За Уральским Камнем

1

1626 год, город Москва, Кремль, заседание Боярской думы.

Сегодня необычное заседание. Бояре собраны во множестве. Присутствует Патриарх Московский и всея Руси Филарет, отец нынешнего царя. Здесь же восседает на троне и сам царь и великий князь всея Руси и Сибири Михаил Федорович. Первый московский царь из рода Романовых.

В тяжелое время ему достался престол. Пятнадцать лет царствует, пятнадцать лет непрерывных войн. Шведы, поляки, крымские татары — все угрожают его царству. Ценой большой крови и территориальных уступок достигнут мир. Сейчас необходимо собрать силы, наполнить государеву казну, и тогда Русь окончательно встанет на ноги.

Большие надежды у всех связаны с Сибирью. Михаил Федорович внимательно следит за сибирскими делами и диву дается! Сибирь что тебе кладезь бездонный. Златокипящая государева вотчина! Неспроста это название закрепилось за Сибирью. Далекие земли, без края раскинувшиеся за Уральским Камнем, стали источником российских богатств. Каждый год из-за Камня целыми обозами присылается мягкая рухлядь. Многие тысячи сороков собольих, куньих (всех не счесть) драгоценных мехов поступает ежегодно в казну. То ясак от покоренных сибирских народов да пошлина с торгового и промыслового люда.

От князей на воеводство в Сибирь отбоя нет. Служба там медом мазана. Помимо государева содержания, подарками никто воеводу не обделяет. Уж такие обычаи у восточных, а особливо у сибирских народов. Гостей, а более того воевод оделять подарками. То сибирским воеводам весьма полюбилось, что принесенными подарками становятся недовольные, и насилием всяким другие подарки вымучивать стали. За два года воеводства столько добра скопят, что потом служат весьма неохотно, тем более в ратных делах.

Ох уж эти подарки, портят они людей, что удостаиваются от государя столь высокого доверия, как воеводство. Большую власть получает воевода над вверенным ему городом и территориями. Ладно подарки, они с древности, почитай, узаконены на Руси, но ведь и в казну государеву руку запускают. Вот и приходится менять чаще и назначать одновременно воеводу и голову, чтобы доглядывали и доносили друг на друга.

Дума заседала уже который день. Вопросов было много, но все касались одного. Как пополнить государственную казну? Главный казначей, боярин Федор Салтыков, обливаясь потом, с лицом красным от напряжения продолжал доказывать:

— Надо чеканить монеты, а злата и серебра недостает! Ведь что мы делаем? Фряжские, польские и свейские монеты плавим, сколько серебряной посуды отправили на монетный двор. Но этого мало. Нужно рудное золото и серебро.

— А ты, государь, вели из меди монеты чеканить, — предложил кто-то из бояр.

— Упаси, Господи, тебя, государь, от этого. Кто же возьмет медную монету за службу, да и всяк кузнец ее сробит. Чернь сразу бунт учинит, — побагровев лицом, возразил Салтыков. — А с наемными полками как расплачиваться? За медные монеты они наши города пожгут да пограбят!

— Известно от наших послов, что в стране калмыков, в Бухаре и Индии золотой песок в изобилии доставляется тамошними реками. Вот и пусть частью за собольи меха платят золотым песком, — вставил кто-то из бояр.

Заговорил царь Михаил Федорович:

— Прослышал я от служилых казаков, прибывших нынче с ясаком из Туруханского зимовья и града нашего Мангазеи, что промышленный люд по Енисею и его притокам давно шастает. И рассказывают, что у шаманов тех полночных земель бляхи золотые на одеждах. И что хоронят они в пещерах тайно несметные богатства. Неужто все простое хвастовство пьяное да сказки?

— Все более сказки, государь, верных данных да чтобы серебряными рудами подтверждались, таких нет! В Сибири одно золото — мягкая рухлядь, — тихо возразил боярин, князь Дмитрий Михайлович Черкасский, что ныне сидит Главным судьей приказа Казанского дворца.

— Это так. Мягкая рухлядь на торгах даже ценнее злата, но монет с нее не начеканишь. Отпиши нашему воеводе Тобольскому, князю Алексею Никитичу Трубецкому, чтобы в наказах для служилых людишек указывалось о важности сыска золота, серебряных, медных и железных руд, — то ли распорядился, то ли посоветовал Черкасскому царь Михаил. — Да еще пускай сведают воеводы сибирские обстоятельней про золотой песок, что в реках Калмыцкой да Бухарской землицы хоронится.

— Будет исполнено все с должным радением. Раз уж государя интересует сегодня тема о серебряных рудах, то не извольте гневаться, но без должной подготовки осмелюсь доложить, что в приказ Казанского дворца поступила отписка от Енисейского воеводы Андрея Леонтьевича Ошанина. Там все касаемо сибирского серебра. Завтра к вечерне буду готов доложить подробно.

— Государь! — подал голос кто-то из старых бояр воевод. — Не хватает в сибирских городищах воинского люда. А для справы этих дел в степь идти требуется, а там ныне калмыки да киргизы большим числом кочуют. Вот и выходит, что воинского люду надо слать более, и города, что на границе со степью стоят, крепить и новые ставить!

Жарко в палатах царских. Бояре в шубах да шапках собольих парятся, что в бане. Но ничего, то любо русскому человеку. Жар костей не ломит, а недуг выгоняет. Но государю Михаилу Федоровичу жарко не только от шубы из сибирских мехов. Тяжелы дела государственные. Каждый боярин в свою сторону тянет, нет добрых советчиков.

— А ты, боярин, пошевели мозгами, покумекай у себя в приказе, где казаков взять и женок для них. Мне говорили, что в Сибири ночи длинные, а избы теплые. Там что, бабы рожать разучились? Подпишу любую грамоту для пользы сей, а вот стрельцов не дам, сам ведаешь, что на ливонцев рать собираем.

Патриарх Филарет нынче на Боярской думе молчит. Последнее время Сибирь у него тоже не идет из головы.

Вот уже седьмой год, как по его повелению создана за Уральским Камнем епархия. Архиепископом Сибирским поставлен надежнейший человек Киприан. Тогда казалось, что основным его делом будет миссионерство, крещение в православную веру инородцев сибирских. Но на деле оказалась не совсем так. В первую очередь надо беспокоиться о православных людишках, особенно о казаках. Ох уж эта вольница! Крест на груди носят, святых чтут, в церковь хаживают исправно, но вот в отношении брака и женок своих — не по заветам Божеским блюдут. По диким обычаям Донского казачества и по примеру татар, что жили бок о бок с казаками, женка — что дорогая вещь. Если ты в достатке, то можно и две, а то и три завести. Ну а ежели беда приключилась или на новые места подался, то и продать можно, или во временное пользование сдать. К примеру, собрался казак в Москву грамоту доставить или годовой ясак, он обычно «закладывает» свою женку до возвращения, а тот, кто давал за нее 10, 20 или более рублей, пользовался до срока ее услугами.

Вот и нынче на Боярской думе опять разговор зашел за женок казачьих. Множиться русскому люду в Сибири жизненно необходимо, но крепить семью не менее важно. Вот на что архиепископу Киприану внимание обратить требуется. Но это дела Церкви, и незачем делиться с боярами, что сами живут во грехе.

2

На следующий день царь Михаил Федорович не забыл о визите главного судьи Казанского дворца. Тот явился, как и обещал, да не один: с ним явились приказные дьяки Болотников да Ивашка Грязев. Это обрадовало государя:

— Знать, не с пустыми руками пожаловали. Поведайте, что там мог отписать Андрюшка Ошанин. Будучи сборщиком ратных и даточных людей, особой резвости да смекалки не проявлял, а на воеводство в Енисейский острог лишь по скудности верных людей угодил.

— Сообщает воевода, что послал он в земли тунгусские пятидесятника Терентия Савина со стрельцами и толмача татарина Разгильдея. Велел им в Аплинской и Шаманской землице ясак собрать да проведать, есть ли там серебро, где оно находится и какого качества.

— Ну, этот уж точно врет! Можете не продолжать. Где же так поспеть! Только на воеводство явился, а тебе уже и служилых послал, и на Москву отписку прислал для государя, — разгневался более на Черкасского, чем на воеводу, Михаил Федорович.

— Не изволь гневаться, государь. Людей тех сведать про серебро, отправил еще воевода Яков Хрипунов. Он был отозван вашим указом и не дождался возвращения пятидесятника со товарищами.

— Это дело другое, — успокоился царь. — Давай теперь по порядку.

— Енисейский пятидесятник Терентий Савин сообщил, что в землях князца Окуня есть серебро. Эта земля находилась в верховьях Верхней Тунгуски (Ангары), в местах дальних и не проведанных. До Братского порога от Енисейска почти год пути. Серебро то из горы тунгусы да братские сами добывали и плавили, а затем часть продавали в другие землицы.

Главный судья замолчал, давая дьякам возможность разложить перед государем выбитые кругом серебряные пластинки весом около десяти алтын.

— Эти серебряные бляшки носят тунгусы на головах и нагрудниках, их привез Савин как доказательство, но сами служилые в тех местах не бывали.

— Расспросите подробно и тайно обо всем воеводу Якова Хрипунова и кого сыщите из Енисейского острога, а затем мне доложите.

3

Приказ Казанского дворца.

Казанский дворец — одно из старейших каменных зданий Москвы. Около ста лет красуется он в столице Руси и до сих пор вызывает уважение. В старые времена, времена процветания Казанского царства, здесь находилась резиденция татарских ханов и их послов. В этих стенах писали они указы для московских царей, а когда спесь у казанских ханов поубавилась, сочинялись соглашения и просьбы. После покорения Казанского ханства здесь расположился думский приказ, который ведал делами и управлял Казанью и Астраханью.

В 1599 году царь Борис Федорович Годунов указом обязал данный приказ ведать дополнительно и сибирскими делами, а название Казанского дворца сохранилось. Возглавлял же его боярин Дмитрий Черкасский. Будучи главным судьей приказа, ему приходилось принимать отписки и жалобы воевод, а потом готовить указы царя и великого князя всея Руси для воевод и подвластных народов.

Последняя Боярская дума растревожила Казанский дворец не на шутку. Приказные дьяки и подьячие просто сбились с ног в составлении и отправке грамот в Сибирь.

Главному судье приказа Дмитрию Черкасскому было не просто разбираться в сибирских делах. Бесконечные отписки, жалобы, столько информации, что голова шла кругом, а противоречия в них порой ставили боярина в тупик. Человеку, не бывавшему там, тяжело понять, что творится за Уральским Камнем. Российские версты приводят в изумление всю Европу, но даже русскому человеку, их познавшему, невозможно представить сибирский размах. То тебе отписывают про бухарских купцов или калмыков, присылают от них в подарок верблюдов да соколов; то пишут о таежных дебрях, то — про полуденные страны, где сполохи божественного сияния вместо солнца, а медведи белее снега. При всем желании трудно в это поверить. А эти посольства от приведенных под царскую руку сибирских народов? Воеводы, чтоб показать свое радение, шлют их без счета. А их не счесть, на одно содержание сколько уходит, а толмачей просто не напасешься, сплошной разор для государя. Пришлось даже указ отправить, что послов принимать в городе Тобольске, о чем посылать подробную отписку, и ежели государь сочтет нужным, то отпишет грамоту, и лишь тогда послов на Москву отправлять.

Радует Дмитрия Черкасского то, что есть у него добрый советник по сибирским делам: сродный дядька Петр Черкасский. В лихолетье Российское, в Смутные времена, что предшествовали воцарению на престол Михаила Романова, пришлось дядьке Петру послужить воеводой города Березова, что в Сибири на реке Обь по сей день стоит.

Стар уже Петр Черкасский, к службе негоден, но умом светел. Занят князь воспитанием сына своего приемного, что привез с воеводства Березовского. Его гордость! И фамилию свою дал. Князь Петр Петрович Черкасский! Добрый хлопец растет.

4

Год спустя. Москва. Хоромы старого князя Черкасского.

Нынче из похода на Польшу вернулся молодой князь Черкасский. Великая радость в доме старого князя. Идет пир горой в честь прибывшего. Многие знатные ратники и воеводы поднимают в его честь бокалы. Не поскупился старик Черкасский. Стол ломится от разносолов, слуги еле успевают наполнять бокалы.

От души гуляет воинская братия, вспоминая подвиги и погибших товарищей. Не те уже на Руси-матушке времена, не кланяется ее головушка супостатам. Мощной рукой сыновей она возвращает свои земли.

Приглашен и племянник, что служит главным судьей приказа Казанского дворца, Дмитрий Михайлович. Оба князя Черкасских уединились в дальних палатах. Князю Дмитрию заботы не дают покоя, а Петру одной чарки хватило, хоть и в радость, но года уже не те. Разговор вели серьезный, и начал его князь Дмитрий:

— Хорошего ты сына вырастил, князь. Пора ему и дела править государевы.

— Да неужто польскую шляхту бивать не государево дело! Сколько беды от них претерпели!

— Дела славные! Но весьма опасные, да и не прибыльные. Надо ему другое дело подыскать на государевой службе. В каком чине он нынче?

— Из похода стрелецким сотником вернулся. Тянет его более к огненному бою. Пушки, пищали, иноземные мушкеты и аркебузы, греческие стрелы — во всем толк знает. Еще когда Петруша мальцом бегал, приставил я к нему басурманина Вульфа из пленных шведов. Так тот оказался добрым малым и знаний в пушечном деле познавший. Он и сейчас у него в услужении ходит. А ты к чему этот разговор затеял?

— Государь наш, царь Михаил Федорович, большое дело поручил. Мыслю я твоего Петрушу к нему приставить. Пора хлопцу большими делами заниматься.

Петр Черкасский, хоть и был во хмелю, сразу сообразил, куда клонит племянник. Судьба! Не государь, а Сибирь зовет Петрушу к себе, от нее не уйти!

— Сказывай, племянник, начистоту. Что удумал?

— Повелел царь Михаил Федорович сыскать злато и серебро! Хошь в Сибири, хошь в Бухарии, а хошь в калмыцких степях. Большая власть на то дадена, но по власти и спрос жди!

— Ты хочешь Петрушу на это дело поставить? — вскричал старый князь. — И ты говоришь, что воевать с Польшей опасней, чем за златом в Сибирь идти? Креста на тебе нет!

— Ты, князь, не шуми, а то гостей распугаешь. Без твоего согласия сего не будет. Но дело для государства великое и требует такого мужа, как твой сын. Дело уж больно непростое!

Велика честь, слов нет. Но решиться отправить сына на такое дело, тем более зная Сибирь, очень тяжело. В этот вечер главный судья приказа Казанского дворца, князь Дмитрий Черкасский, ответа не ждал, но глубоко веровал в свою правоту.

А молодой князь Петр Черкасский проснулся на следующий день с головной болью. Приоткрыв глаза, он увидел розовощекую, бравую дивчину. Та стояла у изголовья с крынкой в руках. Заметив, что князь проснулся, она улыбнулась и произнесла:

— Батюшка велел, как вы проснетесь, напоить вас рассолом от капусты квашеной. С петухов жду, когда пробудитесь. Но он еще прохладный, в леднике слила!

«Боже, как хорошо просыпаться в родительских хоромах», — подумал Петр и залпом осушил крынку.

В животе приятно забурлило.

— Еще батюшка сказал чуть позже принести вам сбитень, а когда бравый будете, то ступайте к нему. Он сегодня очень строгий. Все сидит у себя в опочивальне и думает. Видно, захворал.

Умели на Руси изгонять всяческую хворобу, а может, здоровья поболее было, но к обеду молодой князь Петр Черкасский при полном параде явился пред очи батюшки. Старый князь обнял Петра и прослезился:

— Ты, Петруша, уж прости старика. Негоже нашему брату слезу пускать. Но то слезы радости и печали одновременно.

— Почему же печали? Батюшка! Слава Богу, все живы и во здравии.

— Печаль в том, что разлука нам предстоит. Я стар, свидимся ли?

— Что за разлука? Ты меня удивляешь! — произнес Петр, тревожно глядя на крестного отца. — Поведай, я готов тебя выслушать.

— Ты вырос, возмужал, до сотника дослужился. Пора тебе, Петр, за большие дела браться, — начал старый воевода. — Царь-батюшка, Михаил Федорович, велит в Сибирь идти, сыскать там золото, да серебро, что для казначейского дела потребно.

— Вот слушаю тебя, батюшка, и диву даюсь! Сколько я в Сибирь просился да в страны восточные, ты и слушать не желал! А тут сам велишь.

Старый князь немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжил:

— На то воля царская, а мы слуги его верные, и наш долг справить то дело со всем нашим усердием. Да и скрывать более не могу того, что все эти годы в тайне от тебя держал.

— Долгие годы я томим неведением о своих родителях. Чувствовал, что тебе ведома их судьба, и молчание пугало. Видимо, страшная тайна причина сему, — взволнованно произнес Петр.

— Ты прав, сын! Я твой крестный отец, и перед Богом клялся любить и беречь тебя. В этом моя первая боль и большой грех.

— Полно, батюшка! — засмеялся Петр. — Кто, как не ты, любил меня и лелеял с детских лет. Всем, что знаю, умею, своей жизнью обязан только тебе!

— То так, Петруша! Но в день крещения вас было двое, два брата-близнеца. Да, да, сынку! У тебя есть родной брат! Вы родились в один час и ликами схожи! Его крестили Тимофеем. Не уберег я его. Злым умыслом он был похищен, и если тебя мне удалось в ту ночь отбить у татар, то его — нет! Все эти годы искал, но тщетно. Видимо, имя сменил, а судьба в тайне держится. Но ведаю я, Петруша, что судьба смилуется и суждено вам воссоединиться, и то будет в Сибири. Она соединила ваших родителей, она и будет местом встречи братьев. А теперь ступай и готовься в дорогу, а мне надо отдохнуть.

— Но кто же мои отец с матушкой?! Ведь вы слова о них не сказали! — воскликнул молодой князь.

Старый воевода задумался. Перед глазами бежали чередой события прошлых лет. То были первые десятилетия, как русские пришли за Уральский Камень. Еще свежи воспоминания о подвигах атамана Ермака и его соратников. Бесконечные схватки с царевичами, сыновьями последнего царя Сибирского царства Кучума. В те годы князь Петр Черкасский служил воеводой в сибирском остроге Березов. Там и свела его судьба с родителями Петруши. Да так крепко свела, так закружила, что слов нельзя найти, да и жизни не хватит, чтобы рассказать и объяснить их судьбы.

Не решился старый воевода на откровение. Не сможет он донести до понимания Петра те события, поэтому и говорить не к чему.

— Твой настоящий отец, князь Василий Шорин, был тогда головой в Обдорском городке. Князь — человек воинский, служил России-матушке не за живот, а за честь и совесть. В страхе держал всю Обдорскую самоядь, те так и звали его, князь Обдорский. А про матушку ничего не ведаю. Только что родом она из Самарканда и рода царского.

— Что-то ты, батюшка, больно краток, на себя не похож. Да и говоришь так, будто живы мои тятя и матушка!

— Говорить, что человече сгинул, можно, если сам бачил то или на могиле был. Того не было, и не пытай меня. Князь Василий мне как сын, теперь вот тебя Господь подарил. Езжай в Сибирь. Она ответит на все вопросы, и если что, не суди меня сильно строго.

На этом разговор закончился. Старый князь удалился в опочивальню для отдыха, а князь Петр — к своему воспитателю, а ныне оруженосцу Вульфу.

5

Вульф по национальности швед, плененный еще войсками князя Пожарского. При Петруше он состоит уже пятнадцатый год. Давно мог вернуться на родину, но там его никто не ждал, как говорится, ни кола, ни двора, а Русь хлебосольная никого не гнала. К молодому князю Вульф привязался всей душой. Был ему и нянькой, и наставником, и другом. Молодость у него прошла в воинской службе. Довелось послужить наемником во многих европейских армиях. Казалось, нет в военной науке того, что бы не знал этот швед. Но особыми познаниями обладал в пушечном деле и другом вооружении огненного боя. Для него не было секретов ни в пороховом зелье, ни в зарядах, ни в баллистике стрельбы. По просьбе Петра князь Черкасский даже выделил Вульфу отдельное помещение в подвале каменных палат, где тот проводил все свободное от службы время.

Его занятие тревожило всю княжескую челядь. Жуткие запахи, хлопки взрывов доносились до других помещений, и если бы не защита молодого князя, то Вульфа давно бы записали в колдуны и сожгли на костре. Но князю Черкасскому, как человеку разбирающемуся в военных делах, были понятны пользы сии. Вульфу удавалось готовить греческий огонь, новые составы пороха, запалы. Когда старый князь уразумел планы Вульфа, то сказал, смеясь:

— Этот басурманин затеял шибать бомбами, без пушки, на сто, а то и более саженей!

Когда Петр зашел в подвал к своему наставнику, тот самозабвенно толок и растирал какие-то порошки.

— Бог в помощь, — произнес Петр вместо приветствия. — Как дела? Когда мы будем лицезреть летающие бомбы?

— Князь Петр скоро увидит и будет гордиться своим учителем, а русские дружины, вооруженные моими стрелами, будут непобедимы! — торжественно заявил Вульф.

— Это радует меня! Но я пришел с большими известиями. Придется тебе пробовать стрелы далеко отсюда. По царскому указу я еду в Сибирь с особым поручением. Ты едешь со мной.

— А где эта волость, Сибирь, и как долго там будем? — не удивившись, спросил Вульф.

— То не волость, а земля без края, что лежит за Уральским Камнем. Сибирские народы схожи с татарами и монголами. Частью приведены под государеву руку, и ясак платят исправно, но есть такие, что и лютуют, особливо, что в степях кочуют. Едем надолго. Только дорога в Сибирь, до города Тобольск, займет до пяти седмиц. Соберешь воинское снаряжение и припасы, да не менее чем в нынешний поход на шляхту. Вечером я с князем зайду взглянуть.

Князь Петр надолго задумался, а потом твердо произнес:

— Для меня все возьмешь с запасом, как если бы собирал двоих.

«Странно, — подумал Вульф и вздохнул. — Опять Петруша чудит. Не оставляют его видения».

Своим арсеналом князь Черкасский всегда мог гордиться. Ведь защитить себя, близких, имущество, холопов — забота его, княжеская. Вот и получается, что вооружить иногда приходится до сотни человек. В таких случаях кроме имеющегося оружия в ход идут топоры и даже жерди от оплота.

Сейчас Вульфу предстояло подобрать оружие и средства защиты для князя Петра и себя. Дело, конечно, до боли знакомое, но особенность заключалась в том, что путешествие предстояло длительное и опасное.

С сабельным оружием все понятно. У каждого мастера фехтования имелось свое, привычное для руки и стиля. Для конного боя — сабля, а вот для пешего Вульф решил взять прямые, узкие, но длинные мечи. В европейских армиях они в последние годы используются все чаще, и не случайно.

Тяжелый эфес, надежно защищающий кисть руки, в сочетании с длинным, прямым, обоюдоострым клинком, позволяют бойцу быстро парировать удары и наносить ответные выпады. Большой набор молниеносных выпадов мало оставляет шансов противнику парировать их. Это дает огромное преимущество перед татарское кривой саблей, предназначенной более для рубящего удара.

Вульфу довелось видеть крымских татар в бою, и он справедливо считал, что сибирские татары мало чем отличаются. У тех стремительное неожиданное нападение, туча разящих стрел — основа воинского дела. Сибирцы — охотники, а значит, отличные стрелки из лука, и это основная опасность.

В средствах защиты выбор был огромный. После недолгих размышлений Вульф предпочел взять для боя — кольчуги из крупных плоских колец, под названием «байдан», и зерцало, стальные латы из четырех пластин, прикрывающих спину, грудь и бока. Пластины соединялись стальными кольцами и ремнями. Одевалось зерцало поверх кольчуги. При такой защите опытный боец неуязвим, пока будут сила, быстрота и ловкость в движении. Но в длительном путешествии это облачение — в тягость, а защита нужна всегда. Татарская стрела может настичь из засады, а нож предательски ударить в спину. Здесь у русских есть старое проверенное средство, «тегиляй». С виду обычный стеганный на вате или пеньке кафтан, а внутри вшиты стальные пластины и кольчужные квадраты. Тепло, легко, удобно, и защита неплохая.

Когда дело дошло до огненного боя, у Вульфа загорелись глаза. То было оружие, к которому он питал слабость и поклонялся, как божеству. Перед ним были лучшие образцы мушкетов, ружей, пищалей, пистолей, изготовленных в странах Европы, особенно ценилось оружие итальянских и немецких мастеров. Мушкеты отличались большим калибром и дальностью стрельбы, но были громоздки. Ружья имели малый калибр, длинные стволы и били пулей на большие расстояния. Хороши они на охоте и в оборонительном бою. Пищали большого калибра заряжались картечью и на расстоянии до двух сотен шагов способны нанести страшный урон противнику, особенно когда он нападает плотным пешим или конным строем. Размеры у них весьма разные. Имеются такие, что длиной в пол-локтя, а ствол — на два пальца. Их называли недомерками, ручницами, самопалами. Ремнем охватывалась кисть, и стрелок бил прямо с руки, если Бог силушкой не обидел. А если весом мал, то лучше было действовать с упором о рогуль, бревно или другое подспорье. Если из такой малой пищали шибануть в трудную минуту в морды татарских коней, то в секунду одержишь победу. Ослепленные, пораненные, испуганные кони сами кончат своих всадников или унесут в степь.

Но у Вульфа были и свои изделия, в частности фитильные бомбы. Преимущественно оболочка вылепливалась из глины и отжигалась в печи, начинялась порохом и мелкими металлическими обрезками. Иногда оболочка изготавливалась из металлических полос, на которых предварительно наносилась насечка. Такие несли страшный урон врагу и приберегались для особых случаев. Вульф не только научился их мастерски изготавливать, но и во многом преуспел. Особенно в их метании. Малые бомбы пускали из обычного лука. Но прежде чуть нагревали наконечник стрелы и втыкали его в специальное отверстие бомбы, что залита древесной смолой. Остыв, смола крепко держала бомбу на острие. Та в виде пирамидки, небольшая, но летела, насколько позволял лук, а вреда наносила много, как небольшая пушка.

С метанием больших бомб были определенные трудности. Но вот незадача! Только Вульф начал постигать истину, как подоспела поездка в Сибирь. Изучив работы китайских и итальянских древних ученых, ему удалось изготовить «адово пламя», что не взрывалось, как порох, а горело так, что никакой ветер не мог его задуть. Если поместить то пламя в медную трубку, получалась огненная стрела. Вульф назвал ее греческой. Но беда была в том, что Вульф не мог заставить ее лететь туда, куда требуется. Греческая стрела вычерчивала самые замысловатые фигуры в воздухе, но падала не по воле оружейника Вульфа. Оперение, наподобие стрелы, немного помогало, но часто просто сгорало. Швед, наблюдая за полетом греческих стрел, заметил, что чем выше скорость, тем устойчивее летит по направлению стрела.

«Что же! — решил он. — Разберемся с этим в Сибири. Там поболе простору, чем на Москве, и попов помене, а то, как пустишь греческую стрелу, так тебя сразу как колдуна на костер тащат».

К приходу господ все было готово. Оружие для себя и князя Петра выбрано одинаково, но и званию было уделено должное внимание. То, что предназначалось для молодого князя, отличалось особым убранством. Золоченое зерцало, сабли, украшенные каменьями, должны подчеркивать высокий титул хозяина.

Казалось, князю Петру предстоит веселое увлекательное путешествие. Но почему же лик князя часто задумчив и невесел? Виной тому еще одно дело, что поручено ему в приказе Казанского дворца. Дело тайное, и касалось оно большого государева задания, что выполнял воевода Яков Игнатьевич Хрипунов. Пожалуй, мало кому в Сибири довелось выполнять столь тяжелое дело.

Дмитрий Иванович Черкасский в последнюю встречу перед отбытием в Сибирь был взволнован, как никогда, и поделился с Петром тяжелой думой:

— Воевода Яков Хрипунов взялся добровольно сыскать для государя серебряную руду. Но дело то может оказаться невыполнимым. Сильно много у него будет врагов. Следуй за ним и тайно веди сыск. Будет потом возможность сообщишь государю правду. Если догонишь воеводу Якова Игнатьевича, будь с ним рядом советником и помощником, передашь, что от меня, он поймет. Более сказать не могу, сам ничего не ведаю. В дороге все узнаешь.

6

Князь Петр удалился в березовую рощу, что окружала их усадьбу. Сюда он часто уединялся еще с детства. Эта особенность Петра долгое время беспокоила близких ему людей, но в конце концов те привыкли, и стали относиться к ней терпимо, как к небольшой, юношеской блажи. Но причина этой привычки была серьезней, хотя суть ее многие годы оставалась неведома и Петру.

С малых лет его беспокоили видения, а позже стали его радостью и тайной. Первое время они были случайны, но маленький Петруша научился их вызывать по своей воле. В них он созерцал далекие восточные страны и был участником этих видений. События происходили помимо его воли, но каким-то образом не противоречили его желаниям. Как он выяснил позже у заморских купцов, то был богатейший город Самарканд. Белоснежный дворец, с голубым потолком, зеленые стены, мозаичные украшения, арабские письмена на стенах. В тех видениях это было его домом.

Он видел, но не слышал. Солнце было там жарким и грело круг-лый год. Дыни, арбузы, виноград, что большая на Руси редкость, и по карману только боярам, росли там в изобилии и были доступны любому бедняку. В этих видениях Петр познавал и таинства любви. Танцующие восточные красавицы, которые обучали его телесной любви, ощущались как реалии. Восточные мудрецы учили его наукам о звездах, математике, и хоть Петра это мало интересовало, однако неведомым образом он познавал и эти премудрости.

Петр растянулся всем телом на мягкой траве, долго смотрел в небо, а потом, почувствовав сонное томление, закрыл глаза. Вот он поднимается по бесконечной лестнице под купол мечети. Звездочет в остроконечной шапке рассказывает о небесных светилах. Время от времени Петр заглядывает в телескоп. Созвездия, что ему видны, совсем другие, чем здесь, в Москве. С полным безразличием, но тем не менее терпеливо переносит он данное видение, предвкушая, что поздно вечером, когда он удалится в опочивальню, видения будут более приятными.

Пожалуй, его реальная жизнь была намного более интересной и захватывающей. Сражения с врагами Руси — основное его дело. Кровь закипает в жилах, мышцы не знают усталости, дружба и взаимопомощь таковы, что дружина как одно целое. Ничто нельзя сравнить с радостью победы! Вражеский град — на разграбление, пир победителей, чтобы залить огонь вражды и ненависти к врагу. Военные трофеи — это не только оружие и драгоценности, но и пленные: мужики, что станут твоими невольниками, пока не замирятся вражеские стороны, и бабы, которыми будешь распоряжаться по своему разумению.

Видения посещали князя Петра довольно часто, с детского возраста. Теперь, после признаний крестного, он понял, что они начались после разлуки с братом, и то, что он видит, не что иное, как жизнь родного брата-близнеца.

Петр открыл глаза. Голубое бездонное небо. Белые облака самых причудливых форм медленно двигались по небосводу. Его охватило двойственное ощущение — легкости от летящих облаков и тяжести расслабленного тела, словно прикованного к земле.

«Сомнений нет! У меня есть брат, и он живет в Самарканде! — подумал Петр. — В видениях я вижу его жизнь, его же глазами, понимаю и ощущаю окружающее его разумом. То не грех, то дар Божий. С помощью видений я смогу отыскать брата. Было бы здорово, если и он видит меня, князя Черкасского, и непременно Вульфа».

Петра охватило чувство радости. Поездка в Сибирь казалась подарком судьбы. У него есть брат, тайна видений раскрыта. Это не болезнь и не шутки дьявола. Предстоит встреча с братом, они вместе найдут родителей, все это будет, и достаточно скоро.

7

Город Самарканд. То же время.

Святилище Касыма ибн Аббаса, что красиво расположилось на склоне холма в северной части Самарканда, давно стало местом захоронения эмиров и крупных вельмож. Сегодня возле недавно возведенного мавзолея шла подготовка к захоронению. Дервиши и нищие с утра крутились неподалеку. Не каждый день умирают счастливцы, которым судьба обеспечила покровительство могущественного святого Касыма ибн Аббаса, двоюродного брата Магомета. Говорят, что этот святой первым принес веру в Самарканд.

— Турай-ад-Дин! Ты мудрый человек, и не случайно в этот обеденный час, вместо того чтобы наслаждаться зеленым чаем в тени раскидистой чинары, находишься здесь, — обратился скромный дервиш по имени Шахрух-али к уважаемому имаму в белоснежной чалме.

— О, сегодня великий день! Правоверный Абдель ибн Арабшах покинул нас и отправляется к Аллаху. Сегодня до захода солнца проводим его в последний путь. Аллах еще ни одному человеку не давал вечной жизни.

— Это тот бывший визирь покойного шаха Мухаммед-ад-Дина, чей дворец стоит в долине за этим священным холмом, — уточнил дервиш.

— Да, именно этого правоверного человека сегодня мы провожаем. Аллах настолько милостив, что послал ему сына, который утолил жажду умирающего, дав ему священный глоток сока граната.

Их неторопливая и содержательная беседа была прервана шумом шагов людской толпы. Приближалась похоронная процессия. Суетясь без дела, громко разговаривая, большая группа мужчин несла погребальные носилки. В них, закрытый крышкой, окутанный саваном, лежал покойный Абдель ибн Арабшах.

Носилки поставили на землю рядом с приготовленным захоронением. Приблизившись к носилкам, имам прочитал молитву, длинную по времени, но короткую по содержанию.

— Из нее мы сотворили вас, и в нее мы возвращаем вас, и из нее изведем вас в другой раз.

Далее в той же суете тело покойного было помещено в ярму, а точнее, на полку внутри нее. Наконец все закончилось: ярма зарыта, молчаливые слезы женщин, молитвы близких. Надо заметить, что близких людей оказалось мало. Видимо, правоверный Абдель ибн Арабшах слишком долго жил на бренной земле, братья и сестры давно в садах Аллаха, а детей дано не было. Но тем не менее похороны прошли незаурядно. Чуть в сторонке, за имамом, рядом с нянькой Азизой, стоял молодой человек. Он сразу привлек всеобщее внимание и не терял его до самого конца церемонии.

— Вы только посмотрите, уважаемый Турай-ад-Дин! — воскликнул вездесущий дервиш. — Молодой человек, что стоит рядом с могилой, не читает Коран, не одаряет покойного молитвой, он по всем признакам неверный. Куда смотрит великий Аллах!?

— Это родной племянник Абделя. Он крещен неверными и наполовину русич. Его нянька Азиза — достойная мусульманка, вырвала мальчика из рук неверных и надеется образумить его. Это не просто юноша, это прямой потомок властителя семи созвездий, величайшего воителя Амира Тимура.

8

Покойный Абдель ибн Арабшах прожил долгую и достойную жизнь. За годы службы, а особо будучи в должности визиря у ныне тоже покойного шаха Мухаммед-ад-Дина, он скопил огромные богатства, о которых ходили разные слухи в славном городе Самарканде. Но, несмотря на все добродетели этого уважаемого правоверного, Аллах не дал ему детей. Единственным близким человеком была горячо любимая сестра Анна. Ее судьба была неизвестна. Уехав в Сибирь в качестве невесты князя Игичея, что княжил над белогорскими остяками, она исчезла из поля зрения. Редкие от нее послания содержали, как правило, совершенно странные просьбы. То китайскую фарфоровую посуду просит, то пушки, то кишмиш, финики, вино, наемников для личной охраны, а о себе — практически ничего. Приезд ее сына Тимура, то есть родного племянника, вселил надежду Абделю ибн Арабшаху, что ему перед смертью доведется увидеться с сестрой. Но она словно растворилась в этих холодных сибирских просторах. Так и не дождавшись сестры, он покинул грешный мир, передав все свое состояние племяннику Тимуру.

Из Сибири мальчика привезла нянька Азиза. С годами ее религиозность росла, и она стала ревностной пособницей имама по имени Турай-ад-Дин.

Турай-ака был достойным сыном Востока, но выбрал себе путь не торговца, а ученого. Астрономия, математика, языки — это те науки, что он знал в совершенстве помимо Корана.

— Прежде всего, — внушал мальчику наставник, — надо познакомиться с величием города Самарканда и всего того, что создал твой великий предок Амир Тимур.

Мечети с минаретами, что располагались по всему городу, поражали своими размерами и изящными формами, вызывая восторг и интерес маленького Тимура.

Как-то беседуя с мальчиком о великих караванных путях и далеких странах, Турай-ад-Дин упомянул о Сибири:

— В старые времена Сибирского ханства был северный караванный путь до города Искер. Туда везли зерно, изделия ремесленников, ткани, а оттуда привозили драгоценные меха. Этот путь приносил сказочные прибыли. Но времена меняются. И дело не в том, что там сейчас русские. Хан Кучум держал Великую степь в покорности, его воины охраняли караваны. А сейчас некому усмирить ее. Орды башкир, калмыков, ногайцев, киргизов свободно кочуют по Великой степи. Эти дикие народы не дают караванам ходу, грабят и убивают наших купцов. Никто не осмеливается идти на север.

Неожиданно это взволновало и вызвало повышенный интерес ученика. С тех пор, к глубокому разочарованию имама, тема Руси и Сибири стала для Тимура единственно интересной. Дядюшка, нянька Азиза, Турай-ака были этим глубоко опечалены. У мальчика русская кровь взяла верх, но это не повлияло на их любовь к Тимуру.

— На все воля Аллаха, — рассудили близкие и перестали принуждать мальчика, вернее, уже юношу.

У Тимура были детские воспоминания, но очень слабые. Попытки заставить няньку Азизу рассказать подробности ничего не давали. Та либо отмалчивалась, либо ссылалась на старость и плохую память.

Ложась спать, оставаясь один, он пытался вспомнить детство, родину. Неожиданно для себя в такие моменты он стал входить в состояние транса и переноситься в далекую Русь.

9

Сегодня Тимур похоронил своего дядю Абдель ибн Арабшаха. Он любил его по-своему, и у них были если не доверительные, то вполне теплые отношения. Сейчас он бродил по дворцу, чувствуя на себя взгляды слуг, няньки Азизы и имама Турай-ад-Дина. Многие годы знакомые ему люди вдруг стали смотреть на него совершенно по-другому. Раньше добрые, приветливые, улыбчивые взгляды вдруг стали услужливыми, внимательными и даже подобострастными.

Оставшись наедине с Турай-ад-Дином, Тимур спросил:

— Что случилось, учитель? Все изменились ко мне! Я сделал что-то не так или обидел кого?

— Нет, все просто идет согласно завещанию Абдель-аки. Ты его единственный наследник и теперь господин над всеми нами. Все рабы, наложницы, слуги принадлежат тебе. Сейчас все ждут твои повеления, господин.

Это сообщение удивило Тимура, почему-то обрадовало и вызвало еще много новых, незнакомых чувств. Теперь он должен, как владыка и хозяин дворца, расположиться в покоях дядюшки и пользоваться всеми услугами его гарема, брадобреев, банщиков и прочих слуг.

Если говорить о гареме, то покойный дядюшка, убедившись в молодые годы, что Аллах не дал ему возможность иметь детей, жен в привычном понимании не имел. Но тем не менее такой высокопоставленный вельможа гарем имел весьма многочисленный. Ведь с точки зрения страсти и желаний у него все было в порядке. К старости, конечно, пыл слегка упал, но появились старческие причуды. Например, согреться в прохладную зимнюю ночь среди обнаженных тел юных дев, танцы Востока, пение, просто общение с прелестницами, когда их смех и озорство ласкает слух и глаз старика.

Уважаемый Абдель-ака, надо заметить, был большим поклонником женской красоты, и нет-нет наведывался на невольничий рынок городов Самарканда, Бухары, да и Хорезма. Сюда купцы привозили невольников со всех сторон света, а красивые девушки были особым товаром. Восточные вельможи ценили их очень высоко, бывали такие торги между ними, что город приходил в трепет, ведь обладание красивейшей наложницей было делом престижа и даже чести, как самым большим алмазом, изумрудом или редкостным жеребцом.

По воле Аллаха незадолго до смерти Абдель ибн Арабшах посетил самаркандский невольничий рынок. Конечно, не случайно: ведь весь город только и говорил о караване из страны крымских татар, что вчера вечером вошел в Самарканд через ворота Чорсу.

Крым, пожалуй, одно из последних государств, живущее в основном за счет воинской добычи, которую составлял угнанный скот и человеческий полон. В его столице — Бахчисарае — самый большой невольничий рынок. Не счесть, сколько русских, украинских, польских людей прошли через него и были увезены купцами в далекие страны.

Самаркандским купцам из далекого Крыма через степи и пустыни выгодно везти только очень ценный товар. Вот и везут полонянок — красивейших из красивейших. Дорогой товар берегут пуще глаза, лелеют, чтобы предложить его в лучшем виде.

Абдель-ака в тот памятный день был поражен одной русской полонянкой. Светлые волосы, голубые глаза, чуть смуглая кожа, высокая, грациозная, она стояла на крепких длинных ногах, возвышаясь на полголовы среди остальных девушек. От ее чуть прикрытого обнаженного тела веяло и силой, и нежностью одновременно.

Многое в облике русской девушки противоречило условным понятиям красоты, что устоялись на Востоке, но у Абдель ибн Арабшаха кровь закипела, как в молодые годы. Не торгуясь, он выложил за русскую полонянку нужную сумму и отправил в носилках домой.

Вскорости он захворал и оказался в садах Аллаха. Но в его гареме процесс шел своей чередой. Девушку обучали языку, правильно носить восточные наряды, танцевать, делать массаж, ухаживать за господином и многому другому.

10

Тимур уже был далеко не юноша. На Востоке, да и на Руси двадцать один год для мужчины — возраст воина и мужа. Поэтому неудивительно, что, узнав о своем новом положении господина, воспитанный как самаркандский вельможа, он проявил в первую очередь интерес к гарему, куда ранее вход был закрыт.

По его приказу явился старший евнух и, отбивая низкие поклоны, проявляя удивительную для тучного тела резвость, пропел высоким голосом:

— О господин мой! Сегодня для твоего верного слуги самый счастливый день. Среди мудрейших мыслей и важнейших дел у тебя нашлось мгновение вспомнить о недостойном рабе. Твой лучезарный взор коснулся меня, одарив высокой честью. Спешу рассказать тебе, что в твоем саду, который ты мне доверил сохранять и лелеять, по-прежнему свежо и уютно. Но дивные розы и хризантемы в тоске и печали. Им невыносима жизнь без тебя. Твое безразличие может повредить их красоту. Если не любоваться розой, она может увянуть!

— Тебя, кажется, зовут Курбан? — спросил Тимур, разглядывая евнуха с легкой брезгливостью.

— Лучезарный Тимур ибн Абдельшах помнит имя презренного раба. Поистине Аллах милостив ко мне, — взвизгнул восторженно евнух.

— Скажи мне, Курбан, а велик ли мой горем? Сколько там девушек моего возраста и моложе?

— Просвещенный Тимур-хан, наверно, знает, что розы в его саду, чьи бутоны только раскрываются в ожидании господина, составят для него не один букет и не будут утомлять повторением многие месяцы. Но к чему эти скучные разговоры? Пускай господин прикажет, и красивейшие девушки закружатся перед ним в танце, и та, что понравится больше остальных, омоет ему ноги перед сном.

— Сегодня для этого подходящий вечер. Ступай, Курбан, и постарайся угодить своему господину.

Вечером состоялось представление гарема. То зрелище не для слабых. Тимур, обложенный со всех сторон подушками, восседал, а точнее, возлежал на персидском ковре в центре просторного зала. Нежные тона мрамора, штор настраивали на отдых и покой. Рядом стоял низкий достархан, искусно изготовленный из огромного яза, покрытый китайским лаком и инкрустированный самоцветами. Он сплошь был заставлен фруктами и сладостями. В ожидании зрелищ Тимур лениво покуривал кальян.

Звучала музыка и пение, но парчовый занавес скрывал исполнителей. Придворный музыкант Бола-Бахши со своими учениками исполнял старинные дастаны — то были сказания о походах Амира Тимура, властелина семи созвездий.

Звуки дутара, гиджака, танбура, бубна сливались в единое звучание, и слышалось то шуршание листвы, то горное эхо, то журчание воды.

Кальян и вино кружили голову. Заиграла танцевальная музыка. Девушки по очереди стали входить в зал и, кружась в восточном танце, двигаться вокруг господина, со всех сторон показывая свои достоинства и прелести. Открытые лица светились улыбками и страстными взглядами. Гибкое тело, чуть прикрытое тончайшим шелком, будоражило кровь. Этот калейдоскоп красавиц кружил голову сильнее любого вина. Насладившись танцем и красотой очередной наложницы, Тимур делал знак, и девушка присаживалась к достархану. Вскоре у просторного достархана стало тесно, девушкам пришлось устраиваться, где придется.

— Этот евнух глупее осла! — начал сердиться Тимур. — Такое количество девушек надо было принимать в саду!

Но тут вошла последняя наложница. Эта девушка сразу привлекла внимание молодого господина. Особым мастерством восточного танца она не владела, но ее грация была удивительной. Сила, гибкость, нежность, благородство объединились в этой наложнице. Светлые волосы прихвачены венком из фиалок, те изумительно сочетались с голубыми глазами. Эти глаза смотрели на Тимура не испуганно, не страстно или заигрывающе, тот взгляд был добрым, спокойным и задумчивым. Он, отложив кальян, не отрываясь, смотрел на наложницу. Тимур ощутил к ней что-то неуловимо родное и близкое. Господин не подавал знака, и девушка продолжала кружиться в танце. Ее движения пополнились новыми фигурами, а танец плавно стал совершенно другим и незнакомым. То был танец ее матери и бабушки. Наблюдая это исполнение странного танца, ни у кого не возникло сомнения, что это совершенство, и даже не вызвало удивления, как чужая музыка соединилась с чужим танцем.

Тимур завороженно смотрел на девушку, та продолжала кружиться в танце легко и привычно. На родине, на молодежных игрищах, она была первой. Всю ночь напролет могла танцевать, не чувствуя усталости.

Курбан оказался не таким глупым, и на этот раз сумел угодить хозяину. Все это время он тайно наблюдал за происходящим, и когда Тимур любовался варварским танцем, сумел незаметно вывести из зала всех остальных девушек.

— Дальше пускай сами разбираются! — решил евнух и удалился в гарем вместе с наложницами.

11

Город Москва. То же время.

Служанка Софья, крепостная девка князя Черкасского, среди бела дня прибиралась в палатах. Вот уже битый час, как скребет и подметает полы, все крутится около двери князя Петра. Там опочивальня молодого князя, и он сейчас один, видимо, решил отдохнуть, а может, и захворал.

Сильно глянулся он Софье, сохла по нему девка. Сейчас она представляла, как Петр, раскинув обнаженные сильные руки, спит у себя на кровати. Непреодолимое желание увидеть это заставило девку приоткрыть дверь и заглянуть в спальню. То, что она увидела, соответствовало ее воображению.

Полюбовавшись на спящего Петра, она уже хотела прикрыть дверь, как услышала его стон, тихий, но очень волнительный.

«Неужели князь Петр захворал? — подумала Софья. — А вдруг у него жар и ему немощно?»

Это уже был серьезный повод, чтобы зайти в опочивальню, что она незамедлительно и сделала, причем не забыв прикрыть за собой дверь.

Петр продолжал постанывать во сне и что-то невнятно бормотать. Все признаки хвори налицо, и Софья, присев на край кровати, приложила руку ко лбу князя.

«Жара вроде нет», — подумала девка и, не сдержавшись, погладила плечо Петра.

Тот перестал стонать и затих. Софья, чтобы продлить мгновение, продолжала сидеть у изголовья, держа руку на груди князя. Тот явно спал, но дыхание было прерывистым. Бесстыдные фантазии бурно терзали хорошенькую головку. Петр пошевелился, но глаза продолжали быть закрытыми. Он обнял девушку и привлек к себе. Ее фантазии неожиданно стали воплощаться в реальность. Молодой князь действовал подсознательно. Софья не сопротивлялась, полностью отдавшись мужским ласкам.

Бессознательная, но полноценная страсть продолжалась до тех пор, пока не насытились молодые тела. Князь затих. Девке надо бы сейчас убежать, скрыться, да куда там! Руки князя продолжали удерживать ее в объятиях. Так они и перешли в реальность.

Князь выходил из транса. Видения на этот раз превзошли все ожидания. Он видел гарем, танцующих наложниц, а затем любовная страсть, безумная, чувственная и осязаемая.

Петр открыл глаза. Прямо на него в упор смотрело миловидное существо, лежащее на одной подушке с ним. Полуобнаженное тело девушки покоилось в его объятиях. Глаза ее широко открыты, взгляд удивленный и испуганный.

— Ты кто? — спросил Петр, еще не осознав случившееся.

— Я, княжич, ваша горничная девка, Софья.

— А как сюда попала?

— В хоромах подметала, полы скребла, а тут вы стонете. Я помочь хотела, — произнесла Софья и заплакала.

— Да не реви ты! Что уж теперь! — сказал князь, успокаивая девку, потом улыбнулся и добавил: — Давай беги отсюда.

12

Город Самарканд. То же время.

Наступило утро, улеглись страсти. Утомленная ласками наложница спала. Это не танцы отплясывать, тут другая подготовка нужна. Тимур сидел рядом и любовался дивчиной.

«Диво дивное! — думал он. — Кто она? Как ее имя? Словом ведь не успели обмолвиться!»

Видимо, он произнес вслух, и, услышав господина, наложница проснулась, села рядом с Тимуром и произнесла:

— Меня зовут Оксана. Я русская, боярская дочь. Родом из города Суздаля. Когда налетели татары, я с подругами собирала землянику. Захлестнули нас арканами и кинули в седла. Батюшка и брат были недалеко, но не успели прийти на помощь.

— А ты была в Москве? — спросил Тимур.

— Да, ездили в Москву на ярмарку, а нынче на Масленицу. Ох уж весело было! Куклы, скоморохи, а какие там пряники!

— А я тоже русский, только наполовину. Мой отец русский князь.

— Значит, ты русский! У нас считается по отцу! А говоришь по-нашему очень плохо, хуже татарина.

Оксана рассмеялась, обнажив красивые белые зубы. Несмотря на наготу, она не стеснялась Тимура и чувствовала себя с ним легко. Обучение в гареме, видимо, не прошло даром. Он был ее господином, и к тому же нравился ей.

— Я хочу знать русский язык не хуже тебя. Будешь со мной заниматься?

— Наложницу не спрашивают, ею повелевают. Желание господина для меня закон, — покорно молвила Оксана.

1

Ноябрь 1628 года. Сибирский тракт.

Нет ничего привычнее для русского человека, чем дорога. Ох уж эти бесконечные просторы! Наверно, полжизни проходит в дороге, а у тех, что ушли в Сибирь, и того более. Даже версты, чем дальше от Москвы, кажутся все длиннее.

Историческая справка. В разных волостях Руси протяженность версты действительно различалась. Где-то 656 саженей, где-то 875, а то и 1000. Только Уложением 1649 года верста повсеместно установлена в 1000 саженей, где сажень составила 3 аршина, аршин 16 вершков (1 вершок — 4,5 см).

Князь Петр Шорин-Черкасский, так полно величали молодого князя, согласно указу государя Российского, для выполнения особых поручений последовал в Сибирь. В Казанском дворце ему были вручены две царских грамоты, определяющие его полномочия и указания для сибирских воевод. Первая из них гласила:

«От царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси в Сибирь, в город Тобольск, воеводе нашему князю Алексею Трубецкому. Слышали мы от служилого казака Туруханского острога Пятуньки Кизыла, что ходили де в прошлых годах для государева ясака на Нижнею Тунгуску. Здешние тунгусы носят собольи шубы и даже для лыжных подволок употребляют соболий мех. А еще рассказывали, что у тех тунгусов шаманы имеют обыкновение поверх шуб вешать железные бляхи. Чем больше железных блях, тем больше уважения имеет у тамошнего народа. Еще видели, что кроме железных блях те шаманы имели серебряные и золотые бляхи в великом множестве. Посему проведывать и искать золотоносные и серебряные руды по рекам Тунгускам дело весьма важное для процветания государства Российского. И как к вам эта грамота придет, велите в города и остроги сибирские, воеводам нашим отписать, чтобы составляя наказы служилым людям, ехать на государеву службу, указали проведывать и искать всякие руды, особливо золотые и серебряные. Каменья отсылать в город Тобольск, а место беречь и смотреть строго. И вам про то велю проведывать подлинно. По моему повелению в Сибирь следует князь Петр Шорин-Черкасский, который имеет особые поручения и полное государево доверие. Вам велю всячески оказывать помощь Петру Шорину за счет казны. Снаряжение, хлебные припасы, денежное содержание, людей предоставлять по его разумению. О том велю отписать другим воеводам нашим. Чтобы никто из оных препятствий князю Василию Шорину не чинил. Писано на Москве лета 1628-го, ноября в 7 день. Справил подьячий Микитка Левонтьев».

Второе поручение было деликатного характера. Князю предписывалось в городе Вологда прибрать служилым людям Енисейских острогов женок и девок. Подьячие Казанского дворца сочиняли и подписывали у государя сию грамоту, втайне от патриарха Филарета.

«От царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси в Сибирь на Верхотурье, воеводе нашему Никифору Плещееву.

По нашему указу велено князю Петру Шорину-Черкасскому на Вологде прибрать в Сибирь, Енисейский и Красноярский острог, служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу 150 человек женок и девок. На Вологде воевода князь Борис Хилков подорожную и подводы под женок и девок даст до Верхотурья. Под тех новоприбывших подводы и подорожные указываю давать вам с Верхотурья до Тобольска. Как к вам наша грамота придет, а тех женок и девок князь Петр Шорин-Черкасский на Верхотурье пришлет, вы под тех новоприборных велите дать по подводе на человека и подорожные им до Тобольска и отпускать их тотчас, не задерживая. Писано на Москве, лета 1628-го, ноября в 7 день».

Так уж сложилось, что Вологда — один из многолюдных городов, что стали местом вербовки служилого и пашенного люда для сибирских острогов. В этом деле государева казна не скупилась. Сразу выдавался годовой, а то и трехгодичный оклад на обустройство, да и подорожные были немалые. Вольный, гулящий люд стягивался к городам Вологде, Устюгу Великому, Соли Вычегодской. Здесь по царским указам формировались ватаги православного люда и отправлялись в Сибирь. Большинство версталось в казаки и других служилых людей, для освоения земель отправлялись и пашенные крестьяне.

2

Вологда встретила князя Петра звоном колоколов Спаса-Прилуцкого монастыря, призывающего его обитателей на вечернюю службу. То древняя и уважаемая Божия обитель. Еще на Куликовом поле монахи этого монастыря бились за святую Русь. Здесь многое до сих пор напоминает о татаро-монгольском нашествии. Дорога прошла по каменному мосту, что перекинулся через ров, оборонительное сооружение времен Золотой Орды. Вологодский кремль, мало чем уступающий Московскому, стал твердыней, о которую разбивались вражеские орды. Погожим ноябрьским вечером князь Петр и его наставник швед Вульф прибыли в сей славный град.

Уже миновал Покров день, а снега все нет. Снег нынче припоздал, и ямщики подводы на сани еще не поменяли. Изрядно разбитую в распутицу дорогу сковал мороз. Для езды время не из приятных, телега прыгает на дороге, переваливается с боку на бок. Скрипит болезная так, что душу выворачивает. Не помогали даже рессоры заморские. Пластины железные ломались через несколько десятков верст. Молодой князь был не в духе: третью седмицу, как в дороге. В мыслях он уже за Уральским Камнем, а сам еще от Москвы и пятисот верст не проехал.

Петр и Вульф следовали верхом, так привычнее. По обычаю ордынцев, в поводу вели по сменному коню. Верхом на конях идти ходко, но вещи, припасы, воинская амуниция погружены на телегу. Вот и приходилось ждать, терять время.

Сурового вида стрельцы, загородив дорогу, окликнули их у главных ворот Вологды:

— Стой! Кто такие?

— Князь Шорин-Черкасский из Москвы. Следую в Сибирь по государевой грамоте, — ответил Петр.

— День добрый, княже! — почтительно поздоровался стрелецкий десятник. — Поджидаем тебя. Батюшка воевода, князь Борис, просит, пожаловать на постой к нему. Матвей, быстро на коня и сопроводи князя, — приказал он одному из стрельцов.

Вологодский воевода князь Борис Хилков располагался в каменных палатах, на территории кремля. Вульф не преминул отметить достоинства кремлевских стен, с интересом рассматривая фортификационные сооружения.

Князь Хилков встретил гостей со всем радушием. Да и как иначе, по всем признакам в отписанной ему царской грамоте пожаловал человек, близкий к Казанскому дворцу, а может, и самому царю.

Утром, во время трапезы, состоялся разговор с воеводой.

— Из царской грамоты я ведаю, какую службу надо тебе, князь, справить. Дело нелегкое. Казаки, что едут в Сибирь на службу, шалят. Силой и обманом женок увозят. Без лукавства сказать, те ни разу жалоб не писали, но слухи есть, что иногда из корысти то деется. Вдовы ладно, а вот если девка, то у родителей обида, — произнес воевода. — Глашатаи хоть сей день на площади и базары выйдут. Что им кричать людям?

— А то и пускай кричат. В Красноярский острог, что на Енисее возведен, едут. Отец за девку получит десять рублей, а кроме того, и женки, и девки получат подорожные, а по прибытии еще пять рублей деньгами и корову. Неженатых казаков в остроге триста душ, потребность в женках великая. Женки и девки нужны не старше двадцати пяти годов. Детишек, если есть, брать с собой, только не грудных, те дороги не выдержат. И еще, князь! Есть ли в Вологде добрый лекарь? Девок и женок смотреть строго, чтобы кривых, хворых и калеченых не было, за то казаки и порубить могут.

— Дюже ученые. Вот только часто спорят, аж до драки, — серьезно произнес воевода.

— А ты вели им обоим эту службу справить. Ежели к согласию придут, то можно брать девку, и тебе, и мне покойно будет.

На том и порешили. На следующий день вся Вологда и соседние поселения знали о царском указе. Несколько дней думали, а потом пошли. Русскую бабу морозами и дальней дорогой не испугаешь, а если ее ждет здоровый и крепкий корнем мужик, то вообще не остановить.

Князь Петр Шорин частенько захаживал на постоялый двор, где собирались женки. Вроде как с проверкой, а на самом деле любо было смотреть на бойких и красивых баб, что, не скрывая похоти, смотрели на него жарко и страстно. В такие моменты Петр вспоминал последнее видение и сравнивал. По всему выходило, что русские девки краше и бравшее тех, заморских.

3

Как-то вечером Вульф зашел с докладом.

— Княже, к вам тут стрелец с утра челом бьет. Я уж и так и сяк, а он все не идет. Говорит, дело государево, но врет, видимо, варнак!

— Просится, значит, веди! — произнес Петр, находясь под впечатлением девичьего очарования.

Вошел стрелец. Возраста старого, обмундирование потерто и сплошь в заплатах. Встал перед князем Петром, как пред воеводой, и слова не молвит.

— Раз пришел с государевым делом, то говори! — подбодрил его князь.

Стрелец глубоко вздохнул, решаясь, и молвил:

— Имя мое Окута Пылев. Есть у меня младшая дочурка, она еще девка. Хочу отправить ее в Сибирь.

«Видно, детей у тебя много, раз так порешил, да и десять рублей серебром — соблазн немалый», — подумал Петр.

