Заборы и окна

ПОЛИЦЕЙСКИЕ БЕЗ ГРАНИЦ

– Мы усвоили уроки Сиэтла и Вашингтона, – говорит мне по мобильному телефону из Виндзора констебль Королевской канадской конной полиции (Royal Canadian Mounted Police, RCMP) Мишель Парадис – она отвечает за связь с прессой во время совещания Организации американских государств (ОАГ), которое состоится в Виндзоре, провинция Онтарио, в предстоящие выходные. Здесь к ней присоединятся несколько тысяч протестующих против планов ОАГ расширить NAFTA на всю Латинскую Америку и Карибский бассейн.

– И какие же это уроки? – спрашиваю я.

– Боюсь, этого я сказать не могу, – говорит она.

Жаль, потому что канадская полиция могла усвоить сколько угодно уроков по части того, как обращаться с протестующими, после демонстраций против Всемирной торговой организации в Сиэтле и против Всемирного банка и Международного валютного фонда в Вашингтоне. В отсутствие подробной информации от констебля Парадис, вот несколько ключевых уроков, которые конники, похоже, усвоили у своих коллег с Юга.

УРОК № 1: НАНОСИ УПРЕЖДАЮЩИЕ УДАРЫ

Местные активисты в Виндзоре говорят, что сотрудники RCMP звонили им и приходили на дом. Джоси Хейзен, художница-дизайнер, сделавшая плакат с рекламой демонстрации и диспут-семинара, организованного Канадским трудовым конгрессом, говорит, что к ней обратился сотрудник RCMP с расспросами об этих абсолютно легальных мероприятиях, об их организаторах и других сведениях об анти-ОАГовской деятельности. «Так они звонят многим людям, мы считаем, что это тактика запугивания, чтобы мы держались подальше от этих протестов», – говорит Хейзен.

УРОК № 2: СДЕЛАЙ ПОЛИЦЕЙСКОЕ НАСИЛИЕ НОРМОЙ

В Вашингтоне я встречала нескольких девятнадцатилетних активистов, у которых с собой было защитное снаряжение в виде плавательных очков и головных повязок, смоченных в уксусе. И дело не в том, что они собирались нападать на Starbucks: они просто уже привыкли, что слезоточивый газ – это то, что к тебе применяют, когда ты выражаешь свои политические взгляды.

Когда в 1997 году во время саммита Организации азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества в Ванкувере к студентам применили перечный спрей, в Канаде поднялась волна общественного возмущения. Теперь, за два с половиной года, мы видели столько насилий против демонстрантов, что вроде бы к ним и привыкли. В этом подлинное коварство полицейской жестокости: если с протестующими достаточно долго и открыто обращаться как с преступниками, они начинают выглядеть как преступники, и мы начинаем, пусть и бессознательно, приравнивать активизм к общественным злодеяниям, даже к терроризму.

УРОК № 3: СОТРИ ГРАНИ МЕЖДУ ГРАЖДАНСКИМ НЕПОВИНОВЕНИЕМ И НАСИЛИЕМ

Среди протестующих в Виндзоре есть фракция, собирающаяся осуществить акт гражданского неповиновения – собственными телами заблокировать доступы к совещанию ОАГ. Эта тактика известна в истории протестов и применяется во всем мире. В Северной Америке она пригодилась во времена движения за гражданские права, протестов против войны во Вьетнаме и, не так давно, в выступлениях индейцев, в трудовых спорах и в противостоянии 1993 года между экологическими активистами и лесозаготовителями в Клэй-окуот-Саунде близ западного побережья Канады. Это ненасильственная тактика, но она причиняет неудобства.

То, что планируют протестующие к совещанию ОАГ в Виндзоре, – это сидячая забастовка на улицах. Она может раздражать идущих на работу, но когда разумные пути выражения общественного мнения уже исчерпаны – иной раз мелкие раздражители приводят к важным политическим победам.

И однако же, когда я разговаривала с констеблем Парадис, она неоднократно отзывалась о планах сорвать виндзорское совещание как о «насилии», отказываясь признать, что блокирование дорог может быть устроено мирным путем. «Это различие демагогическое», – говорила она.

Никто из организаторов виндзорской акции протеста не призывает к насилию, из чего возникает –

УРОК № 4: РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ

«Нас не беспокоят мирные протестующие, – сказала мне констебль Парадис. – Только то меньшинство, что склонно срывать мероприятия». Это различие между хорошими протестующими – теми, кто только выкрикивает лозунги и размахивает плакатами в санкционированных местах, – и плохими, применяющими активные действия, было постоянным рефреном в устах полиции в Сиэтле и Вашингтоне.

Но активисты и сами усвоили некоторые уроки. Сиэтл показал, что гражданское неповиновение привносит столь необходимое чувство актуальности, привлекает внимание к официальным маршам и диспут-семинарам, мероприятиям, которые пресса, где главенствует принцип «принеси то, не знаю что», обычно игнорирует. Так что в преддверии Виндзора организаторы практически достигли консенсуса в том, что нет необходимости выбирать одну тактику – их могут быть сотни, и активисты могут работать одновременно на нескольких уровнях.

Подлинная ирония, содержащаяся в полицейских атаках на активистов движения против свободной торговли, состоит в том, что все это происходит во время многомесячной проповеди о том, как расширяющаяся торговля с Китаем наполнит его граждан ненасытной жаждой демократии и свободы самовыражения. Очевидная правда в совсем противоположном: эта модель свободной торговли наносит такой ущерб столь многим людям по всему миру, что демократические страны намерены жертвовать правами собственных граждан ради беспрепятственного распространения ее программ.

Что приводит нас к уроку № 5, к которому не желают прислушиваться ни полиция, ни политики. В эпоху корпоративной глобализации политика становится крепостью, для нормального функционирования которой требуется все больше охраны и насилия.

