Забавляйся сейчас... убьешь позднее

Глава 4

Я очнулся от боли, когда яркий свет утреннего солнца хлынул в окно. Добравшись до ванной комнаты, я посмотрел на себя в зеркало и увидел субъекта, очевидно побывавшего под колесами поезда или измолоченного цепом. Физиономия покраснела и распухла, нижняя губа рассечена, вероятно, ногтем. На голове вскочили две здоровенные болезненные шишки, до которых было страшно дотрагиваться, точно так же как и до пары ребер, которые, к счастью, оказались не сломаны, но вполне могли рассыпаться, вздумай я дышать полной грудью. Ничего не скажешь, чертовски приятное начало дня!

Яйца в смятку и три чашки кофе отчасти вернули меня к жизни. Я сунул сигарету в уголок рта и затянулся, очень довольный, что мог хотя бы курить. Потом довольно долго я сидел в кресле, раздумывая, почему Антония Кендалл так желает от меня избавиться и где именно ей удалось найти и взять в приятели такого подонка, как Пит...

Из оцепенения меня вывел звонок в дверь.

Я открыл, и дикое смешение красок так резануло по нервам, что пришлось на мгновение закрыть глаза в надежде изгнать наваждение. Увы, когда я решился взглянуть еще раз, в дверном проеме по-прежнему торчали ярко-малиновая рубашка и небесно-голубые бермуды. “Боже мой, избавь меня сегодня от поэзии, — тоскливо взмолился я, поскорее отводя взгляд от отвратительно тощих ног с узловатыми коленями, — да и кто когда видывал поэта, совершенно слепого к цветам?"

— Ага! — энергично заговорил Брюс Толбот. — Сыщик собственной персоной? Приветствую вас, сэр, и перехожу из сияющего утра в вашу не такую уж скромную обитель с бесконечными извинениями за то, что осмелился потревожить в столь необычный час. У меня важное дело, сэр! Настолько важное, что его никоим образом нельзя ставить в зависимость от тиканья маятника или тихого шуршания песчинок в песочных часах. Смертные не могут медлить, сэр, когда им следует спешить во имя чести и справедливости! Смею вас заверить, поистине справедливость еще ни разу за всю бесславную историю человечества не попирали так бесстыдно и гнусно, как ныне. — Он пригладил заметно поредевшие светлые волосы и неожиданно воздел обе руки к небу. — Но я забыл о правилах приличия! Позвольте представить вам моего друга, одного из величайших актеров нашего времени, чье имя — и мне особенно приятно об этом упомянуть — не затрепано толпой. Иными словами, сэр, оно не мозолит глаза, как бутыль разрекламированного моющего средства на кухонной полке. Но для истинных ценителей, жрецов искусства имя это бессмертно. Итак, вам выпала честь познакомиться с Джоном Эшберри, сэр.

Эшберри являл собой живой монумент, изваянный каким-то весельчаком с на редкость своеобразным чувством юмора. Рост по меньшей мере шесть футов четыре дюйма, все части тела несколько больше, чем положено, но пропорции соблюдены неукоснительно. Так, массивная голова выглядела нормально, поскольку сидела на широких и мощных плечах, а огромное брюхо не казалось чем-то противоестественным, ибо его подпирали ноги обхватом со ствол дерева. Такое лицо могло бы принадлежать римскому императору, с младых ногтей возлюбившему оргии. Лоб венчала шапка густых черных волос, крупный римский нос и глаза под тяжелыми веками придавали физиономии насмешливо-презрительное выражение. Наконец, толстогубый чувственный рот переходил в довольно плотные складки четырех подбородков.

