Забывший имя Луны

Глава 3. Свидание (Анжелика, 1996 год)

Телефонный звонок в полдесятого вечера. Антонина, как всегда полная каких-то своих подростковых надежд, жадно цапанула трубку и тут же разочаровано бросила, как выплюнула.

– Мам, тебя!

Незнакомый, вроде бы чуть смущенный голос:

– Анжелика Андреевна, это вы? Здравствуйте. Извините за поздний звонок…

Пытаюсь сообразить, кто бы это мог быть. Первое, что приходит в голову – отец кого-нибудь из моих обормотов. Но вроде бы я никого не вызывала, тем более, звонить домой… Хотя они теперь такие, демократичные, могли узнать телефон в учебной части… Что у нас там сейчас в наличии? Боря Краснокутский третий месяц не ходит на уроки черчения. Учительница просила разобраться. Но Краснокутского-старшего я прекрасно знаю (хотя лучше бы мне его не знать вовсе). Агапов и Тимохин после физкультуры не вернулись в раздевалку, а оседлали оставленный во дворе школы мотоцикл с коляской, проехали на нем два круга и врезались в ограду волейбольной площадки. Хозяином мотоцикла оказался пожилой рыбак, зашедший к нашей школьной нянечке выпить чайку и поделиться уловом. Неожиданно для всех дядечка встал на сторону пацанов и заявил, что сам во всем виноват и, будучи мальчишкой и обнаружив оставленный «под парами» мотоцикл, сам бы не удержался от того, чтобы прокатиться. Обрадованные Агапов и Тимохин вызвались немедленно зашпаклевать и закрасить поцарапанное крыло, и инцидент был, ко всеобщему удовлетворению, исчерпан. Что там еще? Вика Крылова. Здесь все серьезнее. Дерзит, нарывается, курит травку с девятиклассниками, того и гляди сядет на иглу. Но у нее никакого отца нет и в помине, а регулярно меняющиеся сожители матери воспитанием девочки, естественно, не интересуются. Из текущего вроде все… Неужели с кем-то что-то случилось?!

– Это вас беспокоит Вадим. Может, помните? Я был у вас на дне рождения…

– Вадим?! – вот уж кого не ожидала услышать. Полагала, что после праздничного вечера он мое жилище за квартал будет обходить. – Я никогда не слышала вашего голоса по телефону и поэтому не узнала. Конечно, помню. Здравствуйте.

– Анджа, у меня к вам огромная просьба. У вас на дне рождения был Сергей, муж вашей подруги Светланы. Мы с ним договорились связаться по одному деловому вопросу, но я в суматохе куда-то дел его визитную карточку и никак не могу ее найти. Вас не затруднит дать мне координаты Светланы?

Так вот в чем загвоздка! Интересы бизнеса превыше личных симпатий и антипатий. Когда это они успели спеться с Сергеем? Впрочем, не удивительно. И, главное, какое мне-то до этого дело?!

– Да, разумеется. Сейчас возьму книжку и продиктую вам телефон… Записывайте: два – три – два…

– Большое спасибо… Вы меня очень выручили. И еще…. Вы знаете, Анджа, я должен признаться, что визитная карточка Сергея – это отчасти только предлог. То есть, я действительно ее потерял, и в этом нисколько не кривлю душой, но чувство облегчения, когда я понял, что она потеряна и все равно придется вам звонить… В общем, мне показалось, что я сам подсознательно куда-то эту карточку и засунул, как говорят психологи, вытеснил… Понимаете, после моего, с позволения сказать, визита к вам у меня осталось ощущение неловкости, нелепости какой-то. И огромное желание эту неловкость исправить. Вы позволите мне попытаться?

Как-то необыкновенно мило это у него получилось. Обычно я в таких случаях отвечаю: спасибо, не стоит и пытаться! – но тут что-то такое во мне ворохнулось, и я замешкалась. Чувство собственной вины, должно быть…

– Да, Вадим, вы правы, все получилось очень по-дурацки. Видите ли, девчонки отлично знают, как я реагирую на подобные штуки, и ни о чем меня не предупредили. Поэтому я с самого начала воспринимала вас в качестве кавалера Любаши, чуть ли не как ее шанс на устройство личной жизни, и заранее как бы планировала для вас линию поведения, а вы в эту линию, естественно, не вписывались. А все остальные были девчонками предупреждены и видели в вас потенциального моего кавалера, и всячески этому подыгрывали, а уж как воспринимали ситуацию вы сами, я могу только догадываться…

– С вашего позволения, я воспринимал себя как самого себя…

– Да, разумеется… Я тысячу раз просила подруг не устраивать мне подобных фокусов, но им все неймется. Впрочем, их я тоже понимаю. Все мы хорошо чувствуем границы собственной личностной автономии, но вот точно ощутить чужие границы и никогда, даже из самых благих побуждений, не нарушать их – это большое искусство, доступное немногим.