УПРЕЖДАЮЩИЙ АРЕСТ

«Это Дэвид Солнит. Тот самый».

Так представили мне в минувшую пятницу легендарного активиста из Сан-Франциско. Мы были в это время в Виндзорском университете – оба делали доклады на диспут-семинаре по деятельности Организации американских государств. Разумеется, я уже знала, что Дэвид Солнит – «тот самый». Он был одним из организаторов в Сиэтле. Я уже много лет слышу его имя, обычно произносящееся с пиететом молодыми активистами, посещавшими его мастер-классы «Искусство и революция».

Они выходят с них, переполненные новыми идеями об акциях протеста. О том, что демонстрации не должны быть квазимилитаристскими маршами, достигающими кульминации в размахивании плакатами у запертых на замок правительственных зданий. Нет, они должны быть «фестивалями сопротивления», полными гигантских марионеток и театральной импровизации. Что их великими целями должно быть нечто большее, чем символы: протесты могут «отобрать обратно» общественное пространство для гуляния или для сада, могут остановить запланированное совещание, которое они считают деструктивным. Это теория «показывания, а не рассказывания»[26], утверждающая, что одними криками о том, против чего выступаешь, умов не изменить. Ты изменяешь умы, устраивая акции, живо представляющие твои взгляды.

Поскольку я сама этой теории не обучена, моя речь перед студентами была бесхитростной лекцией о том, что протесты против расширения на всю Америку соглашения о свободной торговле суть часть более широкого антикорпоративного движения – против растущего корпоративного контроля над образованием, водоснабжением, научными исследованиями и другим.

Когда настала очередь Дэвида Солнита, он предложил каждому встать, обратиться к своему соседу и спросить, зачем он здесь. Во мне, дочери родителей-хиппи, выжившей в альтернативных летних лагерях, такие ритуалы мгновенной близости всегда вызывают желание убежать в свою комнату и захлопнуть дверь. Конечно, Дэвид Солнит должен был избрать своим соседом меня – и не удовлетворился простым «я приехала прочитать доклад». Так что я рассказала ему и про другое: как то, что я пишу о преданности молодых активистов борьбе за права человека и охрану природы, дает мне надежду на будущее и служит столь необходимым противоядием атмосфере цинизма, в которую погружены журналисты.

И только после того как мы все стали делиться своими открытиями со всем залом, я поняла, что это не просто была игра в знакомство, а еще и эффективный способ подразнить плохо замаскированных сотрудников полиции.

– Да, э-э, моего соседа зовут Дэйв, и он здесь для того чтобы бороться с угнетением, – сказал парень в нейлоновой куртке, и гул затих.

Менее чем через сутки Дэвид Солнит был в камере виндзорской тюрьмы, где просидел четыре дня.

На следующий день после того диспут-семинара и накануне большой демонстрации против ОАГ Солнит проводил в университете небольшой семинар по изготовлению марионеток. После семинара, всего в квартале от кампуса, его остановила полиция. Ему сказали, что он был раньше осужден за преступления в США и потому считается преступником в Канаде. Почему? Потому что пятнадцать лет тому назад его арестовали во время протеста против военного вмешательства США в Центральную Америку; он написал (смываемой краской) имена казненных сандинистов на стене правительственного здания. Вчера, после разъезда протестующих по домам, расследование, проведенное Immigration Review Board (Советом по надзору за иммиграцией), показало полную безосновательность его ареста и его отпустили.

Дэйвид Солнит проповедует революцию посредством папье-маше, и потому соблазнительно списать действия полиции на счет параноидального бреда. Но только власти-то правы, видя в нем угрозу, хотя это не угроза чьей-нибудь безопасности или собственности. Его послание последовательно ненасильственно, но оно также крайне могущественно.

Солнит не распространяется о том, как соглашение о свободной торговле превращает культуру, воду, семена и даже гены в предмет коммерции. На своих семинарах он учит молодых активистов удалять товарный аспект из взаимоотношений друг с другом – а это весьма оригинальное послание поколению, которое все детство было мишенью рекламы в школьных туалетах и которому продавали бунтарство в консервированном виде компании прохладительных напитков.

Хотя Солнита запирали на все время совещания ОАГ, его идеи витали по всему Виндзору: искусство было не чем-то таким, что создается умельцами и покупается потребителями, оно было повсюду, прямо на улицах. Активисты даже создали бесплатную транспортную систему: батальон «синих Беликов» – старых велосипедов, отремонтированных и покрашенных, предоставленных в полное распоряжение протестующих.

Теоретик коммуникаций Нил Постман когда-то написал, что учение – «подрывная деятельность». Когда учение соединяется у молодых людей с сознанием самодостаточности и творческой энергией, о существовании которых в себе они не подозревали, оно действительно становится подрывной деятельностью. Но не преступной.

Дэвид Солнит стал объектом тщательно спланированной международной полицейской операции. Его выявили как политическую угрозу еще до прибытия в эту страну. Его прошлое изучили, за ним следили и затем арестовали по сфабрикованному обвинению. Всем канадцам должно быть стыдно за действия нашей полиции. Но еще стыднее должно быть торговым чиновникам в Виндзоре. Похоже, свободная торговля упустила один аспект человеческой жизни: свободную торговлю придающими сил идеями.

СЛЕЖКА

То обстоятельство, что Канадская разведывательная служба безопасности (Canadian Security Intelligence Service, CSIS) процитировала мою книгу в своем новом отчете об антиглобалистской угрозе, не вызвало во мне никакого восторга. В кругах, где я вращаюсь, писать для The Globe and Mail – уже достаточная политическая провинность, не говоря уже о том, чтобы быть де-факто информатором CSIS. Но ничего не поделаешь; на странице 3 отчета стоит: No Logo помогает CSIS понять, почему эти чокнутые детишки штурмуют торговые совещания.

