Загадочный человек

Глава пятнадцатая

«Предприниматели» шли молча по утихавшим стогнам деревянного ярмарочного города.

При последних трепетаниях закатных лучей солнца они перешли плашкоутный мост, соединяющий ярмарочный город с настоящим городом, и в быстро густеющей тени сумерек стали подниматься в гору по пустынному нижегородскому взвозу. Здесь, на этом взвозе, в ярмарочную, да и не в ярмарочную пору, как говорили, бывало нечисто: тут в ночной тьме бродили уличные грабители и воришки, и тут же, под сенью обвалов, ютился гнилой разврат, не имеющий приюта даже за рогожами кабачных выставок.

Бенни и Ничипоренко шли по этому месту, вовсе не зная его репутации, и ни в одном из них не было столько опытности, чтобы по характеру местности сделать приблизительно верное заключение о характере лиц и сцен, которые всего легче можно здесь встретить. Они шли теперь посреди сгущающейся вокруг их тьмы, разговаривая о народе, о котором Ничипоренко «знал все» и говорил о нем с большою самоуверенностию тогдашних народоведцев. Бенни с чисто детскою пытливостию хотел объяснений, отчего все эти люди давали на церковь, когда он был наслышан, что церковь в России никто не любит и что народ прилежит к расколу, ибо расколом замаскирована революция? Ничипоренко объяснял ему, что «это ничего не значит».

– Да как же ничего не значит? – пытало бедное дитя, еще не привыкшее нахально игнорировать возникающие вопросы святого сомнения.

– Да так, ничего не значит. Народ знает, что это, может быть, шпион.

– Кто же шпион?

– А вот этот старик, что на церковь просил.

– В таком случае, зачем же вы ему не дали? Ведь это могло обратить на вас его внимание.

– Ну, так, – очень нужно деньги тратить! Бенни посмотрел в глаза своему ментору сколько мог пристальнее сквозь сумеречный мрак и сказал:

– Да как же не нужно?

– А разумеется, не нужно. – Да ведь мы же должны дорожить, чтобы на нас тени подозрения не падало!

– Да оно и не падало бы, если бы вы не сунулись с своим рублем, – отвечал Ничипоренко, внезапно почувствовавший за собою силу положения.

– Это вы все испортили, – продолжал он, развивая свою мысль, – вас и назвали сейчас же от этого графом. Граф! Bon soir[25], ваше сиятельство!

Ничипоренко снял шляпу и захохотал.

– Да, но и вас, однако, тоже назвали дворецким, – кротко отвечал Бенни.

– Дворецким? да дворецким-то ничего, но не аристократом, не графом.

Бенни чувствовал, что Ничипоренко как будто врет что-то без толку, но, припоминая, что ему было наговорено о народе, невольно допускал, что, может быть, и вправду он всему виноват, что он наглупил своим рублем и выдал себя этим поступком за такого человека, видя которого народ перестает быть искренним и начинает хитрить.

– Согласны вы со мною? – допрашивал его Ничипоренко.

– Да, может быть, вы и правы, – отвечал введенный в сомнение Бенни.

– Не может быть, а это так и есть, – отозвался, возвышая голос, Ничипоренко. – Да, это именно так есть; а зачем он, по-вашему, запел эту песню?

– Какую?

– Да вот эту: «белый-то и православный»? Бенни полагал, что это из оперы «Жизнь за царя», но Ничипоренко это осмеял и разъяснил дело иначе.

– Он охмелел и пел сам не знал что, – отвечал Бенни.

Ничипоренко расхохотался.

– Не знал что! – повторил он и опять расхохотался. – Да, много вы, должно быть, наделаете, если так будете понимать. Эх вы, Англия, Англия, мореплаватели! А знаете ли вы, что народ-то похитрее нас с вами? Народ при «графчиках» никогда не заговорит о том, о чем он сам с собою говорит, – да-с! Чтобы его знать, надо его слушать, когда он вас не видит, когда он вас не считает ни графчиком, ни барином, тогда его изучать надо, а не тогда, когда вы сами себя выдали и вашим шелковым зонтиком, и вашею «Режиною Викториею», и вашим рублем.

– Но как же его слушать и видеть так, чтобы он нас не видел? – спросила Англия, находя в самом деле некоторый, даже весьма немалый смысл в этом замечании.

– А это надо искать, надо ждать для этого случая… Их, таких случаев, очень много, и надо только не упускать их.

– Анафема! шейгиц…[26] только обдирать народ знают! – послышалось вдруг в это время недалеко от них, в стороне.

«Предприниматели» вздрогнули и остановились. Кругом их уже была темная ночь: вдали то затихал, то снова раскатывался грохот разъезжавшегося по домам города; на небе изредка проскакивали чуть заметные звезды; на длинном, пустом, по-видимому, взвозе не было заметно ни души живой.

Но вот опять из темноты раздается:

– А рупь-то серебром узял. Зачем же ты рупь серебром узял? Узял, да и по шее – а? Есть разве теперь тебе такая правила, чтобы за свои деньги хрестьян бить по шее – а? Ты думаешь, что хрестьяне ничего. Ты куру с маслом ешь, а хрестьянину не надо ничего?..

Ничипоренко дернул Бенни за руку и прошептал: «тс-с-с!»

– А если хрестьянин за это тебе, собаке, голову долой – а? Секим башка долой – а? – произнес азартно, возвышаясь в это время, очевидно пьяный голос. – Ты думаешь, что тебе век куру с маслом есть!.. А я теперь, может, и сам хочу куру с маслом есть!

– Идем! – воскликнул Ничипоренко, порывая Бенни по тому направлению, откуда слышался голос.

– Вы слышите: он, должно быть, хмелен, и вот увидите, этот ничего не скроет, – он черт знает как проврется! а мы такого человека должны сберечь.

Бенни с этим согласился.

Они шли почти ощупью, потому что под прямым откосом прорезанного в горе взвоза было еще темнее, чем где-либо, а дорогого человека, который мог провраться и которого надо было спасти, не находили. Но дорогой человек им сам объявился.

– Что? – заговорил он снова в пяти шагах от них. – Что тебе медаль на грудь нацепили, так ты и грабить можешь… – а? Да я сам бляху-то куда хочешь себе подцеплю!

Ничипоренко и Бенни бросились на этот голос, как перепела на вабило.