиночеством…

— То есть, вы хотите сказать, что он… его род… эльвийские маги огня уничтожили собственные священные рощи?

— Ну почему же собственные? Вражеские, разумеется, — Риниеритин лишь спокойно пожимает плечами. Для него все это давно ушло. Отболело. Память только не спрятать. — Чтобы вести войну, надо сначала найти врагов. Поделить мир на своих и чужих. Объявить часть своих — чужими, а их души — проклятыми самим Светочем. А вот после этого можно уже и жечь. Чужие священные рощи. Чтоб деморализовать и ослабить врагов, чтоб верней и быстрей победить… Вот только деревья — они были не в курсе, что мир поделили. Они ведь хранили общую душу народа. Коллективную. Они все были единым целым — хоть и разделенные — реками, лугами, перелесками… — он чуть вздыхает, но продолжает рассказ. — Удар был точным, ошибки не было: шквальный огонь обрушился строго на рощи врагов. А вспыхнули все. И все до единой сгорели… А с ними горели доридэ. В основном — юные, только прошедшие посвящение хранители рощ. Не сумевшие отделить себя от гибнущих деревьев, обрубить все ветви, все нити. Не успевшие понять, что надо спасаться, а не спасать. Или не сумевшие осознать, как это вообще возможно — спастись, оставив в огне свою душу… Моя средняя дочь… погибла в тот день. Сгорела дотла на глазах у матери. А меня и рядом не было…

— Вы были на войне?

— Да. Был одним из тех, кто должен был защищать от ударов врагов… И от ударов врагов свои земли мы защищали прекрасно. Но этот удар… он шел изнутри, и мы ничего не смоги… Никто не смог… А потеряв священные рощи, мы потеряли и души. Целый народ без души… Не удивительно, что мир такого не вынес.

— Но… вы меня только, пожалуйста, простите. Я все же слишком человек, и даже читая ваши книги, я многое в них не понимаю. Как душа может быть в дереве? Как дерево может быть душой? Ведь вы — это вы: то, что в вас заложено генами, то, что в вас воспитали родные и близкие, каким сформировали обстоятельства… А дерево — оно же вне… Как его гибель вас изменит?

— Оно — вне, — он не рассердился и не обиделся, он попытался объяснить, — но оно же — во мне. Его сердце стучит во мне, его сила, вбираемая корнями из центра земли, течет во мне. А моя память — в нем. Мои эмоции — в нем. И память моих предков, и их эмоции, и эмоции, мечты, чаянья моих современников — все там. И ко всему этому я могу прикоснуться. Снять груз с моей души, найти ответ на вопрос — если был уже дан на него ответ. Энергетический симбиоз — я питаю его силой разума и богатством эмоций, оно меня — силой самой земли, первозданной жизненной силой.

Киваю, пытаясь осознать его слова.

— Все же сложно понять? — тому, кто мог осознать душу дерева, нетрудно прочесть в душе человеческой девы. — Тогда давай попробуем посмотреть, как гибель священных рощ нас изменила. Энергетический симбиоз разрушился — наша энергия стала выливаться в никуда, а подпитки жизненными силами природы больше не было. И тогда мы замкнули круг на себя. Танцы, — добавил он, видя, что я не очень понимаю. — Бесконечный обмен тактильной и сексуальной энергиями. Постоянный телесный контакт стал жизненно необходим, постоянный сексуальный контакт с бесконечным количеством партнеров стал необходим…

— То есть, раньше — до гибели Деревьев души — этого не было? — я киваю вверх, на платформу сада, где бурлит огнями и эмоциями бал.

— Зимний Бал как раз был, — улыбается Риниеритин. — И именно такой. Без крови, разумеется, но с всеобщим сексуальным единением. Как ритуальное действо возрождения природы, согревания ее своей энергией. Как символ единения народа — не на словах, а именно самым интимным, самым сакральным действом… Один единственный Бал. Раз в год. А во все остальные дни года — нет, не было и не приветствовалось. Был культ Единственной Возлюбленной, вера в Истинную Любовь, что приходит лишь раз. Да, собственно, не просто вера. Деревья души соединяли навеки. И тем, кто следуя их шепоту, создавали пару, замену погибшей возлюбленной найти не удавалось никогда… А теперь… молодые едва ли помнят вообще, а зачем, собственно, создавать пару. Мир так велик. В нем так много прекрасных тел… А главное — без этого круговорота все равно не выжить, нашел ты пару или нет… Серьезное изменение, верно?

— Да…

— И второе, еще более серьезное: дети. Их рождение — величайшее чудо и величайшее счастье для любого эльвина, ты, думаю, знаешь. Но рождаемость упала не здесь, не в этом мире. Это случилось еще на нашей родине, и именно из-за уничтожения Деревьев души. Энергия. Живительная энергия земли, энергия живой природы, что давали нам деревья. Ее стало не хватать даже уже рожденным. И дети доридэ гибли первыми, ведь мы сильнее других связаны с миром растений, сильнее от него зависим. А когда связи оборвались… Моя младшая дочь умирала дома, у меня на руках. Долго, безнадежно… просто слабела, слабела… И нечем было помочь… Взрослые выжили, хоть и нам это было непросто. Но ни один доридэ уже не зачал ребенка. Даже в том мире. А уж в этом… Так что в книгах написано верно: доридэ — это вымерший вид эльвинов. Вымирающий. Со мной и умрет.