Обычно я приветствую всех и всяческих читателей, но у меня есть смутное подозрение, что в будущем апреле этот отчет будет использован для оправдания бития по головам некоторых из моих добрых друзей. Это когда Квебек-Сити будет принимать у себя Американский саммит, самую значительную встречу по вопросам свободной торговли с тех пор, как прошлым декабрем в Сиэтле провалились переговоры Всемирной торговой организации.

Отчет CSIS был задуман как оценка угрозы, которую представляет для саммита антикорпоративный протест. Но вот что интересно: он делает больше, чем изображает активистов как латентных террористов (хотя и это тоже). Он также совершает чуть ли не героическое усилие понять, что стоит за этим возмущением.

В нем, например отмечается: протестующие возмущены тем, что «не было одобрено облегчение долгового бремени слаборазвитым странам». Они считают, что корпорации повинны в «социальной несправедливости, в недобросовестной практике трудовых отношений, а также в недостаточном внимании к окружающей среде», а учреждения, регулирующие торговлю, «интересуются только критерием прибыльности». Право, суть ухвачена совсем неплохо – наши диспут-семинары себя оправдывают. Отчет даже делает протестующим небывалый комплимент: согласно CSIS, они «обретают все больше знаний о своем предмете».

Разумеется, все эти наблюдения сделаны из принципа «знай врага своего», но CSIS хотя бы прислушивается. Чего нельзя сказать о канадском министре международной торговли. В своем обращении к Межамериканскому банку развития в текущем месяце Пьер Петтигрю делает странное построение в стиле Джорджа Лукаса, согласно которому деятели свободной торговли – это силы глобального порядка, а ее критики – силы «глобального беспорядка». Действия этих злонамеренных врагов мотивированы не «идеализмом» (как в отчете CSIS), а эгоистическим стремлением «не допустить других к процветанию, плодами которого пользуемся мы». Их дело не имеет под собой правомочной основы; если верить Петтигрю, они ни о чем и понятия не имеют. «Глобализация – это просто-напросто часть естественного эволюционного процесса, – сказал министр. – Она идет рука об руку с прогрессом человечества, а стоять на пути таких вещей, как учит нас история, не может никто».

Если канадское правительство беспокоится, что протестующие собираются сорвать его сборище в Квебек-Сити, ему следует сначала признать: мать-природа не пишет международных торговых соглашений, а пишут их политики и бюрократы. А еще лучше, вместо того чтобы «производить мониторинг коммуникации протестующих», к чему призывают отчеты CSIS, правительство либералов должно было бы вытащить дискуссию из шпионского царства разведывательных отчетов и посвятить следующие восемь месяцев открытым, доступным для всех, общенациональным дебатам с целью выяснить, поддерживает ли большинство населения распространение NAFTA на все полушарие.

Прецедент имеется. В 1988 году либералы как левоцентристская партия сыграли ведущую роль именно в таких дебатах – по поводу соглашения о свободной торговле с США. Но тогда «за» и «против» дерегулирования торговли были теоретическими – по сути, это была война соревнующихся гаданий.

Теперь же у канадцев есть возможность изучить послужной список. Мы можем спросить себя: позволяли ли правила NAFTA в последние восемь лет сохранять нашу культуру? Защитила ли трудовая составляющая соглашения права фабричных рабочих в Канаде и Мексике? Дала ли нам экологическая сторона соглашения свободу контролировать источники загрязнения? Упрочились ли права человека в Чьяпасе или в Лос-Анджелесе, или в Торонто со времени введения NAFTA?

Мы можем посмотреть на генерируемую торговлей долю нашего ВВП (43%), на уровень жизни среднего канадца (в застое). И потом спросить себя: самая ли это лучшая экономическая система, какую мы только можем вообразить? Удовлетворены ли мы все большим количеством того же самого? Действительно ли мы хотим NAFTA x 34? Такие дебаты и сами по себе были бы свидетельством здоровой демократии, но мы могли бы пойти и дальше. Вступление Канады в FTAA могло бы стать коренным вопросом следующих федеральных выборов, и – безумная идея! – мы могли бы по нему голосовать.

Ничего этого, конечно, не будет. Демократию в Канаде низведут до уровня пререканий о сокращении налогов. Критиков нынешнего экономического пути задвинут еще дальше в угол, и они станут более воинственными. А задачей полиции будет защита наших политиков от реальной политики, если даже это будет означать превращение Квебека в крепость.

Подготавливая почву для применения силы, отчет CSIS заключает, что, «принимая во внимание злобную риторику антиглобалистов, нельзя исключать угрозы связанного с саммитом насилия в Квебек-Сити». Возможно, что и нельзя. Но, принимая во внимание злобную риторику антиактивизма и тайный сговор наших политиков, угрозу полицейского насилия в Квебек-Сити можно считать гарантированной.

РАЗЖИГАТЕЛИ СТРАХА

– Меня тревожит, что свободная торговля ведет к приватизации образования, – говорит учительница начальной школы в Оттаве. – Я хочу поехать на протест в Квебек, но не опасно ли это?

– По-моему, NAFTA увеличивает пропасть между богатыми и бедными, – говорит молодая мать из Торонто. – Но если я поеду в Квебек, не опрыскают ли моего сына перечным спреем?

– Я хочу поехать в Квебек, – говорит студент Гарварда, участник антипотогонного движения, – но я слышал, что никого не пропустят через границу.

– Мы даже и не думаем ехать в Квебек, – говорит студент из Мехико. – Арест в чужой стране нам не по карману.

