Заговор богов

Глава 1

17 июля, 6:30 утра.

Жара, дышать было нечем. Обжигающий ветер швырял в лицо раскаленный воздух. Он мчался по горячему песку из страны искрошенных ветрами пирамид, а за беглецом на громыхающей колеснице катился желтоглазый фараон и пафосно взывал:

– Вернись в мою страну, о, несчастный! Куда же ты? Всё готово к твоему погребению! Люди собрались! Нас ждет прекрасная ночь с маслами благовоний, погребальные пелены, сотканные богиней Таит, саркофаг из золота! Тебя положат в усыпальницу, свод небесный раскинется над тобой, и быки повлекут тебя в вечность! Разве это не прекрасно?

Нет уж, благодарим покорно, лучше потом…

– Раковский, я тебя люблю… – бормотала спящая Алька и обвивалась вокруг него – горячая, как раскаленный песок в пустыне.

«Я тебя – тоже нет», – мрачно думал Анджей, давая волю нахлынувшим чувствам. Не самые благочестивые помыслы одолевают с утра. Она скребла коготками, ползала по его разомлевшему телу, наглядно демонстрируя, что поверхность для поцелуев может быть обширной.

Слишком раннее пробуждение – спасибо фараону. Он лежал, подперев шелковистое бедро, обливался потом, смотрел в окно. Пал туман, в распахнутую балконную дверь вливался свежий воздух. Просыпалась Бялоленка – северная дзельница[1] Варшавы. Шаркала метлой дворничиха, сбивая с ритма весь квартал. У автомобиля у крайнего подъезда громко выла сигнализация. Возмущался бродяга, которому не дали поспать.

– Брависсимо, – сказала Алька, приходя в себя. – Молодец, не растерялся. Ну, и кто мы после этого?

Она приподнялась и пристально посмотрела Анджею в глаза.

– Надеюсь, теперь с тобой все в порядке?

– Если ты сомневаешься насчет моего выхода из запоя…

Он не пил уже четыре дня. Но в квартире царил кавардак. «Демонстратор пластических поз» и режиссер по спецэффектам Варшавской студии телевидения Алиция Квятковская, которую он вчера, наконец, пустил в свой дом, чуть не плакала, бродя по этим «древнепомпейским» развалинам. «Бардалино, сущее бардалино…» – и с упорством, достойным лучшего применения, разгребала завалы. «Когда ты женишься, наконец? Посмотри на себя, несчастный! Одичаешь, поглупеешь – кто тебя возьмет? Даже я не возьму. И заметь, дорогой, я не настаиваю, чтобы ты женился именно на мне. Женись на ком угодно, надеюсь, это не повлияет на наши с тобой отношения?»

Она сгребла на выброс бутылки, краски, мольберты, уложила его в кровать и стала пытать о странных событиях, приключившихся в Берлине и после. Пришлось предъявить домашнюю заготовку, в которой не было никаких вздорных таинственных организаций, а была контрабанда неизвестных рисунков Микеланджело Буонарроти, полиция и родная польская мафия. Но контрабанду перевозил не он!

– Дырковатая какая-то версия, – недоверчиво хмыкнула Алька. – Признайся, ты ее выдумал минуту назад?

– А я вообще не люблю Микеланджело, – стал объяснять Анджей. – Во-первых, тяжело и помпезно. Во-вторых, он был эгоист, маргинал и ненавидел людей. Считал, что только его воля достойна уважения. Этого парня ненавидели все. Даже папа Лев X говорил про Микеланджело: «Он страшен. С ним нельзя иметь дело». В-третьих, он был грязнулей. Неделями не раздевался, не разувался, а когда с его опухших ног снимали сапоги, вместе с сапогами снимали кожу…

Алька сглотнула.

– Не уходи от ответа.

– А еще он страдал из-за собственного величия. Как-то Микеланджело копировал фрески Мазаччо во флорентийском храме и завел изящный спор об искусстве с неким юным скульптором Ториджани. История умалчивает, каких гадостей наговорил юнцу спесивый хам, но у Ториджани кончилось терпение, он треснул гения по носу и отбил носовой хрящ. Микеланджело без сознания унесли домой, и всю жизнь он оставался безобразным уродцем с вдавленным носом.

– Не води меня за нос, – разозлилась Лика. – При чем здесь Микеланджело и нестыковки в твоем рассказе?