– Доступное вам, – сказал Вадим, и я каким-то образом поняла, что это не вопрос и не комплимент, а лишь озвучивание его точки зрения по данному вопросу. – Могу ли я позволить себе попытаться загладить возникшее между нами недоразумение? – продолжал он. – Ведь я являлся пусть косвенным, но виновником того, что оно произошло. Так сказать, возмутителем вашего спокойствия, на вашем же, заметьте, празднике. Поэтому, а еще потому, что я мужчина, мне кажется, что инициатива в данном вопросе должна исходить от меня.

– Потому что вы – мужчина? – переспросила я и не удержалась от сарказма. – Вы – сексист?

– А вы – феминистка? – мгновенно парировал Вадим.

– Нет, – тут же сдалась я. – Хотя с симпатией отношусь к их попыткам доказать недоказуемое. Не все же вам, мужикам…

– Не будет ли с моей стороны слишком смелым пригласить вас куда-нибудь… например, в концерт?

Вопрос был построен столь замысловато и несовременно, что я замешкалась, затрудняясь с формой ответа. Наконец разозлилась сама на себя.

– Пойдемте лучше в цирк!

– В цирк?! – теперь явно замешкался мой собеседник, и я почувствовала себя отмщенной. – А у него уже открылся сезон? – в голосе Вадима слышалось беспокойство. Он явно принадлежал к тем людям, которые привыкли так или иначе управлять ситуацией и начинают нервничать, когда события не желают течь по запланированному заранее руслу.

– Ладно, ладно, не берите в голову, – засмеялась я. – Пойдемте на концерт, если вам так больше нравится. Или еще куда-нибудь. Сказать по правде, в моей жизни так мало развлечений, что просто глупо отказываться.

– Вот и хорошо, – Вадим на том конце провода явно перевел дух. – Вы завтра вечером свободны? Вы ведь работаете в школе? Во сколько у вас кончаются уроки? В четыре? Прекрасно! Давайте встретимся в пять часов у метро Гостиный двор. А там дальше разберемся. Вас устраивает такая программа?

– Вполне, – согласилась я и улыбнулась в трубку. – Мне так давно не назначали свиданий…

– Я тоже давно их не назначал, – ответил Вадим. По-моему, он говорил совершенно серьезно.

– Мам, ты завтра на свидание идешь, да? – тут же высунулась из-за угла Антонина. – А с кем? А он симпатичный? А я его знаю? А что ты наденешь? Надень вот ту кофточку серенькую, знаешь, с воланом. Она тебе очень идет. И только черную юбку длинную не надевай, ладно? Ты в ней на нашу учительницу биологии похожа. Мы ее Креветкой зовем… Знаешь, недавно Борька Еременко поднимает руку, как будто бы просто так, и спрашивает: Светлана Владимировна, скажите пожалуйста, сколько лет живет креветка? Представляешь? Мы прямо все покатились…

– Очень смешно, – согласилась я. – Я не качусь только потому, что здесь в коридоре негде. Иди, пожалуйста, в свою комнату. И не лезь в мою личную жизнь. Я же в твою не лезу…

– Какая у меня личная жизнь! – тут же затосковала Антонина. – Ты же меня даже на дискотеку после девяти часов не пускаешь. А там после девяти самое главное и начинается…

– Уточни, пожалуйста, что именно начинается после девяти часов? – попросила я.

– Все равно ты ничего не понимаешь! – дочь безнадежно махнула рукой и, изображая протест всеми частями своего молодого тела, скрылась за дверью.

