Зачистка территории

Глава 13.Любовь нельзя купить

.

Аркадий Шахов зашел к деду в девять часов утра в воскресенье.

Того не оказалось дома, и Аркадий открыл дверь своим ключом. Он любил бывать у деда. Тот жил в тихом переулке на втором этаже деревянного дома, так как считал проживание в деревянном доме значительно более благоприятным для здоровья, чем в каменном. Дома у деда было довольно много немецкого фарфора, впрочем, не слишком ценного, да еще на стенах висели какие-то картины массового производства, но традиционно высокого качества с альпийским сюжетом: про оленей в горах у хижины охотника и про пастушку и пастуха.

Кстати, сам дом строили тоже немцы, точнее – немецкие военнопленные, и на потолке в одной из комнат еще с тех времен сохранились росписи.

Они со временем поблекли и облупились, но обновить их было бы уже невозможно: мастеров тех давно не было, а нынешних найти и нанять – стоило бы слишком дорого. Когда Аркадий в апреле вернулся в Любимов, дед позвал его к себе, снял одну из этих лубочных картинок и достал из нее сзади гравюру, похожую по стилю на Дюрера, к тому же и подписанную характерными буквами AD – очень старую; полез в другую картину – там был уже рисунок на картоне неизвестного художника тоже очень старый и наверняка безумно дорогой. Еще в комнате был письменный стол. Стол был огромный и тяжелый, в двери точно не проходил. Шахов всегда думал: и как это его сюда приперли? Сели за стол, дед внимательно посмотрел на Аркадия.

– Ты спросишь, почему я тебе все это не показал раньше? Да потому что владение этим требует некоторой зрелости, жизненного опыта.

Рисунки никогда не продавай! – сказал он ему. – Они тебе еще пригодятся. Вот этот, я думаю, точно Рембрант. Чем дальше – тем они будут стоить все дороже, но и продать будет легче, потому что богатых людей все больше, а порядка в России все равно никогда не будет!

Шахов тогда прикинул, что деду в конце войны, когда он все это собрал (или, точнее, прибрал), было двадцать пять лет – человек вполне солидный. И звание у него было по тем временам немаленькое – майор.

– Ты ничего такого не думай. Это не краденое. Тогда, в войну, они не стоили ничего! Сколько произведений искусства погибло просто так, ты не поверишь! Это вот все – Дед показал на фарфор. – под ногами хрустело. Этот картон я вынул из камина – им пытались растопить дрова. Взять что-то тогда – означало просто спасти. Помню, видел, как под госпиталь занимали один замок, так все оттуда выбрасывали в окна – рояли, картины, мебель. Все лежало грудами. Потом все сожгли.

Сейчас в это трудно поверить. Рисунки, книги – все жгли, пускали на самокрутки и на подтирку. Считалось, что это все буржуйское и вражеское искусство. Это и теперь не настоящее богатство, поскольку и сейчас продать сходу невозможно. По сути это – это резерв.

Шахов подумал, что этот картон, набросок этот, действительно, вряд ли можно было бы сходу куда-нибудь продать. Он наверняка стоил баснословно дорого, но вполне мог и оказаться предметом и разыскиваемым, подпадающим под какой-нибудь новый закон о реституции, перемещенных ценностях, и нужно самому быть очень богатым, чтобы иметь связи для такой продажи и при необходимости получить юридическую поддержку и защиту. Поэтому Аркадию Шахову, пожалуй, можно было сказать: "Вы – миллионер, но деньги получите, только когда вам будет сорок лет". Конечно, такая фраза для двадцатилетнего пацана – была бы убийственна, но для тридцатитрехлетнего мужика звучала вполне даже ничего.

Показал дед и шкатулочку с печки. С мелкими предметами – золотыми монетами и орденами – было, конечно, много проще. "Железный крест с дубовыми листьями" являлся наградой немецкого генералитета. У Шахова сразу из памяти откуда-то всплыло, что вроде как Вадим хвастался, что за такой вот орден ему предлагали в обмен машину – довольно свежую "Ауди". Сам же он купил крест за пятьсот долларов у черных следопытов и еще считал, что ему очень повезло.