Сглатываю, пытаясь сдержать эмоции. Средняя дочь, младшая… а ведь была еще, соответственно, старшая. И его Истинная Любовь… Даже спросить не смогу, что стало с ними…

— Невеселая у нас вышла с вами беседа. Да еще в такую праздничную ночь… А знаете, у нас ведь в древности тоже были священные рощи. И люди верили, что у дерева можно выпросить душу своего будущего ребенка. Или заключить часть своей души — в дерево или камень… А шаманы — это как ваши коэры — они могли вообще отдать свою душу какому-то месту, чтоб и после смерти хранить свой народ.

— Да, — кивает Риниеритин, — я слышал об этом.

— Я это к тому, что, быть может, в этом мире есть что-то, что подобно вашим деревьям души. Что могло бы стать вашей энергетической связью с миром. На нашей земле так много деревьев, и если даже люди, ощущающие все эти энергии не слишком сильно, смогли почувствовать такую связь, так может быть, есть дерево и для вас.

— Нет, прекрасная дева, нету. Я думал об этом. Искал. Я даже сумел создать на основе местной флоры дерево с нежно-бежевым стволом и голубыми листьями… Оно красиво и навевает ностальгию, но оно — просто дерево. Как и все остальные деревья вашего мира. Это, все же, совсем иной мир, и если мой народ и сможет отыскать здесь потерянную душу, то точно не в деревьях.

— А где же? Вы знаете?

— Знаю, — он чуть улыбается. Его взгляд скользит по мне, словно лаская. Только взгляд. Руки он всю беседу держит сцепленными в замок, не сделав и попытки меня коснуться. — В людях, Ларис. Страна Людей — наша первая истинная попытка возродить собственную душу.

— Убивая душу не возродить, — не могу разделить его энтузиазма.

— Это надо еще осознать. К этому надо еще прийти. А это путь не на годы. Пока сделан лишь первый шаг. Но он сделан. И сделан теми, кто, казалось бы, наиболее далек… Кто виновен в уничтожении священных рощ, кто жил ради войны и воспитывался как воин. Представителями огненного клана. Причем, не рядовыми. Авэнэ и авенэей.

— А вас разве не было среди создателей нашей страны? — мне показалось, он преуменьшает свои заслуги, возвеличивая Анхена. Не то из соображений политкорректности, не то из-за того, что я — дева авэнэ.

— Нет, — огорошивает он. — Меня там не было и близко. Я слишком сильно ненавидел. И огненный клан, и все их начинания. И это мешало мне понять… увидеть истинный смысл происходящего. Принять… В Страну Людей я впервые приехал чуть более пятидесяти лет назад.

— Тогда, выходит, вы сделали очень неплохую карьеру за пятьдесят лет, — улыбаюсь я ему. Все же праздник. А я заставила его вспоминать столь горькие вещи.

— Стремительную, — он подхватывает мою улыбку, и она возвращается ко мне не только изгибом его губ, но и теплом его глаз. Зеленых, как трава по весне, как листва на деревьях. Обычных, земных. И уже оттого притягательных.

— А не окажет ли мне прекрасная дева честь, подарив не только улыбку, но и прогулку по саду? — он все же размыкает свои сцепленные в замок пальцы и галантно протягивает мне руку. — Это место все же настолько специфично, что кажется, будто оно вытягивает из тебя все краски жизни. Обещаю выбирать тропинки, на которых нас не потревожат.

И я попробовала поверить еще одному вампиру, и протянула ему руку, чтоб чуть позднее позволить ему обнять меня за талию и поднять наверх.

А в саду было слишком светло после мигающего сумрака моего убежища, и я некоторое время промаргивалась, привыкая к изменившемуся освещению. Он ждал, отпустив меня сразу, едва поставил на землю, и даже отойдя на шаг в сторону. Чуть склонив голову на бок и глядя так… странно.

— Знаешь, — заговорил, удостоверившись, что я привыкла к яркому свету, — вот ты вспоминала, что у людей в древности тоже были особые деревья. Давай-ка мы попробуем найти твое.

— Мое? Здесь?

— Почему нет? Это большой сад, и здесь множество самых разных растений, и все они земные, а значит, тебе родственные. Возможно, среди них и найдется то единственное, которое примет твою усталость и поделится силой. Все же ты человек, и тебе не должно требоваться много, — жестом предложив мне следовать по одной из тропок, он неспешно двинулся рядом, искоса поглядывая на меня, прислушиваясь к ощущениям.

— У тебя в детстве не было любимого дерева? Возле которого ты любила играть, или к которому тебе хотелось прикоснуться, проходя мимо?

— Да нет, не припомню. А почему вы думаете, что мне нужно дерево? Да еще и столь особенное?

— Ну, прими это за прихоть Древнего, разглядевшего в твоем облике черты своего давно потерянного ребенка. И захотевшего сделать тебе подарок. Тебе ведь сложно здесь, я же вижу. Ты — деревце без корней, тебе надо где-то черпать силы…

Тропинка вела на поляну, там шумела, веселясь, компания. Мы обошли, свернув глубже в чащу. Деревьев вокруг было предостаточно, но некогда доридэ, а ныне Верховный Куратор Страны Людей оставил их без внимания.

— «Древо мое — белая береза, душа моя — летящий лебедь», — вспомнилась мне строчка из песни, вычитанная в книгах Лоу.