Пока я, открыв от изумления рот, таращился на это диво, Эшберри, нимало не смутившись, взглянул на поэта и звучным баритоном изрек:

— Ну, Брюс, твоя рекомендация почти вернула мне попранную честь. — Потом он схватил мою руку и принялся трясти. — Рад познакомиться с вами, сэр. Я много слышал о вас — разумеется, только хорошего. У вас репутация человека, успешно разоблачающего отвратительные пороки и злодеяния. Невиновные, сэр, — голос актера без видимых усилий громыхнул на весь дом, — могут спать спокойно под вашей защитой. — Эшберри возвел очи горе:

— Пусть молния поразит меня на пороге вашего жилища, если я хоть в чем-то виновен! — При этом лопатки актера невольно дрогнули, но небо у него за спиной оставалось синим и безоблачным. — Да, как сказал бы мой друг поэт, десница ваша сбережет покой невинных.

Я живенько зааплодировал, испугавшись, как бы за этим монологом не последовал еще один. Густые брови Эшберри слегка приподнялись, он вежливо поклонился.

— Всегда надо заканчивать прежде, чем публике надоест слушать, — хохотнул актер. — Да будет так? Разрешите войти?

— Как я понимаю, у меня нет ни единого шанса не впустить вас в дом, — угрюмо буркнул я, когда незваные гости протиснулись в прихожую.

К тому моменту, когда я запер входную дверь и вернулся в гостиную, оба уже восседали на высоких табуретах возле бара. Чего они ждут, было нетрудно догадаться. “Ну и ладно, — подумал я, — в конце концов, одиннадцать уже пробило, а все мои синяки и ссадины чертовски нуждаются в бальзаме”.

И я решительно направился к бару. Гости отреагировали мгновенно.

— Водка со льдом, — прогудел Эшберри, — льда немного.

— Мартини! — блаженно заулыбался Толбот. — Вермута можно не добавлять.

Я налил им два огромных бокала, а себе — немного бурбона со льдом. Служители искусства церемонно подняли бокалы.

— Салют! — произнес Толбот.

— Ваше здоровье! — забасил Эшберри. Содержимое бокалов исчезло, пока я любовался кадыками на задранных кверху шеях. Два пустых бокала звякнули о доску бара, две выжидательные улыбки вновь обратились ко мне. Я умею признавать поражение, поэтому без разговоров придвинул бутылку с джином поэту, а водку — актеру.

— Наливайте сами, — сказал я уже после того, как они это сделали.

— Мы пришли, — заговорив Брюс Толбот, уничтожив вторую порцию, — пролить свет...

— Вы, сэр, специалист, — загудел Эшберри, — вот почему мы явились к вам.

По выражению его глаз я понял, что актер ждет очередного взрыва аплодисментов.

— Джентльмены, — вкрадчиво заметил я, — почему бы вам просто не объяснить мне, в чем дело?

— Мы были оклеветаны! — начал Толбот.

— Нет, убиты! — выкрикнул Эшберри.

— ..Глупым невеждой, которому хватает наглости называть себя управляющим делами! Толбот визгливо захохотал:

— Если бы не добродушие и бесконечная терпимость нашего друга Рейфа Кендалла...

— Нашего друга и патрона Рейфа Кендалла, — поправил его Эшберри.

— Верно! — закивал Толбот.

— Этот недоумок давно вернулся бы в родные трущобы!

— Вы говорите о Майлзе Хиллане? — догадался я.

— При упоминании его имени у меня начинается внутренняя дрожь! — Поэт был настолько удручен этой мыслью, что выхлебал третий бокал двумя большими глотками и принялся наливать четвертый. — И вот теперь, окончательно обезумев, этот тип обвинил нас обоих — и поодиночке, и вместе — в самом мерзостном преступлении против нашего патрона. Короче, он заявил, будто мы похитили копию последнего великолепного творения Рейфа и воспользовались ею, чтобы его шантажировать.

— Кипя праведным гневом, я хотел пристукнуть мерзавца на месте, — пробасил Эшберри. — Однако насилие претит моей натуре, в особенности когда оно ничего не доказывает.

— Из-за этого мы и пришли к вам, сэр, — с важным видом пояснил Толбот. — Твердо веруя в вашу многоопытность и чувство справедливости, мы поручаем вам доказать нашу невиновность.

— Так докажите ее сами, — сказал я.