Кроме того, Шахов узнал и другую – самую главную тайну, которая тоже сильно теперь возбуждала его. Как показал дед, кирпич с выдавленной надписью "Смирновъ" в кладовке вынимался и открывал полость, в которой лежала деревянная коробочка.

И вот Аркадий снова достал ее сейчас, когда был в доме уже один.

Когда он поднял крышку, то обнаружил в коробочке маленький замшевый мешочек. Он открыл его и высыпал на ладонь горсточку граненых икрящихся камней, размером с крупный горох. Все это сияло необыкновенным блеском. Он взял один камень и острой вершиной грани провел по стеклу на столе – образовалась заметная царапина. Жизнь его мгновенно изменилась. Было обычное июньское воскресенье 9 часов

21 минута утра. Песня, начавшая звучать по радио еще до того, как он взял в руки мешочек с бриллиантами, еще даже не закончилась, а он будто бы перешел в совсем другое измерение. Он словно в один миг оказался на набережной Французской Ривьеры в кабриолете, мчащемся по шоссе рядом с морем. Картина эта, ранее совершенно фантастическая, внезапно обрела абсолютно реальные очертания. И несмотря ни на что рядом с ним была Марина. Теплый встречный ветер развевал ее волосы.

Они снова были вместе, и тени пальм проносились по ним полосами.

Итак, он держал почти полную горсть искрящихся холодных камней.

Это было уже какое-то новое будущее, или, вернее, обещание будущего.

Внезапно, ему было дадено богатство. Камни были большие и холодные.

Он померил штангенциркулем один из них – самый маленький – оказалось

10,3 миллиметра. По таблице в "Детской энциклопедии", которую он взял с полки, это соответствовало весу в 4 карата. Показалось как-то мало, и никакого указателя цены в книге не стояло. Аркадий даже и приблизительно не представлял, сколько могут стоить такие камни.

Вспомнилось, что у одной женщины, жены знакомого фирмача, было бриллиантовое кольцо с камнем куда как меньшего размера, кажется в два карата, которое, правда, было в золотой оправе, и она хвасталась, что будто бы это кольцо обошлось мужу в 6500 евро. Шахов еще тогда подумал: да за эти деньги можно было машину купить, а тот жене – какую-то безделушку. В той же энциклопедии было сказано, что стоимость камня возрастает пропорционально квадрату его величины в каратах. Таким образом, камень весом в четыре карата должен был стоить в четыре раза больше двухкаратного камня. Так что по самой приблизительной оценке только самый маленький бриллиант из кучки на столе мог стоить примерно тысяч двадцать долларов. Не меньше. Итак, минимум 20-30 тысяч долларов за каждый камень. Всего камней было восемнадцать – целое состояние.

Шахов держал в ладони эти камни, и думал, а вдруг это и есть тот самый шанс вернуть Марину. Он теперь вполне мог бы купить большую квартиру или даже дом, и им не пришлось бы скитаться по чужим углам.

А можно было бы надолго уехать за границу, скажем, снять или купить домик в Финляндии и на какое-то время уединиться от всех. В то же время Аркадий хорошо знал, что деньги и потерять очень просто, и что с камнем в Любимове однозначно ничего не выгорит. Но даже и в Москве и в Питере тоже было бы непросто: покупатель мигнет кому надо – затащат, дадут по башке, сунут в бок нож – вообще исчезнешь без следа. Надо было ехать за границу, да и то раз тридцать подумать, как подойти, заиметь знакомого ювелира, внедриться в элиту, чтобы никто не спросил откуда камни. Это тоже было нереально и абстрактно.

Напряженно думая и просчитывая возможные варианты, Шахов знал, что решение непременно есть, его просто нужно найти. И правильное решение внезапно возникло: следует обратиться к маминому мужу -

Антону Степановичу – тот был теперь человеком очень богатым, влиятельным и наверняка имел необходимые связи. Но парадокс состоял в том, что на настоящий момент банкомат не работал и нужно было бы где-нибудь хотя бы рублей пятьсот наличных денег занять на билеты на поезд до Москвы. А лучше – тысячу или две. Причем немедленно.

