За сроком давности

ВТОРНИК

Этот сон уже мучил Клавдию Васильевну несколько дней. И до того ж он был мрачный, что она даже родным о нем рассказать не могла. А просыпалась каждый раз в ужасе и страхе, с колотящимся сердцем и жутким отвращением к самой себе. Ведь получалось, что в ее сознании (или подсознании) жили все эти изощренные мерзости и грязь.

Во сне все походило на киносъемку. Хотя Дежкина не видела киноаппаратов, не видела осветительной аппаратуры, суетливого режиссера, но какой-то дух показухи витал над тем, что творилось на ее глазах. Страшный дух. Так бывает во сне: изначально знаешь, где все происходит, и обстоятельства как бы являются данностью. Вот теперь это было что-то из жизни Древнего Рима. Все люди были одеты в светлые туники или латы. И всех их казнили. Казнили разнообразно, с выдумкой, кроваво и безжалостно.

Рубили головы, распинали на крестах, отдавали на растерзание львам. Впрочем, таких казней уже видено было в кино несметно. Много красной краски, неубедительные манекены, примитивные спецэффекты… Но, чувствовала Дежкина, что и самих киношников все это не устраивает, что задумали они еще что-то необычное, что-то новенькое, чтобы встряхнуть заскучавшего зрителя.

Во сне Дежкина шла мимо всех этих ненастоящих смертей, как мимо досадных, но малозначительных помех, и почему-то знала, что ей срочно надо вон туда, к нагромождению белых шатров, что именно там произойдет главное, чего она боится, но к чему ее тянет непонятное и гадкое любопытство. Вот это-то любопытство и мучило ее потом больше всего.

Она поспевала как раз в тот момент, когда на землю бросали еще одно человеческое тело. Клавдия со страхом разглядывала круглое лицо мертвого патриция со слегка горбатым носом и тонкими губами, оплывшие щеки когда-то монетного профиля, вьющиеся черные, коротко стриженные волосы — весь его облик выражал дородность и властность. Самое жуткое, что это был не муляж и не манекен, а настоящее человеческое тело. Труп. Она понимала это по тому, как мертвенно вздрагивали от удара о землю жировые складки на животе.

В каком морге раздобыли это тело? Что за несчастный бомж с лицом римского вельможи оказался тут, на съемочной площадке? Дежкина даже не пыталась ответить себе на эти вопросы, она вдруг бросалась бежать от страшного места. Чтобы не видеть дальнейшего. И в один момент оказывалась за белым шатром, успевала перевести дух, заклиная себя не смотреть, не поворачивать голову, убежать… но все равно каждый раз, словно по чужой воле, вскидывала глаза и видела, как труп вздергивался над шатрами ногами кверху. На ступни были накинуты железные тросы — вранье в историческом смысле, — а тросы эти растягивались желтыми автокранами, не видными, впрочем, из-за шатров.

Труп долю секунды висел в воздухе, болтая руками, — этого Дежкина почти не видела, только самым краешком глаза, даже скорее как бы догадывалась, но вот именно тут что-то заставляло ее повернуть голову и уже самое мерзкое она видела ясно и четко, как, должно быть, и фиксировала невидимая кинокамера: тросы резко натягивались в разные стороны, и тело беззвучно и легко разрывалось пополам: раскрывался синий желудок, вываливались кишки, обнажались белые ребра, голова оставалась слева…

— Ты вчера на место происшествия ездила?.. Вот и бери это дело. — Прокурор хлопнул ладонью по столу.

— Ага, ну конечно! — воскликнула Дежкина. — Музыканты есть? Отнесите рояль на пятый этаж.

— Этот анекдот я еще в армии слышал.

— Вот именно, — сказала Клавдия.

Владимир Иванович посмотрел на часы.

— Все, иди, иди, Клавдия. У меня и без тебя дел по горло.

— И у меня тоже, между прочим! — не унималась Клава. — Четыре дела на мне, если не забыли. Плюс стажерка.

— Не забыл. Теперь не четыре, а пять. Вот стажерке и дай. Все равно висяк, пусть хоть копать поучится. — Он строго посмотрел на Клавдию. — Дежкина, без разговоров. Дуй в кабинет. Левинсон уже первые данные должен принести.

Клава махнула рукой и встала.

— Так я и знала, — пробормотала она, покачав головой. — Как приснится ночью, так утром…

— Что? Что ты сказала?

— Ничего. Можно идти? — Она сердито посмотрела на прокурора.