— Да разве это возможно, сэр? Вы только представьте, в чем нас обвиняют! Мыслимое ли дело продать единственного друга, всегда верившего в наш талант? — громко вознегодовал Эшберри. — Как же низко должен пасть человек, способный огрызнуться и укусить руку, которая кормит его!

— Боюсь, за сумму, близкую к миллиону, даже иная мать вопьется зубами в собственное дитя, — хмыкнул я.

— Мистер Холман, — Толбот казался искренне потрясенным, — неужели вы в самом деле считаете, что кто-то из нас мог так низко пасть...

— Да!

— Ох! — Его маленький рот задрожал. — Вы поколебали мою веру в вас! И очень сильно, смею добавить.

— Пошли, мой излишне восторженный друг-поэт! — В утешение актер так хлопнул Толбота по спине, что тот едва не слетел с табурета. — Не обижайся и не мрачней. Мистер Холман — проницательный практик, а миллион, как он справедливо заметил, — большая сумма денег. — Эшберри глубоко вздохнул, и, будь я в тот момент где-нибудь в Майами, непременно поспешил бы укрыться от стихийного бедствия. — А практику нужно нечто осязаемое, вроде доказательств. И как же ни в чем не повинный человек, ты или я, сумеет доказать свою непричастность к этому делу — спросим мы. А никак! Это просто невозможно.

Слова Эшберри настолько расстроили Толбота, что он оставил нетронутым полнехонький бокал.

— И кошмарнее всего была реакция нашего патрона, — убитым голосом пробормотал он. — Когда этот неописуемый негодяй Хиллан бросал нам подлые и грязные обвинения, Рейф стоял в стороне и наблюдал. Он не произнес ни единого слова в нашу защиту, ни единого!

— Ах, это и в самом деле очень грустно! — Актер покачал головой, и все его четыре подбородка задрожали от избытка эмоций. — В подобных ситуациях слабейшему, полагаю, не на что надеяться, его так или этак обязательно прижмут к стене.

— Где он будет страдать от стрел и копий беспощадной судьбы! — угрюмо пробормотал Толбот.

— Брюс? — Эшберри вопросительно поглядел на поэта. — Это не оригинально, я уже где-то слышал такую метафору.

— Возможно, у меня масса эпигонов!

— Как представление, мне все это очень понравилось, — перебил я обоих. — Правда, возникают кое-какие сложности: например, трудно решить, кто из вас более честный и порядочный человек... Но в целом сцена была великолепной. Итак, сегодня утром Хиллан обвинил либо одного из вас, либо обоих в том, что вы стали сообщниками шантажиста, а Рейф Кендалл даже не попытался встать на защиту. Полагаю, именно это вас встревожило, настолько встревожило, что вы решили поговорить с профессионалом, нанятым вашим патроном для расследования этого дела.

— Вы правы, сэр! — взволнованно прогудел Эшберри. — Мы пришли... — Пару секунд он задумчиво разглядывал свой пустой бокал. — У вас, случайно, больше не найдется такой же превосходной водки? Эта бутылка каким-то непонятным образом очень быстро опустела, и...

— Нет! — отрезал я.

— Ох! — Он грустно покачал головой. — Ну что ж, тогда... — Актер обхватил лапищей бутылку джина. — Мне не остается ничего иного, как присоединиться к своему другу и припасть к источнику его вдохновений. — Он с нарочитой небрежностью наполнил бокал джином, не переставая говорить:

— Да, сэр, мы явились сюда в надежде доказать свою невиновность и...

— Чепуха! — фыркнул я.

— Сэр! — Актер вытаращил глаза. — Вы сомневаетесь в чистоте наших...

— Словоизлияниями вы ничего не добьетесь. У вас есть только один способ обелить себя, а именно — доказать, что виновен кто-то другой.

— Ну, — заколебался Толбот, — если вы так считаете, единственное, что мы можем сделать...

— ..Вытащить на свет Божий всю грязь, — захохотал Эшберри. — Как видишь, мы не зря надеялись на проницательность мистера Холмана. Он нас прекрасно понимает.