— Княже! Бог дал мне под старость одну дочь. Но Боже упаси всех от такого, то — черт, а не девка. Малой била своих однолеток в кровь, за что пришлось увезти на хутор. Семнадцати годов нет, сбежала с хутора и сейчас с лихими людьми связалась. Слыхал про ушкуйников, что реками купцов да инородцев грабят? Надо ее изловить, прошу тебя. Двадцать рублей деньгами дам, только увези ее в Сибирь, подалее от греха. Брава девка, здорова, сам увидишь!

Речь стрельца позабавила князя Петра.

— Ушкуйники идут против государя и бивать их можно, но молвы о твоей дочери не должно быть, а то кто ее, воровскую девку, возьмет в жены. Никому, тем более воеводе, ни словечка! Втроем — ты, я и Вульф — справим это дело.

Князь Петр застоялся в дороге, тело требовало нагрузок и приключений, поэтому просьба стрельца пришлась по вкусу, тем более интересно: что за девка, которая может заставить отца заплатить два целковых!

Под предлогом рыбной ловли князь Петр взял у воеводы лодку и, переодевшись в купцов, втроем пошли вниз по реке. Спокойная река Вологда неспешно несла лодку, Вульф и стрелец, чуть шевеля веслами, ускоряли ее движение. Заросли ивы, склонившись над водой, закрывали прибрежные воды, и лодка двигалась в их тени. Вечерело, пристали к берегу. Тишина была такой, что князь Петр засомневался насчет ушкуйников. Народная молва уж сильно славила их лихость и отвагу, а тут тишина, покой. Но когда Вульф и стрелец Окута стали готовить ужин, а Петр хотел погрузиться в сновидения, пожаловали гости.

Разбойничий ушкуй подошел к берегу быстро, тихо и неожиданно. Из него выскочило человек десять и бросились на воображаемых купцов. Заблестели сабли, засвистели арканы. Петр сразу выделил в нападающих стройного юношу с нежным лицом. Стремительно напав, он сразу отсек его от остальных и мощным натиском загнал в овраг.

Разбойники, теснимые Вульфом и Окутой, почуяли засаду и, бросив своего, прыгнули в ушкуй — и были таковы.

Петр наслаждался фехтованием. Он сразу убедился, что перед ним девка. Рука слабая, прямого удара не держит, все норовит парировать под углом, да и фигуру ничем не скроешь. Но сколько ловкости, злости, отчаянья! Петр наступал. Сильными, жесткими ударами он нагружал ее кисти, и скоро сабля выпала из рук противника. Но воительница, не желая сдаваться, выхватила нож. Засвистел аркан, туго охватив ее тело, то постарался Окута. Плененный молодой ушкуйник пал на землю, шапка свалилась с головы, и всем предстали длинные девичьи волосы. Как пойманный зверь, приниженный, но по-прежнему опасный, сидела она на земле, опутанная арканом.

— Князь Петр! — произнес стрелец. — Вот моя дочь. Ее имя от крещения Дарья. Даю за ней два целковых приданого и молю тебя, увези ее в Сибирь, чтобы под старость лет мне позора не имать.

— Будет по-твоему, Окута! — произнес Петр. — А сейчас переоденьте девку в бабье платье и под замок, чтобы не сбежала.

Как хороша Дарья! Столько девичьей красоты, страсти, ненависти — рысь, тигрица не идут в сравнение. Крепко засела Дарья в голове Петра, но не в сердце.

На следующий день Петр сказал Вульфу:

— Дарью возьмем с собой. Будет стиркой заниматься да еду готовить. А еще нам нужен третий боец, и эта девка Дарья аккурат нам подходит. Научи ее фехтовать шпагой и метать малые бомбы.

— Воля твоя, князь, но пожалей животы наши, эта чертовка отравит нас. Я уж сам с харчами разберусь.

4

То же время, город Самарканд.

Тимур сегодня в сновидениях видел дорогу. Дорогу без конца и начала. Снег, кружась в воздухе, ложился на землю, его подхватывал ветер и гнал поземкой, наметая сугробы и засыпая лица ямщиков. Проснувшись, он приказал привести к себе Азизу, старую служанку, которую отправил на отдых, став наследником дядюшки Абдель ибн Арабшаха. Та проживала на окраине Самарканда, в небольшой лачуге. Сильные мира сего не любят заботиться о своих слугах, даже если обязаны многим.

Ждать пришлось очень долго, что привело Тимура в крайнее раздражение. Но всему бывает конец, вот и Азиза добрела до дворца. Слуги, что встретили ее у дверей, были крайне возбуждены, чем напугали старую женщину почти до смерти. По их словам получалось, что господин крайне на нее зол и велит сей же час отрубить ей голову. Поэтому, войдя в сад, где ее ожидал Тимур, и увидев господина, она пала на землю.

— Встань, Азиза, у меня будут к тебе вопросы, — произнес Тимур.

Они зашли в беседку, куда слуги подали чай и шербет. У Азизы подкашивались ноги. Она начала догадываться, что хочет услышать ее воспитанник. А восточный мужчина не терпит от женщин противоречия. То, что она тщательно скрывала многие годы, сначала по велению своей госпожи княжны Анны, потом дядюшки Абдель ибн Арабшаха, сейчас Тимур потребует открыть правду.

Тимур сидел, как подобает господину, в тени беседки и молчал, затем повелительно произнес:

— Расскажи, Азиза, все, что скрывали от меня все эти годы. Я велю это сделать, как твой господин.

Час расплаты настал, и Азиза, дрожа от страха, начала говорить о том, что все эти годы держала в тайне.

— Ваша мать, княжна Белогорских остяков Анна, подняла мятеж против русских и осадила сибирский город Березов, а мне велела похитить вас и увезти в Самарканд. Вас было двое братьев-близнецов, ты и Петруша. В дороге, ночью, налетели казаки, отбили Петра, а тебя мне удалось привезти сюда. Московские купцы, что бывали в Самарканде, расспрашивали о русском мальчике Тимофее, это твое имя православное. Я тогда сразу догадалась, что тебя разыскивают, и по велению Абдель-аки стали звать тебя Тимуром, как прадеда. Думаю, что твой брат Петр жив и живет в Московии у князя Черкасского. Это достойный человек и друг вашего отца, князя Василия Шорина.

— Скажи, Азиза, что за дорога на Руси такая, белая как хлопок, без начала и конца? Едут по ней на бричках без колес, но быстро, аж дух захватывает.

— Ты говоришь так, будто видел эту дорогу?

— Последние дни я постоянно вижу ее в сновидениях. Идет по той дороге караван. В бричках сидят молодые женщины, среди них есть дети. Головы укутаны толстыми вязаными платками. Охраняют караван бородатые грозные воины в лохматых высоких шапках. У всех изо рта пар так и валит, видимо, очень холодно.

— Это дорога в Сибирь. Мне она хорошо знакома. Русские ее называют Сибирским трактом. Зимой по снегу ездят на санях, у которых вместо колес полозья. Сани легко скользят по снегу, и лошади несутся вскачь. Звон бубенцов, что висят на дугах, далеко разносится в морозном воздухе. Там, в Сибири, могилы твоих родителей.

— Кто может знать об их судьбе? — продолжал расспрашивать Тимур.

— Все должен знать казачий десятник Матвей Бряга. Он служил у твоего отца в Обдорске. Если еще жив, то искать его следует в Сибири. Та хоть и велика, но найти человека, из-за малолюдства, несложно.

Разговор с теткой Азизой взволновал Тимофея. Мысль о том, чтобы отправиться в Сибирь, отыскать брата, узнать о судьбе родителей, поначалу пугавшая, теперь обретала реальность и манила с каждым днем все сильнее. Мир сновидений за все годы стал ему близким. Люди северной страны Московии не пугали его, он знал их быт, обычаи. Особенно много узнал из бесед с русской наложницей. В обществе Оксаны теперь проходили все вечера. В их отношениях перемешались причудливым клубком плотская страсть, душевная близость, дружба, взаимный интерес. Тимофей мог часами слушать ее рассказы о родном городе Суздале, его церквях, реке Каменке, базарах, чудесном звоне колоколов, что отливали местные мастера. Занятия по русскому языку тоже не прошли даром, и Тимофей скоро стал болтать не хуже настоящего москаля.

Когда в ее присутствии заикнулся о своем намерении отправиться в Русские земли, Оксана стала молить его об этом и, обливаясь слезами, просить взять с собой. Он тогда не мог ее понять. Жить там, в далекой, холодной, дикой стране, для нее было милее, чем здесь, в безопасности, неге и довольстве. Эта сторона русской души была для него еще загадкой.

Тимофей поделился своими мыслями и с наставником Турай-ад-Дином. Сей ученый муж воспринял все очень серьезно. Причем тема Сибири волновала его самого. Как философ, ученый и патриот, он понимал, как важны отношения между Самаркандом и Сибирью. Столь разные по климатическим условиям, богатствам, ресурсам страны находились на доступном расстоянии друг от друга. Их разделяла Великая степь, хоть и пугающая своим пространством, но представляющая прекрасную торговую дорогу. Тем более северный караванный путь в старые времена использовался очень широко, и возродить его — большая заслуга перед Аллахом и родным Самаркандом.

Обдумав все, Турай-ад-Дин не только одобрил это опасное мероприятие, но и попросил взять его с собой, мотивируя тем, что его знания всевозможных наук очень пригодятся в дороге, и к тому же он не был еще дряхлым стариком, прекрасно чувствовал себя в седле и переносил длительные путешествия.

— О, достопочтенный Тимур ибн Абдельшах! Слышал я на базаре, что хан Бухары Имам-кули отправляет бухарских купцов в сибирский город Тюмень, — торжественно произнес Турай-ад-Дин. — Такому вельможе, как вы, господин, в страну неверных достойно ехать только в качестве посла. Я смогу в короткий срок подготовить для вас документы, как полномочному послу города Самарканда, и с караваном бухарских купцов отправимся в Сибирь. Это будет удобно и безопасно!

— Насчет посольства хорошо придумал, — согласился с ним Тимофей. — Но раз ты хочешь меня сопровождать, то оформляй документы на себя и расхлебывай посольские дела сам. Посол города Самарканда Турай-ад-Дин! Неплохо звучит, — засмеялся Тимофей.

5

То же время, город Вологда.

Вульф, пользуясь задержкой в Вологде, решил продолжить работу над греческой стрелой. Испросив разрешение у воеводы и князя Петра, в помощники он взял Дарью.

— Княже! В бабьих делах от Дарьи пользы нет. Не сказать, что ленится, но не дал ей Бог в этом сноровки. Пускай мне помогает.

И действительно, все, что касалось дел походных, воинских: поправить сабельный клинок, заменить ремень на доспехах, помочь Вульфу с его бомбами и стрелами, выполнялось старательно и с завидным терпением. Особенно Дарья любила коней. Здесь и говорить ничего не надо. Сама почистит, покормит, прогуляет, а если надо, и ранку подлечит. Для этого у нее имелись свои бальзамы на травах и тайные заклинания.

Вообще, как оказалось, наряду с буйным темпераментом, жаждой приключений, авантюризмом, так несвойственным благообразным русским женщинам, она была наделена и рядом прекрасных качеств. Дарья обладала знаниями серьезной знахарки, что переняла по наследству от своей бабушки. Ее и разбойнички взяли для врачевания как своих, так и тех, кого ранят. Ведь воровское дело — одно, а вот за душегубство — прямая дорога на виселицу и в ад. А насчет внешности Дарьи и женского обаяния Творец побеспокоился с избытком. Темная шатенка, с карими глазами, она была под стать своему характеру, буйному, вспыльчивому, любознательному и страстному.

С Вульфом они сдружились быстро. Их объединил общий интерес ко всему, что взрывалось, дымилось, горело, убивало и лечило людей. Сейчас главной проблемой шведа были греческие стрелы, вернее, заставить их летать в нужном направлении, и Дарья стала первой помощницей. Она сразу сообразила, что хочет Вульф, нашла подходящего кузнеца и заказала у него железное копье. Копье было необычным и вызывало в лучшем случае смех. Кузнец поначалу даже отказывался:

— Засмеют меня люди православные! — вздыхал кузнец. — Виданное ли дело! Железное копье в три сажени длиной сковать! Это что за удалец такой? Как с ним будет управляться в чистом поле?

— А ты, кузнец, не печалься, — засмеялась Дарья. — Тот удалец заморский, и так ловко управится длинным копьем, что и сотня татар не устоит, а то и тумен.

Только по смеху и догадался кузнец, что перед ним девка, ряженная в парня. Хотел уж отказаться, но, узнав, что удалец жалует за работу три рубля серебром, согласился.

Пока князь с Вульфом правили государево дело, упал снег. Упал на замерзшую землю основательно. Теперь лежать ему до самой весны, — радость для ямщиков и путешественников. Сани, с подбитыми железом полозьями, готовы еще с лета. Запрягут в них крепкого коренного жеребца да двух пристяжных, и понесутся они по просторам русских дорог! Сани идут легко, мягко. Звенят бубенцы, поет, похрустывая под полозьями снег. Путнику в санях — удобства барские. Те плотно оббиты бычьей кожей и устланы войлоком, а сверху — добротной овчиной, а то и медвежьей шкурой. Путник сам в доброй шубе или дохе, а поверх с головой накрыт овчиной. Спишь, и никакой мороз не страшен. Выскочишь по нужде, и опять спи-отсыпайся, как медведь в берлоге.

Вот и медведям вологодским ныне подфартило. Улеглись дружно в сухие берлоги. И ведь когда ложиться, зверюга момент нутром чует. Ляжет, зароется валежником, и тут как тут — снегом покроет, даже следа для охотников не останется. Старые вологодские засеки, что когда-то возводились горожанами против татар, сейчас любимые места их лежки. Через засеки зверь с трудом пробирается, а человек в них даже нос не кажет. Когда-то они надежно прикрывали Вологду от неожиданных набегов ордынцев. Теперь только сгнившие бревна да пни напоминают о тех временах. Русь, освободившись от векового рабства ордынцев, сама устремилась на восток, встречь солнцу, с неудержимым желанием лучшей жизни.

Весело погнали ямщики свои упряжки по свежему насту. Поехали Вологодские молодухи в Сибирь за бабьим счастьем. Да не просто так, а согласно государеву указу, с охранной грамотой и приданым. Сибирские казаки, промысловые, купцы — мужики добрые, сильны и телом, и духом. Ведь слабый или хворый не отважится идти в безлюдье, за тысячи верст, а если отважится, то все равно сгинет от нагрузок нечеловеческих, мороза или другого лиха.

Вслед за своими подопечными отправился и князь Петр Шорин. Теперь в команде у него было двое: верный оруженосец Вульф и Дарья, тоже оруженосец, но уже — Вульфа, с главной обязанностью: следить за вновь приобретенным копьем.

6

То же время. Город Самарканд.

Во дворце молодого господина Тимура ибн Абдельшаха царила суета подготовки к путешествию в Сибирь. Вернее, суетились все, кроме самого Тимура. Во-первых, он был господином, а во-вторых, не имел даже понятия о предстоящем путешествии. Представление о нем чисто теоретическое имел только Турай-ад-Дин.

От бухарских купцов он узнал, что в Великой степи сейчас неспокойно. Монголы, джунгары, калмыки, киргизы ведут непрерывные войны друг с другом. Потрепанные в боях голодные орды, чтобы спастись, устремлялись в Великую степь. Кыпчакские племена, что издавна проживают в этих степях, хоть и не жалуют незваных гостей, но терпят по своей малочисленности, а порой и заключают союзы против русских, для разорения их городов и острогов.

Путешествие в составе каравана бухарских купцов виделось Турай-ад-Дину относительно безопасным. Не станут купцы рисковать своим товаром и возьмут многочисленную охрану из тех же кипчаков. Да и посольские охранные грамоты пригодятся. С монголами и джунгарами у Самарканда заключен вечный мир, и те не станут причинять беспокойство столь высокому посланнику, у которого имеются грамоты к самому монгольскому Алтын-хану.

Турай-ад-Дин поддержал и Оксану в желании следовать в Сибирь. Господину в дороге веселее, и польза будет, особенно в первое время, по прибытии в русские сибирские владения.

Всему есть окончание, так уж определено Творцом. Вот и кажущиеся бесконечными хлопоты по сбору в дорогу подошли к концу. Караван бухарских купцов тронулся северным караванным путем в город Тюмень. Город расположился на границе русских владений с Великой степью и являлся южным форпостом наряду с только что основанным Красноярским острогом.

Северный караванный путь переживал не лучшие времена. Русские города из-за недостатка воинских людей не в состоянии были обеспечить его безопасность, а русские посольства настаивали на торговле в Москве, куда купцы из Самарканда, Бухары, Хорезма добирались водным путем через Каспийское море, а далее по Волге. После присоединения Астрахани и Казани еще царем Иваном Грозным этот путь был относительно безопасным и удобным, несмотря на свою протяженность. Если кто и доставлял беспокойство купцам, так это казаки с Дона и Днепра, что еще не встали под руку московского царя и жили вольницей.

Сейчас лишь редкие купцы, соблазненные большой выгодой, решались отправиться в Сибирь. Да и как не решиться, если в городах Тобольск, Тюмень, Томск потребно все, и товар разбирается без остатка, а взамен отдается пушнина по ценам в несколько раз ниже московских. Соблазн велик, и нет-нет да и найдется среди купцов смельчак, что отправится через дикую Великую степь.

7

Конец ноября 1628 года. Великая степь.

Южная окраина степи не ведает лютых морозов, и снег лишь изредка, ненадолго покрывает землю, но в это осеннее время глаз не радует. Летнее солнце давно высушило траву, и лишь метелки сухого ковыля да гонимые ветром клубки перекати-поля оживляли ландшафт.

Караван вытянулся цепочкой на север. Груженые верблюды, эти незаменимые на торговых путях животные, следуют друг за другом. На них восседают лишь погонщики и женщины. Мужчины, будь то стражник или купец, предпочитают коней. Под ними лучшие арабские жеребцы, на таком степь всегда под контролем: в бою ловок, а в крайнем случае и от смерти унесет.

День за днем двигается караван. Встречаются лишь редкие стойбища кочевников и их тучные стада. Южная степь — раздолье для скотоводов. Корма для животных в изобилии круглый год, и лишь изредка приходится перекочевывать на новое место.

Тимофей всегда в движении — то ускачет в степь, то вернется. Он возбужден, как никогда, кажется, молодая кровь вот-вот закипит в его жилах. Степные просторы поразительны. У себя во дворце он и не ведал об их размахе, не ведал и этих чувств. Все его существо жаждало открытий, познания мира, опасных приключений.

Турай-ад-Дин хоть и разделял с Тимофеем все в части познаний, но приключений, особенно опасных, не жаждал. Поэтому, если и удалялся вместе с Тимофеем в степь, только для того, чтобы убедиться в отсутствии опасности. Для этого он прихватил небольшую подзорную трубу и при каждом удобном случае внимательно осматривал степь. К его радости, встречались только стойбища мирных скотоводов, которые не только были им рады, но и продавали за небольшую плату необходимые продукты, и запасы путешественников почти не расходовались. А запасы были сделаны основательно. Прежде всего это самаркандская лепешка, знаменитая со времен похода в Индию Александра Македонского.

Легенды рассказывают, что Александр был поражен тем, что самаркандские лепешки, даже пролежав несколько месяцев, не черствеют и сохраняют все свои чудесные свойства. Отправляясь в Индию, он повелел взять с собой лучших самаркандских пекарей с их мукой и водой. Но испеченные в походе лепешки, чем дальше от Самарканда, становились все хуже и хуже. Александр усмотрел в этом измену и казнил пекарей. С тех пор считается, что тайна лепешки заключается не только в мастерстве пекарей и качестве продуктов, но и в таинстве самой Самаркандской земли.

Кроме лепешек, была припасена тушеная баранина. Доверху наполненные кувшины заливались курдючным жиром, и таким образом мясо сохранялось длительное время, даже в жаркую летнюю погоду. Ну и, конечно, мясо, вялено-копченое в тантыре, где обрабатывается дымом от веток можжевельника и практически не имеет ограничения в сроках хранения. О сушеных фруктах и овощах и говорить не приходится. А вот о рисе необходимо упомянуть. Богатое питательными свойствами рисовое зерно твердо, как никакое другое, и во время приготовления увеличивается в объеме в несколько раз. Это свойство очень ценно для путешественников. Используя сушеный лук и морковь, добавив тушеной баранины с курдючным жиром, получается походный вариант плова, и хоть он уступает по вкусовым качествам традиционным рецептам, тем не менее весьма питателен, и путешественник даже при одноразовом питании не пострадает от голода. По некоторым легендам, честь открытия плова достается Александру Македонскому, но это весьма сомнительно.

Оксане, как наложнице Самаркандского господина, приходилось в путешествии несладко. Неудобное восточное женское платье, включающее чадру и подобающие украшения, сковывало движения, следовать приходилось в караване на верблюде, где для нее установили крытую кибитку, более похожую на плетеную корзину. Все это она переносила стойко, ведь мысль о том, что с каждым шагом верблюда, с каждым днем пути она приближается к русским землям, к своим единоверцам, была сильнее неудобств. Единственно, что ее расстраивало, так это невнимание Тимофея. Путешествие захватило его целиком, и лишь изредка во время остановок он уделял ей немного времени, что вполне объяснимо.

Воспитание восточного вельможи не способствует проявлению внимания к ближнему, а путешествие поглотило Тимофея полностью. Каждую ночь в сновидениях он видит, как по заснеженной дороге, среди дремучей тайги, несутся сани, запряженные тройкой лошадей, а днем наяву — караван верблюдов, неумолимо бредущий по степи. Как это далеко, но ощущение, что они двигаются навстречу друг другу, было ярким и зримым.

С каждым днем становилось все холоднее. Сначала донимал мокрый снег, теперь он не таял, а хлопьями ложился на землю. Степь изменилась до неузнаваемости, снег покрыл все пространство. Местные племена откочевали к руслам рек, озерам, к горам, где можно в дубравах или ущельях укрыться от надвигающихся метелей. Здесь кочевники пережидают зимы и отсюда промышляют ясак с сибирских народов, чинят разор русским поселениям. Степь обезлюдела.

Караван продолжал идти. Обратно уже не повернешь. Не хватит ни сил, ни запасов продовольствия.

Вот и северная окраина Великой степи. На Тюмень каравану идти по междуречью, что образуют реки Абуга и Ишим. Стали попадаться все чаще густые дубравы и березовые рощи.

Неожиданно путешественники обнаружили следы конного отряда, что сильно всех взволновало. Наткнулись на недавно оставленное стойбище кочевников, где стая волков обгладывала скелет лошади. Ясно, что лошадь съедена не от хорошей жизни. Кочевник на такое пойдет только в крайнем случае. Значит, где-то рядом кочует голодная орда. Был послан отряд кипчаков на разведку, но он как в воду канул. За ним разбежались и остальные наемники. Осталась лишь малочисленная личная охрана.

Караван продолжал движение на север, до Тюмени оставалось пять — семь дней пути. Страх наткнуться на дикую, голодную орду был столь велик, что метель, которая могла закрыть и замести их следы, стала теперь в радость. Та, что недавно застилала глаза снегом и обжигала морозом лицо, теперь была защитницей и вселяла слабую надежду. Но проведению было угодно послать испытание путешественникам.

8

Начало декабря 1628 года. Дорога на Верхотурье.

Историческая справка. Верхотурье как острог был основан в 1598 году по повелению царя Бориса Федоровича Годунова как конечная станция большого Сибирского тракта. Место выбрано в верховьях реки Туры. Отсюда и название — Верхотурье. Река Тура здесь уже полноводная, и вниз по Туре можно добраться до Иртыша, затем до Оби и далее. В 1628 году город играл роль главной Сибирской таможни и перевалочной базы, где скапливались грузы для последующей отправки в сибирские города или Центральную Россию.

Князь Петр Шорин и его попутчики уже перевалили через Уральский Камень и приближались к городу Верхотурье. После Вологды их путешествие шло гладко и с серьезным по тем временам комфортом. Даже привычный в походах к седлу Петр пересел в сани, а его конь, привязанный к ним, бежал рядом. Хоть и зазорно воину следовать таким образом, но соблазн больно велик. Ох, и бравая девка Дарья, а шустра, так и слов нет! Петр — на коне, и Дарья рядом, Петр — в сани, и она за ним. А вдвоем в санях любо, не поймешь, что больше греет: овчина или горячий поцелуй. Казаки, что в охране, ухмыляются украдкой, себе в бороду, но зависти нет. Рядом следуют молодухи, одна краше другой, здесь не зевай. Если уговоришь ее по-хорошему и у князя добро получишь, то можно и женку приобресть.

С харчами проблем никаких нет. Обживается Сибирь потихоньку. В хуторах и деревушках, что хоть и редко, но встречаются дорогой, предложат тебе любую снедь: и сибирские пельмени, что мешками намороженные висят в амбарах, и свежие испеченные пироги, и расстегаи — всего вдоволь.

Ямщицкая служба работает справно на удивление. Коней меняют быстро. Отдохнувшие, сытые животные не хотят стоять на месте, чуть ли не рвут упряжь, переходя на рысь, а то и в галоп. Обоз сопровождает охрана. Не менее десятка казаков всегда рядом. Сибирцы, что проживают вдоль Сибирского тракта, давно усмирены. Их среди ямщиков более половины. Русские не забижают, а с теми, что крещеные, вообще наравне. На тракте более опасаются своих, что воровским делом промышляют. С охраной спокойно: не станут своим животом рисковать, если только обманным путем уведут, так тут уж держи ухо востро.

Казаки, что в охранении, к службе относятся серьезно. Сами не балуют и другим не дают. Люди они бывалые, не единожды в степь на ордынцев приходилось хаживать. Знают, что человеку в Сибири надо быть всегда начеку, как и зверю в тайге. Опасность не страшна, если встречаешь ее лицом к лицу. Сноровки и отваги в этом деле у русского человека достаточно, но если проспал или прозевал, то стрела прилетит в спину или нож татарский ударит.

Можно порадоваться за Вульфа. На одной из ямщицких ям, где пришлось задержаться по причине вынужденной замены полозьев у саней, ему наконец удалось опробовать изготовленное вологодским кузнецом копье.

Рано утром Вульф и Дарья, собрав все необходимое для испытания копья, отправились в чисто поле. С ними под предлогом необходимости охраны, чисто из любопытства, увязалось несколько казаков. Те не могли взять в толк, зачем понадобилось столь необычной длины металлическое копье, с которым неудобно управляться даже самому здоровому мужику. Все объяснения Вульфа насчет метания бомб с помощью огненных стрел были для них абсолютно непонятны и отдавали чертовщиной.

Вульф с помощью Дарьи, которой тоже все было любопытно, воткнул копье острием в землю и наклонил в сторону небольшого холма, что в трехстах саженей возвышался посреди поля. Затем с помощью колец установил на копье стрелу. Та представляла собой тонкую трубу, клепанную из листового железа, начиненную огненным зельем и с закрепленной на конце бомбой.

Все с любопытством наблюдали за приготовлениями, не представляя, что будет.

Вульф зажег факел, запалил им фитиль и отбежал на безопасное расстояние. Вскоре появился дым, затем пламя от загоревшегося зелья. Стрела угрожающе загудела и тронулась с места. Набирая скорость, она скользнула вдоль копья и, сорвавшись с него, устремилась в сторону холма. Стрела воткнулась в снег, в аккурат на его склоне. Немного еще подымила, почадила, а затем раздался взрыв бомбы.

Вульф сиял от радости, Дарья, не удержавшись, прыгала от восторга, онемевшие от ужаса и удивления казаки стояли с открытыми ртами. Триумф был полным.

Потом казаки долгое время рассказывали об увиденном, истолковывая все по-своему, привирая, пока сотоварищи не стали над ними подсмеиваться и обвинять во лжи.

9

Верховья реки Ишим. То же время.

Историческая справка. В 1628 году некогда единое Монгольское государство было разделено на множество княжеств, где властвовали Алтын-ханы. Подвластный им киргизский народ в то время проживал в южных степях приенисейской земли. Рядом, в горах Алтая, расположилось сильное государство Джунгария. В монгольских степях кочевали калмыки, многочисленный народ, претендующий на самостоятельность. Все они люто ненавидели друг друга и вели постоянные войны, отличающиеся крайней жестокостью, когда уничтожались целые племена и народности. Потерпевшие в этих войнах неудачу орды калмыков, спасаясь от полного уничтожения, уходили в Великую сибирскую степь. Там, в союзе с местными кочевыми племенами, они представляли серьезную опасность для русских территорий.

Прокатился ряд восстаний, поднятых сибирскими татарами при поддержке киргизов и калмыков. Эта опасность была отвращена только благодаря провидению: русские не смогли бы справиться с таким большим числом врагов. Единственное преимущество русских заключалось в том, что их противники не знали своих собственных сил и были недостаточно объединены.

Укрывшись среди густых дубрав от пронизывающих зимних ветров в верховьях реки Ишим, стоял лагерь калмыков. Арбы были поставлены кругом, таким образом представляя неплохую защиту от нападения других ордынцев. Внутри круга расположились юрты, крытые верблюжьим войлоком. Кругом горели костры, дымя сырыми дровами. Собранный сухой хворост припасли на случай вынужденной кочевки. Не лучшие времена переживало племя. Грозный Алтын-хан напал на их род, огнем и мечом решив уничтожить их народ. После страшных боев остатки племени ушли из родных мест.

Вот уже третий год, как кочуют они в чужих степях. Залечили раны, женщины опять рожают детей. Приходилось подчиняться местным ордынцам, ногайским татарам. И хоть те не требовали с них ясака, но приходилось поддерживать их в набегах на русские города. Для калмыков то дело привычное. У кочевников два занятия: скотоводство да военные набеги на соседей. Грабить русские города, а вернее, окрестные поселения, — дело выгодное и на первый взгляд неопасное. Налетит неожиданно калмыцкая орда, пограбит беззащитные посады, пока русские соберутся с силой, и уйдет опять в степь, угоняя скот и полон. Но русские упрямы, не давали спуску, шли в степь и били ордынцев, разоряя их стойбища. Дивились поначалу калмыки, когда русские малым числом пришли, и сами пошли на них. Страшен оказался северный сосед. Бородатые, закованные в железа русские воины, владеющие огненным боем, были непобедимы. Большим числом пали тогда ордынцы, остальные спаслись, убежав в степь. Теперь только тысячными ордами и по крайней нужде шли в набег на русские города, а потом одно спасение — уйти далеко в степь, но и там доставала их казацкая сабля и пуля.

Об этом, сидя в теплой юрте, размышлял тайша Талай. Очень много у калмыков врагов. По ту сторону Алтайских гор из родных степей угрожают монголы: здесь, с юга — Казахская орда; с севера — русские. В союзниках одни ногайские да барабинские татары. Склонялся тайша Талай к дружбе с русскими, но пока не время: слишком многие калмыцкие тайши против, некоторые даже ратуют за возвращение и продолжение войны с монголами, что окончательно уничтожит калмыцкий народ.

Эти думы были прерваны появлением слуги, который, низко кланяясь, вошел в юрту.

— О бесстрашный и мудрый тайша! Твои доблестные воины схватили казаха, который, умирая, успел сказать, что по степи идет бухарский караван, полный несметных богатств.

Алчно заблестели глаза у тайши. Захватить караван бухарских купцов — это большая удача. При мысли, что он сможет скоро откушать плова, которого не видел слишком долго, у него даже побежали слюни. Призвал он к себе воинов и велел разослать по степи отряды в поисках каравана.

Именно в это время, когда в стойбище калмыков не осталось ни одного воина и тайша Талай из осторожности приказал затушить все огни, бухарский караван, скраденно пробиравшийся сквозь пургу, неожиданно для всех наткнулся на стойбище.

То, что здесь началось, трудно представить. Свирепо, с надрывом залаяли псы. Коровы, бараны, верблюды, кони взревели с жертвенным отчаянием. Калмыки и бухарцы, решив, что настал их последний час, бросились спасать себя и близких. Сумятицу усиливали ночная тьма и завывающая метель. Не видя и не понимая происходящее, люди метались, выли от отчаяния, доводя вакханалию до предела.

Тимофей в эти минуты вспомнил об Оксане. Отыскав верблюда, на котором в плетеной клетке билась девушка, он схватил его за поводья и погнал своего коня, увлекая животных в степь.

Турай-ад-Дин в этой суматохе самообладание не терял. Он беспокоился только о господине. Не потеряв ни одного верблюда с поклажей, он спешно последовал за Тимуром.

Бухарцы применили старый испытанный способ — бросили несколько верблюдов с ненужной поклажей. Ордынцы, пока ее не разберут и не поделят, преследовать не будут. Это, как кусок мяса, брошенный волкам, чтобы задержать стаю. Сам караван, разделившись на части, тоже устремился в степь.

Так распорядилось на этот раз Провидение. Натешившись вдоволь, оно сжалилось над людьми, воздав всем по заслугам. Бухарцам — спасение жизни и их добра. Тайше Талаю — вожделенный мешок с рисом, который отыскался в поклаже одного из брошенных верблюдов.

1

Город Тюмень. Декабрь 1628 год.

Историческая справка. В начале 1586 года по велению царя Федора Иоановича, последнего из рода Рюриковичей, из Москвы за Уральский Камень был отправлен отряд служилых людей во главе воевод Василия Сукина и Ивана Мясного. В походе участвовали ермаковские казаки с уцелевшими в боях атаманами Матвеем Мещеряком и Черкасом Александровым, которые были вынуждены уйти из Сибири после гибели Ермака Тимофеевича в 1585 году.

29 июля 1586 года было начато строительство Тюменского острога, ставшего первым русским городом в Сибири. К строительству привлекли и местных татар. Строились на чистом месте, на правом берегу Туры. Площадка для города была выбрана на редкость удачно. Просторный мыс, ограниченный с запада оврагами Тюменки, а с восточной стороны — крутым берегом Туры, господствовал над окружающей местностью и легко мог быть укреплен. За неделю соорудили острог — вертикально вкопали в землю плотно пригнанные друг к другу заостренные бревна. В то же лето ратники выкопали ров с южной, полевой, стороны, насыпали земляной вал, а внутри острога поставили съезжую избу, жилые дома, амбары и церковь Рождества Богородицы. Для возведения более капитальных крепостных сооружений времени не было.

На первых порах острог выполнял роль оборонительного форпоста, но уже в 1590–1593 годах на его месте возвели деревянный город. Первоначально все его административные и хозяйственные сооружения находились на территории кремля, окруженного рублеными оборонительными стенами с бойницами и караульными башнями. Кремль состоял из дома воеводы, Рождественской и Никольской церквей, амбара для казны, хлебных житниц, соляного амбара, винного погреба, тюрьмы и ряда других построек. Благодаря своему выгодному географическому положению Тюменский острог, ставший форпостом освоения необжитых восточных и северных земель и находившийся на древних торговых путях между Европой и Азией, в скором времени превратился в важный центр транзитной торговли. Во многом этому способствовал указ царя Федора Иоановича, разрешивший бухарским и ногайским купцам вести беспошлинную торговлю в Тюмени. Уже в конце XVI века за рекой Турой, напротив острога, образовалась Бухарская слобода. К началу XVII века в Тюмени насчитывалось 570 дворов и около 1700 человек населения.

Город Тюмень расположился в междуречье Пышмы и Туры, на обрывистом, просторном мысу, образованном руслом речки Тюменки, впадающей в Туру. С западной стороны город прикрывают глубокие овраги. Все это представляло прекрасные, естественные оборонительные рубежи. Во времена татаро-монгольского владычества здесь находился город-крепость Чинги-Тура, что контролировал Тюменский волок, часть древнейшего пути из Азии в Европу. Его развалины были еще заметны недалеко от крепостных стен города Тюмени.

Нынче здесь на воеводстве сидел Петр Тимофеевич Пушкин, по прозвищу Черный. Он не имел наследственного княжеского титула и по службе продвигался только благодаря усердию. Служил воеводой сторожевого войска в Пронске, что с юга прикрывает город Рязань от набегов крымских татар, а затем, по велению царя Михаила Феодоровича, был направлен воеводой в город Тюмень.

Тюмень — место бедовое. Более всех беспокоили калмыки, что кочуют в нескольких днях пути от города. Более доставалось ясачным татарам, у которых там вотчинные речки и угодья. Били их калмыки да бобров отымали. Жаловались нехристи в Москву, вот и грамота прислана.

«От царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси и Сибири, на Тюмень, воеводе нашему Петру Тимофеевичу Пушкину. Писал к нам, и прислал отпискою Тюменского уезда ясачный татар Ясаула Енабеков с товарищами челобитную. А в челобитной их написано, что де платят ясак бобрами, лисицами и белками исправно, в цену против 3 рублев и 10 алтын. В нынешний год ясак платили с великою нуждою, что прикочевали под Тюмень многие калмыцкие люди, угодья у ясачных людей отняли, а многих ясачных татар на промыслах побили. Велите нас от калмыцких людей оборонить тюменскими служилыми людьми.

Как к вам ся наша грамота придет, велите калмыцким людям, чтобы наших ясачных людей не побивали и тюменским ясачным татарам насильства никакие не чинили, а сами калмыцкие люди откочевали бы от тюменских волостей в дальние места. А если калмыцкие люди не послушают, прочь не пойдут, ты на них посылай тюменских служилых людей и татар, сколько человек пригоже, смотря по тамошнему делу, и вели воевать калмыков и ясачных людей оборонять. А наперед с калмыками задору отнюдь не чинить.

Писано на Москве, лета 7136-го, июля в 18 день».

«Ну что же, воевать ордынцев — дело знакомое, и время сейчас подходящее, — рассудил воевода. — Минуют Святки, крещенские морозы, а затем будем собирать дружину. До марта, пока снег не осядет, ордынцам из дубрав в степь не уйти. А пока отправим к калмыкам посольство. Вот только кого уговоришь на Рождество Христово по степи шастать?»

Историческая справка. Святки — две недели зимних праздников, начинающихся с Рождественского сочельника, по старому стилю 25 декабря, и заканчивающихся Крещением 6 января.

По церковному календарю, крайние даты этого периода посвящены памяти о евангельских событиях рождения Христа и крещения его в Иордане (Богоявление).

Полагают, что до принятия христианства Святки были торжеством Святовита (одно из имен верховного бога неба — Белбога). Некоторые производят это слово от старославянского «свиатки» — души предков. Святочные обряды в древности представляли собой заклинания на весь год и гадания о будущем.

Особая насыщенность магическими обрядами, гаданиями, прогностическими приметами, обычаями и запретами, определяющими поведение людей, выделяет Святки из всего календарного года. Это объясняется, во-первых, тем, что праздники приходились на момент зимнего солнцестояния и осмысливались как пограничный период между старым и новым хозяйственным годом; а во-вторых, комплексом представлений о приходе в первый день Святок на землю с того света душ умерших и о разгуле нечистой силы с Рождества до Крещения. В пятницу вечером, в канун Крещения, последний и самый важный день святочных гаданий. Считается, что в эти дни активизируются духи. И хотя Православная церковь считает гадания языческими и бесовскими забавами, гадалкам и хиромантам работы в эти дни прибавляется.

Часто также Святки называются святыми вечерами, может быть, в воспоминание событий Рождества и крещения Спасителя, совершившихся в ночное или вечернее время. Святить двенадцать дней после праздника Рождества Христова церковь начала с древних времен. Указанием на это могут служить 13 бесед св. Ефрема Сирина, произнесенных им от 25 декабря по 6 января, а также «слова» св. Амвросия Медиоланского и св. Григория Нисского.

Удивительное совпадение по срокам святочных праздников языческих славян с рождественскими праздниками православия, а также особая к ним любовь русского народа стали причинами столь гармоничного слияния этих праздничных обрядов.

На Николин пост, за несколько дней до Рождества Христова, Тимофей, Оксана и Турай-ад-Дин после всех испытаний и приключений достигли города Тюмень. Бухарские купцы тоже не заставили себя ждать. Малыми группами, сохранив свой товар в полном здравии, по воле Аллаха, тоже добрались до этого порубежного русского града.

Для Тюмени это было крупное радостное событие. А как иначе, ведь рождественские праздники, народные гуляния на Святках — самые бесшабашные праздники на Руси. Николин пост краток, так, баловство, чтобы здоровьица подкопить перед Святками, ну а с Рождества Христова — гуляй не хочу. А если русский человек гуляет, то потребность во всем. Тут тебе треба и выпивка, и закуска, и одежа праздничная, а без подарков и сладостей как обойтись? Ну а денежки для такого праздника не один день запасались.

Бухарские купцы хоть и известны на Тюмени, а бухарская слобода имеется за рекой, но караваны приходили редко, поэтому каждое их прибытие — диво. А дивиться русский человек любит и эмоций своих не скрывает. Ткани парчовые да шелковые не в пример нашим. Оно, конечно, льняные, тканые да шерстяные вязаные в морозный денек более к телу, но цвета все серые, белые — в лучшем случае. А тут тебе какой душе угодно: и красный, и синий, и петухами. Тут для своей дивчины такой платок можно прикупить, что отказу не будет.

Расположились бухарские купцы на торговой площади, что раскинулась между острожной стеной и посадом. Русских купцов слегка потеснили, но их в Тюмени немного, те больше по северным городам шастают, мягкую рухлядь скупают. Тюменским купцам это не в убыток, сейчас тоже суетятся, чтобы иноземного товару прикупить. Ведь в Тобольске будет уже в два раза дороже, лишь бы те купцы не прознали про бухарцев и сюда не нагрянули.

Вот торговые лавки с восточными сладостями. Здесь сахарные петухи на палочках всех цветов и размеров, в каких уж краях они появились впервые, трудно сказать. А вот насчет кишмиша, урюка, козинаков, шербета, халвы можно не сомневаться. Молодежь здесь крутится целыми днями, пытаясь заполучить это лакомство, если не купить, то выменять на что-либо потребное.

Путешественники устроились в Тюмени неплохо. То заслуга прежде всего Турай-ад-Дина. Сразу по прибытии он посетил Тюменского воеводу Петра Тимофеевича Пушкина и имел с ним обстоятельную беседу. После чего их поместили в заезжей избе, где имелось помещение для посольств, отличавшееся от остальных лишь размером, убранством и количеством сжигаемых в печке дров. Надо заметить, что в те времена на Руси топить любили и дров не жалели.

Таким образом, Турай-ад-Дин все свое время посвящал осуществлению своих грандиозных посольских планов, а молодые, Тимофей и Оксана, отдавались любовным утехам и молодежным игрищам.

Воеводе Петру Пушкину приглянулся самаркандский посол. Просвещенным людям всегда любопытно общение с равным. А Турай-ад-Дин обладал широкими познаниями во многих вопросах, да и развитие отношений сибирских городов с торговыми центрами Средней Азии была тема интересная. Но как объяснить иноземцу, да и к чему, что Русь, замахнувшись на сибирские просторы, находится на грани возможного, можно сказать, лавирует на острие ножа. Порой кажется, что удержаться невозможно, а завтра, по государеву указу, города собирают новые ватаги и отправляют их далее, встречь солнцу, ставить новые остроги и поселения. Поэтому то, что он просит, а именно обеспечить безопасность северному торговому пути, сейчас невозможно, да и планы у Москвы не те. Настанет время, и русские сами придут в бухарские земли.

Тимофей с Оксаной целыми днями пропадали в городе. Происходящие там праздники, особенно святочный Сочельник, весьма их занимали. Если для Оксаны все это было знакомо и воспринималось как счастливое возвращение на родину, то для Тимофея все было новым, необычным, иногда пугающе интересным, но близким и радостным. Молодежь встречала их хорошо. Во-первых, Тимофей представлял Оксану как свою женку, и на местных девок не заглядывался, а во-вторых, не скупился, всегда мог угостить парней хмельным, что очень ценилось и обеспечивало ему неприкосновенность. Хотя в святочные дни драк среди молодежи хватает, и порой очень кровавых.

От Рождества Христова до Крещения двенадцать дней. В эти святочные дни считается, что и грех не грех, всякая чертовщина выползает, духи умерших шастают, ну и под шумок погрешить не во вред.

Взрослые в эти дни предаются чревоугодию. В питейных и банных заведениях от посетителей отбоя нет. Гульба идет повсюду. Молодежь занята игрищами, чаще безобидными и веселыми, но иногда и народ пугают. К примеру, игра в покойника. Уговорят за выпивку непутевого мужика играть роль покойного, оденут во все белое, лицо мукой намажут, клыки приладят, чтобы пострашнее был, да в гроб положат, да еще и привяжут, чтобы не передумал и не сбежал. Затем отпевают да по избам носят: не ваш ли покойничек будет? Девки и малые дети часто пугались, а то и до нервных колик доходило.

Но больше всего переживаний и беспокойств в святочные дни для девиц приносило гадание на будущего мужа. Тут без чертовщины не обходилось. В это волнующее время даже матери освобождали девок от домашней работы.

2

Не зря говорится, что потехе — час, а делу — время. Хоть и длинны святочные праздники, но и они кончаются. Отдохнул человек от мирских хлопот и берется далее за свою жизненную лямку. Тимофей несколько даже растерялся. Было так весело, шумно, людно, а тут как в воду кануло. Все занялись своими делами. Мужики службой государевой, парни — по хозяйству, со скотиной возятся, девки уселись за прялки. Даже Оксана закручинилась. Все больше сидит у окошка, задумчивая, странная.

Потолкавшись бесцельно, Тимофей вспомнил о своих делах, вернее, о том, что сказала ему Азиза: «Все должен знать казачий десятник Матвей Бряга. Он служил у твоего отца в Обдорске. Если еще жив, то искать его следует в Сибири. Та хоть и велика, но найти человека, из-за малолюдства, несложно».

— Вот и хорошо! С этого и начнем, — решил Тимофей и первым делом растолкал Турай-ад-Дина, поскольку дело происходило рано утром.

— Что случилось, господин, в столь ранний час? Определенно, местный холодный климат плохо на вас влияет. Эти варварские праздники, что даже шайтану придумать не под силу, с жутким названием «святки», слава Аллаху, закончились, и мы можем собираться в обратный путь.

— Турай-ад-Дин! Во-первых, обратно никто не возвращается, во-вторых, придумай себе нормальное русское имя, а то все смеются, да и мне неудобно.

— О Аллах! Вразуми своего заблудшего раба! Как неудобно звать? Этим именем нарекли меня родители, а придумал мой отец, достопочтенный, правоверный человек Динбей Абдурахман Бендер Бек. А почему не возвращаемся? Купцы закончили торговлю, а я договорился с воеводой Пушкиным, да продлит Аллах его годы, что тот даст нам охрану, два десятка казаков.

— Но я еще свои дела не закончил! Вот, к примеру, как найти десятника Брягу?

— Это просто устроить! — облегченно вздохнул не на шутку взволнованный Турай-ад-Дин. — Ступай к достопочтенному дьяку Петрухе Ушакову, что в канцелярской избе при воеводе служит. Это по его части. Здесь у русских можно поучиться. Каждый человек, что под их государем ходит, на бумаге прописан, и учет строгий ведется, сколько от него пользы.

От их перепалки поднялась и Оксана. Закутавшись в огромную шаль, она слушала мужчин, сидя на краю лавки. Было ясно, что тема мужского разговора ее сильно волнует. В красивой женской головке в эти минуты прокрутилось столько переживаний, столько страдания, что ни одному трагику описать не под силу.

3

В канцелярских бумагах тюменского дьяка казачий десятник Бряга не значился. По совету того же дьяка, взяв у него список, Тимофей отправился по служилым людям, что состояли по старости на государевом содержании. Вернее, мало кто по старости, все больше покалеченные да кривые, по ненадобности освобожденные от службы.

Тимофей к этому времени преобразился. Давно забросил в угол самаркандские одежды, по выбору Оксаны приобрел русский кафтан с шароварами и выглядел этаким молодцем, сыном боярским.

Весь день Тимофей провел в городе. Обошел по списку почти всех, и все безрезультатно. Уже к вечеру, уставший, он постучался к Ивану Заболотному. Тот встретил его приветливо.

— Проходи в избу, гость желанный. Давно тебя поджидаю.

— С чего поджидаете? Я вроде бы без приглашения! — удивился Тимофей.

Хозяин с гостем прошли в горницу. Там хозяйка и девочка-подросток расторопно накрывали стол. Тимофей, не забыв перекреститься на образа, оглядел избу. Рубленная не так давно, еще не почерневшая, выглядела опрятно. И, хоть размерами была невелика, чувствовалось, что в доме некий достаток имеется.

— Забавный ты, паря! Целый день по городищу бродишь, и невдомек, что слух-то вперед человека бежит. С полудня тебя поджидаю, — повторил хозяин, усаживая гостя на лавку.

— А что же не послали за мной! — удивился Тимофей.

— Вот и говорю, что ты, паря, странный, — улыбнулся Иван. — Судьбу негоже торопить, то тебе не кошка, чтобы за хвост тащить. Тебя кто уму-разуму учит, не тот ли нехристь, что послом к нам прибыл?

— Он и учит, — засмеялся Тимофей, — а еще Оксана, она мне… женкой приходится.

— Бабу слушать того хуже, — пробурчал Иван и добавил: — Прошу гостя за стол, отведай наш хлеб-соль.

Вечеряли молча. Тимофей уже пообвык к местными обычаям и не торопил хозяина с вопросами. Только за чашкой чая Иван спросил:

— А ты, Тимофей, чьих будешь, и что у тебя за нужда, коль Матвея Брягу разыскиваешь?

Тимофей, наверно, первый раз в жизни отвечал на столь прямой вопрос, причем с удовольствием. Иван слушал внимательно, не перебивая, а когда Тимофей закончил, произнес:

— Хорошее дело задумал, паря. Негоже человеку жить, не ведая, кто твой родитель и где схоронен. То, что веру нашу православную сохранил, хвалю! Господь Бог сию твердость учтет и не оставит в трудную минуту. Так и быть, все что знаю про твою нужду, расскажу. В Сибирь я пришел годов десять назад, и знать твоего батю не мог, а вот с десятником Матвеем Брягой судьба свела крепко. Родом я из терских казаков. Еще мой дед ушел на службу к московскому царю Ивану. С тех пор и служим Руси-матушке. Молодым казаком пришел в Сибирь, верстался в служилые и попал под начало десятника Бряги. С ним бок о бок и прошла моя служба. В одном бою нас покалечило, два года как минуло. Сопровождали обоз с хлебом, что с Томска был послан в Кузнецк. С первого дня насели киргизы и все норовили отбить хоть одну телегу. На пятый день пути к ним подошли татары кузнецкие, а может, абинские, я толком не ведаю, и, знамо дело, обнаглели, налетели на нас всей ордой. Я тебе вот что скажу: не стоек в бою татарин. Малым числом мы тогда встали супротив них. Знаем, что лучше в бою сгинуть, чем к ним попасть, там смерть будет тяжелой и поганой. Ты никогда не видел, как, к примеру, медведь оставляет в покое волчицу, что защищает своих волчат? Знает косолапый, что та не отступит, жалко ему свою шкуру, много лохмотьев на ней останется. Так и татарин знает, что дюже много народу положим, прежде чем сами мертвыми ляжем. Знатно тогда бились, с ног до головы были в кровище. Взвыли киргизы с татарами, то у них как сигнал к отходу, и ушли в степь. Но нам с десятником тогда не повезло. Мне в руку стрела угодила, рана позже гноем пошла, почернела, и пришлось руку долой рубить. А под Брягой коня копьем убили, тот завалился на спину и десятнику всю ногу изломал. Кости срослись так, что нога только вместо костыля и годится. В отписке Томский воевода сообщил, что бились явственно, и нам от государя выплатили по десять рублей, да содержание пожизненное назначили. Потом так сложилось, что Матвей Бряга в Кузнецке обосновался, а я вот в Тюмени. Это все, что я знаю. Не любил Матвей рассказывать о себе. Была у него тайна, которой он ни с кем не делился. Может, тебе поведает, ведь много годов прошло.

4

Турай-ад-Дин пребывал в страшном унынии. Крещенские морозы миновали, и бухарские купцы не сегодня завтра отбывают домой. Пойдут вместе с русской дружиной, что посылается воевать калмыков и заставить тех откочевать в самые дальние степи или дать шерть на верность русскому царю. Все так хорошо сложилось, а Тимофей заявил, что они направляются в город Новокузнецк, а далее видно будет. Имам долго уговаривал Оксану убедить Тимофея, но та вела себя крайне странно, в конце концов расплакалась и сознания лишилась. Турай-ад-Дину пришлось применить все свои знания, чтобы привести ее в чувства.

Все шло кувырком помимо воли Аллаха, и виной тому русская земля, что делает человека непредсказуемым, а его поведение нелогичным. Еще в святочные дни он убедился в этом, тогда всему населению города шайтан помутил рассудок.

Состояние Оксаны у старого восточного лекаря беспокойство не вызвало. Эта молодая женщина обладала отменным здоровьем. После непродолжительных наблюдений он без труда убедился, что в женском чреве зародилась новая жизнь. Данная новость подняла его настроение, и он решил этим воспользоваться незамедлительно. Выждав подходящий момент, он сообщил об этом Тимофею.

— О лучезарный Тимур ибн Абдельшах! — воскликнул он и упал на колени. — Счастье пришло к нам в дом!

Тимофей несколько растерялся и даже забеспокоился.

— Ты меня пугаешь, Турай-ад-Дин! Неужели сибирский мороз так скверно влияет на твою голову? Сию минуту снимай чалму и носи казачью папаху или в крайнем случае — татарский треух.

— Благословен тот день, когда Аллах послал тебе красавицу Оксану, — продолжал свое имам. — Я спешу сообщить, мой господин, что ты скоро станешь отцом, это великая радость для всего твоего рода. Вы должны возвращаться в Самарканд, чтобы достойно произошло это таинство, и ребенок появился на свет здоровым, в безопасности и неге.

То, что услышал Тимофей, произвело на него двойственное впечатление. Возможность рождения ребенка от Оксаны не была для него неожиданностью. Это был желанный ребенок, а сомневаться в здоровье Оксаны, тем более в своем, оснований не было. Единственное неудобство в том, что вновь появившиеся обстоятельства требовали изменений в его дальнейших планах. А это в первую очередь расставание с Оксаной. Тяготы и опасности путешествия — не самые подходящие условия для беременной женщины.

«Здесь есть одна странность, — подумал Тимофей. — Почему об этом мне сообщает имам, а не Оксана? В последнее время она ведет себя странно».

Тимофей решил срочно поговорить с Оксаной. Накинул полушубок, папаху и выскочил во двор. Стоял чудесный морозный день. Тихо, солнце, искрящийся под его лучами снег — все радовало. Оксана прогуливалась во дворе. Дворовой пес крутился возле нее, отчаянно накручивая хвостом. При виде Оксаны у Тимофея защемило в груди. В жизни ему еще не доводилось испытывать подобное. То была тоска о предстоящем расставании с любимым человеком, и эта тоска теперь будет мучить постоянно. Оксана увидела Тимофея и с грустной улыбкой подошла к нему. Тимофей нежно обнял Оксану и поцеловал в губы. Капельки воды от инея с его усов остались на ее лице, он нежно их вытер и поцеловал еще раз, но более осторожно.

— Нам предстоит разлука, ты больше не можешь сопровождать меня, — грустно произнес Тимофей. — Придется тебе возвратиться в Самарканд, а я вернусь, как только закончу дела.

Но реакция Оксаны удивила Тимофея. Она вдруг заплакала и опустилась на колени.

— Тимофей, любый мой, — взмолилась она сквозь слезы. — Я ношу под сердцем твоего ребенка, теперь он для меня цель жизни. Если я не могу следовать за тобой далее, то оставь меня здесь, а лучше разреши добраться в Суздаль к родителям. Там я буду ждать, сколько Бог определит, а в Самарканде я без тебя пропаду и ребенка загублю.

Тимофей растерялся, не ожидал он такого оборота. В этот момент он подумал, что там, в Самарканде, жил он временно, а постоянный, родной дом должен быть здесь, на Русской земле, и что Оксана права.

Турай-ад-Дин вышел из избы следом за Тимофеем и слышал их разговор. Ему стало очень жаль Оксану.

«Ей придется ждать очень долго, — подумал Турай-ад-Дин, — может, даже всю жизнь». Неожиданно для самого себя он вдруг поддержал девушку, произнеся вслух:

— Лучше, если она будет ждать тебя дома, у родителей. Не думаю, что наше путешествие быстро закончится. Аллах подсказывает мне это, а еще он велит сопровождать тебя и быть рядом. Велик Аллах!

Такого от себя Турай-ад-Дин никак не ожидал, видимо, и его рассудок помутился в русской землице. В нем всегда боролись двое. Один — ученый-исследователь, который требовал новых знаний и открытий, а второй — философ-звездочет, которому приятней рассуждать о жизни, лежа на персидских коврах, обложив себя со всех сторон подушками. Сейчас имам чувствовал себя благородным и сильным, а душа ликовала.

Оксана настолько обрадовалась неожиданной поддержке, что вскочив на ноги, улыбаясь сквозь слезы, расцеловала Турай-ад-Дина, как родного.

— Но как одна ты доберешься до Суздаля? — спросил уже согласный на все Тимофей.

— Я же боярская дочь, грамоте обучена. Отпишу батюшке, он братьев за мной пришлет, а пока у Ивана Заболотного поживу, по хозяйству помогать буду.

5

Март 1629 года. Дорога от Тюмени на Томск.

Еще в 1601 году царем Борисом Годуновым был учрежден первый в Сибири Тюменский ям. С Руси были присланы 50 ямщиков для гоньбы по казенным надобностям от Тюмени до Тобольска и Верхотурья. Но если дорога на Тобольск была наезжена, укреплена, и ямщицкий ям был не редкость, то на Томск сибирский тракт был еще дик. Вот и приходилось идти крупным обозом. Тут тебе и груз, и корм для лошадей, и харчи для служилых.

Обоз, груженный солью, зерном, другой справой, вышел с Тюмени. С ним следовали в Томск и семьи переселенцев. Крестьяне из Вологды и Устюга ехали подымать государеву пашню. Долог путь до Томска, сейчас главное успеть до вскрытия рек.

Служилый люд, в обозе все больше кузнецкие. Чуть запоздали, сейчас придется поспешать. Зима хоть и длинная, но и хлопот немало. То Святки, как казаку не погулять? То мягкую рухлядь собирали с ясачных татар, а нынче ходили еще на немирных калмыков.

Так и получилось, все одно к одному. Безопасней идти большим обозом, где русских людишек три, а то и четыре дюжины наберется. Тогда от калмыков отбиться можно. Те покою в дороге не дадут. Будут крутиться рядом, что волки, да высматривать. Тут уж казаку или другому служилому зевать нельзя. Проглядишь, запоздаешь или в одиночку по нужде остановишься, — захлестнет аркан и упрет тебя ордынец в степь долой.

Старые казаки эту науку с молоком матери впитывали, а сейчас за молодыми следить надо: сопровождать обоз дело невеселое. Дни проходили без происшествий, в степи ни души, скука смертная. А в это время сайгаки кочевали в поисках пропитания. Вот казаки, что конными в охранении следуют, и балуют, нет-нет да и сорвется кто-нибудь в степь. Тогда сам черт ему брат.

Тимофей и Турай-ад-Дин едут вместе с обозом. Пожалуй, за все время путешествия из Самарканда имам впервые чувствует себя превосходно. Столь мягкой и удобной езды, как в русских санях-розвальнях, им не приходилось испытывать. Ямщики не скупятся, тут тебе соломка подстелена для удобства, и овчинных да медвежьих шкур в санях настелено вдосталь. Турай-ад-Дин, побаиваясь морозов, прикупил себе на тюменском базаре доху. Эта русская одежа пришлась ему по душе. Длиной до самых пят, огромный рысий воротник, выше чалмы, а овчина двойная! Та, что наружу, — длинная и волнистая, а та, что внутрь, — мягкая, ровно стриженная. При сытной пище да в такой дохе никакой мороз не страшен.