Если вы думаете, что следующий большой разгром политического протеста произойдет в будущем месяце, когда шесть тысяч полицейских столкнутся с активистами у Американского саммита в Квебек-Сити, вы ошибаетесь. Разгром происходит уже сейчас. Он идет потихоньку, без фанфар, и случается всякий раз, когда очередной потенциальный участник демонстрации решает не выражать публично своих взглядов на обсуждаемую Зону свободной торговли американских государств.

Как выясняется, самая эффективная форма контроля над толпой – не перечный спрей, не брандспойты, не слезоточивый газ или какое-либо другое оружие, приводимое квебекской полицией в состояние боевой готовности в ожидании прибытия тридцати четырех глав государств. Самая передовая форма контроля над толпой – контроль до того, как она соберется; это новейшая технология сдерживания протеста, когда вы сами заставляете себя молчать.

Это случается всякий раз, когда мы читаем очередной рассказ о том, как Квебек будет обнесен трехметровым забором. Или как в городе негде будет ночевать, разве что в тюрьмах, которые как раз на этот случай освободили. За месяц до саммита открыточный Квебек-Сити превратили в зловещее место, негостеприимное для обычных людей, всерьез озабоченных корпоративно-движимой торговлей и экономическим дерегулированием. Выражение инакомыслия, вместо того чтобы быть здоровой составляющей демократии, становится экстремальным и опасным видом спорта, годящимся только для закоренелых активистов с невиданным снаряжением и докторскими степенями по лазанию на здания.

Сдерживание протеста происходит тогда, когда мы верим газетным историям из анонимных источников и с неизвестно кому принадлежащими высказываниями о том, как некоторые из этих активистов на самом деле «подстрекатели», которые «замышляют насилие», заготавливая булыжники и взрывчатку. Единственное доказательство таким поджигательским нападкам – то, что «анархисты» организуются в «мелкие группы», и эти группы «автономны», то есть они не указывают друг другу что делать.

А вот правда: ни одна из официальных группировок, организующих акции протеста в Квебек-Сити, не планирует насильственных действий.

Несколько более радикальных организаций, включая «Антикапиталистическую конвергенцию», высказались о своем уважительном отношении к «многообразию тактик, варьирующихся от просвещения масс до активных действий». Они говорят, что не будут принципиально осуждать других активистов за их тактику. Некоторые говорят, что будут защищаться, если на них нападет полиция.

Эту действительно сложную позицию газеты искажают и представляют как равноценную планированию силовых атак на саммит, чем она совершенно точно не является. Она, кроме того, является источником беспокойства для многих других активистов, которые пытаются доказать – было бы легче, если бы все подписали заявление: протест будет ненасильственным.

Проблема в том, что один из фундаментальных доводов против дарвинистской экономической модели FTAA – это утверждение, что она увеличивает насилие: насилие внутри бедных сообществ и насилие полиции против бедных. В произнесенной в прошлом году речи министр международной торговли Пьер Петтигрю помог объяснить почему. В современных экономических системах, сказал он, «жертвы не только эксплуатируют, их исключают. …Вы можете находиться в ситуации, когда для создания всех этих благ вы не требуетесь. Это явление исключения гораздо более радикально, чем явление эксплуатации».

Воистину так. Почему и небезопасно то общество, которое радостно принимает для себя эту графу «включен/исключен», ибо оно полно людей, которые не очень верят в систему, которые ощущают, что им нечего ждать от программ, обещающих процветание, исходящих от таких сборищ, как Американский саммит; которые рассматривают полицию исключительно как силу подавления и которым нечего терять.

Если это не то общество, какого мы хотим, – если это общество включенных и исключенных, со все более высокими заборами, разделяющими тех и других, – то резон не в том, чтобы «хорошие» активисты заранее осуждали «плохих». Резон в том, чтобы отвергнуть политику разделения как таковую, всю. И сделать это лучше всего в Квебек-Сити, где невидимую стену исключен-ности сделали вопиюще видимой, из металлической сетки, и усилили такими методами контроля над толпой, которые призваны не допустить нас туда еще до того, как мы туда приедем.

ПЕТИЦИЯ О «ГРАЖДАНАХ, САЖАЕМЫХ В КЛЕТКУ»

Наоми Кляйн, актриса Сара Полли и юрист Клейтон Руби выступили инициаторами этой петиции премьер-министру Канады Жану Кретъену в предвидении полицейского насилия во время Американского саммита в Квебек-Сити. Письмо было призвано возбудить общественное мнение, особенно в артистическом сообществе. Его подписали более шести тысяч человек – художники, артисты, ученые, журналисты, судьи, юристы и другие представители интеллигенции. Среди них было несколько самых заметных фигур канадской культуры, в том числе Маргарет Этвуд, Майкл Ондаатье, Атом Эгоян, Майкл Игнатьефф, Рубин Картер (Ураган) и Barenaked Ladies.

ИНФИЛЬТРАЦИЯ

– Ты где? – заорала я по своему мобильнику на его мобильник. Пауза, и затем:

– В Зеленой зоне – угол Сен-Жан и Сен-Клэр. «Зеленая зона» на языке протестующих – зона, свободная от слезоточивого газа и столкновения с полицией. Там нет оград, которые надо штурмовать, – и там только санкционированные шествия. Зеленые зоны безопасны. Считается, что там можно гулять с детьми.

– Хорошо, – сказала я. – Через пятнадцать минут я там. Я не успела надеть пальто, как раздался звонок:

– Джагги арестован. Ну то есть не то, что арестован. Скорее похищен.

Моя первая мысль – это я виновата. Я спросила Джагги Сингха о его местонахождении по мобильному телефону, наш разговор наверняка прослушивался – так они его и нашли. Звучит как идея-фикс? Пожалуйте в Саммит-Сити!