— Джон, — неодобрительно скривился Толбот, — в этом деле нам необходимо сохранить чувство собственного достоинства. В конце концов, мы же артисты! Я согласен, что мы должны сообщить мистеру Холману всю полезную информацию, какой только располагаем, но не надо унижаться до уровня обычных сплетников.

Тяжелые веки Эшберри опустились еще ниже.

— Этот неописуемый Хиллан сказал, будто похитивший экземпляр пьесы Рейфа мог сделать это лишь вскоре после того, как она была написана, то есть примерно год назад?

— Видимо, так.

— В то время в доме жила возлюбленная Рейфа, так называемая актриса телевидения. — Он презрительно пожал плечами. — Последняя стадия деградации для любого артиста, сколь бы талантлив он ни был изначально. Эту женщину зовут Джеки Лоррейн...

— И Кендалл выставил ее вон, обнаружив в постели с одним из приятелей дочери, неким Питом, — закончил я за него. — Мисс Лоррейн уверяет, что все это было подстроено.

— О! — Эшберри не скрывал разочарования. — Так вы знали об этом?

— Скажите мне что-нибудь новенькое, — взмолился я. — К примеру, почему дочь постоянно ссорится с Кендаллом?

— Холодная дева? — неожиданно закудахтал Толбот. — Я так прозвал ее в шутку, потому как немало насмотрелся на игры этой особы.

— Где, например?

— Ну, здесь и там, — неопределенно махнул рукой поэт. — Но Антония определенно не холодная и, уж конечно, не дева.

— Похоже, она не очень-то ладит с отцом?

— Странная девица, — пробурчал Эшберри. — К Рейфу относится как к своей собственности. Думаю, именно по этой причине она ненавидит нас с Брюсом. Мы занимаем очень маленькое место в сердце ее отца, но Антония все равно видит в нас соперников, которых необходимо устранить.

— Почему?

— В один прекрасный день ей придется выложить кругленькую сумму психиатру, чтобы тот во всем разобрался... Может быть, эти странности связаны с тем, что Антония слишком рано потеряла мать?

— Вы знали ее мать? — спросил я.

— Она умерла задолго до моего знакомства с Рейфом. — Он пожал плечами. — Рейф никогда не говорит о жене, и я не имею понятия, что она из себя представляла. — Он подтолкнул в бок поэта. — Брюс?

Толбот тихонечко соскользнул с высокого табурета на пол.

— ...извините меня! — пробормотал он, растягиваясь на ковре с бессмысленной улыбкой. — Закон тяготения, понимаете? Бороться бесполезно! — Он закрыл глаза и громко зевнул:

— ..койной ночи.

Актер снова пожал мощными плечами, потянулся за бутылкой джина и выплеснул остатки себе в бокал.

— Терпеть не могу это пойло, — словоохотливо пояснил он. — Никак не возьму в толк, зачем Брюс его пьет. А если хорошенько подумать, не знаю, чего ради он пишет стихи...

— Вам что-нибудь известно про Пита, приятеля Антонии, которого Рейф застукал в кровати Джеки Лоррейн?

— Ничего-ничегошеньки, — с глупой улыбкой ответил он. — Вы уверены, что в доме больше не найдется ни капли спиртного?

— Уверен, — буркнул я. — А для человека, который явился сюда, чтобы покопаться в грязи, вы оказались никуда не годным осведомителем.

— Хиллан! — Он прижал указательный палец к носу и выразительно подмигнул. — Как я считаю, он уже много лет доит Рейфа. Рейф артист — как я! И далек от низменных материй: денег, счетов, бухгалтерских книг и отчетности — всех этих скучных вещей. Приглядитесь к тому, как Хиллан распоряжается деньгами Рейфа, вот что я могу вам посоветовать.

— Как управляющий делами Кендалла он должен получать известный процент с его общего дохода, — возразил я. — Даже по приблизительным подсчетам, Хиллан имеет не менее сотни тысяч в год. Ну, на что ему еще больше?

— Это вам, сыщику, и выяснять. Но попомните мои слова, Хиллан — змея на.., чем, а? — На пару секунд глазные яблоки вышли у него из повиновения и завертелись в разные стороны, но потом артисту все же удалось их сфокусировать.