А вот Тимофей пребывает в унынии. Сильно изменился он в последнее время. Куда подевался высокомерный самаркандский вельможа, влюбленный в себя, привыкший повелевать и быть безразличным со всем? Что за страна, здесь болит сердце, а душа рвется наружу! Разлука с Оксаной осталась болью в груди, болью постоянной, причиняющей душевные и физические страдания. Перед отъездом они посетили Никольскую церковь, что стояла в городском кремле, неподалеку от воеводской канцелярии. Помолясь на образа, как-то само собой получилось, что они обвенчались по всем законам православной веры. Так и запомнил он лик своей супруги, спокойный, прекрасный, с чуть подернутыми слезой глазами. Турай-ад-Дин старался не трогать Тимофея.

«Время и молодость от всего лечит, — рассуждал имам, — а вот свидятся ли? На то воля Аллаха!»

Старшим в обозе шел десятник Михаил Каданец, казак уже в годах, которому много пришлось повидать, вот и учит молодых. Сам на привалах глаз не сомкнет и охранению не давал. А чтобы их в сон не тянуло, байки-страшилки из жизни сказывает.

— Произошло это год назад. На этой дороге в это же время… — начал очередной рассказ десятник.

— У нашего бати на каждый день байка имеется! — хихикнул один из молодых казаков.

— Попутал я нынче числа, но то помню, март восемнадцатого дня. Помню потому, что чудом жив остался, — серьезно, чтобы пресечь хихиканье, произнес десятник. — Тогда тоже спешили. Реки в этих местах вскрываются рано, оттого что в теплых землях начало берут, а переправа дело хлопотное.

— Десятник, не тяни, успеем. Мороз держится, на реках ни одной полыньи, — встрял кто-то.

— Двигаемся без происшествий, без тревог. В последние годы в степях появились кони одичавшие. Ордынцы дерутся меж собой, и догляда должного за хозяйством нет. Вот животина и разбегается. То истинная правда, бывали случаи, когда казаки ловили в степи диких лошадей. Но мой сказ не про то! В тот день увидели мы в степи жеребца. Черен, аж блестит под солнцем, красив чертяка. Без седла и узды, нет даже плешин от седла, по всему дикий. Весь день шел за нами. Близко не подходит, но и прочь не идет. Все бы ничего, но ржет окаянный на всю степь, да так, что одна из наших кобыл сказилась, отвязалась и к нему в степь убежала…

Для казака дороже коня ничего нет, потерять его — все равно что близкого товарища. Никто из слушателей не сомневался, что конные казаки устремились в степь и десятник в том числе.

Как только казаки скрылись за холмами, на обоз налетела орда. Пешие казаки успели поставить сани кругом и дать по ордынцам залп из ружей и пищалей. Это спасло обоз. Разграбив брошенные сани, калмыки ушли в степь.

За холмами группа конных казаков тоже наткнулась на ордынцев. Десятник Каданец схватился с коренастым калмыком, что скалил без конца зубы, потеснил того конем, и в этот момент, крепко схваченный арканом, полетел наземь.

— Так вот, братцы! — продолжал десятник. — Грохнулся я о землю так, что искры из глаз, но слава Господу нашему, остался в разуме. Извернулся с великим трудом, достал нож из сапога да рассек аркан. С тех пор, как увижу черного жеребца, так мерещится, что в плену у ордынцев, а на шее у меня колодки на их манер одеты.

Светало. Лагерь пришел в движение. Наскоро откушав горячего толокна, запив ягодным взваром, тронулись далее.

Ближе к полудню молодые глазастые казаки заметили черную точку на горизонте, которая двигалась следом за обозом.

Турай-ад-Дин тоже слушал ночью рассказ десятника и сейчас поспешно стал подсчитывать, который нынче день. Перепроверив несколько раз, он пришел к твердому выводу, что сегодня март восемнадцатый день, аккурат, как в рассказе десятника. Смутная тревога заставила имама вылезти из-под шкур, извлечь подзорную трубу и рассмотреть преследователя. Не хотелось верить глазам, но Турай-ад-Дин отчетливо рассмотрел черного, как смоль, жеребца.

Стараясь не шуметь, имам подозвал десятника.

— Достопочтенный Михаил-ака! Да продлит Аллах ваши годы! Пусть дети и внуки восторгаются вашими победами, радуя вашу старость.

— О справедливый Михаил-ака ибн Каданец-бек, — неожиданно заголосил Турай-ад-Дин, чем привлек всеобщее внимание. — Может быть, шайтан помутил мой рассудок и ослепил глаза, но несчастный имам высчитал, что сегодня март восемнадцатый день, а в эту подзорную трубу разглядел, что за нами идет следом черный жеребец, о котором ты прошедшей ночью мудро поведал в своем сказании.

Побледнел десятник Михаил Каданец, стал белее снега. Не по себе стало бывалому казаку, в голове будто колокол ударил. Шутка ли тягаться с самой нечистой силой? Положив на грудь святой крест, велел десятник остановить обоз и ставить сани в круг.

Скоро Каданец окончательно пришел в разум и прорычал:

— Будь ты хоть сам дьявол, словлю окаянного да привяжу к своим саням.

Затем, недолго подумав, крикнул казака Ерему, по прозвищу Щербатый. Тот лишился передних зубов неведомо где, но сильно дорожил прозвищем, ибо опасался: вместе с зубами лишился и части верхней губы, и неизвестно, какое еще прозвище могло пристать.

Еремей, конный казак, но не то что по бедности, имел сменную лошадь уже преклонного возраста. Просто любил Ерема эту кобылу за ум и покладистый характер. Животное понимало не только слова хозяина, но и малейшие жесты. Им бы в базарные дни перед честным людом выступать, а вот на тебе, выпала доля воинская, опасная.

— Твоей кобыле, Еремей, цена алтын в базарный день, но если что случится с ней, получишь за службу три рубля от государя, лично хлопотать буду. Согласен? — спросил казака десятник.

— Служба есть служба! На то согласие мое не треба. А что хочешь от моей кобылы?

— Как она до жеребцов? Интерес еще имеет? — продолжал расспрос десятник.

— Здесь не сомневайся! Страсть как до жеребцов охоча! Никакого спасу! — ощерил беззубый рот Ерема.

— Ну вот и славно, — улыбнулся десятник. — Ты, Ерема, заставь кобылу орать так, чтобы жеребец слышал и подошел ближе. Затем выпускай ее, а далее возьмем его арканами. Надо брать жеребца втроем. Чтобы наверняка, а то один не сдюжит. Пойду я, ты, Еремей, и…

Десятник замолчал, задумавшись, и обвел казаков взором. Каждый был годен для этого дела, но что-то сдерживало решение. Его взгляд остановился на Тимофее. Подойдя к нему, десятник спросил:

— Арканом владеешь?

— Владею, — отвечал Тимофей.

— Покажи свой аркан.

Тимофей достал из поклажи аркан. При виде его все, включая десятника, ахнули. То было изделие лучших мастеров Востока. Кожаные полосы после выделки были сплетены диковинными узорами, а рукоятная часть стянута золотыми кольцами. Но, несмотря на это, чувствовалось, что аркан обладает удивительной крепостью, упругостью и изрядной длиной.

— Сказывали мне, что в Кузнецк из самого Самарканда добираешься. Кто же ты будешь? И что за нужда гонит в Кузнецк? Уж не Джунгарский ли ты лазутчик? — спросил приветливо десятник, возвращая аркан Тимофею.

— Я — Тимофей, сын князя Василия Шорина, что имел прозвище Обдорского. А следую в Кузнецк к Матвею Бряге. Сказывали, что он о моем отце ведает.

— Вот и славно, что к Матвею Бряге кочуешь, а то одичал десятник, — затем, чуть помолчав, добавил с улыбкой: — Пойдешь со мной третьим. Зрить будем, как арканом владеешь.

Ерема отвязал кобылу и вывел в степь. Погладив любимицу, зашел сзади и дернул ее за хвост. Та, не понимая хозяина, жалобно заржала. Тогда он вторично дернул, уже более сильно. Умное животное, поняв, что хочет от нее хозяин, начала отчаянно ржать и издавать такие звуки, что привела всех в изумление. Ее рев и стенания разнеслись по степи, достигнув ушей жеребца. Тот приблизился к обозу, явно проявляя повышенный интерес.

Тогда Еремей, сняв уздечку, пустил лошадь вольно в степь. Кобыла догадалась, чего хочет от нее хозяин, и, более того, сама захотела заполучить столь бравого жеребца. Призывно трубя, издавая возбуждающие запахи, она, казалось, сознательно приманивала его к ловчим. А те, старательно скрываясь, ползли, окружая животных с трех сторон.

Жеребец, поддавшись инстинктам, потеряв всякую осторожность, приближался. Он гнул шею дугой, играл мышцами, стараясь понравиться столь неожиданно появившейся подруге. А хитрая кобыла, отвечая на его внимание, осторожно подводила жеребца под арканы людей.

Первым бросил аркан десятник, за ним — Ерема, последним — Тимофей. Все три аркана, один за другим захлестнули шею жеребца. Скаля зубы, вставая на дыбы, лягаясь, он отчаянно бился с ловчими. Но те крепко держали жеребца с трех сторон, вскоре измученное животное, мокрое от пота и пены, стреножили и привязали к саням. Кобыла приблизилась к нему, всячески стараясь успокоить приятеля.

Десятник Михаил Каданец ликовал. Теперь оставалось только наказать калмыков, а те, он не сомневался, были где-то рядом. Посадив десять казаков на коней, десятник наметом повел их по следу обоза. Тимофей, возбужденный удачей, не захотел остаться и тоже присоединился к ним, чем сильно встревожил Турай-ад-Дина.

Оставшиеся в обозе казаки спешно готовились к встрече ордынцев. Конные должны были ввязаться малым числом с ними в бой, а затем якобы в панике бежать, подводя под огонь ружей и пищалей обоза.

Вскоре все имеющиеся средства огненного боя были заряжены, фитили зажжены. Турай-ад-Дин тоже не остался в стороне, достав свою аркебузу времен Тимура Великого. Она, конечно, удивила казаков своим великолепием, дорогими каменьями и золотой отделкой, но вот в способности стрелять многие из них сомневались. Между тем имам зарядил ее, вогнал в ствол свинцовую пулю и устроился на облучке саней. В долгополой дохе, в чалме, с аркебузой и подзорной трубой, он выглядел несколько комично, но никто над ним не смеялся, по достоинству оценив мужество имама. Да и относились к нему, как к душевно больному, а юродивые всегда на Руси вызывали почтение и суеверный страх. Более того, его присутствие виделось казакам как знак Божий, исключающий всякое сомнение в победе.

Тимофей присоединился к казакам неожиданно и для себя, и для десятника. Имея лишь легкую кольчугу под полушубком да саблю, он выглядел среди казаков как агнец Божий. Те — в латах, шлемах, с пиками и короткоствольными пищалями, шли мощным тараном, но изменить что-либо было уже поздно. Сшиблись с ордой, сделали залп и развернулись. В этот момент стрела угодила в ногу коня Тимофея. Сделав еще несколько прыжков, он завалился наземь. Десятник Каданец держал Тимофея в поле зрения и вовремя увидел беду.

В обозе все были в напряжении. Минуты казались вечностью, но дождались. Сначала появилась снежная пыль, поднятая копытами коней, а затем и всадники. Калмыки шли по пятам, непрерывно пуская стрелы. Но облако снега спасительно прикрывало казаков.

Бедный Турай-ад-Дин! Он чуть не выдавил себе глаз подзорной трубой, тщетно стараясь разглядеть Тимофея. Лишь когда казаки приблизились, он, к своей радости, увидел воспитанника. Тот, схватившись за седло десятника, бежал, а, вернее, совершал удивительные прыжки.

Казаки, кто через проходы между санями, кто прямо верхом перепрыгивал через них, влетели за укрытие. Орда, не в силах остановить разгоряченных коней, попала под шквальный залп обороняющихся. Десятки всадников, срезанных смертоносным огнем, пали вблизи обоза, остальные обратились в бегство.

Тимофей сидел на снегу, пытаясь отдышаться и прийти в себя.

— Ну ты, паря, и резвый! — произнес, смеясь, подошедший десятник. — Чуть моего коня не обогнал. А вообще молодец, славный бы казак вышел.

— А знаешь, Тимофей, — загадочно добавил Михаил Каданец, — если бы не ты, не видать нам такой славной победы. Увлеклись калмыки, были уверены, что ты не выдержишь и упадешь!

Улеглись страсти, и обоз пошел далее. Пусть калмыки соберут погибших и еще раз убедятся в русской силе. Теперь бояться некого. Даже черный жеребец поостыл, почувствовал нутром, чертяка, к кому попал, шел спокойно в обозе, безропотно принимая ласки нечаянной подруги.

К счастью, потерь не было, а вот один раненый оказался. Турай-ад-Дин все-таки пальнул из аркебузы, ту и разорвало! Бороду опалило имаму изрядно, и руке слегка досталось. Всю дорогу до Томска Турай-ад-Дин выяснял у десятника, сколько же ему полагается от государя русского награды и будет ли отписано про его радение и геройство. Но из объяснений Михаила Каданца он в конце концов уяснил, что для получения награды от государя Российского имам должен принять православие и записаться в служилое казачество, то есть стать человеком государевым, что несколько расходилось с его планами.

6

Конец апреля 1629 года. Город Томск.

Историческая справка. Город Томск был основан в 1604 году по указу царя Бориса Годунова. В строительстве города-крепости принимали участие 50 тюменских казаков во главе с атаманом Дружиной Юрьевым, тобольские, сургутские, пелымские служилые люди, кроме того, местные татары. Общее руководство возведением города осуществляли письменный голова из Сургута Гавриил Иванович Писемский и сын боярский из Тобольска Василий Фомич Тырков.

Для возведения города-крепости было выбрано место на правом берегу реки Томи, давшей имя будущему городу. С трех сторон это место имело естественные укрепления: реку, болота, крутой обрыв. Четвертую, северную, сторону укрепили при строительстве. Центральную часть обнесли деревянными стенами, со сторожевыми башнями и въездными воротами. На башнях стояли пушки и пищали, там постоянно несли караул.

Внутри городских стен располагались: съезжая изба, воеводские хоромы, деревянная церковь (построена позже, в 1607–1608 гг.), житницы, амбары и погреба, где хранились зелье (порох), хлеб и пушнина.

К городу (его передней стене) примыкал посад, окруженный острожным частоколом в сажень высотой. В городе проживала местная администрация, а в посаде служилые и промышленные люди.

По мере продвижения русских землепроходцев на восток возводились на границе со степью города-крепости. Таковыми были Тюмень, Томск, Красноярск. Их гарнизоны несли нелегкую службу. Немало случаев, когда приходилось просить помощи у других городов, таких, как Тобольск, Верхотурье, Березов, Енисейск.

А положение в степи было трагическим. По другую сторону Саянских гор, в степях, где некогда зародилась Монгольская империя, теперь началась ее агония. Монгольские Алтын-ханы с безумием обреченных боролись за власть. В этих же степях по соседству проживали калмыки, тоже многочисленный и воинственный народ. В долинах верхнего Енисея главенствовали киргизы — данники Алтын-ханов. В горных районах усиливалось Джунгарское ханство. Все эти близкие по крови народы, некогда входившие в империю, что покорила всю Азию и пол-Европы, теперь вели бесконечные, бессмысленные междоусобные войны. Войны жестокие, на истребление друг друга, в результате которых была потеряна государственность, одни народности исчезли, а остаткам других пришлось уйти в чужие земли.

Эти события по ту сторону Саянского хребта коснулись и русских сибирских территорий, особенно порубежных городов: Тюмени, Томска, Красноярска. Дело в том, что израненные в боях орды, спасаясь от преследования, сквозь горные ущелья уходили в Великую степь. Преследуя калмыков, там появились орды Алтын-хана и киргизов. Здесь в поисках добычи голодные орды стали разорять русские поселения и угрожать городам.

В Томск, на воеводство, нынешним годом царь направил князя Петра Ивановича Пронского. Знатен род князей Пронских. Петр Иванович тоже не обделен наградами, он и стольник царский, и боярин. Но вот вышла незадача: будучи воеводой города Вязьмы, струсил князь. В 1617 году, когда приближались к Вязьме польские войска королевича Владислава, Пронский бежал от страха в Москву, бросив гарнизон и жителей города на произвол судьбы. Оно, конечно, прямой измены не было, и оправдывался князь красноречиво, но осерчал царь Михаил Феодорович. Велел бить князя Пронского батогами и опалу наложить.

Без царских милостей обеднел княжеский род, но годы сгладили былые обиды. Вот и выпросил Петр Иванович у царя воеводство. Конечно, Сибирь — глухомань, и Томск — городишко так себе. А вот земли у воеводы — под рукой, да власти над ней — тут любой басурманский государь позавидует!

Проступок свой, что по молодости учинил, князь держал в тайне. Сейчас он не тот, и калмыцкие да киргизские орды его не пугают. Хотя и понимает, что это не поляки! Если к ним попасть в плен, то в лучшем случае в колодках будешь доживать, а еще понимает князь, что бежать некуда: кругом степи, а до ближайшего русского города многие сотни верст. В таких условиях любой воевода станет отважным и упорным, а еще особливо строителем. Добрые крепостные стены — залог безопасности и дело прибыльное, ведь царская казна щедро отпускает на строительство. Еще до отбытия в Сибирь князь Пронский выхлопотал для Томска статус центрального областного города. Теперь город растет, по последней переписи более пятисот семей насчитали. Пашенный и промысловый люд селится уже внизу под горой, по берегам речки Ушайки.

Тимофею Шорину пришлось немного задержаться в Томске. Никуда не денешься — весенняя распутица. Теперь, пока не сойдут талые воды, хода нет. Любая речушка становится непреодолимым препятствием.

7

Историческая справка. В 1617 году указом царя Михаила Феодоровича велено было поставить острог в кузнецах или где пригоже. Осенью того же года для строительства острога из Томска отправился отряд казаков в количестве 45 человек, под руководством сына боярского Остафия Харламова-Михалевского. Но, не дойдя до места, из-за ранних суровых морозов им пришлось зазимовать. Не зная причин, в помощь томские воеводы отправили второй отряд под руководством татарского головы Осипа Кокорева и казачьего головы Молчана Лаврова.

14 апреля 1618 года объединенный отряд казаков высадился на правом берегу реки Томи, напротив устья реки Кондомы, и приступил к спешному строительству острога у подошвы высокой крутой горы. Об окончании строительства в Томск было доложено 3 мая 1618 г. Остафий Харламов-Михалевский до прибытия воеводы из Москвы был назначен «письменным головой» нового административного центра на Томи.

Кузнецкий острог 1618 г. не был острогом в собственном смысле этого слова, а представлял собой хорошо укрепленное зимовье, рассчитанное на проживание в нем одного, максимум двух десятков человек. К 1620 году значительно увеличилась численность гарнизона и его жителей, что привело к его перестройке. Новый острог был поставлен в 1620 году на старом месте.

Не дожидаясь становления дорог, служилые пошли верхами в Кузнецкий острог. Тимофей решил идти с ними, несмотря на нелюбовь Турай-ад-Дина к верховой езде. При выходе из Самарканда их поклажа еле уместилась на дюжину верблюдов, а сейчас потребовалось всего две вьючных лошади.

Но весна в Сибири скоротечна. Снег будто заждался теплого весеннего солнца. Чуть оно пригрело, и талый снег, на глазах исчезая, превращался в ручьи, а те с журчащим звоном разносили живительную влагу, и все кругом стремительно оживало.

С каждым днем горная долина все увереннее рядилась в весенние наряды. Робкая зелень травы на глазах превращалась в сочные изумрудные тона, а цветение скромных подснежников, ярких жарков, сараны и лилий с опьяняющим запахом радовало глаз. Все это великолепие гармонично дополнялось хором певчих птах всех цветов и размеров. Они сновали в воздухе, в траве, в листве кустов и деревьев. Лошади на ходу с наслаждением щипали свежую сочную траву, робко поглядывая на людей, и казаки, понимая их состояние, вскачь не гнали. Это была гармония жизни в первозданном своем великолепии.

Турай-ад-Дина несколько волновала внешняя беспечность казаков, и он стал пытать десятника Михаила Каданца, который следовал в Кузнецк по служебным делам.

— Михаил-джан! По возвращении в Самарканд я непременно упомяну в летописи о ваших удивительных подвигах. Но меня беспокоит лишь одно.

— Что же может беспокоить достопочтенного и мудрого имама? — с улыбкой, в тон ему, спросил казак.

— Беспечность отважных казаков может не позволить мне это сделать.

— Можете, уважаемый Турай-ад-Дин, не беспокоиться, — уверенно, чтобы успокоить имама, заявил десятник. — Калмыки да киргизы в это время на своих пастбищах, после скудности зимней в себя приходят, и пока кони силу не возьмут, орда в набег не пойдет, а местные кузнецкие татары в замирении уже много лет.

— А отчего они в замирении? — продолжал сомневаться имам.

Десятник задумался, вспоминая былые годы. Молодые казаки, заинтересовавшись, ожидая рассказ старшего, подъехали ближе.

— Давно это было, лет десять миновало. Пришли мы из Томска замирить местных татар да ясак взять. Дружиной немалой, в две сотни казаков, а за старшего — атаман Иван Пущин. Крутой был атаман, чуть что — в зубы, а то и зарубить мог. Прознали о нас киргизы с калмыками. Кузнецкие татары у них данниками были. Ордынцев налетело тьма, на каждого по две, а то и три дюжины. На счастье, неподалеку развалины старого городища были. Там мы и укрепились. Десять дней подступали к крепи ордынцы. Ложились костьми от наших пуль во множестве. Добро, что зимой бились, а то от духа поганого сгинули бы. Харчи у нас кончились, и зелье со свинцом поубавилось изрядно, а ордынцы не отступают. Призвал нас тогда атаман идти напролом. Мы — воинство Христово, с нами благость Творца нашего, это каждый казак должен помнить. Помолясь Господу, пошли мы на нехристей стенкой. Тут либо сгинуть, либо победить. Дрогнули ордынцы, разбежались, объятые страхом. Славная была битва, много добрых казаков полегло, а раненых и калеченых не счесть, каждый получил отметину на всю жизнь. После того сражения у местных татар панический страх перед русичем, и калмыки с киргизами то помнят.

Удивительную историю поведал десятник, но сомневаться в ее правдивости не следует. В то далекое время подобные события не были редкостью. История любого сибирского острога богата не менее героическими событиями, которые, по сути, заполняли их будни и были обязанностью служилых людей. В послужных списках, что прикладывались к челобитным государю, кратко сказывали, что «бился казак явственно, под мужиком коня убил, а мужика жива взял», или «бился явственно, мужика убил, ранили больно в ногу». И так — касаемо каждого участника похода.

— А почему местных татар кузнецкими кличут? — спросил Тимофей, на которого рассказ произвел сильное впечатление.

— То история прошлая. Рядом с Кузнецким острогом есть брошенное место, где проживали кузнецы. Народ я этот уже не застал, но сказывали, что ликом они белы и говор не схож с татарским. Знали они рудное дело и кузнечное. Против обыкновения татарского не кочевали, а жили в одном месте. Их не трогали, но откупаться приходилось котлами, топорами да стрелами. Когда эти земли стали за государем нашим, ушли кузнецы из этих мест, джунгары силой увели их к себе в горы.

Историческая справка. Исторические данные не сообщают, какие это были татары и откуда они пришли в эти места. Вероятнее всего, что кузнецы чудского происхождения. Это согласуется с мнением академика И. Эхвальда. Он своими археологическими открытиями старается доказать, что самым древним народом Южной России, распространившимся оттуда по Уральскому и Алтайскому хребтам до самой Восточной Сибири, была чудь, или скифы Геродотовы. Они не только вели кочевую жизнь, но и занимались хлебопашеством на Урале и Алтае, владели рудным делом, обработкой железа, меди.

Солнце стояло в зените, когда десятник Михаил Каданец, остановив казаков, обратился к Тимофею:

— Пора прощаться, князь! Видишь, тропа вверх по ручью пошла, она враз на хутор Матвея Бряги выведет. А нам поспешать надо, чтобы к вечеру успеть в Кузнецкий острог.

Подошел проститься и Ерема Щербатый. Он привел на поводу уже знакомого черного жеребца.

— Мы с Еремеем порешили, что жеребца этого сведешь в дар Матвею Бряге. Он кровей кыпчакских, арабская тоже в стати его проглядывается. Диковат не в меру, но на племя — лучше не придумаешь. Бряга разведением скота живет, ему к месту и по душе жеребец придется.

Тимофей вопросительно посмотрел на Ерему Щербатова, и тот, смеясь, добавил:

— Добрый ты человек, князь! О кобыле моей подумал? Так ей сейчас не до жеребца, забрюхатела уже. Забирай жеребца и передай десятнику Матвею Бряге, чтобы добрых коней для казаков разводил.

8

Дорога к хутору шла вдоль горного ручья, который, отчаянно журча, и плескаясь меж камней, нес холодные воды с горных вершин. Ехали настороже, постоянно прислушиваясь к незнакомым звукам долины. За все время пути они впервые оказались одни, и это несколько беспокоило Турай-ад-Дина.

Вскоре послышался собачий лай, и на поляну выскочили два крупных пса. Они с удовольствием стали облаивать путешественников, правда, не проявляя особой свирепости. Было ясно, что они дают кому-то знать о присутствии чужаков. Не заставив долго себя ждать, показался сторожевой разъезд. Собаки тут же замолчали и, потеряв всякий интерес, скрылись в кустах. Два молодых казака, причем один был совсем мальчишка, остановили лошадей на краю поляны и стали внимательно разглядывать нежданных гостей, а те, с не меньшим интересом, — хозяев здешних мест. Поверх зипунов на хлопцах были одеты длинные кольчуги из крупных плоских колец, на головах — лохматые папахи. Поперек седел лежали ружья с дымящимися фитилями, на боках — сабли. Не найдя ничего враждебного в облике гостей, казаки приблизились.

— Кто будете и что за нужда привела? — солидно произнес старший.

— Я, князь Тимофей Шорин, следую по нужде до десятника Матвея Бряги. Со мной Турай-ака, товарищ и посол города Самарканда.

— Эта дорога приведет вас на хутор, до него не больше двух верст осталось.

Сказав это, всадники повернули коней и, погоняя их, наметом скрылись из виду. Тимофей хотел последовать в том же темпе, но разумный имам, которому очень понравилось, как его представили, остановил его:

— Сейчас спешить нельзя. Гости едут уважаемые, послы не часто сюда жалуют! Пусть приготовятся к встрече, и себя надо в порядок привести. Взгляни! Весь в пыли, платье драное. Послу великого города нельзя в таком виде на людях появляться.

Хутор Матвея Бряги мало чем отличался от доброго острога. Если только башен острожных поменьше да пушек. Несколько просторных изб, амбары, ледники, колодец окружены частоколом высотой в две с половиной сажени. Для удобства обороны по стенам сооружены помосты и оборудованы небольшие бойницы. Единственная башня со стороны дороги защищала ворота, на ней установлена пушка и ружейная аппарель.

Судьба берегла Матвея. Долго служил казак государю, во многих сражениях участвовал. Ран на теле не счесть. Немало за свое радение наград от государя получил. Его жена Авдотья, хоть и натерпелась за совместную жизнь, но изрядно парней и девок нарожала десятнику. Погибшие в боях друзья, по старому казацкому обычаю, поручили десятнику заботиться о своих детях и овдовевших женах. Теперь все живут одной семьей. Двадцать пять парней на хуторе, девок не меньше, и жен у Бряги с полдюжины. Авдотья у них старшая, но живут между собой дружно. Таков уж десятник, на всех хватает. Иначе нельзя, без крепости дружеской, да уклада, хутор давно бы сгинул. Так что на хуторе проживало около пяти десятков душ. И все, кроме грудных да малолетних, были обучены воинскому делу и знали свое место в случае нападения на хутор. Младшие заряжали ружья, а все остальные — у бойниц на стенах. Ружей, зелья, свинца на хуторе всегда в достатке.

К пашне у Бряги душа не лежала, а скотину любит, особливо лошадей. Разводит их предостаточно. Кузнецкие сами, по необходимости, брали скот, а в Томск каждый год на торги гоняет. Немалую пользу от того Бряга имел. Хватит и парней собрать на службу государеву, и девкам дать достойное приданое. Луга вдоль реки Томи привольные, изобильные, кормов хватает. Главное было уберечь скот от лихих людей, а более — от инородцев. Шалят! У Бряги на этот случай собаки имелись. Много повидал любопытного казак, и как собаки инородцев стерегут стада от волков учел, но сделал на свой лад. Собаки у него волкодавы, для них этот зверь первый враг. Но есть и второй, то уж Бряга их выучил. Татарин, киргиз, калмык, — разницы нет, если ордынец, кочевник, тех псы издалека чуют, дух у них звериный. Лай подымают на всю округу, от злости ноги их коням рвут, за морды хватают. А русского человека или, скажем, охотника-инородца лишь для порядка облают, ибо предупредить все равно хозяев надо.

Немалое подспорье тайга, многие только ею и живут. Круглый год здесь промысел. Ягоды, грибы, орехи не переводятся. Бабы да детишки их между делом заготавливают. Охота, рыбалка, промысел пушного зверя — для мужиков всегда занятие прибыльное.

Когда дозорные на разгоряченных конях объявились на хуторе, Бряга на сторожевой башне занимался ремонтом пушечного лафета. По правде сказать, не тянуло старого десятника к хозяйским хлопотам, ими более Авдотья занималась, а Матвей, не умаляя своего верховенства, больше воинскими делами да охранными. Лишь к лошадям его тянуло, здесь и навоз мог побросать, и корм задать, и почистить.

Увидев сыновей, несущихся галопом к хутору, десятник несколько удивился.

«Вот шельмы! — подумал он. — Если без нужды коней спарили, всяко высеку».

Хлопцы подлетели к воротам:

— Батя, к тебе гости пожаловали.

— Кого еще черт принес! — выругался десятник.

— Там, батя, два мужика! Один важный, на голове у него, вместо малахая, целый отрез белого полотна намотан, сказывал, посол-де из города Самарканда. А второй, с виду русич, назвался князем Тимофеем Шориным. У него до тебя нужда великая.

После этих слов старого десятника чуть удар не хватил, обомлел старый вояка, присел на бревнышко, приходя в чувство. На шум прибежали бабы и девки. Авдотья даже растерялась, не доводилось видеть своего мужика таким беспомощным.

Придя в себя, десятник Матвей Бряга торжественно объявил:

— Большая у нас радость! Дорогих гостей сегодня встречаем! Постарайся, Авдотья, на славу, будто сын с того света вернулся!

Все на хуторе пришло в движение. Парни топили баню, кололи скотину, малолетние мели двор, бабы кинулись в ледники, в амбары, к печи, готовя угощения. Хуже всех девкам пришлось, те чуть с ног не сбились, ведь наряды в сундуках мятые, не крахмаленные.

Матвей Бряга при полном парадном облачении, как и полагалось, встретил гостей у ворот. Парни помогли им сойти с коней и тут же увели тех в стойла.

— Здравствуй, Тимофей! — с волнением произнес десятник. — Рад видеть тебя во здравии. Проходи в дом. С дороги баньку прими, потом трапезничать будем. И ты, Турай, будь дорогим гостем. Чувствуй себя, как дома.

Матвей обратил внимание на вороного жеребца, что неподалеку копытил землю, удерживаемый двумя младшими сыновьями.

— Это подарок тебе, дядька Матвей, — неожиданно по-семейному произнес Тимофей. — Мы его с десятником Михаилом Каданцом и казаком Еремой Щербатым в степи словили. Велели кланяться тебе.

— Благодарствую вам, и рад, что добрых товарищей заимел! То казаки достойные, — растрогался Бряга.

9

После долгих скитаний и невзгод пошла у Тимофея и Турай-ад-Дина на хуторе жизнь размеренная и привольная. Тимофей был на правах сына. Со всеми сдружился, как все, работал по хозяйству, ходил в дозор, обучался воинскому делу, в чем, к радости десятника, проявил немалую сноровку и способности. Девчатам сильно приглянулся молодой князь, но, узнав, что он венчанный и более женок заводить не жалует, повздыхали немного и успокоились, став ласковыми и заботливыми сестрами.

Все, что Матвей Бряга посчитал нужным поведать, то и поведал. Тимофей, чувствуя за десятником это право, не донимал его лишними расспросами. И так десятник выкладывал душу, вспоминая Белогорье, Березов, Обдорск.

Турай-ад-Дин оказался одного года с десятником и крепко сдружился с ним. Поначалу Матвея Брягу заинтересовала подзорная труба, а потом и астрономия. Ночами просиживали они на острожной башне, разглядывая звездное небо. Созвездия, Млечный Путь, движение звезд, по которым можно читать судьбы людей и всего мира, показались десятнику настолько значительными, что он почти забросил хуторские дела и весь ушел в звездную науку.

Это никого не беспокоило, а Авдотье даже по нраву пришлось. Под старость мужик сильно в православие ударился.

— Пускай уж лучше на звезды пялится, чем в монастырь иноком идти, — рассудила она.

Шли дни, к Ильину дню закончили сенокос, на хуторе все шло своим чередом. Тимофея вновь стали посещать видения. Видел себя плывущего на большой ладье, по спокойной полноводной реке, знакомые лица неведомых спутников. Мокрые от пота спины казаков, что сидят на веслах и мощными размеренными движениями гонят ладью против течения.

— Дядька Матвей, по твоим рассказам выходит, что мой отец жив, и я должен найти его! — как-то заявил Тимофей. — Подскажи! Где мне его сыскать?

— Я был всюду и везде спрашивал про князя Василия Шорина. Но тот будто в воду канул. Лишь один братский сказывал, что в их землях живет большой белый шаман, которого кличут Обдорским.

— А где та братская земля?

— На Енисей-реку прошлый год ушла большая ватага казаков. Верховодит у них Андрейка Дубенский. В верховьях Енисея, в Тюлькиной землице, ставят они Красный острог. Оттуда до братской земли рукой подать. Там можно проведать о твоем отце!

10

Конец августа 1629 года. Дорога на Красный острог.

Небольшой отряд казаков на рысях со сменными лошадьми торопится из Томска в новый острог на Енисее, Красный Яр. Спешили казаки неспроста, теперь Томск и Красный острог соседи. Много различных указов от государя и отписок Томского воеводы Петра Пронского поручено им доставить. Шибко хотелось Пронскому взять новый острог на Енисее под свою руку, и старания были не напрасны. В скором времени ожидал он указ от царя-батюшки, относящий Красный острог к Томскому разряду.

Жалели казаки лишь об одном, что взяли с собой старого имама. Жалобится без конца, да все просит, чтобы поменее коней гнали. Хотели бросить, да его попутчик молодой князь вступился.

— Все, князь! — обрадовался один из казаков. — Далее сами добираться будете. Имаму отдохнуть надо, а то отдаст душу своему Аллаху, а мы спешим.

Тимофей непонимающе и враждебно взглянул на казака.

— Охладись, княже! Тут уже Тюлькина землица. Отдохнете чуток, а потом держитесь вон на ту гору, что вдали островерхая торчит, за ней будет река, затем верст десять вниз по реке и острог.

Казаки быстро скрылись из виду, а Тимофей и Турай-ака, немного передохнув, не торопясь, двинулись следом. Указанная казаками гора хорошо выделялась на фоне более низких и округлых сопок, поросших березовыми рощами. Путники, минуя многочисленные овраги, ручьи и речушки, достигли горы, помня слова казака, обогнули гору с восточной стороны, придерживаясь южного направления.

В воздухе стали появляться утки и чайки, предвестники большой воды. Потянуло свежестью. Во всем чувствовалось приближение реки, но березовые рощи, покрывшие всю округу, скрывали ее от глаз.

Несмотря на непрерывное ожидание, Енисей открылся взору неожиданно. Они вышли на высокий берег. Вернее, это была скала высотой более ста саженей, почти отвесно уходящая в воду. Она стояла вдоль левого берега несокрушимой твердыней. Даже кони захрапели, испугавшись обрыва.

Енисей предстал во всей своей величавой красоте. Его темные воды, мощным течением раздвинув горы, стремительно бежали к холодным морям. Ширина русла, глубина воды, высота гор сплелись здесь, гармонично соответствуя друг другу.

Тимофей прилег отдохнуть на краю обрыва. Он впервые созерцал огромную сибирскую реку, а отсюда открывался чудесный вид. По берегам были видны вырубки леса на строительство острога. На противоположном берегу, в устье небольшой речки, маячила лодка с людьми. Те были заняты постановкой верши. Прутья рубили тут же, на берегу. Ловушка будет неплохая, ведь скоро рыба пойдет на нерест.

Сам Красный острог не просматривался.

«Видимо, там, за поворотом реки. В любом случае уже совсем рядом», — успокаивающе подумал Тимофей.

Турай-ад-Дин уже крепко посапывал, удобно устроившись на любимой дохе, которую расстелил в тени березовой рощи. Глядя на него, Тимофей тоже задремал, а его сон стал продолжением яви.

Будто лежит он на вершине прибрежной скалы, подложив под голову папаху. Светит солнце, ветер ласково играет его волосами. Рядом пасется конь. Все как-то так, да не так! Не успел он осмыслить непонятное, как оказался в реалии, да не лучшим для себя образом. Его тащили по земле. Тугой аркан до боли впился в тело, стягивая руки. Мелькают раскосые глаза, скуластые плоские лица, и запах опасного дикого зверя. Затем, связанного по рукам и ногам, бросили поперек его же лошади. Знакомый серый в яблоках бок мелькал перед глазами. Тимофей закричал, что было мочи, но получил сильный удар палицей по голове. Теряя сознание, он успел подумать, что конь во сне был гнедой.

Услышав пронзительный крик, Турай-ад-Дин вскочил как ошпаренный. То, что он увидел, повергло его в ужас. Небольшой отряд киргизов, о которых так много слышал, уходил прочь вдоль берега. Тимофей, любимый как сын, плененный, без сознания был у них в руках.

Имам кинулся вслед за киргизами. Те, отчаянно нахлестывая коней, уходили все дальше и дальше. Пробежав еще несколько сот шагов, Турай-ад-Дин упал наземь и стал истово молиться, призывая Аллаха заступиться за Тимофея.

1

Май 1629 года. Город Тобольск.

Тобольский воевода князь Алексей Никитич Трубецкой чувствовал себя скверно. Совсем еще юноша, потомок великого князя литовского Гедимина, он не понимал, за какие грехи оказался здесь? Видимо, виной всему его происхождение. Ведь его легендарный предок назывался не только великим князем литовским, но и великим князем Русских земель. Скверно ему здесь.

Корысти от воеводства у него нет, а деяний великих не совершишь. Даже войско приличное не соберешь. Здесь дружина в несколько сотен человек считается великим воинством. А что с ними сделаешь? Лишь орду в степь прогонишь. А князю виделись походы на Алтын-хана, Джунгарское ханство, Хорезм. Забот, конечно, хватает, ведь Тобольск — главный город Сибири. Не зря его величают Царствующим градом Сибири. Но для молодого князя Трубецкого, не имеющего требуемого опыта и знаний, здешние расстояния, обычаи и проблемы непонятны. Бесконечные жалобы, отписки, наставления, грамоты подписываются им в огромном количестве. Приказная изба ломится от посетителей. Благо, дьяки грамотные и сведущие в делах сибирских, без них бы пропал!

Вот уже второй месяц в ожидании начала сплава у воеводы гостит князь Петр Шорин-Черкасский. С особыми полномочиями от государя прибыл князь. Молодые люди, будучи ровесниками, одного воспитания, взглядов, быстро сдружились. Соколиная охота, конные прогулки стали их повседневным занятием. Алексея особенно восхищало мастерство Петра Шорина в фехтовальном деле. Часами, расположившись на укромной поляне за городскими стенами, они состязались в искусстве фехтования. Дрались на шпагах, входящих в моду, на казацких и татарских саблях. Будучи уже мастером боя, Петр в лице Алексея Трубецкого нашел способного ученика и отличного приятеля.

Историческая справка. Дата рождения Алексея Никитича Трубецкого неизвестна. Первое упоминание о нем относится к 1618 году, когда он получил чин стольника. Его брат Юрий Трубецкой во время Смуты воевал на стороне поляков и ушел вместе с ними в Польшу. Возможно, поэтому Алексей Трубецкой находился в немилости у патриарха Филарета, что выразилось в его назначениях на воеводство в отдаленные города. В 1629 году князь был назначен воеводой в город Тобольск, затем в Астрахань (1633 год). В 1635 году вернулся в Москву, но не получил никакой должности. После смерти царя Михаила Федоровича (1645 год) карьера Трубецкого быстро пошла в гору. В 1646 году он возглавил личный царский полк. В 1646–1662 годах Алексей Трубецкой возглавлял приказы Сибирский и Казанского дворца. В 1672 году он стал крестным отцом царевича Петра Алексеевича, которому подарил свое родовое имение. Умер Алексей Никитич Трубецкой бездетным в 1680 году, приняв монашество под именем инока Афанасия. Похоронен под алтарем Христорождественского собора Спасо-Чолнского монастыря (ныне Брянская область).

Так что времяпровождение в Тобольске для Петра Шорина было приятным и поучительным. Его товарищи по путешествию Вульф и Дарья тоже не скучали. В нескольких верстах от Тобольска, чтобы не пугать жителей города, они устроили полигон, где отрабатывали стрельбу греческими стрелами.

По прибытии в Тобольск Петр, заручившись поддержкой воеводы Алексея Трубецкого, побывал в приказной избе, где долго пытал дьяка о сибирском золоте и серебре. К его удивлению, дьяк ведать ничего не ведал, слышать ничего не слышал.

— Рудных дел мастеров царь-батюшка к нам не слал, а здесь все промысловый люд да воинский. Золото сыскать по тайге некому. Да и всякий мужик или сын боярский хорошо знает, что еще государь Иоанн Васильевич указ издал, что добыча золота рудного, серебра да камней самоцветов дело государево, царское, а за ослушание — смертная казнь.

Хитрый дьяк давно заподозрил неладное. Молодой князь сразу вызвал у него подозрение.

«С тайным государевым сыском прибыл сотник, — догадался он. — Но меня не проведешь, еще и выгоду поимею».

Обдумав, как бы невзначай, дьяк пожаловался Петру.

— Воевода Алексей Никитич и я, его верный слуга, прибыли в Тобольск по указу государеву спешно, так как бывший воевода Иван Васильевич Волынский скоропостижно скончался. Ты, князь, в аккурат за нами пожаловал, а бумаги старые все недосуг разобрать было, заботы не дают!

— А ты, дьяк, прояви усердие, просмотри внимательно все свитки, что в приказной избе скопились. Всякое упоминание о золоте и серебре перепиши начисто, особо не прогляди мастеров рудных. Острогов по Сибири немало, чай, где и найдется. А за радение вот жалую тебе полгривны серебра.

Наказ князя Петра дьяк принялся исполнять с должным усердием.

— Вот, князь Петр! Стараниями своими и радением за ваши пользы, удалось мне в грамотах и отписках прошлых лет сыскать, что при Андрее Андреевиче Хованском, который еще перед Волконским на воеводстве был, отправлена на Верхнюю Тунгуску ватага казаков. Людишки собраны по городам Тобольск, Верхотурье, Березов и Тара, числом в сто пятьдесят человек, все более из гулящих. Возглавил то великое дело бывший воевода Енисейского острога Яков Хрипунов. Сыскивали для него рудознатцев по всей Сибири и не сыскали. С ним был лишь плавильщик из Оружейного приказа Иван Репа.

— Неужто не нашли рудознатца даже по государеву указу? — удивился Петр.

— В наставлениях запрещалось брать людишек из иноземцев, а наш умелец серебряного дела, казак Васька Артемьев-Серебряник, был уже пойман на воровстве. Делал оловянные деньги в Маковском остроге, как две капли схожие с серебряною деньгою. Пытали Ваську жестоко, все хотели выявить, с кем он те воровские деньги делал и как давно этим занимался. Но Серебряник, не сказав, так и сгинул на дыбе.

— А когда Яков Хрипунов ушел из Тобольска?

— То в аккурат как год минул, 18 мая 1628 года, — доложил дьяк.

— А что же он так долго в Тобольске был? Ведь сказано в указе царском, как можно скорее выехать в Енисейский острог, там погрузиться на малые ладьи, что для плавания по малым рекам удобнее.

— Не пойму, чему тут дивиться? — не выдержал дьяк, который уже догадался, что интересует князя. — Ведь приказано было в Тобольске собрать для Якова Хрипунова все припасы, зелье, пищали, кузнечные меха, наковальни, молоты, подарки инородцам и всяческой другой справы, что здесь днем с огнем не сыскать. А сами деньги вовремя не прислали! Ту казну, что была припасена в Тобольске, растратили. Чуть раньше Андрей Дубенский, со товарищами, ушел из Тобольска на Енисее, в Тюлькиной землице возле Красного Яра острог ставить.

Расстроенный полученной от дьяка информацией, князь Петр, обдумывая случившееся, бродил по городу. Сейчас он начинал понимать, чего опасался Дмитрий Черкасский. Выходило, что Яков Хрипунов отправился на Тунгуску без рудознатца, с ватагой из гулящих людишек, а те в большинстве народ воровской, разбойный! А имущества и товару у него на многие тысячи рублей!

Его внимание привлекла бухарская слобода, куда он забрел совершенно случайно. Повсюду виднелись торговые лавки. Проходя мимо них, чтобы убить время, Петр стал рассматривать товар.

Особенного различия с лавками русских купцов он не увидел. Бухарского товара почти не было, лишь восточные сладости, изготовленные тут же, в слободе, да специи. Да откуда им взяться, если караваны из Бухары, гости редкие, да и дальше Тюмени не идут? Ведь цены на мягкую рухлядь там куда ниже, чем в Тобольске! Удивительно, но при столь незначительном поступлении товара в сибирских городах Тюмень, Томск, Тобольск — везде были целые слободы бухарских купцов, причем каждая насчитывала от десяти до двадцати семей.

Петра неожиданно заинтересовала одна лавка. Несколько промысловых людишек продавали купцу бобровые шкуры. Именно их огромный размер и привлек внимание князя. Наблюдая со стороны, он еще более удивился, когда взамен шкур мужики получили осьмушку песка, что очень тщательно взвешивали на чашках весов, подвешенных на коромысле. Ничего подобного князю видеть не приходилось.

Песок взамен бобровых шкур! Чтобы разъяснить смысл увиденного, князь подошел к купчине и только там осознал, что это был золотой песок, причем шел он и как расчетная единица, и как товар за чеканную монету.

Несколько удивленный и шокированный увиденным, князь явился в приказную избу. Там он застал и воеводу Алексея Никитича, и дьяка.

— Как так? — возмущенно произнес Петр. — Дьяк ведать про золотишко не ведает, а им в постный день на базаре торгуют!

Воевода, не понимая, о чем идет речь, недоуменно и вопросительно посмотрел на дьяка.

— Господине! Князь Петр Васильевич! Не извольте гневаться на служку нерадивого, что не уведомил вас о такой малости, — взмолился дьяк. — То дело обычное, со времен Ермака Тимофеевича повелось. Бухарцы жалуют нас песочком. Сказывают, что золотым песком в их реке Еркен Дарья все дно покрыто. А привозится в нашу государеву землицу только для пользы торговой.

— То истина! — поддержал дьяка воевода. — Монет чеканных шлют мало, расчет солью да зерном, а песок золотой выручает.

— А почему десятину с бухарских купцов песком золотым не берете? Ведь подспорье на монетном дворе для государя немалое, — опять задал вопрос Петр, и Алексей опять посмотрел на дьяка.

— Невозможно сие, княже! — серьезно заявил дьяк. — На то грамота царская имеется. На вечные времена освобождает она бухарских купцов от десятины.

— Вот дела! А мне что же делать? Как дело государево править? — вздохнул князь.

— А ты, княже, послушай моего совета, — продолжил мудрый дьяк. — Сыскал я тебе в новом Качинском остроге, что у Красного Яра поставлен, литвина рудознатца. Отправляйся в сей острог. Там места новые неведанные. Глядишь, и сыщешь золотишко!

— Якова Хрипунова догнать вряд ли удастся, — рассудил Петр. — А возвращаться в Москву ни с чем не хотелось бы. Единственно, что можно предпринять, это самостоятельно небольшой группой отправиться на поиски серебра и золота. Может, даст Бог, еще и свидимся с Яковом Хрипуновым.

Очень кстати подвернулись и струги государевы, что шли с грузами в Маковский острог.

Получив от Тобольского воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого подорожную, князь, недолго размышляя, погрузился с друзьями на струг и с новыми надеждами отправился далее.

2

Июль 1629 года. Река Кеть, путь к Маковскому острогу.

Роль этого водного пути на Енисей трудно переоценить, как и представить его протяженность и все тяготы этого пути. Струги, построенные в городе Верхотурье, что был главным таможенным форпостом Сибири, уходили груженные государевыми грузами по реке Туре, далее рекой Тобол до города Тобольска. Отсюда часть их шла на север в города Березов, Мангазею и Туруханск. Но более короткий путь встречь солнцу, на Енисей становился главным и определяющим. Он лежал по Иртышу и Оби до Сургута, вверх по Оби до Нарымского острога, далее через Кетский острог, вверх по реке Кеть до Маковского острога.

Флотилия судов, на которой следовал Шорин с товарищами, состояла из пяти стругов и десятка дощаников. Они везли грузы, предназначенные для города Енисейска и недавно отстроенного Красного острога.

Путь от Тобольска до Кетского острога составил шесть недель, примерно столько же оставалось до Маковского острога, конечной цели флотилии. Здесь последняя остановка. Старый Кетский острог полностью выгорел в результате июльского пожара прошлого года. Новый острог ставили рядом со старым пепелищем. Строительство в полном разгаре, ждали лишь флотилию, которая везла в острог топоры, пилы, скобы, навесы, церковную и другую утварь.

Места здесь безлюдные, болотистые, непроходимые, но на возвышенностях видны чудесные сосновые боры. Сосновый бор — верный признак того, что место это не затрагивает половодье реки.

Трудная и неблагодарная судьба досталась Кетскому острогу, основанному в 1596 году как центр сбора ясака с подвластных народов. С численностью гарнизона не более тридцати человек, в первые годы своего существования ему пришлось вести упорную борьбу с кетскими остяками и правобережными Енисейскими тунгусами, что пытались сохранить свою власть на этих территориях.

Но в дальнейшем оказалось так, что лаврами побед кетского гарнизона воспользовалась Мангазея. В эти годы сей златокипящий град находился на пике своего расцвета, и лишить малоизвестный острог территорий сбора ясака труда не составило.

Но Кетский острог продолжал свою жизнь новыми великими деяниями. Его казаки первыми вышли в верховья Енисея. Их укрепленные зимовья были возведены на месте нынешних городов-острогов задолго до их основания. Но встал город Енисейск, и Кетский острог опять оказался не у дел. Благо, хоть пожары заставляют вспомнить и обновить острог!

Так численность гарнизона и не возросла. Заготовка леса для городов, его сплав вниз по рекам Кеть, Обь; сбор ясака на небольшой прилегающей вотчине, при необходимости зимовка и ремонт судов, что следуют с грузами на Маковский острог, — вот, пожалуй, и все обязанности Кетского острога.

3

Здесь князю Петру вновь рассказали о флотилии Якова Хрипунова. Сильно свежи еще были впечатления о событиях прошлого года:

— Ватажники Хрипунова еще в самом начале пути, когда они шли по Иртышу и Оби, числом более пятидесяти служилых людей, стали заниматься воровством, грабить ясачных татар и остяков, отбирая у них все, что глянулось.

По прибытии в июне 1628 года в Сургутский острог, надеясь на помощь местного воеводы, Яков решил наказать тех, кто занимался грабежом. Он приказал бить их батогами и посадить в тюрьму. Но служилые под суд не дались, а пришли с шумом к судну Хрипунова, бесчестили, лаяли матерно и хотели его убить. Но сторонники утекли к нему на судно, чем остановили смертоубийство. К этому времени число служилых, не поддавшихся воровству, оставалось менее половины.

Тем временем остяки в страхе сбежали с судов, и Яков остался без проводников, грузчиков и многих гребцов. В силу сложившихся обстоятельств возникла опасность не успеть добраться в этом году до Маковского волока.

В июле в Нарым приехало около сотни торговых людей из разных городов. На берегу под острогом они подверглись нападению и ограблению, все тех же служилых людей. Нарымский письменный голова Салманов ведал о том, какие бесчинства творили служилые люди, посланные с Хрипуновым, в Нарымском остроге, но помощи оказать не посмел, имея в подчинении лишь чуть больше десятка человек служилых, остальные пребывали в разных службах.

Впоследствии воровские людишки практически отказались от государевой службы, половину дни идут, а другую стоят, и его государево казенное судно мечут назад, а наперед не пускают, лишь сургутские служилые люди не приставали к тому воровству.

4

После разгрузки пошли далее. Надо спешить. Если дощаники можно бросить в Маковском остроге, то струги должны успеть вернуться в Тобольск.

Полноводная и спокойная река Кеть удобна для плавания. Суда идут на веслах против течения легко, где мельче — на шестах, неудобства вызывают лишь старицы, которые с ходу не отличишь от русла. Такова уж особенность реки, после каждого половодья можно ожидать изменений.

Гребля, когда струг идет против течения, дело общее. Каждый мужик на учете, лишних нет. Князь Петр, несмотря на звания и полномочия, тоже среди них. Перед глазами лишь мокрые от пота спины казаков, что сидят на веслах и мощными размеренными движениями гонят ладью против течения.

Послабление получила лишь Дарья. Несмотря на расторопность, у дивчины руки не мужичьи. Гребля для мужика, что груженая телега для ломовой лошади. Молодых парней беречь надо, а то порвать себя могут. Если надсадится парень или грыжа выскочит, считай, не жилец на этом свете. А для зрелого служилого мужика дело привычное, днями сидят на веслах. Именно на такой работе мышцы тренируются на выносливость и рождаются бойцы, которые бесконечно долго могут участвовать в битве, не давая спуску ворогу.

Между тем флотилия достигла Маковского острога, конечного пунк-та своего назначения. Далее шел волок на Енисей. Причем их было два. Первый тянулся от реки Кеть до реки Кас. Течение рек медленное, и ходить здесь легко хоть на веслах, хоть на шестах. Короткий волок, и река Малый Кас, сплав по которому ведет прямо в Енисей.

Второй волок вел на реку Кемь. Он был значительно тяжелее. Путь от Маковского до Енисейска получался более 100 верст по тайге, болотам, ручьям и рекам.

Историческая справка. Маковский острог был основан осенью 1618 года как промежуточное укрепленное место зимовки отряда сына боярского Петра Албычева и стрелецкого сотника Черкаса Рукина, следующих на Енисей для строительства города Енисейска. Место было выбрано удачно. Сухой песчаный берег, сосновый бор.

Причиной зимовки в укрепленном остроге стали не только сибирские морозы, но и поступившая информация о немирных планах енисейских тунгусов. В этой ситуации перетаскивать припасы по волоку на открытое, незащищенное место было неразумным.

Информация оказалась верной. Зиму 1619 года отряду пришлось провести в осаде. Имея серьезные запасы продовольствия и оружия, русские успешно отбивали атаки с серьезным уроном для осаждавших. Скоро тунгусы поняли бессмысленность своих действий и сняли осаду. На помощь Петру Албычеву прибыл из Тобольска отряд под командой сына боярского Максима Трубчанинова.

Но опасность оставалась. Поэтому был выбран волок через реку Кемь, длинный, тяжелый, но безопасный. К тому же устье реки Кемь — как раз то место, где планировалось строительство Енисейского острога.

В дальнейшем оказалось, что вынужденное решение оказалась верным. После обустройства гатями и мостами прямая дорога от Маковского острога до города Енисейска превратилась в удобный зимник, а Маковский острог стал выполнять роль перевалочной хозяйственной базы. Предназначенные для восточносибирских городов припасы в период навигации доставлялись из Верхотурья и Тобольска в Маковский острог, где хранились под защитой острожных стен в государевых амбарах. Оттуда по зимней дороге, на санях грузы доставлялись в Енисейск, где тоже складировались. С наступлением следующей навигации они перевозились по сибирским рекам далее к местам назначения: в Красноярск, Якутск, Забайкалье. На протяжении всего XVII века Маковский острог был важным транспортным узлом в снабжении всей Центральной и Восточной Сибири.

Есть еще интересный и малоизвестный факт: строительство вдоль Маковского волока от реки Кеть через реку Кас Обь-Енисейского канала, протяженность которого составила 160 километров. Канал был построен в течение десяти лет, с 1883 по 1892 год. Также вдоль него проложена деревянная дорога, получившая название «Баронский тракт», в честь инженера, возглавлявшего это строительство, действительного статского советника барона Б.А. Аминова. В некоторые годы на стройке было занято до двух тысяч человек.

Это было геополитическое решение царского правительства — соединить водным путем Восточную Сибирь с Центральной, далее через Ангару в Байкал. Из Байкала по Селенге предполагалось выйти к границе с Китаем, а затем через Шилку и Амур — в Тихий океан.

Маковский Обь-Енисейский канал проработал несколько лет, затем начались работы по его расширению. Первая мировая война остановила стройку, а в годы Гражданской войны канал был разрушен.

В 1923 году все шлюзовые постройки с Томской стороны разобрали и вывезли.

О канале вспомнили в 1984 году в связи с проектом поворота сибирских рек в Среднюю Азию. Планировалось по каналу перекачивать воду из Енисея в Обь, и если бы не политические потрясения, что произошли в России, неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба царского проекта.

Петр Шорин спешил в Красный острог. Он был внутренне уверен, что на Красном Яру наконец станут ясны его дальнейшие планы. Ведь скоро год минет, как он покинул Москву, и никаких результатов. Что он может отписать государю?

Про золото в Сибири никто ведать не ведает, но бухарские купцы торгуют золотым песком, наподобие, что твои купчишки солью, причем десятину не платят, согласно указу государева. Ты, батюшка, тот указ отмени как нерадивый, и будешь получать десятину золотым песочком, а то можно и с любой их торговлишки.

Ведь это прямое богохульство на государя! Через такие речи прямая дорога на плаху!

В отличие от князя Вульф и Дарья чувствовали себя неплохо. Вульф по причине того, что имел большие возможности по отработке стрельбы греческими стрелами, повсеместно удивляя сибирский люд, а Дарья по причине нежных чувств к князю и самому характеру путешествия, весьма соответствующему ее желаниям и интересам. Для нее новые впечатления, острые ощущения были потребностью, как пища и покой для других.

Из Маковского острога, наняв лишь проводника, они отправились далее верхом и через два дня были в Енисейском остроге.

5

Август 1629 года, город Енисейск.

Историческая справка. Город Енисейск основан в 1619 году объединенным отрядом сына боярского Петра Албычева, стрелецкого сотника Черкаса Рукина и прибывшего на помощь сына боярского Максима Трубчанинова. Место выбрали на левом берегу Енисея, при впадении в него речки Мельничной, в десяти верстах от устья реки Кемь.

Первоначально острог назывался то Тунгусским, то Кузнецким. Чуть позже закрепилось название Енисейск. Первым воеводой острога был назначен Максим Трубчанинов.