— Нужно. Всем привет. — Он деловито углубился в изучение каких-то бумаг на столе, давая тем самым понять, что Дежкиной для него больше не существует.

Клава незаметно показала ему язык и вышла из кабинета.

Левинсон уже ждал ее у двери. Ходил взад-вперед, заложив руки за спину, как Ленин, и глупо улыбался.

— А я уже знаю! А я уже знаю! — воскликнул он, заметив Клавдию еще издали. — Можно поздравить?

— Сейчас как дам в лоб! — Клавдия замахнулась на него. — Уши проглотишь.

— Ой как страшно, ой как страшно! — Левинсон шутливо присел. — Пошли, расскажу вам с вашей секс-бомбой кое-что интересненькое.

— Ира, чайку организуй, мигом, — приказала Клавдия, открыв дверь.

— Уже. — Калашникова кивнула на тумбочку в углу комнаты. Там теперь красовался новенький электрочайник и аккуратненький набор небьющихся чашек.

— Ух ты, это в честь чего? — Левинсон плюхнулся в свое любимое кресло.

— Да у Клавдии Васильевны вчера… — Ира взглянула на Дежкину и подмигнула. — Ну, в общем, не важно.

— А ты откуда знаешь? — удивленно воскликнула Дежкина.

— А у меня работа такая… будет. — Ира рассмеялась.

— Ну ладно, это ваши какие-то секреты. — Левинсон щелкнул замочком своего потрепанного портфеля и выудил из него папку. — Я принес кое-что по поводу вчерашних раскопок.

— Слушай, Ира, тебе это будет нужно. — Дежкина налила себе чаю и села за стол.

— Почему мне? — удивилась Калашникова.

— Ты это дело поведешь. Сама, — спокойно ответила Клава.

— Я? Сама? — Ирина недоверчиво уставилась на Дежкину. — Что, уже?

— Да, уже. У тебя же работа такая… будет, — Дежкина улыбнулась.

— Короче, так. — Левинсон похлопал по столу, требуя к себе внимания. — Убиты двое мужчин. Европейцы, судя по строению черепов и по цвету волос. Одному лет сорок — сорок пять, второму не больше тридцати.

— А это как определили? — поинтересовалась Калашникова.

— По паспорту. — Левинсон хохотнул. — Много есть способов. По зубам, по волосам, по деформации костей. По их составу, но это только дня через два, когда анализы из лаборатории придут. Там уже с точностью до года.

— Дальше, — нетерпеливо перебила Дежкина, но тут же прикрыла рот ладонью. — Ой, извини, Ириша, это твое дело.

— Землю всю просеяли, ничего не нашли. Ни остатков одежды, ни обуви, ничего.

— Так все сгнило давно, наверно. — Ирина вопросительно посмотрела на Клавдию.

— Не могло. — Левинсон почесал затылок. — Одежда — да, сгнила. Но пуговицы пластмассовые, замки на ширинках, пардон. Подошвы на обуви тоже резиновые, заклепки от шнуровки, часы, кольца. Это есть всегда. Скажи, Клав.

— Да, почти всегда. — Дежкина кивнула. — Какой вывод сделает госпожа следователь?

— Это я? — Ирина смущенно посмотрела на Клавдию.

— А как тебя лучше называть? Товарищ следователь?

— Лучше госпожа. — Ирина задумалась. — Если ничего этого не было, значит… Значит, они были голые.

— А это что значит?.. — спросила Дежкина.

— А это значит, что их раздели, перед тем как закопать.

— Вполне логично. — Левинсон иронично улыбнулся. — Не сами же они разделись.

— Следовательно, кто-то не хотел, чтобы трупы были опознаны, — робко произнесла Ирина.

— Тоже ценное умозаключение, — ухмыльнулся Левинсон. — Хотя чаще всего трупы раздевают мародеры, сами кладбищенские служащие.

— Женя!.. — предупреждающе протянула Дежкина.

— Все, виноват. — Он развел руками. — Если принять твою версию, а она вполне логична, это значит, Ирочка, что по тем или иным признакам их могли опознать. Правильно, Клавдия?

Клавдия улыбнулась.

— Давай, Женя, что там еще интересненького?

— Пока все косточки не разложили, но, судя по всему, на два скелета найдены только три кисти рук.

— Один безрукий был? — уточнила Клавдия.

— Или перед смертью отрубили, — задумчиво сказала Калашникова.

— Вряд ли. — Дежкина покачала головой. — Зачем?