– Не знаю, – признался Анджей. – А тебе не интересно? А еще он был поэтом. Депрессивным и скорбящим. Писал приличные сонеты. «Надежды нет, и все объемлет мрак, и ложь царит, а правда прячет око…»

Той же ночью зазвонил телефон. Сердце рухнуло в пятки. С вами свяжутся… С вами свяжутся… Если вы, конечно, не возражаете…

– Пан Раковский, мы в курсе, что вы ждали нашего звонка, – сообщил незнакомый мужской голос. – Вам хотят предложить временную работу и очень надеются, что вы не откажетесь. Если вас не затруднит, подойдите завтра к Гайданскому парку – скажем, в два часа дня. Вам будут очень признательны. Спокойной ночи, пан Раковский. Очень рады, что вы уже четвертый день не пьете.

Анджей тупо слушал, как в трубке звучат короткие гудки. Сердце выводило барабанную дробь. О том, что он не пьет четыре дня, знал только он. Даже Алька не догадывалась…

Он притворился спящим, но вряд ли обманул этим Алицию.

– Не знаю, как насчет запоя, – заявила она, хлопнув утром по будильнику. – Думаю, ты справишься. А не справишься, запомни мудрую флотскую поговорку: если хочешь жить в уюте, водку пей в чужой каюте. Я имею в виду ночной звонок. Он тебе не понравился.

– Никому не нравятся ночные звонки, – отбился Анджей. – Не волнуйся, ничего фатального. Звонили не кредиторы.

– Но ты задумчивый и весь в себе…

– Я много дней задумчивый, – он вяло улыбнулся. – Во сне, в состоянии сильного алкогольного опьянения… Рад бы вернуться, да не могу. Любой отвлеченный образ встает на голову. «Кораблик в буре» вон за тем холстом, – он кивнул на проем в студию, где стояла новая картина, – ума не приложу, откуда он родился. Рука сама рисует…

– Не могу припомнить, что мне это напоминает, – Алька потерлась пяткой о его лодыжку. – Вспомнила. Шестое чувство. Интуиция – способность постигать истину без помощи доказательств. Тайны подсознания, внезапные озарения, все такое прочее. Английский инженер Самюэль Браун задумался над строением паутины и изобрел конструкцию подвесного моста. Нильсу Бору приснилась модель атома, Карлу Гауссу – закон индукции. Менделееву, Ньютону и Архимеду…

– Двум последним ничего не снилось, – перебил Анджей. – Архимед в ванне поскользнулся, Ньютон сел не на ту кочку. И вообще, закон Ньютона гласит, что яблоко от яблони недалеко падает. Ты такая умная, Алиция.

– Память хорошая, – засмеялась девушка. Она с сожалением сползла с кровати, запустила руку в спутанные кудри и принялась чесаться. – Понедельник, семь утра, отпуск не светит… На работу пора, дорогой, – покачивая бедрами, она поплыла в ванную. Но вскоре вернулась, встала в соблазнительную позу, демонстрируя все, что скрыто. – Надеюсь, в ближайшие дни ты не собираешься на рынок?

– Рынок? – оторопел Анджей.

– Интимных услуг, – Алька задрала нос и удалилась. Потом бродила по квартире неприступной королевой, совмещала чаепитие с одеванием, бормотала, что самый трудный год, как всегда, текущий, работа держится только на ней, пора найти богатого жениха и все бросить. Выйти замуж и потерпеть, увидеть Лондон и прослезиться, попасть в Париж и умереть…

Убаюканный монотонным гулом, Анджей впадал в оцепенение, пропустив прощальный поцелуй. Краски буйствовали перед глазами. Лязгающий карнавал. Вереница масок – гневных, шутовских, взволнованных. «Въезд Христа в Брюссель на Масленицу 1889 года» небезызвестного Джеймса Энсора. Христос среди хоругвей во главе ликующего маскарада, фараон в песках на колеснице… Он очнулся от лязга двери, спрыгнул с кровати. Проснулся страх. Недаром упомянута интуиция. Кольцо у горла медленно сжималось. Но куда бежать из родного дома? Тут он живет, творит. Картину вон рисует… Анджей подошел к мольберту, который Алька задвинула в угол, снял простыню.

Картина практически готова, остались штрихи. Зачем он это рисовал? Кто водил слабеющей от возлияний рукой? Он всматривался в собственное творение и чувствовал, как волосы шевелятся на затылке. «Ноктюрн. Корабль, терпящий бедствие»… Картина выходила сама по себе, без усилий, словно кто-то водил его рукой… Охваченное грозовым штормом море, беззащитный парусник на гребне волны, летящий на черную, окутанную дымкой скалу. Мощный ливень, застилающий небо, ураганный ветер рвет в клочья остатки парусов. Фок-мачта плавает в воде. По палубе носятся люди, матрос вылетает из «вороньего гнезда». Скалистый остров на дальнем плане, он, кажется, парит в воздухе… Решительно. Резко. Он помнил, как разбрызгивал, выдавливал краски на холст, будто абстрактный экспрессионист, а потом упоенно работал с мазками и пятнами – вдумчиво, медленно, тягуче растирая по холсту, пока из хаоса мазни не стало выявляться СОБЫТИЕ…