В силу своего положения на пересечении водных транспортных путей Енисейский острог из оборонительного сооружения быстро превратился в град, где получили развитие торговля, судостроение, кузнечное дело и другие промыслы. Отсюда на восток по рекам Нижняя Тунгуска, Подкаменная Тунгуска, Верхняя Тунгуска (Ангара) уходили Енисейские казаки. Ими были ставлены остроги по рекам Ангара, Лена, Уда, Баргузин.

Название Кузнецкая волость, центром которой сразу стал острог, и давшее ему первоначальное имя, происходит от кузнецких остяков.

Вблизи Енисейска болотистые места вдоль рек Кеть и Кемь богаты залежами болотного железа. Сравнительно низкое содержание фосфора позволяло использовать его в кузнечном деле, чем с древних времен занимались местные кеты (енисейские остяки). С приходом русских они были лишены этого занятия, но на базе болотного железа стали работать кузнецы города Енисейска. Из него выходили неплохие изделия типа лемеха для плуга, бороны, а также котлы, металлические навесы, подковы для лошадей и различные изделия для судостроения.

Енисейск произвел на князя Петра Шорина хорошее впечатление. Во всем чувствовалась деловая предприимчивость. Вокруг острога вольно раскинулся посад, где повсюду дымили кузни. На берегу Енисея строились струги и дощаники.

Город рос и занимался промыслами, не боясь набегов инородцев. Енисейские остяки и правобережные тунгусы усмирены и исправно платили ясак. А от набегов киргизов с южной стороны его прикрыл только что отстроенный в Тюлькиной землице Красный острог.

Радовало и то, что на воеводстве в Енисейске сидел хорошо известный в семействе Черкасских князь Семен Иванович Шаховской. Им даже пришлось встречаться в приказе Казанского дворца и довелось отбыть в Сибирь одним годом.

В молодости князь Шаховской много тяжких ошибок совершил. Во времена русской Смуты послужил Тушинскому самозванцу, а после поддерживал планы посадить на московский престол польского королевича Владислава. Однако, поняв, что союз с поляками ведет лишь к потере независимости и разграблению страны, перешел на сторону народного ополчения и служил там походным воеводой. Но недоверие у государя Михаила Федоровича, а более — у патриарха Филарета к нему осталось, и, видимо, навсегда. Вот почему опальный князь и пребывал на воеводстве в столь удаленном остроге.

Пользуясь высокими полномочиями, князь Петр Шорин первым делом посетил енисейского воеводу. Князь Семен Шаховской тоже обрадовался встрече.

— Рад видеть столь высокого гостя на Енисейской землице, — произнес довольный воевода. — Не чаял, что государева служба заставит тебя, князь, столь далеко забраться.

— Ранее и мне дело, порученное государем, казалась простым. Уже год, как из Москвы, а порадовать государя Михаила Федоровича нечем, — вздохнул Петр.

— Поведай, что за служба привела ко мне, коль не секрет, может, чем и помогу? — полюбопытствовал воевода.

— Поручил мне государь золото да серебро проведать в Сибири, а с чего начать, в толк не возьму.

При этих словах лицо воеводы стало смертельно бледным, даже слова стал произносить с трудом.

— Золото и серебро, говоришь! То дело, князь, весьма опасное. Через него легко головы лишиться или в опалу попасть вечную, — вздохнул Шаховской. — А что, неужели государю мало дел Якова Хрипунова со товарищами? Ведь сколько затрат для казны, да бед и лишений всяческих. Тебе бы вернуться и доложить, что, мол, нет его тут, о том и все воеводы сибирские подтвердят с радостью, и делу конец. Государь обиду долго держать не будет.

— Не могу я с пустыми руками возвращаться, — гордо произнес князь Петр. — Лучше уж по Сибири век свой скитаться буду, может, что и сыщу. А как дела идут у Якова Хрипунова, слыхать что про него?

— Как не слыхать! Шум от его деяний по всем землям тунгусским и братским идет. Слухи приходили, будто нынче хочет пройти братский порог и выше него проведать серебро.

— Я все в толк не возьму! Руду серебряную он нашел или нет? — откровенно спросил Шорин.

— Так тебя, князь, государь с тайным сыском прислал? — вздохнул воевода. — Теперь разумею! Ну, слушай, расскажу все, как на духу, а рассуди уж сам. Яков Хрипунов добрался в Енисейск лишь к лету 1629 года. В Енисейске воеводой был Василий Алексеевич Аргамаков, роду древнего, княжеского. Заносчив, горделив и злопамятен. Вот у воеводы и не сложились отношения с Яковом Хрипуновым. Во всем он видел для себя ущемления и обиды. Не только помощи Хрипунову не оказал, но и неудобства всякие чинил. Отчего и держит Яков Хрипунов все втайне, а тот подметные руды серебряные в Москву слал и отписки кляузные. Правда о серебре Тунгусском ведана лишь Якову, а он сейчас за Братский порог ушел. Известия получим только с нашими служилыми, что за ясаком в Братскую землю посланы.

— Все же твое мнение, князь! Есть ли золото и серебро в Тунгусской и Братской земле? — спросил откровенно князь Петр.

— Золотишко у инородцев сибирских имеется. Видели и бляхи злотые у шаманов диких, и баб из чистого золота, что вместо богов у них пребывают. У служилых да промышленных людишек песочек золотой тоже не в диковинку. Можно часто видеть, как при расчете вместо монет царских пользуются. А откуда берется, неведомо.

Немного помолчав, князь Шаховской добавил чуть слышно:

— Если будешь сыск вести, то тайно, иначе за твою голову и пятака не дам! Тут тайна запретная!

Обратив внимание на руки воеводы, Петр заметил, что палец испачкан чернилами.

— Князь Семен Иванович! Неужели в приказной избе дьяков недостает? — удивился Шорин.

Тот улыбнулся и даже с гордостью произнес:

— Хочу поведать истину о Смутном времени, а еще составить роспись земель Сибирских. Вот и приходится корпеть над рукописью пером и чернилами.

— Я человек воинский и мало сведущ в делах сих. Но в Тобольске проживает стрелецкий сотник, сын боярский Ремезов Моисей Лукьянович Меньшой, дюже в этих делах расторопный. Составляет историю всей земли Сибирской. Вместе над трудами маяться сподручней будет!

— Ну, коль так! И первый совет ты слушать не пожелал, вот тебе другой. Сыщи рудознатца из басурман и следуй с ним в земли Братские, к Якову Хрипунову. Тот уже стар, силы не те, может не сдюжить старик, главное дело справить поможешь.

— Почти то же самое мне посоветовал тобольский дьяк! — воскликнул Петр. — И сказывал, что на Красном яре есть рудознатец из литвин.

— От Енисейска до Красного острога верхом не более семи дней пути. Так что ступай, князь, с Богом, и не вздумай людишек служилых без нужды особой сыском беспокоить!

— Вроде опасаешься за меня, князь воевода? — заметил на прощание князь Петр.

На том и расстались. Князь Петр Шорин со своими друзьями отправился на юг, в Красный острог.

6

Конец августа 1629 года. Дорога на Красный острог.

Небольшой отряд князя Петра Шорина ходко двигался на юг вдоль левого берега реки Енисей. Еще слабо набитая тропа обозначала дорогу. Кругом — горы с поросшими плотным хвойным лесом склонами. Дремучие ельники перемежаются с просторными сосновыми и кедровыми борами. Словно боясь заблудиться, дорога часто подходит к берегу Енисея и, убедившись в правильности направления, снова убегает в сторону, затейливо обходя непроходимые овраги и таежные завалы.

Петр не стал брать в охранение служилых казаков или ожидать попутчиков. Несмотря на малую численность своего отряда, князь хорошо представлял его боевые возможности. Единственно, что он предпринял, так это заставил всех облачиться в боевые доспехи и держать оружие наготове.

Август — хорошее время для подобного путешествия. Жара уже спала, но до осенней распутицы еще далеко. Ночи уже прохладные, и гнус особо не беспокоит, а вот тайга кипит жизнью! Она в изобилии предоставила своим питомцам коренья, грибы, ягоды, орехи. Вот те и суетятся: одни, чтобы сделать запасы на долгую зиму, другие — просто нагулять жира.

Суета белок и бурундуков постоянно радует глаз. Те не обращали на конных людей никакого внимания. Их множество, видны повсюду и снуют по деревьям и на земле.

Молодые выводки глухарей встречались прямо на тропе. Здесь легче добраться до мелких камней, чтобы набить ими желудок. Жирные, еще не ставшие на крыло, они представляли легкую добычу, а отварное их мясо — великий соблазн. Вульф, не удержавшись, подстрелил из лука несколько штук, и теперь, на пару с Дарьей общипывали их прямо на ходу. Сытая рысь лежала на заломленной молнией сосне, спокойно наблюдала эту картину. Опытный хищник зря убивать не будет, а делать запасы в такое время — бесполезно.

Медведя сейчас на тропе не увидишь, тот больше на ягодниках промышляет. Лишь один раз косолапый преградил им дорогу. Непуганый зверь удивленно, долго рассматривал необычных для этих мест животных, не обращая внимание на людей. Кони отчаянно храпели и пятились. Петр, чтобы разрядить обстановку и показать, кто все-таки здесь хозяин, выстрелил из пистоля. Медведь дернулся и под заливистый смех Дарьи сиганул прочь, забавно виляя толстым задом.

Местность пошла более гористая: то Енисейский кряж встал поперек течения реки. Дорога свернула ближе к берегу и скоро пошла вдоль русла реки.

Послышался шум водных перекатов, он усиливался с каждой минутой и вскоре превратился в рев обезумевшей стихии. То были Казачинские пороги.

Горная гряда шириной до четырех верст, в которой неведомая сила проломила проход, и в этот проход устремлялся колоссальный поток воды. Русло реки здесь сужалось вдвое, и двумя перекатами проходит горный пролом.

Зрелище поистине мифическое. Волны в две сажени высотой, скорость течения такова, что может сравниться лишь с редкой горной рекой. Кругом торчат скальные выступы и обломки Енисейского кряжа. Вода, с яростью их захлестывая, закипает от злобы. Все ревет, стонет и пенится.

Такого буйства стихии Петру, как, впрочем, и его спутникам, еще видеть не приходилось. Пораженные увиденным, они долго стояли в оцепенении, наблюдая эту демонстрацию Енисейской мощи.

Неожиданно на фоне этого буйства показался небольшой речной струг. Он казался нелепым, глупым и обреченным на гибель в этой стихии. Но люди, что были там, так не считали. Они с невероятным упорством шли вверх через порог. С помощью длинных канатов и якорей они, цепляясь за скалы, тянули судно что было сил.

Невероятно! Но после долгой и упорной борьбы струг прошел через порог целым и невредимым. Выйдя на открытую воду, он гордо поднял небольшой парус, подгоняемый ветром и веслами, резво побежал далее.

Казачинский порог был разделом владений Енисейского и Красноярского острогов. Здесь даже речку, что впадает прямо в порог, и селение назвали Караульной. Когда через порог идут целые караваны стругов, все люди селения участвуют в их проводке. Именно они готовят ранее припасенные канаты, стаскивают их к берегу и крепят на прибрежных выступах. Большие струги перед проводкой зачастую приходится разгружать и переносить грузы берегом.

7

Миновали Енисейский кряж. Местность пошла более ровная, стали попадаться березовые рощи. Шестой день пути. Согласно рисованному плану, что вручил Петру Енисейский воевода, Красный острог где-то рядом.

В этом месте русло Енисея делало большой крюк, и, чтобы сократить путь, Петр велел двигаться холмами, сплошь покрытыми березовыми рощами. Перешли вброд реку, по описанию очень похожую на Качу.

— Видимо, мы уже в Тюлькиной землице! — радостно воскликнул Петр. — Надо вернуться к реке и осмотреться. Острог где-то совсем рядом!

Друзья обогнули гору и вскоре оказались на берегу Енисея. Крутой берег не очень соответствовал плану, да и место для острога было неподходящее.

— Дали лишку, — вздохнул Петр и, видя, что его спутники утомлены, добавил: — Покушаем, отдохнем, приведем себя в порядок и к вечерне поспеем в острог. По плану он стоит чуть ниже, в устье реки Качи.

Все радостно спрыгнули с коней, закусили остатками сухарей, отварными глухарями и, удобно устроившись в высокой траве, задремали.

Петр тоже лег отдохнуть, не снимая доспехи. Это привычно каждому воину. Вытянув ноги, раскинув руки, он наслаждался ощущением земли-матушки. Она словно вливала в него силу, забирая в себя боль и усталость.

Сон пришел быстро. В сновидении он увидел себя, спящего на берегу Енисея. Рядом пасется незнакомый серый в яблоках конь. Крадучись, к нему ползут ордынцы. Скаля зубы, как дикие звери, они бросаются на него, заламывают и вяжут руки. Он отчаянно кричит, рвется изо всех сил. Затем — удар по голове.

Князь Петр проснулся весь в поту. Очнувшись, он увидел перед собой все тот же берег Енисея. Не понимая, отчего его охватило волнение и чувство крайней опасности, в секунду князь вскочил на своего коня и, отчаянно нахлестывая, погнал его по узкой тропе, что шла вдоль обрывистого берега. Перед ним появился странного вида человек в белоснежной арабской чалме. Тот, стоя на четвереньках, отчаянно бился лбом о землю. С ходу перемахнув через Турай-ад-Дина, а это был, конечно, он, Петр продолжал свою безумную скачку.

Впереди показались киргизы. Острые очи князя хорошо их разглядели, заметив и пленника, лежащего поперек седла на знакомом по сновидению сером в яблоках коне.

Киргизы тоже обнаружили преследование. За ними, блистая на солнце зерцалом, без шлема, с одной саблей в руках, во весь опор гнался всадник. Задело ордынского тайшу: ведь их пятеро — против одного! Еще один пленник в руки идет, и к тому же у русского нет этого страшного огненного боя.

Остановив коней, киргизы пустили стрелы. Три просвистели выше головы князя. Ту, что шла прямо в голову, Петр, играючи, отбил саблей, последняя, угодив в нагрудную пластину зерцала, сломалась, разлетевшись в щепки.

Тайша крайне подивился проворству всадника, но отступать было поздно, смертельная сеча уже началась. Сам тайша, только и успел разглядеть лицо русского. Тот, привстав в стременах, так махнул от души, что не помогла тайше даже сабля. Она под сильным ударом разлетелась в его руках, а клинок русского, даже не изменив направления, развалил тайшу до самого седла. Сабли сверкали со всех сторон, из-под клинков летели искры. Еще один киргизский воин пал под ударами Петра. Показались Вульф и Дарья, что спешили князю на помощь. Оставшиеся киргизы, бросив пленника, попытались уйти, но это им не удалось. Двое пали от пуль Вульфа и Дарьи, а последнего настиг и срубил Петр.

Трое друзей сняли бесчувственное тело пленника, развязали руки, и положили на землю. Удивлению их не было границ. Перед ними лежал юноша, как две капли воды похожий на князя Петра. Тут даже слово «похожий» неуместно. Одно лицо, одни волосы, одно телосложение.

Вульф и Дарья, не понимая происходящего, переводили взор то на спасенного, то на Петра.

— Это мой родной брат Тимофей, — волнуясь, чуть слышно прошептал Петр.

В эту минуту, задыхающийся от бега, появился и Турай-ад-Дин.

— Аллах услышал мои молитвы и послал спасение! — бормотал имам.

Слезы бежали из его глаз, но он тут же занялся врачеванием Тимофея. Нюхательная соль быстро привела того в чувство. Открыв глаза, Тимофей увидел знакомые, склоненные над ним лица.

Взгляды братьев встретились. В них была любовь, радость и счастье. Они сразу осознали, что это не видение, а явь. То была встреча братьев после долгой разлуки.

1

Конец августа 1629 года. Острог Красный Яр.

В Новом Качинском остроге, что поставлен в устье реки Кача у Красного Яра, переполох не на шутку, и причина тому не нашествие киргизской орды. Жизнь острога растревожили новые переселенцы, что все лето прибывают по государеву Михаила Федоровича указу. То не пашенные крестьяне, не ремесленный и не гулящий люд. Прибыли на Красный Яр в Тюлькину землицу женки и девки, что отправлены служилым людям на женитьбу.

Воеводы с ног сбились, разнимая казаков. Благо их сейчас двое. Основатель острога и первый воевода на Красном Яру Андрей Ануфриевич Дубенский передает дела прибывшему на замену Архипу Федоровичу Акинфову. А дела те славные и ладно справлены, так что передавать легко.

Историческая справка. Сын боярский Андрей Ануфриевич Дубенский был прикомандирован приказом Казанского дворца к очередному Енисейскому воеводе, стольнику Якову Игнатьевичу Хрипунову (воевода Енисейского острога 1624–1625 годов). Дубенский пользовался полным доверием воеводы и был у него на дальних посылках.

В 1624 году Енисейский воевода Хрипунов отправил Андрея Дубенского вверх по Енисею за ясаком, заодно поручив ему и отыскать подходящее место под будущий острог. Эти земли впервые стали известны русским как Тюлькина землица, названная по имени князца местных татар Тюльки.

Поднявшись по Енисею до впадения в него речки Изыр-Су (Качи), Дубенский достиг места, где находилось укрепленное зимовье, в котором могли отсидеться в случае нужды посланные в Тюлькину землю ясачные сборщики из Енисейска. Можно предположить, что оно представляло собой бревенчатую рубленую башню, окруженную высоким крепким частоколом с запирающимися калитками. Такие острожки были разбросаны по всей Сибири в период ее освоения и служили надежным убежищем для небольших отрядов казаков. Есть мнение, что еще до основания Енисейского острога в долине реки Качи уже существовало укрепленное зимовье, построенное выходцами из Кетского острога.

В сентябре 1624 года Яков Хрипунов отправил в Москву, Андрея Дубенского который вез соболиную казну, а также чертеж местности и отписку. В ней Яков Хрипунов сообщал:

«Присмотрели Андрей Дубенский со служилыми людьми в Новой Качинской землице на реке на Енисее на яру место угоже, высоко да красно, и лес близко всякий есть, и пашенных мест, и сенных покосов много, и государев острог на том месте поставить можно».

Лишь в декабре 1626 года был подписан указ государя — строить острог в Качинской землице, на Красном Яру. Инициатор же всего дела Яков Хрипунов, сдавший дела новому Енисейскому воеводе Андрею Ошанину, находился уже в Москве.

Весной 1628 года отряд Дубенского вышел из Енисейска на 13 дощаниках и 3 стругах, построенных в Енисейске. Три недели караван шел до Казачинского порога и еще три — до места основания Красноярска. Местное население встретило казаков мирно. Князек племени аринов Татыш привез казакам черемшу, ревень, молоко и мясо.

Отряд Андрея Дубенского состоял из трех атаманов: литвин Иван Астраханец, Ермолай Остафьев и Иван Кольцов, кроме того, шесть пятидесятников, двадцать четыре десятника и рядовой состав в количестве 270 человек.

К 18 августа 1628 года был построен малый острог. Этот день считается днем основания города Красноярска.

Острог был окружен тыновой оградой из вертикально вкопанных и заостренных бревен, а также обнесен рвом и валом. Высота тына малого города составляла одну сажень, один и три четверти аршина, то есть около 3,4 м.

В плане острог представлял собой неправильный четырехугольник. Острожные стены были усилены пятью башнями, из которых три являлись угловыми. Со стороны Качи по направлению к западу находились Качинская и Угольная башни, а восточная, выходящая к Енисею башня, получила название Быковской. Спасская находилась посредине западной стены и контролировала подступы со стороны леса, а Водяная башня размещалась в центре южной стены, через нее открывался выход к Енисею. Спасская башня была шестигранной формы, имела теплое караульное помещение, выносную часовню и одновременно служила колокольней Преображенской церкви.

Каждая башня имела по три яруса. Нижние два использовались как складские и служебные помещения, а на верхнем ярусе обычно размещался огнестрельный наряд, пушки и пищали. На Спасской башне была установлена затинная пищаль, стрелявшая картечью, а на Водяной — полковая пищаль, которую заряжали ядрами. Внутри малого острога находились амбар для хлебных запасов, съезжая изба, тюрьма, воеводский двор, баня. За стенами крепости расположился посад в пять улиц. Двор воеводы и приказная изба стояли у береговой стены со стороны Енисея. После того как построили Преображенскую церковь (ранее она размещалась в Спасской башне), в Спасской башне устроили часовню и колокольню.

В первое время в документах острог назывался Новый Качинский острог или Красный острог. К середине XVII века уже начинает употребляться название Красный Яр.

Известие об основании Красноярска было настолько приятно Москве, что когда участвовавшие в этом деле служилые люди описали в челобитной понесенные ими чрезвычайные труды и лишения, то было признано справедливым выдать каждому из них сверх их обычного жалованья еще половину их денежных окладов, а также возместить расходы по перевозке грузов из Маковского острога в Енисейск и на покупку судов, сделанных ими якобы из своих средств. Кроме того, они освобождались на 5 лет от всяких пошлин с купли и продажи. Таково было содержание царского указа от апреля 1629 года. Это была честь, которой не мог похвалиться никакой другой город в Сибири.

2

Местность вокруг острога действительно радовала глаз. Равнина между Енисеем и Качей с юго-запада ограничивалась Черной сопкой и ее склонами и была покрыта сосновым лесом, в местах пониже росли тополя и кустарники. Левый берег Качи, сложенный из красных мергелей, круто поднимался вверх, образуя живописную гряду, тянувшуюся вдоль Качи. Высшая точка этой гряды носила название Кум-Тигей и хорошо отовсюду просматривалась.

С ее вершины открывалась прекрасная панорама правого берега Енисея. На береговой террасе ограниченная отрогами Саянских гор расположилась просторная долина, покрытая луговой растительностью и березовыми рощицами. Там, сразу после острога, было поставлено зимовье, прозванное Ладейкой. Название пошло оттого, что место оказалось ладным. Казаки наряду с караульной службой здесь заготавливали сено для острога, поднимали пашню, а рыбалка в протоках была простой и изобильной.

Все вроде неплохо устроилось на Красном Яру, но невесел воевода Андрей Дубенский. Как-то сложилось все не «по его»! Для потомка старинного, но захудавшего дворянского рода служба в Сибири казалась возможностью добиться должностей, славы и богатства. Проявив столько выдержки и терпения, решительности, мужества, воинских способностей, он наконец достиг поставленной государем цели. Вот и Красный острог непоколебимой твердыней встал на границе с Киргизскими степями, уже сам угрожая ордынцам Алтын-хана.

Обдумывая сейчас прошедшие два года, вспоминалось многое, что и тревожило. Вспомнил, как его дружина, измотанная Маковским волоком, разграбила обоз уезжающего бывшего воеводы Енисейского острога Андрея Ошанина. Казаки тогда чуть не лишили его жизни, считая винов-ником своих бед, что фактически так и было. Именно он не обеспечил гужевым транспортом Маковский волок.

Вспомнилось, как тут же, в Енисейске, сцепился с новым воеводой, заносчивым князем Василием Аргамаковым, когда у него зимовал в 1628 году. Конфликт вышел из-за места в Вознесенской церкви. И злопамятный воевода за ту обиду не отправил зерновое довольствие на Красный Яр, и атаману Ивану Кольцову, что прибыл за ним, его не дал. Весь Красный острог голодом держал. Не добрались тогда казаки до Аргамакова, осерчав, порубили безвинного атамана Кольцова саблями, а вина на совести Дубенского осталась.

Вот и получается, что по достижении цели много врагов заимел Андрей Дубенский. Князья Ошанин и Аргамаков родовитые и сейчас в Москве при государе в немалых должностях состоят, а его главный защитник и покровитель Яков Хрипунов сам в лишениях и трудах в Братской земле пребывает.

Историческая справка. По прибытии в Москву в начале 1630 года Андрей Ануфриевич Дубенский попал под суд и следствие, так как воевода Василий Аргамаков очернил Дубенского и поставил под сомнение даже целесообразность основания Красноярска. Москва 1 августа 1630 года поспешила издать указ, которым разрешалось ликвидировать Красноярск. В указе, в частности, было сказано: «…Впредь в том остроге воеводам и служилым людям быть не велено, потому что Андрей Дубенский тот острог поставил сам, назвался сам и сказал, как… на Красном Яру острог поставит, и в том государю будет прибыль великая». Лишь спешное вмешательство воевод Кузнецка и Томска остановило этот ошибочный, несправедливый указ и спасло не только острог на Красном Яру, но и сам ход истории освоения Сибири.

Но грустные мысли уходили прочь при виде ликования казаков, что пришли с ним в эти земли. Прибывающие этим летом девки и женки всколыхнули весь Красный Яр. Но желающих обвенчаться казаков больше, чем невест, вот и приходится воеводе, а более приказному дьяку разбирать стычки и ссоры. Любовь и желание в этих делах на последнем месте. Больше прав у тех, что уже пустили корни в этой земле, а это значит обзавелись избами, пашней, скотом, либо другим хозяйством. Да и женки перво-наперво смотрят, сколь мужик хозяйственный да надежный. Венчание проходит строго по православным законам, под колокольный звон в Преображенской церкви, что расположилась временно в Спасской башне. Мужики довольны, ну а бабы тем паче!

Здесь же, на Красном Яру, и виновник этих событий — князь Петр Шорин со товарищами. Чудно и дивно его появление, а уж его брата Тимофея, — вообще в толк не возьмешь. Но радость их встречи настолько велика, что воспринимается всеми как чудо Божье и благодать.

Перед отъездом воевода Андрей Дубенский пригласил к себе братьев Шориных для беседы. Более никого не было, а сама атмосфера разговора напоминала таинство покаяния. Начал разговор сам хозяин.

— Ваше столь необычное и неожиданное появление на Красном Яру подталкивает меня к откровению. Пусть мне неведомы ваши цели, но чувствую чистоту помыслов. Я должен поделиться сокровенными мыслями и просить, княже, сослужить мне службу.

— Я рад служить тебе, воевода, если это не принесет вреда государю нашему Михаилу Федоровичу и делам, ради которых я сюда прибыл.

— Выслушайте меня, а затем сами решите по усмотрению. Дело касается князя Якова Хрипунова, благодетеля моего. Слышали о нем?

Тимофей еще многого не знал, а князь Петр не стал скрывать своей заинтересованности и утвердительно кивнул.

— Так вот! — продолжил Дубенский. — Судьба крепко связала меня с князем Яковом Игнатьевичем Хрипуновым. Этот достойный муж, уезжая на воеводство в 1624 году, взял меня с собой и приставил к делу великому, государев острог ставить у Красного Яра. Князь воевода Яков Игнатьевич не за живот и корысть, а ради пользы государевой дела все вершил, тому и меня учил. Так распорядилась судьба и государь наш Михаил Федорович, что в один год послан я под Красный Яр, а чуть позже и Яков Хрипунов на Верхнюю Тунгуску сыскать серебро рудное. Мне велено было набрать людишек да повязать их поручной записью в городе Тобольске. Согласно указу должен был набрать четыре сотни рядовых казаков, а удалось собрать лишь двести сорок душ, более подходящих служилых не оказалось во всех сибирских городах. Вот и выходит, не ведая и не желая зла воеводе Хрипунову, оставил я благодетелю своему одних воровских да гулящих людишек, которым место в тюрьме или на плахе. Яков Игнатьевич Хрипунов хорошо понимал это. Но велик был соблазн сыскать серебро в Сибирских горах, думал усмирить буйные головы, а пошел себе на погибель. Хотел я ему на помощь податься, но дела острожные да воеводы Енисейские ходу не дали, а теперь и сам государь требует меня на Москву. Большая вина на мне. Отсюда и просьба моя. Ты, князь Петр, со товарищами сила немалая, и поступать волен, как сам пожелаешь, на то и разрешение государя имеешь. Ступай к князю Якову Игнатьевичу, помоги ему в делах праведных, а мне тем перед Господом нашим спасение будет.

Слова Дубенского понравились Петру. В них чувствовались искренность и переживание, а его помыслы удивительно совпадали с просьбой воеводы.

— Это согласуется с моими планами, попробую что-нибудь сделать, — сдержанно произнес Петр. — Но пока много нерешенных вопросов, и помощь воеводская может понадобиться.

— Все, что велишь, князь, я исполню, и новый воевода Архип Акинфов способствовать будет.

— Без своего рудознатца невозможно это дело исполнить, а у тебя на Яру, слыхал, есть такой.

— Был у нас литвин, да сгинул. Ушел в прошлом году на промысел и не вернулся, говорили, медведь задрал.

— Промыслы все более по зиме. На шатуна, видимо, нарвался? — решил уточнить Петр.

— Да нет, по теплу дело было! Может, по рудному делу промышлял, — несколько удивился сам Дубенский.

Молчавший до сих пор Тимофей вдруг удивленно взглянул на Петра.

— Молви, ежели что сказать хочешь, — кивнул тот.

— Надо расспросить Турай-ад-Дина! Сей ученый муж в Самарканде пользовался большим уважением. Мне всегда казалось, что не существует наук, которые бы он не изучил, — улыбнувшись, произнес Тимофей.

Было уже поздно, и братья стали собираться к себе. Перед уходом Петр молвил:

— Андрей Ануфриевич, ты уж сведай, только скрытно, где литвин промышлял и смерть принял.

3

Турай-ад-Дин с первого дня встречи проникся к Петру крайним уважением. Князь Петр-Джан был для него посланник Аллаха, и спасение Тимофея не должно быть единичным чудом. В последнее время, особенно когда принимал муки в той безумной скачке по Киргизским степям, он обратился к Аллаху с вопросом:

«Ради чего Аллах посылает столь тяжелые испытание своему ученику? Ради чего принудил имама покинуть богословенный город Самарканд? Ради чего гонит верного своего послушника по этим бесконечным варварским землям, где опасности преследуют всюду?»

Теперь он ждал ответа от князя Петра, посланника великого Аллаха, именно он объявит его повеление.

Когда братья вернулись от воеводы Дубенского, они застали своих наставников за жарким ученым спором. Турай-ад-Дин, восседая на сундуке, застеленным овчиной, приводя огромное количество исторических примеров, распекал последнее новшество Вульфа. Тот неосторожно поделился мыслями провести эксперименты по составу начинки греческих стрел, добавив туда древесных смол. Практик Вульф, засыпанный аргументами и примерами из истории, в растерянности молчал. Но, главное, он не мог понять: поддерживает имам его новшество или нет?

— В тринадцатом веке император Хубилай завоевал Золотую империю чжурчжэней, в его пользовании оказались образцы лучших катапульт и бомб, начиненных порохом. А за двести лет до этого, во времена Сунской династии, Фэн И-шен и Юэ И-фон применяли зажигательные стрелы, в которых закладывался медленно горящий порох. Там тоже применяли смолы, но качество угля играло не менее важную роль, а вот метание крупных зарядов в Индии во времена Великих Моголов осталось за пушками, стреляющими дымным порохом.

Появление братьев остановило пространные теоретические речи Турай-ад-Дина. Он замолчал на полуслове, видимо, сам еще не определившись с выводами своей версии о применении смол. Этим воспользовались братья. Первым заговорил Тимофей.

— Турай-ака! Вульф дослушает твое мудрое мнение в следующий раз, а сейчас у князя Петра есть к тебе вопросы, постарайся отвечать кратко и понятно!

— У князя Петра ко мне вопросы? — неожиданно для всех растерялся имам. — Твой покорный слуга внимательно слушает господина и готов выполнить любое поручение!

Тимофей незаметно сделал знак Петру, чтобы тот не обращал внимание на странности Турай-ад-Дина.

— Уважаемый Турай-ака! — непривычно для себя начал Петр. — Тимофей сказывал, что ты изучил многие науки и у себя на родине пользуешься большим уважением как ученый муж.

— Да, это так! Я постиг законы математики и знаю движение звезд, мне известны все тайны материи и жизни, — нисколько не смущаясь, заявил имам. — Я изучил труды бенедиктинского монаха Василия, высшего адепта алхимии, который завершил работу над философским камнем.

— А рудное дело тебе знакомо?

— Сии науки просты и давно не являются для меня тайной, ибо еще юношей в горах Заравшана постигал их. Там несметные золотые копи, самые глубокие и недоступные.

— А серебряные руды тебе приходилось изучать?

— Этот металл считается в исламе священным, так как полумесяц напрямую связан с символикой серебра, и каждый арабский ученый обязан знать в совершенстве его тонкости и уметь превращать другие вещества в серебро. Да поможет мне Аллах в трудах моих! — как клятву произнес имам, но тут же добавил:

— Только князь Петр должен понимать! Что для проведывания руд кроме знаний и умения в делах этих потребуются и инструмент кузнечный, и материалы, и химические субстанции разные!

— Это будут уже мои заботы, — вдохнул Петр. — Ты только список отпиши.

— А это зависит от того, какую руду сыщем, — отвечал Турай-ад-Дин.

От природы сообразительный Петр начинал потихоньку понимать, что все не так просто, как казалось в Приказе Казанского дворца, и, возможно, во всей Сибири, а то и в Москве не сыскать этих химических субстанций, как и рудознатцев.

4

Братья теперь неразлучны, наскучались друг без друга, а как между собой схожи!? Народ только диву дается! Не зная их, не отличишь, а если захотят и начнут баловать, то и близкий человек не разберет, кто есть кто! Не зря, когда они были еще мальцами, нянька Азиза, чтобы различать хлопцев, выстригала тайком у Петруши локон волос на затылке.

Удивление вызывало и то, что братья знали друг о друге практически все, иногда даже более, чем, к примеру, Вульф о Петре или Турай-ад-Дин о Тимофее.

Больше всех появление Тимофея озадачило Дарью. Лишь она не подозревала о его существовании. Эта шустрая дивчина, хоть и не пылала особой страстью к Петру, но как товарищу и походной жене различать братьев стало необходимостью. Скоро она с помощью женского внимания и чутья без труда освоила эту науку. Но к девичьим печалям прибавилась еще одна. Петр стал совсем мало уделять ей внимания. Весь день у него дела, потом советы тайные до глубокой ночи и всегда с Тимофеем. Все мужики спали в одной комнате, а Дарье досталась отдельная светлица. Так, за делами, Петр сюда и дорогу забыл. Даже по-бабьи всплакнуть нельзя, чтобы сердце мужичье смягчить, минутки не изыщешь, всегда с Тимофеем и на людях. Словом, у Дарьи жизнь пошла интересная и волнительная, а в ее хорошенькой головке стали возникать разные коварные планы, сильно разнящиеся с законами Божьими.

Вульф приобрел в лице Тимофея еще одного воспитанника, который нуждался в нем более Петра. Именно ему по повадкам и навыкам, особенно в первое время, различать братьев не доставляло сложности. Сейчас для него основной задачей было подготовить из Тимофея отличного бойца. Тот имел хорошую подготовку в восточном стиле сабельного боя и кое-что взял из старых казацких приемов от десятника Бряги, но этого было недостаточно. Те условия, в которых они оказались, требовали для выживания высочайшего уровня мастерства фехтования и владения любым оружием. Теперь их было пятеро. Если даже Турай-ад-Дина не брать в расчет, то четыре хороших бойца — немалая сила, а при том вооружении, что было припасено у Вульфа, можно было противостоять много превосходящему по численности противнику. Пользуясь всесторонней поддержкой Петра, который был, без сомнений, их атаманом, Вульф всецело занимался воинским искусством.

Эти занятия нравились всем. Даже Петр находил их для себя полезными. Особое удовольствие он получал от фехтования с братом, с каждым разом чувствуя, как тот становится все более опытным бойцом. Последний раз их схватка продолжалась очень долго. Тимофей наступал, а Петр оборонялся. Тимофей менял руку, стиль атак, применял множество обманных движений, но результата не добился. Этому, в общем, никто и не удивился, Петр был непревзойденным мастером. Но когда они поменялись ролями, то особой разницы Вульф не заметил. Петру удалось поразить Тимофея, применив неизвестный и сложный выпад, но лишь на мгновение опередив брата. Вульфа тогда это сильно удивило, ведь Тимофей не знал приема, и даже попытку уйти от него объяснить было невозможно.

— То, как они дерутся между собой, удивительно, — поделился он с Турай-ака. — Это не похоже ни на одну схватку, что мне приходилось видеть!

— А что тут удивительного? Два крепких ловких бойца состязаются между собой на усладу зрителей. А когда Тимур достигнет мастерства брата, что произойдет очень скоро, то это будет не схватка, а танец, достойный созерцания, — авторитетно заявил имам.

Между Вульфом и Турай-ад-Дином складывались отношения непросто, но весьма основательно. Их объединяла общая любовь к наукам, но если Турай-ад-Дин был самоуверенным теоретиком, то Вульф сомневающимся практиком. Это постоянно приводило к спорам, вернее, к односторонним нападкам имама, но ради справедливости надо заметить, что ввиду глубоких его познаний иногда они были весьма полезны для шведа.

— Вот именно — танец! — отважился продолжить дискуссию Вульф. — В настоящей схватке не до танцев. Там кровь, отвага, трусость, стоны, победители и поверженные.

— Дело в том, что на битву выходят много неподготовленных бойцов, и они все портят. Вдумайся в эту аллегорию. Вместо танца — свалка, истоптанные ноги и разбитые носы. А если выйдут все бойцы, как наши братья, то это будет достойно пера поэта, великий танец смерти! Ведь в тех схватках, которые мне пришлось видеть, танец исполняли единицы, остальные были декорацией. А Тимофей и Петр достигнут верха совершенства, и знаешь почему? Потому, что они видят друг друга без взглядов, чувствуют друг друга и понимают, вернее сказать, их душа и разум в такие моменты едины.

— То есть ты утверждаешь, что братья способны биться как один боец о четырех глазах, руках и ногах, — пробормотал Вульф.

— Чтобы ты все хорошо понял, расскажу тебе старинную арабскую сказку, а всякая сказка — то быль, пришедшая из старины, чтобы вразумить потомков. Ее передал нам поэт Альхарезди из Багдада, живший много веков назад, его рукописи сохранились лишь в библиотеке призрачного Ирема, куда может попасть лишь белый маг или святой человек.

В одном небольшом кишлаке, что расположился далеко в горах, в семье рудокопа родились два брата. Велика была печаль родителей, когда они увидели у братьев уродство. Их плечи навеки соединила живая плоть.

Испугались рудокоп с женой за свою жизнь. Ведь их могут обвинить в колдовстве, а это прямая связь и помощь шайтана. Согласно Корану колдовство в числе семи тяжких грехов, и колдун — отступник от веры. В священном Коране Аллах говорит: «Из тех, кто на небесах и на земле, только Аллах ведает сокровенное».

Унес рудокоп своих детей далеко в горы и оставил в заброшенных каменоломнях на медленную смерть. Но не сгинули братья, джины научили их питаться смрадным и пить грязную воду. Когда они выросли, то получились не люди, а один лютый зверь о четырех ногах, четырех руках и двух головах. Этот зверь был сильнее горного льва. Околдованный ненавистью к людям, он стал приходить в горный кишлак. Убивал, насиловал, сжигал дома, и не было силы, способной его одолеть. Немало храбрых джигитов сложили там головы. Он был ловок так, что без труда на лету хватал стрелы, а от ударов его кованых палиц рассыпались самые крепкие доспехи. Так зверь и бесновался, пока сам не стал джином и не ушел в их мир.

Бедный Вульф, его всегда ставили в тупик пояснения имама. Ведь Вульф был шведом и национальную прямолинейность мышления впитал с молоком матери, а Турай-ад-Дин араб и азиат.

— Они могут стать зверем? — испугался швед.

— Ты бесконечно туп и никогда не достигнешь вершин науки. О Аллах! Дай мне терпения! Я же ясно сказал, что не было силы, способной его одолеть! Я скоро потеряю все знания и буду мыслить так же примитивно, как ты! — обиженно возмутился имам.

После этого разговора Вульф стал усиленно готовить братьев, чтобы бились в паре как один. Он как никто понимал, насколько возрастет их неуязвимость в битве с многочисленным врагом.

5

Наступила осень. На Красном Яру все хлопочут по хозяйству. Время подошло снимать урожай, да и в тайге сейчас — не зевай. Там тебе и грибы, и ягоды, и орехи. Чуть позже, с заморозками, начнется охота.

Воевода Дубенский, сдав дела, уехал в Москву, навсегда покинув острог на Красном Яру и саму Сибирь. Сам князь Петр Шорин с нетерпением ожидал вестей о рудных промыслах Якова Хрипунова. Но тот как в воду канул. Хотелось верить, что зимовать он вернется в Енисейский острог. Это казалось разумным. Руду, что изыскана, опробовать можно, затем отдохнуть и подготовиться к следующему лету. Единственно, что ему удалось разузнать, так это перечень кузнечного, рудного инструмента и материалов, что были у промысловиков Хрипунова. В нем значилось: наковальня большая, кузнецкая, наковальня меньшая, избная, тиски, три меха дутых кузнечных, три молота, емки железные; трое клещей железных. То для кузнецов. Для земляных работ имелись: пятьдесят заступов, тридцать кирок, пять щупов, три лома и десять топоров. Для пробы руды и опытов взято фунт нашатырю, фунт селитры, два куска мыла, пуд воску и тридцать груд глины. Этот перечень был составлен Иваном Репой, что был кузнецом оружейного приказа и единственным из ста пятидесяти человек артели Якова Хрипунова, имевшим представление о промысле серебра.

Турай-ад-Дин внимательно изучил сей документ, долго обдумывал его, затем долго вздыхал, без конца поминая Аллаха, и только на следующий день осмелился поговорить с братьями. Но прежде он еще успел попытать Вульфа на предмет его опытов и тех химических субстанций, что у него были с собой:

— Всемогущий Аллах дал мне возможность изучить труды ученых Индии, Персии, Египта и Сирии. Но мне не понятны замыслы Ивана Репы. По всей видимости, он надеялся изыскать серебро в чистом самородном виде. Иначе нельзя объяснить тот скромный перечень, что я имел честь созерцать. Нашатырем можно лишь осветлить серебряный сплав и по его белизне оценить чистоту этого благородного металла. Глина для того, чтобы изготовить чашки для отжига серы, а селитра может использоваться для отжига свинца. Но найти самородное серебро, что встречается крайне редко, можно только при помощи Аллаха! И неверным то не под силу. А изыскать свинцовые руды, содержащие серебро, если они есть в Сибирской земле, может только опытный рудознатец! Есть и другие серебряные руды! Но, чтобы их выявить и проверить, нужны более сложные вещества, такие, как Царская водка и ртуть, что и на Москве не сыскать!

— Из того, что ты тут наговорил, — произнес Петр, — я понял лишь одно, что Якову Хрипунову не удастся изыскать серебро, и все его труды напрасны изначально. А причина тому — полное незнание на Руси рудного дела.

— Князь Петр-джан! Да благословит его Аллах! Удивительно правильно понял старого имама. И он может порадовать князя!

При этих словах закручинившийся было Петр встрепенулся, и надежды вновь стали заполнять его существо.

— Немчина Вульф! Да будет доволен им Аллах! На этот раз проявил себя как достойный слуга столь высокого господина! Он давно трудится над созданием гремучей ртути, и эти труды столь опасны, что могут сократить не только его никчемную жизнь, но и жизнь господина. Будет разумно запретить ему впредь эти занятия, а ртуть, что у него имеется, отдать мне для выделения серебра из руд. И тогда тяжкие труды скромного слуги Аллаха могут оказаться ненапрасны!

6

Все ближе зима. Солнышку еще удается к полудню отогнать морозы, но дни становятся короче, а ночные заморозки все крепче. Друзья, пользуясь гостеприимством воеводы и жителей острога, пребывали все у Красного Яра. За сборами и подготовкой к предстоящему серебряному промыслу дни бежали незаметно. Петру удалось через воеводу кое-что сведать о литвине рудознатце. Тот промышлял по рекам, более в одиночку, а последнее время все наведывался в верховья реки Кан, что в трех днях конного пути на восход от Красного Яра. Вот и удумал Петр проведать те места, а главное, проверить готовность своей ватаги, что волею провидения собралась всем на радость и удачу.

Историческая справка. Канский малый острожек поставлен в 1628 году казаками с Красного Яра, под началом атамана Ермака Остафьева, на реке Кан возле Комаровского порога. В 1636 году Канский острог перенесен на новое место к Братскому перевозу, что в 43 км выше по реке Кан. Строился как центр сбора ясака и оборонительное сооружение.

Из соображения таинства проводника не взяли, да он особо и не требовался, та сторонка уже проведана русскими, Канский острожек в тех местах ставлен. А дорога мечена: то зарубина от топора или клинка; то место стоянки; а где и гать через болотину. Так что не заблудишься!

Местность шла холмистая, сплошь покрытая березовыми лесами, лишь изредка встречались сосновые боры и по низинам вдоль ручьев еловые заросли. На второй день пути лес поредел, и местность стала более напоминать холмистую степь, по склонам покрытую березовыми рощами.

Все пятеро друзей следовали верхами. Турай-ад-Дину, после кропотливых поисков, удалось найти подходящую лошадь. Пройдя через безумную скачку по дороге в Тюлькину землицу, он стал хорошо разбираться в лошадях. Эту кобылу звали Карюха, и была она низкорослой бело-черной масти. Исключительным ее качеством была иноходь, столь плавная, что все диву давались, а рысь и галоп, ввиду ее почтенного возраста, давно были забыты. Петр и Тимофей не стали спорить с имамом, про себя решив, что при необходимости пересадят вздорного араба на любого вьючного коня, которые обладали отменной резвостью.

Петр и Тимофей при полном вооружении ехали впереди ватаги. Их задачей была разведка местности, выбор правильного направления и, в случае нападения, первыми встать на защиту отряда.

Далее следовала Дарья и Турай-ад-Дин. Те вели за собой вьючных лошадей и были обучены метанию вручную небольших бомб, а на более далекое расстояние — при помощи лука.

Вульф, как опытный воин, замыкал ватагу и, при нападении врага, должен был присоединиться к Дарье или братьям. Все знали свою задачу до мелочей. И если Дарью несколько волновали мысли о нападении, то Турай-ад-Дин был на удивление спокоен.

Непоколебимая вера в непобедимость братьев и покровительство Аллаха были настолько сильны, что робкий имам чувствовал себя в полной безопасности. К тому же, как сын Востока, он неплохо владел луком, и метание бомб пришлось ему по вкусу. Вот только попробовать настоящую бомбу не пришлось, уж больно скудно их было у нерадивого Вульфа.

Канская землица заселена племенами коттов. Этот древний народ, некогда многочисленный, был практически уничтожен тунгусами, братскими и киргизами, которые считали их своими данниками. Русских они встретили мирно, что не скажешь о других, поэтому предпринятая друзьями экспедиция была далеко не безопасной. Но тем не менее все обошлось, да и путь до реки Кан оказался ближе, чем казался изначально.

Дружная ватага вышла в Канскую долину, как раз к Братскому перевозу. Здесь река Кан достигает наибольшей своей ширины, около двухсот саженей. Несмотря на свою ширину, тут было наиболее удобное место для переправы. Течение небольшое, мели, островки — все это значительно упрощает задачу и не требует сложных плавательных средств. С древних времен братские в своих походах на Енисей пользовались этой переправой, отсюда и местность названа «Братский перевоз».

Вдали виднелся Енисейский кряж, там на протяжении почти сотни верст река прорывается через горы в узкой долине по порожистому руслу. Именно там и стоит Канский малый острожек, ставленный казаками Ермака Остафьева.

В острог решили не ходить, а проведать места вверх по реке. Места равнинные, удобные, да и литвин, по слухам, промышлял в тех краях. Турай-ад-Дин стал частенько поглядывать под копыта своей удивительной кобылы, а то и следовать пешком, поднимая и разглядывая камни из-под вывороченных корневищ, промоин и обвалов.

Петр и Тимофей чувствовали себя скверно, им казалось, что без битв и приключений их предприятие пустое и никчемное занятие. Но в тот год на реке Кан было спокойно, и лишь небольшая семья коттов проживала недалеко от Братского перевоза. Три чума, два десятка оленей да свора собак составляли их хозяйство. Мужчины занимались по заберегам рыбной ловлей, а женщины сушили, а затем измельчали рыбу в порошок. Котты называли ее «порса». В зимнее время из нее будет готовиться сытная похлебка, пригодная в пищу как людям, так и собакам. Котты, охотники и рыболовы, абсолютно не были готовы к борьбе с пришлыми народами. Проживая небольшими семьями, не имея даже металлического оружия для защиты, они представляли легкую добычу для врагов. Их единственной защитой была сама сибирская тайга. С приходом врагов они укрывались в потаенных ее дебрях, ну а если не удавалось, то бессловесно платили ясак.

Вульф и Дарья под началом Турай-ад-Дина занимались проведыванием руд. Их главной обязанностью было рытье ям, а когда имам выбирал куски породы, то калили ее на кострах до растрескивания, а затем толкли в порошок. Долина не лучшее место для поиска руд, имам это хорошо понимал. Искать надо в отрогах гор, по расщелинам, руслам рек и горным разломам. Но сейчас главное — подготовить всех к предстоящему промыслу и сыскать следы литвина рудознатца, уж сильно Петр придавал этому значение.

Вот уже несколько дней отряд движется в верховья реки Кан. Вдалеке уже виден горный кряж, то — Канское белогорье. Это горный массив в Восточном Саяне, где берет начало река Кан от слияния двух горных рек Дикий Кан и Тихий Кан. Именно там разбросаны богатства, а сюда, если и попали, то самые крохи.

На второй или третий день начали обнаруживаться следы литвина. Похоже, он все более промышлял по руслам небольших речушек, что, стекая по склонам гор, журча, впадали в реку Кан. То там, то тут стали попадаться небольшие кучки речного грунта. Литвин даже не пытался их скрыть, и они неестественно для ландшафта виднелись повсюду.

Вскоре братья с товарищами наткнулись на его избушку, более похожую на землянку. Над землей возвышались лишь три венца, с узким окошком, залепленным рыбьим пузырем. Крыша из тонкого наката была заложена толстым слоем дерна, неплохой защитой от морозов. Очаг, сложенный из речных камней, топился по-черному, а для выхода дыма служили небольшие отверстия, сделанные под крышей.

Вся компания занялась тщательным сыском по всей округе. К избушке принесли заступ, кирку, желоб, лотки, стриженные шкуры животных. Этого всего для имама было в избытке. Не было никаких сомнений, что литвин занимался промывкой грунта в поисках самородного золота. Скоро обнаружили и тайник, где был спрятан небольшой кожаный мешочек, наполненный золотым песком.

Это было как раз то, в чем хотел убедиться князь Петр. Золото и, вероятно, серебро в Сибири есть, и людишки им промышляют. Причем воровски, тихонько, под великим запретом, все это покрыто тайной и всеобщим молчанием. Именно об этом предостерегал его Енисейский воевода, советуя вести сыск тайно.

Своими подозрениями Петр поделился с братом и друзьями. Все должны понимать и не болтать лишнего, четко представляя конечную цель. Он также упомянул о золотом песке, которым торгуют бухарские купцы на Тобольском базаре. Это вызвало улыбку Турай-ад-Дина, и тот, сгорая от нетерпения, высказал свое мнение.

— Проезжая города Тюмень, Томск, я и Тимофей-Джан — да будет доволен им Аллах! — тоже наблюдали бухарских купцов за этим достойным занятием. Действительно, в Алтайских горах, по склонам гор, что освещаются солнцем на закате, бегут реки, где есть золотой песок. Самая большая и богатая из них Еркен Дарья. Во времена великого воителя, властелина семи созвездий Амира Тимура, который является Тимофей-джану и Петр-джану родным прапрадедушкой по материнской линии, эти богатые реки принадлежали Самарканду, что был тогда столицей империи. Но прошли годы, в Самарканде нет достойного воителя, и те земли давно утрачены, а золото теперь в Самарканд поступает из Индии, а также добывается в рудниках, что в горах Заравшана.

— Кому же теперь принадлежат эти реки? — несколько удивленно спросил Петр.

— Река Ерген Дарья теперь протекает по земле джунгар, их русские иногда называют черными калмыками.

— То есть ты хочешь сказать, что бухарские купцы торгуют по всей Сибири не своим золотым песком, чьим же тогда? — князь даже осип от волнения.

Наступила полная тишина, и все посмотрели на найденный мешочек золотого песка. Эту тишину нарушил Турай-ад-Дин.

— Бухарские купцы указом русского государя освобождены от всех податей, а значит, никакого таможенного досмотра не проходят. Вот и торгует купец ради живота своего, а людям на пользу, — заявил довольный имам.

Вот таков неожиданный поворот событий. Петр был крайне удивлен и смущен до крайности. Такое действительно вслух не скажешь, а на бумаге тем более. Однако результат получен, и искатели приключений спешно повернули обратно к Красному острогу, тем более что Покров день уже прошел, пробросив первый снег.

7

На Красном Яру все шло своим чередом. Неплохой урожай собрали нынче красноярцы. Все прибрано и уложено в амбарах да погребах. Сено для лошадей заготовили изобильно.

Особо постарались казаки Ладейки. Обильный урожай ржи и овса собран и связан в скирды, а сено огромными зародами возвышается по всей округе. Когда снег заметет лесные тропы и перевалы, исчезает опасность нападения со стороны киргизов. Сюда из-под острога по льду перегонят на зимний период скот. Здесь корма, загоны, и приглядывать за общим стадом сподручнее. В этом году было начато основательное строительство Ладейской станицы. Большие избы из лиственных бревен рубили казаки, да с сенями с двух сторон, а в них чуланы, каморки. Во дворах ставились бани, погреба да клуни для хозяйственных и рукодельных дел.

Казалось, Божье благословение снизошло на станицу. Так нет! Налетели на станицу киргизы! Подожгли для устрашения несколько зародов сена, захватили скот, небольшой полон, но наткнулись на отчаянное сопротивление селян. Опасаясь прихода помощи из острога, киргизы поспешили уйти прочь, уводя полон и лошадей.

Дым от горящего сена в морозном воздухе поднялся высоко, как бы сообщая о беде и призывая на помощь. Друзья были недалеко от Ладейки, когда увидели дым. Оставив вьючных лошадей на попечение Дарьи и Турай-ад-Дина, братья и Вульф поспешили в станицу.

Их появление прямо перед уходящей ордой было крайне неожиданным. Те спокойно уходили в сторону Медвежьей горы. Тройка храбрецов атаковала ордынцев стремительно. Испуганный выстрелами скот, не подчиняясь погонщикам, разбежался во все стороны, а полоненные женщины и дети тоже бросились гурьбой в сторону Ладейки. Сделав знак Вульфу, чтобы тот осадил коня, братья спешились и, обнажив сабли, пошли навстречу киргизам. Они жаждали схватки, жаждали наказать врагов за коварство, жаждали проверить себя в смертельной схватке. Те, скаля зубы, как волки, лишенные добычи, не спешили бежать с поля боя. Да и возвратиться без добычи — позор, а то и смерть от людей Алтын-хана.

То, что русские спешились, могло означать лишь одно — готовность биться до конца. Киргизский темник внимательно разглядывал двух русских витязей. Прекрасное вооружение говорило прежде всего об их знатности и высоком положении. Конечно, смелости им не занимать, выйти вдвоем против пятидесяти его воинов еще никто не отваживался.

«Атаковать этих наглецов в конном строю и смять!» — было первой мыслью темника.

Но, подумав о том, что можно потерять или изранить коней, когда впереди предстоит долгий путь по горным долинам и ущельям, решил послать на них пешими лучших своих бойцов, а при первой возможности пленить арканами и уйти.

Десять ордынцев окружили братьев, и схватка началась. За ней наблюдали множество глаз, и то, что они увидели, поразило всех. Петр и Тимофей бились молча, не глядя друг на друга. Стоя спиной к спине, они двигались по кругу, словно в танце. Их удары сыпались непрерывно с быстротой молнии, отражая вражеские сабли, а стремительные атаки были столь неожиданны, что всегда достигали цели. Скоро на глазах удивленных зрителей все десять ордынцев, обливаясь кровью, пали наземь. Разъяренные киргизы пустили стрелы, но и тут всем на диво, с виртуозностью фокусников вращая саблями, братья отразили летящую смерть.

Удивленный темник не верил своим глазам. Будучи отличным стрелком, он сам натянул лук и пустил боевую стрелу с любимым четырехгранным, стальным наконечником. Петр, глядя в узкие глаза ордынца, поймал ее рукой на лету и, поломав, бросил на землю.

Со стороны Енисея показалась острожная дружина. Стрельцы и казаки, переправившись на дощаниках через реку, теперь бежали на помощь осажденным. Видя приближающихся казаков, темник приказал уходить, и орда, рассеявшись, скрылась за березовой рощей.

На этот раз все обошлось для жителей острога, можно сказать, благополучно. Разрушенная поскотиная, несколько сожженных зародов — невеликие потери. Но покою жителям Красного Яра еще долго не видать. Предстоящие десятилетия киргизские орды будут приносить сюда смерть и разорение, а русские будут отвечать ударом на удар, отправляя дружины в их степи. Лишь окружив себя острогами: Ачинским, Канским, Абаканским — и с уходом киргизов с Енисейской земли наступит мирная жизнь возле Красного Яра.

8

Начало 1630 года. Москва, Кремль. Царские палаты.

Главный судья приказа Казанского дворца, боярин Дмитрий Михайлович Черкасский, озабочен как никогда. Столь рано государь редко принимал бояр для доклада, и ничего хорошего, похоже, ждать не приходится. Государь весьма недоволен сыском серебряных руд, что ведет в Сибири на реке Верхней Тунгуске Яков Хрипунов.

Первая весть с Верхней Тунгуски дала государю надежду о возможном успехе. То были расспросные речи Игнатия Проскуряка, составленные Тобольским воеводой Волынским, что и привез их в Москву. Этот Игнатий послан якобы самим Хрипуновым, но вот странность: никакой грамотки или отписки сам Хрипунов не отправил, хотя грамоте обучен, да и дьяк у него имеется. И еще одна странность в этом деле присутствует: Игнашка Проскуряк был в числе воровских людишек, когда на реке Кеть озорничали, и вряд ли бы Хрипунов выбрал столь ненадежного посланника. Хоть и сомнительны были речи, но очень сладки для государя!

— Сыскали первую руду на Тунгуске, под Братским порогом в горе, которая пришла к реке кольцом. Взяв руды для опытов, поехали назад, изыскали другую руду в горе же в Име-реке, которая впадает в Тунгуску. Третью руду нашли в горе, что у реки Тасеево. Все каменья переданы Якову Хрипунову. Из шести золотников той руды родится три с четвертью золотника чистого серебра. А также со слов плавильщика Репы слыхал, что руда, взятая с реки Има, всех руд в переплавке будет прибыльней.

Рассказал тот Игнатий и о дальнейших планах Хрипунова. Тот собирался ставить острог под Братским порогом. Место, мол, ладное и до руды недалече. В тех землях живут тунгусы, а до братских людей три дня пути.

После того доклада далее все пошло наперекосяк. Посыпались бесконечные жалобы от Енисейского воеводы Ошанина, а затем и князя Аргомакова. Служилые Хрипунова продолжали воровские делишки и на Тунгуске. К примеру, захватили силой у тунгусского князца Болтурина пятнадцать сороков соболей, что были приготовлены для сдачи ясака. А то — разор самому государю!

Прислана челобитная, подписанная многими торговыми и промышленными людьми:

«Людишки Якова Хрипунова, идучи вверх по Тунгуске, имали покручеников наших с ватаги человек по пять и более, принуждая их барахлишко от зимовья до зимовья тащить. А назад, идучи по Тунгуске, те людишки воровские, по тем же зимовьям ходили, и для своей бездельной корысти дня по два и больше жили. И покручеников наших хлеб и харч объели и с собою имали, да с них же имали сильно деньгами, неведомо, за что рублев по 10 и по 12 с ватаги, и платье грабежом имали. А покручеников били и увечили насмерть. Промышлять стало незачем, хлеба и харчей нет. Покрученики те стали от их побоев увечные и промышлять не могут».

