Заглянуть в бездну

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Из семейной хроники, написанной сыном Адмирала Ростиславом Александровичем.

Род КОЛЧАК внесен во вторую часть родословной книги дворян Херсонской губернии. Вторая книга, как известно, включает роды, получившие потомственное дворянство чинами военными. При ревизиях 40-х годов Колчаки были утверждены в потомственном дворянстве указом Герольдии Правительствующего Сената от 1 мая 1843 года за № 7054.

По семейным преданиям, семья получила и русское подданство, и русское дворянство, и русский герб в начале царствования Императрицы Елисаветы Петровны, около 1745 года; но это, может быть, не совсем так, как будет видно дальше.

Что, во всяком случае, верно, это то, что семьи и отца и матери адмирала были из казаков, — семья отца из Бугского казачьего войска, а матери — из Донского.

По преданиям, которые проверить исторически я не могу (семейные архивы погибли в России), Колчаки происхождения половецкого. Это возможно. Теснимые татарами, половцы частью слились с ними, частью ушли в Венгрию. Происходил ли адмирал Колчак от хана Кончака «треклятого и окоянного» или нет — не берусь сказать, да и тюркские корни двух кличек не те же. «Кончак» значит «штаны», а «колчак» — «боевая рукавица» (от слова «кол» — рука). Это стальной панцирь, покрывающий правую руку до локтя, кончающийся рукавицей из материи (левая рука прикрывалась щитом). Но на Урале есть вершина, название которой «Кончаков» или «Колчаков камень».

Во всяком случае первый Колчак, о котором имеются исторические записи в связи с русской историей, появляется в Боснии в XVII столетии и встречается с русской армией Петра Великого во время Прутского злосчастного похода 1711 года.

По хронике Ивана Никулчи, молдавского гетмана, этот Колчак был серб, родом из Боснии, принявший мусульманство. Он при Пруте был «булюбаш», то есть «полковник» катанов — маленький племенной вождь. Возможно, что его семья должна была уйти в горы Боснии от турок и, как это было обычно у боснийского дворянства, он принужден был перейти в мусульманство для сохранения своего рода, когда турецкое иго ложилось все тяжелее на Боснию в XVII веке.

Я расскажу о нем довольно подробно, потому что его личность связана со сравнительно мало изученной эпохой военной истории России времен Анны Иоанновны и фельдмаршала Миниха.

Так отразилась в наше время — в стихах Владимира Ходасевича — ода первая Ломоносова. Эта ода действительно может считаться началом русской поэзии. Она посвящена «Блаженныя памяти Государыне Императрице Анне Иоанновне на победу над турками и татарами и на взятие Хотина — 1739 года».

Мало кто теперь читает оды Ломоносова и мало кто теперь знает, что в первой его оде, в первый раз в русской печати упоминается фамилия Колчак.

Это переносит нас в царствование Императрицы Анны Иоанновны и именно в 1739-й год.

Ни это время, ни сама Государыня не пользуются доброй славой. Владычество верховников из «немцев», Бирон, Миних, «слово и дело», тайная канцелярия, придворные шуты, «Ледяной дом»… Положительные стороны этого царствования забыты. Так повелось с переворота Елисаветы Петровны. Оно и естественно, надо было всячески оправдать переворот и очернить, как можно больше, предыдущее царствование и предыдущий режим. Так всегда полагается. Но если Анна Иоанновна и мало доверяла русским, то она сама уж русской была несомненно.

Дочь Царя Иоанна Алексеевича, выросла она в Москве при маленьком дворе ее отца и матери, где сохранились старые уклады. Царевны росли в девичьей и в тереме. Духовенства вокруг было много, а учили их мало чему. Когда Анна Иоанновна стала герцогиней Курляндской, она научилась говорить по-немецки, но и то плохо. По природе своей она была грубовата, но если и малообразованна, то обладала большим здравым смыслом и дело своего дяди, Петра Великого, она продолжала. Если почитать бумаги ее кабинет-министров, то видно, что государственными делами она занималась здраво и довольно милостиво. Худо ли, хорошо, но она продолжала дело Петра Великого — расширение границ России для свободных морей и подготовила то, что было завершено при Екатерине Великой.

При начале царствования Петра Великого Россия граничила с тремя мощными государствами — Швецией, Польшей и Турцией — отделявших ее от морей и вообще от Европы. Через сто лет, к началу XIX века, все три препятствия были уничтожены. Три линии сил, направленных Петром против трех соседей, были поддержаны очень последовательно его преемниками. Военная сила Швеции была уничтожена еще самим Петром. Анна Иоанновна разрушала Польшу (война за польское наследство 1734 г. — взятие Данцига Минихом) и нанесла через того же Миниха первый удар тогда еще грозной Турции (война 1735–1739 гг. — взятие Очакова, Ставучанская победа, взятие Хотина). В то время Черное море было еще «турецким озером». Степи будущей Херсонской губернии были только кочевьем Едисанской орды, будущая Таврическая губерния была мало населена запорожцами и татарами Крымского ханства, Подольская была частью Речи Посполитой, как и почти вся правобережная Украина. Только Киев был уже снова русским.

Ханы Крымские были вассалами Порты и, при неповиновении, сменялись из Константинополя. Турция начала XVIII-го столетия, конечно, была уже не та, что при великих военных султанах Солимане и Баязиде. Если Евгений Савойский и Ян Собесский заставили турок несколько отступить из своих владений в Европе, все же силы Турции были еще велики.

Прутский поход Петра I в 1711 году закончился неудачно: вся русская армия, с Государем во главе, чуть не попала в плен к туркам в Молдавии, и пришлось поступиться первыми достижениями Петра на Азовском море, чтобы выбраться из этого положения.

Первая треть XVIII столетия называется турками «лале деврэ», что значит «эпоха тюльпанов». Царствование султана Ахмета III (1702–1730) и начало царствования Махмуда I — время очень блестящей и утонченной культуры. В Турции тогда в моде Персия, персидский язык, искусство, литература, а во Франции в моде Турция, несколько выдуманная, конечно, но все же Турция: турецкие мотивы на фарфоре, в живописи, в музыке. Султан Ахмет строит киоски и фонтаны, разводит тюльпаны. Султан Махмуд коллекционирует фарфор и любит заниматься ювелирной работой. Весь их двор в красочных одеяниях, да вообще типы оттоманской империи эпохи «тюльпанов» можно видеть на великолепных гравюрах, изданных в Париже в 1715 году, по зарисовкам, сделанным по заказу французского посла Боннака, и в собрании миниатюр, поднесенных турецким послом Людовику XIV, которые хранятся в Cabinet des estampes в Париже.

Все это очень красиво, очень элегантно, очень остроумно и полно той утонченности и забавности, которые обыкновенно в моде перед большими катастрофами…

Дунайские княжества — Молдавия и Валахия под турецким протекторатом. Порта назначает их господарей из Константинополя, выбирая их из греков-фанариотов, которые вообще поставляют драгоманов Порты и фактически которым поручены иностранные дела, дипломатические сношения и внешняя торговля. Кантемиры, Мурузи — православные подданные султана — становятся или скоро станут русскими волею и часто не совсем по доброй воле. Но турецкая армия все еще грозная сила и по Черному морю ходят только турецкие корабли.

Кто знает Пушкина, знает и его перевод из воспоминаний бригадира Моро-де-Бразе, который участвовал в Прутском походе Петра I. Вот как Пушкин перевел на русский язык заметки очевидца о турецких войсках 1711 года.

Вообще то, что пишет Моро о турках, довольно занимательно. Дальше он рассказывает о своем разговоре с тремя пашами, говорящими по-немецки и no-латыни, приехавшими в русский лагерь после заключения перемирия.

В армии, описанной Моро-де-Бразе, был и Илиас паша Колчак — он был еще молодым офицером. Родился он около 1675 года, и при Прутском походе ему было лет тридцать пять.

