За скрытые крути

Нанизывать строчки или давить

колёсами ижевского мотора.

Пока я был один — хотелось жить.

Все связи рвутся. С монитора

глаз не свожу: ночной ползёт туман.

Я лягу, занят лишь самим собою,

всерьёз воспринимая Тёплый Стан,

или другой район с похожею судьбою.

В шесть часов завыла бездна таксопарка

в резких очертаниях развалин.

Если всё живое лишь помарка,

свет сойдёт от призрачных миндалин.

…И завьётся звёздная дорога,

и простятся смертные долги,

полоса теней расступится пред Богом,

твердь уйдёт за скрытые круги.

Зимний вечер.

Я сижу в сугробе.

Лес. Колючие звёзды

бьют морозом по коже.

Сын с шапкой на затылке

смеётся надо мной,

я рассказываю ему о горах,

о заснеженных склонах

с негромким перешёптыванием

одиноких сосен.

Снег под нами блестит,

ещё видна лыжня.

Куда мне тягаться с ночью?

«Мы бессознательно воруем друг у друга», —

сказал художник, вынырнув из сна.

Живи в тиши простого полукруга,

а в лес ночной тропинка и сосна

ведут, чтоб, чиркнув лезвием осоки,

искать огонь в пузатых закромах.

Бобок, бобок, напомни эти строки:

художник точка страх.

Что делает он, если вдоволь хлеба?

Хоронит белочку у чёрного ствола.

Таланта нет. Но, свесив ножки, слева

сидит художник чёрный как смола.

Под Тверью снег, увы,

что ключ под дверью.

Где вы, вокзалы,

набухшие залы?

И полумесяц повис надо мной,

глаза закрой, глаза закрой,

чтоб каждый случайный прохожий

твердил мне одно и то же.

Под Тверью неторопливо

глотаю дешёвое пиво.

К коленям прижаться лицом,

гуляет прохожий кольцом.

Такси довезет до вокзала.

Ты разве не всё сказала?

В тёмно-липовой аллее

изуродована трансформаторная будка,

чёрная земля вытряхивает из себя

глиняные её кости.

Закрой глаза и отвернись,

пока липы беседуют друг с другом,

пока громады облаков вертятся над головой,

а насекомые стонут в траве.

Можно представить, что живёшь в тиши,

что отмирает каждый лишний звук.

Я родился в тёмно-липовой аллее,

мама надела мне на голову венок из кувшинок

и сказала: иди.

И я иду по утренней тропе,

по тёмно-лиловой аллее.

Сомкнув рукава, сухо колеблются деревья.

Включать Рахманинова — это

как способ не сойти с ума,

наковырять в душе поэта

ещё достойные слова,

и с музыкою быть знакомым,

как с ночью Фрост,

и головой касаться

звёзд.

Платформа Ораниеноаум. Ломоносов.

Обтянут инеем столыпинский вагон;

в воздушной яме чёрные колеса.

Нет-нет да и приснится этот сон.

Посмотришь вверх — с кольца свисают тени,

а старая листва — бог знает как хрустит.

Вагон остыл — ты смотришь на колени.

Качает ветер. Рельс звенит.

Платформа Ораниенбаум. Ломоносов.

И что-то выдувает волчий сон.

В резьбе заката чёрные колеса,

колеса чёрные со всех сторон.

Господи истинный избранный от утробы

избави мя Господи от сей бесконечной робы

надели меня хоть небольшой поэтической силой

избави мя Господи от грубой робы постылой

Быть счастливым — это

быть понятным,

в любви не видеть

ничего, кроме любви,

в звёздах не видеть

ничего, кроме звёзд,

в вечном воздухе

чувствовать запах

скошенной травы,

молиться по утрам

и не писать стихов.