— Завтра-послезавтра экспертиза покажет. — Левинсон хитро улыбнулся.

— Ну давай, выкладывай. — Клава покачала головой. — Сколько у тебя еще козырей?

— Последний остался. — Левинсон развел руками. — Зато туз.

— И туз этот — золотой зубной протез. Я угадала?

— Ну вот, а я думал, что будет сюрприз. — Евгений Борисович сделал вид, что он разочарован.

— Будет, будет, в следующий раз.

— Кстати, Клавдия Васильевна, а как вы догадались, что этот, как его, Федя, спер мост? — спросила Ирина. — Только не говорите, что у вас работа такая.

— Именно такая. — Дежкина пожала плечами. — Все очень просто. Когда у человека спрашивают, находил он что-нибудь или нет, он обычно сразу отвечает — да, находил, или нет, не находил. А этот так задумался серьезно, так усиленно вспоминать стал. Тут трудно не догадаться. Ну и что там с этим мостом интересного?

— А интересно то, что мост этот… — Левинсон, как настоящий актер, сделал небольшую паузу. — Мост этот, так сказать, кустарного производства. А это значит…

— …что делал его какой-нибудь стоматолог-надомник, — закончила за него Ирина. — Я правильно угадала?

— Абсолютно. — Лицо Левинсона расплылось в довольной улыбке. — Абсолютно правильно.

— Значит, есть маленький шанс установить личность. — Дежкина не разделяла его оптимизма.

— Почему маленький? — удивилась Ирина. — Поднять всех стоматологов в Москве, и обязательно наткнемся на…

— А почему в Москве? — перебила Калашникову Клавдия. — А почему не в Питере или не в Риге? Откуда ты знаешь, что именно в Москве? Хорошо, допустим, что да, в Москве, допустим, он еще жив, а не умер десять лет назад. Но почему ты думаешь, что он способен вспомнить, кому делал мост двадцать, а то и тридцать лет назад?

Ирина перестала улыбаться и теперь испуганно смотрела на Клавдию.

— Ничего. — Дежкина улыбнулась и подмигнула ей. — Все равно это лучше, чем ничего. Что дальше будешь делать?

— Что дальше? — Калашникова задумалась. — Ну, дальше допросы, наверно. Правильно?

— И кого допрашивать будешь?

— Для начала… — Ирина начала загибать пальцы. — Для начала нужно установить, как они в этой могиле оказались. Отсюда первый круг свидетелей и подозреваемых. Нужно допросить Бербрайера, выяснить, кто работал в то время на кладбище, неплохо бы узнать, кто копал могилу и… и кто ее закапывал. Значит, следует допросить директора кладбища, потом этого Федьку, тетку-сторожиху. Как там ее зовут?

— Шилкина. Мария Даниловна Шилкина. — Левинсон посмотрел в папку.

— А зачем тебе Бербрайер? — поинтересовалась Дежкина. — Думаешь, он имеет какое-то отношение?

— Не знаю. — Калашникова пожала плечами. — Но, пардон, в его могиле нашли. Нужно хотя бы попытаться узнать, как они могли туда попасть. Если предположить, что…

— Ладно, давай сама, — перебила Клава. Она вдруг вспомнила, как двадцать с лишним лет назад сама вот так начинала. Тыкалась во все углы как слепой щенок, шишки набивала на каждом углу. Зато это был ее первый личный опыт, ее собственный багаж. То, чему учили, что советовали мудрые старшие товарищи, она забыла уже давным-давно, а то, на чем обожглась сама, осталось в памяти навсегда.

Ирина побежала в канцелярию регистрировать первое дело и выписывать повестки на допрос. Дежкина с Левинсоном остались в кабинете одни.

— Как думаешь, раскроет? — тихо спросил Евгений Борисович.

Клава вздохнула и покачала головой.

— Вряд ли. Даже если определим личности, что почти невозможно, это все равно вряд ли поможет. Жень, сколько лет прошло. Бербрайер говорит, что могилу посещали каждую неделю, ничего подозрительного не заметили, стало быть, закопали этих двоих сразу же после похорон, пока могила была свежая. А это уже лет двадцать прошло. Срок давности вот-вот выйдет. Так что раскрутить нужно быстро, чтобы суд успеть провести. А там ведь еще адвокаты как начнут по полгода знакомиться с материалами. И все. Мартышкин труд, сам понимаешь.

— Тогда зачем взяла? — удивился Левинсон.