Моро-де-Бразе не называет тех трех пашей, которых он описывает, но вот что он еще о них говорит:

«Только что мы кончили наш обед. Фельдмаршал (Шереметьев) на нас наехал и попросил нас угостить трех пашей, приглашенных от Великого Визиря к Его Царскому Величеству, покаместь Государь не даст ответа (на условия перемирия). Мы к ним отправились. Один из них говорил хорошо по-немецки и еще лучше no-латыни. Он достался на мою долю; друзья мои довольствовались оба одним из остальных, говорившим только по-немецки. В минуты первых приветствий слуги фельдмаршальские разбили шатер, постлали на земь ковер турецкий, на который усадили мы наших трех пашей. Они сели, сложив ноги крестом и велели принести себе трубки, коих чубуки столь длинны, что головки их лежали на земле.

Сначала разговор наш был общий.

Наконец, паша, говоривший no-латыни, коль скоро узнал, что я француз, подозвал меня к себе и громко объявил, что французы были приятели туркам. Тогда, вступив в частные рассуждения, я спросил у него, по какой причине и на каких условиях заключили они мир. Он отвечал, что твердость наша их изумила, что они не думали найти в нас столь ужасных противников; что, судя по положению, в котором мы находились, и по отступлению, нами совершенному, они видели, что жизнь наша дорого будет им стоить, и решились, не упуская времени, принять наше предложение о перемирии, дабы нас удалить. Он объявил, что в первые три дня артиллерия наша истребила и изувечила множество из их единоземцев, что у них было 8000 убитых и 8000 раненых и что они поступили благоразумно, заключив мир на условиях, почетных для султана и выгодных для его народа».

Я привожу эту обширную цитату, потому что она объясняет Прутский трактат и почему вся русская армия, с Государем во главе, не попала в плен туркам, а смогла, правда, потерявши половину людей, уйти беспрепятственно обратно за Днестр в Подолию. Кроме того, она дает понятие и о турецких генералах того времени.

После заключения перемирия эти три паши с отрядом провожали до Ясс уходящую русскую армию.

Почти наверное можно сказать, что паша помоложе, говоривший по-немецки, был Колчак.

Как известно, он был из Боснии, прилегающей к австрийским провинциям, и мог знать немецкий язык. Кроме того, он был при штабе великого визиря, как видно из хроники Ивана Никулчи. В этой хронике Колчак, насколько мне известно, упомянут в первый раз. В ночь 7 июля 1711 года турки переправились на правый берег Прута и услышали шум русских повозок и лошадей. Это была кавалерийская дивизия генерала Януса, бывшая в авангарде и отходящая обратно к армии Шереметьева по приказу Петра.

Вот что пишет Никулча:

Конечно, Никулча, молдаванин, стоящий на стороне русских, отзывается недоброжелательно о противнике из христианского рода, перешедшего в мусульманство, и слово ренегат нас шокирует. Но явление это было очень распространено в Боснии.

Турки не обращали христиан в мусульманство насильно, но старались опираться на то местное дворянство, которое принимало ислам, давая ему за это известные привилегии, нежелающих обкладывали непосильными данями, лишая их, таким образом, и имущества и власти.

Реакции христианских народов подвластных туркам были различны. Албанцы сравнительно быстро все перешли в ислам и потому пользовались особым расположением турок.

Сербы сопротивлялись дольше; часть сербского дворянства эмигрировала в королевскую Венгрию и в Боснию, но, хотя сербское население и осталось в массе православным, все же переходы в мусульманство были нередки.

В Боснии же наблюдалось очень любопытное явление. Масса населения оставалась христианской, но отдельные члены владетельных семей принимали мусульманство, часто возвращаясь в православие перед смертью. Таким образом происходило известное разделение прав. Например, один из братьев, переходя в мусульманство, сохранял своей семье и местную власть и имущество и, сделавшись турецким беем или булюбашем, позволял своему племени жить по его обычаям и вере.

Из заметки Никулчи видно, что так и было с Колчаком.

В 1711 году он со званием булюбаша приходит в Молдавию в числе лиц штаба великого визиря Мохамед Бостанджи-паши. Отличается при переправе через Прут и, вероятно, присутствует при переговорах о перемирии с Петром Великим, как упомянуто у Моро-де-Бразе.

Остается в Молдавии при Абды-паше, который вскоре назначается сераскиром анатолийским и румелийским. Затем Абды-паше, человеку, пользующемуся большим почетом (возможно, что Абды-паша и был тот паша 63-х лет, говоривший no-латыни и по-немецки, о котором рассказывает Моро), поручается укрепление Хотинской крепости. Крепость эта по своему положению приобретает в это время большое значение. Расширение ее и постройка новых укреплений по системе Вобана и по планам французских военных инженеров закончены в 1713 году, а в 1717 году начальник ее, Абды-паша, умирает, и Илиас-паша Колчак назначается на его место.

Колчак будет пашой хотинским двадцать два года, сначала в должности «сол кол агассы», что значит начальник левой руки, т.е. левого крыла бессарабской армии, а затем начальником хотинской крепости и генерал-губернатором хотинской рапи.

За свое более чем двадцатилетнее пребывание в Хотине Колчак занят военно-дипломатической работой, весьма любопытной и дающей живые примеры того, как переживалась и проводилась в жизнь турецкая политика по отношению к России в первой половине XVIII столетия и также политика Франции в отношении той же России через ее союзников Швецию, Польшу и Турцию.

В период времени, идущий от смерти Петра Великого (1725 г.) до воцарения Елисаветы Петровны (1741 г.), т.е. за шестнадцать лет, на российском престоле сменяются две Государыни и два Государя-мальчика. Сменяются также, часто в драматической обстановке, приближенные и доверенные люди монархов — верховники и министры. Меньшиков умирает в ссылке в Березове, гибнет семья Долгоруких, Миних проживет 20 лет в Польше, заменив Бирона, которого он же в Пелым сослал…

Но внезапные и трагические перемены внутренней истории России как будто не отражаются на ее иностранной политике. Последователи Петра Великого идут по путям, указанным великим Императором, к свободным морям и на Запад. Цели Петра Великого, отвечающие геополитическим необходимостям России, будут достигнуты при Екатерине Великой. Первое препятствие — Швеция — фактически разрушено еще Петром после Полтавы; шведская военная мощь настолько сломлена, что ни Карл XII, завязший в Бендерах, ни его сестра Ульрика Элеонора и ее правительство восстановить силы государства не могут и Швеция погружается в свои внутренние затруднения. Второе препятствие — Польша — ослабляется своими внутренними противоречиями, вытекающими из ее своеобразного и анархического правительственного строя. Влияние России в Польше совершается через королей саксонцев, Августа II и Августа III.

Петр Великий пытается устранить и третье препятствие — Турцию, но ему приходится отступить после неудачного Прутского похода.

Анна Иоанновна (1730–1740) снова вернется к вопросам, которые Петр Великий не успел разрешить окончательно. Это вызовет войну с Турцией, начавшуюся в 1735 году и закончившуюся в 1739-м.

Последовательные действия России, ведущие к ослаблению Швеции, Польши и Турции, вызывают большую тревогу во Франции, так как все эти три государства входят в систему союзов Франции против Австрийского дома; естественно, что в этот период Россия, со своей стороны, действует в союзе с Австрией и вступает в войну с Турцией в союзе с имперцами, вековыми врагами турок.

Польша в это время принуждена остаться нейтральной. В Варшаве царствует Август III, поддерживаемый Австрией и Россией, и русские войска или стоят в Польше, или свободно проходят через нее.

Попытка Франции в пользу Станислава Лещинского не удалась и кончилась занятием Данцига Минихом еще в 1734 году и бегством Станислава Лещинского из Польши. Турция, как и Франция, поддерживала Станислава Лещинского и его сторонников.