А тут совсем беда приключилась. Государь потребовал показать ему руду, что нарыл Яков Игнатьевич Хрипунов, и попробовать ее в плавке. Больно велик интерес государя до руды серебряной.

Долго молчали Тобольские воеводы, а затем отписали, что они не получали от Якова Хрипунова никаких известий и руд. А те каменья, что были присланы в Москву, отправлены Енисейским воеводой Аргомаковым и привезены с Верхней Тунгуски его сотником Петром Бекетовым.

И вот в сей ранний час едет главный судья приказа Казанского дворца боярин Дмитрий Михайлович Черкасский к государю Михаилу Федоровичу Романову с докладом.

Знатно отстроился Кремль при государе Михаиле Федоровиче, ничего не скажешь. А ведь еще свежи в памяти воспоминания 1612 года, до прихода сюда князя Пожарского. Что говорить о самой Москве, та почти вся выгорела, а в Кремле все царские палаты и хоромы стояли без кровель, полов и лавок, без дверей и окон. Молодому царю даже голову преклонить негде было.

С тех пор минуло восемнадцать лет. Срок, конечно, немалый, но и сделано по нему, а главное, на совесть, чтобы любо было смотреть русскому человеку, а иноземцам дивиться, сколь богата и сильна Русь.

Отстроились заново московские слободы — Замоскворечье, Белый город, Китай-город, а Кремль так вообще не узнать. В деяниях своих государь нетороплив и осторожен, но зато упорен и последователен.

Над Фроловскими воротами отстроили шестигранную высокую башню, а на ней часы установили, вещь дорогая и невиданная доселе. Установил неспроста, уж сильно допекли его бояре, что до полудня собирались для думских дел, теперь им спуску не дает. Башня высока, у многих бояр из теремов часы видать.

Главная кремлевская стена крыта двухскатной крышей, а за ней видны верхи Вознесенского, Чудова монастыря и Ивана Великого. В Успенском соборе своды и настенная иконопись были восстановлены заново. На то дело употреблено двести тысяч листов сусального золота, а потрачено более двадцати тысяч рублей.

А вот и двор государев и патриарший. Грановитая палата украшена по фасаду удивительной резьбой. После пожара 1626 года все отстроено заново, и на этот раз из камня. По государеву указу собраны были тогда из Ростова, Суздаля, с Бела-Озера и из других мест все каменщики и кирпичники, и возведены ими многие церкви, дворцы да палаты каменные.

Грановитая палата, что удивляет резьбой по фасаду, в новых постельных хоромах ждет судью для доклада государь. Перекрестился Черкасский на золоченые купола домовой церкви государя, ступил в сени, где его поджидал уже дьяк, что и проводил в рабочую клеть.

Сейчас государя беспокоит предстоящая война с Польшей за Смоленские земли. Большие средства нужны на формирование войска, приходится свертывать все дела, не приносящие ныне дохода. Вот и с поисками рудными как быть — неведомо. Испокон века Русь не имела своего серебра и золота. Хочется Михаилу Федоровичу верить, что есть драгоценные металлы и каменья в горах русских. Но старые привычные взгляды берут свое. Думные бояре в один голос кричат, что нет его на Руси и никогда не было!

Выслушал государь Михаил Федорович все отписки и жалобы от сибирских воевод, да промысловых и торговых людишек. Выслушал и доводы боярина Черкасского.

— Что же каменья рудные, кои привезены из Сибири, показали в плавке? — спросил государь.

— Ничего! В той руде опричь серы да земли пустой серебро не объявилось, — грустно молвил Черкасский.

Государь того ждал и твердо молвил:

— Велю сыск учинить на Якова Хрипунова со товарищами. Чего ими сделано в земле тунгусской, куда деньги государевы трачены и где руды серебряные. Все имущество Хрипунова воеводам имать и учет весть и хранить до особого указу.

9

Весна 1630 года. Енисейский острог.

Друзья перебрались в Енисейский острог еще по зимнику, точнее, прямо по льду Енисея. Даже Казачинский порог усмирил сибирский мороз. Но те льдины и торосы, что затейливо возвышаются на всем его протяжении, немые свидетели упорного сопротивления водной стихии.

Здесь, в Енисейске, они застали тобольского сына боярского Максима Байкашина. Тот прибыл с особыми полномочиями от государя Михаила Федоровича. Велено ему, сыну боярскому, сыск вести с Якова Хрипунова и дознаться о наличии серебра в тех местах, отписку представить в Тобольск, а тамошним воеводам самим принять решение о дальнейших работах по добыче серебряных руд.

Тем временем в Енисейский острог пришло сообщение с Тунгуски, из Нимского зимовья, Енисейской ясачной волости, что 17 февраля 1630 года Яков Игнатьевич Хрипунов умер.

Казаки, что привезли эту весть, еще сообщили, что все снаряжение осталось на руках Максима Перфильева, который теперь за атамана, а серебряные руды, сколько ни ходили, так и не сыскали, а сам новый атаман со товарищами собирается весной по первой воде прийти в Енисейский острог. Велики известия. Немалый переполох приключился среди сибирских воевод. Усмирить сто пятьдесят воровских людишек не шутка, острожного гарнизона на то может и не хватить, сам живота лишишься. Но ослушаться государева указа того хуже.

После тщательных размышлений Тобольский воевода Алексей Никитич Трубецкой, не без помощи расторопного дьяка, составил и отправил в Енисейский острог отписку следующего содержания:

«Господину Семену Ивановичу Алексей Трубецкой челом бьет. В нынешнем году, господине, по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу расспрашиваны и пытаны в Тобольске служилые людишки Тимоха Прокофьев, Стенька Семенов и Петруха Мещеряк, принесшие весть о смерти князя Якова Хрипунова. В расспросе и с пыток в насильствах и в посулах сознались и говорили о воровских и разбойных делах, что чинили разор купцам и промышленным на реке Кеть и Верхней Тунгуске. А еще сказывали, что Яков Хрипунов, по хворости и старческой немощи супротив воровства поделать ничего не мог, а его товарищи к тем ворам переметнулись.

Тунгусских князцов Окуня и Келти, в чьих землицах шаманских родится серебро и что должны были указать рудную гору, не сыскали, и никто о них в тех землях не ведает. Артельный люд, в том числе и Ивашка Репа, рудным делом не занимались, как выглядит серебро в рудных сибирских горах, не ведают.

Те воровские людишки верстали своим атаманом дьяка Максимку Перфильева, и собирается тот возвратиться на реку Обь, где промышлять воровством и душегубством, а уйти из сибирской землицы хочет с поморами, что промышляют рыбьим зубом в полуночных землях.

Как Максимка с людишками мимо Енисейского острога пойдет, велено тебе, господине, тех людишек имать, разоружить и сажать застрельщиков в тюрьму, и о том отписать в Тобольск.

Еще, господине, велено тебе взять до государева указу суда, на которых ходил Яков Хрипунов, и судовые снасти и устроить, где пригоже, так как беречь из Тобольска за дальним расстоянием некому, а также приглядеть до установления зимнего пути за остальным снаряжением, если его не смогут перевезти летом за Енисейский волок в Маковский острог.

Воровских людишек, господине, вели отправить немедля в Тобольск с сыном боярским Максимом Байкашиным, зачинщиков везти в клетях, закованными в железо, дай ему стрельцов столько, сколько потребно по твоему разумению.

Ежели пропустишь мимо острога воровских людишек, о том отписано будет к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу».

10

Чем больше забот у мужиков, тем бабе тоскливей. Так и наша Дарья, извелась, болезная! Мужиков хоть и стало больше, а что проку? Внимания к ней лишь убавилось. Все мужичьи заботы, сборы, переживания ее мало интересуют, а вот то, что лишили простых бабьих радостей, Дарью просто бесило.

— Будь что будет, — решила она, — но Петру я отомщу! Соблазню Тимофея. Даже интересно, насколь они и в любви будут схожи?

Одним словом, взбесилась девка. Сейчас для нее личная проблема виделась гораздо важнее всех этих скучных, мужских, государевых дел. А может, оно и на самом деле так?

Отвар дурманящий Дарья приготовила на славу. Запарила на козьем молоке взвар семени чертополоха и конопли. Сие зелье и головушку задурманит, и сил любовных придаст. А случай подходящий задерживать не стал.

Колол Тимофей дрова, да неприятность случилась. Колун с древка слетел да ногу повредил. Вот и пришлось Петру одному до воеводы идти, то вопрос какой-то приключился, а Дарья тут как тут. И право сказать, в этих вопросах немалые у нее были познания. Разбиралась и в травах, и кости вправить, а если надо, то и рану залечить, — ко всему сподобна была девка.

Наложив на ушиб холодную повязку, Дарья приподнесла Тимофею черпак взвара.

— Отведай, Тимоша, этого зелья, — молвила она ангельским голосом. — Вреда от него нет, а силушки придаст.

Выпил Тимофей зелья, — и пошла дурман-трава по разуму да плоти мужичьей. А Дарья хороша: распустила волосы, оголила тело и к Тимофею прильнула. И приключилась у них любовь нешуточная, а всепоглощающая, тело отдающее во власть любовных утех. Не было у Тимофея мыслей сопротивляться. Дарью он взял страстно и желанно.

Петр в это время пребывал у воеводы Семена Ивановича Шаховского. Того сейчас волновала более всего отписка Тобольского воеводы. Шуточное ли дело, остановить ватагу вооруженных казаков числом более ста, когда острожный гарнизон много менее будет. Вот и пригласил князя Петра, как стрелецкого сотника и бывалого воина, на совет.

— Прежде всего их надо задержать у Енисейского острога, а то они Бог знает, куда уйти могут, — рассуждал воевода.

Присутствующий здесь же дьяк стал перечислять:

— Кроме Маковского волока, им более сподобно идти рекой Сым воровским путем, но там проводник требуется, а то в верховых болотах заплутать и сгинуть просто. Можно идти через Туруханское зимовье на Мангазею, но там гарнизон добрый, враз всех повяжут. А ежели воровские людишки пойдут в низовья Енисея, к холодным морям, и пристанут к поморам, что промышляют там рыбьим зубом, тогда их уже не сыскать.

— Значит, требуется остановить их здесь, а на это дело надо поставить несколько добрых стругов с пушками и пищалями. Как вскроются реки, так эти струги должны денно и нощно караулить разбойные лодки, и пушками принудить пристать к берегу, — высказал предложение князь Петр.

— А далее как быть, ведь их со стругов еще сбить надо? — засомневался воевода.

— То и будет твоя забота, князь воевода. Собери на это дело всех людишек, и пашенных крестьян в том числе, и крещеных татар с остяками, чтобы числом много больше их было. Тогда толк будет, спужаются воры.

Тут что-то Петру нехорошо стало. Беспокойство и тревога охватили его.

— Что с тобой приключилось, князь? — тревожась, спросил воевода.

— За брата беспокоюсь! Нынче повредил ногу, так Дарья взялась врачевать его. Как бы чего не натворила вздорная девка! Поспешу я до дома, а то душе непокойно.

Когда князь Петр осадил коня у крыльца гостиной избы, то уже не сомневался в случившемся, и сладко спящая парочка его не удивила.

Чтобы остыть и собраться с мыслями, Петр решил прогуляться верхом и, скоро погоняя коня, мчался по укатанной санями дороге.

Мысли быстро приходили в порядок. Самое удивительное, можно сказать даже радостное: чувство обиды на брата было мимолетным и не оставило в душе и следа. Но вот решение, как быть дальше, не приходило. У него даже появилась нелепая мысль: ежели они с братом одно целое, то почему и женка не может быть одна? Ведь такую чертовку, как Дарья, еще поискать!

А в избе в это время царило смятение: в спаленку собрались все, включая Вульфа и Турай-ад-Дина. На этот раз они были едины во мнении. Вина за случившееся целиком падала на Дарью, а Тимофей выглядел этаким невинным агнцем. За этим занятием и застал Петр всю честную компанию.

При виде Петра Дарью вдруг охватило чувство смущения и стыда. Петр даже удивился, заметив, как лицо девки зарделось алым цветом. Смущенная до крайности, она выскочила прочь из комнаты и, укрывшись в чулане, стала ждать решения своей участи.

Все могло бы закончиться без последствий. Петр и Тимофей настроены были благодушно и смертельных грехов не усматривали. К тому же Дарья, несмотря на свой беспокойный характер и непредсказуемость, снискала именно этими качествами любовь всех друзей. Но неожиданно заговорил молчащий все это время Турай-ака.

— Наши планы всецело зависят от братьев, от их единения в помыслах и деяниях, и только женщина, вставшая между ними, может угрожать этому. Она внесет ложные понятия и чувства по отношению друг к другу, что приведет к преобладанию над человеком необузданного стремления к удовлетворению животных желаний, а чистые помыслы померкнут и будут забыты. Не зря Аллах оградил мусульманских женщин от греха, одев на них платье, скрывающее их прелести от взоров, и отдав во власть одного мужчины.

Моральный и духовный ущерб несет Дарья братьям, и тем вредит всем нам. Жизненно необходимо Петру и Тимофею пребывать в чистоте и целомудрии, а не следовать слепым физическим стремлениям. Только Аллаху ведомо то, и не зря он полностью запретил подобное и уведомил нас о страшных наказаниях за это в будущей жизни.

— Но как же поступить с Дарьей? — молвил Вульф. — Ведь она не единожды доказывала свою преданность всем нам.

— По грехам, надо свести Дарью в ближайший женский монастырь, подстричь ее и оставить там чернушкой замаливать грехи, — категорично заявил имам.

А между тем неугомонной Дарье надоело сидеть в чулане, и она, крадучись, приблизилась к двери, за которой решалась ее судьба, именно в тот момент, когда имам вынес свой вердикт. И если сами слова, сказанные Турай-ад-Дином, восприняла как пустое, то наступившее после них молчание воспринималось как всеобщее согласие, что повергло девку в ужас. Перспектива оказаться в монастыре в качестве послушницы была для Дарьи хуже смерти.

Со слезами на глазах девка вбежала в комнату, своим неожиданным появлением еще более усилив всеобщую немоту. Воспринимая это как приговор, Дарья, опустившись на колени, стала молиться, прося Матерь Божью о прощении и милости.

— Заступница усердная, благоутробная Господа нашего! К Тебе прибегаю я, окаянная и паче всех человек грешнейшая, внемли гласу моления моему, и вопль мой и стенания услыши. Ты, Всеблагая и Милосердная Владычица, не презри меня отчаявшую и во грехах погибающую, помилуй меня, кающуюся во злых делах моих, и обрати на путь правый заблудшую окаянную душу мою. На Тебя, Владычице моей, Богородице, возлагаю все упования мои. Ты, Мати Божия, сохрани и соблюди меня под покровом Твоим, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Окончив молитву, Дарья вынула небольшой, но острый как бритва нож, что всегда висел у нее на поясе, и трагически обстоятельно, не торопясь, обрезала себе волосы.

— Братья мои! — молвила она. — Не гоните покаявшуюся грешницу от себя. Дозвольте сестре быть рядом. Отныне только любовь и внимание сестры будет окружать вас. Клянусь в этом и беру в свидетели Матерь Божью, Святую Деву Марию.

Только теперь Дарья набралась смелости поднять глаза и взглянуть на присутствующих. Глаза всех светились радостью. Столь серьезный, по мнению Турай-ад-Дина, конфликт разрешился достойно, при всеобщем согласии.

11

Весна 1630 года. Енисейский острог.

Как только прошел ледоход, енисейцы, а более всех — братья Шорины стали поджидать опальную ватагу Якова Хрипунова, сгинувшего и безымянно похороненного в далекой землице тунгусской, где-то у Братского порога. Да будет земля ему пухом.

Теперь за атамана у них Максим Перфильев, что был дьяком при Хрипунове. В короткий срок сплавилась ватага по большой воде и прибыла в Енисейский острог.

Безнаказанность есть страшное зло, страшнее самого преступления, потому как ведет к следующим, а воровство да разбой становятся привычными делами. Ватага, что пришла в Енисейский острог, мало напоминала государевых служилых людей, посланных для рудных дел. Енисейские казаки, что были выходцами с Дона или Днепра, узрели лихих гулящих казаков, промышляющих разбоем да воровством, и атаман был под стать. Выпив кружку хмельной браги для куража, атаман Перфильев спустился на берег в сопровождении своих десятников.

Уверенность в собственной силе лишила разбойные души всякой осторожности. Пшеницы, овса, соли потребовал атаман у воеводы Семена Шаховского. Да немало: на сто душ на целый год харчевания.

— Идти мне далече, — заявил атаман. — Так что будь добр, Семен Иванович, выдай государевым людям, что требуется, подобру-поздорову, а то людишки у меня оголодали, сами до амбаров сходить могут.

Кровь ударила в голову князя воеводы. Обнаглел безродный дьячок, возомнил из себя чего, дерзит, смеется разбойник. Еле удержался князь Шаховской, чтобы не выхватить саблю. Была еще надежда решить все мирно.

Достал воевода отписку и зачитал государевы слова:

«Велено тебе, господине, тех людишек имать, разоружить и сажать застрельщиков в тюрьму, и о том отписать в Тобольск», — прозвучало для атамана как гром среди ясного неба.

Кинулся тогда Максимка Перфильев с десятниками обратно на ладьи разбойные и велел отходить прочь от берега. Но сторожевые струги уже встали со стороны реки и для острастки шибанули из пушек. А на берегу стал собираться весь енисейский крещеный люд. Кроме острожных стрельцов, подошли промысловые, торговые люди, крестьяне, — все, кто носил под рубахой православный крест. Собралось более шести сотен человек, вооруженных копьями, саблями, а то и оглоблей.

И тогда испугались воровские казаки. Сами повязали и сдали воеводе Шаховскому всех застрельщиков, а оружие сложили.

То был значимый день в жизни воеводы Семена Шаховского. Лишь через несколько месяцев дойдут вести о енисейских событиях в Москву. Так бесславно завершилась экспедиция по поиску серебра на Верхней Тунгуске, столь грандиозно задуманная, изначально обреченная и так трагически завершенная.

Но история поиска серебра на этом не закончилась. Неожиданно для всех она совершила новый зигзаг и, вновь набирая силу, устремилась на восток, а начало этому положило внезапное освобождение из-под стражи Максима Перфильева и многих его людей, тех, кто не запятнал себя кровавыми бесчинствами.

12

Срок воеводства князя Семена Ивановича Шаховского подходил к концу, и это его не радовало. Рудные поиски Якова Хрипунова закончились крахом, братские народы не подведены под государеву руку, Красноярский острог подчинен Томскому разрядному воеводству, а Енисейск, по сути, за время воеводства не проявил себя никоим образом. Столь грустное завершение службы в Енисейском остроге могло означать лишь одно — низкую оценку государя и плохие перспективы в дальнейшем назначении. А если донести до государя все последние события, как они есть, то и того более — жди беды.

Казак, чья служба состояла в присмотре за порядком в приказной избе, сообщил воеводе о приходе князей Шориных. Братья с первых дней пребывания на Енисейской земле, несмотря на странность их целей и полномочий, вызывали у воеводы доверие, особенно усилившееся в свете последних событий. Надеясь на пользу от данной беседы или на приятность от времяпровождения, воевода тут же пригласил братьев к себе. Удивительная схожесть братьев поначалу не вызывала проблем в общении с ними. Тимофей более отмалчивался, чувствуя недостаток знаний здешней жизни, а разговоры вел преимущественно Петр. Но Тимофей становился все более активным в беседах, а их схожесть стала проявляться даже во мнениях и взглядах. При желании или из озорства князья Шорины могли поставить в тупик собеседника, но это не касалось воеводы Семена Шаховского. По молчаливому согласию братьев, право начинать разговор осталось за князем Петром.

Сегодня это не имело значения. Петр пришел на беседу в форме стрелецкого сотника, в красном с галунами кафтане. Это подчеркивало официальность разговора и настраивало на серьезный тон.

— Князь Петр Васильевич! Князь Тимофей Васильевич! Рад видеть князей Шориных-Черкасских в полном здравии и прекрасном самочувствии. Наслышан, что вы собираетесь отправиться на Верхнюю Тунгуску! Вы знаете, как называют эту реку братские?

— Да, наш ученый друг Турай-ад-Дин спешно занимается изучением языков братских людей и уже поведал, что Верхняя Тунгуска на их языке звучит как Ангара Мурен, что по-русски означает «разинутый, открытый», а также — промоина или ущелье, — пояснил Тимофей.

— Отчего же приятное на слух название имеет столь уродливый перевод? — продолжал спрашивать воевода.

— И это он выведал у братского, что сидит в аманатской избе. С его слов выходит, что очень давно стали таять ледники, уровень Байкала начал расти. Сначала вода спружилась в горном ущелье, потом прорвалась в гору, через пещеру, а там камни были, из которых известку жгут. Те камни вскипели, выбросили все наружу, и образовался огромный провал. Вода хлынула в этот провал и потекла вниз. Раз по-братски провал называется ангарой, а река потекла по провалу, то ей и дали имя Ангара.

— Очень любопытно! При случае расскажу эту историю государю нашему Михаилу Федоровичу, но он не любитель неведомых слов. Согласно его наказным грамотам, всякое название реки должно означать народ, там проживающий, а название острога — место, где его ставили. Но мы, кажется, отклонились, у вас, думается, есть дела ко мне. Рад буду помочь князьям Шориным напоследок. Ведь я в скором времени направляюсь в Москву, лишь дождусь нового воеводу и передам ему дела.

— Князь Семен Иванович, — заговорил Петр. — Помните август 1629 года? Вы тогда недавно заступили на воеводство, а я добрался до Енисейской земли.

— Да! Эти воспоминания свежи в моей памяти! Но что князь имеет в виду?

— Тогда мне был дан мудрый совет: воздержаться от сыска, а если и вести, то тайно для пользы своей. Сейчас я то же самое советую тебе, воевода.

— Ты, князь, говоришь о воровских казаках, что под стражей ждут отправки в Тобольск?

— Особой вины на них нет, их нельзя винить в душегубстве, и они не чинили измену государю нашему. Их вина лишь в отсутствии жесткой руки, тебе хорошо ведомо, насколько это важно. Они могут сослужить добрую службу государю Михаилу Федоровичу. Тебе, князь Семен Иванович, и мне.

— О какой службе ты говоришь? — продолжал пытать князь.

— О той, что служилый человек правит. Почему нынешним годом ясака меньше взяли, почему землиц новых под царскую руку не подвели? Причина известная! То киргизов опасались, то наших казачков с Ангары дожидались, а служилых людишек в остроге недостает, некого было по службе отправлять. А у тебя, воевода, сейчас под стражей на государевых харчах более ста душ сидючи сидят. Ведь то есть великий разор государю нашему Михаилу Федоровичу.

— Так ты мне советуешь с этих казаков поручную бумагу взять и службу править заставить?

— То так, воевода! Отпиши государю, что серебро рудное в горах не сыскали. Добро всяческое, что за Яковом Хрипуновым числилось, возвернули, а казаки по твоим государевым делам разосланы. О том роспись землям составь, в которые посланы из Енисейского острога служилые люди. Передашь ту роспись главному судье приказа Казанского дворца, князю Дмитрию Михайловичу Черкасскому. Тот все уладит, а заодно и обо мне все обскажешь.

— Добрый совет, князь! Ну а твоя корысть в чем будет? — возликовал воевода.

— Сними, батюшка, опалу с Максимки Перфильева да чин пятидесятника дай и отправь его на Верхнюю Тунгуску в братской землице острог ставить. Мне с ним сподручно будет.

— Отчего же сподручнее? Отправляйся с сотником Петром Бекетовым, он добре те места знает!

— Казаки, что с Яковом Хрипуновым ходили, сказывали, Максим Перфильев с князцами из братских улусов дружбу водил и пороги более всех знает. А сотника Петруху Бекетова ты отправь куда далее, им близко нельзя, не терпят друг друга.

«Государю-царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси воевода твой Семен Шаховской челом бьет. Роспись землям, в которые посланы из Енисейского острога служивые люди и по скольку человек в которую землицу послано. Посланы этим годом в Братскую землицу приводить и умирить братских людей под государскую высокую руку и острог ставить у Падунского порога на Тунгуске-реке, с атаманом Максимом Перфильевым, с десятником Семейкой Родюковым енисейских служилых людей 30 человек. В Тасееву-реку и по Чюне-реке вверх ко князцам: Кохоню, да Куря Хилкову, да Адыну, приводить их под государеву высокую руку посланы с пятидесятником Терехой Савиным 20 человек новоприбылых. На заставы послано вниз по Енисею в устье реки Сым с десятником Фирсом Микифоровым 30 человек старых енисейских служилых да новоприбылых, для ловли торговых промысловых людей, которые обходят Сымом-рекою и не платят государевы пошлины и оброки в Енисейском остроге. В Маковском острожке для государевых всяких дел и оберегания государевой казны 6 человек. В Тунгуске-реке на Рыбном острожке для бережения, чтоб иноземцы дурна никакого не учинили 5 человек. На Лену-реку к якутам, братским людям да тунгусам на перемену атаману Ивану Галкину со товарищами послан Енисейского острогу сотник стрелецкий Петр Бекетов, а с ним новоприбылых служилых людей 30 человек. Велено сотнику Петру Бекетову вниз по реке Лене идти и там острог ставить, где пригоже. А остальные служилые люди в остроге по караулам и на мелких разных посылках и по волостям разосланы, для государева недоборного ясака человека по два, по три».

1

Лето 1630 года. Верхняя Тунгуска (река Ангара), Братские пороги.

По южной окраине Сибирской платформы поднимаются низкогорные гряды Ангарского кряжа. Увалы его пологие, с широкими распадками. Здесь выпадают за зиму метровые снежные сугробы, а морозы редко бывают менее двадцати пяти градусов. Снежность зим спасает от вечной мерзлоты, и склоны кряжа сплошь покрыты южной темнохвойной тайгой. Где осадков меньше, там тайга из кедра, ели и пихты сменяется сосново-лиственничными лесами с хорошо развитым подлеском. Под ними лежат дерновые, дерново-карбонатные и дерново-подзолистые почвы. Ничего не скажешь — многообещающие земли для месторождений золота, серебра да железных руд.

Там, где Ангару пересекает сей кряж, на пути русских первопроходцев встали Братские пороги. Если идти вверх по Ангаре, то первый порог, Шаманский, в четыре версты будет. Высокие каменные утесы встали по берегам реки, а вода бушует и ревет между множеством камней, что зовутся «бойцами». Ворота того порога — далее в русле, а не у берега. Шаманский порог страшен более других и несет большие трудности. За ним с левой стороны впадает река Вихорева. Здесь можно было пристать к берегу и отдохнуть, но далее находится порог Долгий в десять верст. По обе стороны — те же утесы высокие и преодолеть его можно лишь завозом на бечеве. Весьма тяжко, будто в гору. Река успокаивается ненадолго, начиная бушевать при первых звуках «голоса» порога Падуна.

Падун — главный в каскаде Братских порогов. Всевозможные Конь-камни, Лебеди-камни, гранитные лопатки и языки, угрожающе торчали из воды, а то скрывались в водоворотах. Приходилось разгружать суда и перетаскивать всю поклажу на руках, а порой и сами речные суда поверх каменьев. Глубоки горные разломы, каменные утесы словно стены стоят, а вокруг дебри непроходимые.

После него до устья реки Оки не более тридцати верст и лишь два плеса. Здесь, по правому берегу Ангары, раскинулись большие братские улусы, а земли в долине изобильны и урожайны.

Максим Перфильев впервые увидел Братские пороги, будучи дьяком в полку Якова Хрипунова. Подошли к ним большим числом, на крупных кочах и стругах. С продовольствием годовым, кузнечным имуществом да инструментом и материалом для острожного строительства.

Все, что слышали ранее от служилого люда, бывавшего на порогах, оказалось лихостью да хвастовством. Те проходили пороги лишь на малых дощаниках да с малыми запасами.

У Якова Хрипунова все получилось иначе. Лишь через Шаманский порог с великими тяготами и лишениями шли более десяти дней. Шесть стругов в щепы изломали, зерно загубили, а многие служилые чуть не утонули. Тогда берегом стали носить добро полковое, и лишь по четыре пуда на человека осилили, а из сил выбились.

Вот тогда и стало понятно, что до морозов братские пороги не одолеть, и остались зимовать в устье реки Вихоревой. Острожек успели поставить до морозов, но вот беда — небольшой. Многим пришлось тогда болтаться по чужим зимовьям, без нужды обижая промысловых и торговых людишек. В ту зиму 1630 года застудил Яков Хрипунов нутро, долго хрипел болезный, задыхался в жару, бредил да помер. Служилые, что за помощью ушли, взяли тело с собой, да тягот не вынесли, схоронили усопшего Якова где-то на Илим-реке. Лишь весть в Енисейск донесли о том. Тогда и выбрали служилые Максима Перфильева атаманом, он и возвернул разгулявшуюся ватагу в Енисейский острог.

Многое теперь знал пятидесятник Максим Перфильев о Братских порогах, но и задача перед ним стояла нешуточная. Велено Максиму Перфильеву: «Прейдя близко под братские улусы, присмотреть угожее, крепкое место и поставить острог, и укрепить его гораздо».

Историческая справка. Первым землепроходцем, преодолевшим Братские пороги, можно считать Пантелея Демидова-Пенду. В 1620–1623 годах он с отрядом в 40 человек совершил удивительный переход по неизвестным тогда местностям Восточной Сибири. Из Туруханска по Нижней Тунгуске он добрался до реки Лены и прошел через всю Якутию, до верховьев Лены. От устья реки Куленги прошел в братские земли, достиг реки Ангары в районе нынешнего села Балаганка и первым из русских преодолел все страшные ангарские пороги. Известный советский географ академик Л.С. Берг назвал поход П. Пенды географическим подвигом. Но не надо забывать о том, что они прошли пороги сверху, налегке и на малых каюках.

2

Отряд казаков, что пошли с пятидесятником Максимом Перфильевым, был невелик. Тридцать человек служилых да десятник Семейка Родюков, маловато для строительства острога. Ведь окромя возведения острога и караулы держать треба для бережения. Правда, ему пришлось по велению воеводы взять к себе на струги еще пять человек русских и братского молодого мужика, которого сам привез с порогов в качестве пленника. По строжайшему наказу воеводы они были сами по себе, и Максиму принуждать их к работам было не по чину.

Народец, по мнению пятидесятника, сильно странный. Два брата, княжеского звания, им ровня лишь воевода. Схожи столь, что диву даешься. С ними два иноземца. Один вроде из немчин или свеев, не разобрать атаману, все одно — басурман, а второй бухарец, таких не раз видел в Тобольске. Братского парня, по настоянию бухарца, взяли, тот язык их изучал. Были еще братские, но уже взятые атаманом, чтобы вернуть их в улусы для замирения. Кроме всех, в услужении у братьев девка была стриженая. Одежу мужескую носила и при оружии, но сверху рубище вроде монашеского. Как-то пятидесятник полюбопытствовал:

— А кем девка тебе приходится или женка чья? — спросил он князя Петра.

— Она не девка и не женка! То сестра наша! — сухо ответил князь. — И не вздумай ее забижать, да людям своим накажи.

— Сестры все более по домам сидят! Зря ее взяли! Задаст она вам хлопот!

Путь долог. Все друг у друга на виду. Братья хоть и идут на отдельном струге и на веслах у них все больше братские сидят, но разговоров с атаманом не чураются. Максим Перфильев понял, что иноземцы те рудознатцы, а князьям велено уразуметь о рудах, что Яков Хрипунов сведал, и самим сыскивать. Ничего не таил от братьев пятидесятник, знал, что им своей волей обязан, но поведать особо ничего не мог. Сказывал лишь, что копали ям по горам множество, и каменья, что с виду необычны, в зимовье сносили, а разобрать те каменья некому было. А как застудился князь Яков Хрипунов, это дело бросили как бесполезное и пустое.

Турай-ад-Дин всецело отдался порученной ему миссии рудознатца. В свете последних событий он убедился, насколько мудр Аллах. Всевышний и Мудрейший распорядился, чтобы его жизнь протекала в неге дворцов, за молитвами и познанием наук, и Турай-ака с должным рвением исполнил его волю. Затем Величайший из Великих обрек его на испытания, и он выдержал их. Теперь поручил верному ученику Магомета исполнение своей воли. Дело хоть и необычное, но, без сомнений, исходящее от самого Аллаха, так как поручено ему князем Петром, что появился во время страстной молитвы на его зов.

Прежде всего имам решил изучить язык народа, на чьих землях предстоит жить и искать руды. К его удовольствию, братский народ был не столь дик, а язык близок к монгольскому, который он знал в совершенстве. Письмена они не знали, но вот легенды и мифы сохранили во множестве, а самое главное — хорошо знали земли тунгусов и якутов. Успев стать, что не было странностью, за время своего могущества их смертными врагами, они не были против дружбы с русскими пришельцами и даже быть их ясачными людьми.

Братского аманата звали Шараном. Его предки пришли на Ангару, гонимые со своих земель якутами, что стали сильны более их. Спустившись по реке Илим, братские стали вытеснять коттов и расселяться по Ангаре. Его племя ушло вверх по реке и, укрывшись за порогами, разбило свои улусы напротив устья Оки. Его отец, князь Термичей, тайша над всеми братскими улусами и будет рад возвращению сына.

3

Без особых злоключений и бед дружина достигла Братских порогов. Все, особенно вновь прибывшие, в страхе смотрели на врата Шаманского порога.

Ангара вытекает из Байкала сразу крупной рекой. Притоки, что собирает река в своем беге от батюшки до жениха своего, красавца Енисея, лишь удваивают ее воды, да и то после порогов. Здесь кроется особенность Ангары, которая состоит в том, что до порогов она не ведает паводков, а ледовый панцирь сковывает красавицу лишь на три месяца в году.

Скоро страх перед схваткой с порогом сменился легким разочарованием. Максим Перфильев не рискнул с ходу преодолевать порог, а остановился на тихой воде на правом берегу Ангары. Здесь они обнаружили небольшое зимовье, ставленное еще до прихода полка Якова Хрипунова. Казаки подлатали крышу листвяжной дранкой, залепили рыбьем пузырем оконце, установили дверные навесы, — вот и весь ремонт. Еще шли волнительные хлопоты прибывших, а атаман уже уединился с братьями для беседы.

— У вас, господине, есть свои цели и службы государевы, и воеводой дан наказ помогать всячески. Но мне со товарищами тоже дана служба немалая. Они для благости и покою дел наших не должны держать других помыслов. Вершите свои дела без них, на работы в помощь не зовите и соблазну серебром и золотом не давайте.

— Хорошо, атаман, все будет по твоему желанию, — ответил Петр, а Тимофей добавил: — Только укажи и отдай нам руды, что собраны князем Хрипуновым.

— Завтра на рассвете я и все ваши люди идем за Шаманский порог. Проведаем там одно место, ладно ли! Дарью тоже берите, от греха подальше.

Оставив за себя десятника Семейку Радюкова, атаман наказал:

— Выгружайте все имущество, что может пропасть, замочившись, да все, что удобно для носки берегом, а ежели поспеете до моего возвращения, то начинайте смолить худые струги. Вернусь на третий день, ежели нет — ждать два дня и искать. А ежели и так не объявлюсь, вертайтесь обратно в Енисейский острог.

Правым берегом пошли разведчики в обход Шаманского порога. Тропа неплохая, людьми и зверем набитая, а если где мосток или гать кинуть, то вообще ладно получится.

Берегом да налегке идти не в тягость. К обеду уже миновали порог и спустились в речную долину. Напротив в Ангару впадает речка Вихоревка. Пороги отсюда не видны, но гул доносится хорошо. Здесь, в небольшой долине сказочной красоты, отгороженной от мира с обеих сторон бушующими порогами, стоял острог, ставленный казаками князя Якова Хрипунова. Выглядел он неплохо, что не удивительно: и года не прошло, как ушли отсюда казаки. Сняты лишь железные затворы, уключины да навесы, и те вскоре отыскали, спрятаны были в скальной расщелине. Пять изб, амбар, баня, сторожевая башня, — все огорожено острожным тыном. За амбаром свалены в кучу каменья разных цветов и размеров. Тут же, под навесом, различалась и кузня, правда, инструмент и меха отсутствовали.

— В этом остроге и скончался князь Хрипунов, — молвил Перфильев. — В ту зиму многие от голода сгинули. Половину припасов утопили в Шаманском пороге. Теперь я этого не допущу. Берегом все перенесем, а струги пустыми проведем через порог. Время еще терпит, успеем вдоволь заготовить и мяса, и рыбы. Зимовать будем здесь, в старом остроге, а далее видно будет, — поделился своими планами атаман.

— А как же наказ воеводы ставить острог в устье реки Оки? — безразлично заметил Тимофей.

— Наслушался воевода князь Семен Шаховский сказок от Петрухи Бекетова и понять не желает, что не пустят нас братские под свои улусы, а то нам вовсе не сподобно! — с жаром ответил Перфильев. — Я так рассудил и государю отпишу, что в Братской земле острог поставил по здравому рассуждению и смотря по здешней обстановке, а не по чьей-то сказке, и в таком месте, чтоб был острог крепок и вовеки стоял, а служилым людям братские чтобы не шкодили и разора никакого не учиняли.

— Ты здесь, атаман, и за воеводу, и за государя нашего! Тебе решать, где острог ставить, но и тебе ответ держать перед государем, — заключил Петр.

Турай-ад-Дин тем временем изучал руды, а Вульф и Дарья всячески старались ему помочь. Бесполезность этого занятия имам ощутил сразу, и по мере его продолжения лишь более убеждался в этом. В основном это были просто приметные камни, с вкраплением слюды или кварца. Реже попадались железные руды, красные и бурые железняки. Вот куски кровавого гематита. Много серосодержащих руд, а сернистого серебра, увы, не видно. Удивляя своим терпением Вульфа и Дарью, он не переставал перекладывать с места на место и сортировать камни, пока не перебрал всю кучу. Вульф участливо взглянул на имама.

— Уважаемый Турай-ака, вы бы подсказали, как выглядит рудное серебро. Я бы еще раз перебрал, может, проглядели чего.

— Ничего я не проглядел, — вздохнул имам. — Но на будущее знайте, руда имеет темно-серый цвет, иногда тускло-грязный окисленный вид, а иногда почти как черная земля, но серебристый отблеск на солнце выдает присутствие серебра.

Услышав сказанное, Дарья, сидевшая ранее тихо, как послушница на молитве, вдруг сорвалась с места и, покопавшись под навесом кузнечной печи, принесла несколько кусков почти черной руды.

При виде этих невзрачного вида каменьев Турай засветился улыбкой.

— Велик Аллах! — возликовал он. — Он не забыл о своем ученике!

— Что за шум! На нас напали тунгусы?

К новоиспеченным рудознатцам подошли князья Шорины и атаман Перфильев.

— Аллах послал нам радость! На дворе этой грозной крепости, у тына неприступного, за тем горнилом кузнечным, лежат руды самородного серебра. Максим-джан, наверно, помнит, кто тот искусный рудокоп и где он откопал эту чудесную руду?

— Я начинаю сожалеть, что согласился взять вас с собой. Лучше бы я сидел в остроге и ждал пыток. Весь тот рудный кошмар может повториться.

— Мне не нравятся твои речи, атаман! — жестко произнес князь Петр. — Касаемо твоих дел и дружины мы договорились. Но без тебя и сказов о ваших делах рудных нам не обойтись!

— Откуда я могу знать! Копали все, где ни попадя! Князь сам за этим следил, пока в разуме был, а потом… — атаман с досады махнул рукой. — Может, на Илиме, может, где здесь или в улусе у дархана забрали. Был такой случай! Братские тогда аж под острог пришли с оружием. Сказали им, что утопла на Долгом пороге, и брагой напоили, так и обошлось. А каменья эти даже не пробовали в плавке. Черная земля — и только, даже смотреть срамно.

— Дархан это у братских «кузнец», а кузнец по серебру у них «монгото дархан», — пояснил хитрый Турай и задумался.

— А можно попробовать руду плавить? То как? — поинтересовался Тимофей.

— Можно. Но прежде надо сготовить древесный уголь, да печь сладить. Но мыслю, что торопиться не след. То, что в руде серебро есть, я ответствую. Надо братских попытать, где ее взяли? Да так, чтобы не поняли!

— До улусов подадимся, когда в остроге обживемся, — категорично заявил атаман.

— Пока все в остроге сладится, Турай-ака руду сплавит, Вульф и Дарья ему помощники добрые. Оно так для всех покойней будет, — подвел черту князь Петр.

4

Закипела работа около Шаманского порога. Казаки таскали грузы в острог. Четыре версты, конечно, не расстояние, но с ношей не побежишь, сгоришь быстро. Два пуда взял — и ходу. До полудня разок-другой обернулся, и ладно. Опять же подсобить надо, когда всей ватагой требуется поддать. Струг, к примеру, на берег вытащить или острожные ворота навесить. Острог у Шаманского хоть и временный, но зимовать в нем, поэтому и обживают его казаки. За работой не забывают и дичи набить, и рыбы наловить. Рыбы столько, что порой вода кипит. Скапливается между порогами на спокойной воде, кормится, в речку Вихорева то на нерест идет, то обратно сваливается. Лови хоть острогой, а можно и голыми руками попробовать, если дюже проворный. Лишь медведи недовольные шастают: сильно шумливы пришельцы, но есть такие смельчаки, что махнут лапой на все, усядутся в воду или на камень неподалеку от острога, и резвятся, выхватывая рыбин из воды. Всем живется сытно и радостно в эту пору.

Турай-ака так, как ныне, в жизни еще не работал. Шутка ли! Вдвоем с Вульфом завалили десятка три лесин, распилили на чурки, завалили в яме дерном, а теперь палят. Сейчас только следить да не пережечь, затушить вовремя, чтобы самый жар в печи остался. Дым по тайге стелется, зверье пугая, сами черные, как черти из преисподней, а настроение хорошее. Когда большое доброе дело спорится, оно всегда так!

Дарью пожалели и поставили на обустройство жилых изб. Столы, лавки, пол проскрести. Одеяла подлатать да одежонку казакам: износились служилые в походе. Дарья трудится безропотно, старается. Меняется девка на глазах. Может, оно и к лучшему. Не век же чудить, скоро и замуж пора.

Петр с Тимофеем трудились, как рядовые казаки, засучив рукава. Познать надо все, где еще такую школу пройдешь! Разгруженные струги проконопатили, просмолили, а теперь ведут через Шаманский порог. Неудобен он тем, что ворота от берега далеки. Одной бичевой тяжело держать струг в проходе. Руль, парус, шесты — все идет в ход. Несколько казаков берегом протаскивают бечеву, да закрепляют за валуны якорем, а те, что на струге умостились, тянут изо всех сил. Пройдут саженей пятьдесят, остановка, передохнут, пока вновь заведут бечеву, — и так дальше, повторяя много-много раз. Хладнокровие, бесстрашие и упорство — без них подобные пороги не преодолеть.

Глаза боятся, а руки делают. Эта поговорка наверняка родилась от подобных занятий. Струги один за другим добрались до острога, груз весь перенесли берегом, но ушло на это без малого месяц.

Скоро у Турай-ад-Дина дела дошли до плавки руды. Имам практики почти не имел, но знания были основательные, накопленные древней цивилизацией Востока, а организационных талантов просто в избытке. К числу его учеников, помимо Вульфа, присоединился братский аманат и приятель Шаран. Узнав, что Турай — рудный мастер, литейщик и кузнец, на языке братских — дархан, проникся к тому огромным уважением, граничащим с обожествлением. Когда ситуация позволяла, Шаран величал имама не иначе как Монгото Дархан Багша, что примерно означало «учитель серебряного кузнечного дела». Это весьма льстило имаму, но из скромности во время работы он предпочитал проще — Багша-ака.

Приведя печь в рабочее состояние, а точнее, установив на ней меха и заготовив для нее древесный уголь, достопочтимый Турай-ад-Дин Монгото Дархан Багша приступил к опробованию руды. Несколько дней его ученики Вульф и Шаран готовили руду. Прокалив в печи до растрескивания породы, они раздробили ее и в каменных ступах растерли в порошок. Потом долго промывали ее, пока проточная вода перестала быть мутной.

Далее Дархан Багша пояснил ученикам, что будет применен метод купеляции, что на языке древних франков означает разделительную печь, или проще — чашечку. Эти удивительные чашечки он прихватил готовыми у енисейских кузнецов, то были обычные пористые чашки из отожженной огнеупорной глины. Метод был основан на том, что свинец или другие неблагородные металлы, что могут присутствовать в руде, при высокой температуре окислятся, а серебро останется без изменения. Процесс происходит в купелях-чашечках, где расплавленные окислы поглощаются порами купели, а серебро остается в виде слитка-королька на поверхности.

Все это ученики проделали тщательно, с удивительным прилежанием. Результат никого не удивил, правда, о нем никто и не узнал, кроме друзей. Плавка показала, что доля серебра в руде исключительно высокая, судя по весу королька, более трети.

После всех этих хлопот Турай-ад-Дин на тайном совете, где присутствовали братья, Вульф и Дарья, поведал следующие удивительные вещи. Начал он, как всегда, издалека.

— В Древние времена, по велению Божественных Тэнгриев, которым поклоняются братские, на землю были посланы сыновья кузнеца Божинтой. Они основали в братских землях несколько кузнечных родов Дархан Утха, которые и поныне владеют божественным даром рудознатцев и кузнецов. Особо почитаемые среди них Монгото Дарханы — серебряных дел кузнецы. У братских дархан почитается выше шамана, а место, где родится серебро, священно. У каждого Монгото Дархан Утха есть свой Мунгэн Добо — серебряный холм. Серебро у них божественный металл, а омулеты из него есть вместилище душ живущих. Потерять Мунгэн Добо означает гибель всего рода, поэтому берегут, скрывают и охраняют его от чужих глаз.

Долгое время все молчали. Смысл сказанного был понятен, но вывод испугал всех.

— Выходит, если мы найдем Мунгэн Добо, чтобы взять там руду, придется уничтожить все племя Дархан Утха, — озвучил его князь Петр. — Про то в наказных государя Михаила Федоровича ничего не сказано.

— Турай-ака! — обратился Тимофей. — А в улусах, что за порогами стоят, случаем, не кузнецы проживают?

— Шаран говорит, один улус скот держит, другой землю возделывает, а третий — мастеровые.

— На днях атаман отправляется в улусы. Из нас берет только двоих. С ним пойдут Тимофей и Турай-ака. Главное уяснить! Есть ли у здешних улусов свой Серебряный холм, а если есть, то где?

5

Братские улусы. То же время.

За грозным Подуном, в сорока верстах выше, на правом берегу Ангары, прямо напротив устья реки Ока, вольготно раскинулись братские улусы. Здесь река Ангара протекает по обширной долине. Полноводная, спокойная и хрустально чистая красавица. Лишь по весне ее воды слегка мутнеют от талых вод, а в остальное время она сохраняет чистоту своего грозного прародителя Байкала.

Братские пришли в эти места во времена монгольского владычества. Оттеснив тунгусские племена на север по Илиму и на запад к Енисею, они превратили их в своих данников, а в их землях разбили улусы. Эти лесные монголы, так когда-то называли братских, были грозными воинами, хорошими охотниками и рыболовами, скотоводами и кузнецами. С крушением Монгольской империи разрушилась и их государственность, лишь племенные союзы согласно древним обычаям братания объединяли эти народы.

Весть о движении неизвестного народа, закованного в железо и стреляющего огненными стрелами, пришла в эти края очень давно. После первых столкновений с русскими ее принесли енисейские тунгусы. С тех пор в братских землях покоя нет. Каждый год небольшие отряды, что уходят к тунгусам за ясаком, сообщают о неумолимом приближении русских, об их отваге и силе, а ясак привозят все меньше.

Первое появление русских на Ангаре, прямо под улусами, произошло почти десять лет назад. То была ватага Пантелея Демидова-Пенды, которая возвращалась обратно в Енисейский острог после удивительного и легендарного похода по реке Лене.

Русских тогда еще никто не ждал, а если и ждали, то с запада, с низовий Ангары, где им придется пройти пороги, считающиеся братскими непреодолимой твердыней.

Трудно представить состояние братских, когда на виду всех улусов на стрежне Ангары неожиданно появляются несколько дощаников с русской дружиной. То был шок, тем более что русские появились не с запада, откуда их ждали, а с обратной, верхней Ангары.

Русские тоже не ожидали увидеть столь крупное поселение неизвестного народа. Утомленные до крайности трехгодичным переходом, не готовые к встрече, они ходом проходят улусы и исчезают в водоворотах Братских порогов. Это событие произошло летом 1623 года.

Возможно, именно в этот момент возникло решение у братских князей встретить русских миром и добровольно пойти под руку их царя. Но русские пришли сюда лишь через пять лет. Небольшой отряд енисейских казаков в количестве девятнадцати человек, под командой стрелецкого сотника Петра Ивановича Бекетова, преодолев на легких стругах все Братские пороги, высадился пред улусами, что стояли напротив устья реки Оки. Русские расположились недалеко от улусов, построив себе в несколько дней небольшое зимовье.

Миролюбие и приветливость русских не знали границ. Братские тайши и князцы были приятно удивлены щедростью русского царя, получив от него множество даров. Здесь были и изделия из металла: котлы, ножи, булавки, иглы, невиданные до сего дня зеркала и бисер. Из продуктов — мука, крупы, толокно, вина, хмельной мед. Все тайши округи съехались, чтобы отблагодарить русского царя и передать ответные дары. В итоге Петр Бекетов, собрав почти двадцать сороков соболей и две пластины серебра, отбыл обратно в Енисейский острог. А братские остались в надежде, что откупились на долгие годы, не преминув разобрать зимовье, не оставив от него и следа. Но именно Бекетов привез тогда сказки о несметных богатствах и серебряных рудниках той земли.

Не прошло и года, как русские пришли вновь, и на этот раз большим числом. То был отряд Якова Хрипунова. На этот раз русские вели себя по-другому. Не успев до зимы пройти пороги, они отстроили острог напротив реки Вихоревка и малыми отрядами стали появляться повсюду. Они хотели все: и ясак, и харчи, а главное, брали пленников, пытали всех — искали серебряный рудник. Но минуло несколько месяцев, и кошмар так же неожиданно прекратился, как начался. Видно, сильно старались тогда улусные шаманы, напуская на русских злых духов, и сделали свое дело. Гибель предводителя, болезни, голод заставили казаков уйти обратно. Напуганные до крайности, братские даже не решились уничтожить острог, построенный русскими.

Прошло полгода, и снова русские — у Братских порогов. Об этом сообщили сначала тунгусы, а затем братские сами следили за ними и днем и ночью. Срочно был собран большой совет, куда съехались знатные военачальники и князья соседних братских родов. Здесь были все тайши — главы родов, нойоны — военная аристократия, мэргэны — герои военачальники. Первым взял слово Аламжи-мэргэн, чьи нукеры вели непрерывное наблюдение за русскими.

— Русские расположились в старом остроге, что за Шаманским порогом. Их не больше пятидесяти человек. Туда на себе перетаскали все и перегнали струги. Среди казаков я видел знакомые лица, они из тех, что были в прошлом году. Также они привели всех наших братских, забранных в аманаты.

Услышав это, встрепенулся Термичей-тайша.

— Мой сын Шаран тоже там?

— Да, нукеры видели его. Он прислуживает их толмачу, видимо, обучает нашему языку.

— Толмач будет из русских или из тунгусов?

— Он из неведомого нам племени. Лицом темен, а на голове вместо шапки намотано белое полотно.

— Аламжи-мэргэн сообщил нам хорошие вести. Есть надежда, что русские вернут аманатов, а это знак мира, — произнес тайша.

Слово взял Бурэд-мэргэн, чей род держит улусы в верховьях Оки.

— У меня пять сотен нукеров. Я могу сжечь острог, а русских обратить в рабов. Пусть совет поставит меня Верховным Когуном, и пришельцы захлебнутся в собственной крови, но чтобы здесь ни решили, — мои черные всадники не пустят русских в Оку. Владеть Священной серебряной сопкой вечно будет мой народ.

— Я, Айдуурай-мэргэн! Бурэд мой побратим, а мой род побратим его роду. Мои сайнеры-удальцы не хотят мира. Я буду всегда на стороне Бурэд-мэргэна.

Эти смелые речи героев крайне обеспокоили Термичей-тайшу.

— Ваши нукеры смелые воины, это так! Они умеют отбивать разящие стрелы и мечом, и копьем. Но им не отразить огненных стрел русских! Вы все можете уйти в свои земли и стать там непримиримыми черными всадниками, но здесь, в моих улусах, будет так, как я велю. А велю я увести всех нукеров на Оку. Будем принимать русских миром, а что будет дальше, решим после.

6

Острог за Шаманским порогом. То же время.

У атамана Максима Перфильева забот сейчас хоть отбавляй. Очень важно, как пройдет первая встреча! Многое от нее зависит, и прежде всего мучил вопрос: где проводить? По неписаным законам встреча должна происходить на территории более сильного и богатого, у того, кто претендует на роль господина. Именно господин призывает к себе кыштымов. В дальнейшем, когда будет стоять добрый острог, все устроится, так оно и будет, а как быть сейчас? В этих вопросах, по совету князя Тимофея, оказался незаменим Турай-ака, который все рассудил и расставил по своим местам.

— Улусные братские люди шерть русскому царю еще не давали и не считают себя его кыштымами. До сей поры они сами собирают ясак с енисейских тунгусов. Привести братских сюда, в острог, значит показать все наши слабости. Лучше уж проведать их сильные и слабые стороны. Поэтому надо идти к ним, с подарками, и непременно на ладьях.

— Отчего же на ладьях?! — не понял пятидесятник.

— Если бы у атамана были верблюды, я бы советовал на верблюдах. Если бы у атамана были жеребцы, я бы советовал на них, но у атамана есть только ладьи, — философски заметил Турай.

— Но пешком было бы удобнее, а обратно уже коней бы у братских прикупили! — не соглашался Перфильев.

— Пешком приходят только бедные родственники, да нищие, прося подаяние! — слегка раздраженно заметил имам.

— Значит, на ладьях, с подарками от государя, в лучших нарядах и при оружии, — подвел итог атаман.

— Но прежде надо продемонстрировать нашу силу, — добавил Турай.

Атаман даже весь встрепенулся. Турай-ад-Дин словно прочитал его мысли.

— Я тоже об этом все думаю, но не могу взять в голову, каким образом?

— Ну, это не проблема! Скажем… — Турай ненадолго задумался, — взорвать вон те валуны, что нависли над порогом и грозят упасть на наши головы, тем более они удачно запрудят прибрежные воды и тем поднимут уровень воды в проходе.

— Турай-ад-Дин, ты настоящий мудрец! — поразился атаман. — Но как это сделать, у меня на то и пороха нет от государя?!

— Попроси князя Петра, чтобы на это дело Вульфа поставил. У того все есть, и сладит добро.

На следующий день Вульф произвел десяток направленных взрывов по порогу Долгий. Взрывы происходили словно по мановению волшебной палочки, а огромные валуны падали вниз, запружая именно там, куда указывал имам, знакомый, как оказалось, и с мелиорацией.

В качестве достойного завершения этого грандиозного феерического зрелища с разрешения князя Петра Вульф и Дарья запустили греческую стрелу. Она, описав полукруг, взорвалась на склоне горы почти в полуверсте от острога. Все, кто наблюдал это, пришли в полный восторг от увиденного.

В том, что братские постоянно следят за острогом, атаман даже не сомневался, и вести о взрывах дойдут до улусных вождей достаточно быстро.

Решили идти на двух небольших дощаниках, что сладили уже здесь, на порогах, из поврежденных стругов. Эти плоскодонные суда имели малую осадку и ходили на веслах и бечевой тяге, а то и под парусом.

7

Братские улусы. Несколько дней спустя.

О том, что русские, поселившиеся в старом остроге, способны рушить горы и метать огненные стрелы на большие расстояния, Термичей-тайша узнал на следующий день. Трудно было в это поверить, но страшную весть принес сам Аламжи-мэргэн, знаменитый и бесстрашный нойон родного улуса. Эти вести окончательно убедили Термичей-тайшу в том, что надо подчиниться русским, и тем приобрести сильного союзника. Ведь существует еще угроза, которая идет от Государства маньчжуров. Их армия уже несет смерть в Забайкалье братским племенам хори и грозит полным уничтожением.

Русские, преодолев пороги, приближались к улусам. Дощаники по открытой спокойной воде шли ходко и красиво. Ряженные в лучшие платья, блистающие доспехи и при дорогом оружии казаки выглядели ярко и вызывающе, от них веяло силой, бесстрашием и удалью.

Братские улусы были раскинуты по всему правому берегу, начиная выше Падуна до самого устья реки Ока. Тимофей насчитал более сотни юрт. Разбившись на три улуса, они вытянулись на несколько верст вдоль берега Ангары. Обычные для скотоводов войлочные юрты видны лишь вблизи табунов коней и многочисленных, тучных стад скота, а в самих улусах стояли рубленные из дерева, шести— и восьмигранные юрты. Крытые дерном, без окон, они выглядели слепыми и неуютными.

Лодки шли близко к берегу, медленно, открыто, приближаясь к улусам. Никого не видать, будто все вымерли. Тем не менее сотни глаз с любопытством, страхом и ненавистью внимательно наблюдали за пришельцами. Но, пожалуй, не было более зорких глаз, чем у атамана Максима Перфильева. Тот подмечал все. За время его отсутствия братские укрепили свои улусы изгородью, та хоть и не идет в сравнение с острожной стеной, но ходу атакующих помешает. А вон приготовлены щиты, и тоже явно не для защиты огородов от скота. За такими щитами удобно скрываться от пуль, а когда идут на приступ, можно без труда пихать его впереди себя и одновременно пускать стрелы. Небось и сейчас за ними притаились нукеры в ожидании лишь команды своего нойона.

— Слава тебе, Господи! — облегченно вздохнул атаман и перекрестился, заметив на берегу большую группу улусной знати и воинов. Среди них было и немало женщин, что явно говорило о мирных намерениях братских.

— Вороти к берегу, — махнул рукой атаман, и лодки, повернувшись одновременно, уткнулись в пологий берег.

— Неплохое начало, казаки! — похвалил он дружину.

Демонстративно вытащив лодки на берег, казаки стали поправлять одежду и ладить на себе доспехи. Начищенные до блеска, сверкающие на солнце, сейчас им предстоит быть не только элементом дипломатии, но и единственной защитой в случае беды.

Полторы дюжины казаков твердо вступили на братские земли. Широкоплечие, бородатые, уверенные в себе, они в такие минуты презирали смерть и тем внушали страх и уважение всех сибирских народов.

Братские поджидали гостей неподалеку, на поросшей клевером просторной поляне. Это место облюбовали жеребцы тайши. Именно им она обязана столь прекрасному, плотному, зеленому ковру, где нога ступает мягко и в то же время устойчиво. У братских, все что связано с лошадью, священно, поэтому Термичей-тайша и выбрал эту поляну для встречи, а жеребцов отогнали временно в загон.