— Жень, ты же сто лет тут. Разве дела берут? Дела дают. И попробуй отказаться. А она пусть повозится, ей это действительно будет интересно. Или не так?

— Так, наверное.

Смотреть на ноги этой молодой девушки было просто невозможно. Бербрайеру казалось, что они растут буквально от шеи — такие они были длинные. Ирина спокойно сидела и заполняла его пропуск, а он не мог оторвать взгляда от этого чуда. Одно из двух — либо это не называется ноги, либо ногами не называется то, что у его жены. Потому что настолько разные предметы нельзя называть одним именем. Те толстые, короткие, в вечных порезах от бритвы, потому что постоянно лезут черные колючие волосы, даже сильнее, чем у него на лице. А эти…

— Марк Борисович, вы не могли бы вспомнить похороны вашего отца?

— Что? — Он вздрогнул, оторвал взгляд от завораживающего зрелища и огляделся по сторонам. Ирина вопросительно смотрела на него.

— Что вы сказали? — Бербрайер опять покосился на ее ножки и нервно сглотнул. Калашникова проследила за его взглядом, покраснела и одернула юбку.

— Я говорю, не могли бы вы вспомнить похороны вашего отца, Бориса Моисеевича. Подробно вспомнить.

Дежкина сидела в углу и делала вид, что читает какие-то протоколы. На самом деле она старалась не пропустить ничего. Ни звука, ни движения. Как будто это не у Ирины, а у нее самой сегодня был первый допрос.

— Могу, конечно. — Марк Борисович поморщился. Ему не очень приятно было вспоминать похороны отца. Они тогда сильно с ним поссорились, а через неделю отец умер от сердечного приступа. И все время теперь грызла мысль, что это он виноват в его смерти.

— Кто похоронами занимался? Вы или супруга ваша?

— Я. Я сам. — Он откашлялся. — Она поминками занималась, столом, родней, а я всеми этими делами. Место на кладбище, гроб, венки, автобус, оркестр — сами знаете.

— Нет, пока. — Ирина улыбнулась. — Пока не знаю.

— Значит, повезло. — Бербрайер достал сигарету и, заметив на столе пепельницу, вопросительно посмотрел на Калашникову.

— Да, конечно, можете закурить. — Она поставила пепельницу перед ним. — Скажите, а место вам сразу выделили?

— Как же, сразу! — прикурив, Бербрайер выпустил под потолок облако дыма. — Разве они выделят чего, пока им взятку не дашь?!

— А место новое было?

— Да. Новый участок. Мы еще даже хотели место рядом застолбить.

— А почему же не застолбили?

— Не для кого. — Марк Борисович виновато улыбнулся. — Мама еще раньше умерла, в семидесятом. Она на Хованском кладбище покоится. Мы и отца хотели рядом с ней похоронить, но денег не хватило. Там столько просили, что машину можно было купить.

— Понятно. А с кем по поводу ямы договаривались? — спросила Ирина. — Рабочих тех помните?

— Нет. — Он наморщил лоб. — Не помню. Ах да, с директором. С директором и договаривался. Я ему тогда за все заплатил. И за место, и за работу, и за венки. Я, знаете ли, с работягами этими вообще как-то… Ну, вы понимаете?..

— Не совсем. — Ирина вопросительно подняла бровь.

— Ну, не нахожу я с ними общего языка. Мне легче директору переплатить маленько, чтоб он с ними нервы портил. Я пьяных, видите ли, просто не переношу.

— Понятно. Ну а похороны как проходили?

— Нормально, как у людей. Оркестр небольшой был, родственники, венков пять штук. От сослуживцев, от безутешных детей, от родных и близких. Потом еще от однополчан его и от ЖЭКа.

— А вы не один сын у него? — удивилась Ирина.

— Почему вы так решили?

— Вы сказали «от безутешных детей».

— Это я Юлю, мою жену, имел в виду. — Бербрайер непроизвольно поморщился при воспоминании о супруге. — Они с отцом моим в очень хороших отношениях были.

— Понятно. Похороны утром проходили или ближе к вечеру?

— Днем. — Марк Борисович пожал плечами. — Да, днем. Точнее не скажу. Пока утром все эти… ну, родные все и близкие собрались, потом еще автобус заблудился, час его ждали, пока приехали, пока речи говорили. Но когда уезжали с кладбища, еще светло было.

— А больше в тот день похорон не было? — вмешалась вдруг Дежкина. Просто не выдержала, боялась, что Ирина не спросит, а это тоже важно.