Находясь в Хотине с 1713 года, Колчак-паша является исполнителем на месте польской политики Стамбула и поддерживает постоянные сношения с великокоронным гетманом Иосифом Потоцким, который, в частности, владеет пограничными с Бессарабией областями Подолией и Галицией. Сохранилась и часть переписки между ними.

Вот пример стиля Колчак-паши из его письма к Потоцкому от 2 декабря 1736 года из Хотина. В этом письме характеризуется кратко и турецкая политика того времени по отношению к Польше и России. Письмо написано, когда война уже началась.

Дальше Колчак пишет, что ему известно, что, вопреки «пактам», русские войска зимуют в Польше, и что, если ему придется атаковать русских на польской территории, он надеется, что Польша не увидит в этом враждебного акта.

В 1713 году по приказу султана Ахмета III турки сконцентрировали все свои силы в Бессарабии. Все ждали, что Лещинский, Карл XII и Орлик войдут в Польшу с 300-тысячной турецкой армией. Воевода киевский Иосиф Потоцкий, впоследствии Гетман Великокоронный, выступил бы тогда со всей южной Польшей, Подолией и Галицией за Станислава Лещинского. Но Петр Великий приступил уже к исполнению условий Прутского договора — уничтожить укрепления Азова и флот Черного моря, — и мир был подтвержден.

Все же турки окончательно захватили Хотинскую крепость и окружающие ее области между Днестром и Прутом и начали строить, как было указано выше, обширное укрепление в Хотине.

Таким образом, граница по Днестру держалась уже двумя крепостями — Хотином и Бендерами, а Буковина и Бессарабия были превращены в турецкую пограничную военную окраину, которую турки начали заселять татарами из Литвы — липканами.

Молдавский хронист Авксентий пишет об этом следующее:

Все же сам Хотин и округа его при турках как будто не бедствовали. Сохранилось описание Хотина, написанное неким турецким чиновником и поэтом того времени, которого цитирует Кочубинский и сочинение которого было переведено на немецкий язык и опубликовано в сборниках Венского университета.

Богатый и изящный Хотин стал даже центром турецкой культуры на границе Польши. Турецкий автор восторженно описывает сады, бани, казармы янычар, дворец командующего, мечети и ворота с надписями в стихах, которые он же сочинял, «сарай» Колчака-паши, кладбища, «где спит много храбрых мужей». Он говорит и о ценной библиотеке, и о дешевизне яблок, и о малине, которую вывозили в Константинополь… Все это, конечно, особенно было дорого турецкому поэту, когда он писал о Хотине уже после того, как Хотин был взят Минихом, разграблен и разорен русскими в 1739 году.

Хотя русские источники об этом не упоминают, но турки говорят, что после сдачи города в нем была резня. Когда в 1714 году русские, воюя со Швецией, взяли Вильманстранд, то резня, вероятно, была, и турецкий посол в Петербурге заметил своему французскому коллеге, что «резать жителей» по взятии города — «русский обычай» и что так они поступили и в Хотине два года раньше. Но ни у Манштейна, ни у Марковича, свидетелей сдачи Хотина, об этом нигде не говорится.

В 1730 году дворцовый переворот низложил султана Ахмета III и возвел на престол Махмуда I. В 1732 году Колчак получает чин мир-и-мирана и назначается санджак-беем Янины в Албании, но остается губернатором хотинским.

В 1735 году началась война Турции с Австрией и Россией. Ее прямая причина — усиливающееся влияние России в Персии, на Кавказе и, в частности, в Кабарде. Турки ведут наступательную войну в Сербии и Венгрии, а русские силы под начальством Миниха и Ласси входят в Крым и разоряют Бахчисарай. В октябре 1736 года Колчак и господарь Молдавский вызываются в Константинополь для разработки планов следующей кампании и Колчак получает звание визиря. Кроме посылки незначительных отрядов татар и арнаутов в экспедиции на левый берег Днестра, турки держатся только оборонительно на русской границе, нанося главные удары австрийцам.

В 1737 году Миних идет на Очаков и берет его приступом. Сераскир Очакова Ягия-паша взят в плен с остатком гарнизона. Великий визирь впадает в немилость. Колчак назначается временно главнокомандующим-сераскиром турецкой армии на русском фронте до прибытия Вели-паши, назначенного на эту должность.

В декабре 1737 года Колчак принимает в Хотине Нащокина, посланного для переговоров, но Нащокина он держал и не пустил в Константинополь.

Только в 1739 году Миних идет на Хотин. Он переходит Днестр выше Хотина, занимает Черновцы, проходит со стычками с неприятелем Перекопские узины и встречает турецкую армию у деревни Ставучаны.

Ставучанское сражение произошло 17 августа 1739 года. Оно интересно тем, что предоставляет нам данные для оценки того уровня, на котором находилась русская армия и военное искусство ее командующих в период времени после смерти Петра Великого и до елизаветинских и екатерининских полководцев. Уроки и опыт петровских войск не были забыты, и русские войска времени Императрицы Анны Иоанновны были уже настоящими европейскими войсками, владеющими современной военной техникой, в частности, артиллерийской. В известной степени Ставучанское сражение представляет из себя очень хорошо скомпонованную и элегантно начерченную батальную картину XVIII века.

Манштейн, с некоторым европейским презрением относящийся к «азиатчине», пишет, что этот бой был победой военной науки и дисциплины над варварством. Но это не совсем так. Ставучаны — это, конечно, победа военной техники своего времени, которую имела одна сторона — в данном случае русская — и которой еще не достигла другая сторона — турецкая армия, хотя обе стороны проявили примеры личного мужества и жертвенности. Короче говоря, это была победа артиллерии, и именно полевой артиллерии, над пехотой и конницей, слабо поддержанными и прикрытыми артиллерийским огнем.

Турецкая конница совсем не была беспорядочным сбродом. В Венгрии, Сербии и Трансильвании, действуя в ту же пору против австрийских войск, она одержала ряд блестящих побед: Ниш, Оршова, Белград и, наконец, при Гродске в июле 1739 года. Потери австрийцев были так велики и казна так истощена войной, что Вена принуждена была подписать мир с Турцией на условиях настоящей капитуляции, и это несмотря на то, что имперские генералы были учениками и сотрудниками знаменитого принца Евгения.

Русская армия под командованием Миниха направилась, как было сказано выше, к Хотину из Черновца 6 августа и прошла через так называемые Перекопские узины между Днестром и Прутом в три дня. Турки намеренно не препятствовали проходу русских войск через легко обороняемое ущелье, т. к. по плану главнокомандующего, Вели-паши, турки намеревались вовлечь русскую армию в западню и, окружив ее и отрезав от путей снабжения, повторить то, что ими было так удачно проведено в 1711 году с армией Петра Великого при Пруте.

15 августа русские войска подошли к речке Шуланец и развернулись на небольших высотах по ее правому берегу. Современные гравюры дают очень ясное представление об окружающей местности. У подножия невысокого плоскогорья, на котором выстроились русские, течет речка с прудами и болотцами. Эта речка составляла как бы первый ров, прикрывающий турецкие позиции на противоположном берегу. На левом фланге находились последние отроги Хотинских высот, покрытые густым лесом, и деревня Недобаевцы. Справа глубокие овраги и крутой холм. В отдалении, на северо-восток, деревня Ставучаны. Непосредственно на восток, справа, деревня Долины.

Турецкий лагерь и полевые укрепления были на возвышении и преграждали долину, по которой шла дорога на Хотин. Этот лагерь был расположен так, что с правого берега Шуланца русская артиллерия его не достигала. Турки поставили свою пехоту и артиллерию в центре, а по флангам конницу, чтобы взять в клещи русских в случае их переправы через реку.