Выглядели братские миролюбиво и даже покорно, а их одежды чем-то напоминали русские. Верхняя одежда, что на их языке — дэгэла, весьма напоминала русский кафтан. Шитый из выделанных овчин, он имел на груди большой треугольный отворот, а рукава плотно стянуты у запястья. Дэгэл украшают дорогими мехами и тканевыми вставками разных цветов, среди которых наиболее любим синий. На головах — меховые круглые шапки с острым верхом, а на ногах — сапоги из жеребячьей кожи с сильно загнутыми носками. Дэгэл перетянут в талии ременным кушаком, на котором висит нож и длинная кривая сабля. Казаки тут же обратили внимание на странность в положении сабли: та висела на поясе как бы наоборот, лезвием вперед.

Скоро внимание казаков переключилось на братских женщин. Покрой их одежды почти не отличалась от мужских, но вот украшения на них поразили, можно сказать, ослепили всех. Смуглый цвет кожи удивительно обрамлялся серебряным блеском украшений, что в изобилии покрывали женщин.

Историческая справка. Братские народы придавали большое значение украшениям, особенно женским. По традиционным мифологическим представлениям, украшения являлись вместилищем душ детей и животных, выполняли функцию оберега, маркировали социальный и возрастной статус женщины. Серебро, по убеждению братских, обладает магико-лечебным свойством. Особенностью богато оформленных ювелирных изделий из серебра являлись вставки из кораллов и жемчуга. Женские украшения подразделялись на несколько групп: головные; накосные; ушные, височные, височно-нагрудные; нагрудные и наплечные; боковые и поясные; украшения для рук. Все украшения передавались по наследству и множились каждым поколением. Продажа была тяжким грехом, влекущим смерть всему роду, даже в неурожай, голод или другое лихолетье они оставались в семье зачастую схороненные в глухом потаенном месте.

Братские женщины были покрыты серебряными украшениями от головы до пояса. Те, что имели наивысший статус многодетной матери, несли на себе полпуда украшений. Это была настоящая броня от злых духов из всяческих оберегов, магических знаков и амулетов.

— Кончайте зенки на баб пялить! — злобно рявкнул на казаков атаман, приводя их в чувство.

— Они выглядят, как монголы, а более как маньчжуры на гравюрах, — шепнул Тимофею Турай-ака.

Русские подошли к братским и остановились в десяти шагах. Чуть впереди — атаман Максим Перфильев, князь Тимофей Шорин и в качестве переводчика Турай-ад-Дин. Остальные казаки встали, окружив сзади полукольцом своих предводителей.

Термичей-тайша сразу заметил своего сына среди казаков, с тех пор не сводя с него взгляд. Юноша держался возле странного вида иноземца, без конца что-то ему рассказывая.

Стал накрапывать дождь, и тайша пригласил русских пришельцев в большую бревенчатую восьмистенную юрту. Крыша была покрыта древесной корой, а сверху уложена дерном. В центре ее имелось отверстие для выхода дыма, и лежала она на четырех опорных столбах, что на братском назывались «тэнги» и были священны. В центре юрты находился очаг весьма простой конструкции. Три продолговатых камня — «дуле», ограждая огонь, одновременно служили опорой для большого казана, где в данный момент бурлило варево, источающее запах баранины. На манер степняков все привычно расположились на полу, застланном овчинными и медвежьими шкурами. Для удобства кругом были разложены тюфяки и подголовники, шитые из камусов, набитые оческами шерсти. Судя по полностью отсутствующему убранству, сооружение несло функции, как понял атаман, думской или приказной юрты.

Последовали угощения. В казане действительно варилась баранина в соленой воде со специями, которыми служили местные растения типа черемши и луковиц сараны. Братские называли блюдо «бухулер» и разносили мясо и бульон в берестяной посуде. Предлагались молочные сладкие блюда и всяческие напитки от освежающего кумыса до хмельной арсы.

Русские, несмотря на голод, к угощениям отнеслись с показным равнодушием и, чуть попробовав блюда, чтобы не оскорбить хозяев, отставляли их в сторону.

Обеспокоенный тайша поинтересовался, обращаясь к русскому атаману:

— Почему уставшие и голодные гости не хотят отведать в полную меру столь чудесный бухулер из молодого барашка боргойской породы и напитки из кобыльего молока, дающие бодрость и силу?

Выслушав перевод толмача, в качестве которого выступал Турай-ака, Перфильев ответил:

— Не дело предаваться чревоугодию, не решив дела, порученные моим государем.

— Братский народ почитает белого царя. Ему были посланы подарки и ясак из лучших бобровых и собольих шкур, а срок оплаты следующего еще не наступил. Чего же хочет всесильный на этот раз?!

— Государь всея Руси и великий князь Михаил Федорович велел передать, что доволен подарками и возвращает ваших людей, что аманатами были взяты его служилыми. А еще государь прослышал, что якуты и маньчжуры приходят войною в земли братские, и мне, слуге своему, велел за порогами вблизи улусов острог поставить, и если братские люди шерть государю дадут, то быть им защитой на вечные времена.

— Братские и так кыштымы русского царя, а в защите не нуждаются, — вяло заметил тайша. — А где острог ставить хотите?

— А вот там! Прямо напротив улусов, у самого устья Оки, — набравшись смелости, заявил атаман.

При этих словах смуглое лицо Термичей-тайши стало смертельно бледным и жестким. Это заметили все, включая Перфильева. В юрте наступила тревожная тишина. Присутствующие нойоны и казаки напряглись до предела, почуяв дуновение смерти.

— Мой народ готов дать шерть русскому царю. Но острог далее Падуна ставить нельзя, — чуть слышно, но категорично выдохнул тайша.

Все было решено, и не худшим образом для обеих сторон. А далее события пошли своим чередом. Перво-наперво передали подарки от государя. Среди них наибольшее впечатление на братских произвели зеркала, иглы, булавки и бисер. Ржаная мука, крупы, толокно тоже весьма ценились у братских. Но более всего по душе, и к удивлению Термичей-тайши, пришелся подарок от самого Турай-ад-Дина. Мудрый имам соорудил возле его юрты солнечные часы и объяснил, что это такое и для чего надо. По его словам, выходило, что для управления улусами эта вещь крайне необходима. Тайша уяснил, что теперь будут готовить обед, или будить, когда он укажет, или все, глядя на часы, будут знать, что он занят, и не будут беспокоить его. За такую услугу имам получил разрешение от тайши свободно гулять по улусу лишь в сопровождении Шарана, что оказалось даже удобнее.

Отведали братские и хмельного вина, привезенного русскими. А потом состоялся обряд принесения клятвы — шерти. Казаки расстелили медвежью шкуру, и поставили на нее захмелевшего Термичей-тайшу. Тот стоял на коленях, а над его головой зависла казачья сабля, с нанизанной на нее буханкой хлеба. Турай-ад-Дин торжественно зачитывал текст шерти, а тайша добросовестно повторял:

— Я, Термичей-тайша, даю шерть государю своему, царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси самодержцу, Владимирскому, Московскому, Новгородскому, царю Казанскому, царю Астраханскому, царю Сибирскому, государю Псковскому и великому князю Смоленскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и иных, государю и великому князю Новгорода, Низовской земли, Черниговскому, Рязанскому, Половецкому, Ростовскому, Ярославскому, Белозерскому, Лифляндскому, Обдорскому, Кондинскому и всего севера, повелителю и государю Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинской земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств, по своей басурманской вере, на том, что быть мне, Термичею, под его государевой высокой рукою, и ему великому государю служить и прямить и добра хотеть во всем, и ясак ему, великому государю, давать во все года непременно, как и иные его государевы ясачные люди, и ему, великому государю, не изменять, и над его государевыми служилыми людьми дурна никогда не чинить и не побивать. А если мы в которых людей сведаем шатость и измену, и мне, Термичею на тех людей про то их воровство заведомо извещать государевым служилым людям, и на тех государевых изменниках стоять нам с государевыми служилыми людьми вместе, и иных своих братских людей к государевой милости призывать. Что в сей записи написано, великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси самодержцу, мы, братские люди и я, Термичей, шерть даем.

После чего священный хлеб был передан Термичей-тайше как реликвия и свидетель дачи шерти. Будет еще похмелье и осмысливание деталей, но дело было сделано.

Русские казаки съехали на следующий день, а вот Турай-ака с разрешения князя Тимофея остался. Его более всех интересовал вопрос о серебре и, пользуясь дружеским отношением тайши, с тонкостью и коварством, достойным сына Самарканда, принялся выведывать тайны.

То, что выведал он от улусных кузнецов, не удивило. Стараясь сохранить все в глубокой тайне, где-то в верховьях Оки братские уже многие годы разрабатывали серебряный рудник. Хоронясь от чужих глаз, под охраной ордена черных всадников Серебряная сопка стала главной святыней. Лишь избранные посылались туда, с правом добывать руду, умереть и быть оставленным в каменоломнях навечно.

8

Братский острог у Падуна. Июнь 1631 года.

Все вышло так, как и виделось атаману Максиму Перфильеву. Зимовали в старом, а на следующий год, как сошел снег, приступили к строительству Братского острога у Падуна. Отсюда до улусов недалече: Падун-порог да сорок верст по долине. На лошадях, что приобрели у братских, в аккурат день пути. Редкий случай, когда приходилось тащить речные суда через пороги. Да вроде оно и ни к чему! Выше порогов их накопилось предостаточно, лишь следить надо, да и построить всегда можно.

Историческая справка. 18 июня 1631 года Максим Перфильев доложил енисейскому воеводе о завершении постройки Братского острожка в двух плесах у братского порога Падуна, в Кондогоновых улусах на полднище ходу до устья Оки. По словам атамана, острожек укреплен всякими крепостьми.

Братских старались лишний раз не беспокоить. Те весьма ревностно относились к неприкосновенности своих земель и улусов. Попытка распахать по весне участок земли за Падуном чуть не привела к вооруженному столкновению. Единственно, с чем они мирились, так это с выпасом скота на их территории. Даже приглядывали за ним сами. Лишь бы русских подальше от улусов держать. Вообще братские смотрели на обряд дачи шерти по-своему. По-ихнему, заплатил ясак и — довольно, а землю, веру, обычаи, святыни — не трогай. Атаман Максим Перфильев это хорошо понимал, но и понимал другое, что острог ставится не для сбора ясака, а для утверждения на этой земле, освоения ее и приведения местных народов в полную покорность.

Вот кому был всегда рад Термичей-тайша, так это Турай-ад-Дину. Многие зимние вечера провели они за беседами. Много чудесных историй рассказал Турай-ака о великих городах Бухаре, Самарканде, Хорезме, об изобильных долинах и выжженных солнцем пустынях. Но и рассказы Термичей-тайши были не менее интересны. Ему доводилось бывать в других братских землях, в землях маньчжур и монголов. Но больше рассказывал о Байкале, и острове Ольхоне, где хоронятся главные святыни братских. Где живут их главные шаманы, хранители веры и где живет русский шаман-найон, что проповедует мир и дружбу с русским народом.

— А как имя у того русского? — полюбопытствовал имам.

— Лучше позвать шамана Буху, он был на Ольхоне и рассказал о русском шамане.

Буху оказался местным кузнецом, и то, что услышал от него Турай-ака, заставило поспешно покинуть гостеприимных хозяев и вернуться в острог у Падуна.

Строительство острога шло полным ходом. Но вот радости особой Максим Перфильев не испытывал. Он даже отписал енисейскому воеводе просьбу сменить его по окончании строительства острога. В помощь ему прибыл из Енисейска пятидесятник Василий Москвитин, который привел с собой двадцать человек, а теперь со дня на день ожидали прибытия пятидесятника Петра Ропота, что вел тридцать человек служилых. С ним должно прибыть и разрешение Максиму Перфильеву вернуться со товарищами обратно в Енисейск.

Сейчас атаман в обществе братьев Шориных обсуждал эту тему, и разговор крутился все больше вокруг серебра.

— В улусах десятки братских кузнецов работают с серебром. Под покровом ночи, таясь от чужих глаз, из Оки им привозят руду, схожую с той, что обнаружили мы в старом остроге. Груженые лодки я видел собственными глазами, когда схоронился тайно возле устья Оки, — рассказывал Тимофей. — Если и существует легендарный серебряный рудник, то он там, в верховьях Оки.

— Река Ока большая, и путь до рудника, думаю, не близок, — заметил Петр. — Не зря братские не гонят лодки обратно вверх, а каждый раз новые ладят.

— Служилые Якова Хрипунова поднимались вверх до ста верст, а может, и более. Рудника не видели, а людей своих теряли, — вяло вставил Максим Перфильев.

Братья посмотрели на атамана. Было непонятно, что он хочет этим сказать? Чувствуя немой вопрос, Перфильев продолжил с некоторым раздражением:

— В этих местах я бывал со товарищами еще до Петра Бекетова и миром взял с них ясак. Затем с Яковом Хрипуновым искал в их землях руды, рушил святыни и бился с братскими. Сейчас опять миром взял с них ясак и привел к шерти. Вы, помышляя о серебряных рудах, этим оскверняете святыни братских. Василий Москвитин жаждет взять с братских большой ясак, а серебро тоже не дает покоя. Братские не позволят миром сделать ни то ни другое. Они желают жить по своим древним законам и молиться своим богам. Привести их в повиновение можно лишь силой и немалой, а пока сил недостаточно, надо все решать миром.

Их беседа была прервана появлением Турай-ад-Дина. С трудом сдерживая свои эмоции, он присоединился к братьям.

— А что по этому поводу думает наш мудрейший Турай-ака? — задал вопрос Перфильев.

— У вас у русских есть особенность, которая меня долго удивляла, — не растерялся Турай, любитель подискутировать на любые темы. — Вы настолько самоуверенны, что даже если перед дюжиной казаков стоит целый народ, считаете их своими кыштымами, все земли своими, что все вас должны понимать и мыслить, как вы!

Все были удивлены до крайности. Ведь Турай-ад-Дин, не зная сути их беседы, не только ответил на вопрос, но и примирил спорщиков.

— Турай-ака, но вы должны быть в улусах? Ждали лишь к концу седмицы! — более из уважения молвил князь Петр.

Только теперь все обратили внимание на крайнее возбуждение имама. Он просто светился, еле себя сдерживая.

— Что? Братские осадили острог? — мрачно заметил атаман.

— Мой знакомый кузнец Буху оказался улусным шаманом, — торжественно объявил Турай.

— Неужели ты поддался искушению и проявил шаткость к истинной вере. Аллах тебе этого не простит! — пошутил Тимофей.

— Аллах с нами! Он вновь указывает путь к цели! Мы должны отправляться на остров Ольхон!

— На Ольхоне у братских религиозный центр! Там, для совершения обрядов, собираются шаманы со всех земель. Это место для православных очень опасно! — предостерег Перфильев.

— Пускай князь Тимофей-джан вспомнит, что говорил величайший из воинов и друг вашего отца Матвей Бряга-джан. Он сказал, что у вашего отца князя Василия Шорина было еще прозвище князь Обдорский.

— И мне это ведомо! — воскликнул князь Петр. — Князь Черкасский, наш крестный, сказывал, что самоеды, проживающие в полуночной земле, прозвали его так!

— На острове Ольхон, в братском улусе, вот уже много лет живет белый шаман-нойон по имени Обдорский. Его боги живут в деревянной четырехстенной юрте, а на крыше установлен крест.

— Отец жив?!

Эта мысль затмила у братьев все. Ведь желания найти друг друга и узнать о судьбе родителей во всей этой бесконечной кутерьме были главными. Их путь, как оказалось, не закончен в Братском остроге, он идет далее в неведомое, а сейчас их ждет остров Ольхон.

Историческая справка. С отбытием атамана Максима Перфильева заканчивается и мирный период отношений с братскими улусами. После его отъезда, соединясь с окрестными тунгусами, братские отказались платить ясак, грозились убивать русских, где бы их ни пришлось встретить, и сжечь Братский острог. В конце августа 1631 года через своего шамана они сообщили о своих намерениях в острог пятидесятнику Василию Москвитину, о чем он поспешил сообщить в Енисейск. Чтобы успокоить братских, из Енисейского острога был освобожден весь полон из братских людей, но это не изменило ситуацию.

Недостаток в Енисейске людей и запасов помешал применить в 1632 и в 1633 годах решительные меры против братских. Те, покинув улусы, ушли на Оку, где к ним присоединились братские с верховий реки. Лишь в 1634 году на помощь Братскому острогу был послан отряд в количестве шестидесяти человек под командой пятидесятника Дунайки Васильева. Это не успокоило братских. Решившись на карательную экспедицию, Дунайка Васильев с отрядом казаков в пятьдесят два человека, самоуверенно отправился вверх по Оке. Там, в восьми верстах от устья Оки, возле речки Сиби, он был окружен большим числом братских и потерпел такое сильное поражение, что ни один русский не ушел живым. С тех пор река Сиби получила русское название Дунаевой.

В 1635 году на подмогу прибыл енисейский сын боярский Николай Радуковский со ста служилыми людьми. Братские в этом году осадили и сожгли Братский острог, но, понеся огромные потери, ушли от порогов в верховья Ангары и Оки.

Потери русских в этот раз оказались невелики. В 1636 году служилые люди под началом Николая Радуковского поставили новый Братский острог против устья реки Оки, вблизи оставшихся братских юрт, летних пастбищ и сенных покосов.

1

Конец июня 1631 года. Верховья реки Ангары.

Небольшой струг, управляемый пятеркой отважных друзей, с трудом двигался вверх по Ангаре.

Мужчины сидели на веслах, а Дарья — за рулевого. Изначально струг был делан на шестерых гребцов, рулевого и груза пудов тридцать. Средние весла были убраны и управлялись вчетвером. Крепкие и выносливые от природы, Петр и Тимофей не знали усталости. Дарья, сидя у руля, могла любоваться братьями целыми днями. Их обнаженные по пояс тела играли всеми мускулами рук, плеч и торса. Загорелые мышцы под лучами солнца казались еще более рельефными и приводили Дарью в полное изнеможение.

Вульф и Турай-ака тоже нажимали на весла изо всех сил. Пожалуй, не стоит считать этих достойных людей этакими дряхлыми и престарелыми. Ведь им всего за сорок, а природа не обделила их ни здоровьем, ни разумом. Возраст хоть и считается почтенным у казаков, редко кто живет более. Но эти герои не знали болезней, злоупотреблений или других излишеств и выглядели вполне достойно.

Нелегкое дело идти против течения. Частенько лишь на бечеве удается тащить ладью. Но все не так грустно. Ангарская долина не балует разнообразием ветров, и вскоре Турай-ака заметил, что ветер здесь преимущественно имеет два направления. Он и название придумал: «Байкал» — ветер со стороны озера дует. От него веет прохладой. Ничего хорошего от Байкала не жди. Парус сразу снимай, а то и к берегу причаливай, махом тучи свинцовые пригонит и дождиком все зальет. А вот когда с верхней Ангары подует, то к радости. Под ласковым солнцем, с попутным ветром, под парусом идут ходко, веслами гребцы более по привычке помахивают. Ангара чаще радует утром. Вот люди и ловят момент, ну а как задует Байкал, тут же — к берегу.

Струг выбирали в Братском остроге, в хозяйстве у атамана Максима Перфильева. Непростое оказалось то дело. С одной стороны, надо пятерым на веслах управляться, а с другой стороны, впереди русских поселений нет, рассчитывать придется только на себя. Отсюда и справы воинской надо вдосталь, да продовольствия немало, а как далече и сколь долог будет их путь, то никому не ведомо. Байкал виделся огромным, по всем сказам, что слышали от братских и русских, побывавших на Байкале: то озеро, как море, берегов не видно, а дали неведомы.

Идти по реке против течения, если исключить тяжесть телесную, занятие весьма приятное и поучительное. Приятность заключается в том, что живые и разнообразные виды реки радуют глаз, а прохлада воды несет бодрость. Постоянное напряжение и внимание снимает сонливость и хандру, а окружение надежных друзей придает уверенность и чувство гордости. Да, умение владеть судном занятие весьма полезное и поучительное. Ведь управлять парусом на реке, где без конца меняется направление, дело непростое. В таких трудах и стараниях люди притираются друг к другу, как детали в механизме, и если механизм добрый, то все идет ходко и без суеты.

А поучительно сие занятие тем, что находится время, и его предостаточно, для бесед и сказок. Особенно они интересны, когда есть в команде человек, не обделенный умом, опытом, знаниями и красноречием. В небольшом отряде это, конечно, всеми уважаемый, мудрейший имам Турай-ад-Дин.

К землям братских племен испытывали все повышенный интерес. Поэтому, когда выяснилось, что достойный Турай-ака в свое время подробно изучал сборник летописей персидского историка Рашит-ад-Дина, где имели место сказания о Байкале, это никого не удивило, но вызвало у всех повышенное внимание.

— Чем же сей перс знаменит? — полюбопытствовал Вульф, более для того, чтобы раззадорить своего ученого приятеля.

— Если ты не знаком с трудами Рашид-ад-Дина, значит, вся ваша Европа погрязла в мракобесии и тьме. Даже удивительно! Как они еще способны изготавливать пищали и фузеи, развивать алхимию и другие науки? — побурчал для порядка и важности Турай.

— А знаменит он тем, что был летописцем при дворе самого Потрясателя Вселенной Чингисхана, величайшего на все века воителя. Хан настолько уважал свою северную окраинную провинцию, что даже сам здесь бывал и молился богам на острове Ольхон.

В древности с востока на запад, по всему южному побережью озера Байкал, раскинулась благодатная страна Баргуджин-Токум. Но оставаться бы ей, неведомой миру, если бы мать великого монгольского хана не была отсюда родом. Об этом Чингисхан помнил всегда и поэтому не обрек Баргуджин-Токум разорению и смерти, хотя сам невольно стал причиной гибели этого государства.

Основу Баргуджин-Токума составляли племена братских людей хори, булагат и баргуты. Баргуты, кочевавшие по благодатной долине реки Баргузин, были великолепными воинами и главенствовали в Баргуджин-Токуме. Всех баргутских воинов призвал Чингисхан в свою личную гвардию и увел в дальние страны, где те и сложили свои головы во славу Монгольской империи.

— И что же дальше приключилось со страной Баргуджин-Токум? — задал вопрос Петр.

— Об этом мудрейшему Рашид-Ад-Дину, да пошлет Аллах ему вечную память, не дано было занести в летопись. Всему приходит конец. Пришел и конец империи Потрясателя Вселенной. О дальнейшей судьбе баргутских племен мне уже рассказал старый шаман, что в улусах у Братского острога доживает последние дни. От отца к сыну уже несколько сотен лет передается у них сказание о Баргузинской долине, где некогда жили его предки. Когда гибла империя, разрываемая на куски алчными, бесчисленными потомками великого хана, многие народы, некогда пребывавшие в страхе, теперь пришли в движение, без опаски уничтожая своих бывших господ. Вот и остатки баргутов-воинов были уничтожены тунгусами, а женщины уведены в полон. Так трагически исчезли некогда грозные воители, а на их землях поселились враги, разобрав женщин по своим юртам.

Историческая справка. Первые сведения о Баргузинском крае русские получили в 1645 году, когда стрелецкий сотник Максим Перфильев сообщил, что они шли зимним путем на Баргузин-реку Байкалом-озером. Говорят, что тот поход был для Максима Пер-фильева последним. Он женился на братской девушке и основал деревню, получившую название Максимиха, что находится на берегу Баргузинского залива. Весной 1647 года казачий десятник Костька Иванов Москвитин, служилый человек Ивашко Самойлов и новоприбранный охотник Ивашко Артемьев, посланные из Верхнеангарского зимовья атаманом Василием Колесниковым разведать дорогу к монгольскому князю Турухай-Табунану, через залив Баргузинский Култук попали в долину Баргузина, густо населенную тунгусами. «…А по Баргузинской степи конный ход ехати ис конца в конец четыре дни», — докладывал Костька Москвитин своему воеводе по возвращении из похода. Сам Баргузинский острог был поставлен в 1648 году отрядом служилых людей из Енисейского острога во главе с сыном боярским атаманом Иваном Алексеевичем Галкиным. В XVII веке в Баргузинской долине происходили важные исторические события, связанные с освоением Забайкалья Российским государством.

Струг с каждым днем — все ближе и ближе к Байкалу. Здесь уже не встретишь ни зимовья, ни даже землянки, ставленной русским промысловым человеком. Среди просторной Ангарской долины видны лишь улусы братских, что начинали приобретать вид кочевого уклада. Встречи с ними проходили мирно благодаря Турай-ад-Дину. Он до того освоил язык братских, что, не чувствуя полноты от бесед с друзьями, изливал свое красноречие на этот народ. Братские, принимая его за великого шамана, поклоняющегося неизвестному им богу Аллаху, всячески оказывали свое почтение, и имам чувствовал себя проповедником истинной веры. Но была еще одна странность: при виде братьев Шориных они склонялись в поклоне, указывая на восход солнца. Это было непонятно, но братские всеми силами слали друзей в глубь своей страны.

Надо сказать, что Турай-ака за время столь продолжительного приключения весьма преобразился. От изнеженного самаркандского вельможи не осталось и следа. Но ученый и служитель Аллаха оставался все тот же. Он даже решил по возвращении продолжить летопись мудрейшего Рашид-ад-Дина, чтобы рассказать потомкам о трагической судьбе страны Баргуджинской и других народов, искалеченных в том водовороте истории, устроенном Потрясателем Вселенной, и чем все кончилось для самих монголов.

2

Во всем чувствовалось приближение Байкала. Просторная долина Ангары исчезла, а к реке подступили скалистые горы. Вода стала леденяще холодной, а течение быстрым.

Дождавшись попутного ветра, в предчувствии встречи с неведомым друзья изо всех сил налегли на весла. Струг, преодолевая последние плесы беспокойной красавицы Ангары, достиг ее истока, необычного и ранее невиданного.

Казалось, что огромная бескрайняя чаша озера здесь надломилась и поток воды устремился в этот пролом, унося и раскидав обломки. Лишь огромный, не подъемный для самых бурных потоков камень незыблемо стоял на середине истока Ангары.

— То Шаманский камень, — поспешил сообщить Турай-ака онемевшим от увиденного друзьям. — По преданиям братских, этот камень бросил разгневанный Байкал вдогонку своей дочери Ангаре, сбежавшей без его согласия к возлюбленному Енисею. Теперь Шаманский камень — место обитания хозяина Ангары, Ама Саган нойона. Когда шаманы приносят клятву или молятся на этом камне богам, нойон всегда незримо присутствует в качестве грозного судьи.

Усталость взяла свое, и хоть стоял прекрасный погожий день, а Байкал миролюбиво плескался о борт струга, друзья укрылись в укромной небольшой бухте для отдыха. Скалистый берег закрывал ее от ветров, журчал невдалеке ручей, легкая волна накатывалась на каменистый берег. Все выглядело на удивление приветливо и ласково. Вид залива скрадывал масштабы водной стихии, не желая с ходу ошеломлять русских. Но эта необычайная прохлада воды, ее прозрачность и глубина настораживали и словно подготавливали друзей к более близкому знакомству.

Мужчины, утомленные до крайности многочасовой борьбой с Ангарским течением, едва разбив лагерь, мирно заснули, а Дарья добровольно вызвалась стеречь их сон. После длительного путешествия ей до крайности не терпелось привести себя в порядок.

Под дружный мужской храп, постирав одежду, ополоснувшись прохладной водой озера, девушка удобно расположилась на скалистом утесе, раскидав вокруг белье и отдав свое тело ласкам вечернего солнца. Ощущение неги было нарушено ставшим уже привычным скрипом весел. Из-за мыса в сторону Шаманского камня шла большая необычная лодка.

Быстро спустившись с утеса, Дарья разбудила мужчин. Те, не обнаруживая своего присутствия, стали наблюдать за чужаками. Лодка была килевая, необычайно длинная и узкая, с задранным носом. Паруса не было, и люди обходились веслами.

Расстояние было большим, и друзья оставались незамеченными. Между тем неизвестная лодка подошла к Шаманскому камню и высадила на него человека. Это был мужчина. Оставшись один, он взобрался на вершину камня. На шамана он не походил, более того, был без оружия и верхней одежды. В лучах заходящего солнца пленник Шаманского камня выглядел очень несчастным и одиноким.

Лодка же уходить не собиралась. Выполнив цель своего появления, она устремилась в заливчик, где расположились друзья, с явным намерением там заночевать.

Более скрываться не было смысла. Оставив Тимофея, Вульфа и Дарью с оружием на почтительном расстоянии, Петр и Турай-ака вышли навстречу подходящей лодке.

Лодка, с ходу разрезая килем прибрежный песок, на треть корпуса выскочила на берег. Десяток братских воинов, с трудом скрывая удивление, покинули лодку и, не проявляя враждебности, остановились как по команде.

— Мир вам! — приветствовал их Турай-ака, для большей убедительности подняв правую руку, а левую приложив к сердцу.

Пожалуй, нет на земле народа, который бы понял данный жест ошибочно. Столь эффектное приветствие произвело должное действие на братских. Почувствовав безопасность, они успокоились. Один из них, представившись как Абай-мэргэн, стал долго и отрывисто говорить.

— Воины двух братских племен пришли с юга, с реки Джида, там их улусы и пастбища, — переводил Турай-ака. — Тот нукер, что остался на камне, в схватке убил побратима, не поделив добычу. Но он не сознается в этом, и его привезли на справедливый суд хозяина Ангары, Ама Саган нойона. Если к утру вода не заберет его и он не погибнет от страха и студеного дыхания Байкала, то он невиновен и будет прощен. Они до утра будут ждать решения хозяина Ангары и просят разрешить остановиться рядом с пришельцами. А еще спрашивают, что мы за народ и зачем пришли в эти места.

— Переведи им, что мы русские люди, пришли сюда из острога, что стоит у Падуна, возле братских улусов, что те братские дали шерть на вечные времена нашему государю Михаилу Федоровичу. Заночевать вблизи нас разрешаю. А пришли за тем, что нам ведомо, а их не касаемо.

К ночи задул Байкал. Огромные волны, гонимые ветром, бились о прибрежные скалы. Тучи застилали небо, не давая возможности пробиться даже бледному свету луны. Сквозь шум ветра и грохот волн изредка пробивался отчаянный крик осужденного. Братские всю ночь провели за молитвами, но спать не пришлось всем. Лишь под утро успокоилась буря, и первые лучи солнца осветили пустой Шаманский камень. Братские поспешно собрались и исчезли так же неожиданно, как и появились. Помянув в молитвах загубленную душу, путешественники тоже не стали задерживаться, поторопились покинуть место у Шаманского камня.

Чем дальше уходил струг от Ангары, тем отчетливее ощущалась масштабность Байкала. Шли северным берегом. Горы, подступающие к самой воде, оставляли свободной лишь узкую прибрежную полосу, где песчаные пляжи сменялись галечником, а то и красовались монолитами гранитных и мраморных валунов. Небольшие, уютные заливы манили своей красотой, бесконечное количество ручьев и речушек, стекая с гор, весело журча и сверкая на солнце, сливались с водами озера. Размах Байкала был таков, что все, ранее виданное, не шло в сравнение, и само слово «озеро» не вязалось со всей его грандиозностью.

Шли вдоль берега, лишь изредка забирая мористей. Сейчас стали особенно ощущаться малые размеры струга и недостатки его плоскодонной конструкции. Он совсем не терпел волны, и уже при малом ветре его кидало из стороны в сторону, и угроза перевернуться постоянно висела над судном. Байкал своим непредсказуемым нравом действительно напоминал живое существо. Порой спокойная гладь воды внезапно сменялась волнением без видимых на то причин. В считанные минуты могла разгуляться буря, и тогда лишь на берегу можно найти от нее спасение.

С волнами Байкала, пожалуй, могли поспорить лишь поморские кочи, но приходилось довольствоваться тем, что было. Стали встречаться лодки братских, но те, завидев пришельцев, уходили за горизонт. Лишь однажды, спасаясь от бури, струг зашел в еле заметную среди скал бухту, где друзья застали стойбище рыбаков. От них и узнали, что до острова Ольхон ходу еще несколько дней. Более узнать у них ничего не удалось, те либо не знали, либо отмалчивались по каким-то причинам.

На подходе к острову их встретила лодка. Кормчий прокричал, чтобы следовали за ними. День выдался погожий, и путешественники, без труда управляясь с лодкой, зашли через величественные Ольхонские ворота в Малое море и оказались во владениях Ольхонских братских людей.

Ольхонские ворота — это пролив между островом и материком. Со скалистыми берегами он то пугающе узок, то раздается глубокими заливами, уходящими в глубь острова. Когда дует северный ветер Сарма и гонит воды из залива, эти врата становятся адовыми, напоминая колоссальный по размерам бушующий порог. Горе близким и верная смерть тем, кто окажется здесь в это время.

Далее струг пошел вдоль берега Малым морем. Справа тянулся остров Ольхон. Он смотрелся невысоким, ровным, степным плато. Берега сплошь изрезаны уютными заливами всех размеров. Тут тебе и скалы, и песчаные пляжи. На берегу видны рыбацкие лодки, на мелководьях — торчащие жерди ловушек.

Вскоре все почувствовали приближение улуса. На берегу стали появляться вооруженные всадники. Проводив более из любопытства необычную лодку, показав свою удаль, всадники скрывались в глубине степной части острова, а на смену появлялись другие.

Наконец, показались улусные юрты, и потянуло запахами человеческого жилья. К свежему дыханию Байкала и аромату степных трав гармонично и, к радости уставших гребцов, примешались запахи навоза, дыма и мясного варева.

Лодки враз повернули к берегу просторного залива, выделяющегося среди других удивительной скалой, что стерегла восточную его оконечность.

— Скала Бурхан! — сказал Турай-ака. — Здесь их большой улус Хужир, что означает, «стоящий у солонцов».

— Взгляните на скалу! — Дарья указала на отвесную стену. — Что за чудище изображено от самой воды?

Действительно, на фоне белого базальта выделялось огненно-красное изображение. Водяное чудище с конской головой, постриженной гривой и хвостом то ли рыбьим, то ли змеиным. Оно будто зависло над водой и осматривало водную гладь озера.

— Оно сильно напоминает дракона, — отозвался Турай-ака. — Братские считают, что в скале Бурхан живет их бог — Тэнгри Хутэ-Бабай.

3

Несмотря на летний день и окружающие красоты, во всем чувствовалось напряжение. Мало нынче рыбаков в море, мало и пастухов возле тучных стад. Женщины и дети уведены в глубь острова, а мужчины вооружены и группами, во главе с нукерами и нойонами, стерегут подступы к улусам.

— Этот улус больше напоминает военный лагерь, — заметил Вульф.

Их струг только что причалил к берегу, и тут же был окружен нукерами. Подошедший нойон пригласил братьев Шориных следовать за ним. На вопрос Петра о толмаче, тот произнес на неплохом русском:

— В нашем улусе многие говорят на вашем языке.

Нетерпение и любопытство раздирало братьев, ведь именно на Ольхоне они надеялись узнать о судьбе отца.

— Кто же обучил братских языку неведомого им народа? — задал вопрос Тимофей.

— Белый Шаман нойон Обдорский! Побратим Когун-мэргэна, а значит, и наш брат. Он долго жил с нами.

Услышанное сильно взволновало братьев. Ведь Белый Шаман вполне мог быть их отцом. А между тем сопровождавший их нойон продолжил:

— Мы храним юрту Белого нойона и ту странную коновязь, что поставил при жизни сам Обдорский. Вот можете взглянуть.

Они подошли к одинокой рубленой юрте, стоявшей на красивом месте в виду скалы Бурхан. От времени стены покосились, но крыша чудом еще держалась.

— Нельзя беспокоить дух умершего, — остановил нойон братьев от попытки войти в юрту. — Если хотите просить о чем-то эжина, повяжите лоскут с вашей одежды на коновязь, она священна, под ней лежат останки Белого Шамана.

Коновязь оказалась странной формы. Братья сразу и не признали. Завешанная лоскутами разноцветной ткани, кожи, обложенная горками камней, она оказалась православным крестом, а под ним покоились останки русского князя Василия Шорина, головы Обдорского.

Долго стояли братья с обнаженными, поникшими головами, путая слова, долго читали молитву за упокой души родителя своего.

— Господи, Иисусе Христе, Боже наш! Ты сирых хранитель, скорбящих прибежище и плачущих утешитель. Прибегаю к Тебе аз, сирый, стеня и плача, и молюся Тебе: услыши моление мое и не отврати лица Твоего от воздыханий сердца моего и от слез очей моих. Молюся Тебе, милосердный Господи, утоли скорбь мою о разлучении с родителем моим, душу же его, яко отшедшею к Тебе с истинною верою в Тя и твердою надеждою на Твое человеколюбие и милость, прими в Царство Твое Небесное. Преклоняюсь пред Твоею святою волею, и прошу Тя, не отыми от него милости и благосердия Твоего. Вем, Господи, яко Ты, Судия мира сего, грехи и нечестия отцев наказуеши в детях, внуках и правнуках даже до третьяго и четвертаго рода: но и милуеши отцев за молитвы и добродетели чад их, внуков и правнуков. С сокрушением и умилением сердца молю Тя, милостивый Судие, не наказуй вечным наказанием усопшаго незабвеннаго для мене раба Твоего, родителя моего, но отпусти ему вся согрешения его вольная и невольная, словом и делом, ведением и неведением сотворенная им в житии его здеси на земли, и по милосердию и человеколюбию Твоему, молитв ради Пречистая Богородицы и всех святых, помилуй его и вечныя муки избави. Ты, милосердный Отче отцев и чад! Даруй мне, во вся дни жизни моея, до последняго издыхания моего, не преставати памятовати о усопшем родителе моем в молитвах своих, и умоляти Тя, праведнаго Судию, да вчиниши его в месте светле, в месте прохладно и в месте покойне, со всеми святыми, отнюдуже отбеже всяка болезнь, печаль и воздыхание. Милостиве Господи! Приими днесь о рабе Твоем теплую молитву мою сию и воздай ему воздаянием Твоим за труды и попечения воспитания моего в вере и христианском благочестии, яко научившему мя первее всего ведети Тя, своего Господа, в благоговении молитися Тебе, на Тебе Единого уповати в бедах, скорбех и болезнех и хранити Заповеди Твоя; за благопопечение его о моем духовном преуспеянии, за тепле приносимыя им о мне моления пред Тобою и за все дары, им испрошенные мне от Тебе, воздай ему Своею милостию, Своими небесными благами и радостями в вечном Царствии Твоем. Ты ибо еси Бог милостей и щедрот и человеколюбия. Ты покой и радость верных рабов Твоих, и Тебе славу возсылаем со Отцем и Святым Духом, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Наложили братья трижды крест на себя, трижды низко склонили головы. Веровали в эти минуты они в Господа единого, веровали и в то, что простит их Господь за все эти ленты шаманские и нравы дикие, веровали в силу Его и справедливость, беря на себя все отцовские прегрешения, вольные и невольные.

За молитвами Петр и Тимофей даже не заметили, с каким интересом наблюдал за ними молодой нойон, что сопровождал их, не заметили, как подошел улусный князь Еренсей в сопровождении своих сайнеров и нойонов.

— Я приветствую своих братьев на священной земле острова Ольхон, колыбели всех братских народов и их веры, — торжественно произнес Еренсей, когда братья закончили молитву.

Фраза, сказанная на чистом русском языке, удивила их. Они оглянулись. Перед ними стояла вся улусная воинская знать. Впереди выделялся одеждой и дорогим оружием молодой князь Еренсей.

— Ты назвал нас братьями! Отчего? — молвил Петр.

— Ваш отец князь Обдорский и мой Когун-мэргэн совершили обряд братания, смешав свою кровь в единую. Теперь мы тоже братья.

— Но откуда тебе ведомо, что князь Обдорский наш отец?

— Это несложно! Тэнгри привели вас сюда! Мне еще не приходилось видеть, чтобы Ольхонские ворота добром пускали пришельцев. Перед смертью отец передал на хранение талисман и лик вашего отца. Теперь я это передаю вам.

В руки Петра и Тимофея перешла иконка и амулет. Амулет представлял собой бронзовый диск с изображением неведомых магических знаков, а вот иконка оказалась обычным портретом с изображением мужского лика, удивительно схожего с ликом братьев.

Темнело, на противоположном берегу пролива стали загораться один за другим костры. Их многие десятки. Отражаясь в воде, они множились, заливая своим светом весь противоположный берег.

— Солнце клонится к закату, и у всех был трудный день. Для вас приготовлена юрта, и ваши люди ожидают там. Нукеры принесут мясо и рыбу. Надо хорошо отдохнуть. Завтра приглашаю с восходом солнца на военный совет. Он пройдет у скалы Бурхан.

После этих слов братский князь Еренсей торжественно удалился, а братья скоро оказались в настоящей из овчинного войлока юрте, которую оценили по достоинству за мягкое тепло и уют. Для друзей этот вечер был сытным, ночь тихой, а сон крепок.

4

Июль 1631 года. Раннее утро. Остров Ольхон. Хужирские улусы.

Здесь солнце встает из-за горного хребта, что вытянулся вдоль восточного побережья острова со стороны Байкала. Осветив ясным, летним утром верхушки гор, что по другую сторону Малого моря, солнце начинает свой ежедневный марафон. Солнечный диск, все более выползая из-за гор, сначала заливает светом противоположный берег, что в нескольких верстах от острова, и в ясную погоду хорошо просматривается. Затем — Малое море, скалу Бурхан, степную, западную полосу, а в конце — лесную часть острова, что раскинулась в тени горного хребта.

По обширной островной степи беззаботно и без всякого присмотра бродят многочисленные отары овец, табуны коней и тучные стада буйволов. Врагов у них на острове нет. Медведи не водятся уже давно, а волки лишь изредка по льду проникают на остров. Зимним промыслом соболя здесь занимаются многие, и выследить волка дело всегда почетное, а волчья шкура — трофей редкий и потому ценный.

Хоронясь от мира за водной стихией Байкала, отгородившись горными хребтами побережья, Ольхонские браты жили в довольстве и безопасности, сами порой, из удали, совершая набеги, подобно древним викингам, на прибрежные племена тунгусов.

Но нет ничего вечного, все до поры, и она пришла. Неведомый народ саха, когда-то пришлый на реку Лену, теперь подступает к побережью Байкала с севера, грозя Ольхонским братам разорением и смертью.

Сейчас они, не скрываясь, валят сухие ели, сосны и вяжут из них плоты. Через несколько дней орда готовится переправиться вместе с лошадьми и всем вооружением на остров. Их не устраивают посулы и дары, им нужен весь скот, все братские женщины и сам остров. Близится величайшая битва за всю историю Ольхона. Останется ли кто в живых, не ведают даже шаманы.

Когда солнечный диск целиком показался из-за хребта, большой военный совет был в сборе. Он расположился на поляне у крайних юрт, в виду скалы Бурхан. Пришли все желающие. На почетном месте сидел князь Еренсей-тайша в окружении верных сайнеров, а полукругом, лицом к скале, расселись все улусные нойоны, а великие шаманы, разместившись на расстоянии друг от друга вдоль берега, возносили молитвы бесчисленным богам и духам.

Мнения совета разделились. Одни предлагали встретить вражескую орду среди улусных юрт, где будет возможность уничтожить из луков много врагов при их высадке на берег острова. Заняв береговые скалы и укрывшись в расщелинах, братские долгое время смогут оставаться неуязвимыми, тогда как враг будет открыт для стрел. И в дальнейшем, когда нукеры будут биться на саблях, близость юрт придаст им силы и укрепит отвагу.

Другие, наоборот, предлагали неожиданно напасть на противника на том берегу Малого моря, переправившись под покровом ночи, атаковать с первыми лучами солнца. Светило слепит вражеских лучников, и это позволит уничтожить множество воинов, а также сжечь или разметать приготовленные для переправы плоты, что значительно отсрочит вторжение на остров.

Турай-ад-Дин без конца переводил все «за» и «против», что были высказаны обеими сторонами. У всех присутствовали решимость, смелость, но надежды на победу не было ни у кого.

Улучив подходящий момент, Петр спросил Еренсея:

— Браты хорошие воины, а ваши улусы многочисленны, отчего же все ждут гибели?

— Под улусом более тысячи воинов саха, а у нас пять нойонов и у каждого по сотне нукеров. Мы не сможем одолеть врагов, даже если вооружим всех рыбаков.

— Они что, трусливы?

— Нет, это сильные, смелые люди, они умеют бороться с волнами, а плавают и ныряют, как нерпы, но совсем не умеют метать стрелы и владеть саблей. Они будут легкой добычей, а остатки племени без них не смогут покинуть остров.

— Выход должен быть, — твердо произнес Петр. — Но в любом случае мы будем биться вместе с вами, как и полагается братьям.

К полудню сделали перерыв. Совет так и не пришел к единому мнению. Право выбора и окончательного решения переходило, по законам племени, князю Еренсей-тайше. По тем взглядам, что он бросал на братьев Шориных, было ясно, что молодой князь растерян и уповает на братьев, считая их не только опытными воинами, но и посланниками богов.

— На закате солнца, у священной скалы, соберется весь улус. Будем славить богов и приносить им дары, — сообщил Еренсей братьям. — Ваш отец чтил наших богов, не обижайте и вы их. Завтра день битвы, на то указали все великие шаманы.

5

Остаток дня друзья провели в спорах. Битва виделась серьезной, а на беду, у Вульфа заряды к огненным стрелам подошли к концу. Турай-ад-Дин во время рудных изысканий перевел всю его ртуть и селитру, а восполнить их было нечем. Пришлось оставить заряды на самый крайний случай. Но что делать завтра?

Вульф пытался вспомнить подходящую историю из европейских битв, а Турай-ад-Дин, без конца перебивая его, приводил примеры из древней истории арабских завоеваний. На них особо не обращали внимание, лишь Петр прислушивался краем уха в надежде услышать какую подсказку.

Когда дискуссия дошла до битв арабов и европейцев на Пиренейском полуострове, спорщики схватились за грудки, что вызвало смех у Дарьи, а Тимофею даже пришлось разнимать ученых мужей. Напоследок мстительный Ака успел заявить:

— Если бы не Гибралтарский пролив, всей Европе быть под Арабским халифатом!

— При чем тут пролив? — встрепенулся Петр.

— А при том, что у испанцев был флот, и на переправе через пролив они утопили лучшую часть арабской конницы.

Петр и Тимофей возликовали. Они принялись обнимать своих обескураженных учителей. Решение было очевидно, и братья спешно отправились к Еренсей-тайше.

Вечером совет вновь собрался у священной скалы. Все сразу почувствовали и увидели перемену. Ликующий вид их князя и нойонов внушал уверенность.

— Боги на нашей стороне! — заявил Еренсей. — Устами белых братьев он велел нам биться на воде. Байкал — прародитель всех братских, ему быть свидетелем нашей доблести и решить нашу судьбу. Каждый из братских должен благодарить и воздать почести и дары главному Тэнгри Хутэ-Бабаю. А сейчас взгляните на главный дар. Он ранее принадлежал Белому Шаману князю Обдорскому. Этот амулет наследовали его сыновья и наши братья, а теперь он будет принадлежать Тэнгри и храниться на дне Байкала у скалы Бурхан.

Закончив речь, он высоко поднял амулет и для всеобщего обозрения прошел вдоль улусных людей.

— Это священный талисман самого Бату-хана! — пронеслось по толпе. — Тэнгри Хутэ-Бабай будет доволен подарком.

В сопровождении братьев Шориных Еренсей взошел на скалу и метнул диск амулета в глубины моря.

Восторгу не было границ. Шум достиг даже вражеского лагеря. Но вскоре вновь повисла зловещая тишина. Огни, что зажигались в сумерках на другой стороне пролива, преследовали определенную цель. То хитрые саха решили запугать перед битвой ольхонский народ и разожгли костры, числом вдвое более, чем ранее.

Этим, последним, вечером перед битвой в лагере Саха тоже было неспокойно. Шли последние приготовления. Вдоль берега стояло множество плотов. Из толстых стволов сухостоя, связанные сыромятными ремнями, они казались надежными и неуязвимыми. Для защиты гребцов и воинов от вражеских стрел по краям возвышались огромные в полный рост плетенные из лозы щиты.

Пришельцы вышли к Байкалу через ущелье реки Сарма. Для них это была большая удача. Ведь перед ними оказался остров, на котором паслись огромные тучные стада, а владело всем, как им казалось, слабое и малочисленное племя братских, в большей степени состоявшее из рыбаков. Теперь они были полны желания уничтожить это жалкое племя, захватить их женщин и самим стать хозяевами острова.

Самоуверенные, воинственные скотоводы и кочевники севера не сомневались в своей победе. Сейчас они измучены походом, постоянное чувство голода сделало их жестокими и подавило все человеческое. Ждали лишь наступления утра. Завтра они будут упиваться победой, пожирать вареное мясо и наслаждаться чужими женами.

6

Жизнь, независимо от чьего-либо желания, идет своим чередом. Вот и утро пришло на смену ночи. Но оно для многих будет последним. И словно чувствуя это, само солнце безрадостно спряталось за облаками, а гонимые ветром тучи, не желая быть свидетелями, уронив слезу, скрывались за горизонтом.

Под воинственные крики и бряцанье мечей плоты тяжело отошли от берега. Преодолевая прибойную волну, гребцы работали веслами и шестами изо всех сил. Плоты, стараясь держать линию, с трудом, медленно, но упорно двигались к острову.

Скоро шесты, столь привычные на реках, здесь, на больших глубинах, стали бесполезны. Плоты продолжали двигаться за счет весел, но строй был нарушен.

Показались лодки братских. Малой группой они вынырнули из-за скалы и решительно устремились к плотам. Борта лодок, поднятые за счет деревянных щитов, надежно закрывали гребцов и нукеров, готовых к бою.

Туча стрел, накрывшая лодки, казалось, способна разрушить и утопить их. И хоть они превратились в ощетинившихся ежей, на самом деле урон был незначителен, что нельзя сказать о плотах. Те оказались хорошей мишенью, и малочисленные стрелы братских всегда находили себе жертву.

Первое столкновение длилось мгновение. Лодки как внезапно появились, так же стремительно исчезли за скалой, а на смену им пришла новая группа, затем следующая. Они, как по команде, молниеносно приближались, расходились веером, следовала атака, а затем скрывались за утесами.

Эта смертельная карусель могла продолжаться до бесконечности. Тем более что на одну выпущенную стрелу лодки привозили десять обратно. Но на плотах дела обстояли хуже. Число раненых и убитых росло, запасы стрел в колчанах стремительно таяли, а ведь лук для охотника и кочевника основное оружие.

Князья и Еренсей со своим окружением наблюдали за сражением с одной из прибрежных скал. Отсюда, несмотря на хмурую погоду, панорама сражения открывалась во всей своей мощи и драматизме. Видно, как плоты потеряли строй, где-то сгрудившись в кучу, а где-то образовав бреши, подставив незащищенные стороны под убийственные стрелы братских.

Воины саха, не обращая внимание на стрелы, ожесточившись, упорно продолжали движение к желанному берегу. Теперь каждый из плотов шел сам по себе, растянувшись цепью на большое расстояние и открыв себя со всех сторон противнику. Но до берега оставалось менее половины пути, еще немного — и враг будет на берегу Ольхона.

Наступил момент, когда решалась судьба сражения, и по команде князя Еренсея двинулась очередная группа лодок. На этот раз лодки были большим числом, и пошли прямо на плоты. Пройдя сквозь потрепанный строй, они пустили стрелы, а затем множество пловцов с ножами в зубах нырнули в воду. На плотах это заметили, что вызвало лишь удивление и смех. Воины саха даже взяли в руки шесты, весла, высматривая в воде смельчаков, чтобы глушить этих безумцев прямо в воде, но те были неуязвимы. Лишь изредка мелькнув между плотами, вдохнув воздуха, пловцы тут же исчезали в водной пучине.

Между тем, развернувшись у противоположного берега, лодки, набирая скорость, пошли обратно. Почти не сбавляя ходу, они подобрали оставленных пловцов и скрылись в бухте. Понимание случившегося и непоправимого пришло чуть позже.

Теперь навстречу плотам вышел весь флот ольхонских улусов. Чего-то выжидая, лодки остановились, готовые в любую минуту сорваться с места. На плотах раздался воинский клич, и заработали все весла. Это был последний рывок.

Далее началось невиданное доселе и нежданное пришлыми. Плоты, казавшиеся столь надежными, стали разрушаться на глазах. Поврежденные пловцами ремни лопались, освобождая от пут бревна. Те издевательски крутились под ногами, тонули и расплывались в разные стороны. Боевой клич саха мгновенно заглушил вопли гибнущих от стихии людей. Лодки, как разъяренные псы, кинулись на поверженного врага. Большинство кочевников, не умеющих плавать, под тяжестью оружия и доспехов шли на дно сразу, а тех, что успели ухватить или оседлать бревно, разили стрелами, рубили мечами, глушили веслами.

Бойня была жестокой и безжалостной. Казалось, она вовлекла в свой водоворот даже всех духов и богов Ольхона. Неожиданно сменился ветер. Из ущелья задул легендарный Сармат. Он усиливался с каждой минутой, приводя Байкал в бешенство. Скоро его вой заглушил боевые кличи и заставил братских бежать к берегу. Поверженных врагов, и тех, кто упивался битвой и возвысил себя над богами, Сармат унес в открытое море, достойно наказав людей, забывших заповеди предков.

Буря бушевала всю ночь, выбрасывая на берег трупы людей, обломки плотов и лодок. Лишь немногим саха, тем, кому не хватило места на плотах, удалось спастись. Разбив братских, что высадились на их берег в надежде легкой добычи, они под покровом ночи ушли на север, уводя с собой небольшой полон.

7

К утру все стихло, и солнце вновь осветило Малое море, прибрежные скалы, степь и леса Ольхона. Победа досталась братским, но дорогой ценой, ведь племя лишилось самых сильных и здоровых мужчин. Нескоро залечатся раны, нескоро вернется радость в юрты Хужирского улуса.

А вот друзья пребывали в полном отчаянии. Исчезла Дарья, и все поиски ни к чему не привели. Петр запретил ей участвовать в битве и, оставив одну в юрте, велел провести ночь и следующий день в молитвах. Последнее время тихая и послушная девушка покорно осталась без малейшего пререкания, но, видимо, все пошло не так.

После многочисленных расспросов обнаружили тех, кто видел, как Дарья в полном вооружении с отрядом нукеров переправилась на тот берег. Но весь отряд погиб, а среди трупов ее не было. Нашли лишь поврежденный шлем и изломанный клинок девушки. Все говорило за то, что саха увели ее с собой. Нельзя было терять ни дня. Была надежда нагнать и отбить девушку, пока следы ее не затерялись в бескрайних сибирских просторах.

Последние дни Дарья чувствовала себя скверно. Ей казалось, что мужчины перестали ее считать другом и покручеником. После пострига, который теперь казался глупостью и оскорблением, все изменили к ней отношение. Она превратилась в обычную женщину, сестру, а иногда даже дочь. Петр и Тимофей стали заботливыми старшими братьями. Оберегают ее от опасности и тяжелой работы, следят за одеждой, чтобы всегда выглядела достойно, была в тепле и более соответствовала девице, чем парню. Турай-ад-Дин — этот вздорный араб, придумавший постриг, решил заняться ее обучением, и теперь просто ее преследовал, изводя всякими проповедями о женском смирении, семье и благочестии. Даже Вульф, боясь за ее здоровье, не допускал более до опасных опытов.

Все эти сантименты повергали Дарью в меланхолию, что воспринималось мужчинами как послушание, но, оставаясь в одиночестве, ее охватывала злоба и безумное желание вырваться из этого ненавистного монастыря, созданного мужчинами.

В то утро, услышав шум битвы, она не выдержала. Облачившись воином, спустилась к берегу, где небольшие отряды нукеров несли караул на случай высадки врага на остров. Но водная стихия крепко держала противников, и лишь малыми группами, а то и по одиночке, воины саха, в надежде спастись, с трудом выползали на берег. Но их тут же вяло лишали жизни караульные.

Дарья была в отчаянии. Но тут она увидела лодку, которая уже отходила от берега. То был отряд нукеров, не пожелавший, а может, испугавшийся сражаться на воде. Теперь, не дождавшись врага на своем берегу, их ждал позор и презрение соплеменников. Они шли на верную смерть. Нескольким плотам удалось вернуться, и теперь воинов саха раздирала злоба и отчаяние.

Они напали на нукеров сразу после высадки. Схватка была короткой, отчаянной и кровопролитной. Дарья, успевшая заскочить в лодку, была с ними. Эта была ее стихия, видимо, в чем-то ошибся Господь, сотворив Дарью дивчиной.

Дольше всех в том бою продержалась Дарья. Кованое стальное зерцало надежно защитило ее от вражеских стрел и копий. Легкий прямой меч фехтовал быстро и разяще, и воинам саха редко удавалось отразить его удары. Лишь изнемогая от усталости, сломав клинок и получив удар деревянной палицей по голове, Дарья потеряла сознание. Даже без надежды остаться в живых, она чувствовала на протяжении всего боя необъяснимое удовольствие и переполняющее чувство дикого восторга.

Вид у нее был мертвее мертвого, и в тот момент это ее спасло. Старый вождь и предводитель саха, низко склонившись над девушкой, с любопытством разглядывая необычного вида врага. Он чем-то напоминал тех белых людей, что пришли в его стойбище и уничтожили его страшными огненными стрелами. Но те были бородаты и сильны, как медведи. А этот хоть и ловкий и железом закован тем же, но очень тонок и пригож собой.

Оставшиеся в живых уходили ночью, под гром бури и шум дождя. Заметив, что белый воин жив, старый вождь саха не стал его добивать, а, погрузив на вола, взял с собой, не понимая и не стараясь понять, зачем он это сделал.

1

Остатки племени саха уходили на север уже знакомым ущельем реки Сармы. Мелководная каменистая река сама служила проходом среди горного лесистого кряжа. Верхом на волах кочевники двигались по широкому руслу реки. Вода едва доставала до брюха животных, и те без особых усилий брели, на ходу утоляя жажду, непрерывно жуя траву, густо растущую на островках мелководья. Эти на удивление выносливые животные могли идти так бесконечно, как и их хозяева, способные дремать на ходу и принимать пищу. Лишь ночная мгла заставляла остановиться орду. Волы ложились на землю, а люди, приготовив пищу, насытившись, завернувшись в шкуры, располагались рядом.

Дарью никто не охранял и почти не обращал внимания. Для них она была слабым больным пленником, который скоро сам по себе сгинет, не выдержав тягот пути. Ее доспехи оказались слишком малы для широкоплечих воинов саха, и те потеряли к ним всякий интерес, несмотря на богатое их убранство, которое, впрочем, не имело для них никакого значения. Дарье даже позволили их подобрать, и теперь они, завернутые в шкуру, составляли ее единственную поклажу. Лишь старый воин уделял Дарье немного внимания, бросая при случае кость с остатками жилистого мяса, которое было не по его старым зубам.

Как-то неожиданно река Сарма, превратившись в ручей, исчезла среди горных холмов, а вскоре на смену ей, другие ручьи зашумели в оврагах, сливаясь между собой, образуя многочисленные безымянные речушки и речки.

Мысль о побеге часто приходила в голову непутевой дивчине. Но побег тут же ассоциировался с возвращением блудной сестрицы, что приводило Дарью в бешенство. Быть кем угодно: пленником, дикарем, разбойником, промысловым, но только не сестрой, не девкой, не бабой. Вот как повлиял вздорный характер, а может, и деревянная палица на хорошенькую девичью головку. И она всячески стала скрывать свое женское начало, причем весьма талантливо и с удивительной находчивостью.