С минуты на минуту, подумал я, он присоединится к своему приятелю на полу.

— В то время, когда Кендалл закончил пьесу, — напомнил я, отчетливо выговаривая каждое слово, — в доме находились он сам, его дочь, Хиллан, Джеки Лоррейн, Толбот и вы, правильно?

Эшберри медленно пересчитал мой список, загибая пальцы:

— Правильно, семь человек.

— Вы хотите сказать — шесть? — поправил я.

— Что это с вами, а? — спросил актер заплетающимся языком. Табурет угрожающе закачался, но Эшберри успел ухватиться за стойку бара и не свалился вниз. — Вы что, считать не умеете или как? — И принялся снова загибать пальцы:

— Рейф, Антония, Хиллан, Джеки Лоррейн, Хелен Кристи, Брюс и я. Семеро.

— Хелен Кристи? — только что не завопил я.

— Ш-ш-шш! — яростно зашипел он, затем прижал палец к губам. — Нельзя говорить о Хелен, большой секрет.

— Что за секрет?

— Ш-шш! — Его глаза снова завращались. — Огонь в моих чреслах!..

— Не время говорить о вашей интимной жизни! Я хочу знать про Хелен Кристи.

— Какая еще Хелен?

Повинуясь внезапному озарению, я достал с полки новую бутылку джина, откупорил ее и поставил на стойку перед ним, продолжая крепко держать за горлышко.

— Хелен Кристи, — вкрадчиво повторил я. — Может быть, выпивка подхлестнет вашу память, Джон?

Его рука потянулась к бутылке, но замерла в воздухе.

— Вроде бы ее там не было, — пробормотал он. — Рейф ее не видел, Антония даже не упоминала. И этот трус Хиллан, — актер задумчиво прикусил нижнюю губу внушительными, как надгробные плиты, зубами, — он велел вообще про нее не говорить. Одно слово — и мы опять возвратимся в сточную канаву, пригрозил он.

— Кто, черт побери, эта Хелен? — гнул я свое, потом выпустил из рук бутылку.

Он схватил ее, наполнил бокал, поднес к губам и осушил единым духом. После этого Эшберри опустил голову, и его глаза оказались на одном уровне с моими, только теперь они помутнели еще сильнее.

— Хелен Кристи? — произнес я отчетливо. — Кто такая Хелен Кристи?

— Никто о ней ни гугу, — с трудом выдавил он. — Притворяются, будто ничего и не было. Ни разу. Даже такой парень, как Рейф, иногда может иссякнуть, верно? Могло случиться с кем угодно!

— Почему она оказалась в доме? — взмолился я. — Почему Хиллан говорит, что вы не должны об этом упоминать? Что она там делала?

— Совместная работа, — промямлил актер настолько невразумительно, что я засомневался. — Знаете?

Эшберри закрыл глаза, с минуту еще посидел на табурете, раскачиваясь из стороны в сторону, потом свалился-таки с чудовищным грохотом и растянулся на полу возле Толбота. Не успел я обойти бар, как оба уже храпели на разные голоса.

Я понимал, что у меня нет иного выхода, кроме как дать им возможность проспаться, а пока решил позвонить своему соседу и приятелю Фредди Хоффману, творческому агенту, знавшему решительно всех, кто зарабатывает деньги в Голливуде, потому как, если он еще не представлял их интерес, то нисколько не сомневался, что это лишь вопрос времени. В этом сезоне у него была новая секретарша, дамочка с таким томным хрипловатым голосом, что самая обычная констатация факта типа “Офис мистера Хоффмана” звучала у нее как предложение провести вместе недельку в Палм-Бич за ее счет. Я объяснил, что хочу немедленно поговорить с мистером Хоффманом.

— Извините, — промурлыкала секретарша, — он на конференции.

— Вы имеете в виду, что сидите у него на коленях? — холодно осведомился я.