На опушке леса, прикрывающего Хотинские высоты, на турецком правом фланге стояли катаны (тяжелая конница) Колчака-паши, у подножия холма, на левом фланге, сипаги (легкая конница) молодого Генж-Али-паши. В тыл русским стягивалась полурегулярная татарская конница (ногайцы) под командованием аккерманского султана Ислам-Гирея; она должна была отрезать русским отступление. Ружейный огонь русских арьергардов держал ее на некотором расстоянии.

Окруженная таким образом, тревожимая и днем и ночью противником, русская армия простояла так двое суток и начала уже чувствовать недостаток в сене и дровах.

17 августа утром Миних приказал атаковать. Русское командование, давая время войскам отдохнуть два дня до боя, имело одновременно возможность изучить расположение неприятеля и заметить, что слабое место его позиции было на левом фланге, между главным лагерем главнокомандующего Вели-паши и легкой кавалерией Генж-Али-паши. По-видимому, турки не сочли нужным особенно укреплять это пространство, считая, что оно достаточно заграждено болотистыми берегами Шуланца. К тому же, Вели-паша растянул свой фронт почти что на 18 верст.

Соотношение же войск было следующее: на позиции Недобаевцы — Ставучаны Вели-паша стянул 70–80 тысяч человек, включая хотинский гарнизон почти целиком. С русской стороны приняло участие в сражении 33 823 человека регулярных войск и 8 тысяч нерегулярных. Турки располагали 70-ю орудиями, русские же имели 250 полковых и полевых орудий.

Миних, решивши атаковать неприятельский лагерь через его левый фланг, употребил сначала «воинскую стратагему» и сделал вид, что русские войска «якобы неприятельский ретрашамент атаковать хотели». Чтобы скрыть от неприятеля направление главного удара, Миних двинул со своего центра, через Шуланец, отряд подполковника Густава Бирона — 9 тысяч человек при 2-х полковых орудиях и бригаду полевой артиллерии. Турки, приняв это движение за фронтовое наступление всей русской армии, начали стягивать свои силы перед своим лагерем и укреплять его новыми окопами. Отряд Густава Бирона медленно продвигался по направлению к турецкому лагерю под прикрытием полевой артиллерии, перешедшей с ним Шуланец. Тот же Шуланец, изгибающийся слева от него к северо-западу, прикрывал его от возможной атаки конницы Колчака-паши.

В час дня Густав Бирон начал отступать и переправляться обратно за реку. Вели-паша решил, что Миних убедился в невозможности атаки и что победа уже намечается для турок. Колчак-паша дал об этом знать в Хотин. Но, как пишет Галем в своей книге «Жизнь графа Миниха», после этой радостной вести Колчаку самому скоро пришлось принести в Хотин другую — «весьма фатальную».

Одновременно с отступлением Густава Бирона правое каре русской армии под командою Карла Бирона двинулось на восток по направлении к дер. Долины. Артиллерия развернулась на высоте ближе к Долинам для поддержки наступавших. Одновременно саперные части исполнили блестящее действие: фашинами, шанцкоробами, досками, ветками они смогли укрепить переход через болотца у реки и навести 27 мостов через реку. Вся армия начала быстро переправляться и развертываться на левом берегу Шуленца: авангард Карла Бирона, гвардия Густава Бирона, «кордебаталия» А.И.Румянцева, левое каре Левендаля.

Быстро перетащив артиллерию, русские начали покрывать своим огнем турецкую пехоту и самый лагерь главнокомандующего, сбивая одновременно батареи, которые турки пытались поставить для защиты своего левого фланга. Несмотря на непрерывные нападения турок, русская пехота прорвалась к лагерю Вели-паши. В 5 часов дня 13 тысяч пеших янычаров двумя колоннами пошли в контратаку.

В записках Семена Порошина, гувернера Павла I, упомянуто, что 17 декабря 1764 года у Павла Петровича, тогде еще Наследника, обедал дежурный гвардии майор Любим Артемьевич Челищев, участник Ставучанского боя, случившегося 25 лет до того. Порошин пишет: «Еще сказывал тут Любим Артемьевич о порядке, каким образом они маршировали во время турецких оных походов и как атакуют турки. Янычары их, как известно, во время боя весьма легко одеты: туфли на босу ногу и в одних комзольцах, наступают бегом колонною, которая спереди фруту малова, а что далее взад, то шире, имеет фигуру трапеции».

Все современники пишут, что выдержать первый натиск турок очень трудно, и что их атаки холодным оружием были страшны: янычары бросались на противника с дикими криками и в состоянии исступления, доходящего до безумия. Но если такую атаку удавалось остановить, нанося атакующим сильные потери, то деморализация наступала очень быстро и уцелевших было очень трудно и даже невозможно снова собрать и повести в новую атаку.

Так оно и случилось при Ставучанах с пешими янычарами: русский артиллерийский огонь быстро выдвинутых на новые позиции батарей косил их ряды. Замешательство начало превращаться в отступление.

Тогда Колчак-паша двинул свою тяжелую конницу в атаку на арьергард Левендаля и на левый фланг «кордебаталии» А. И. Румянцева. Манштейн и граф Эрнст Миних (сын фельдмаршала) описали и эту последнюю фазу боя. Колчак повел сам 10 000 отборных всадников «серденгечетов». Барон Тотт говорит, что так называли турки волонтеров, намеренных или победить, или умереть. (Скептический барон, однако, добавляет, что ни того, ни другого никогда с ними не случается…)

Победить турецкой коннице под Ставучанами не пришлось, но погибло людей довольно много. Скача широким фронтом на русских, янычары наткнулись на особые рогатки против конной атаки, которыми успели оборониться русские. Надо было шесть солдат, чтобы переносить каждую рогатку. Они требовали колоссального обоза, чтобы следовать за армией во время похода, и Миних вез с собой множество этих рогаток на многочисленных подводах. Но именно эти рогатки и оказали гибельное препятствие для турецкой конницы. Натыкаясь на них, лошади падали, всадники, которым удалось сдержать коня, вносили расстройство в ряды идущих за ними товарищей. Под ружейным огнем, под ядрами русских пушек, теряя коней и людей, турки не смогли врезаться в русские ряды, и уже было видно, что на высотах, защищающих Хотин, отступление главных пехотных сил превращалось в бегство.

Вели-паша, бросив свой лагерь, отступал тоже, но не на Хотин, а влево к Днестру и Бендерам. За ним последовали и оставшиеся янычары, а также и те войска, которые были выделены из хотинского гарнизона и участвовали в сражении.

Колчак не смог собрать своих янычар и с маленьким числом всадников, его не бросивших, поскакал в Хотин. Было семь часов вечера, когда он оставил поле битвы, и была уже ночь, когда он доскакал до крепости, в которой командовал в его отсутствие его сын Мехмет-Бей и где оставалось только 700 человек гарнизона, вместо 10 000, которыми он располагал до сражения.

Извещая о победе, Миних писал Государыне: «Всемогущий Господь, который милостию Своею нам предводителем был, всевышнейшею Своею десницею защитил, что мы чрез неприятельский беспрерывный огонь и в такой сильной баталии убитых и раненых менее 100 человек имеем: все рядовые полученной виктории до полуночи радовались и кричали: „Виват Великая Государыня!“ и означенная виктория дает нам надежду к великому сукцессу, понеже армия совсем в добром состоянии и имеет чрезвычайный кураж».

Дорога на Хотин была открыта для русских.

Миних обложил крепость войсками и потребовал немедленной сдачи. Для переговоров были посланы князь Дмитрий Кантемир и В. П. Капнист, полковник Миргородский (впоследствии бригадир, погибший геройски при Гросс-Егерсдорфе в Семилетнюю войну, командуя Слободскими полками).