Дед как назло пропал невесть куда, когда он появится – было неизвестно, и Аркадий решил, что проще всего тут же съездить к отцу в Казанкино и занять у него. Он отцу деньги давал довольно часто, всегда что-то привозил из инструмента, всяких полезных в хозяйстве мелочей, поэтому можно было теперь и попросить, конечно же в долг, с последующей отдачей. Шахов положил камни на место, а один самый маленький, сунул в нагрудный карман джинсовой рубашки, где лежали права, и вышел из дома деда и пошел к себе. Заходить в квартиру

Шахов не стал. Машина его – белая "семерка" – стояла во дворе. Со второго тычка завелась. Аркадий выехал на улицу, повернул на проспект Ленина и там увидел стоящего на автобусной остановке Сережу

Егорова с подружкой. У ног их стояла сумка. Просигналить Аркадию не удалось – не работал гудок. Он сначала хотел, было, проехать мимо, но все же остановился, сдал задним ходом, вышел и подошел к ним.

– Привет, вам куда?

– В Покровское – к бабке! – ответил ему Егоров. – Она не едет, – кивнул он на подружку, – и меня, вредина, не отпускает!

– Подружка твоя, или жена? – спросил Шахов, с восхищением глядя на совсем еще юную девушку, жавшуюся у Егорова подмышкой.

– Еще пока не жена, у нас свадьба в июле, я может быть, даже еще передумаю, – ответил сияющий Егоров. Девочка счастливо улыбалась, тесно прижавшись к нему. За их спинами и в их глазах стояло звонкое тугое лето.

У Аркадия Шахова никогда в жизни такого, чтобы вот так вот счастливо стоять с девчонкой, никогда не было, и он с горечью подумал, что и вряд ли уже когда-нибудь будет. Никто его никогда так не любил.

– Давай, садись! – сказал он Егорову. – Подвезу. Я еду к отцу в

Казанкино.

Егоров, закинув сумку на заднее сиденье, сел спереди, рядом с

Шаховым. Скрежетнув первой передачей, тронулись. Отъезжая, Шахов бросил взгляд в зеркало заднего вида: девчонка, подпрыгивая на месте, махала им вслед.

Проезжая мимо автовокзала Шахову показалось, что он увидел

Марину. Он потряс головой: ну этого точно не может быть, и девушка, на нее похожая осталась позади.

Управляя автомобилем, Шахов все это время лихорадочно продолжал думать. А ведь действительно: можно ли купить любовь? Может быть, и правда, приехать, предложить много денег, чтобы Марина ушла к нему от человека, которого любит? Но даже если она и уйдет по материальным причинам, она ведь все равно не перестанет любить другого, и не полюбит Шахова только за то, что он богат. Так что все это, скорее всего, бессмысленно. Но, может быть, она все-таки привыкнет, родит детей и полюбит его потом? В силу своей профессии

Шахов представлял себе жизнь как некое подобие невероятно сложной компьютерной игры, которой управляет сам Бог. Но, как нередко бывало при работе в Интернете, когда все внезапно упиралось в возникающую на мониторе красную табличку с надписью "Access denied (В Доступе отказано)", так и тут во всех его планах все они упирались в последние Маринины слова: "Я тебя не люблю", как в бетонную стену. И ничего тут уже поделать было нельзя.

В это самое время Марина прошла пешком от автовокзала, вошла во двор его дома и спросила женщину, которая вешала на веревки белье:

– Извините, Аркадий Шахов здесь живет?

– Здесь, только буквально три минуты назад как уехал. Вы могли видеть.

Действительно вроде была какая-то белая машина, мигнула на повороте стоп-сигналами. Буквально в три минуты разошлись. У Марины дрогнуло сердце.

– А куда уехал, не знаете?

– Ну, это, девушка, мне он не сказал. Может, к отцу в Казанкино, а может, просто на рынок за картошкой. Вы подождите, вдруг приедет.

Хотите, я квартиру открою?

Женщине было лет тридцать, не больше, она поглядела на Марину оценивающе. Среди белья, которое она вещала, были детские вещи, но не было мужских.

Марина села тут же во дворе на скамейку. От предстоящей встречи она испытывала глубокое волнение и радость, ее буквально колотило.