— Береза? — зеленые глаза взглянули мне, казалось, прямо в душу. — Нет, едва ли…

— Это просто песня, — поспешила я пояснить.

— Для кого просто, для кого со смыслом, — не согласился Риниеритин, продолжая даже не присматриваться, а скорее даже прислушиваться к окружающим нас деревьям.

Бродили мы долго, обошли несколько платформ, перебираясь на них когда по мосткам, а когда и по воздуху, и тогда он вновь ненадолго брал меня на руки. Но тут же отпускал, едва приземлялся.

Я не очень понимала, что он ищет. Мне казалось, то самое особое дерево должно быть светлым, шелестящим легкой листвой, а он внимательнее приглядывался к хвойным. И выбрал в итоге кедр. Невысокий, впрочем, высоких деревьев здесь просто не было. Ничем особо не примечательный. Только в этой части сада я насчитала шесть его весьма похожих собратьев.

— Этот тянется к тебе чуть сильнее прочих, — пояснил Риниеритин в ответ на мой недоуменный взгляд.

— И что… мне с ним делать?

— Ветки точно ломать не стоит, — улыбнулся вампир. — А так — что захочется. Чаще бывать рядом. Чаще касаться — ладонями, всем телом. Возможно — даже разговаривать. Хоть мысленно, — добавил, уловив мое… мою неготовность к беседе с деревьями.

Спорить с последним эльвийским доридэ, который искренне хочет сделать подарок, не стала. Подошла ближе, приложила ладони к стволу. Постояла, пытаясь прислушаться.

— Сейчас я мешаю, ты вряд ли его услышишь. Да и музыка, огни, шум. Потом, когда не будет посторонних…

— Когда станет так одиноко, что я готова буду говорить даже с деревом? — я улыбнулась, но улыбка вышла несколько горькой.

— Все мы бываем одиноки. Порой — даже в бурном хороводе праздничного танца, — он чуть кивнул в сторону дома, откуда летела, заполняя сад, веселая музыка.

— А я ведь вас от праздника отвлекаю. Это ничего, что они все там, а вы здесь, со мной?

— Он не первый и не последний в моей жизни. А ты избегаешь на него даже смотреть. Так и не привыкла к местным обычаям?

— Да мне казалось, привыкла… Вы лучше расскажите мне про деревья. Мне говорили когда-то, что были эльвины, способные создать дом из живого дерева, уговорить его принять нужную форму. Вы так могли? Или это просто сказка?

— Мог. Правда, был такой дом размером с дерево, а не с эту башню. И уже во времена моей юности многие эльвины предпочитали дома из других материалов. Мы называли такие дома мертвыми, а они — более комфортабельными…

Музыка стихла. Резко, внезапно, словно оборвавшись. И голоса стихли. Не так резко, но все же. В воздухе застыло напряженное удивление. Даже Риниеритин, прервавшись на середине фразы, выжидающе обернулся в сторону дома.

И голос Анхена — негромкий, мерный, холодный — наполнил каждый уголок его дома и сада:

— Я еще раз приветствую всех гостей моего дома. Я бесконечно рад принимать вас сегодня — всех вместе и каждого в отдельности. Без любого из вас этот праздник был бы не полон.

Пауза. Ожидание. Продолжение:

— Но я вынужден сообщить, что несколько часов назад в приграничных водах Восточного океана была убита Арчара Иадара ир го тэ Ставэ. Решением суда она была лишена титула авенэи, и потому общенационального траура не будет. Светлейший Владыка будет рад, если город Илианэсэ, как и весь Эльвинорэлл, продолжит праздновать самый главный праздник года.

Вновь пауза. Минимальная, чтоб успели осознать, но не успели отвлечься.

— Но, — голос авэнэ все так же спокоен, мерен и всепроникающ. — Даже потеряв право именоваться авенэей, Арчара Иадара осталась дочерью своего отца. Даже перестав быть моей женой, она осталась моей сестрой. И потому дом Ставэ объявляет личный семейный траур по погибшей родственнице. Все увеселения в границах наших частных владений закончены. Большой Зимний Бал объявляю закрытым. Спасибо всем, кто был в эту ночь моим гостем. Но рассвет я хотел бы встретить один.

— И… — растерянно ищу слова, не зная, как относится к этой новости, — … что теперь?..

— Теперь? — светлейший Риниеритин вновь оборачивается ко мне. — Думаю, прогуляемся еще немного по саду. Даже уважая чувства хозяина дома, его гости не смогут испариться мгновенно. К тому же многие захотят лично выразить соболезнования… А потом Анхенаридит сам нас найдет.

— Хотите передать ему меня с рук на руки?

— Сейчас — даже несколько больше, чем раньше, — Верховный куратор вновь манит меня на аллеи сада, уводящие в чащу. Кивком головы, жестом руки. Не касаясь. — Думаешь, многие довольны столь резким окончанием Бала? А когда недовольство хозяину в лицо не выплеснуть… Лучше уж с рук на руки. Мне будет спокойней.

Анхен нашел нас где-то через полчаса. Поблагодарил Риниеритина за составленную мне компанию. И распрощался. Как мне показалось — излишне резко.

— Зачем? — интересуюсь недоуменно. — Он был так любезен, скрасил мое одиночество, развлек беседой…

— Да-да, такой милый любезный вампир. И должность ему моя к лицу, и дева…

— Анхен?