«В два часа ночи пополудни паша и гарнизон сдались. Командир крепости и ага янычаров передал маршалу ключи города. Часовые заняли выходы, и тогда паша, с большой свитой, пришел навстречу маршалу, находившемуся в одном из домов пригорода, и передал ему свою саблю. 31-го турецкий гарнизон, состоящий из 763 человек, вышел из крепости и сдал оружие и знамена» («Мемуары» Манштейна).

«На другой день, — пишет Эрнст Миних, — по завоевании города, утром рано армия, выступая из лагеря, расположилась в строй, и по отпетии благодарственного молебствия выпалено изо 101 пушки с Хотинской крепости, при троекратном беглом огне от всей армии. Потом отец мой в провожании паши, янычарского аги и других знатнейших турецких чиновников, поехал, все верхами, от одного крыла на другое.

При сем случае означенный паша отозвался, что хотя турецкая армия обще с татарами и составляла с лишком сто тысяч человек, однако признаться ему надобно, что невозможно было противустоять такому войску, какое он сейчас видит, где толь хорошая дисциплина и послушание введены, присовокупя к тому, что „огонь российской армии несравненно превосходнее турецкого“.

В оный же день сей паша, Калчак, обще с некоторыми другими турецкими пленниками, угощены от отца моего обеденным столом…»

Манштейн же пишет следующее: «Колчак-паша говорил, что все несчастья, которые они испытали за эту кампанию, произошли из-за плохих мер, принятых их начальником сераскиром Вели-пашой. Он ему ставил в вину то, что он остался слишком долго под Бендерами с большой частью армии и что он не захотел последовать его совету препятствовать русским переход через Перекопские узины. Вели-паша захотел дать им пройти, в убеждении, что он уничтожит их армию без боя, отнявши у них возможность снабжения провиантом и только постоянно их беспокоя. Этот план был бы не плох, если бы у него под начальством были другие войска — не турки и не татары, — и противником не такой генерал, как граф Миних. Паша еще прибавил, что он был удивлен скоростью русского огня, особенно артиллерийского, который всюду наносил очень большие потери их войскам».

Эти детали любопытны. Они объясняют преимущества русской армии того времени над турецкой: артиллерия, дисциплина, правильная концепция Миниха.

Несколько пренебрежительные слова Колчака по отношению к «туркам и татарам» выдают в нем босняка (хотя Вели-паша был тоже балканец из Албании). Балканцы в 17 и 18 столетиях считали себя лучшими турками: они считали турок из Малой Азии ниже себя и называли их «туркачами».

Комплимент по адресу Миниха — очень в стиле 18 века, как и обед, данный Минихом пленным турецким офицерам, на котором «подносили им за здравие Императрицы, которое запивали они, в противность заповедания от Магомета, венгерским вином из больших бокалов». Вероятно, Миних вспомнил Петра Великого после Полтавы и его «заздравный кубок» с пленными шведскими офицерами…

Большинство жителей Хотина успело убежать с имуществом в соседнюю Польшу, в воеводство старого приятеля Колчака, гетмана Потоцкого.

Семья Колчака, его жены и наложницы и малолетний сын Селим-Бей, которому было 11 лет, получила разрешение уехать в Турцию, по настоянию самого Колчака. Он объяснял это тем, что отъезд его семьи в Турцию послужит ему в защиту перед султаном, когда ему придется дать отчет за сдачу крепости, которую защищать он не мог, не имея в ней гарнизона.

Старший сын Колчака, Мехмет-Бей, был увезен в Россию. Ему было лет 35, и он был в чине не ниже майора. В конце реляции Миниха о взятии Хотина имеется «Реестр тем знатным персонам, которые при взятии Хотина военными пленными сдались»:

Потом топши баша — командующий артиллерией, тефтер-дар ефенди или обер-криг-комиссар, янычарский судья, обер-вагенмейстер, городской судья, плац-майор, 6 янычарских майоров, 5 адъютантов, 7 офицеров из арсенала и 2 инженерных офицера. Привожу этот список, потому что он дает некоторое представление об организации командного состава турецкой крепости того времени.

После сдачи города комендантом города Миних назначил генерал-майора Хрущева, а генералу Густаву Бирону было приказано возвращаться на Украину с тремя батальонами гвардии и несколькими драгунскими полками. С ними было уведено 2121 человек мужчин, женщин и детей, захваченных в Хотине. Младший сын Колчака-паши Селим-бей, увезенный в Турцию, был впоследствии офицером у султана. Он умер в 1808 году в чине «хасса силахсар» и похоронен на кладбище в Хайдар-Паша в Стамбуле.

Колчак-паша ехал в карете Бирона через Каменец-Подольск, Киев на Петербург. Маркович, «подкарбий малороссийский», отметил это в своих записках так: «26 августа 1739 года. Скоро свет дивизия наша рушила в путь. Пленники посередине, паша ехал в генеральской карете: а при генерале и мы».

По странному совпадению, через 180 лет, в 1919 году, из Каменец-Подольска, через Хотин, Ставучаны, Черновцы был вывезен из России его прямой потомок, 9-летний мальчик, сын Верховного Правителя, пишущий эти строки.

Отец был тогда в Сибири, мать моя смогла выйти из Севастополя на английском военном корабле и поселилась в Бухаресте. Во времена большевиков и немецкой оккупации она скрывалась с фальшивым паспортом у разных знакомых и в семьях нескольких матросов, которые помогли жене своего бывшего Командующего флотом. Моя мать отправила меня в 1918 году к своим друзьям детства, польским дамам, в Каменец-Подольск.

Из Бухареста и при содействии начальника английской военной миссии была организована маленькая экспедиция в Хотин. Молодой человек, сын адмирала Федосьева, переправился через Днестр до Каменца, который был в это время во власти «зеленых», и вывез меня на извозчике до Днестра — это было верст двадцать…

Я очень помню переправу через Днестр на маленькой лодке. Солнце только что зашло. Днестр был стального цвета, и его быстрое течение относило лодку влево, где чернели остатки взорванного моста железной дороги. На другом берегу, справа на скале, стояли развалины замка, генуэзская башня и турецкие стены Хотина, те самые, что мой далекий пращур сдал Миниху в 1739 году…

После взятия Хотина Миних с армией пошел на Яссы и перешел тот самый Прут, который не принес удачи войскам Петра Великого. Эрнст Миних по этому поводу замечает следующее: «Когда отец мой через сию проклятую реку без всяких затруднений переправился, то сие подало ему повод написать в посланной ко Двору реляции, что он поносный Прут сделал опять честным…»

Победа Миниха пришла все же слишком поздно. В это же самое время разгромленные турками австрийцы подписали прелиминарии к Белградскому миру. Миниха в Яссах встретил митрополит и местные оставшиеся власти. Митрополит произнес проповедь — было замечено, что она была на странный текст из Св. Писания: «Господь да благословит вхождение и исхождение свое…»

Приказ из Петербурга, где решили прекратить войну, повелевал войскам возвращаться в Россию. Это привело Миниха в бешенство, и он послал резкое письмо австрийскому канцлеру кн. Лобковичу. С Минихом должен был покинуть Молдавию и каймакан кн. Кантакузин; так же, как за Петром, в Россию ушел кн. Дмитрий Кантемир.

Через два года будет переворот царевны Елисаветы Петровны, свергнувший Правительницу Анну Леопольдовну и ее сына маленького Императора Иоанна Антоновича. Погибнет в Шлиссельбурге и в Холмогорах вся Брауншвейгская династия. Фельдмаршал Миних будет приговорен к четвертованию, но по милости Императрицы сослан в Пелым, где проживет все ее царствование — 20 лет! Генералы Бироны пострадают вместе со своим братом — Регентом. «Мемуары» гр. Эрнста Миниха сына, из которых я привел несколько цитат, написаны им в Вологде, за время его ссылки, в «назидание детям…» По странному стечению обстоятельств, полтораста лет после Хотина, в XX столетии, Колчаки и Минихи породнились: одна из прапрабабушек жены адмирала и моей матери была Елеонора Доротея Миних, племянница фельдмаршала.