Многодневные странствия по тайге подошли к концу. Речушка, вдоль которой шли сибирцы, после слияния с другими приобрела уже достойный вид и стала пригодной для сплава. Здесь племя остановилось. Чего они ждали, Дарья так и не узнала. Напавшие на них лесные братские после короткой, но яростной схватки перебили всех саха. Пользуясь всеобщим переполохом, Дарья затаилась в дупле огромного трухлявого пня. Ослепленные победой и добычей, братские ликовали. Они собрали оружие, имущество убитых, разбежавшийся скот и скрылись в лесных зарослях так же неожиданно, как и появились.

Кругом валялись полураздетые трупы людей, брошенные на съедение диким животным. Понимание того, в каком положении она оказалась, стало постепенно приходить в сознание девушки. Вздорный характер, смелость и выносливость, — все теперь не имело значения. Ведь она просто слабая девушка, оказавшаяся одна среди тайги, бескрайней, враждебной и неведомой. Ей удалось отыскать убитого стрелой вола. Братские забрали лучшее мясо, но для Дарьи и эти жалкие остатки давали какую-то надежду.

Смастерив нечто схожее с мешком, сложив туда неожиданный провиант, девушка побрела вниз по реке. Почему вниз, она и сама не знала, то было направление, куда ушли братские.

Эти дни были ужасны. Дарья брела и брела. Все происходило, как в полусне, и воспринималось кошмаром. Сырое, несоленое мясо вызывало отвращение и с трудом лезло в рот, ведь она не могла развести даже костра. Но это было полбеды. Вскоре мешок пропитался тошнотворным запахом тухлого мяса. Это был конец.

Девушка пыталась найти луковицы сараны, дикий чеснок, жевала все, что поддавалось ее зубам. Но все было бесполезно: незнание и непонимание тайги делало ее враждебной пришлому человеку. Так же в полусне, где-то на берегу, она увидела небольшую рыбацкую лодку. Искусно сделанная из бересты, она была легка даже для подростка, но на этот раз Дарье пришлось приложить огромное усилие, чтобы столкнуть ее в воду, а самой забраться и лечь на дно лодки. По берегу бежали какие-то люди, кричали, махали руками, но все это было ей безразлично.

Дарья потеряла сознание, а юркая лодочка, проворно выйдя на стрежень, понесла ее вниз по течению реки Лены.

2

Князь Петр Шорин не находил себе места. Отчаянная погоня закончилась неудачей. Отряд саха оказался проворнее своих преследователей. Их трупы уже источали зловонный запах, когда четверка друзей вышла к берегу Лены. Лесные братские, чей улус был в трех днях ходу, сообщили, что это они побили остатки пришлых, что воевали ольхонских братов, а несколько дней позже неизвестный похитил у рыбаков лодку. Рыбаки хорошо его разглядели. С виду это был мужик, но без бороды, ростом невелик, а сложением хил. Очень был грязен и оборван, но видом на якута не похож.

Дальнейшей путь был невозможен. Без запасов и должной подготовки, ибо все было оставлено на острове, то — верная смерть.

Теперь они снова вернулись на Ольхон. Сибирь, как огромная воронка, засасывала их все глубже и глубже, превращая надежду вырваться отсюда в радужную, несбыточную мечту.

Приближалась осень. Непрерывные дожди превратили тайгу в сплошные болота. Еренсей-тайша уговаривал братьев остаться зимовать у него. Зима на острове мягкая, малоснежная и сытая. Охота изобильная и легкая, а встанет лед в заберегах, добывать нерпу начнут. Нерпячий мех не хуже кампуса, и на лыжи, и на унты идет, а верхней одежде сносу нет.

— Отдохнете, наберетесь за зиму сил, — убеждал он Шориных, — справите новую одежду, и тогда в путь. А Дарья, если жива осталась, то не пропадет. Что с нее станет? Это тунгус может в тайгу уйти и там исчезнуть, как медведь. А девка всегда с людьми на реке будет.

Одежда, особливо верхняя, у друзей действительно изрядно поистрепалась. Тяготы путешествий, многочисленные драки сказались на ней не лучшим образом. Некогда добротные кафтаны, шубы превратились в жалкие лохмотья. После долгих раздумий решено было зимовать на Ольхоне.

3

Сентябрь 1631 года. Верховья реки Лены.

Историческая справка. Бекетов Петр Иванович, землепроходец, из служилых людей. Дата рождения точно не установлена. Ближайшие предки П.И. Бекетова принадлежали к слою провинциальных детей боярских. В 1641 году сам Петр Бекетов в челобитной указывал: «А родители, государь, мои служат тебе… по Твери и по Арзамасу по-дворовому и по выбору». В январе 1627 года Бекетов лично подал в приказ Казанского дворца челобитную с просьбой о назначении его стрелецким сотником в Енисейский острог. В этом же году поверстан стрелецким сотником с денежным и хлебным жалованьем и отправлен в Енисейск. В 1628–1629 гг. участвовал в походах енисейских служилых людей вверх по Ангаре. Заложил Рыбинский острожек (1628). 30 мая 1631 года Бекетов с отрядом в 30 человек был послан по указанию Енисейского воеводы Семена Ивановича Шаховского на службу на реку Лену. В сентябре 1631 года Бекетов достиг Усть-Кутского зимовья, где и зимовал. Отсюда осенью с отрядом в 20 казаков, сходил вверх по Лене. Отряд направился к улусам племени эхэритов, братских людей, живущих в верховьях Лены, но привести под государеву руку тогда их не удалось.

Стрелецкий сотник Петр Бекетов чувствовал себя превосходно. Наконец он получил дело достойное и самостоятельное, где проявятся его отвага и таланты. Дело, о котором сотник отпишет лично самому государю. И момент подходящий! Нынешний воевода Шаховской съезжает восвояси, а тот, что на смену пожалует, будет не у дел, и вся слава достанется ему, Бекетову. А он своего не упустит. Железной рукой наведет порядок на реке. Не только местных инородцев подведет под государеву руку, но и русских промысловых людишек, что, сказывают, там шастают в великом множестве, заставит под его дудку плясать и десятину с промысла отдавать. А что касается мангазейских да туруханских ясачных казаков, то тем сотник тоже собирался указать их место. От всех самых доходных и удобные мест собирался он отвести пришлых и отдать их Енисейску.

«Когда после похода он вернется на Москву, с невиданным досель ясаком, — мечтал Бекетов, — вот тогда государь и отметит его труды по заслугам».

До реки Лены отряд добрался благополучно. Дорожка, можно сказать, хоженая, набитая. Уже более десятка лет ходят этим путем русские казаки на дальние промыслы, а кетские служилые наведывались в эти места еще задолго до енисейцев.

А путь был таков. Из Енисейского острога отряд двинулся по Ангаре, затем — ее правым притоком, рекой Илим, до волока на реку Кута. Затем сплавились по реке до ее устья, где в Усть-Куте стояло укрепленное зимовье.

Дальнейший путь сотника Бекетова со товарищами лежал на север, вниз по реке Лене. Но время, а приближалась осень, для столь длительного пути и строительства острога уже недоставало. Не желая рисковать, дальнейшие деяния сотник отложил до весны.

Но всем не терпелось наживы, а до верховий реки рукой подать. Вот и собралась братия в двадцать человек во главе с сотником. Решили, что сколь будет возможно пойдут вверх по Лене и, достигнув братских улусов, возьмут с них шерть о верности государю да соболя прошлогодние отнимут.

— Невелик риск, до верховий недалече сбегать, а если не судьба, до зимовья сплавиться, даже по шуге, всегда сподручно, — рассудил Петр Бекетов.

Однако были у сотника и еще причины наведаться в земли верхнеленских братских людей. С первых дней пребывания на службе между ним и пятидесятником Максимом Перфильевым словно черная кошка пробежала. Невзлюбили служилые друг друга, и хоть делали одно дело, но все поперек, а более — на вред.

Знал сотник Петр Бекетов, что дойдет до Братского острога весть о его появлении в этих местах, и хоть не было нужды, повел свою ретивую братию вверх по реке Лене.

Но Проведение сладило так, чтобы худа без добра не было. Свело на этот раз людей и спасло Дарью от неминуемой смерти.

— Сотник! Гляди! В кустах, что у острова, вроде челн небольшенький пристал! — радостно оповестил атамана наблюдающий.

Один из стругов тут же заворотил к острову и, ткнувшись рядом, чуть не замяв бортом ветхий берестяной челн, остановился. Двое казаков склонившись над лодкой, с удивлением и опаской стали разглядывать Дарью.

— Ну что там? — раздался нетерпеливый окрик Бекетова.

— Да тут мужик дохлый. Вроде наш, православный! — неуверенно произнес один из казаков.

— Сбросьте в воду, и пускай плывет, ему теперь разницы нет, а челн приберите, сгодится, — распорядился сотник.

— Надобно его схоронить, успокоить православную душу, а то мается болезная где-то рядом! — запротестовал казак.

— Здесь не мужик, а баба, — крикнул второй, что пытался стянуть с покойника нарядный кожаный ремень.

Оба казака стали рассматривать и беспардонно тормошить Дарью.

— Точно, баба! Хлопцы, да она жива! — радостно закричали в голос оба казака. — От голодухи, видимо, чуть не преставилась.

Дарью перенесли в струг. Напоили черничным соком, щучьей юшкой, что осталась еще с вечера, и здоровая от природы девка быстро стала приходить в себя. К вечеру, почти оправившись, Дарья, сидя у костра, уже отвечала на расспросные речи атамана. Он сразу признал эту ладную дивчину, что не раз видел в Енисейском остроге в обществе двух подозрительных московских князей.

Петр Бекетов был удивлен до крайности. Как она могла попасть сюда, в верховья Лены-реки? Ведь ему доподлинно известно, что князья Шорины и эта дивчина отбыли с Максимом Перфильевым под Братские пороги острог ставить. Мысль о том, что Перфильев смог его опередить, приводила Бекетова в такую ярость, что он готов был пойти на самые крайние меры, вплоть до смертоубийства.

Но услышанная от девушки запутанная история о таинственном острове Ольхон несколько его успокоила. Правда, толком он ничего не уразумел, и в меру своего характера бо́льшую часть принял как выдумки и фантазии глупой девки. Единственно, во что хотелось верить, это в то, что она оказалась здесь одна, совершенно случайно и что сие никому не ведомо.

Хороши были сведения и о том, что улусы братских отсюда в нескольких днях ходу. Это подняло дух людей, несколько увядший за время, проведенное на веслах и бечевой тяге.

Действительно, вскоре стали попадаться отдельные рыбаки, которые старались скрыться с глаз при появлении казаков. Одного из них им удалось изловить. Опасаясь за свою жизнь, он и указал на улусы.

Появление русских было неожиданным для братских. Ранее в этих глухих таежных местах появлялись лишь небольшие, в несколько человек, ватаги промысловых людей. Те удивительно ловко добывали соболя, а при встрече с братскими вели себя мирно. Инородцы тоже старались не сердить бородатых пришельцев, и даже уступали им охотничьи угодья, а те по-хозяйски строили там избушки, а то и приличные зимовья.

Услышав от рыбаков весть, что в их земли идут русские большим числом, два местных князца Бокой и Борочей собрались на совет.

— Мои люди сообщили, что сюда к улусам идут русские большим числом, — поведал Бокой-тайша своему побратиму Борочей-тайше, чей улус стоял в двух днях конного пути в глубь тайги.

— Но русские приходят сюда давно. Они удачливые охотники и любят добывать соболя в нашей земле. От них нам есть польза. Прошлый раз котел бронзовый купил. Хороший котел, большой. Был у них еще больше, но соболя не хватило, — спокойно отозвался князец Борочей.

— Но сейчас идут не охотники, а закованные в железо воины. У них длинные мечи и палки, мечущие огненные стрелы. От их ран мало кто остается живым.

— Зачем русским воевать? Их слишком мало, чтобы одолеть нас! Они, наверно, привезли котлы и хотят с нами торговать, — продолжал упорствовать Борочей.

— Шаманы сказали мне, что эжины велят опасаться русских. Забери женщин и детей моего племени и уведи к своему улусу. Если будет битва, то шли братьев на подмогу.

4

Атаману Петру Бекетову приходилось уже встречаться с ангарскими братами. Он знал, что те неплохие воины и, в отличие от тунгусов, не испытывают панического страха при ружейной пальбе.

Укрыв лодки на берегу, недалеко казаки разбили лагерь, наспех укрепив его со стороны леса засекой.

Братские пожаловали к ним сами. Пригнали на прокорм казакам мула, принесли и соболей в надежде устроить торг. Но торга не получилось. Соболя отобрали, объявив их ясаком русскому государю. По приказу Петра Бекетова князца Бокоя скрутили и насильно привели к шерти.

Здесь, на Лене, обряд шерти практически был лишен понятий клятвы и доброй воли. Он более напоминал магический, языческий обряд, где разрубалась поперек живая собака, а человек, измазав лицо кровью, проходил между частями издохшего животного. Это унижение и считалось обрядом шерти, после чего народ становился ясачным данником.

Принужденного дать шерть несчастного князца Бокоя, за неимением аманатской избы, привязали к дереву, а остальных отпустили, с условием привести в аманаты сына князца, тогда Бокой будет отпущен.

Петр Бекетов чувствовал себя героем. Три сорока соболей, что так легко достались, да еще приведенный к шерти верхнеленский князец Бокой — неплохое начало. То ли еще будет!

Дарья крутилась возле атамана. Тот был образцом ее девичьих грез. Статный, смелый, самолюбивый авантюрист Петр Бекетов стал долгожданным героем ее вожделений. Она теперь следовала за ним всюду. А вот казаки зароптали сразу. Не видано в Сибири такого и не разрешалось никогда, чтобы в походе атаман бабу с собой возил!

Братских долго ждать не пришлось. Сообщив о случившейся беде князцу Борочею, они подступили к русскому лагерю. Подступили основательно, со всех сторон перекрыв русским пути отхода.

Отряд Бекетова оказался в западне. Ночью на реке заполыхали струги, что еще более ухудшило положение. Попытки смельчаков открыто атаковать казаков привели лишь к их гибели. Меткими выстрелами русские пресекали любую попытку приблизиться к их лагерю. Шел третий день осады, когда братские, сладив из толстых жердей щиты, прикрываясь ими как тыном, пошли на приступ русской крепи.

Не обращая внимание на ружейную стрельбу, нукеры, без особого для себя урона, приближались все ближе, угрожая русским неумолимой гибелью. Вскоре их стрелы тоже заставили русских укрыться. Раненых с обеих сторон становилось все больше. Приближалась рукопашная схватка.

Сделав последний залп, русские, оголив коленки, бросились на противника. В такие минуты они забывали обо всем. Отчаянная драка поглощала их естество целиком. Не было страха, не чувствовалась боль и усталость. Дрались до последней возможности, а падая от смертельных ран, лишь удивление и досада застывала на их мертвых лицах. Петр Бекетов был хорош в схватке. Упиваясь своей силой и удалью, он рубился в гуще врага, нанося смертельные удары налево и направо. Дарья была рядом с ним. К удивлению казаков, что ожидали ее гибель в первые минуты сражения, она продолжала держаться, причем не единожды спасая их атамана от верной гибели.

Дерущиеся теснились на небольшой площадке, что и способствовало русским до сих пор оставаться живыми. В этом круговороте мелькающих клинков, оскаленных лиц, и падающих тел Петр Бекетов сумел разглядеть привязанных к деревьям коней, что братские оставили неподалеку.

— Братья казаки! — взревел на всю тайгу атаман. — За мной! Пробиваемся к лошадям!

Его услышали все. Даже тяжело раненные, как могли, стали ползти за Бекетовым. Русские не взяли только мертвых. Прикрывая своих раненых, казаки, почуяв надежду, удвоили натиск. Не выдержав такого стремительного и убийственного боя, братские расступились, а казаки, завладев конями, стали уходить на север. Спасая жизни, им пришлось бросить все свое имущество, чем сполна расплатились с братскими за их унижение и гибель многих нукеров. Но, несмотря на это, остался жуткий страх перед воинской доблестью пришельцев, и племена князцов Бокоя и Борочея навсегда откочевали ближе к Байкалу, в земли своих братских племен.

5

Радость обуяла казаков. Ведь они чудом ушли от верной гибели. Лишь раны заставляли остановиться. Ведь ни один казак не остался без отметины. Сабельные раны, вывихи, переломы достались всем в избытке, но то дело привычное. Казакам, особенно старшего возраста, много приходилось сталкиваться с ранениями подобного рода, и навыки лечения передавались от поколения к поколению.

Историческая справка. Древнейшими знаниями, которыми обладали и обладают казаки, были знания по народной медицине. Несмотря на то что, как все древние искусства, врачевание было окружено всевозможными тайнами и суевериями, очень многое было широко известно и дожило до наших дней. Находясь постоянно в седле, на воинской службе и на войне, казаки обладали уникальными знаниями по мануальной терапии, по умению вправлять суставы и позвонки. Не только простые вывихи, но и всевозможные «срывы», «осклизы», «опступы», «сбои» и десятки других увечий, которые неизменно сопутствовали военной жизни, чаще всего лечились прямо на месте. Всегда находился казак старшего возраста, который владел многими приемами народного «костоправства». Приемами же массажа владели практически все. Казаки умели врачевать и открытые переломы, рубленые и колотые раны, удалять раздробленные кости. Владели они и основами антисептики, умели оперировать так, чтобы не попадали в рану микробы и бактерии; справлялись и с гнойными ранами, извлекали стрелы и осколки, проводили ампутации. Все делалось только после захода солнца. Во-первых, в это время почти нет мух — главных разносчиков инфекции, а во-вторых, сам человеческий организм, в частности мозг, вступает в фазу торможения.

В бою казаки потеряли четырех человек. Но у многих были тяжелый раны и увечья. Когда кто-то терял сознание и не мог держаться в седле, делали остановку. Лагерь мгновенно превращался в лазарет, где занятие находилось каждому. Работали слаженно и умело. И те, кто оперировал, и те, кто держал раненого, и те, кто непрерывно читал молитвы. После операции казаки до утра не давали раненому спать и, как только он начинал задремывать, били в бубен и плясали.

Раны заживали плохо, требовался покой, а вместо этого скачка, через овраги, завалы, мелкие речушки.

Сотник Бекетов был вне себя от ярости, порой даже отчетливо слышался скрип зубов. Он проклинал этих упрямых инородцев, что не повиновались ему, сотнику, и себя за то, что не уберег струги и имущество. Брошены ружья во время бегства, нет инструментов, чтобы построить самую завалящую избушку, а морозы по ночам уже дают знать. Впереди устье реки Татуры. Далее, через реку, им хода нет. В ледяную воду кони не пойдут, а люди тем паче перемерзнут, это верная смерть.

Сейчас, остыв после схватки и реально оценивая те переплетения судьбы, в которые попал сам и втянул служилых, он не видел выхода. Надежды были лишь на божественное провидение, что не оставит и теперь удачливого сотника.

Вот и река Татура. Осенние дожди подняли русло, лишив казаков последней надежды обнаружить брод. Лента реки надежно отрезала верховых от всего мира. Накрапывал холодный осенний дождь, руки ломило от холода, но провидение действительно и на этот раз не оставило счастливчика. В кедровом бору, что казаки обнаружили неподалеку, стояло ладно срубленное зимовье. Это было спасение. Избушку, видимо, поставили промышленные, и не далее прошлого года. Рассчитанная точно на промысловую ватагу, она представляла надежное убежище от морозов и лихих людей.

Закололи жеребца, нашелушили кедровых орехов, собрали обильной ныне брусники, и несколько дней казаки набирались сил. Многие даже склонны были остаться здесь зимовать, но это не входило в планы Бекетова. Как только люди окрепли, он тут же велел вязать плоты.

Лес брали у реки в завалах, что скопился по берегам и ждал очередного весеннего половодья, чтобы быть унесенным далее по речным ленским просторам. А на ремни пустили шкуры забитых коней. Благо, в зимовье обнаружили немного соли, что позволило отварить и насолить впрок мяса.

Вся эта череда счастливых обстоятельств сложилась в единую цепочку так естественно, что даже никого не удивляла, а воспринималась казаками как должное и подготовленное ранее. В жизни первопроходцев многое нельзя предвидеть, а обстоятельства меняются непрерывно, как картинки в калейдоскопе, и далеко не все радостны и беззаботны. Поэтому надежда на «авось» и провидение вполне были нормальны и обычны для того времени.

6

Когда промысловый человек из России Пантелей Демидович Пенда в 1620–1623 годах, с отрядом в 40 человек покручеников, собранных из разных мест, совершил свой удивительный ход, пройдя реками Нижняя Тунгуска, Лена, Ангара и Енисеем вернувшись обратно в Туруханск, мангазейский промысловый люд и ясачные служилые уже прочно обосновались по рекам Нижняя Тунгуска, Вилюй и верхняя Лена.

Первый известный поход на Лену как раз и шел по Нижней Тунгуске до ее верховий. Здесь был волок на речку Чечую, что впадает в Лену-реку. Волок так и назвали — Чечуйским. Для мангазейцев и туруханцев он был основной дорогой в глубь Ленской земли. Чуть позже был разведан и другой волок. С Нижней Тунгуски уходили по небольшой речке Романихе, а далее волоком перебирались на реку Чона, и по ней сплавом до реки Вилюй. Эта бескрайняя вотчина долгое время, а точнее, до становления Енисейского острога была в полном распоряжении Мангазейского острога и Туруханского зимовья.

Но времена меняются. Енисейский острог приобретал силу, роль его с каждым годом росла, а звезда Мангазейского острога стремительно опускалась к закату. Некогда златокипящая государева вотчина, именно так титуловали Мангазею, теряла свою славу и силу, сохраняя еще титулы и безграничную самоуверенность. А вот Енисейский острог благодаря Маковскому волоку становился центром формирования промысловых ватаг и отрядов служилых, что шли далее на восток. Енисейские атаманы все активнее столбили места в Забайкалье, на Лене-реке и ее притоках, ставя зимовья и остроги, заявляя о них государю и оставляя в них своих приказчиков и годовалых служилых людей.

До тысячи промысловых людишек ежегодно проведывали Ленскую дремучую тайгу. За сезон от трех до десяти сороков соболей доставалось удачливому покрученику, а самому промысловому в десятки раз больше. Такого изобилия соболя мало кто видывал.

Не сидели енисейские приказчики без дела: попробуй слови всю эту лихую братию, да еще и к уплате принуди. Волен промысловый, где платить, а у себя в Мангазее куда сподручнее. Воеводу своего ублажишь, да и сам, может, что сэкономишь.

Ясачные служилые казаки тоже сошлись стенка на стенку. Зверя в тайге много, а значит, и инородцы густо живут. Бывало, до пятнадцати соболей брали ясаку с охотника. Вот и рассуди, коль тяжко пришлось инородцу в оба острога ясак давать.

Тунгусы по Восточной Сибири были всюду. Этот народ, живя отдельными семьями, занимался охотой и рыбалкой. Они были везде, где есть зверь. Безропотно платили ясак всякому, кто больше числом или сильнее. А при тяготах или опасности уходили на новые места. Лишь в редких случаях складывались племенные объединения тунгусов, что сразу приводило к столкновениям и конфликтам.

Историческая справка. Среди различных коренных народов Сибири, Дальнего Востока и Забайкалья наиболее представительной этнической общностью являются эвенки (самоназвание «орочон» — оленьи люди). С точки зрения физической антропологии они относятся к байкальскому варианту континентальной, большой монголоидной расы. Эвенкийский язык относится к северной ветви тунгусо-маньчжурской языковой семьи. В русских исторических источниках XVII века эвенков обычно именовали тунгусами, а этноним «эвенки» стал официально использоваться в качестве общепринятого лишь с начала 1930-х годов ХХ века. По мнению многих исследователей, среди других коренных народов Северной Азии тунгусы занимают особое место, и прежде всего в силу того, что при общей численности около 30 000 человек традиционная зона их расселения занимает обширную территорию, простирающуюся от левобережья Енисея на западе, Охотского моря и Заполярной тундры на севере и до бассейна реки Амур на востоке. Быстрому распространению тунгусов по территории Северной Азии способствовало то, что тунгусские племена к тому времени освоили оленеводство и езду верхом. Уже к XII веку благодаря оленеводству тунгусы освоили огромные территории. Миграция привела к тому, что южные тунгусы, обогнув Байкал, вышли в Приангарье, а северные направились в сторону Верхоянского хребта. Одним из основных направлений тунгусской миграции стал север Забайкалья и территория современной Якутии, где эвенки расселились по долинам Вилюя, прилегающей части рек Лены и Алдана. Таким образом, к приходу русских первопроходцев в XVII веке на севере тунгусы граничили с якутами, проживающими в нижнем течении Вилюя, Амги и Алдана; на юге — с бурятами, заселившими районы южного Прибайкалья и Забайкалья. Ко времени русской колонизации Восточной Сибири эвенки севера Забайкалья вели мобильный образ жизни охотников и оленеводов. Причем именно охота была преимущественным видом хозяйственной деятельности (лось, кабарга, изюбрь, медведь, пушной зверь), в то время как оленеводство играло второстепенную роль. Существовало несколько способов охоты — гоном с собакой, с помощью оленя-манщика и др. Орудиями охоты служили лук и стрелы. Оленеводство в основном имело транспортное направление; различались так называемый эвенкийский тип с использованием вьючных оленей и орочонский тип с использованием верховых оленей. Рыболовство, как и собирательство, было распространено довольно широко, однако носило скорее вспомогательный характер. Ловили рыбу сетями, ставили запоры, кололи острогой. Главным средством передвижения служил олень с верховым или вьючным седлом. По рекам плавали на лодках-берестянках, долбленках, плоскодонках. Зимой ходили на лыжах, подбитых камусом, или голицах. Жили обычно в шестовых чумах, летом крытых берестой, зимой — оленьими шкурами.

7

По последней воде успел сотник Бекетов со товарищами сплавиться до Усть-Кутского зимовья. Спешили шибко, ведь осень здесь, пожалуй, самое короткое время года. Совсем недавно, не более как две седмицы минуло, тайга пестрела осенним убранством, не хуже палитры художника в разгар его творчества. И будто смыло все краски. Даже сосны и ели поблекли от тоски осеннего дождя, ночных заморозков и первого снега.

Когда сотник повел казаков в верховья реки, все виделось иначе. Тогда казалось, что добыча сама пойдет в руки, а инородцы, покорно склонив головы, добровольно дадут шерть государю российскому. Вдали от всяческой власти воевод и самого государя он собирался сам стать властью. Здесь будет властвовать тот, кто сильнее. Да вот беда, людишек маловато в Енисейске дадено. Да еще братские побили, изранили многих, а еще хуже то, что тогда, в бою, в горячке рукопашной схватки ружья да зелье и пули к ним были брошены по ненадобности, и мало кто вспомнил о них. Видимо, страх затмил разум.

Худое начало! Ничего не скажешь! На плотах, голодные и израненные, возвращались казаки. Что было доброго, так это кони, добытые в бою, но и тех пришлось бросить. Не по силам оказалось связать подходящий для них плот. Ведь раненым служилым саблями пришлось лес рубить, а времени в обрез. Оставили их, болезных, там, на берегу речки Татура. Если волки не угонят их сразу в тайгу, то отойдут коняги снова братским людям. Те через день-два будут здесь. Наверняка думают, что деваться русским некуда, а без огненного боя им ни пищи добыть, ни оборониться.

Так что благополучное возвращение в Усть-Кут сотника не радовало, что нельзя сказать о других служилых. Те радовались встрече, как возвращению в родительский дом. Одни более чудесному спасению от верной гибели, а другие, что зимовать не придется малым числом, что позволит оборониться от ворога, да случись какая воровская ватага, не прогонят из зимовья.

Из отписки сотника Петра Бекетова Енисейскому воеводе князю Семену Шаховскому:

«1631 год не ранее октября. Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси воеводе князю Семену Ивановичу Енисейского острога сотник стрелецкий Петрушка Бекетов челом бьет. В нынешнем году по государеву указу послан я на реку Лену служилыми людьми с тридцатью человек ставить острог на реке Лене. Велено мне идти вверх по Тунгуске реке до устья Илима-реки, да вверх по Илиму до устья Игирма-реки, да вверх по Игирме, да через волок перейти на Куту-реку, да вниз по реке Кута до Лены-реки, где и остался зимовать в Усть-Кутском острожке. Прошлой осенью до морозов ходил со товарищами вверх по реке Лене в немирные земли братских. И шел я с Усть-Куты вверх по Лене-реке стругами две недели. Те братские князцы государю учинились непослушны, ясак дать с себя не хотят, а сказывали, что де им ясаку давать государю не за что. И я, твой слуга Петрушка Бекетов, со товарищами дрался с теми братскими три дня и три ночи. Много их мужиков побивали и ранили, а енисейских служилых людей двое от ран сгинули. И братские люди устрашились государевой высокой руки, отступили, а я со товарищами на конях, что у братских улусов отбили, ушли на Татур-реку, где для бережения поставили Татурский острог, и ясак с местных тунгусов имали. Послал я к тебе, господине, нарочным десятника Федьку Чакульца. Мне здесь подали челобитную служилые люди о денежном жаловании о недодаточном. Я ту челобитную у них взял и подклеил к сей отписке. Пожалуй прислать нам с Федькой Чукульцом на Усть-Кут государева оружья самопалов, да зелья и свинца, запасов всяких, да служилых людей, сколько пригоже, чтобы было чем государеву казну беречь, самим с голоду не пропасть, да от инородцев немирных оборониться, чтоб дурна не учинили».

8

Усть-Кутское зимовье служило людям Енисейского острога для отдыха, а более для зимовок уже не первый год. То было добротное сооружение, начало которому положили люди енисейского десятника Василия Бугра, что в 1628 году впервые собрал ясак с тунгусов, проживающих на реке Кут, а после атаманом Иваном Галкиным, что на Лене до Бекетова побывал.

Главное сооружение зимовья — просторная изба. В центре возвышался добротный очаг, сложенный из речных гольцов и глины. Раскаленные докрасна камни сохраняли тепло в течение ночи. Топилась изба по-черному. Дым струился вверх, растекался по потолку и выходил в специальные отверстия, которые на ночь затыкались. Изба была сложена наподобие башни, где вторым ярусом расположилась сторожевая площадка, приспособленная для стрельбы из пищалей и ружей. Имелась небольшая банька, более похожая на землянку, лабаз для продуктов и кладовая с добротной дверью на железных навесах и уключиной под навесной замок. Все строения обнесены частоколом в три сажени высотой, а воротище надежно закрывается на заплот.

Такие сооружения служилые в своих отписках часто называли острожками, а то и острогами, но то делалось умышленно, корысти ради. Ведь за подобные службы и радения в новых ясачных волостях немалая денежная выплата причиталась.

По последней воде, по реке Куту, в зимовье пожаловала ватага из десяти человек промысловых. Старшим в ней был Игнашка Федотов, родом из Великого Новгорода. Не пожалел батя сынка своего родимого, отправил в Сибирь неведанную промышлять меха собольи да куньи.

— Пускай сын делом займется! Здоровый уже паря вымахал, — рассудил отец Игнашки. — А то сидит в лавке, семечки лузгает да девок лапает.

Будучи не последним человеком в Великом Новгороде, купчина не пожалел денег для сына. Снабдил его вдосталь не только снастью промысловой, но и хлебным запасом, и самопалами огненными, иноземными.

А Игнашка ох и шустрый оказался: шутка ли, от родного дома, откочевать до самой Лены-реки! Как услышал еще в Тобольске сказы о несметных богатствах Лены, так и отправился сюда. Два года минуло, как покинул отца с матушкой, а только до места добрался.

Сотник Бекетов встретил пришлых приветливо. Да и как иначе, ведь явились как нельзя кстати. Запасов на два года завезли, а уж огненного боя свейские ружья, это тебе не русские самопалы, те и много легче, и бьют далее.

После всех дорожных мытарств жизнерадостный Игнатий нашел, что в зимовье все надежно и удобно. А вечный дым, от которого режет глаза, портянки и обувь у очага, источающие «чарующий» запах, все это быстро входит в привычку и становится частью атмосферы уюта и безопасности.

Разглядев среди бородатых казаков миловидное личико Дарьи, Игнатий прямо распустил крылья.

— Ты кто же такая будешь? — не смущаясь, подступил он к девушке.

Той приглянулась столь непринужденная прямота парня.

— Батюшка Дарьей крестил, а сейчас стриженая монашка. Сотник подобрал меня чуть живую на реке Лене, — скромно поведала девушка. — Я теперь ему по гроб жизнью обязана.

— Да как же здесь оказаться можно монашке? — диву дался Игнат.

— Сама не ведаю! Видимо, только волею Всевышнего Господа нашего Иисуса Христа. Только и помню, что была полонянкой неведомого племени, с ними и пришла на Лену-реку.

Для пущей убедительности Дарья сняла треух и представила взору стриженую головку. Но грубо обрезанные волосы, слегка прикрывающие шею, ничуть ее не портили, а лишь вызвали у парня какое-то чувство сострадания к девушке.

Их разговор грубо пресек вошедший в избу сотник Петр Бекетов.

— Ты, паря, вместо того чтобы с девкой пустые разговоры плести, делами бы своими занялся. Отправляйся со своими людьми ловчие места приглядывать да землянку там ставить, а то в зимовье из-за многолюдства тесно, а оно для государевых служилых людей справлено.

После раздоров, вызванных появлением Дарьи среди казаков и чуть не приведших к стычке с сотником, все худо-бедно утряслось. И то была заслуга прежде всего самой девушки. Ее первоначальная влюбленность в спасителя и героя быстро исчезла. Ложные чувства сменились реалиями происходящего, что еще более усиливались навязчивыми домогательствами сотника.

Как и мужчинам, ей приходилось нести тяготы караульной службы, но основными занятиями были хлопоты с ранеными. Обработка ран, перевязка, стирка — все это ей удавалось лучше других, что снискало расположение и покровительство многих казаков.

9

Зима наступила по-хозяйски. Будто вернувшись к себе домой, в несколько дней заморозила болота, реки, закружила метелями. Да так основательно, без всякой надежды на оттепель.

На Усть-Куте жизнь шла размеренно по заведенному самой жизнью распорядку. Чуть рассвет — начинается неторопливая возня утреннего подъема. Без желания вылезают казаки из меховых одеял и мешков. В избе под утро становится зябко, пар изо рта так и валит. Первым делом запаливают в очаге огонь. По темным углам мелькают отблески языков пламени, а тепло начнет медленно расползаться по избе. Первыми тепло от горящего очага чувствуют казаки, что лежат на верхних полатях, но вскорости первыми и попрыгают оттуда, согнанные дымом. Они самые строгие ценители качества дров. Посуше да не комлевые, те лучше, и жару больше, а главное, дымят поменее. Сухие стволы сосен, что устояли на корню несколько лет, для этого дела в самый раз. Их и берегут для утреннего прогрева очага.

Разогрето варево, что с вечера осталось, запарены травы. Сменный караульный уходит менять товарища. Тот вне себя от радости бежит к растопленному очагу, с шумом открывая нараспашку дверь, запуская в избу свежий воздух, к удовольствию одних и бурчанию других.

Затем начинались бесконечные дневные заботы. Без конца рубят дрова, что-то чинят, ладят. Умельцы плетут снегоступы, опять же, лыжи надо каждому изготовить. Если куда далече, то без них никак.

В избе сейчас просторно. Игнатий Федотов со товарищами вот уже как несколько седмиц не показывается. Ушел, как в воду канул. Может, и хорошо: не ужиться теперь ему с сотником Бекетовым. Бедовая Дарья девка. Ведь и повода не давала, не желая того, а рассорила мужиков не на шутку.

Неожиданно раздался сполошный выстрел, а затем крик караульного с вышки:

— По льду кто-то шастает!

— Чего зелье зря переводишь! — ругнулся сотник, поднимаясь на вышку.

По льду реки Лена с противоположного берега двигался человек. Сейчас он казался не более точки.

— Идет к зимовью. Глянь, ходко чешет! Так лишь зверя преследуют, либо от смерти бегут.

— Это Семейка! Покрученик Игнатия! — первой признала Дарья, оказавшаяся самой глазастой. — Да он сейчас упадет!

Дарья, увлекая за собой двух казаков, бросилась на помощь раненому. Скоро тот был в зимовье.

Изрядно досталось Семейке, весь в кровище. Два перста в драке ножом отсекли, да бок копьем покололи, если бы не кольчуга — конец парню. Раны невеликие, но много крови потерял дорогой. Удивительно вообще как добрался?!

— Мы на той стороне и еще версты три по косогору на восход избушку поставили, — придя в себя, начал Семейка свой сказ. — Тунгусы там густо проживают. Сразу повадились к нам ходить да соль выпрашивать. Кто уж им ее обещал? Неведомо! Но утверждают, что соболей давали. Сам их князец Звероулко приходил, тоже соль просил. Вот и осерчал Игнашка, да вгорячах поколотил Звероулку, а тунгусы стали нам дурна чинить. Сначала стали разорять наши капканы да ловушки. Мы словили одного тунгуса, да насмерть зашибли. Тут и подступил Звероулка с воинскими людьми. Обманом запалил ночью избушку да дверь подпер. Мы бревна раскатали, вырвались наружу, а там тунгусов тьма. Лезут на нас с копьями да ножами. Добро, что у них стрелы лишь костяные для охоты, а то бы постреляли нас без панцирей. Стрельнули мы из ружей всей ватагой, побили несколько мужиков, а остальные и разбежались. Но на следующий день опять подошли тунгусы, обложили нас, как медведей, со всех сторон, и стрелы железные появились. Меня Игнатий за помощью к вам послал, а когда пробивался, поранили да покалечили. Ты, сотник, поспешай на выручку. Там уже все пораненные, долго не продержатся!

— Может, они там уже побиты? — неуверенно буркнул Бекетов. — Я служилыми людьми рисковать не могу, мне государь велел острог ставить, а не шастать по тайге да промысловых людишек выручать.

Семейка меж тем опять потерял сознание и не слышал сих слов.

— Не гожи твои речи, атаман! — молвил десятник Андрейка Иванов. — С каких это пор идти своим на выручку супротив воли государя нашего стало?

— Подымай людей, сотник! Либо без тебя пойдем! — заявил старый казак Казарий Кандратьев.

Скоро два десятка казаков при полном вооружении шли по следу Семейки. Тихая безветренная погода сохранила его, не тронув даже поземкой.

За рекой стали слышны выстрелы. Плотный морозный воздух на несколько верст разносит этот пугающий тишину звук, усиливая и повторяя эхом в борах и ущельях.

Укрывшись за разметанными бревнами погоревшей избушки, измазанные в саже, изнемогающие от ран и усталости, промышленные продолжали яростно отстреливаться от неумолимо наступающего врага.

Атаман Петр Бекетов сразу оценил ситуацию. Тунгусов здесь собралось немало, видимо, многие местные племена послали на русских своих воинов. Сейчас им будет хорошая трепка и добрый урок на будущее. Группу князцов, что руководили осадой, он тоже заметил.

Окружили казаки инородцев и ударили едино с трех сторон, а промышленные тут же им навстречу пошли. Ох и славная получилась драка! В жутком страхе и панике бежали тунгусы, даже князцов своих не уберегли. Взял Бекетов в полон самого Звероулку, да еще нескольких владетельных тунгусов. Теперь те сидели на пепелище, вязанные ремнями, и по-волчьи щерили зубы, еще не взяв в толк, что произошло. А им уж должно знать, что в тайге охотник враз может оказаться жертвой!

Поразмыслив немного, Петр Бекетов подошел к тунгусам.

— Я беру в аманаты только князца Звероулку и буду до весны держать его на цепи. До того как пойдет лед по реке, привезете в острог десять сороков добрых черных соболей, и я отпущу Звероулку. Ежели нет, сидеть ему на колу против острога.

На том и отпустил пленников.

10

Вроде бы жив остался Игнашка Федотов, а оно не в радость. Огонь попортил всю мягкую рухлядь, что добыть успел он со товарищами, и снасти там все сгинули. Нечем более промысел ладить, а добыть здесь, в глуши, негде, да и не на что. Боязно к отцу пустым возвращаться. Даже не знаешь, что лучше — смерть или позор. Остались лишь харчи да оружие. Думу думали промысловые и порешили идти на поклон к атаману.

— Господине сотник Петр Иванович, пожалей нас, промышленных людей, и вели взять с нас десятинную пошлину здесь, в Усть-Куте, товаром нашим да харчами, — еле выдавил из себя Игнатий. — А нас, промысловых людей, возьми в служилые, чтобы послужить государю нашему и ходить с тобой, господине, на Лену-реку для острожного строительства да ясачного сбора. Отпиши государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу, что, мол, бьет челом промысловый человек Игнашка Федотов.

Такой удачи Петр Бекетов никак не ожидал. За счет беды незадачливого Игнашки у сотника все вопросы снимались сами собой. Мало, что за Звероулку добрый ясак и подарки будут, так еще харчи все ему отходят Игнашкины да десять служилых, при огненном бое, в пополнение. Если еще Енисейского острога людишки по весне подойдут, то на Лену-реку можно идти без оглядки.

Князец Звероулка прижился в остроге, как родной. Казаки, не утруждая себя изучением тунгусского языка, с охотой стали учить его русскому. В желающих не было отбоя. Все служилые внесли свою лепту в просвещение инородца. У каждого была своя система обучения. Одни лаской, другие тумаками, а один казак, имея практику дрессуры ярмарочного медведя, даже подкармливал Звероулку лакомствами за особое радение.

Вскоре упорство учителей, а может, более способности ученика дали серьезные результаты. Звероулка стал разговаривать по-русски достаточно бегло и без умолку. Во время обучения в течение дня менялись лишь учителя, а ученик оставался тот же. Видимо, тогда Звероулка и решил, что от него требуется разговаривать целый день, и это пришлось ему по душе, так как внимание белых людей было ему лестно и казалось почетным.

Чуть рассветало, и князец начинал свое повествование. Его сказка была крайне печальной и рассказывала о драгоценной соли, которую по сей день ожидал князец.

— Две зимы миновали с тех пор, как Звероулка увидел впервые белых людей. Тогда его племя охотилось в низовьях Лены, на реке Витим. В тот год добыли много соболя, и все радовались. Русские пришли с миром, с неведомого Турухана. Передали нам подарки от большого белого царя, среди которых был котел. Если натрешь тот котел речным песком, он горит на солнце красным огнем, а накормить из него можно все племя. Взамен русские потребовали собольи шкуры. Сколько вошло в тот котел, столько и взяли. Потом пришлые люди дали Звероулке попробовать белый порошок. То была соль, от которой пища становится много вкусней, с ней мясо и рыба лежит много дней и не портится, а оленей приманивает и сводит с ума. Самый дикий олень становится покорным, если лизнет соль с твоей руки. Взяли тогда русские у Звероулки все оставшиеся соболя и обещали на следующий год привезти соль. Русские пришли, но сделали вид, что не должны Звероулке никакой соли, а принудили дать шерть, взяли ясак по десять соболей с охотника и ушли. С тех пор Звероулка кочует по Лене-реке, ищет тех русских, что ему обещали привести взамен соболей дивной и вкусной соли.

Каждый день он повторял один и тот же сказ. Для Звероулки соль стала самой главной ценностью. А русские казаки, слушая его, печалились каждый раз и терпели: видимо, чувство вины и стыда за товарищей своих кровных заставляло смирить гордыню и буйный характер.

Вскорости привезли тунгусы затребованный ясак, и Звероулка был отпущен. На прощание Игнатий Федотов пожаловал ему добрый пуд соли. Подивились тогда казаки его поступку. Ведь именно Звероулка со своей солью был виновником разорения Игнашкиной промысловой артели. Кто ее поймет, эту русскую душу?

10

То же время. Остров Ольхон.

Байкал сковывается льдом очень поздно. В декабре, а то и в январе еще можно видеть бушующие волны, низвергающие на берег каскады воды. Он как разыгравшийся великан неутомимо рушит волнами ледяные забереги, а брызги, замерзая на прибрежных валунах, превращают их в причудливые ледяные скалы. Начудив, наигравшись вволю, Байкал успокаивается, воды чернеют, и он засыпает, скованный льдом хрустальной чистоты. Но даже во сне он постоянно напоминает о себе. Его сонное дыхание то рвет ледяные оковы, образуя трещины и полыньи, то вновь смыкает их. Лед настолько чист, что в ясную погоду, через саженную толщу льда видны косяки омуля, что в это время кружат по заливам. У нерпы начинается основной период кормления. Она всюду, где появляются трещины и полыньи. Хорошо заметное на ледяном фоне, это удивительно милое создание не знает врагов, кроме человека. Ни один прибрежный хищник, ни волк, ни россомаха не смогут застать ее врасплох. Острое зрение всегда различит темный силуэт врага на белом ледяном фоне, а жуткий запах хищника донесет чистый воздух.

Для человека ее мясо и шкура представляют большой интерес. Летом нерпа проводит больше времени в воде или отдыхает на прибрежных скалах. Это период любви и рождения потомства. Человек не трогает ее в это время. И не потому, что мудр, а потому, что Всевышний распорядился так. Ведь шкура не та, тело худое, а мясо сохранить в жаркое время невозможно.

Но зимой все иначе. Вот и пригласил как-то Еренсей-тайша князей Шориных на охоту. Вульф и Турай-ад-Дин, что изнывали от безделья в своей юрте, упросили взять с собой.

— И то верно, засиделись в теплых юртах на братских вольных хлебах, — решили братья. — Охота к месту будет, и одежонку нерпичью сладим заодно.

Несколько дней учились метать острогу. Это орудие промысла нерпы и крупной рыбы представляет собой небольшой железный наконечник с зазубриной, что надежно закреплен тонкой оборкой на прямом побеге речной лозы. Метать его дело непростое и требует навыков. Легкое и короткое, с привязанной бичевой, оно должно, преодолев расстояние в два десятка шагов, надежно поразить и удерживать жертву.

Пробив на льду залива широкие проруби, охотники, хоронясь на берегу за ледяными торосами, стали ожидать добычу. Нерпы не заставили себя долго ждать. Вскоре стали появляться их головки. Набрав воздуха, нерпы вновь исчезали в погоне за рыбой. Место выбрано удобное, прибрежное, косяки здесь так и ходят. Насытившись рыбой, нерпы стали выбираться на лед. Утомленные охотой, они мирно дремали на льду, готовые при малейшей тревоге скользнуть в воду.

С наветренной стороны охотники стали выползать на лед. Прикрываясь за глыбами льда, приготовленными заранее, они медленно начали приближаться к животным. Льдины обработаны так, чтобы надежно закрывать охотника, и тот, толкая ее впереди себя, незамеченным мог скользить по льду, чтобы приблизиться на расстояние броска.

Наивные нерпы даже не обращали внимание на двигающиеся к ним льдины. Они не видели темных силуэтов, не чувствовали запаха и с приближением льдин их шансы остаться в живых падали.

Подобраться близко к животному для охотника задача непростая. Немалое расстояние приходится преодолеть, много терпения и упорства потребуется от него. Холодный ветер и мороз терзают охотника, а одеться дюже нельзя: и ползти неудобно, и метнуть должно острогу не получится.

Вот охотник и жертва сблизились, их шансы сравнялись. Теперь все определят ловкость и молниеносная реакция, а нерпа — мишень, признаться, невеликая. Охотник поднимается на колени, и острога молнией летит в цель. Нерпа в то же мгновение проворно ныряет в прорубь. Доли секунд решают все. Острога редко достигает цели на льду, впиваясь в зад или ласты животного. Чаще, брошенная с опережением, она настигает жертву уже в проруби.

На той первой охоте лишь Петру повезло. Но после многих попыток удача улыбнулась всем. Даже Турай-ад-Дин сумел поразить старого крупного самца, но в борьбе с ним сам угодил в прорубь и застудился.

11

Миновала зима. Казавшаяся вечной, со своими лютыми морозами, что сковывают землю и реки крепче железа, теперь она пошла на уступки пригревающим лучам солнца, а затем и к поспешному бегству.

Как только стволы деревьев отошли от морозов, казаки начали заготовку леса для строительства стругов. Немало набиралось народишку. Сколько еще подойдет с Енисейского острога, неведомо. Для людей и всей справы не менее четырех стругов понадобится. Таскали еще по талому снегу, а когда на поляне сошел снег, принялись распускать на доску.

Строительство стругов, особенно по весне, — занятие волнительное, вызывающее неудержимый эмоциональный подъем. Визг пил и стук топоров сопровождается песнями, криками и руганью мастеров.

Неожиданно приехал в гости к казакам Звероулка, да не один. С ним пожаловали еще несколько тунгусских князцов, да с поклажей. Долго они ходили среди работающих казаков. Те, увидев знакомое лицо Звероулки, махали руками и кричали приветствия. А тунгус вне себя от гордости, низко кланяясь, произносил:

— Господине казаку, Звероулка челом бьет!

Атаман Петр Бекетов встретил тунгуса с довольной улыбкой. Путешествие, что предстояло совершить, и ему будоражило кровь.

— Звероулка приехал прощаться с белым атаманом. Скоро по реке пойдет лед, и он не сможет перебраться с того берега, а русские уплывут на своих больших лодках, — молвил он. — Со мной пришли соседи. Они слышали от меня, что русский царь велик, и ему подвластны все народы, живущие на закат солнца. Я, Звероулка, и родовые князья Ойлан, Милзяк и Халинка хотят дать шерть русскому царю и заплатить ясак.

«То-то проняло инородцев!» — удивился про себя атаман.

Недолго рассуждая, Петр Бекетов поставил тунгусских князей на колени и обнажил свою саблю. С насаженным куском черного хлеба она угрожающе зависла над покорными головами инородцев.

— Отныне быть тебе, Звероулка, тебе, Ойлан, тебе, Милзяк и тебе, Халинка, под его государевой высокой рукою, и ему, великому государю, служить и прямить, и добра хотеть во всем, и ясак ему, великому государю, давать во все года непременно, как и иные его государевы ясачные люди, и ему, великому государю, не изменять, и над его государевыми служилыми людьми дурна никогда не чинить и не побивать, — как можно торжественней произнес текст клятвы атаман.

Князцы утвердительно закивали и с удовольствием съели отданный им кусок хлеба, обильно посыпанный солью. После чего довольные тунгусы отдали привезенные шкурки соболей, получили в подарок от государя по горсти бисера да по оловянной чашке и убрались восвояси.

По первой полой воде, следом за ледоходом, в апреле 1632 года Бекетов получил от нового Енисейского воеводы Ждана Васильевича Кондырева подкрепление из 14 казаков и указ идти вниз по Лене:

«По государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу, память на Лену-реку енисейскому стрелецкому сотнику Петру Бекетову. По последнему зимнему пути на прибавку к прежним служилым людям тебе пришлет пятидесятник Терентий Савин четырнадцать служилых казаков с огненным боем и запасами. И как тебе тех служилых людей, пищали, зелье к ним, да годовой запас по росписи пятидесятник Терентий пришлет, и тебе бы государю нашему послужить с прежними и с прибавочными служилыми людьми вместе по наказу. Каков тебе наказ дан. Чтоб государеву ясаку, перед прежним, учинить прибыль и вновь под государеву высокую руку немирные и непослушные земли привести. На Лене-реке острожек поставить близко людей у места, и тебе в том острожке оставить зимовать служилых людей, чтоб служилым людям в том острожке утраты не учинили, а ясачному сбору от острожка была прибыль немалая. А тебе на будущую весну, как реки вскроются, с государевой казной ехать в Енисейский острог».

1

Апрель 1632 года. Верхняя Лена.

Знакомой дорогой, через ущелье реки Сарма, по последнему снегу, братья Шорины со товарищами добрались до верховий Лены. Ольхонские браты сопроводили их до самой реки. В благодарность за все содеянное они не только снабдили их продовольствием, теплой одеждой, но и доставили на волах добротную лодку. Сладили ее аккурат на четырех человек и добрую поклажу, а видом наподобие ольхонских. Килевая лодка, с высокими бортами, задранным носом, оборудованная небольшим парусом, оказалась весьма удобной для большой воды и надежно двигалась среди водоворотов и льдин весеннего половодья.

Сами путники тоже выглядели необычно. Белые воины не напоминали ни ясачных служилых, ни промысловых людей. Их одежды, шитые из выделанных кож буйвола и нерпы, превосходно защищали от холода и дождя, а сапоги с длинными голяшками, шитые мудреным швом, пропитанные гусиным жиром и древесными смолами, позволяли часами бродить по воде, не замочив ног. То были одежды, скроенные ольхонскими женщинами под неусыпным наблюдением Турай-ад-Дина. Имаму изрядно пришлось поднапрячь память, вспоминая секреты китайских мастеров по выделке и пропитке кож. Справная получилась одежонка, да и братским польза будет. Забыли окаянные, как из кож, пропитанных смолами, доспехи в старину ладили. Те доспехи теплые да легкие, а держали стрелу да саблю не хуже панциря железного.

Еще в верховьях реки Сармы отряд братьев Шориных повстречал князца Бокоя, который теперь со своими людьми кочевал недалеко от Байкала. От него и узнали о появлении сотника Бекетова и с какой расторопностью он взялся дела государевы править. Услышали и о Дарье, что она в полном здравии и находится при сотнике, а зимовали в острожке, что стоит на Усть-Куте.

— Может, зря затеяли поиски? — высказал свои сомнения Тимофей. — Судя по словам Бокоя, Дарья у сотника не пленницей и не наложницей состоит.

Тема была затронута весьма болезненная. Услышав о благополучном избавлении от полона девушки, и у Петра возникли подобные сомнения. Нельзя рисковать жизнью людей без должных на то причин.

— Отряд у Бекетова немалый, с ним безопасно, а через год-два он вернется в Енисейский острог, и Дарья с ним.

— Как бы то ни было, мы не должны оставлять ее здесь, — серьезно произнес Вульф. — Она для всех как сестра, и пришла сюда с нами по собственной воле, с нами и вернуться должна, а ежели что не так, о том должны слышать от нее самой.

Очередь дошла до Турай-ад-Дина.

— Я уверен, что слова братьев не идут от души, а вызваны разумом и беспокойством за нас всех. Поэтому не стану осуждать их. Хочу напомнить всем, зачем мы покинули уютные дворцы и почему мы здесь. Волею Всевышнего и Единого Бога на Енисейской землице встретились братья. Это ли не дар Божий? Тот же Божий указ привел всех нас на остров Ольхон, где лежит достойный отец достойных сыновей! Не то ли упокоило душу вашего отца князя Василия Шорина? Но Провидение не успокоилось, оно продолжает вести нас далее. Душа Дарьи, как слепой глупый котенок, тыкается носом в лабиринте судьбы в поисках выхода. Сгинуть может девка, отойти от Бога и погрязнуть в грехах. Не Божье ли это дело спасти душу заблудшую? А дело государево, что поручено тебе, князь Петр? Кто его исполнит? Взгляни на это! Его я нашел на безымянном ручье, что бежит в Лену.

Всеобщему взору предстал самородок золота величиной в добрую луковицу сараны.

Петр даже вздрогнул, насколько верны слова имама.

— Дела еще не завершены, и только Провидению ведомо, когда и где остановить братьев и оставить в покое.

— Что же это за камень такой? — удивился князь Петр.

— Песочек золотой помнишь, которым по сибирским базарам купчишки бухарские торгуют? Что, с их слов, по рекам тамошним моют? Так в здешних реках, господине, не только песочек можно добыть, но и золотые каменья. Идучи по Лене-реке, по малым рекам смотреть будем да карты рисовать, чтобы то место после сыскать могли.

2

То же время. Устье реки Вилюй.

Третий год пошел, как отряд мангазейских служилых казаков пробирается на реку Лену. Привычным ходом через Нижнюю Тунгуску и реку Вилюй, левый приток Лены, ведет свой отряд численностью в тридцать человек атаман Стефан Корытов. Задача ныне у него непростая. Велено ему мангазейским воеводой Дмитрием Клокачевым поставить остроги по рекам Алдан и Амге, и тем застолбить за Мангазеей и Туруханском эти земли. Взять ясак с тамошних инородцев и держаться крепко до прибытия замены.

На реке Вилюй мангазейским служилым пришлось задержаться. Ясак взяли обильный, ждали служилых из Туруханска, чтобы с ними передать соболью государеву казну по описи да разжиться харчишками и другими припасами.

До Лены уже недалече. День-другой сплава — и устье Вилюя. Прежде чем выйти на большую воду решил атаман ладьи чинить и снасти поправить. Глубины и водовороты на Лене-реке не шуточные, случись что с ладьями, и поминай как звали.

Переживает Стефан Корытов, что маловато у него людишек, а бывавших в тамошних местах совсем никого.

— Гляньте, служилые! Никак, енисейские пожаловали! — заметив на воде ладью, буркнул атаман.

И действительно, противоположным берегом, вверх по реке двигались два дощаника. Это был отряд ясачных служилых, посланный сотником Бекетовым на Вилюй. За старшего у них был Яков Щербак.

Не заметив мангазейцев, ладьи медленно проследовали и скрылись за поворотом реки. Скоро дым костра возвестил, что пришлые казачки остановились на отдых.

— Не торопятся, ведут как у себя дома! Вот души воровские! — выругался Стефан.

— А может, нам почудить да пугануть братков, — предложил десятник Надежа Сидор. — А еще лучше пищали у них имать, хотя бы две, а то у наших замки ломаны.

Услышав предложения десятника, у атамана неожиданно возник смелый до безрассудства план.

— С ворами по-воровски и поступим, — заявил атаман и вкратце поделился своими планами.

Переправившись под покровом ночи, мангазейские служилые люди окружили лагерь енисейцев. Тех насчитали не более дюжины.

По утру, когда в лагере начались обычные для этого времени хлопоты, на виду у всех показался струг. Атаман Стефан Корытов, не хоронясь, с пятью отчаянными удальцами высадился на берег. Определив опытным взглядом предводителя, он сразу, не давая тому опомниться, налетел на него с грозными речами:

— Чьих будете, казаки? Почему ради корысти своей и безделья мангазейскому воеводе Дмитрию Федоровичу воровство чините!?

— Так согласно указу сотника Петрухи Бекетова для сбору ясачного на Вилюй послан, — растерянно отвечал Яков.

— Кто таков будет этот сотник? — продолжал наседать Стефан.

— Енисейский сын боярский. На Лену-реку послан острог ставить и быть там приказчиком, чтобы ясак с инородцев собирать да десятинную пошлину имать с купчишек и промысловых людишек.

Яков Щербак, видя малость числа мангазейцев, стал приходить в себя, но атаман продолжал наседать.

— Нет на то государева указа! Эти вотчины за Мангазеей числятся, а то острог разрядный со печатью! Взяты вы, служивые, на промысле воровском, велю вам заверстать те соболи в мои сборы.

— Хватил ты, атаман, лишку! Ишь, куда понесло! Соболью казну нипочем не выдам! — рассвирепел уже Яков Щербак.

— Если учинишь непослушание, велю побивать твоих служилых людей и имать казну силой, — взревел атаман и тут же, сшибленный ударом дюжего Щербака, полетел на землю.

Служилые пошли стенка на стенку, и енисейцы стали брать верх. Но радость была недолгой. Налетели всей гурьбой мангазейские казаки, что до поры ждали сигнала. Лихая получилась драка. Горазды до кулачных боев русские служилые. Всем достались синяки да ссадины, и ножичком многие успели побаловать. Хорошо, что до самопалов и сабель дело не дошло. Мангазейцы взяли числом, и вскоре поверженный противник, повязанный по рукам и ногам, с разбитыми лицами валялся в прибрежной тине.

Победители обобрали поверженного противника донага, оставив лишь изрядно порванную в драке одежонку. Сгрузив всю добычу на ладьи, прихватив дощаники енисейцев, отбыли восвояси.