— По-моему, не было. — Бербрайер наморщил лоб. — Как-то не обратил внимания. Да и не до этого было, сами понимаете. Господи, столько лет прошло!

— Могилу при вас закопали? — начав спрашивать, Дежкина уже не могла остановиться.

— Тоже не скажу точно. — Марк Борисович растерянно смотрел то на одну женщину, то на другую, не зная, с кем из них разговаривать. — Помню, что все бросили по горсти земли, как положено. Да и работяги были там. Я с ними расплачивался сразу после всего. Да, по-моему, закопали. По крайней мере на следующий день все уже было в порядке. Мы туда с женой ездили утром.

— Дождя в день похорон не было? — Ирина раздраженно посмотрела на Клавдию Васильевну, давая понять, что она и сама понимает, о чем нужно спрашивать.

— Нет, дождя точно не было. — Бербрайер улыбнулся тому, что это он помнит точно. — Тучи были, а дождя не было. Я тогда новые туфли лаковые надел и потом всю дорогу боялся, что промочу. А дождь только на следующий день к вечеру пошел. Мы с кладбища вернулись, я еще на работу сходил, отпуск за свой счет оформить, а когда домой возвращался, как раз накрапывать начало.

Двадцать лет, а он все еще помнит про туфли. И не помнит, закопали отца при нем или нет. Ну, правильно, родители нам даром даются, а обувь тогда только с большими приключениями достать можно было. Ох, убогое время…

— Скажите, Марк Борисович, — Клавдия опять вмешалась в разговор, — а как вы думаете, эти… два трупа… когда они могли попасть в могилу вашего отца?

— Ума не приложу, — Бербрайер покачал головой. — Весь вечер вчера думал. И сегодня весь день. Я уже говорил каждую неделю туда приезжали. А потом всю могилу мраморными плитами обложили, только маленькую клумбочку оставили посередине.

— Мраморными плитами? — удивленно воскликнула Клавдия. — А почему их вчера не было?

— Так разбили их, — Бербрайер в сердцах махнул рукой. — Три года назад разбили. Помните, тогда целая волна прокатилась по Москве — ломали могилы евреев. И нашу тогда всю разбили в куски. Да еще гадостей написали. Звездами разрисовали и гадостей написали. Мы тогда и в милицию писали, и в суд обращались, чтобы возместили. Это ж денег каких стоит. Толку, правда, никакого. Надгробие только от краски отмыли и вкопали. И на том спасибо.

— Так, значит, могила все время была покрыта мрамором? — задумчиво пробормотала Ирина. — А скажите, как быстро вы это сделали?

— Так прямо на следующий день и начали, — ответил Бербрайер. — Мы специально за этим и ездили туда с женой, чтобы на плиты посмотреть, цвет выбрать.

— И дорого стоило? — поинтересовалась Клавдия.

— Нет, не очень. Двести рублей всего. Хотя по тем временам тоже деньги, но по сравнению с другими…

— Да, почти ничего. — Клавдия кивнула, подумав, что этот человек наверняка и о детях своих судит исключительно с финансовой точки зрения. Кто во сколько обошелся, во сколько еще обойдется и какие можно будет получить дивиденды. — Это вы по блату где-то договорились?

— Нет, там, на кладбище предложили, — пожал плечами Бербрайер. — Сразу после похорон, когда я расплачивался.

Клавдия заметила, как Ирина метнула в нее напряженный взгляд, и сразу принялась что-то записывать.

— А как звали этих работяг, не помните? — спросила она.

— Нет. Этого я точно не помню. — Бербрайер снова брезгливо поморщился. — Для меня они все, знаете ли, на одно лицо. Я с ними как можно реже стараюсь общаться, и вообще, если хотите знать, то я пьяных…

— Да-да, об этом вы уже говорили, — перебила Ирина. — Вы лучше скажите, за сколько дней они управились?

— Быстро. На следующий день к вечеру уже все было готово. И плитой покрыли, и ограду сделали приличную. Жена поехала, все посмотрела и расплатилась. А она у меня такая, что зря деньги платить не станет.

— Понятно. — Ирина радостно улыбнулась. Это уже кое-что. — Останки вам хоть отдали уже?

— Ох, нет пока. Не отдали еще. — Марк Борисович вздохнул. — На экспертизу взяли. А нам ведь улетать послезавтра. А если не успеют?

— Не волнуйтесь, Марк Борисович, успеют, — успокоила его Клавдия. — А если не успеют, то вышлем их вам за наш счет. Так что можете не переживать по этому поводу.