К взятым в плен турецким офицерам русские отнеслись очень благородно. Колчак-паша, как было сказано выше, ехал в Петербург в общей карете с генералом Бироном.

В бумагах кабинет-министров Императрицы Анны Иоанновны (в то время кабинет-министрами были Остерман, кн. Черкасский и Волынский), опубликованных в Сборниках Императорского Русского Исторического Общества, и в архивах Сената имеются два указа, касающихся Колчака. Вот выдержка из одного из них, датированного 25-м декабря 1739 года.

Прочие распоряжения даются С. Петербургскому обер-коменданту Игнатьеву.

«Начало 1740 года было примечательно великолепнейшим торжеством, какового никогда в России не бывало, по поводу заключенного между его империей и турками мира», — пишет гр. Эрнст Миних.

Императрица Анна Иоанновна любила пышность и приказала отпраздновать заключение Белградского мира большими торжествами. Миних и все участники воины были щедро вознаграждены.

Волошский хронист Дапонтес приводит и эту речь «преисправно сложенную». Он пишет, что турецкие генералы благодарили Императрицу за то, что со дня плена они пользовались императорским благоволением. Они свободно были допущены ко двору, и солдаты, которые их охраняли, всегда относились к ним с почетом. Они заверяли перед Богом, что никогда не перестанут восхвалять имя Императрицы и молиться за счастье и благополучие Ее Величества. Они кончили краткой молитвой, в которой призывали Небесное Благословение на обе империи и на Ее Величество Царицу.

На аудиенции Императрица даровала свободу обоим. Это произошло в феврале 1740 года; но в августе паши все еще были в Петербурге.

Что ж случилось? Очень любопытные детали дают депеши французского поверенного в делах маркиза Ла Шетарди своему министру Амелоту в Париж и маркизу Вилленеву, послу Франции в Константинополе.

27 августа 1740 г. Шетарди пишет в Париж: «Здешний Двор все еще глубоко огорчен тем, что Порта использовала русских гребцами на галерах и, думая принудить турок к лучшему исполнению условий мира, хочет применить репрессии: очаковский сераскир, паша хотинский и другие важные военнопленные, которые еще здесь, не скоро получат свободу уехать».

Обмен военнопленными происходил медленно. Анна Иоанновна справедливо возмущалась, что турки не торопились возвращать русских, взятых ими в плен, и велела приостановить отправку пленных турок.

Вилленев же пишет, что султан в большом затруднении, так как часть пленных была продана в рабство во время войны, и он не может их освободить иначе, как выкупая их от частных лиц из собственной казны.

Из этого видно, что частная собственность в Турции уважалась и сам султан был бессилен в подобных случаях, а цены на невольников, конечно, возросли после заключения мира.

Все же паши уехали в Киев. Сопровождал их генерал Н. И. Румянцев, брат посла, который несколько раньше выехал в Константинополь с огромной свитой и обозом. Навстречу же ехал, тоже с грандиозным обозом, турецкий посол Эмин Мехмет-паша. Эмин-паша встретил Н.И.Румянцева и сераскира в Мценске в ноябре 1740 г.

В Русском Биографическом словаре (статья Румянцев Н. И.) сказано следующее: «Кабинет еще раньше удивлялся, что Румянцев ничего не пишет о поведении и склонности посла, об изъяснениях его о делах и состояниях здешних, о том, какие он получает указы из Порты, о чем он пишет от себя, о чем говорил с встретившимся в Мценске сераскиром и Колчак-пашою, ехавшими из Петербурга».

Как это ни покажется странным, но можно восстановить то, о чем посол говорил с Колчаком. В эти времена издавался в Амстердаме, по-французски, ежемесячник «Исторический Меркурий». Редакция получала каждый месяц сообщения своих корреспондентов из всех столиц Европы, а также из Константинополя. Приходится признать что журнализм был уже хорошо поставлен в первой половине XVIII века. Сводки событий издавались лишь с двухмесячным опозданием! Но тогда и никто не торопился…

Так, в мае 1740 г. из Константинополя пишут: «Здесь ходит слух, что Али-паша, который командовал частью войск в Ставучанском бою около Хотина и который был взят в плен, умерщвлен по дороге при возвращении его сюда из России, но что он дорого продал свою жизнь, убивши своей рукой восемь человек из тех, которые должны были его умертвить».

В июне 1740 года дано другое сообщение:

Но известие о смерти Колчака было ложно, так как в июне он был еще в России, как видно это из депеш Шетарди; турецкий посол переправился через Буг лишь 28 октября и встретился с Колчаком в Мценске лишь в ноябре.

Товарищ же Колчака по плену, Ягия-паша, сераскир Очаковский, вернулся в Константинополь с Румянцевым-послом лишь в марте 1741 года. Гаммер в своей истории Оттоманской империи упоминает о возвращении сераскира Очаковского и ничего не пишет о Колчаке, потому что тот не вернулся, а решил он не возвращаться, потому что турецкий посол при встрече рассказал ему, что случилось с Али-пашой и что его ожидает, если он вступит на территорию Оттоманской империи.

Султан Махмуд, относившийся к Элиасу-паше очень благосклонно, не простил бы ему сдачу Хотина: друзья при дворе у него были, и среди них, по-видимому, и Эмин-паша, которого он встретил в Мценске. О дальнейшем можно узнать и догадываться из «Хроники Дакийской» упомянутого выше Константина Дапонтеса.

Этот Дапонтес был при дворе господаря Константина Маврокордато в Бухаресте. Ему было поручено господарем вести записи с начала русско-турецкой войны 1734 года.

Дапонтес, фанариот, лояльный по отношению к султану, много раз упоминает о Колчак-паше: в частности, он рассказывает о похвальном письме, полученном Колчаком за несколько дней до Ставучанского боя из Константинополя от Каймакана-паши, заместителя великого визиря, который тогда командовал в Сербии против имперцев. Это письмо, выражающее благоволение султана, интересно тем, что оно передает заботу султана о гражданском населении Молдавии и, в частности, его строгий приказ смотреть за тем, чтобы население как можно меньше страдало от военных действий…

Но сдача Хотина имело слишком большое значение для Турции, и, по-видимому, султан, и великий визирь были в великом гневе, хотя очевидно, что защищать Хотин против всей русской армии, имея всего лишь 700 человек гарнизона, было невозможно. Предупрежденный, несомненно, турецким послом, что, вернувшись в Турцию, ему своей головы не спасти, Колчак-паша не вступил больше на турецкую территорию и, по-видимому, из Киева отправился в Галицию, в Станиславов, владения и крепость гетмана Иосифа Потоцкого. Хотя документальных данных я еще для этого пока не нашел, но вот как я восстанавливаю историческую вероятность дальнейшего.

Константин Дапонтес рассказывает, что еще до своего плена Колчак успел вывезти и государственную, и личную казну в Станиславов, которого Потоцкий был воеводою. Князь Дмитрий Кантемир, который ушел из Молдавии с Петром Великим, снарядил целую экспедицию, чтобы захватить Станиславов и казну. Для Дапонтеса Кантемир, которого он величает «Дмитрашкою», разбойник и изменник. А его набег на Станиславов — город нейтральный — просто попытка грабежа. Но гарнизон Станиславова не сдался, и Кантемир удалился с угрозами и проклятиями, разграбив Городенку.