До меня донесся ее испуганный вопль, и после секундного замешательства в трубке зазвучал громкий и ясный голос Хоффмана:

— Я все слышал, Холман, и не оставлю без последствий. Чем ближе к истине, тем пуще клевета. Тебе следовало бы это знать.

— Брюнетка, — затараторил я, — высокая — этак пять и семь, — длинноногая, с темными таинственными глазами, не пьет ничего, кроме шампанского, и носит нижнее белье в леопардовом стиле. Угадал?

— Блондинка, — издевательски хихикнул он, — маленькая и пухлая, с красивыми проницательными глазами, пьет только пиво и... Эй, какое нижнее белье ты носишь, куколка? — Я услышал резкий звук пощечины и обиженное бормотание Фредди:

— Да ладно тебе, парень интересуется, а я обязан удовлетворить клиента, так или нет? — Снова какая-то возня, и Хоффман проворчал:

— Ну, ты все еще тут, чертов шпик?

— Я хочу попросить тебя о небольшом одолжении, Фредди, — сказал я, — о сущем пустяке, и тут же отстану.

— Ты названиваешь мне по телефону, портишь всю любовь и после этого просишь об одолжении! — заворчал он. — Да если бы ты сейчас принимал ванну и стал тонуть, я бы тут же примчался, открыл оба крана на полную катушку и собственноручно тебя утопил. Вот такого рода услугу я с удовольствием тебе окажу!

— Валяй и дальше в том же духе — и я сам прибегу, а заодно расскажу твоей Блонди о судьбе прочих мисс Пятница милейшего Фрэдди Хоффмана, — огрызнулся я.

— Так что за одолжение? — вздохнул он. — Какого рода?

— Ты знаешь некую Хелен Кристи? В трубке ненадолго воцарилось молчание, а потом я услышал взрыв хохота:

— Не хочешь ли ты сказать, что на старости лет вздумал сочинять драмы, Рик? Насколько я помню, твоим единственным творением в свое время был какой-то примитивный рассказ, напечатанный на машинке. Так в чем загвоздка? Придумал гениальный сюжет, а характеры никак не вырисовываются?

— Значит, эта Хелен Кристи — писательница?

— Да, но... — Он, немного подумав, добавил:

— Есть писатели и Писатели, понимаешь?

— Нет. Объясни, пожалуйста.

— Хелен Кристи завоевала на Бродвее славу блестящего врачевателя пьес. Знаешь, когда сталкиваешься с настоящими трудностями, когда автор никак не может свести концы с концами, все не ладится, продюсер не укладывается в смету, нужна экстренная помощь, посылают за доктором. Появляется Хелен Кристи, хорошенько все просматривает, говорит: “Все неприятности из-за вот этой сцены во втором акте”, — и объясняет, что необходимо исправить. За это ты ей платишь.

— Она сейчас в Нью-Йорке?

— Нет, вот уже пару лет она живет где-то на побережье. Хорошо зарабатывает в качестве консультанта в нескольких телевизионных сериалах, ну и подрабатывает в кино. А что?

— Ты не знаешь, где бы я мог ее отыскать?

— Нет, у Хелен Кристи до сих пор не хватило ума сделать меня своим агентом, — с искренним сожалением ответил он. — Но один из писателей, с которым она работала над последним телесериалом, мой клиент. Так что через него я смогу узнать адрес.

— Буду премного обязан.

— Через пять минут я тебе перезвоню.

— Прекрасно. — Я положил трубку, закурил сигарету и стал ждать.

Фредди позвонил примерно через десять минут и продиктовал адрес в Палисейде.

— Ты не шутишь, Рик? Неужто и в самом деле решил заняться сочинительством? — с любопытством спросил он.

— Полагаю, можно сказать, что в данный момент я с ним тесно связан, — уклончиво ответил я.

— Да-а? — Даже по телефону было слышно, как участилось его дыхание. — Послушай, старина, если это хорошо, а насколько мне известно, все, за что ты берешься, выходит в лучшем виде, учти... Я случайно узнал, что Стелла охотится за действительно стоящей вещью. Так что не перескажешь ли ты мне вкратце содержание своего опуса прямо сейчас? Или лучше напиши коротенько, не более тысячи слов, ну а я посмотрю, чтобы...