Менее чем через час в культурном центре церковного прихода Иоанна Крестителя шестеро свидетелей с опухшими глазами зачитывают мне свои рукописные показания случившегося – как самый заметный организатор вчерашних активных действий протеста против Зоны свободной торговли американских государств был выхвачен прямо у них из-под носа. Все дружно рассказывают, что Сингх тусовался с друзьями и все уговаривал их отойти подальше от охранного заграждения, за которое они зашли. Они все говорят, что он старался предотвратить противостояние с полицией.

– Он говорил, что положение становится слишком напряженным, – сообщил Майк Стоденмайер, активист из США, который как раз разговаривал с Сингхом, когда на того навалились сзади, бросили на землю и обступили три здоровенных мужика.

– Они были одеты как активисты, – рассказала Хелен Нейзон, 23-летняя жительница Квебек-Сити, трикотажные куртки с капюшонами, повязки на лбу, фланелевые рубашки, слегка расхристанные. Они повалили Джагги на землю и стали пинать. Все это так дико.

– И потом они его утащили, – сказала Мишель Люллен. Все свидетели рассказали мне, что когда друзья Сингха пошли к нему на выручку, то одетые, как активисты, мужчины достали полицейские дубинки, отогнали их и объявились: «Полиция». Сингха забросили в бежевый микроавтобус и увезли. У нескольких активистов на месте ударов открытые раны.

Через три часа после ареста Сингха – ни слова о его местонахождении.

Умыкание активистов на улице в машинах без номеров – таким вещам случаться в Канаде не полагается. Но за короткую карьеру антиглобалиста с Джагги Сингхом это уже случалось – во время протестов 1997 года против Азиатско-тихоокеанского саммита по экономическому сотрудничеству. Накануне акций протеста он шел один по кампусу университета Британской Колумбии, когда его схватили двое полицейских в штатском, повалили на землю и потом запихали в автомобиль без номеров.

Как он потом выяснил, его обвинили в оскорблении действием. Оказывается, несколько недель тому назад он так громко говорил в мегафон, что повредил барабанные перепонки стоявшего неподалеку полицейского. Обвинение, естественно, было снято, но цель была очевидна – продержать его за решеткой во время протеста, как, несомненно, его продержат взаперти и во время сегодняшнего шествия. С похожим арестом он столкнулся и в октябре во время саммита министров финансов Группы двадцати в Монреале. Ни в одном из этих неслыханных дел Сингха не разу не осудили ни за вандализм, ни за планирование или замыслы насильственных действий. Всякий, кто его видел, знает, что его самое страшное преступление – произнесение хороших речей.

Поэтому-то я и говорила с ним по телефону о встрече за несколько минут до его ареста – хотела уговорить его прийти на диспут-семинар Народного саммита, который я вела совместно с кем-то еще, чтобы рассказать полуторатысячной толпе о том, что происходит на улицах. Он было согласился, но потом решил, что пройти через весь город будет слишком трудно.

Не могу удержаться от мысли: то, что с этим молодым человеком обращаются как с террористом, многократно и без доказательств, как-то связано с его коричневой кожей и тем обстоятельством, что его фамилия Сингх. Неудивительно, что, по словам его друзей, эта якобы угроза государству не любит по ночам ходить в одиночестве.

Совокупив все свидетельские показания, небольшая группа начинает расходиться из культурного центра, спеша на ночную планерку. В дверях происходит заминка, и вот коридоры полны людей с красными лицами и слезящимися глазами – они суматошно ищут краны с водой.

Слезоточивый газ заполнил улицу у культурного центра и проник в коридоры. «Это больше не зеленая зона! Les flics s'en viennent![27]».

А я хотела занести все это в свой ноутбук в гостинице! Денис Беланжер, любезно позволивший мне воспользоваться разболтанным компьютером культурного центра, чтобы написать эту корреспонденцию, замечает, что на мобильном телефоне мигает индикатор сообщения. Оказывается, полиция закрыла весь район – никто не может выйти.

– Придется ночевать здесь, – говорит Беланжер. Придется и мне.

СЛЕЗОТОЧИВЫЙ ГАЗ ДЛЯ ВСЕХ

Протесты закончены, начинаются поиски козлов отпущения. Мод Барлоу, возглавляющую Совет канадцев (Counsil of Canadians), осуждают за то, что не отозвала своих людей. Активист Джагги Сингх сидит в кутузке за якобы обладание оружием – не тем, которым он никогда не обладал и не пользовался, а театральной метательной машиной, с помощью которой на прошлой неделе, во время Американского саммита, перебрасывали через ограды в Квебек-Сити плюшевых зверушек.

Дело не в том, что полиция не поняла юмора, – она не поняла новой эры политического протеста, такого, который приспособлен к нашему постмодернистскому времени. Ибо не было такой личности, такой группы, которая могла бы отозвать «своих людей», потому что десятки тысяч пришедших протестовать против Зоны свободной торговли американских государств – это части движения, у которого нет лидера, центра и даже общепризнанного названия. И все же оно существует, бесспорно, несмотря ни на что.

В репортажах очень трудно передать то обстоятельство, что в Квебек-Сити не было двух протестов – «мирного» шествия трудящихся и «буйных» анархистских беспорядков, – а были сотни акций протеста. Одну организовали мать с дочерью из Монреаля. Другую – уместившиеся в один микроавтобус аспиранты из Эдмонтона. Еще одну – трое друзей из Торонто, которые не состоят ни в какой организации, кроме фитнес-центра. Еще одну – пара официанток из соседского кафе, во время перерыва на обед.

Конечно, были в Квебеке и хорошо организованные группы: у профсоюзов были автобусы, тщательно подобранные плакаты, разработанные маршруты шествий; у «Черного блока» анархистов были противогазы и рации. Но на протяжении нескольких дней улицы были также наполнены такими, кто просто сказал приятелю «Махнем в Квебек», и жителями города, которые сказали «Выйдем-ка на улицу». Они не присоединялись к одной большой акции, они вливались в момент.