Совершенно естественно, что из Киева освобожденный Колчак-паша отправился за помощью к старому другу и союзнику Потоцкому, тем более, что его казна охранялась людьми Потоцкого. Потоцкий же, будучи гетманом при короле Августе III, все же оставался верен Станиславу Лещинскому. Его постоянной мыслью было поднять конфедерацию для восстановления Лещинского при помощи Турции и Франции. Ставучанская победа Миниха разбила окончательно эти планы, но старого своего союзника-турка, по-видимому, Потоцкий не оставил, ибо, по отзыву современников, Потоцкий был человек благородный и для «рыцарских дел рожденный».

По-видимому, Колчак-паше не очень долго осталось жить во владениях Потоцкого, так как около 1743 года некий Бенуа, поверенный в делах Лещинского, Потоцкого и Тарло, главы Дзиковской конфедерации, в Константинополе просит султана, чтобы тот назначил в Хотин (возвращенный русскими Турции) и в Бендеры таких же «честных пашей, как покойный Колчак».

Потомки Колчак-паши получили в Галиции польский «индигенат» и были причислены к гербу «Боньча» (белый единорог на лазурном поле).

При Екатерине Великой и после третьего раздела Польши правнук паши окажется в Бугском казачьем войске, при атаманах, князе Радукане Кантакузене и Краснове.

Это уже эпоха основания Одессы и колонизации Новороссии.

В моем предыдущем очерке я довольно много рассказывал о далеком пращуре адмирала, Александра Васильевича, турецком военачальнике, взятом в плен Минихом в 1739 году. Это дало мне возможность вспомнить пятилетнюю войну с Турцией при Императрице Анне Иоанновне — эпоху забытую и сравнительно мало разработанную военными историками. Труды же Масловского, Мышлаевского, Байова и Кочубинского, которые ею занимались, трудно доступны заграницей.

Люди XIX столетия, о котором я теперь пишу, не оставили, конечно, громкого имени в истории. Таких, как они, были тысячи, десятки тысяч, но они характерны для своей эпохи, и рассказывать о них, мне кажется, стоит.

История любой семьи имеет свой социологический и исторический интерес. То, что я буду рассказывать, — это в сущности история служилого дворянства в XIX веке. Я хотел бы показать на примере моей семьи, из каких людей это служилое, мелкопоместное дворянство составилось, как достигалось дворянское сословие, как подымались и опускались отдельные семьи на ступенях социальной пирамиды Русского государства и как это сословие участвовало в жизни и развитии России.

О периоде жизни семьи Колчак в Галиции и Подолии во второй половине XVIII века у меня нет точных данных. Будучи православными, военными по традиции и семейному укладу, происходя от бывшего подданного Оттоманской империи, они, естественно, служили в частях, сформированных из христиан — бывших турецких подданных: молдаван, волохов, арнаутов, как на территории Речи Посполитой, так и на окраинах, завоеванных Россией.

Во всяком случае, прадед адмирала Александра Васильевича — Лукьян Колчак, был сотником Бугского казачьего войска во времена Императора Павла и Александра I. Этот сотник Лукьян получил землю в надел в Ананьевском уезде Херсонской губернии, недалеко от Балты, Жеребкова и Кантакузинки.

Бугское казачье войско многочисленным не было. В 1803 году оно насчитывало 6383 души мужского пола, но бугские военные поселения способствовали колонизации и развитию Новороссийского края. Отошедшие к России, после Ясского мира (1791 г.), степи Едисана, где до русских были лишь кочевья ногайских татар, заселились переселенцами из соседних губерний, старообрядцами, болгарами и другими задунайскими народами. В это же время была основана Одесса, которая быстро развивалась, сперва при герцоге Ришелье, а затем при гр. Лонжероне (ему были подчинены Бугское и Черноморское казачьи войска) и при гр. Воронцове (впоследствии князе).

Собственно говоря, история Бугских казачьих полков и военных поселений по Бугу, а потом по Днестру восходит к войне с Турцией 1769 года, когда кн. Радукан Кантакузен, русской службы полковник, присоединился вместе с гусарским Волошским полком, сформированным им в Валахии, к армии Румянцева для участия в войне против турок.

Румянцев и потом Потемкин образовали казачьи поселения и полки, носившие разные названия. Эти казаки участвовали во всех войнах с Турцией, а в мирное время держали кордоны по Бугу, Днестру и по берегу Черного моря.

Кн. Николай Радуканович Кантакузен (1763–1841) поступил на русскую службу в 1790 году подполковником Екатеринославского казачьего войска, участвовал во взятии Измаила и во время Турецкой войны 1806–1807 гг. был атаманом Бугского казачьего войска.

Служба Лукьяна Колчака, современника кн. Н. Р. Кантакузена, шла под его начальством, а потом под начальством атамана Ивана Кузьмича Краснова, убитого в 1812 году при Бородино.

Впоследствии, в 1818 году, из Бугского казачьего войска сформированы были 4 Бугских уланских полка. О Бугском казачьем войске детально рассказывается в «Хронике Российской Императорской Армии», изданной в 1852 году. Вот краткая выписка из нее:

В 1792 г. присоединен был к тому же войску и польской королевской службы полк «Бугских верных казаков», после утраты Польшей ее юго-восточных окраин. Об этих польских Бугских казаках упоминает граф Бем де Косбан, служивший в 9-м уланском Бугском полку, в интересной статье, напечатанной в журнале «Часовой» (№ 261, апрель 1911).

У сотника Лукьяна Колчака было два сына: старший — Иван Лукьянович, унаследовал часть имения, но, продав ее, купил дом в Одессе и поступил на гражданскую службу. У Ивана Лукьяновича было много дочерей и три сына, из которых старший, Василий Иванович, и был отцом адмирала.

Василий Иванович Колчак родился в Одессе в 1837 году. Вот выписка из статьи о нем, напечатанной в «Военной Энциклопедии»:

С 1863 года он служил на Обуховском сталелитейном заводе. Там родился в 1874 году его сын — Александр Васильевич.

Василий Иванович был воспитан в Одессе в Ришельевской гимназии, где в те годы еще были живы манеры, традиции и методы преподавания и воспитания французских эмигрантов, основавших эту гимназию. Василий Иванович был большой франкофил. По характеру он был человек сдержанный, с манерами — по словам моей матери — французов-эмигрантов. Его склад ума был довольно иронический, и его сын, будущий Верховный Правитель, характером на своего отца походил мало. Гораздо больше влияния на него имела, по-видимому, его мать, о которой несколько слов будет сказано дальше.

Василий Иванович оставил ряд научных статей и «Историю Обуховского сталелитейного завода, в связи с прогрессом артиллерийской техники» (1894). Он также написал очерк «На Малаховом Кургане», переведенный и изданный на французском языке. Эти воспоминания его — живы и забавны. К французам, взявшим его в плен на Малаховом Кургане, он относится с большой симпатией и очень хвалит и их армию, и их офицеров того времени. Довольно понятно, что французское военное издательство охотно издало его труд. Василий Иванович издал еще в 1904 году, к 50-летию севастопольской обороны, книгу «Война и плен».

Брат его, Петр Иванович, капитан 1-го ранга (1838–1903) был моряком-артиллеристом. Младший же брат, Александр Иванович (1839–1911) — «красавец Колчак» — был тоже морской артиллерии генерал-майор. От него пошла средняя линия Колчаков — три поколения Александров Александровичей, помещиков Тамбовской губернии.

Мать адмирала Александра Васильевича, Ольга Ильинишна, была урожденная Посохова («видный одесский гражданин» — по выражению де Рибаса, в его книге «Старая Одесса»). Посоховы из донских казаков. Старшая линия оставалась до революции в Ростове-на-Дону, а другая основалась в Одессе. Андрей Иванович Посохов был последним одесским городским головой; он был расстрелян большевиками в 1920 году.