— И срывов у него не бывает, и ошибок он не совершает…

— Анхен, да что ты?

— Злюсь, что ж еще, — он в раздражении бьет рукой по ближайшему дереву. Вздыхает. — Ты, разумеется, права, он оказал услугу. И он, разумеется, прав, что ее оказал. Но почему каждый раз, когда между нами все летит к дракосу, а я еще и вынужден тебя покинуть, рядом с тобой тут же оказывается кто-то, кто в твоих глазах без изъяна хорош и в фас и в профиль?

— Но… — не в силах поверить в услышанное, — но почему летит, мы же вместе? Это просто бал, и ты сам говорил, я на нем и не нужна…

— Да при чем тут Бал, сгори он в пепел?!. Посмотри на меня, Ларис. Просто посмотри.

Я и так смотрю. Но он берет мое лицо в ладони, приближает свое — так близко, что я чувствую тепло его дыхания. Вглядывается в глаза. Отчаянно, будто пытаясь найти там нечто потерянное. Целует в губы — медленно, нежно, едва касаясь. И это приятно…

— «Приято», — повторяет он, будто слушал мысли, а не чувства. — Тебе просто приятно, — и столько горечи в этом. — И ты еще спрашиваешь, почему все летит к дракосу?.. Лар-ка-а… — он обнимает меня, прижимая к себе с какой-то отчаянной тоской. — Ну почему я никогда не могу тебя получить? Вот, кажется, здесь, в руках, и вся моя…

— Я здесь, Анхен. И я твоя.

— Но почему мне кажется, что я тебя теряю? Что вернусь — а тебя уже нет?

— А где же я? Неужели сбежала с Риниеритином? — пытаюсь свести все к шутке. Но тут же осознаю, — погоди, откуда вернешься?

— Я улетаю в Ичиасэ, Ларис. Должен присутствовать на церемонии прощания. Как глава дома Ставэ, как брат, как муж. Как тот, кто близко знал и хорошо помнит…

— Но разве ты глава? А Владыка?

— А Владыка — глава всего народа, он не может возглавлять какой-то отдельный дом… И он отрекся от нее. Он не полетит.

— Но он же отец.

— Он не полетит. Есть много официальных причин. Но, думаю, он просто не хочет видеть места, где она жила изгнанницей. Не хочет помнить этот период ее жизни. Для него она авенэя. Всегда. Красивая, гордая. А там… там реальность, и свидетели ее безумия, и свидетельства… И он хочет, чтоб я отомстил ее убийцам, и разобрался с наследством… Быстро вернутся не удастся. Недели две, наверно. А то и три. Наше путешествие к теплым южным морям откладывается. Прости, Ларис, но иначе я не смогу. Она — моя семья.

— Да, — киваю, — я понимаю. Ничего, я подожду. Ну, уедем на три недели позже. Не страшно. Мы же договаривались, что ты закончишь с делами, — обвиваю его шею руками, прижимаюсь к нему еще крепче. — А я буду ждать. Я буду очень тебя ждать. И обязательно дождусь, и ты меня не потеряешь… Это просто ночь сегодня такая. Арчара ушла навсегда, и тебе кажется, что и других не удержать… это иллюзии, Анхен. Только иллюзии.

Мы некоторое время молчим, стоя в обнимку под густыми кронами деревьев.

— Отчего она умерла? — все же решаюсь спросить. — Кто ее убил, ты знаешь?

— Ее нашли в приграничных водах. По ту сторону от нашей границы. Что она там делала? Владыка несет какой-то бред про важную миссию, которую она якобы выполняла в соседней стране. Звучит красиво, но не верю. Скорее всего, просто шлялась на дикую охоту. Хотелось адреналина. Вот только по ту сторону границы не дикари, и на вооружении у них не стрелы. Сто раз она, может, их и обыграла. А может, и тысячу. А на тысячу первый попалась. Мы не бессмертны и не всемогущи, а она подзабыла это еще при мне…

Киваю. Но потом, все же уточняю:

— Так ее убили те, на кого она охотилась? Люди?

— Предположительно. Все это надо еще выяснять. И из какого оружия, и какой информацией они владеют. По возможности — уничтожать все данные об инциденте… Давай не будем сейчас об этом, ладно? Приеду на место, буду разбираться. Давай просто немного с тобой посидим. Ты ведь еще не хочешь спать?

— Нет, я поспала уже немного. Когда ты улетаешь, утром?

— Да нет, надо сейчас. Вот только надышусь тобой на прощанье…

Надышался. Потом улетел. А я несколько дней тихо улыбалась, вспоминая, как он не хотел улетать, как все не мог меня отпустить, как, даже отойдя уже на пару шагов, вернулся, чтоб еще раз поцеловать…

Ночь поворота. Даже символично, наверно, что его бывшая жена умерла, когда он собрался начать со мной совсем новую жизнь. И он прощается с ней и со всем своим прошлым…

Прощался он долго. Где-то через месяц связался со мной по ретранслятору, сказал: «Я еще задержусь». Разговаривать долго не стал, спешил.

Ну а мне спешить было некуда. Я ждала. Часами гуляла по его сказочным садам, читала книги… Книги по медицине мне читать запретили, что-то серьезное тоже не рекомендовали. Читала сказки. Старые, еще явно эльвийские, записанные кем-то по памяти и изданные уже в этом, совсем не эльвийском мире. И, читая о клятвах влюбленных, произносимых под кронами деревьев с голубыми листьями, все чаще устраивалась под тем кедром, с которым советовал мне «общаться» светлейший Риниеритин.