Да и как иначе? Традиционные учреждения, когда-то организовывавшие людей в аккуратные, структурированные группы, находятся в упадке: профсоюзы, религии, политические партии. А ведь что-то дернуло десятки тысяч индивидуумов выйти на улицы – что? Интуиция, «нутром чую», – или глубоко человеческое желание быть частью чего-то большего, чем ты сам?

Была ли у них сформулированная партийная линия, детальный анатомический разбор внутренностей и наружностей FTAA? Не всегда. И все равно, от протестов в Квебеке нельзя отмахнуться как от бессодержательного политического туризма. Послание Джорджа Буша на саммите звучало в том смысле, что сами акты купли и продажи осуществляют для нас политическое руководство. «Торговля помогает распространению свободы», – сказал он.

Но именно этот обедненный и пассивный взгляд на демократию и отвергали на улицах. К чему бы еще ни стремились протестующие, все, несомненно, хотели вкусить прямого участия в политике. Результат слияния этих сотен миниатюрных акций протеста был хаотичен, порой ужасен, но часто вдохновлял. Одно можно сказать наверное: сбросив, наконец, мантию политического зрительства, эти люди уже не отдадут бразды мафии мнимых вождей.

И, однако же, протестующие станут-таки более организованными, и это имеет больше отношения к действиям полиции, чем к наставлениям Мод Барлоу, Джагги Сингха или, если уж на то ' пошло, моим. Если люди приехали или приковыляли в Квебек-Сити в глубоком недоумении по части того, что значит быть частью политического движения, то сразу по прибытии нас многое объединило: массовые аресты, резиновые пули, густая белая пелена газа.

Вопреки правительственной линии на похвалы «хорошим» участникам протестов и осуждение «плохих», на улицах Квебек-Сити со всеми обращались жестоко, трусливо и без разбору. Силы охраны использовали поведение нескольких швырявших камни как наглядное для объективов оправдание того, что они пытались делать с самого начала – очистить город от тысяч участников законных протестов, потому что так удобнее.

Единожды придравшись к такой «провокации», они наполняли целые кварталы слезоточивым газом – веществом, которое, по определению, не разбирается, кто есть кто, индифферентно к границам действий, методам протеста, различиям в политике. Ядовитые пары проникали в дома, заставляя людей дышать через маски в своих квартирах. Раздражаясь на уносящий газ ветер, распыляли еще. Газ пускали на людей, обращавшихся к полицейским с жестом мира. Газ пускали на людей, раздававших пищу. Я встретила пятидесятилетнюю женщину из Оттавы, которая бодро сказала мне: «Я вышла на улицу купить сандвич, и на меня пустили газ – дважды». На людей, праздновавших что-то под мостом, пустили газ. На людей, протестовавших против ареста их друзей, пустили газ. На передвижную клинику неотложной помощи, помогавшую людям, на которых пустили газ, пустили газ.

От слезоточивого газа ожидалось, что он сломит протестующих, но вышло наоборот: он их обозлил и радикализовал, а членов анархистского контингента из «Черного блока» возбудил настолько, что они осмелились швыряться в полицейских канистрами от противогазов.

Пусть газ легок и разрежен настолько, чтобы витать в воздухе, но я подозреваю, что предстоящие месяцы покажут, что он обладает сильными связующими свойствами.[28]

ПРИВЫЧКАК К НАСИЛИЮ

20 июля 2001 года во время совещания Большой восьмерки (G8) в Генуе итальянская полиция убила выстрелом в голову с близкого расстояния 23-летнего участника протеста Карло Джулиани и переехала его тело шедшим задним ходом джипом. (Это выдержка из речи, произнесенной в Италии, область Эмилия-Романья, месяц спустя, на Фестивале газеты «Унита»).

Я освещаю эту волну протеста вот уже пять лет. И я с ужасом наблюдаю, как полиция переходит от перечного спрея к массовому применению слезоточивых газов, от газов к резиновым пулям, от резиновых пуль к боевым. Одним только этим летом мы наблюдали эскалацию насилия – от тяжелых телесных повреждений участников протеста в Гетеборге, Швеция, до убийства и переезда джипом участника протеста в Генуе. А совсем рядом спавших в школе активистов разбудили и избили до крови, устлав пол выбитыми зубами.

Как это все могло произойти так быстро? Я должна с великим сожалением заключить, что это случилось потому, что мы позволили этому случиться, и под этим «мы» я подразумеваю всех добрых левых либералов в СМИ, в науке и в искусстве, говорящих себе, что ценят гражданские свободы. У себя в Канаде, когда мы несколько лет назад впервые столкнулись с использованием полицией перечного спрея и обысками с раздеванием молодых активистов, общество откликнулось гневным протестом. Это была сенсация. Мы задавали вопросы и требовали ответов, требовали подотчетности полиции. Это наши дети, говорили люди, они идеалисты, будущие лидеры. Ныне же подобные выражения перед лицом полицейского насилия против участников протестов услышишь редко. Отсутствие журналистских расследований, отсутствие гневного протеста со стороны левых партий, профессуры, неправительственных организаций, для того и существующих, чтобы защищать свободу самовыражения, – просто возмутительно. Действия молодых активистов подвергаются придирчивому публичному анализу – под подозрением их мотивация, их тактика. Если бы за полицией следили с десятой долей такой зоркости, с какой следят за этим движением, зверства, которое мы видели в прошлом месяце в Генуе, могло бы и не быть. Я говорю это потому, что последний раз была в Италии в июне, более чем за месяц до протестов. Уже и тогда было ясно, что полиция выходит из-под контроля, готовит оправдания для серьезного наступления на гражданские свободы и расчищает дорогу к крайним проявлениям насилия. Еще на улицы не вышел ни один активист, а уже было практически объявлено упреждающее чрезвычайное положение: аэропорты закрылись, значительная часть города покрылась кордонами. И, однако же, когда я последний раз была в Италии, все публичные дискуссии направлялись не на эти нарушения гражданских свобод, а на некую угрозу, исходящую от активистов.