На следующий день после работы я в состоянии глубокой задумчивости стояла перед распахнутыми дверцами платяного шкафа. Что же надеть? Попробовать изобразить торжественный выход в свет? Для этого мой гардероб явно не годился. Пара строгих «учительских» костюмов тоже не в тему. Почему-то мне категорически не хотелось, чтобы Вадим воспринимал меня через призму моей профессии. В конце концов я надела ту самую серую блузку и темно-синие вельветовые брюки весьма смелого покроя (фигура это пока позволяла, хотя в последние два-три года я слишком часто утешала себя лишним бутербродом, и, как следствие этого, явно начала полнеть). Хотела было привычно зацепить с вешалки корейскую кожанку, купленную весной на рынке, но, подумав, надела серый же длинный плащ. Он и вовсе приобретен был в «секонд-хэнде» за двадцать рублей, но его свободный покрой и широкий запах создавали иллюзию защищенности, которая в характеристике вещей встречается чрезвычайно редко и от стоимости их совершенно не зависит. Предыдущей моей вещью, обладавшей тем же достоинством, был старый, огромный, почти до колен свитер грязно лилового цвета, с растянутым воротом и резинкой на рукавах. Я носила его лет пятнадцать и выбросила лишь тогда, когда лихая моль почти полностью съела весь перед.

Женщина должна слегка опаздывать на свидание. Однако, точность заложена в самой моей природе, еще усиленной учительской профессией, и потому мне пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы вступить на поднимающийся эскалатор на пять минут позже назначенного Вадимом срока.

Уже поднимаясь, я подумала о том, принесет ли Вадим цветы. В юности, когда свидания еще были частью моей обыденной жизни, цветы всегда создавали проблему. Довольный кавалер вручал их мне, а потом мы отправлялись бродить по городу, в кино или еще куда-нибудь. Убрать куда-нибудь целлофаново шуршащий веник не представлялось возможным, выбросить или оставить где-нибудь – тоже. В кино цветы лежали на коленях, мешая сплетению рук, в кафе их непременно забывали на столике и кто-нибудь обязательно бежал вслед с истошным криком: «Девушка, вы забыли свой букет!» – и приходилось тупить взор и шептать смущенно: «Прости, милый!» – А потом: «Подержи их, пожалуйста, я достану пятак, или – причешу волосы, или – схожу в туалет…» – Цветы никли головками, их листики сминались, как зеленая использованная бумага, мне было их жалко, у меня портилось настроение, хотелось скорее домой, но дома они тоже умирали, пусть спустя день или три… В общем, я не люблю, когда мне дарят цветы. Олег, отец Антонины, был единственным, кто знал об этом, и всегда дарил мне цветы в горшках. Два его цветка живут у меня до сих пор. Круглый упрямый кактус и нежная махровая фиалка с пушистыми листьями и белыми цветами, похожими на утренние, слегка поблекшие звезды.

В руках у Вадима была желтовато кремовая роза с непропорционально длинным стеблем. Издалека мне показалось, что мы с ней почти одного роста . И вообще, он явно выбирал ее по какой-то ассоциации со мной. Сознательной или уж там подсознательной – не знаю. Если подсознательной, то сейчас он должен это заметить и сказать что-нибудь вроде:

– Эта роза напоминает мне вас…

Увидев меня, Вадим почему-то вздрогнул, как вздрагивает внезапно проснувшийся человек и вручил мне розу со словами:

– Не сердитесь на меня за банальность, но мне показалось, что она чем-то похожа на вас…

Я рассмеялась, а Вадим сделал брови домиком и слегка обиженно замолчал. Ассоциации!

«Штирлиц шел на встречу с радисткой Кэт. Под мышкой он нес горшок с геранью. Это был их тайный, никому не известный условный знак…»

О, Господи! Придется, наверное, рассказать ему про Штирлица и князя Андрея. Иначе он заподозрит, что у меня что-то не в порядке с головой.

– Куда же мы пойдем? – подавив приступ смеха, спросила я.

– Вперед! – с озорной мальчишеской интонацией сказал Вадим и решительно взял меня под руку. Я осторожно ухватилась двумя пальцами за колючую талию розы, и дальше мы пошли втроем.

Купив в филармонии билеты на органный вечер, мы обнаружили, что до начала концерта еще два часа и, почти не сговариваясь, пошли по набережной Фонтанки к Летнему саду.

– Может быть, все-таки в Цирк? – подмигнул мне Вадим, когда мы проходили мимо шатрового здания, возле свежей афиши которого крутилась детвора.

– В другой раз, – усмехнулась я.