— Да, странный типчик, — сказала Ирина, когда он ушел.

— Привыкай. — Клавдия развела руками. — На такой работе все больше со странными типчиками общаться приходится. Если хочешь с приятными типчиками общаться — надо было выбрать другую профессию…

— Значит так, зубной протез я отдал в институт стоматологии, — доложил Порогин прямо с порога. — Ничего, правда, не обещали, но сказали, что очень необычная работа. Предположительно, года два он во рту был. Есть шанс вычислить врача. И еще: золото там высшей пробы — а это довольно странно.

— Почему странно? — удивилась Дежкина.

— Как мне объяснили, чистое золото — для протезирования никудышный металл, мягкий. Во рту стачивается очень быстро, поэтому для коронок обычно делают с примесями.

— Спасибо тебе большое, Игорек. — Калашникова обворожительно улыбнулась.

— Одним спасибо не отделаешься. — Порогин смущенно отвел взгляд.

— Ну, два спасибо.

— О-хо-хо, — притворно тяжело вздохнул Порогин.

Калашникова загадочно улыбалась.

С некоторых пор она перестала упоминать в разговорах своего жениха-нувориша, на работу с утра они больше за Клавдией не заезжали. Клавдия, к огорчению и радости, поняла, что у Ирины с бизнесменом — разрыв. К огорчению — потому что уже стала отвыкать от автобуса и метро, привыкать к мягким сиденьям «мерседеса», а к радости — потому что считала в глубине души, что новый русский следователю, пусть даже и стажеру, — не пара.

И как напророчила: с некоторых пор Ирина загадочно улыбалась Игорю, а тот тайно вздыхал, особенно смущаясь, если рядом оказывалась Дежкина.

— После работы, ребята, после работы. — Дежкина погрозила им пальцем. — Вообще, у нас какая-то нездоровая атмосфера постоянного флирта. Отчего это, интересно?

— Ну ясно, отчего. — Калашникова посмотрела на Клавдию невинным взглядом. — Весна же.

— Здрасьте! Февраль месяц!

— Не скажите — чувствуется! — горячо вступил и Игорь.

В дверь постучали.

— Да, войдите.

— Вызывали? — на пороге появился могильщик Федор и с интересом огляделся по сторонам, изучая обстановку кабинета и его обитателей. — Кузин, Федор Юрьевич, сорокового года рождения.

— Вызывали. — Ирина посмотрела на часы. — Правда, вы опоздали на час.

Кузин Федор Юрьевич удивленно взглянул на эту «барби», которая еще смела делать ему замечания, и ухмыльнулся.

— А у меня часов нету. Да и времени тоже маловато.

— Проходите, Федор Юрьевич, садитесь. — Калашникова указала ему на стул, на котором недавно сидел Бербрайер. Она как-то немного растерялась, как теряется каждый культурный человек, сталкиваясь с откровенным хамством.

— Сесть мы всегда успеем, — блеснул остроумием могильщик и сам же развеселился от собственной шутки.

— У нас очень быстро, это вы правильно заметили! — раздался строгий голос Дежкиной. — Опомниться не успеете, Кузин. Судимости были?

— Чего? — Кузин моментально сник. Глазки у него растерянно забегали.

— Судимости!

— Нет, не было… — Он вежливо улыбнулся.

— Приводы? Задержания? Административные взыскания?

— Было два. Но — смыл. — Он нервно сглотнул, подобострастно глядя на Дежкину.

— Чем смыли? — Клавдии потребовались некоторые усилия, чтобы сдержать смех.

— Ударным трудом! — с готовностью пояснил Федор Юрьевич. — Имею благодарности и поощрительные грамоты.

— A-а, ну тогда другое дело. — Дежкина понимающе кивнула. — А коронки золотые у покойничков часто подворовываем, а, Федор Юрьевич?

— Я?.. — Кузин обомлел. — Да провалиться мне на этом месте! Первый раз, нелегкая дернула, мать его… Оно как сверкнуло в яме, как блеснуло, так я прямо и схватил. А раньше — никогда. Мне раньше и могил вскрывать не приходилось ни разу.

Это было совсем другое дело. Теперь он смирный, законопослушный. Теперь он расскажет все, что знает.

— Давно работаете? — Клавдия несколько смягчила тон.

— Я-то?

— Нет, бедный Йорик.

— Кто? A-а, давно, давно. Семнадцать лет уже.