Женщина это заметила:

– Вам плохо? Ночь в дороге, не выспались? Может быть, дать цитрамон?

Шахов с Сережей Егоровым в это время уже выезжали из города.

Шахов, запястьем левой руки периодически ощупывая камень в нагрудном кармане рубашки, лихорадочно думал. Неужели это его последний шанс?

Ведь хотя бы один шанс всегда человеку дается. И если оглянуться и посмотреть на свою жизнь, то такой шанс обязательно был у каждого, просто кто-то им воспользовался, а кто-то и нет – упустил его или просто испугался изменить свою жизнь. Может быть, это нежданное привалившее Шахову богатство и было таким шансом.

Но тут была та редкая ситуация, где деньги практически ничего не решали. Марина бы и не взяла у Шахова ничего. Парадокс заключался в том, что ее вполне мог бы "уболтать" какой-нибудь случайно встреченный состоятельный человек, пригласить в ресторан или в казино, и она бы пошла с ним, и даже, возможно, осталась бы на ночь.

И это было бы сделано не за деньги – просто из симпатии. Но у Шахова она принципиально не взяла бы и копейки, и спать бы с ним не пошла даже за двадцать тысяч долларов. Пусть он мог купить на эти деньги не одну красивую проститутку, но любовь Марины купить не мог. Она ни за что не пошла бы на это. Банальная истина: любовь нельзя купить за деньги.

Какая же была в том причина? И вдруг Шахов понял эту страшную истину: его никто никогда не любил, а ведь он всегда хотел только одного – чтобы его любили! Данное ему богатство, о котором он когда-то мечтал, здесь ничего не значило, потому что любовь нельзя было купить ни за какие деньги. И теперь это было просто и наглядно ему показано: "Вот на тебе деньги и прочь с глаз моих!" Все было кончено! Почему-то он долго считал причиной всего этого разлада с

Мариной если не явную бедность, то постоянный недостаток средств, проблемы с жильем. Но, оказалось, и это не было главной причиной, основная причина же сидела где-то глубоко внутри него самого.

Марина его просто не любила, и все алмазы мира не заставили бы ее полюбить Шахова. Конечно, он бы мог еще попробовать измениться: сделать пластическую операцию, выбелить зубы, накачать на тренажерах мускулатуру, загореть, нанять стилиста, купить модную дорогую одежду, машину – но стал бы он другим? Впрочем, возможно, и стал бы.

А почему бы и нет? Ведь нередко внешние изменения ведут к изменениям и внутренним – в душе и мировосприятии. Но Шахов хотел, чтобы она любила его за него самого, как любила она волосатого байкера со всеми его хламидиями и татуировками, и того развращенного смазливого мальчишку, требуя от них тоже только лишь одного – любви к себе. И ему, Шахову, тоже была нужна только лишь любовь. Ему было мало просто любить самому.

Влюбленные люди – суеверные люди, а надежда – это вера влюбленных. Из мгновенного проблеска надежды они тут же строят воздушные замки счастья, которые рассыпаются от малейшего дуновения реальности. Внутри Шахова все колотилось, пульс колошматил под сто, и он, ощущая этот тремор, с растерянностью подумал: "Ведь все же кончено, куда же ты спешишь, сердце?" Уже проезжали через Покровку.

Из-за деревьев показался купол деревенского храма – словно голова богатыря в шлеме, а рядом с ним – как тощий друг – пустая колокольня.

Шахов хотел перекреститься, пощупал на груди под рубашкой и похолодел: "Ё-мое, крест забыл назыл! Ну, все – пиздец!"

Внезапно он будто бы очнулся и вдруг спросил Егорова:

– Серега, а ты сам-то веришь, что на Пасху огонь ТАМ сам зажигается?

Егоров тут же все понял, но ничего на это не ответил.

– Ну? – спросил Шахов.

– Я думаю, сам.

– Ты действительно в это веришь?

– Конечно, нет веры – нет ничего.

– А ведь все равно и без веры ты будешь жить! Как червь.

– Человек – не червь! А вера – не требует доказательств. У тебя есть только один выбор: верить или не верить. Представь себе два мира – то есть один и то же, но только один с Богом, а другой

(прости, Господи!) – без Бога. Так во втором случае это мрак и ужас!