– Заметано, – отреагировал мой спутник. – В детстве я обожал Цирк. Но видел в нем не волшебство, как многие другие дети, а огромный и завидный труд. Завидный потому, что сразу же видна отдача – улыбки, испуганные вздохи, радость, восхищение. Цирковые люди живут своей работой, и я мальчишкой завидовал их цельности, понимая, наверное, что мне самому никогда ее не достичь. Смешно, но я мечтал родиться в цирковой семье…

– Я тоже любила цирк. Много лет, еще старшим подростком. Но однажды все кончилось. Я была на спектакле заезжего цирка Шапито. Денег у меня было мало и я купила самый дешевый билет. Сидела почти под самым куполом и видела в основном не арену, а арматуру, на которой крепился этот огромный шатер. Знаете, все эти балки, канаты, прожекторы, всякие тросы… И вот, там выступала воздушная гимнастка. Она что-то такое умопомрачительное делала на этой веревке, свивалась в кольца, куда-то падала, в последний момент за что-то хваталась ступней левой ноги… В общем, их обычные трюки. А потом – она стала летать на веревке кругами, все шире и шире, и висела не то на одной руке, не то вообще держалась за что-то зубами. И когда круги стали совсем широкими, она летала под самым куполом, словно привязанная к винту огромного вертолета, и пролетала совсем рядом со мной, так, что я видела ее почти вплотную. И я увидела ее лицо. Вообще-то они ведь всегда улыбаются, но тут она, наверное, думала, что уже слишком высоко и широко, и ее никто не видит… Она была уже не очень молодая, эта гимнастка. И пудра и грим катышками скатались на ее лице, и на лбу блестел пот, но не каплями, как бывает у нас, а как бы полосами. Он, этот пот, стоял в морщинах как в канавках, и не мог никуда деться из-за толстого слоя грима, а глаза казались огромными и куда-то провалившимися. И такое нечеловеческое напряжение было на этом лице, что у меня в животе что-то завязалось в узел и не хотело развязываться до самого конца представления… С тех пор я больше никогда не была в цирке… А дочку туда водила бабушка…

Некоторое время мы шли молча. Вадим явно подбирал слова, я даже слышала, как они шуршат у него в голове. Но так и не подобрал, и я была ему за это благодарна.

В саду шелестела и пришепетывала осень, и черные мокрые стволы ежились и покрывались новыми морщинами, предчувствуя недалекие холода. Я поддевала ногами неубранные листья и сквозь тонкий капрон чувствовала, как их скользкие влажные тела холодят подъем и лодыжки. Так всегда ходят сквозь осень мои обормоты, и также хожу я. А все остальные пусть думают что хотят.

Но Вадим вроде бы ничего не думал, а просто шел рядом. Сегодня он был молчалив и не донимал меня, как на дне рождения, своими откровениями и гипотезами. Естественно, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, говорила я. Учительский рефлекс, никуда не денешься, молчание – либо угроза, либо даром пропадающее время учебного процесса. О том, что все в природе, в том числе и слово, должно созреть, прежде чем принесет плоды, я уже несколько лет помнила только умозрительно. И вела себя как настоящая, стопроцентная учителка. Рассказывала о своих учениках, об их родителях, о трениях в педколлективе. Вадим слушал внимательно, но несколько обескуражено. Видимо, не знал, как реагировать. Иногда поддакивал, задавал наводящие вопросы. «Да что вы!» «Ну, а что же он?» «И как же решили на педсовете?» «А как у вас в школе поступают в подобном случае?»

А у меня от заданности ситуации, от невозможности выйти из нее к глазам подступали совершенно непрошеные слезы. «Мы разговариваем, как два положительных героя из фильма семидесятых годов. Фальшиво донельзя. Я несу невесть что, и совершенно непонятно – зачем, – думала я. – Ни мне, ни уж тем более Вадиму это не нужно. Все это не имеет ко мне никакого отношения. То есть, имеет, конечно, но я совсем не хочу об этом говорить. Но почему же, почему – говорю?!»

– Мне кажется, Анджа, что вы от чего-то защищаетесь, – внезапно сказал Вадим, и, остановившись, осторожно развернул меня лицом к себе. – Мне бы не хотелось думать, что это «что-то» – я. Поверьте, я совершенно безопасен, меня не надо развлекать светской беседой, и я не отношусь к людям, которые не выносят тишины осенних садов. В конце концов, вспомните свою собственную реакцию на мои судорожные попытки развлечь вас…

Итак, меня очень аккуратно и интеллигентно опустили мордой в салат. Он раскусил мою раздвоенность, но я, вопреки всему, не обиделась, а пожалуй что испытала род облегчения.