— И за семнадцать лет ни одной могилы? — Дежкина нахмурилась.

— Ну, было один раз… — Он опустил голову. — Но кто ж знал, что там могила? Мы участок новый осваивали. Ну и захватили, видно, кусок старого. А у нас ведь как — тридцать лет за могилой никто не ходит — хороним там снова. А в том месте даже и креста давно не было. Потом только по книгам сверились — был там когда-то «костяк». Это мы так меж собой мертвяков зовем, — пояснил он виновато. — Но там ни коронок никаких, ни колечка, ни одной даже цепочки завалящей. Только пуговицы медные. Видно, офицер был какой-то. С сороковых годов как раз могила.

— Ясно. — Клавдия ухмыльнулась. С таким сожалением рассказывает про отсутствие колечек и цепочек, что невольно усомнишься в его искренности. — Ну а про Бербрайера могилу что можете сказать?

— Про кого? — опять переспросил он. — А, про еврея этого? А чего сказать? Могила и могила, как все.

Порогин тихонько встал и знаками показал Клавдии, что уходит. Она кивнула, и он тихонько вышел. Ирина сидела в углу насупившись. Наверное, обиделась на Дежкину за то, что она сама допрашивает этого Кузина.

— Часто на эту могилу ходили? — спросила Клавдия.

— А я откуда знаю? — он пожал плечами. — Но ходили, точно. Баба какая-то, наверное, дочка. А этого хмыря я вообще с того погрома и не видел до вчерашнего дня.

— С какого погрома?

— Так могилы у нас еврейские поломали. Когда ж это было? — Кузин наморщил лоб. Клавдии даже показалось, что она слышит, как со скрипом поворачиваются шестеренки в его черепе. — Года четыре назад. Или три, не помню точно. В том году еще Василюк ноги откинул.

— Какой Василюк? — спросила Дежкина.

Ирина сидела в углу и записывала все, что говорил Кузин.

— Василюк?

Клавдию начало немного раздражать, что Федя все время переспрашивает. Но его мозг, видно, не успевал усвоить вопрос с такой скоростью, с какой она спрашивала.

— Генка Василюк, слесарь наш старый. Ограду починить там, крест сварить. Он такие кресты ковал — расплачешься. Теперь таких кузнецов нету.

— А от чего умер? — спросила Клавдия. — И как, кстати, его звали?

— Так я сказал — Василюк Геннадий Ильич. А помер от водки.

— Что, спился?

— Нет, напился. Напился, споткнулся на лестнице и шею свернул.

— А вы помните, кто еще из стариков на кладбище работал, когда вы устроились?

— He-а, не помню. — Кузин пожал плечами. — Это вы лучше у Шилкиной спросите, она лучше знает. А я человек маленький, я могилы копаю.

— Совсем никого не помните? — Клавдия вздохнула и покачала головой. Она начала понимать Бербрайера, который старается не общаться с такими людьми.

— He-а. Кого-то посадили за драку, и меня взяли вместо него. Потом еще баба была одна, Паша. Сторожихой работала. Но она тоже померла давно, старая была. Еще один сторож был, Колька Егоршев. Он год еще работал, а потом токарем на «Серп и молот» ушел.

— Ну вот видите, как много вспомнили. — Клава ласково улыбнулась.

И от этой улыбки Федор Юрьевич словно расцвел. Сам весь заулыбался, засиял как медный пятак. Сразу видно, что его мало хвалили в жизни. А доброе слово и такому вот кренделю приятно, не то что кошке…

— Ну что, подобьем бабки? — спросила она, когда Кузин, раскланиваясь направо и налево, ретировался из кабинета.

— Клавдия Васильевна, почему вы не дали мне его допросить? — обиженным голосом проговорила Калашникова. — Думаете, я бы не смогла?

— Не знаю. — Клава примирительно улыбнулась и пожала плечами. — Извини, Ириша. Просто ты как-то спасовала перед ним. А хамство надо сразу пресекать. В корне.

— Ладно, на первый раз прощаю. — Калашникова хмуро посмотрела на Клавдию, но не сдержала улыбку.

— Вот и спасибо. А теперь доложи-ка мне, что мы имеем на данный момент. Можешь выдвинуть парочку начальных версий, парочку направлений расследования.

— Что, уже? — Калашникова растерянно заморгала глазами.

— А когда? После получки?

Нет, Калашникова явно изменилась, не рубила теперь с плеча, не выдавала сотню фантастических версий, сначала думать старалась.