И это зависит исключительно только от веры. Ты сам тут выбираешь.

Теперь машина неслась по шоссе через лес.

– Слышь, Серега? – снова спросил Шахов.

– Ну?

– Мне тут стало казаться, что все знают что-то важное, и только я один не знаю. Все знают, но никогда об этом не говорят, не пишут и думают только наедине, – настолько это важная и главная вещь, и что нет человека, который это на вынесет суждение, потому что человек не все может вынести на суждение? – растерянно скороговоркой произнес

Шахов.

– Да, пожалуй, есть такая вещь, – немного подумав, ответил Егоров.

– Скажи, а? – попросил Шахов, похолодев. Его давшие опасения подтверждались.

– Извини, но я не могу тебе этого сказать, – запнувшись и даже чуть покраснев, сказал Егоров.

– Почему же?

– Да потому, что это тайна! Ты сам поймешь, когда узнаешь. Нельзя проговориться. Все знают, что нельзя проговориться…

Шахов так и остался в полнейшем недоумении. Ему вдруг вспомнился страшный сон из детства, который он в подробностях помнил и до сих пор. В том сне он покорно залезает в расшитый бархатный мешок с золотыми кистями, его там зашивают и кладут в какой-то склеп под дорогой и там зарывают живьем. Он помнил то странное чувство, когда он в последний раз смотрел из того мешка на мир. Так вот сейчас это чувство повторилось.

Он сказал без улыбки:

– Есть такой анекдот, когда мужик спрашивает Бога, за что тот его подвергает разным несчастьям и почему ему во всем не везет? А Бог на этот ему отвечает: "Неужели тебе непонятно? Ну, не нравишься ты мне!

Не нравишься!" Я так думаю: есть люди, которых Бог любит, а есть – которых не любит! Уж не знаю, почему. Представляешь, жить себе и вдруг узнать, что Бог тебя за что-то не любит,- сказал он тихо уже сам себе. – Действительно страшно!

Шахов замолчал. Его ангел-хранитель, услышав такие его слова и мысли, ужаснулся им и покачал головой; в переводе на человеческий язык это могло означать: "Ну, ни фига себе, заявочки! Этому типу предлагается большое богатство, а ему еще и телку подавай! Она не для тебя, неужели тебе не понятно? Она тебя не любит! Ну, женился бы ты на Марине – какая была бы разница? – она бы все равно тебя не полюбила и изменяла бы тебе, как всегда изменяла. Зачем ей мучится с тобой – она тоже имеет право на счастье. Тут даже я ничего не могу сделать! Тебя вообще никто не любит! Это твой крест. Ты так сделан, таким родился. Тебя даже мать родная не любила, по крайней мере, другого человека она любила куда больше и бросила тебя! Ни Лиза, ни

Вера, ни Марина тебя тоже не любили. Любовь не для тебя – и ты должен это понять и смириться. У тебя будет богатство, и все что хочешь, но только не любовь. И даже не спрашивай, почему…"

Егоров услышал боромотание Шахова, но на этот раз отвернулся, ничего не ответив. Он знал на своем собственном опыте, что лишь одно движение пальца Бога, и тебя уже нет. И знал он это абсолютно точно.

Шахов вдруг почувствовал, как у него сводит лицо. "А ведь я ее тоже не люблю", – подумал он. И тут Шахов понял: тот самый его единственный шанс у него был именно тогда давно, на той треклятой вечеринке, и, упустив тогда этот шанс, он уже сделал свой окончательный выбор и изменить это уже было невозможно… И когда

Шахов понял это, невидимые нити, державшие его, оборвались, в голове его что-то вспыхнуло, и его ангел-хранитель с горечью оставил его.

Шахов, почувствовав эту образовавшуюся вокруг него невероятную пустоту, в какой-то миг даже хотел ударить по тормозам и развернуться, но остановиться не мог и продолжал мчаться по дороге – ему, раз уж он поехал, нужно было хотя бы довезти Сережу Егорова до перекрестка на Ремизу. Еще через триста метров их остановили на посту ДПС-ГАИ для проверки машины и документов в связи с только что введенным в действие планом "Перехват".