«Штирлиц шел на конспиративную квартиру. Подойдя к дому, он поднял глаза. На подоконнике стояли тридцать три мясорубки. „Явка провалена!“ – догадался Штирлиц.»

Мы стояли слишком близко друг к другу, и на этот раз я даже не засмеялась. Его глаза прямо напротив моих. Их неестественная синева снова поразила меня. В сумрачной глубине сада, под серым ленинградским небом она казалась почти вызывающей.

– Простите, Вадим, вы носите контактные линзы?

– Нет, у меня просто такой цвет глаз, – грустно улыбнулся он. – Раньше женщины находили это красивым, или, по крайней мере, загадочным. Теперь осведомляются о контактных линзах. Вы уже третья, кто спросил меня об этом.

– Простите еще раз за допущенную бестактность, – чем-то неуловимым его слова задели меня, вызвали не сочувствие, на которое и было рассчитано его кокетство, но раздражение. – Наверняка найдется женщина, которая по достоинству оценит действительно редкий цвет ваших глаз.

– Возможно, – спокойно согласился он. – Так от чего же вы защищаетесь?

– «От вас! Не люблю, когда без спросу лезут в душу!» – хотелось рубануть мне. – Не знаю. Должно быть, от себя самой, – сказала я.

– Не надо, прошу вас, – действительно попросил он, а его синие глаза вдруг как-то протокольно потускнели. Как будто бы Вадим открыл у себя в голове рабочую записную книжку и что-то прочел в ней. – Я знаю от Любаши, что раньше вы были биологом, научным сотрудником в Университете. Как же вы оказались в школе?

Я ответила вполне искренне, но возникшее ощущение заполнения какой-то анкеты не ушло.

– Да, я действительно работала на кафедре. Изучала нечто маловразумительное на взгляд непрофессионала, и писала статьи в малопопулярные научные журналы. В последние два-три года преподавала, собиралась защищаться. Меня все это устраивало, и, если бы наша страна не вздумала поменять политический строй вкупе с общественно-экономической формацией, я бы, скорее всего, так и просидела на кафедре всю свою жизнь. Но… после начала перестройки моя наука как-то тихо и незаметно свернулась, как увядший лист. Зарплату перестали платить, а, когда платили, ее не всегда хватало даже на хлеб. У мамы обострилась гипертония и ей дали вторую группу инвалидности. Антонину нужно было не только кормить, но и одевать, и развлекать… В общем, чтобы продолжать заниматься наукой, надо было уезжать из страны. Многие мои знакомые так и сделали. Меня же что-то остановило. Может быть, трусость, может быть, то, что я не знаю языков… Я задумалась над тем, что я еще могу делать. Вспомнила, что университетский диплом позволяет преподавать биологию в школе. Тогда это показалось мне вполне пристойным промежуточным выходом. Днем работать в школе, а вечером еще где-нибудь подрабатывать, например, уборщицей. Я пришла в обыкновенную ближайшую школу, и, о счастье, сразу же оказалось, что у них не хватает едва ли не трети учителей, и есть возможность работать на полторы ставки, и еще вести факультатив, и еще классное руководство… В общем, на круг с самого начала стало выходить ровно в два раза больше, чем было у меня на кафедре… Потом я как-то случайно обнаружила свои исторические познания и увлечения, и они спросили меня, не могу ли я вести еще и историю в тех классах, где не оказалось преподавателя. До сих пор не знаю, как это возможно с административной точки зрения, чтобы человек с дипломом биолога преподавал историю, но… Но я начала это делать, и мне, в отличие от преподавания биологии, даже понравилось…

– А ваши «исторические познания и увлечения»? Откуда они? – вклинился в мой монолог Вадим. Я внимательно посмотрела ему в лицо. Мне показалось, что мой рассказ почему-то действительно важен для него. Я удивилась и продолжала.