Полицейская жестокость питается общественным безразличием, просачиваясь в социальные расщелины, на которые мы давно не обращаем внимания. Newsweek назвал смерть Карло Джулиани «первой кровью» движения. Это удобно, но как насчет крови, так часто проливаемой тогда, когда протесты против корпоративной власти проходят в слаборазвитых странах или в бедных регионах развитых стран, когда те, кто сопротивляются, не белые?

За две недели до сбора G8 в Генуе три студента были убиты в Папуа-Новой Гвинее во время протеста против приватизационной схемы Всемирного банка. Это едва попало в газеты, а между тем вопрос стоял совершенно тот же, что вывел на улицы тысячи людей в так называемом антиглобалистском протесте.

Это не случайное совпадение, что полицейская жестокость всегда цветет в маргинальных – маргинализированных – сообществах, направляются ли ее дула на запатистские сообщества в Чьяпасе или на коренное сообщество мирной Канады, когда активисты Первого народа[29] решают воспользоваться тактикой активных действий для защиты своей земли.

Полиция перехватывает, как в театре, наши реплики: выходим мы, входят они. Истинные боеприпасы – это не резиновые пули и не слезоточивый газ. Это наше молчание.

ФАБРИКАЦИЯ УГРОЗ

В ритуал путешествия по Италии в августе входит сначала подивиться тому, как тамошние жители научились красиво жить, а потом горько посетовать на то, что все закрыто.

– Очень цивильно, – слышится замечание североамериканца об обеде из четырех блюд. – А теперь кто-нибудь, откройте этот магазин и продайте мне…

В этом году август в Италии был не совсем таким. Многие из южных приморских городков, где итальянцы обычно прячутся от туристов, почти пустовали, а жизнь в больших городах, против обыкновения, так ни разу и не замерла. Когда я приехала две недели назад, журналисты, политики и активисты хором сообщали, что это первое лето в их жизни, когда они не взяли ни одного выходного.

Да и как можно? Сначала была Генуя, потом После Генуи.

Последствием протестов против Большой восьмерки в июле стало перепланирование политического ландшафта страны – и каждому хочется использовать шанс в формировании результата. Газеты выходят рекордными тиражами. На собраниях, имеющих хоть какое-то отношение к политике, – полный аншлаг. В Неаполе я ходила на планерку активистов по поводу предстоящего саммита НАТО; в раскаленный класс набилось более семисот человек поспорить о «стратегии движения после Генуи». Через два дня конференция о «политике после Генуи» близ Болоньи собрала две тысячи; не расходились до 11 часов вечера.

Ставки в этот период высоки. Представляли ли 200 000 (кто-то говорит, 300 000) человек на улицах неодолимую силу, которая в итоге сместит премьер-министра Сильвио Берлускони? Или Генуя станет началом долгого периода молчания, когда граждане сочтут адекватными массовые собрания и ужасающее насилие?

В первые недели после саммита внимание было жестко сосредоточено на зверствах полиции: на убийстве юного Карло Джулиани, на сообщениях о пытках в тюрьмах, о кровавом полуночном рейде на школу, где спали активисты.

Но Берлускони, по образованию специалист по рекламе, не собирается так легко уступить кому-то значение Генуи. В последние несколько недель он яростно перековывает себя в «доброго папашу», готового спасти свою семью от неминуемой опасности. В отсутствие настоящей угрозы он ее сфабриковал – в связи с какой-то неведомой конференцией ООН по проблеме голода, намеченной на 5-9 ноября 2001 года в Риме. Под звуки фанфар со стороны СМИ Берлускони объявил, что совещание Организации по продовольствию и сельскому хозяйству (Food and Agriculture Organization, FAO) не будет проводиться в «священном Риме», потому что, сказал он, «я не хочу видеть, как громят и сжигают наши города». Вместо этого совещание пройдет в некоем укромном месте (как в Канаде – очередную встречу G8 планируется провести в труднодоступном Кананаскисе в провинции Альберта).

Это бой с тенью в его самом типичном проявлении. Никто не собирался срывать совещание РАО. Мероприятие должно было вызвать несколько мелких акций протеста, главным образом со стороны критиков генетически модифицированных культур. Некоторые надеялись, что это совещание откроет возможность обсудить коренные причины голода, как конференции ООН по расизму в южноафриканском Дурбане разожгла дебаты о репарациях за рабовладение.

Жаку Диуфу, директору РАО, неожиданное внимание, кажется, по душе. Ведь несмотря на сокрушительный гнет мандата сократить голод в мире наполовину, РАО почти не привлекает к себе интереса извне – ни со стороны политиков, ни со стороны протестующих. Самая большая проблема организации в том, что она настолько не вызывает споров, что практически невидима.

«Я хотел бы сказать, что очень благодарен за все эти дебаты о перемене места совещания, – сказал Диуф журналистам на прошлой неделе. – Теперь люди во всех странах знают, что будет проведен саммит по проблемам голода».[30].

Но пусть угроза беспорядков против РАО и высосана из пальца Берлускони, его действия составляют часть серьезной атаки на гражданские свободы в пост-генуэзской Италии. В воскресенье итальянский министр по связям с парламентом Карло Джованарди сказал, что во время ноябрьского совещания РАО «демонстрации в столице будут запрещены. Это наш долг, – сказал он, – запрещать демонстрации в определенных местах в определенное время». Подобный запрет на публичные собрания может быть издан в Неаполе на время предстоящего совещания министров стран НАТО, которое тоже перевели на загородную военную базу.