Сначала приходила туда из любопытства — вдруг все же что-то почувствую? Потом по привычке. Потом мне стало казаться, что место под этим деревом самое удобное. Я приносила себе мягкий плед, чтоб не тревожили опавшие иголки, прислонялась спиной к стволу и, отложив порою книгу, мечтала — о будущем и о прошлом, о потерянной эльвинами родине, представавшей из книг сказочно-прекрасной, и о местах, в которые мы уедем, когда Анхен вернется. О том, как мы будем жить с Анхеном вдалеке от вампиров, и о том, как он жил, когда вампиром еще не был. Читая детские книжки, не могла не думать о детях. Тех, для кого сочинялись давным-давно все эти сказки. Маленьких эльвинах, так никогда и не ставших вампирами. Детях, что потерял когда-то Анхен, и тех, что потерял Риниеритин… И про единственного ребенка, выжившего при переходе в этот мир, не могла не думать… И про его сестру, для которой и покупались все эти книги, не думать не получалось тоже.

Девочка, для которой покупались книжки… Девочка, для которой создавался волшебный сад… Девочка, ради которой он однажды вернулся из самого невозвратного «навсегда»… Девочка, с которой он там сейчас… И которая уже очень давно не ребенок…

Я, наверное, думала о ней слишком много. И однажды, когда зима уже подходила к концу, она мне даже приснилась.

Я задремала прямо в саду, там, где сидела теперь почти всегда — под заветным кедром. Плед был мягок, а один из корней, что чуть выгибался из земли, так удобно лег под голову. И меня утянуло, закружило водоворотом. Чтобы выбросить в том же самом саду, под тем же кедром. Просто теперь в этом саду я была не одна. Впервые за два с лишним месяца здесь был вампир… или не вампир… не совсем… Ощущение было странным. Слабым-слабым, словно шепот, дуновение ветерка… Но не пойти на этот шепот я не смогла.

Она стояла на качелях, спиной ко мне, и увлеченно раскачивалась. Не взрослая женщина, которой она давно уже стала в жизни, но маленькая девочка, каждый день открывающая новый уголок волшебного сада. Ее белые, как чистейший снег, волосы вились за ее спиной, то отставая от летящей фигурки, то вновь догоняя и словно заключая в объятья. «И пусть будут белее волос твоих те облака…» — вспомнилась строчка из оды, сочиненной в ее честь братом. И подумалось, что облака белее этих волос найти нереально. Ни в одном из миров.

А маленькая Яся все раскачивалась, и при этом смеялась, и голос ее звенел, словно колокольчик, наполняя пространство вокруг ощущением бесконечного счастья…

Сколько ей было — три, пять? Я совершенно не разбиралась в детях, тем более вампирских, и определить ее возраст на глаз для меня было непосильно. Очень маленькая. Но без милой младенческой неуклюжести, ее движения точны и уверенны, уж качаться-то она явно давно умеет… А вот эти качели, похоже, видит впервые. Наверное, именно их ей сегодня и подарили. И она все качается, качается…

А потом вдруг оборачивается и смотрит прямо на меня. Глаза огромные, синие-синие, словно подсвеченные изнутри тем восторгом, что ее сейчас переполняет.

— Смотри, что я здесь могу, — произносит негромко и отпускает руки. Взлетает, кувыркается в воздухе, стремительно проносится сквозь все еще раскачивающиеся качели и, смеясь, улетает прочь, скрываясь за деревьями.

— Яся! — запоздало кричу ей вслед, желая что-то спросить. Но она улетела, незаданный вопрос забылся, а я просыпаюсь, все в том же саду, все так же одна.

И я забыла бы и весь этот сон — нехитрую конструкцию из рассказов Лоу и его же внешности, перенесенной на маленькую девочку, — если бы не одна единственная деталь. На шее у созданного моим подсознанием ребенка висела маленькая костяная птичка. Моя птичка.

И я долго сижу под любимым кедром, пытаясь понять — к чему мне снилось все это? Быть может, к тому, что когда-то и я умела летать? Пусть не как вампир, пусть во снах, но я летала, преград не ведая. И потому, даже оставаясь одна, не была одинока.

А летала я… да, лишь пока на шее у Анхена висела птичка. На шее того, кому я была дорога. На шее того, кто мне (несмотря ни на что) был дорог.

А потом он снял ее… я сняла ее с него… и больше мне сны не снились. Те, особенные, в которых ты помнишь, что это сон, а потому волен лететь, куда пожелаешь. А птичка… Птичка осталась у меня, я привезла ее в этот дом, но никогда не надевала. Анхен не любил это маленькое древнее украшение. Считал проводником злого коэрского колдовства, хмурился при ее виде, вновь ругая Лоу и его на меня влияние. И я убрала ее в дальний ящик бельевого шкафа, закатила куда-то к самой стенке, чтоб и случайно на глаза не попалась, чтобы не вспоминать, и не напоминать любимому, не провоцировать его раздражение. Хотелось мира в семье, хотелось отказаться от всего, что мешает…

«Древо мое — белая береза, душа моя — летящий лебедь», — вновь вспомнилась вычитанная у Лоу строчка. Прилипчивая.