Ольга Ильинишна, мать адмирала, была гораздо моложе своего мужа и умерла, когда ее сыну было 20 лет (1855–1894). Она, по словам моей матери, была «красивая казачка», спокойная, тихая, добрая и строгая. Воспитывалась она в Одесском институте и была очень набожна. В доме ее отца жили как будто «по старинке». Александр Васильевич ее очень любил и на всю жизнь сохранил память о долгих вечернях, на которые он ходил мальчиком со своей матерью в церковь где-то недалеко от мрачного Обуховского завода, вблизи которого они жили по службе отца.

Александр Васильевич был очень верующий, православный человек; его характер был живой и веселый (во всяком случае, до революции и Сибири), но с довольно строгим, даже аскетически-монашеским мировоззрением. У него были духовники монахи, и я слышал, как он, будучи Командующим Черноморским флотом, навещал одного старца в Георгиевском монастыре в Крыму. Вероятно, эти черты были в нем заложены его матерью.

Из семьи матери адмирала, его ближайшими родственниками и товарищами были два брата Посоховы: контрадмирал Сергей Андреевич (1866–1935) и генерал-майор Андрей Андреевич (1872–1930). Как и адмирал, оба были участниками японской войны — первый был старшим офицером на крейсере «Олег», второй — в 1904 году начальником штаба Сибирской казачьей дивизии (был награжден «золотым» оружием). В войну 1914 года Сергей Андреевич, контр-адмирал, был начальником штаба командующего флотилией Северного Ледовитого океана (1916 г.), а Андрей Андреевич, в ту же войну, сперва командовал 92-м пехотным Печерским полком, потом был генерал-квартирмейстером 2-й армии и начальником штаба 12-й армии. Оба брата скончались в эмиграции в Париже.

Александр Васильевич Колчак возвратился из полярной экспедиции на Землю Беннета в Иркутск 6 декабря 1903 г. и с разрешения Главного Морского штаба отправился в Порт-Артур в распоряжение командующего флотом Тихого океана вице-адмирала Макарова. Он был сначала назначен вахтенным начальником на крейсер «Аскольд», потом артиллерийским офицером на минный транспорт «Амур», потом командиром эскадронного миноносца «Сердитый». Во время осады Порт-Артура он командовал 120-мм и 47-мм батареей вооруженного сектора Скалистых Гор, был награжден орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», а впоследствии, уже вернувшись из японского плена, в 1905 году пожалован за отличие под Порт-Артуром золотой саблей с надписью «За храбрость» и орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами. Он тогда был в чине лейтенанта, в капитаны 2-го ранга произведен он был в 1908 году.

В Порт-Артуре был и его двоюродный дядя, тогда капитан 1-го ранга Александр Федорович Колчак, сын полковника Федора Лукьяновича, младшего брата деда адмирала. Эта младшая линия Колчаков особенно много понесла потерь. Александр Федорович, будучи контр-адмиралом в отставке, был арестован большевиками в Петербурге и, хотя потом отпущен, умер в глубокой нужде. Его сын, Александр, мичманом отличившийся в Японскую войну на «Лейтенанте Буракове», погиб на «Енисее» в 1915 году в Балтийском море. Брат Александра Федоровича, подполковник Петербургской полиции, Аркадий Федорович Колчак, был убит революционером в 1907 году, а сын его, Петр Аркадьевич, штабс-капитан, в гражданскую войну погиб в Киеве в 1918 году при взрыве пороховых складов.

Выше было упомянуто, что отец адмирала, Василий Иванович Колчак, издал в 1904 году книгу «Война и плен». Так вот эти «война» и «плен» повторялись в его семье из поколения в поколение. Какой-то рок приводит старших сыновей его ветви быть вовлеченными в большие военные катастрофы. Как турецкий генерал, его пращур, был при разгроме турок под Ставучанами захвачен в плен в Хотине, Василий Иванович был ранен и взят в плен при штурме Малахова Кургана французами. Его сын, Александр Васильевич, контужен и взят в плен в Порт-Артуре японцами, а сын адмирала, Ростислав, мобилизованный во французскую армию в 1939 году, был взят в плен германцами с остатками 103-го пехотного полка 16 июня 1940 года, после боев, начавшихся на бельгийской границе и закончившихся на Луаре, при разгроме французских военных сил и взятии Парижа.

Так из рода в род повторяются и нашествия иноплеменников, из рода в род жены должны спасать детей из горящих городов, от бомбардировок, голода, грабежей, расстрелов… По-видимому, разорение, бегство в чужие страны, изгнание, перемены подданства, языка и даже веры — явления нормальные…

В 1914 году, когда началась война, Александр Васильевич был флаг-капитаном по оперативной части штаба и был в море с первых же часов войны. Его жена и дети были в Либаве (сыну Ростиславу было тогда 4 года, а дочери Маргарите год). Порт был обстрелян германцами в первые дни войны, и эвакуация семейств морских офицеров прошла в довольно тяжелых условиях. Так Софье Федоровне пришлось спасать детей в первый раз. Маленькая дочка умерла в Гатчине в 1915 году, а сына пришлось вывозить за границу в 1919 году, после очень тяжелых переживаний в Крыму, где и самой ей приходилось скрываться от ареста.

О жене адмирала и моей матери стоит рассказать хотя бы коротко. Она была человек очень незаурядный и «сложной крови». Софья Федоровна родилась в Каменец-Подольске в 1876 году, где ее отец, действ. статский советник, Федор Васильевич Омиров, был начальником Казенной Палаты. Он был сыном подмосковного священника; учился в бурсе, потом на юридическом факультете Московского университета. Это был очень порядочный человек, хороший юрист, «маленький Сперанский», ученик и друг Каткова и академика Грота. Он был несомненно положительной фигурой эпохи реформ Александра II и царствования Императора Александра III. Будучи очень скромного происхождения и из духовного звания, он своими моральными достоинствам достиг больших чинов и умер человеком нестарым, ожидая назначения на пост губернатора Подольской губернии, которой фактически управлял последние годы своей жизни.

Мать же Софьи Федоровны была Дарья Федоровна Каменская — дочь генерал-майора Ф.А.Каменского, директора Лесного института и сестра известного скульптора Федора Федоровича Каменского. Среди своих предков Дарья Федоровна считала и барона Миниха, брата фельдмаршала, елисаветинского вельможу, и генерал-аншефа Максима Васильевича Берга, разбившего Фридриха Великого в Семилетнюю войну, учителя Суворова. Ее же собственный отец был воспитан своим дядей, генералом Григорием Максимовичем Бергом (между прочим, контуженным и взятым в плен при Аустерлице). Все эти старые истории Дарья Федоровна не забывала, и ее рассказы дочери дошли и до меня через записки моей матери.

Софья Федоровна Колчак была очень похожа на свою мать и, по-видимому, унаследовала ее волевой и независимый характер. Воспитанная в Смольном институте, она была очень образована, знала семь языков, из которых французский, английский и немецкий превосходно. Проявила себя она несколько раз в жизни необыкновенно.

Будучи невестой в 1903 году, когда адмирал Александр Васильевич был в полярной экспедиции, она решила к нему поехать, и одна, девушкой 26 лет, проехала с Капри в Усть-Янск на Ледовитом океане. Для того времени это было довольно удивительно. Возвращаясь на собаках и на оленях из Верхоянска, Якутска в Иркутск вместе со своим женихом, они в Иркутске узнали о начавшейся войне с Японией. Так как Александр Васильевич, вместо отдыха, после экспедиции, подал рапорт о назначении его в действующий флот, то их свадьба была в Иркутске. Из семьи мог приехать один Василий Иванович Колчак, и через несколько дней после свадьбы Александр Васильевич уехал в Порт-Артур, а его жена со своим свекром вернулись в Петербург.

Софья Федоровна выехала из России с сыном в апреле 1919 года во Францию. Уехать в Сибирь к мужу она уже не могла и осталась во Франции до своей смерти; она скончалась в госпитале Лонжюмо около Парижа в 1956 году. Ей было немного меньше 80-ти лет.