Шли даже разговоры об отмене концерта Ману Чао в прошлую пятницу в Неаполе. Музыкант поддерживает запатистов, поет о «нелегальных» иммигрантах и играл перед толпой на улицах Генуи. Очевидно, полиции этого достаточно, чтобы унюхать зреющие беспорядки. Для страны, которая помнит логику тоталитаризма, все это звучит до дрожи знакомо: сначала создать климат страха и напряженности, затем приостановить конституционные права в интересах охраны «общественного порядка».

Пока что итальянцы, похоже, не желают играть на руку Берлускони. Концерт Ману Чао прошел как планировался. Никаких беспорядков, конечно, не было. Просто семьдесят тысяч человек плясали, как сумасшедшие, под проливным дождем – запоздалое облегчение после долгого и трудного лета.

Толпы полицейских, окружавших концерт, наблюдали молча. Они выглядели усталыми – им бы выходной не помешал.

ЗАСТРЯЛИ НА СТАДИИ ЗРЕЛИЩА

Идея превратить Лондон на Первое мая в гигантскую доску для игры в «Монополию» звучала великолепно.

При всех привычных камешках, которые швыряют в огород современных протестующих, – что у них отсутствует фокус и ясная цель типа «Спасти деревья» или «Простить долги», – нынешняя волна антикорпоративного активизма являет собой реакцию на собственную монотонность. Наскучившись выявлением симптомов неолиберальной экономической модели – недофинансирование больниц, бездомность, растущее неравенство, бум тюрем, изменения климата, – участники кампаний теперь совершают очевидную попытку «устранить» стоящую за симптомами систему. Но как протестовать против абстрактных экономических идей и при этом не выглядеть пустозвонами или верхоглядами?

А что если использовать настольную игру, которая уже поколениями учит ребятишек искусству владеть землей? Организаторы вчерашней первомайской акции «монопольного» протеста выпустили аннотированные карты Лондона с выделением таких общеизвестных мест, как Регент-Стрит, Пэл-Мэл и Трафальгарская площадь, призывая участников располагать свои первомайские акции на доске «Монополии». Хотите протестовать против приватизации? Ступайте на вокзал. Индустриализация сельского хозяйства? К «Макдональдсу» на Кинге-Кроссе. Ископаемое топливо? К электрической компании. И всегда носите с собой игровую карточку «Освободиться из тюрьмы».

Беда в том, что к полудню вчерашнего дня Лондон не выглядел как благонравная смесь народного просвещения с уличным театром. А выглядел он так, как выглядит в наши дни место любого другого массового протеста: блокированные силами порядка демонстранты, разбитые окна, заколоченные щитами витрины, отступательные бои с полицией. И в предпротестных войнах в прессе – тоже дежавю. Планируют ли демонстранты беспорядки? Не спровоцирует ли беспорядки само присутствие шести тысяч полицейских? Почему не все протестующие осуждают насилие? Почему все всегда говорят о насилии и беспорядках?

Так, похоже, выглядят сегодняшние акции протеста. Хочется назвать это «Мак-Протестом», потому что всегда одно и то же. И я, конечно, обо всем этом уже писала. Собственно, почти все, что я писала в последнее время, было о свободе собраний, об охранных '[заграждениях, слезоточивом газе и наглых арестах. Ну или о попытках намеренно ложного толкования протестов – что они, например «против торговли» или тоскуют о доземледельческой утопии.

В большинстве активистских кругов признано – как символ веры, – что массовые демонстрации всегда положительны: они создают боевой дух, демонстрируют силу, привлекают внимание прессы. Но вот что упускают из виду – что сами демонстрации не есть движение. Они лишь мгновенные вспышки, проявления повседневных движений, которые коренятся в школе, на работе, в квартале. По крайней мере должны корениться.

Я все думаю об историческом дне 11 марта нынешнего года, когда в Мехико вошли запатистские командиры – армия, которая привела к успешному восстанию против государства, а при этом жители Мехико не задрожали от страха – 200 000 из них вышли встречать запатистов. Движение на улицах было перекрыто, но никто не волновался об удобстве едущих на работу. И магазины не заколачивали витрин щитами: они устраивали «революционные» распродажи на тротуарах.

Что же – запатисты менее опасны, чем несколько городских анархистов в белых комбинезонах? Вряд ли. Просто марш на Мехико готовился семь лет (кто-то скажет, пятьсот лет, но это другая история). Это были годы выстраивания коалиций с местными организациями, с рабочими на фабриках maquiladora, со студентами, с интеллигенцией, с журналистами; годы массовых консультаций, открытых encuentros (митингов) по шесть тысяч участников. Случившееся в Мехико не было движением, это было лишь очень публичной демонстрацией всей этой невидимой повседневной работы.

Самые мощные движения сопротивления всегда укоренены на местах и подотчетны местным сообществам. Но один из вызовов, бросаемых нам жизнью в высоко потребительской культуре, против которой и протестовали вчера в Лондоне, – это отсутствие корней. Мало кто из нас знает своих соседей, разговаривает о большем, чем о тряпках, уделяет время общественным делам. Как может движение быть подотчетным, если истончаются местные сообщества?

В контексте городской неукорененности моменты для демонстраций, конечно, существуют, но, может быть, важнее моменты для выстраивания связей, которые делали бы демонстрации чем-то большим, чем театр. Бывают времена, когда радикализм – это встать против полиции, но гораздо чаще, когда радикализм – это поговорить с соседом.

Вопросы, стоящие за вчерашними первомайскими демонстрациями, уже не маргинальны. Продовольственные тревоги, генная инженерия, изменения климата, неравенство доходов, провалившиеся схемы приватизации – это все материал первых полос газет. И, однако же, что-то серьезно не так, когда акции протеста выглядят оторванными от корней, отрезанными от повседневных забот. Это значит, что показушная сторона движения принимается за менее захватывающее дело его выстраивания.