А древо мое… Как знать, может, что-то все же есть, какая-то связь между мною и этим деревом, доридэ не стал бы выдумывать… И древо мое — хоть и не береза — посылает мне знак, что птичка — важна, что это тот дар, от которого не отказываются, что без него не взлететь…

Птичку нашла. Отыскала в тот же день, вытащила на свет из забитого тряпками шкафа. Долго крутила в руках, осторожно поглаживала кончиками пальцев, пытаясь понять, что за сила спрятана в этом маленьком хрупком предмете. Как могла она обжигать, оставляя незаживающий след на теле вампира?

Птичка молчала, не навевая подсказок, не давая ответов. По просьбе Анхена еще в те времена, когда он считал меня мертвой, древнюю фигурку обернули защитной пленкой, чтоб сохранить от возможных повреждений. Слишком старая. Слишком хрупкая. И недоступная. Пленка покрывает ее, словно тончайшая корочка льда, вот только не растопить, как ни крути в пальцах…

Анхену не понравилось бы, что я вновь достала ее, я знала. Но Анхена не было. Так давно уже не было. И по ретранслятору он больше со мной не связывался. Хотя их техника, в отличие от людских телефонов, передавала не только голос, но и изображение, а увидеть его — хоть через ретранслятор — хотелось безумно. Я помнила, как он говорил тогда Еве, что звонить, сообщая о своем отсутствии, он просто не видит смысла: «если меня нет — значит, я ушел». Наверное, это в нем еще от времен, когда средств связи и вовсе не было. Привычка, укоренившаяся столь глубоко, что не избавится. И потому не обижалась. И о плохом ни о чем не думала. Просто тосковала. Просто ждала.

Но вот если бы птичка… Если бы мне удалось вновь «взлететь» на крыльях сна, я смогла бы увидеть Анхена. Просто увидеть. И убедиться, что с ним все хорошо. А может, она дала бы мне силы пережить последствия всех этих стрессов, вновь стать здоровой, вновь почувствовать, как страсть переполняет каждую клеточку тела, вновь любить его, когда он вернется… не только душою? Это было бы, конечно, слишком сказочно, слишком невероятно. Но птичку я надела. А вдруг?..

Несколько ночей ничего особенного не случалось. Если я и видела сны, то обычные, те, что забываешь с рассветом. А потом ко мне пришел Лоу.

Во сне, конечно, так, как умел только он: словно обхватил мою сущность и понес. Вытянул туда, в призрачную степь. Его степь. Нашу с ним степь, где вечно чуть шелестит на ветру седой ковыль, где порой распускаются цветы и полыхают рассветы, повинуясь одной только воле спящего.

— Лоу! — едва ощутив себя стоящей среди высокой травы, бросаюсь к нему на шею. — Как я рада тебя видеть, ты бы знал! Я спрашивала о тебе, а Анхен сказал, что в самом деле… в самом деле тебя и близко не пустит…

— Да, — кивает он, обнимая меня в ответ, поглаживая по волосам, по спине, — я знаю. Хотел зайти к тебе нормально — и не смог. Не смог попасть в свой собственный дом… Он столько лет твердил, что его дом — мой дом, что я поверил. Нелепо, верно? — Лоу чуть усмехается, но я чувствую его горечь.

— Прости, — тяжело вздыхаю, отстраняясь. — Я все разрушила между вами…

— Ты? — какой-то миг он смотрит так, что я ощущаю себя песчинкой. Но тут же отводит взгляд. — Ты передо мной двери не запирала… Ладно, не стоит. Давай… пройдемся. Помнишь, как мы гуляли прежде?

Он протягивает мне руку, и мы идем. По бескрайней степи, под неярким ласковым солнцем. И картины прошлого оживают в памяти — как мы жили здесь, как я летала в своих снах… Какое-то время я возбужденно тереблю его всевозможными «а помнишь?..», не сразу замечая, что отвечает он, в основном, односложно и радости, подобной той, что захлестывала меня сейчас с головой, не испытывает.

Да и вообще не испытывает. Он сосредоточен, задумчив, напряжен…

— Что случилось, Лоу?

— Да нет, ничего… А знаешь, я скучал по тебе. Всегда думал, что одиночество этого дома меня успокаивает. А с тех пор, как ты улетела, пустота этих стен начала раздражать.

А в лицо не смотрит. Только куда-то вдаль.

— Скучал… А ни единого раза не приснился.

— Ну… просто не хотел вам мешать, — он чуть пожимает плечами. — Ты ж вроде так недвусмысленно всегда заявляла, что третий тебе лишний… А вот пока ты одна — могу немного побыть вторым, — и озорная улыбка касается его губ… Только губ, глаза так и не улыбнулись. Тусклые, серые, будто асфальт.

— А долго я буду еще одна, ты случайно не знаешь? Анхен предупредил, что задерживается, но… это было давно.

— Если ты не заметила, я больше не состою в личных друзьях авэнэ, мне не докладывают, — он попытался сказать это нейтрально, но раздражение все же мелькнуло.

— Да, прости, я просто… Я просто подумала, ведь Арчара… она ведь и тебе была не чужая, ты тоже член семьи, они не могли не позвать… Вернее, ты не мог туда не поехать — поддержать сестру, ей сейчас тяжело…

— Ей? Ну что ты, ей замечательно, — фыркает этот нежно любящий братец, все больше изумляя меня своим поведением. — А на церемонии я был, ты права. Простился… Ара, она… Понимаешь, она стала тьмой, непроглядной тьмой, но я помню дни, когда она была светом. Она творила чудовищное зло — но ведь и добра я видел от нее немало… Ара — это эпоха, огромная эпоха в жизни моей семьи… Теперь — ушедшая… — он вздыхает, и я чувствую, что его печаль — в отличие от всего прочего — искренняя. И светлая, без горечи. Горечь — она в чем-то другом.