– Я действительно увлекалась историей еще со школы. Но никогда не собиралась заниматься ей профессионально. Что-то вроде хобби. Помните, на излете «эпохи застоя» это слово некоторое время было весьма популярно? У всех было хобби. Геологи писали стихи, кочегары рисовали картины, филологи занимались реставрацией, а писатели – столярным делом… Ну вот, а я интересовалась историей. Потом, когда я уже училась на биофаке, я познакомилась со студентами-историками. Отец Антонины был одним из них…

– А вы интересовались каким-то определенным периодом? – спросил Вадим, и его вопрос опять удивил меня. Согласно логике, на текущий момент он должен был направить разговор в русло моей бывшей личной жизни. Или уж вообще свернуть…

– Да, пожалуй, можно сказать и так… Еще в школе я побывала на экскурсии в Полоцке, и мое воображение буквально пленил Всеслав Брячиславич, полоцкий князь из XI века. Вы, Вадим, вряд ли слышали о нем, но в свое время и позже он был очень известен. При нем наступил расцвет полоцкого княжества. Его считали чародеем. Восставший народ посадил его на киевский престол. О нем писал автор «Слова о полку Игореве»…

– Очень интересно, – пробормотал мой спутник, явно листая в голове странички все той же записной книжки.

«Да что же, черт побери все на свете, у него там записано?!» – подумала я.

– И что же, Анджа, на этом многолетнем пути вашего увлечения у вас были какие-то… находки?

– Находки? – слегка оторопела я. – Какие находки? Вы имеете в виду нечто, достойное публикации в серьезных научных журналах? Нет, конечно! Разве что материалы для спекуляции. Например, я всегда была убеждена, что Всеславов было два, и именно этим объясняется все приписываемые ему легендой способности. Два брата-близнеца, понимаете?

Одиннадцатый век. В общем-то, очень интересное и насыщенное историческое время. Становление и могущество Киевской Руси. Могучие личности и исторические персонажи. Князя Всеслава современники считали колдуном, так как он родился у бездетной до того матери в результате волховства, мог появляться сразу в нескольких местах, да и вообще чрезвычайно быстро перемещался по бездорожной Руси. Числилось за ним множество воинских подвигов, несомненный дар внушения, и даже, как я уже упоминала, кратковременное правление на Киевском Столе (изгнав собственного князя, киевляне достали из поруба Всеслава, где он в это время сидел в плену, и посадили править. Всеслав поправил несколько месяцев, потом ему это все не то надоело, не то стало в тягость, и однажды в ночь он попросту исчез вместе со своей дружиной). Надо отметить, что, несмотря на воинские увлечения и показную легкомысленность, собственное (Полоцкое) княжество Всеслав всячески холил и лелеял, и оно во все долгое время его правления безусловно процветало. Так вот, моя собственная гипотеза объяснения колдовских особенностей летописного Всеслава заключалась в том, что Всеславов на самом деле было два – близнецы. Гипотеза биолога. Я знаю, что такая ситуация довольно часто встречается в случае какого-либо фармакологического стимулирования организма женщины для возникновения беременности – а что иначе делали древнерусские волхвы? – но весьма неудобна для разрешения проблем престолонаследия.

– Ага, значит, два Всеслава? – откровенно развеселился Вадим. – Один в Полоцке княжит, а другой, предположим, Новгород атакует? А бедные замороченные русичи думают: колдовство! Ловко!

– А сами-то, сами?! – загорячилась я. – Сергей Радонежский как агент розенкрейцеров! Я же все помню!

– А чем же тогда объяснить, что Филипп Красивый так и не нашел казну тамплиеров, а на Руси как раз в это время…

Вдруг на какое-то мгновение мне показалось, что время повернулось вспять, и вечерний город помолодел без малого на двадцать лет, и передо мной, размахивая длинными руками, стоит Олег, и излагает свои безумные гипотезы, а я спорю с ним до хрипоты, до злых слез, а потом, когда все аргументы уже исчерпаны и примирение кажется невозможным, он хватает меня в охапку, мы вместе падаем на ближайшую скамейку и начинаем ошалело целоваться…

« Стоп! Нельзя дважды войти в одну и ту же реку!» – приказала я себе. И подчинилась мысленному приказу. Но это разорванное моей волей мгновение ошеломило меня.

Должно быть, осенний сад всколыхнул во мне что-то давно похороненное под спудом сегодняшних забот, обнажил тот слой, который казался давно забытым, исчезнувшим, стертым последующим опытом и событиями. И – вот чудо – краски почти не выцвели, и запахи также свежи и тревожны, и вкус Олежкиных поцелуев до сих пор у меня на губах… Так неужели все эти годы я обманывала себя…

– Анджа, что это с вами? – в голосе Вадима слышались тревога и любопытство. – Вы опять куда-то уходите…