— Ладно… — Ирина закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. — Давайте поиграем.

— Ты хотела сказать, поработаем.

— Да, поработаем… Значит так, найдены двое мужчин. Личности, род занятий установить пока не удалось. Но можно предположить, что по крайней мере один был, мягко скажем, бандитом.

— Почему? — Клавдия внимательно слушала.

— По зубному протезу. Для шика вставил из чистого золота. Нормальный человек послушал бы врача, а этот форсил. Хотя не факт, что бандюга.

— Ты продолжай.

— Убиты они были или нет — сказать пока трудно. Но судя по тому, как похоронили, скорее всего убиты. Раздеты — чтоб никаких улик не осталось. Закопали, скорее всего, в ночь со второго на третье ноября. Позже не могли — могила была обложена мрамором, — говорила Калашникова медленно, кивая головой после каждой фразы, словно выводила какую-то теорему. — Можно, конечно, предположить, что могилу снова раскопали под видом работ, но, во-первых, зачем лишний труд, а во-вторых, Бербрайеры бы заметили. Нужно выяснить, кто были те каменщики, которых нанимал Бербрайер. Скорее всего, они в этом и замешаны.

— Да, скорее всего. Такая работа, какую они сделали, стоила бы ровно в полтора раза дороже, да еще делали бы недели две. А тут явно торопились. Значит, прятали улики.

— Наверное, так, — согласилась Ирина. — Значит, нужно выяснить, кто работал в то время. Трудно найти, но возможно. Отсюда версии. Первая — эти могильщики, сами или еще с кем-то, ограбили двух мужчин, убили их, а трупы спрятали в могиле. Вторая версия — убитые сами были бандитами, и смерть их явилась результатом, как теперь говорят, разборок. Я склоняюсь ко второй версии.

— Почему? — поинтересовалась Клавдия.

— Потому что… — Ирина задумалась на секунду. — Ну, допустим, это действительно ограбление. Тогда нужно было подгадать так, чтобы в ночь убийства нашлась подходящая могила. Потом ведь до этой могилы трупы нужно еще доставить. Значит, и сторож должен быть в курсе. А сторож там не один. Значит, все сторожа должны быть свои, не подвести в ответственный момент. Слишком много сложностей. Если бы не хотели, чтобы ограбленных опознали, отрезали бы им головы, подожгли бы, и всех делов.

— А если свои, то они их просто пригласили, поставили у края ямы, убили, и с концами? — Дежкина ухмыльнулась. — Нет, такие выводы делать пока рано. Потому что и ограбленные могли быть знакомыми убийц, и сторожа можно было напоить, а то и просто припугнуть. И потом, по поводу отрубленных голов — какая первая мысль придет в голову могильщику, когда нужно спрятать труп?

— Закопать, конечно, — Ирина пожала плечами.

— Вот именно. Если бы речь шла о мяснике — тогда рубить головы, руки, вырезать родимые пятна. Истопник сжег бы в печи. Впрочем, даже обычные бандиты редко закапывают свои жертвы — слишком много возни. А могильщик, конечно, закопает. И никогда не упускай из виду этот момент — профессиональные навыки, привычки подозреваемых. Они иногда бывают важнее многих улик. — Клава посмотрела на часы и присвистнула. — Ого, мои уже ворчат, небось, что ужина нету. Кстати, откуда ты узнала, что у меня вчера…

Калашникова хитро улыбнулась.

— Это мой маленький секрет.

— Ну ладно. — Клава пожала плечами. — Не хочешь говорить — не надо. Странно, что эта Шилкина сегодня не пришла. И обязательно поговори с женой Бербрайера. А то он того не помнит, этого не помнит, как звали, как выглядели, не помнит. Женщины такие вещи лучше запоминают.

— Я и сама хотела ее допросить, — ответила Ирина.

— Не допросить, а поговорить! — поправила ее Клавдия. — И лучше будет, если ты сама к ней подъедешь. Порасспроси ее в спокойной обстановке. Наверняка на похоронах фотографировал кто-нибудь, так что есть шанс, что и могильщики и каменщики те в кадр попали. Давай, действуй. Созвонись и езжай прямо с утра. А к двенадцати часам должны прийти данные экспертизы. Я попрошу, чтобы Шилкину к этому времени тоже подвезли.

— Значит, завтра в двенадцать? — Ирина выбралась из мягкого кресла и потянулась, расправляя затекшие члены.

— Завтра в двенадцать.