— Так ты что, еще и с сестрой поссорился? — осторожно уточняю я.

— Да нет. Меня просто очень попросили не встревать… Ну так я и не встреваю. Гуляю вот. По травке. Ты со мной?

Улыбаюсь. Приобнимаю его одной рукой, желая приободрить:

— Ну, раз ты приглашаешь — как мне отказаться?

И тут же оказываюсь заключенной в его объятья. Он прижимает меня — крепко-крепко. И в этом нет страсти, нет любви — только тоска.

— Что, все настолько плохо?

— Чудовищно…

Сон дробится, пытаясь истаять в дымке, исчезнуть, раствориться в небытии. Но его руки сжимаются на моей талии чуть крепче — и картинка возвращается. Мы снова в степи — я и Лоу.

— Слабая ты стала совсем, — вздыхает вампир, — не удерживаешься. Энергии не хватает. Знаешь, я неделю потратил, чтоб до тебя дотянуться. Ты словно истаяла, тебя нет, я просто не мог подцепить, не мог вытянуть твою сущность — ее не осталось почти, оболочка… Так что быстро теперь не отпущу, даже и не надейся.

— Да я, в общем-то, и не пыталась, оно само… Мы, может, присядем? Или ты куда-то конкретно меня ведешь?

— Если бы вел — так давно привел бы, — чуть улыбается он. — Ты права, мы можем и посидеть. Хочешь, спрячем солнце за облаками. Или вырастим дерево, чтоб создать себе тень.

— Лучше дерево. Я, в последнее время привыкла… общаться с деревьями… И ты мне расскажешь.

— Что именно, Лар? — чуть прикрыв глаза, он тянул из земли росток. Скрупулезно, будто выращивал настоящее дерево — не во сне, в жизни.

— Что так гнетет тебя, что ты даже улыбаться уже разучился, — я усаживаюсь на траве, не дожидаясь, пока дерево станет достаточно большим, чтобы дать нам тень. — Размолвка с Анхеном? Но ты сам же ее спровоцировал, и едва ли не отдавал отчет… Размолвка с сестрой? Но, раз она носит твое кольцо — она читает в твоем сердце, и просто не сможет не понять… Она просто не может не знать, насколько она дорога тебе, и как ты искренен в этом… Вы помиритесь, по-другому и быть не может… Да и Анхен с годами поймет, все уладится, правда…

— Все уладится, — кивает он, не отрываясь от своего детища — огромного раскидистого клена, что взмывает вверх и вширь, послушный воле своего создателя. Потом садится рядом со мной в его тени, чуть встряхивает головой, откидывая назад свои снежно-белые пряди.

— Все уладится, — повторяет Лоу уже куда более убежденно и осмысленно. — Не бери в голову, Лар, и уж точно за меня не переживай. Лучше расскажи мне, как ты жила. Ты не слишком здорово выглядишь.

— Да нет, все неплохо. Мы жили… очень счастливо, это просто… нервы, как ни нелепо. Сорвалась, пытаясь работать в местной человеческой больнице. Переоценила немного свои силы. Думала, смогу, но… Одно дело знать, что в мире есть люди, рожденные на еду. Другое — ежедневно с ними общаться. И провожать на смерть… — прежде я хотела просить его при встрече помочь мне, снять последствия этого срыва своим ненаучным коэрским методом. Но сейчас понимала — не время, да и не место. Он и сам нынче выглядел так, что не вызывал оптимизма. — Но это уже не важно, Анхен мне обещал, мы уедем. Мы бы уже уехали, он хотел после Бала, но Арчара…

— Арчара, — он вздыхает. — Как все же нелепо… Значит, он собирался уехать. Навсегда увезти тебя… И даже сказал, куда?

— За границу куда-то. Подробностей выжать не удалось. Ну, ты же знаешь Анхена, никогда ничего не скажет до конца. Придерживать информацию «просто на всякий случай» у него, по-моему, мания. Пусть, мне не жалко. Приедем — сама все увижу… А как…здесь у вас все? Как твои друзья? Как Рин, не покорила тебя еще? Или Лирин ее все же завоевал? А что Фэр? Он заезжал ко мне несколько раз, но потом сказал, что больше не станет…

— Не станет, — соглашается Лоу. — Еще он сказал, что в жизни не заведет себе человечку, не подпишет ни один дурацкий контракт и вообще, ноги его никогда… А вот Лирин, напротив, язык ваш учит… Всех друзей моих перебаламутила, незабвенная ты моя дева…

— А Рин? — вновь интересуюсь я, не дождавшись продолжения.

— А Рин зависла на стадии «люблю коэра, он красивый и загадочный».

— А ты все столь же непреклонный и мыслишь только о возвышенном?

— Да нет, я, знаешь, перевоспитался. Что, в самом деле, дались мне эти солнца с порталами!.. Вот думаю, не то подло тебя у Анхена увести, не то благородно на Исандре жениться…

— Да что с тобой сегодня? — я даже не была уверена, что это шутка, слишком уж он был… Невесел? Угнетен? Сломлен? Не знаю, но выглядел он ужасно. — Чем мне помочь тебе, Лоу? Ты мне не нравишься, ты сам на себя не похож.