Я тихонечко опустил трубку на рычаг, дабы не прерывать его монолога.

Два спящих красавца на полу, по всей видимости, не собирались просыпаться в ближайшие несколько часов, так что беспокоить их не имело смысла.

Телефонный звонок застал меня на полпути к двери, но, немного поколебавшись, я все же решил ответить.

В трубке тотчас зазвучал холодный и решительный голос Антонии Кендалл.

— Сейчас половина двенадцатого, мистер Холман, — заявила она. — У вас осталось ровно тридцать минут на то, чтобы позвонить моему отцу и отказаться от его поручения.

— Бывают ли у вас такие дни, мисс Кендалл, — тоскливо спросил я, — когда невольно возникает ощущение, что все сговорились не давать вам покоя?

— Тридцать минут, — повторила она. — Если вы не позвоните за это время, случившееся сегодня ночью покажется всего лишь детской забавой по сравнению с тем, что ждет вас сегодня.

— Что вами движет, мисс Кендалл, — полюбопытствовал я, — врожденный садизм или нечто другое? Может быть, причина в несовместимости генов слишком несхожих рас?

— Это вы о чем? — нервно осведомилась она.

— Наверное, сказываются скандинавское происхождение вашего отца и египетское — матери?

Она долго молчала, потом, яростно прошипев:

— Тридцать минут, Холман! — повесила трубку.

Выходя из дому, я уже в который раз думал: почему, если в мире полно симпатичных, нормальных людей, мне никак не удается встретиться с ними?

Дом в Палисейде оказался скромненьким и стоял в глубине, как будто замысловатые особняки на одной стороне улицы и дома в стиле “ранчо” — на другой внушали ему комплекс неполноценности. Я припарковал машину у обочины тротуара и зашагал по чуть наклонной подъездной аллейке к парадному крыльцу. Все шторы на окнах были плотно задернуты, но под навесом для машин стояла легковушка иностранной марки, так что, возможно, Хелен Кристи просто любит поспать до полудня.

Я четыре раза нажимал на кнопку звонка, но так и не дождался ответа, потом заметил, что дверь не заперта. Я легонько толкнул ее ладонью, и створка сразу же распахнулась. Пару раз я крикнул: “Мисс Кристи”, — как будто меня и впрямь воспитывали, но ответа так и не получил.

Сделав пару шагов, я оказался в прихожей, где снова окликнул хозяйку дома. После того как я заметил, что никто не позаботился выключить везде свет, тишина вдруг стала казаться зловещей, и где-то в области желудка неприятно заныло.

Я переходил из комнаты в комнату, продолжая звать мисс Кристи, пока наконец не нашел ее. На ковре у кровати с шелковым покрывалом лежала седеющая брюнетка лет пятидесяти. Ее широко раскрытые зеленые глаза уставились в потолок, словно пытаясь прочесть на нем некую тайну мироздания. Вокруг пулевого отверстия над левым глазом запеклась кровь.

Я опустился на колени возле тела и осторожно коснулся руки. Кожа была холодной как лед, и, принимая во внимание задернутые шторы и горящий повсюду свет, я решил, что убийство произошло ночью. Да и лежала Хелен Кристи в халате, наброшенном поверх бирюзовой шелковой пижамы. Почти спокойное выражение лица свидетельствовало о том, что бедняга не догадывалась об ожидающей ее судьбе.

Я вновь поднялся на ноги и быстро осмотрел весь дом, комнату за комнатой. Нигде никаких следов беспорядка, даже дверцы шкафов и ящики письменного стола остались закрытыми. Так что, если Хелен Кристи убили из-за чего-то ценного, я мог поспорить: убийца прекрасно знал, где эту вещь найти.

Выходя из дому, я позаботился оставить дверь приоткрытой.

Минут через пятнадцать, притормозив у аптеки на Уилшир, я позвонил в полицию, назвал адрес в Палисейде, объяснил, что там они найдут убитую женщину, и повесил трубку.