С трудом освободились от пут служилые, собрали все, что в спешке рассыпали или оставили за ненадобностью нежданные гости, и закручинились не на шутку. Вода в реке ледяная, а у них даже плот сладить нечем. Болотистым берегом далеко не уйти, без питания быстро ослабнешь, а труды немалые. Тунгусов сейчас на реке нет, откочевали, а вернутся, лишь когда полая вода спадет. Как ни крути, а от голода и холода в несколько дней околеешь. Все передумали служилые, такими и застал их атаман Стефан Корытов, что вновь высадился на злополучный берег. Высадился при параде, панцирь начищен речным песочком до блеска, на боку сабля, за поясом пистоли торчат. Хорош! Ничего не скажешь! Портит лишь губа разбитая да щербина свежая. Команда, что возле него, тоже не хуже. Привезли с собой свежесваренную кашу толокняную. Дух от нее шел сказочный, даже голова кружится.

— Откушайте и меня послушайте, — миролюбиво произнес атаман. — Хлопцы вы добрые, не хуже моих кулаками лупите. Места здесь пустынные, жалко, если с голоду пропадете. Могу я вас к себе на службу взять и даже жалованье за год вперед выдать.

— Потом нас за службы эти в измене и воровстве винить будут, — чуть слышно молвил кто-то с полным ртом каши.

— А мне даны такие права от воеводы и господаря нашего. Вот даже бумага с печатью имеется. Отпишем на ней поручную, росписи наши поставим, и делу конец.

Выбора у казаков не было, а бумага за городской печатью дело нешуточное. Тут же отписали поручную запись:

«Я, десятник Яшка Щербак, да мой десяток товарищей поручились промеж себя всем десятком человек друг за друга у атамана Стефана Корытова в том: быть нам на службе в Мангазее на жите в казаках и государевой службе служить, а не воровать, бани, корчмы и блядни не держать, и зернь не играть, и не красти, и не бежати, а кто из нас из десяти человек сбежит и на нас порутчиках, на мне Яшке и на товарищах моих, государево жалованье, денежное и хлебное, и пеня государева, а в пене, если государь укажет, и наши порутчиковы головы в его голову место. За то и поручаемся».

На этот раз худо-бедно все сладилось, и отряд пополнился людьми знающими. Но вот времени было совсем мало. Если не успеет атаман Стефан Корытов со своей службой, добра от Мангазейского воеводы не жди! Достигнув Лены, отряд разделился. Часть отправилась вниз по реке в Жиганы во главе с десятником Надежей Сидором. А другая, во главе с самим Корытовым, пошла вверх по Лене, свернула на Алдан и направилась к реке Амге, чтобы попытать счастье у тамошних тунгусов.

3

Июнь 1632 года. Среднее течение реки Лены.

Именно сюда спешил сотник Бекетов. И вот топоры служилых казаков уже вовсю стучат на обрывистом берегу Лены, то Петруха острог ставит. Только самого сотника здесь уже нет. Порой кажется, что поговорка «наш пострел везде поспел» сложена именно про Бекетова. Подивился чуток на якутов с их тучными стадами, собрал с них подарки, сам одарил котлами медными да отрезами суконными, ткнул пальцем в берег, где острог ставить, да и был таков. Ушел с самыми отчаянными головушками далее вниз по Лене-реке, в Жиганские земли, о которых не раз слышал от бывалых людей.

Русские и якуты узнали друг о друге задолго до того, как свиделись. Теми вестниками были вездесущие тунгусы, эти кочующие по тайге охотники. Вскоре появились русские промысловые люди, а с ними и торговые. Они вели себя мирно, добывали соболя, а самое главное — торговали. Привозили с собой и выменивали на пушнину бесценные в этих местах медные котлы, оловянную посуду, ткани, иглы для шитья, а также другой товар, порой даже запрещенный государем. Подобные чудеса попадали сюда ранее лишь через тунгусов, из далеких братских земель, где и сами были большой редкостью.

Не знающим истинной цены вещам инородцам русские меняли их то по весу, то по объему, а уж расхваливали свой товар непрерывно. Слово «лучший» звучало как заклинание, без конца, многократно и по любому поводу. Русских и прозвали «лучи», решив, что это их имя, с тех пор так и называют. Хотя есть еще одна версия, весьма вероятная. Дело в том, что южные тунгусы и дауры очень схоже прозвали русских пришельцев — луча, что на языке дауров означает «черт» или «леший». Странного вида огромные люди, закованные в панцири и вооруженные смертоносным огненным боем, как же было назвать русских по-другому? Остается лишь уповать на то, что дауры, жители Приамурья, познакомились с русскими значительно позже якутов и о земле якутов на средней Лене не ведали.

Название получил и русский царь, государь всея Руси и Сибири. Якуты стали называть его «ыраахтаагы», что означало — «тойон недосягаемый, вдали пребывающий».

Якуты приняли русских людей терпимо и даже добровольно согласились на выплату ежегодного ясака, видимо, посчитав это обычным условием русских для нормальной торговли. Грозное оружие пришельцев не пугало якутов, уж очень они были малы числом. Богатый, многочисленный народ, проживающий большими родами, никогда не искал защиты у русских, а при малейшем нарушении устоявшихся законов отказывался повиноваться.

Название народа «якуты», попало к русским от енисейских тунгусов, которые называли их «яко», а их землю Якольской. Слово «яко» для удобства русского произношения усилилось суффиксом «ут», и название народа якуты прочно утвердилось в грамотах, указах и обиходе, а другое — саха, лишь несколько раз мелькнув в отписках служилых, исчезло.

Саха — это самоназвание народа, идущее из глубины веков, и первоначально означало либо имя героя, либо имя народа-прародителя. У того и другого варианта вероятность равнозначна, так как и эта история тоже покрыта пеленой татаро-монгольского нашествия, не отличающегося особой щепетильностью. Либо чуждый уничтожался, либо следовал в составе этой орды.

Но в Забайкалье, в приграничных землях Баргуджин-Токума, проживал неведомый монголоязычный народ, который не пожелал ни того ни другого. Спасаясь от орд степняков, те лесные монголы ушли далеко на север, где сохранили свой этнос, хотя и значительно измененный под влиянием местных тунгусов. Это была первая волна проникновения предков якут по реке Лене.

Прошли века. Миновал рассвет и падение империи монголов. Многие кочевые племена покинули свои родные места. Тысячи кипчаков пришли с монголами в забайкальские степи. Это тюркоязычный народ кочевых скотоводов. Здесь они оказались брошенными и вскоре стали уничтожаться теми же монголами, братскими и маньчжурами. Для спасения у них остался лишь путь на север. В это трудно поверить, но достаточно большой народ, со всем своим скарбом и стадами животных, достиг среднего течения реки Лены и обосновался там на века. Им не только удалось выжить, но сохранить образ жизни, создав в условиях Крайнего Севера, у самого полюса холода, животноводство, не имеющее аналогов в мире. Суровые условия и другие народы Севера во многом наложили свой отпечаток на народ саха. До сих пор ученые ломают копья в разрешении загадки, как народ монголо-тюрского происхождения оказался на берегах Лены.

Русские действительно были поражены, увидев табуны коней, стада рогатого скота и коз. Они были многочисленны, а животные крупные и тучные. Особенно выделялись быки и буйволы. Прямые длинные рога, мощная грудь и размеры отличали их от степных собратьев, а более длинная шерсть защищала от морозов. Но была и еще одна особенность, что и определяло возможность разведения скота в этих условиях, это способность быстро восстанавливать вес при обилии пищи, а при ее недостатке питаться всем, включая кору и ветки деревьев. Важным элементом в организации животноводства у саха были летние и зимние выпасы. Если с летними выпасами все понятно, то с зимними дело обстоит так. Это прежде всего острова и прибрежные долины, где рост трав наиболее изобилен. Здесь заготавливалось сено, и в эти места перегонялся зимой скот, после наступления морозов и забоя. Здесь имелись укрытия от ветров, здесь идущие в пищу заросли тальника, и в рацион животных добавлялось заготовленное сено.

4

То же время. Правый приток Лены — река Алдан.

Хоронясь от енисейских казаков, ватага атамана Стефана Корытова двигалась вверх по Алдану. Без приключений миновали Лену. Там где-то выше, в нескольких днях пути от устья Алдана, енисейцы ладили первый Ленский острог. И хоть на то причин особо не было, атаман чувствовал себя скверно. Было ясно, что енисейцы обошли. Их путь на Лену длился не более года, а вот мангазейцам бывает что и два маловато. Хоть и вышли на год раньше, однако не поспели. Ясачных служилых на реке не видать, то верный признак, что уже скатились вниз, а торговый люд в реку еще не зашел.

На второй день пути от устья Алдана заметили тунгусов, и мангазейские суда подошли к берегу. Тунгусы здесь скопились во множестве. Долганский князец Дикинчу после выплаты ясака привел все свое племя на торги. Смышленый был князец. Большим числом и оборониться легче, и с русскими торг вести, а самое главное, место хорошее. Сухое, просторное, и купец здесь с товаром, а тем, кто укрывается по таежной глухомани, может ничего и не достаться.

Счастливый Дикинчу встретил желаемых купцов с распростертыми объятиями, на радостях даже оленя заколол. Не сразу заподозрили неладное долганы, а когда догадались, было уже поздно. Все меха выложили перед Стефанкой Корытовым.

— Мы ясачные служилые! — объявил атаман. — Пришли взять ясак за этот год и недобор за прошлый.

Для тунгусов это прозвучало как гром среди ясного неба. Кинулись они было спасать свое добро, да куда там. Наткнулись на сабли казацкие да пищали грозные. Упал тогда в ноги атаману князец Дикинчу и взмолился:

— Господине атамана, Дикинчу уже заплатил ясак, Дикинчу подарки давал, шерть давал и аманатов в новый Ленский острог давал. Дикинчу все давал.

— Ты все годы давал и впредь должен давать ясак только в Мангазейский острог, — взревел атаман.

— Дикинчу думал, и казаки, что приходили, сказали, что у русских царь один, и Дикинчу платит ему.

— Имать все соболя у нехристей и — в лодки! — скомандовал Стефанка и, пнув князца в зад, добавил: — А это тебе, чтобы впредь умнее был.

От удара Дикинчу завалился на бок и вдруг заметил знакомое лицо десятника Яшки Щербака. Тот расторопно стаскивал соболей к лодкам, расталкивая тунгусов.

— Господине атамана! — вновь завопил князец. — Вон казак Яшка! Ему ясак и подарки я давал!

Глаза атамана блеснули на десятника, и тот, чтобы заткнуть рот несчастному Дикинчу, огрел его саблей по голове.

Подчистую обобрали служилые тунгусов, и те в панике разбежавшись по тайге, разнесли страшную весть в самые глухие ее уголки.

Знал атаман Стефан, что если добрую казну привезет, то все с рук сойдет. Шибко далека от Москвы Лена-река, не отваживаются сюда ехать московские воеводы. Шутка ли, три года в дороге, два года службы и три года обратно, то целая жизнь. А мангазейский и енисейский воеводы по жизни собачатся да отписки, жалобы друг на друга государю шлют. Если енисейцы до реки Амга не добрались и острог не ставили, то атаман еще победителем вернется, поспешать только надо.

5

То же время. Где-то на реке Лена.

Братья Шорины, Вульф и Турай-Ака продолжали свой путь вниз по Лене. Сейчас у них за старшего Турай-ад-Дин. Этот ученый араб всерьез решил изучить ленские притоки и найти среди них золотоносную реку. Бедный Ака, сколь его упорство велико, но более велико ленское приволье. Здесь все пронизано ручейками, речушками и реками. Исследовать их все невозможно, как перебрать по одной соломинке огромный зарод сена.

Вот очередная безымянная речка. Ладья заходит в ее русло и укрывается в прибрежных зарослях. Здесь ей оставаться под охраной братьев, а Вульф и Турай-Ака на легкой однодеревке уходят в ее верховья. На четвертый день должны вернуться, это обязательно. Если что не так, братья оставляют ладью и отправляются на их поиски. На все про все не более четырех дней, но и это слишком много. Такими темпами их сплав может затянуться до самой осени.

Эти занятия удручали всех, кроме имама. Золото в виде песка или даже самородков не трогало его друзей. Настоящую его ценность и реальность золота те осознали, лишь увидев золотой слиток, что имаму удалось отлить на одной из остановок, соорудив что-то наподобие кузнечного горна.

Реки оказались действительно золотоносными. Его присутствие, хотя бы мизерное, было везде. Но последние места были на удивление перспективны. Вульф то и дело останавливает лодку по команде имама, и тот, в обычной, только большой, оловянной чашке делает пробные промывы. Дела, видимо, шли неплохо. Верста и — промыв, верста и — промыв, потом стоп, снова чуть вернулись назад. Теперь Турай моет через каждые сто саженей. Снова вернулись, и вновь моет, уже через две сажени.

— Кажись, нащупал место богатое, — заулыбался Турай. — Здесь промышлять будем, далее не пойдем. Я чуток отдохну, а то уморился больно, а ты справу готовь.

Для Вульфа приготовить все необходимое для промывки грунта — дело уже привычное. Выбрал подходящее место, чтобы наклон был, соорудил желоба, раскинул бычьи шкуры. Теперь главное — воду завести. Тут тоже все ясно. Чтобы поднять уровень воды, пришлось повалить дерево и накидать камней. Вода по отводу пошла в желоба, оттуда на шкуры. Теперь только таскай песочек и подкидывай, вода сама управится. Да еще на шкуры периодически поглядывай, в них и задержится золотник.

Утомленный Турай-ад-Дин спал. В тишине, что нарушалась лишь криками птиц да жужжанием мошки, отчетливо слышалось его тяжелое с хрипами дыхание. Так и не оправился старик от простуды, не помогало и барсучье сало. Сильно сдал в последнее время, а тут еще труды тяжкие. Стараясь его не беспокоить, Вульф принялся за дело.

Таская песок и ссыпая его в желоба, швед без конца поглядывал на шкуры. Вскоре там заискрились на солнце золотники. Их было много. Скоро стали появляться и небольшие, но хорошо заметные самородки, величиной с ноготь большого пальца. К вечеру они заполнили всю чашу, которой пользовался имам для промывки. Попробовав на вес, Вульф даже удивился. В ней было не менее пуда самородного золота. Это была удача.

Турай-ака с трудом оторвался ото сна. Слабость настолько схватила его, что еле поднялся. Рассмотрев результаты промысла, он счастливо улыбнулся.

— Вот я и выполнил свой обет. Сыскал золотишко, — выдохнул он. — Ты уж прибери все сам и место добре срисуй. До братьев надо срочно возвращаться.

После этого Турай еще более занедужил, потерял сознание и только бредил.

До устья реки вернулись скоро. Вульф спешил изо всех сил. Брусничный отвар и забористая арса привели имама в чувство.

— Вот и для меня приближается великий день, когда я отправлюсь в сады Аллаха, — молвил старый имам. — Ко мне, правоверному Турай-ад-Дину ибн Динбей Абдурахман Бендер Беку, Аллах будет милостив! Ведь я исполнил его волю. Ты, Тимофей, на своей земле, теперь она — твой дом, а мне разницы нет, откуда отлетит к Аллаху моя душа. Об одном прошу. Ты ведь помнишь, как хоронят правоверных. Схорони и меня так же. Чтобы до захода солнца, и ярму приготовь по закону, а то могу не поспеть в сады Аллаха. Тебе, князь Петр, тоже будет мой сказ. Волю государя ты исполнил, и я тебе помог в этом по своему разумению. Найдена богатая рассыпь золота, и карту Вульф срисовал подробную. Распоряжайся по своей воле, но мой совет будет таков. Воспользоваться сими богатствами Русь Великая сможет, лишь когда твердо встанет на этой землице. Когда законом и твердой рукой государь здесь повелевать будет. А сейчас лишь смута будет великая да крови прольется немерено. А ты, Вульф, береги братьев, теперь ты им советчик, да про Дарью не забудьте. Теперь оставьте меня. Хочу, как и подобает имаму, провести последние часы в молитвах. Велик Аллах!

Через несколько дней Турай-ад-Дина не стало. Схоронили, как и просил, и место выбрали неплохое, на вершине холма, окруженного девственной тайгой. Место сухое, и грунт мягкий, по местным меркам лучше не бывает.

6

Август 1632 года. Новый Ленский острог.

Сотник Петр Бекетов готовится к возвращению в Енисейский острог. Зимовать собирался в Усть-Кутском зимовье. Там его должен ждать сын дворянский Парфен Ходырев, что послан из Енисейска на смену сотнику.

Ленский острог Петр Бекетов сладил по своему усмотрению, как и отписал государю в своей челобитной:

«1632 году сентября 25 день. По государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу поставил я со служилыми людьми на Лене-реке острог для государева величества в дальней украине, и для ясачного сбору, и для приезда якутских людей. А прежде того на Лене-реке в якутской земле государева острога не бывало нигде. Поставлен острог против якутского князца Мымакова улуса и меж иными многими улусами среди всей земли Якольской».

Действительно, острог встал на правом обрывистом берегу Лены, напротив скотоводческих угодий племен саха, тем сразу нарушив привычный уклад и вызвав их недовольство. Местность называлась Кангаласской волостью. Именно кангаласские князцы возглавили восстание против Ленского острога.

Лена здесь необычайно широка. От берега до берега местами до десяти верст будет. Просторные речные острова, меняя друг друга, чередой раскинулись по всему руслу реки. Берега равнинные и неплохи для выпаса скота. Это центр Якольской земли, центр уникального северного животноводства племен саха.

Но это мало интересовало сотника. Достаточно того, что откочевать им особо некуда, а соболей хватает. Охотой занимаются и на скот у тунгусов выменивают. Вообще после Жиганов он вернулся не в духе. Уезжал с девкой Дарьей, что дорогой приблудилась, с хлопцами, а вернулся один, и никому ни слова. Пересчитал ясак и стал собираться в дорогу. Если надумал в этом году возвращаться, то уже самое время. К Усть-Куту только и успеешь, до того, как лед встанет. Острог достраивается, ясак собрал и со своих, и с мангазейских инородцев, так что самое время отбыть восвояси.

Историческая справка. Ленский острог был поставлен 25 сентября 1632 года сотником Петром Бекетовым на правом берегу реки Лены, в семидесяти километрах ниже современного города Якутска. Осенью 1633 года Бекетов возвратился в Енисейск. Помимо ясака за прошлый год, отправленный вперед себя, он привез 22 сорока соболей и 25 собольих шуб. Весной 1634 года полая вода причинила Ленскому острогу, стоявшему тогда очень близко от реки, значительные повреждения, обвалив берег, который увлек с собой острожную стену, а также несколько домов и амбаров. Это произошло в очень тревожное время, когда мятежные якуты подступали к острогу. Пришлось срочно переносить его далее от берега, на безопасное в будущем расстояние. В 1638 году острог стал центром новообразованного Якутского воеводства. В 1642–1643 годах острог перенесен на современное место, левый берег Лены, в долине Туймаада, и переименован в Якутск.

7

То же время. Река Амга.

Междуречье Лены, Алдана и Амги заселяли племена якутов. О появлении отряда Стефана Корытова их оповестили тунгусы князца Дикинчу. Не ведая о настроении якутов, зайдя на реку Амгу, мангазейцы построили зимовье. С людьми Якова Щербака у него насчитывалось не более двадцати пяти человек. Планы были зимовать, привести к шерти якутов и собрать ясак.

Пока достраивалось зимовье, выделив Щербаку пятерых казаков, Стефаний велел отправляться вверх по реке и осмотреться, где и как густо проживают саха.

В двух днях пути Яков встретил якутов. То, что он увидел, несколько удивило и встревожило. Ему еще не приходилось наблюдать подобные поселения инородцев. Кроме привычных круглых юрт с коническим верхом, здесь возвышалось сооружение, напоминающую острожную башню. Стены с внутренней и внешней стороны были из тонкого круг-лого леса, а между ними засыпаны камни. Это было крепостное сооружение, способное укрыть защитников не только от пуль самопалов, но и пушечных ядер.

Их князец Баюк вел себя весьма враждебно, а услышав, что русские пожаловали за ясаком, велел всех умертвить. Не ожидавшие такого поворота, казаки даже не успели изготовиться к бою. Налетевшие якуты закололи их копьями и изрубили пальмами. Живым уйти не удалось никому.

Через несколько дней якуты осадили Стефана в зимовье. После нескольких неудачных попыток поджечь русскую крепь, оставив напоказ трупы казаков, саха ушли к своим юртам. Это была первая демонстрация неповиновения якутов. Вскоре последовало объединение племен, столкновения и настоящие сражения с казаками Ленского острога.

Оставаться зимовать таким малым числом в окружении врага было равносильно гибели. После долгих раздумий пришлось мангазейцам, оставив зимовье, спешно идти сплавом вниз на поиски ушедших в Жиганы товарищей.

В устье реки Алдан им снова пришлось вступить в бой. На этот раз со своими братьями, казаками из Ленского острога. Прослышав об обидах, те поджидали их на стрелке, с целью отбить мягкую рухлядь и пленить воровских людишек.

Видимо, благодаря Создателю, и на этот раз обошлось без оружия. Сошлись православные друг с другом, примерно равным числом, наломали костей и увечий всяческих понаделали. Да победителя не оказалось, и Стефаний побег далее в Жиганы.

Но ленцы на этом не успокоились. Заметили служилые, что казна у черкашина дюже добрая. Сгоняли до ближайшего зимовья за подмогой и снова — в погоню.

Такого упорства атаман Корытов никак не ожидал. А тут еще беда приключилась: харчи подмочили. Вот и пристали к берегу, чтобы зерно перебрать да подсушить.

Взяли их на берегу, насели служилые числом до сорока человек. Кулаком обух не перешибешь. Схватились на саблях, но и так слабо оказалось, вот и пальнули стефанские казаки с досады, да ленские — тоже в ответ. Наделали делов. Ладно хоть били из самопалов более для острастки. Поранили друг друга густо, и двух казаков загубили. В аккурат по одному из каждого острога. Тут, слава Богу, образумились, прекратили душегубство. Сдался черкашин со товарищами.

Историческая справка. Согласно отпискам Ленского острога виною всему были мангазейские служилые люди, так как якутам было не под силу подчиняться двум господам, которые не только не имели согласия между собой, но один из которых стремился уничтожить приказы другого. Если бы Корытов стал со своей стороны оправдываться и защищаться, то, возможно, вина была бы приписана ленским служилым людям или их начальникам. Наказание Стефана Корытова со товарищами, видимо, не состоялось, либо не было слишком суровым. Имеются сведения, что он в 1635 году был вновь отправлен на реку Вилюй во главе партии служилых для сбора ясака.

8

То же время. Вблизи Ленского острога.

После кончины Турай-ад-Дина осиротели братья Шорины. Как подчас бывает, при жизни имама они не задумывались о его значимости для них. Не ценили, подшучивали, а порой и обижали. Лишь после его ухода братья ощутили пустоту, неожиданно возникшую в душах, что когда-то были заполнены Турай-ака. И эти пустоты, как телесные раны, болят и кровоточат. Со временем они, конечно, зарубцуются, но шрамы останутся на всю оставшуюся жизнь.

Не менее переживал и Вульф. Сдружился он со стариком. Будучи сам уже немолод и повидал немало, а с первой встречи дивился знаниям и памяти имама. Во всем уступал ему и терпеливо сносил его причуды. Достойно отошел в мир иной Турай-ака, и хотя тяжелым испытанием стала для него Сибирь, но крепость веры и стремление к цели были непреклонны.

Сейчас надо было спешить, и друзья устремились в низовья Лены. На реке было достаточно оживленно. Не проходило и двух-трех дней, чтобы не встретили кого-нибудь. Промысловый люд, купцы, служилые мелкими и большими группами двигались на юг к знакомым волокам, чтобы успеть пройти их до морозов или достичь обжитых мест для зимовки. Они же вопреки законам природы шли на север к Полярному кругу, пренебрегая, а скорее не представляя тех трудностей, что их ожидают.

Ленский острог их встретил безлюдьем. Не более двадцати человек служилых вяло завершали строительство острожной стены. Исполненная без должного радения, без угловых башен и других крепей, она выглядела как временное строение, без должной основательности и солидности.

За старшего Бекетов оставил Казария Кандратьева. Человек он бывалый и знающий, да разве можно таким малым числом острог ставить. И так не густо казаков привел сюда атаман, да еще многих разогнал места новые проведывать да к шерти якутов приводить. Сейчас оставалась надежда лишь на промысловых, которые хотят здесь обосноваться. Избы будут рубить да лабазы, вот и подсобят немного.

Прибывших казаки встретили приветливо, с неподдельным интересом.

— Бог в помощь, служилые! — приветствовали их братья.

— И вам желаем здравствовать! — с достоинством ответил за всех Казарий.

— Чьих же вы будете? — задал вопрос Петр.

— Так государевы мы! Енисейские служилые. Вот острог правим на Лене-реке.

— Значит, сотника Петра Бекетова люди? — обрадовался князь.

— Его… — как-то неопределенно протянул старшой.

— В остроге ли? Нам бы с ним свидеться!

— Сам Петруха, вот уже как седмицу, взял пятерых удальцов да с ясаком в Енисейский острог подался. Ежели дело какое, то ко мне. Я, Казарий Кондырев, теперь здесь за старшего.

— А я, князь Петр Шорин, по царскому указу в здешних удаленных местах службы несу. Князь Тимофей Шорин, брат мой, а это служилый человек Вульф, иноземец.

— А я-то смотрю, кто же такие пожаловали?! То ли свои православные, то ли басурманы иноземные? Справная больно у вас одежа. Здесь такой и не видели. Даже мех на парке неведомый. Откуда сейчас путь держите?

— Всю реку Лену с самого устья прошли, а туда попали с озера Байкал. Зверь этот там водится, его на льду промышляют. Но мне сейчас некогда баять. Сыскиваем девку беглую. Ее Дарьей кличут. Слыхивал чего?

— Как же! Слыхал! У нас тут каждый человек на виду, а уж баба тем паче. Ее сотник с собой в Жиганы брал, а вернулся без нее.

— А что же с Дарьей? Неужто сгинула? — враз воскликнули братья.

— Я смотрю, люба вам девка, ишь как вскинулись! Только горяч больно сотник. Вон Игнашка Федотов поспрошал, даже за грудки Пет-руху схватил, а тот так его отделал, что до сих пор хворый валяется.

— Что за земля Жиганы? Далеко ли? — поинтересовался Тимофей.

— Здесь все далеко! И места гиблые! Наши люди там еще не бывали, оттуда никто не жаловал, а те, что с сотником ушли, не возвратились! По слухам, Жиганская земля вниз по Лене-реке, а ходу до нее около месяца.

1

Сентябрь 1632 года. Нижнее течение Лены.

Устье реки Алдан условно можно считать разделом среднего и нижнего течения Лены. Здесь река сильно меняется, ее пойма расширяется до пяти, а местами и до десяти верст. Большие острова следуют один за другим, разбивая русло на два, а то и три рукава, глубинами до десяти саженей. Все это впечатляет до крайности, и лишь медленное течение реки действует успокаивающе, а известняковые прибрежные скалы и белесые плесы скрашивают пейзаж.

У друзей пополнение. В Ленском остроге, когда спускали ладью на воду, к ним приковылял и напросился тот самый Игнатий Федотов, что повздорил с Петром Бекетовым. Парень выглядел довольно жалко — неплохо отделал его сотник. Но руки были целы, и в качестве гребца Игнатий годился. Это и определило решение.

По дороге Игнатий поведал свою грустную историю, где Бекетов сыграл пакостную роль, рассказал и о Дарье, правда, весьма сдержанно.

— Что же ты с сотником не поделил? — задал интересующий всех вопрос Тимофей.

Игнатий долго молчал, обдумывая, что сказать. Врать он не хотел, да особо и не умел, а вот неожиданно для самого себя ответить на этот вопрос затруднился.

— Ты, паря, давай отвечай! — вмешался Вульф. — Тебя князь спрашивает! А то разом за борт выкину.

Парень растерялся, он никак не ожидал, что эта тема заинтересует новых знакомых. Неласково встретила его Сибирь, хуже мачехи. Здесь не до сантиментов. В отношениях людей главенствуют сила и решимость, здесь словами зря не бросаются. Было очевидно, если не ответит, то за борт непременно вылетит, в лучшем случае высадят на берег.

— Люба мне эта девка! С первого дня люба! А сотник не допускает до нее, сам виды имел, — откровенно признался Игнатий.

— Ну, ты, паря, даешь! Час от часу не легче! — выдохнул Петр, под улыбку Тимофея. — А девку, случаем, не Дарьей зовут?

— Так она и есть! Дарья! — радостно отвечал Игнатий, и тут же вяло добавил: — А вам что за интерес? Беглая или приходится кем?

— Сыск мы ведем по нужде, то сестра наша, — как можно спокойней произнес Петр.

— Выходит, что она княжна? — удивился Игнатий.

— Она сестра нам перед Богом, по постригу, и спасти ее наш священный долг. Тебе удалось что-нибудь узнать от Бекетова?

— Совсем мало. В горячке ссоры он проговорился, что проиграл ее в зернь какому-то кормчему. Она совсем одна! Кто угодно может обидеть беззащитную монашку!

— Ты плохо знаешь эту монашку, — улыбнулся Петр. — Когда-нибудь расскажу, как мне предлагали деньги, чтобы избавиться от нее. Главное, застать ее в Жиганах, не удивлюсь, если эта неугомонная дивчина еще куда-то встряла.

Держались левого берега реки. Это были единственные познания о поселении русских в Жиганской земле. На одном из островов застали людей саха. Те, числом до десяти человек, заготавливали сено. Завидев русских, кинулись к лодкам, а один замешкался на берегу, его-то братья и сцапали. К своему удивлению и радости остальных, Тимофей вдруг обнаружил, что понимает речь якута. Хотя многие слова были незнакомы, но тот говорил на понятном ему кыпчакском наречии. Он не мог ошибиться, ведь в Самарканде их было во множестве, все наемники были из этого народа. Да и язык его детства был очень близок.

От него и узнали, где лежит Жиганская земля.

— Тунгусы говорят «эдьигээн», что означает — «житель низовья реки». Теперь там много русских, мимо никак не пройти.

2

Каждый день проходил в ожидании. Чтобы ускорить движение, путешественники, непрерывно меняя друг друга, налегали на весла, пытались ловить парусом любое попутное дуновение ветерка. Это бесконечное плавание, его однообразный регламент становились уже нормой жизни. Началось оно сразу за ледоходом, и более сотни дней миновало с той поры.

За это время Лена из небольшой речушки превратилась в гигантского монстра, с пиками каменных столбов по берегам, а из подмытого берега, как из чрева, пугающе извергается нечто необъяснимое. Все более заморные бивни да черепа невиданных размеров. Чайки и те превратились в огромных и беспардонных птиц, что при виде пищи стремительно пикируют в лодку, с неудержимым желанием завладеть ею, а пойманную рыбу братьям с трудом удается вытащить на берег.

Неожиданно все заметили, что бесконечная ранее череда островов вдруг исчезла. Русло реки сузилось до одной версты, а течение ускорилось. Так бывает перед большими речными порогами. Братья чутко прислушивались, боясь услышать порожный шум воды, что всегда сообщает о приближении бурунов. Но тревожную тишину никто не нарушил.

Скоро берега раздались вновь, да так сильно, что правый берег почти слился с горизонтом, оставаясь лишь узкой, еле заметной полоской. Впечатление было такое, будто река вынесла их в море. Впереди показался огромный остров, ровный, как перевернутый противень, с невысокими, подмытыми, обрывистыми берегами, он встал посреди этого водного пространства, предлагая на выбор два русла.

Ладья продолжала упорно идти левым берегом, и взорам, наконец, открылся Жиганск.

На береговой возвышенности, рядом с устьем реки Стрекаловки, раскинулось поселение. Расположившись в теснине, оно, как в чаше, было окружено невысокими горами, сплошь покрытыми таежной чащей. Для человеческого глаза окрестности Жиганска были лишены всякой красоты и разнообразия. Но вот сам поселок предстал весьма любопытным и необычным образом.

В небольшой протоке, близ поселения, расположилось плотбище. Здесь, вдоль береговых понтонов, тянулись плоты из бревен, явно пригнанных с верховий реки, а также пристани и стапели. Удивительнее всего выглядели большие поморские кочи, что не только ладились, но и вовсю строились на стапелях. Их было много. Те, что только при-шли, стояли на якорях в русле протоки, другие на пристани, некоторые лежали на берегу, уже приготовленные к зимовке. Такого братья никак не ожидали увидеть.

Само поселение тоже было непривычным глазу. Подобного по всей Лене, а то и по Сибири не сыщешь. Жиганск не выглядел типичным острожным строением, а более походил на десяток зимовий, неплохо укрепленных, но стоящих независимо друг от друга, но притом скученно, что порой их частоколы даже соприкасались. Между ними ютились избы, большие и малые, а то и просто землянки. Так что поселение оказалось большим и многолюдным. Жизнь здесь била ключом, а снующая детвора и множество собак усиливали это впечатление.

Прибывших никто не встречал. Ни дьячок с регистрационной книгой, ни стрелец из приказной избы. На них вообще не обращали внимание. Прибытие или отбытие промысловых ватаг здесь дело обычное. Кто-то приходит на ремонт или по другой нужде, кто-то разгрузить или продать добычу, а кто набрать из гулящих людишек ватагу. Промыслов здесь великое множество, один прибыльней другого. А где богатства копятся, там и разлад между людей случается, и воровские да разбойные людишки, как коршуны, слетаются. Так и возник вольный Жиганск, живущий по законам интересов промысла и силы.

Братья Шорины, оставив Игнатия с Вульфом сторожить ладью, поднялись по деревянной лестнице к поселку. Молодые годовалые псы с диким восторгом принялись облаивать незнакомцев, источающих незнакомый, не жиганский дух. Это были те удивительные остроухие собаки, что сама природа создала для Сибири. Они жили возле человека и выполняли все его прихоти. Сторожили скот и жилье, выслеживали и гоняли зверя, перевозили грузы, но все равно были частью дикой природы. При необходимости могли самостоятельно прокормиться охотой, подпитывая при случае свое племя кровью песца или волка. Вскоре этих годовалых псов люди приставят к делу, а сейчас, накручивая хвостами, более красуясь друг перед другом, они лают с восторгом молодыми не охрипшими на морозе глотками. Так же как налетели всей стаей, так и снялись. Скоро их лай уже раздавался в еловом околке, что сохранился благодаря своей хилости. Собаки учуяли белку. Теперь с не меньшим восторгом они крутились под деревом, скаля пасти и кусая колючие ветки, а белочка, замерев на верхних ветках, удивленно, по-детски, видимо, тоже первый раз в жизни, наблюдала за происходящим.

Первое зимовье, что попалось по дороге, оказалось пустым. Калитку никто не отворил, а вот собак было натравил мужик, который приглядывал за зимовьем. Припадая на калеченую ногу, он подошел к оплоту и внимательно осмотрел братьев с ног до головы. Удовлетворив свое любопытство и оставшись, видимо, довольным, спросил:

— Чего шляетесь по дворам? Покою от гулящих нету!

— Мы, мужик, не гулящие, а служилые государевы люди, даже грамота есть, царевой рукой писаная.

— Принесла же нелегкая! — выругался сторож и тут же заявил: — На постой незнакомцев не пущаю, тут не заезжая изба и не корчма!

— А где заночевать можно? С дороги мы, устали, да и банька не помешает.

— Ступайте в корчму к Прокопу, с ним сговоритесь. Она там, за овражком.

Братья переглянулись.

— Что за дела? Вот тебе и Жиганск! Даже корчма имеется.

— Здесь не только корчма имеется, но и кабаки, блядни и бани кабацкие, — хихикнул мужичок.

Петр и Тимофей зашагали указанной тропинкой. Дорогой миновали еще одно зимовье.

Здесь мужики ладили собачьи нарты, волокуши и потяги. С первым снегом уйдет артель на промысел. И хоть на дворе сентябрь, до него остается не более месяца. Так что торопятся покрученики. Старший говорит, что пойдут на реку Олейкму. Прошлую зиму каждому покрученику по десять сороков досталось. Места там шибко богаты соболем.

Сейчас их переполняют планы и надежды. О немыслимых тяготах, связанных с таким промыслом, даже не думают. Подумаешь, морозы под пятьдесят градусов, недельные метели, два месяца тьмы, и все это будет длиться более полугода. Ведь зима в этих краях до восьми месяцев держит свою вахту. О том даже никто не думает и не беспокоится, все это здесь норма, сколь тяжелая, столь и привычная.

Корчма оказалась большой избой. Со всех сторон Жиганска тянутся сюда набитые тропы. Для удобства через болотины и ручейки гати и мостки соорудили, чтобы по пьяному, загульному делу не завалиться где-нибудь.

Хозяин тут — Прокоп, купец из Пустозерска, занесла его нелегкая судьбина в эти края с поморами. Уже и кладовые от добра ломятся, а все съехать не может. Жадность, как болезнь, поразила его разум и плоть, каждый год собирается вернуться в Пустозерск и откладывает.

Нынче в корчме не особо людно, дело к зиме, промыслы на носу. Лишь гулящие, что не определили еще свою судьбу, пропадают здесь. Прокоп и в долг отпускает, на то книга имеется, где все прописывает. Свое он возьмет с лихвой, ни копейки не упустит. В оплату берет что угодно: собольи меха, рыбий зуб, заморные кости, — на все у него своя цена и свой пересчет.

Петр и Тимофей с удовольствием попали в тепло протопленной избы. Тесаные столы и лавки уютно и надежно приняли их. Печь, оборудованная трубой, — большая редкость. Лишь воеводы да приказчики позволяют себе такую роскошь.

Завидев пришлых незнакомцев, Прокоп их сразу оценил наметанным глазом.

— Господине изволят откушать? — подлетел он услужливо.

— Тебя Прокопием кличут? — осведомился Тимофей.

— Так оно и есть, родители Прокопием нарекли, так и крещен, а вас как величать изволите?

— Князья Шорины. Я — Петр, а это брат мой Тимофей. Прибыли по государеву делу, — как можно солидней представился Петр. — Сказывают, что ты более всех здесь ведаешь. Вот и подмоги нам жилище сыскать, а то по воде только прибыли. Там, на берегу, и ладья, и товарищи наши.

— Не извольте, господине, беспокоиться, это в аккурат по моей части, как раз избушка гостевая пустует. Сию минуту велю убраться и протопить. Ладью пристрою у пристани, поклажу доставим и товарищей сопроводим. Только князья пускай не обессудят и заплатят наперед. Мы люди бедные, каждая копеечка на счету.

Денег у братьев не было, поэтому пришлось достать золотник. Прокоп осмотрел самородок, попробовал на зуб, а затем тщательно взвесил.

— Чуток более гривны будет, — сообщил он дрожащим голосом и, пряча в кованый ларец, добавил: — Будете съезжать, расчетец и подведем.

— Что-то я, Прокоп, не возьму в толк. В Жиганах кто от государя нашего Михаила Федоровича слово говорит и законом правит? Воевода, голова, дьяк или приказчик какой? — не сдержав любопытства, спросил князь Тимофей.

Мужики, что были в корчме и ввиду бездельной своей корысти, с интересом ловили каждое слово, на этот вопрос князя дружно засмеялись.

— Что ржете, бездельники! Марш уголья каменные копать, а то задарма более не дам харчеваться! — по-господски прикрикнул на них Прокопий. — Господине князья только прибыли, откуда им знать наши обстоятельства тяжкие! Некому тут нас ни судить, ни защитить. Приезжал прошлым годом голова таможенный, остался в наших гиблых местах и сгинул, болезный. Только труп и нашли, волками да песцами обглоданный. Приказчик из Нового Ленского острогу нынче приезжал. Проигрался в зернь Петруха дочиста. Всю свою казну соболью, что здесь собрал, тут же и оставил. Хотел отыграться, так я ему денег не дал. Тогда он девку свою продал за полгривны, и те проиграл без остатка. Голый отсюда убежал. Так и живем мы тут, как сироты, без пригляда государева.

Удачным образом обернулся разговор, братья даже не чаяли. Для пользы дела сговорились свой интерес до поры в тайне держать. Тут подошли Вульф с Игнатом. Усадив их рядом, князь Петр вновь кликнул хозяина:

— Давай, Прокоп, мечи на стол все самое лучшее.

— Князьям любы небось пельмени да расстегаи, — заулыбался хозяин. — А как насчет местного разносола? Приобщился, знаете, к здешним харчам. Вдовую бабу из племени Саха пригрел, так она доброй стряпухой оказалась, но более по своей части, якутской. А мучку, извиняйте, лишь на хлебушек да лепешки бережем.

— Тогда сам разумей, что слаще и сытнее. За дорогу мы ко всему привычные.

Дело шло к вечеру. Жиганский люд потянулся в корчму со всех концов поселения. Подходили небольшими группами, обстоятельно без суеты рассаживаясь на привычных местах. Скоро просторная зала была полна народу. Теснясь на лавках, в ожидании разносолов вели неспешные беседы.

У промысловых, что вскоре уйдут на добычу соболя, на устах реки Муна, Силингир, Оленек и предгорья Верхоянского хребта. С первыми заморозками ватаги разойдутся на промыслы, ведь на вечной мерзлоте болота быстро замерзают.

А вот поморы, чьи кочи стоят у Жиганских пирсов, готовятся к зимовке. У тех промысел рыбьего зуба на лето приходится. Сейчас здесь собрались и те, что пробились нынче сквозь льды к устью Лены, и те, которые уже промышляли и готовятся в обратный путь. Более подходящего места, чем Жиганы, не нашлось в этих суровых и удаленных местах. Далек отсюда родной Русский Север. От Пустозерска до этих мест идут морем до двух-трех лет. Здесь как повезет, как льды пустят кочи встречь солнцу. Рыбий зуб — это не весь их промысел, берут купцы поморские и соболя. Их кочи пойдут еще далее на восток, на реки Яну, Индигирку, Колыму. Промысловые ватаги добрых соболей отвалят за доставку в те реки, да и сами поморы торговлю справят. После того как закрыли государевы стражники им морской путь на Мангазею, так и обосновались поморы в Жиганах. Здесь, в Жиганске, формируется теперь вольница. Отсюда поморы с ватагами промыслового люда совершают отчаянные морские походы в самые удаленные, неведанные земли, лет на пятьдесят опередив царских приказчиков и воевод.

А вот Вульфа заинтересовала реплика Прокопа по поводу угодий каменных. Еще на подходе к корчме он обратил внимание на черный дым, что шел из трубы. Да и сама труба выглядела чересчур длинной и ровной. Сделана она была на местный якутский лад, из деревянных жердей, изобильно обмазанных глиной, а топилась печь черными каменьями. В молодости он видел подобные горючие камни в германских землях и теперь увидел здесь, в Жиганах. Оказалось, что раскопали их мужики на краю поселения в горелой пади и дюже их в кузнечном деле использовали и печи топили. Жар от них добрый, вот только труба часто прогорает.

Между тем подали угощения. Грудинка и ребрышки жеребячьи пришлись всем по вкусу. Тут главное — отварить в самую пору и дикого чеснока добавить. Как пойдет после глубокого прокола прозрачный сок, так, считай, самое время снимать. Переваришь, жеребятина и жесткой станет, и вкус потеряет. Запили мясо хмельной брагой, а затем подали сорат из цельного молока, хаан из говяжьей крови и густой душистый напиток из ягоды княженики.

Этот напиток тоже можно назвать княжеским. Ягода, вскипяченная со сливками и взбитая до однородной эластичной массы, произвела впечатление даже на Тимофея. Ни одно лакомство Востока не шло в сравнение с этим ароматным напитком.

После длительного плавания, насытившись до отвала, наши путешественники в ту ночь спали безмятежным сном. Было им тепло и покойно.

3

Если сказать откровенно, вряд ли можно найти русского человека или полукровку, который выбрал бы, если бы мог, Жиганск местом своего рождения. Только лихой народец попадает сюда. Такому жизнь без риска и приключений кажется постной и никчемной. За любовь платят без оглядки, без оглядки и оставляют на мирское попечение. Не счесть, сколько прошло через Жиганы якутских и тунгусских женок. Одни добровольно, другие по принуждению. Всякое бывало. Вот и носятся жиганята по селению, с кипящей смешанной кровью, а вырастая, разлетаются по Руси-матушке, разнося молву о жиганской безбашенности и лихости.

Вольница вольницей, но там, где нет законной власти, на смену всегда приходит власть силы и, как правило, не в лучшем виде. Это в природе сильный и красивый — одно понятие, а у людей зачастую далеко не так.

Вот и на этот раз. Занесла сюда нелегкая десятника Надежу Сидора со товарищами. Тех самых, что откололись от отряда Стефана Корытова и ушли в Жиганы. Там, в зимовье, построенном мангазейцами ранее, они и расположились. Там и узнали о пленении ленскими служилыми людьми атамана Корытова. Узнали, что их братию тоже поджидают в устье Вилюя. Хотят в железо ковать да в Тобольск везти на суд воеводский.

Свои страхи стали казаки заливать хмельной брагой, кутить, играть в зернь и драться по кабакам и тайным кабацким баням. Ладно пока пропивали государеву казну, а как кончилась, — на воровство и разбой пошли. Двадцать человек с пищалями да саблями — дело серьезное. Такие, если разойдутся, немало бед сотворят. А в Жиганске каждый сам за себя, и дела нет до других, пускай сами разбираются. Лишь когда всех заденет беда, к примеру: инородцы войной подступят или пожар какой случится, тогда все встают, уговаривать не приходится.

— Думай, атаман, чего делать будем? — каждое утро донимали казаки Надежу Сидора.

— Подай лучше ковш браги, — мычал в ответ атаман, — а то голова трещит.

— Зима скоро, а у нас ни запасов, ни мягкой рухляди! — продолжали пытать предводителя.

— До тунгусов на конях сбегайте да отымите соболей, что есть.

— Тунгусы под Жиганском встали стойбищем, оленей пригнали на продажу. Здесь их трогать нельзя, народ всем миром на нас пойдет.

— В Жиганск прошлым днем четыре мужика пришли — заговорил атаман, придя в себя после ковша браги. — Пошлите человека до Прокопа, пускай про них все выведает. Чую, что добрая добыча будет! А еще мыслишка есть, что уходить отсюда пора. Не то по весне сразу за льдом сплавятся ленские служилые и всех нас повяжут.

— Ясное дело, повяжут. Но куда уйдешь?! На промысел? Так у нас ни припасов, ни снастей потребных!

Атамана Надежу Сидора, тем временем хлебнувшего второй черпак браги, понесло еще круче:

— Можно коч, какой снаряженный и с пушкой, отбить у поморов да уйти по Лене.

— Куда, атаман, уйти?! — вскинулись ватажники, но захмелевший атаман уже дремал, не успев закончить свой увлекательный сказ.

4

То же время. Жиганск, зимовье Пустозерских поморов.

Поморов в Жиганске немало, а более охотников до рыбьего зуба. Это уже превратилось в потомственную профессию многих поморских семей из Холмогор, Мезени, Пинеги, Пустозерска. В поисках рыбьего зуба они шли на восток, с лихвой опережая острожных землепроходцев. И то, что они встречали на своем пути, приводило в трепет их поморские души.

В этом зимовье за главного — кормщик Сенька Чалый. Немолодой уже помор, но силен, чертяка, что морж-пятилеток. Нынче обнаружил он со товарищами в устье реки Индигирки громадное моржовое лежбище. Но сезон шел к концу, зверь уходил на лед, и охота не получилась. Лишь заморной кости собрали пудов тридцать, что россыпью накопилась на тамошних берегах. Весь следующий сезон ватага собирается провести на Индигирке, а пока отдыхают мужики, жир нагуливают. Брага да зернь — все их занятие. Надо бы остановиться, да еще пар не весь выпустили.

Сам Сенька Чалый тоже хорош. Еще кормщиком выбрали! Бражничал неделю, а потом в баню кабацкую занесло, в зернь играть взялся. Да такой фарт у него пошел, что ни закажет, так кости и ложатся. Сотник шальной тут подвернулся, с казной собольей. Сенька и не понял по пьяному делу, что за человек этот Петруха. Обыграл сотника вчистую, затем тот девку гарную на игру поставил, и ту проиграл. Больше в Жиганске его не видели. А вот чего с девкой делать теперь, кормчему невдомек. На промысле девка — к большой беде. Поморы народ набожный. Зимовка впереди! И так приключается хворь душевная среди мужиков, что, злостью обуянные, друг друга в кровь бьют, а тут баба среди них будет! Вот задача! Куда девку сбыть?

Сейчас дело идет к зимовке, бают поморы часами что ни попадя, только бы время скоротать. Вот и Сенька Чалый вспомнил, как довелось схватиться с одним моржом в рукопашную, прямо на воде.

— Выслеживали мы с батей моржа, а тот будто играть с нами вздумал. Подпустит чуть, и в воду ныряет или за льдину схоронится. Потом глядь, а он уже позади лодки крутится. Я в него гарпун метнул да промахнулся. Хорошо что бочка к нему была привязана, а то утопил бы. Долго не появлялся морж, видимо, кормиться на глубину ушел. Хотели с батей уже уходить, а он тут как тут. Подплывает к баркасу и, закинув бивни, повисает на борт. Усы дыбом, а глаза пялит так лукаво, как тот сорванец, случайно нашедший у мамки головку сахара. И давай он баркас раскачивать, а вода так и хлещет через верх, вот-вот утопит. Схватил я тогда его за бивни, потянул из воды, освободил борт, а батя из самопала шибанул и гарпун успел всадить в брюхо. А бивни у него добрые оказались с головы, на полпуда потянули. Батяня за них у голландского купчины товару на десять рублей тогда взял.

— А у нас в Мезени, чтобы морж не баловал у баркаса, дно красной краской малюют. Старики говорят, боится морж красного и уходит.

— А почему коч на берег не ставим? — полюбопытствовал кто-то из молодых.

— Успеется! Время есть. Может, куда еще сбегаем? — молвил кормщик.

5

Зимовье Надежи Сидора.

Посланный к Прокопу казак обернулся быстро.

— Атаман, вставай! Однако беда пришла! — стал тот с ходу будить Сидора.

— Что еще стряслось! — открыл глаза Надежа и вновь потянулся за черпаком.

На этот раз казаки, отняв брагу, утащили ее в сени. Будь добрые времена, давно поменяли бы атамана, а сейчас желающих нет. Государь, может, и не тронет подневольного казака, а вот воровского атамана для острастки накажет непременно.

— Прокоп сказывал, что эти двое — князья и государевы люди, при них два мужика в услужении. Прибыли издалека, по тайному делу.

— Неужели по нашу душу сыск ведут?! — испугавшись, молвил атаман. — Оборотисты государевы приказчики, но ничего, и мы не лыком шиты! Что еще сведал?

— Сказывал, что князья при добром, дорогом оружии, такое лишь на Москве сыскать можно. Расчет ведут золотниками, без знания дела. Видать, богатая казна!

При этих словах хмель окончательно вылетел из головы Надежи Сидора, но мысли стали путаться еще больше. Его даже не удивили высокие титулы гостей. Видно, страх затмил разум.

— Уходить, хлопцы, надо непременно и срочно! По наши души грешные пожаловали! Сыскали нас государевы приказчики! Я так разумею. Разделимся на два отряда. Одни идут к причалу и выбирают коч, что со снастями на плаву стоит. Берут коч силой и готовятся к отходу. Другие, их поведу я, нападут на государевых приказчиков, отнимут их добро и — ходу на пристань. Особо помните, что из самопалов не палить, саблями не рубить и смертоубийство не чинить. Уйдем, хлопцы, обратно на реку Вилюй, там земли мангазейские, даст Бог, перезимуем и животы сбережем.

6

Гостевая изба князей Шориных.

Когда лихая братия ворвалась в гостевую избу, на их счастье, князей Шориных не было. Вульф и Игнатий попытались встать на защиту имущества, но, как говорится, были сметены превосходящими силами противника. Повязав защитников гостевой избы, атаман Надежа с умным видом перерыл дорожный письменный набор и, не будучи грамотным, удостоверился в своей правоте лишь солидным видом бумаг за сургучными печатями. Он даже возгордился своей важностью и удалью: шутка ли, каких людей по его душу послали, а он все равно ушел!

— Ну что, выкусили! — молвил гордо атаман, показав сложнейшую фигуру из трех пальцев. — Надежу Сидора так просто не возьмешь!

— Нам только девка нужна, Дарья! — крикнул ему вдогонку Вульф, почувствовав во всем этом какой-то подвох.

Но было поздно останавливать разбойничков, теперь любое противодействие лишь усиливало их прыть. Преступили казачки закон человеческий.

7

Зимовье Пустозерских поморов.

Мужики возились во дворе. Талая вода еще по весне подмыла баньку, та и просела. Вот и решили лагу под угол подвести да и венец заодно прибавить.

Дарья, улучив момент, скребла столы, лавки, пытаясь хоть как-то освежить прокопченное дымом зимовье. Изменилась дивчина за последнее время, повзрослела, да не годами, а разумом бабьим. От непослушной дочери и неверной полюбовницы следа не осталось. Намучилась дивчина вволю, натерпелась обид и унижений, да и лямка мужичья все же бабе не по плечу оказалась. Ей бы сейчас мужа да детей рожать, а она среди поморов. Ладно что не в блядню угодила, а то полюбовник Петруха запросто мог запродать в пьяном кураже. Да, видимо, Бог смилостивился, к Сидору Чалому угодила. Как и должно монашке, стала проводить вечера в молитвах, истинно раскаиваясь в непутевой своей судьбе. Поморы ее не забежали, да и кормщик все более кряхтел и кашлял в ее присутствии. Но чувствовала девка, что не ко двору она в Жиганах.

Когда Дарья уже домывала посуду, в зимовье вошел Сидор Чалый. Уселся на тесовую лавку и по обыкновению стал покашливать, собираясь с мыслями.

— Женить тебя, девка, надо, в церкви по закону православному, чтобы надежа-муж в жизни был. А тут земля бесовская, безбожная. Боюсь я тебя в зиму здесь оставлять. Сама пропадешь, и мои все сгинут. Даже слово Божье не удержит от соблазна. Мыслю, в Ленский острог тебя доставить, там все же власть государева защитой будет, да и народу поболее, чем здесь.

На этом разговор был прерван лаем собак и окриками людей. Видно, явились нежданные гости, а по местным понятиям, это событие не из желанных. Оконце, затянутое рыбьими пузырями, пропускало лишь дневной свет, и, чтобы взглянуть, Сидор подошел и приоткрыл дверь. Любопытная Дарья тут же стала поглядывать из-за его спины.

Там творилось нечто. В воротах зимовья стояли два человека. Сколь они были пригожи собой, столь и схожи. Сидор Чалый уже зрил их в корчме. А вот Дарья побелела как снег. Увидеть здесь братьев Шориных она никак не ожидала. Вскрикнув пораненной чайкой, она кинулась за занавеску в свой угол. Тот стыд, что она испытала в этот момент, передать невозможно. Ну а Сидор Чалый, видя столь дикую реакцию дивчины, все воспринял по-своему.

— Не бойся, девка, в обиду не дадим!

Как и все поморы, он москалей недолюбливал. Для него это было одним понятием, что приказчики и воеводы. И если в Пустозерске приходилось терпеть от них обиды, то тут он не собирался.

Смело шагнул кормщик во двор зимовья. Хмурые поморы обступили своего вожака, готовые по малейшему знаку достойно наказать пришлых.

— Что за люди пожаловали? — громко рявкнул Чалый.

Братья, завидев мелькнувшую в проеме Дарью, молча устремились внутрь зимовья. Для них она была наложницей этих бородатых, растрепанных морских разбойников. Началась рукопашная схватка. Добрые и бывалые бойцы сошлись в отчаянной драке. Удары кулаков более напоминали удары молота по наковальне. Крики людей, лай цепных псов, треск зипунов и костей слились в привычный для уха шум потасовки. Сидор Чалый не мог взять в толк. Как эти два москаля умудряются еще стоять на ногах и, более того, — теснить его проверенных в подобных драках поморов. Мужики один за другим падали на землю с разбитыми лицами, харкая кровью и выплевывая выбитые зубы.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, но раздавшийся крик заставил братьев остановиться.

— Князь Петр! — неестественно громко возопил появившийся внезапно Вульф. — Нас ограбили, всю нашу справу воровские людишки унесли, не устояли мы супротив них! Они на пристань ушли к ладьям поморским!

В растерянности стояли Петр и Тимофей в окружении ухмыляющихся разбитых рож поморов. Но те смеялись недолго. Вскоре появился еще один вестник.

— Сидор Чалый! Беда стряслась! — завопил он еще шибче Вульфа. — Казаки Надежи Сидора наши кочи зорят! Поспешайте к пристани!

На этот раз дружно, в полном согласии устремились только что непримиримые враги спасать свое добро. Да и понятно, потери могут быть невосполнимы, а общая беда и врагов примиряет.

Игнатий приковылял к зимовью с большим опозданием. На дворе, кроме собак и сильно увечных в драке поморов, никого не было. Он и отыскал безутешно плачущую Дарью. На этот раз им никто не мешал. Как мог, успокаивал ее Игнатий. Рассказывал и о себе, и о братьях Шориных, и о Вульфе, а дивчина приходила в себя потихоньку. Как она была не права, думая, что забыта и брошена всеми! Тепло и радость жизни возвращались к ней. Молодость всегда берет свое.

«Какой милый этот Игнатий, добрый, ласковый, и хлопец гарный, — думала она. — Если предложит замуж идти, то обязательно соглашусь. Хватит пустой женкой бегать!»

8

Жиганская пристань.

Атаман Надежа Сидор ликовал!

— Вот они, геройские дела воровские! Надолго запомнят Жиганы отчаянного атамана Надежу Сидора. Как лихо ушел он от железных государевых оков!

Рановато, конечно, отдаваться таким помыслам, но что поделаешь, если натура требует. Его казаки уже на пристани, коч взяли с лету, даже не замешкавшись. Грузят все, что под руку попадает. Обижали всех, кого встречали на своем пути.

Груженый коч стал отходить от берега. Казаки гребли веслами, подымали паруса. Сноровки хоть отбавляй. Беда только, что коч больно велик, а казачки с малыми стругами управляться сподобны. Ветер надувает паруса. Коч накренился, заскрипел всем корпусом и стал удаляться от берега. В этот момент и случилось непотребное. Якорь, не закрепленный новоявленными поморами, ушел в воду, никем не замеченный.

К этому времени поморы Чалого выбежали на берег всей гурьбой, среди них и братья Шорины. Толстая якорная бечева тем временем натянулась. Коч, словно схваченный арканом олень, встал на дыбы и, зацепив подводные камни, пошел под воду. Благо, что в тот момент один из казаков отрубил якорь, и освободившийся коч успел развернуться на песчаную косу. Сюда его течением и вынесло. Коч завалился на бок, тем самым пленив и себя, и беглецов.

На спасение судна ушло два дня. Разгрузка, разборка кормовой надстройки, уборка мачты, и все это — под осенним дождем, пронизывающим ветром, а порой и по пояс в воде. С трудом всем миром удалось сдернуть коч с песчаной косы и отвести к берегу. Здесь теперь ему быть до весны.

За трудами и заботами обиды притупились, а ряд житейских проблем, что удачно разрешились в результате смуты, устроенной людьми Надежи Сидора, тем более повлияли на их судьбы.

Всеобщий сход в Жиганах тогда постановил:

— Пускай отрабатывают воровские смутьяны все убытки и разор, что учинили люду жиганскому. Рыть им уголья каменные всю зиму, и всем на потребу. За то кормить их всем миром. Государевым приказчикам не выдавать, а полой водой отпустить, кому куда глянется.