— Просто побудь со мной, Лар, ладно? Просто побудь. Останься…

О-сс-ста-нь-ссся-а-а-а… Голос шелестит в траве, голос шелестит травой, виденье рассыпается, распадается, исчезает… Я почти просыпаюсь, почти проснулась… И вновь возвращаюсь в сон.

Уже не степь, уже дом — тот самый, в этой степи затерянный. А я лежу в кровати в той комнате, что так долго была моей. Лоу сидит возле. Верхом на стуле, опершись руками о спинку. И смотрит на меня. Так пронзительно смотрит…

— Что же ты исчезаешь, Лара? Обещала остаться, а сама все бежишь… Неужели со мной так плохо?

— Сам говоришь, у меня совсем нет сил, — пожимаю плечами. — Наверно, сознание пытается просто спать. Я никак этим не управляю, оно само…

Усталой я себя при этом не чувствую. Поэтому с кровати встаю и с ностальгией оглядываю комнату. Она кажется все той же — моей. И мои платья в шкафу, и мои наброски на столе, и даже одеяло, не нужное ни одному вампиру, по-прежнему укрывает кровать.

Понятно, что это лишь сон, но это его сон, а значит, он помнит. И даже платье, что сейчас на мне, повторяет то, что он покупал мне когда-то, до последнего шва.

— А в реальности ты сейчас где? — решаю поинтересоваться. — В этом доме, или?..

— В этом доме. Никого не хочу сейчас видеть. Только тебя, — он все так же сидит на стуле. Он все так же не сводит глаз.

А я чувствую себя неловко. Я… не понимаю.

— Может, лучше пойдем в гостиную? — все же спальня — это не только моя комната, это еще и комната, где я была с ним. Но я больше не с ним, а все его взгляды… Нет, они точно не про любовь. Понять бы еще, про что?

Гостиная. Такая уютная, когда мы делили ее вдвоем. И ставшая такой маленькой, когда в нее вошел Анхен. Анхен… Где же он и зачем я здесь?..

— Знаешь, а я бы хотел, чтобы он тебя тогда не нашел, — неожиданно раздается за моей спиной. Лоу явно думает о том же самом дне.

— Хотел? — недоуменно разворачиваюсь к нему лицом. — Но ты всегда утверждал, что хочешь, чтоб я была с Анхеном, что я для него, что нам судьба быть вместе… И знаешь, я благодарна тебе за это. За то, что ты верил в нас с ним, даже когда я уже не верила…

— Я дурак, да? — он смотрит на меня исподлобья, кривя губы. — Никто больше меня не сделал для того, чтоб вы были вместе. Ведь стоило всего один раз просто пройти мимо. Но я не прошел. Раз за разом. Снова и снова. Во имя чего?!

— Ну, ты всегда утверждал, что во имя судьбы. Предназначенья там, предначертанья… — я прохожу и сажусь на диван. И он так знакомо проминается подо мной. Будто это не сон, будто все это наяву.

— Да гори оно все! Я был не прав, Лара, — он тоже садится. Не рядом со мной, в кресло напротив. — Когда вычитывал все эти знаки. Когда, повинуясь воле богов, утверждал, что я ее понимаю. Я был не прав, утверждая, что ты для него… Я иначе скажу: мне все равно, для кого ты. Я просто хочу, чтобы ты осталась со мной. Я соскучился, Лара.

Он смотрит прямо в глаза — проникновенно, искренне. Вот только в серых глазах его мне отчего-то мерещится пепел.

— Я ничего не понимаю в знаках, Лоу, — пытаюсь найти слова, чтоб его не обидеть. — В запредельном, предначертанном, сужденном. Я просто знаю, что я люблю Анхена. И если раньше я сомневалась в этом, боялась этого, боялась его самого… То теперь я сроднилась с этим, приняла это как факт. Я — с ним. А для него я или нет, не все ли равно, если он — со мной.

— Но он — не с тобой, Лара, — глаз коэр по-прежнему не отводит. — Ты одна. Его больше нет.

— Перестань. Он вернется, как только закончит с делами.

— Он уже не вернется, — Лоу неумолим.

— Что… Что значит, не вернется?! — от жуткого предчувствия сжимается сердце. О чем он пытается сказать мне всю эту встречу? Анхен, конечно, вампир, и авэнэ, и вообще — непобедимый и всемогущий. Вот только Арчара — она ведь тоже была и непобедимой, и всемогущей. А Анхен собирался мстить тем, кто ее убил. Тем, кто был, выходит, еще сильнее. Что, если?..

— К тебе — не вернется, — глядя мне прямо в глаза, очень спокойно уточняет Лоу. — А в свой дом, я полагаю, он приедет где-нибудь по весне.

— Что? — мои руки отчаянно вцепляются в край дивана. А я все никак не могу понять, не могу осознать, о чем он вообще?

— Он женился, Лара. Ты больше не нужна ему.

Краснею. Бледнею. Пытаюсь что-то сказать… спросить… Но не в силах издать ни звука. Словно в вакууме. И в ушах звенит…

А потом все кружится перед глазами, туман, тьма, словно я вылетаю из сна, просыпаюсь, еще чуть-чуть…