9 июля, больше недели назад, позвонили из банка «Миллениум», где имелся практически обнуленный счет, и с уважением поведали, что на этот самый счет поступили тридцать тысяч евро. Отправитель неизвестен. Заинтересует ли пана Раковского данная информация? Информация не могла не заинтересовать…

Он лихорадочно оделся. Не пить четыре дня – пора и честь знать. Половина восьмого – до встречи в Гайданском парке шесть с половиной часов. Он пойдет на встречу. Но как прожить эти долгие часы, чтобы не было страшно?

Анджей побрился, оделся, покопался в коробке с грязным бельем, отыскивая старые джинсы, где лежали скрученные купюры. Организация Альбрехта Ангерлинка, активно изживающая всё, что не является богоугодным (если не соврал), не выходила из головы. На улице было пустынно. Он зажал в кулаке банкноту, перебежал дорогу. Магазин на улице Войжека был закрыт. Пришлось тащиться полквартала к другому заведению. Район Стародворы, где жил Анджей, был не самой фешенебельной частью Бялоленки. Унылый, с однообразными панельными коробками – их возводили в начале пятидесятых, когда половина Варшавы еще лежала в руинах. За полвека в Стародворах ничего не изменилось. Публика здесь обитала не самая обеспеченная, было много безработных. Потребление алкоголя считалось нормой. Раковский пристроился в конец короткой очереди, настороженно осмотрелся. Магазин был тоже – не для самых привередливых посетителей. «Голдвассер», «Альпейску» и знаменитый польский «Чёпин» в подобных заведениях не продавали. Публика – сплошные «джентльмены». Дешевая «оковита» разлеталась, как стая голубей. Посетители неандертальского вида угрюмо пересчитывали центы, вполголоса что-то обсуждали (очевидно, жития святых и великомучеников). За Анджеем пристроился невысокий мужчина с пустым пакетом – рожица хитрая, оттопыренные уши.

– Вам, пан? – учтиво глянул продавец.

– Что-то доброе, – буркнул Анджей.

– Насколько доброе?

– Не зли меня, Збышек, – разозлился Раковский. – Говори, что есть.

– Знаю, – осенило продавца. – Только для вас, пан Анджей, – он жестом фокусника извлек из-под прилавка витую емкость. – Шотландское виски «Dewars». Девятнадцать евро. Двенадцать лет выдержки. Двенадцать лет! – возвысил голос продавец. – Вот это выдержка!

– Не бери, пан, за углом разливали, – поднял голову неандерталец.

– Знаю, – отмахнулся Анджей. – Элитный «Dewars» за девятнадцать евро… все равно давай, – он бросил на прилавок купюру.

– А мне зубровку, маленькую… – уже тянул мятую банкноту коротышка.

В бутылке действительно плескалось виски – примитивное, но не суррогат. Раковский сидел на кухне, тянул глоток за глотком, пытаясь заглушить страх. Поговорить не с кем. Алька на работе, к другу Павлу Айзику лучше не подступаться – рабочий день в разгаре, он очень занятой частный детектив. Может, жениться? Позвонить Алиции, сделать предложение. Посмотреть, как она облезет от удивления. Свить уютное гнездышко, сделать женщину, наконец, счастливой…

Глупые мысли не отвлекали. Будущее неумолимо приближалось – со скоростью шестьдесят минут в час. Зазвонил телефон.

Анджей мрачно посмотрел. Потом все же взял трубку и ответил.

– Пан Раковский? – как ни в чем не бывало осведомился мужчина.

– Весь внимание.

– Моя фамилия вам ни о чем не скажет. С вами хотят встретиться – по важному и неотложному делу. Скажем, в пять часов дня. За вами заедут. Только не делайте, пожалуйста, глупостей, – в голосе собеседника проскользнули веселые нотки. – Вам сделают небольшое, но интересное предложение.

– От которого я не смогу отказаться, – пробормотал Анджей.

– Сможете, пан Раковский. Но предложение действительно интересное. Проще согласиться, чем отказаться.

Абонент повесил трубку. Кожа покрывалась потом. Это не люди Ангерлинка. Те звонили вчера ночью и назначили встречу на два часа в Гайданском парке. Голос другой. А кто тогда? Он трезвел от страха. Алкоголь не спасал. Не следят ли за ним?

Анджей раздвинул шторы. В округе масса окон, но как проникнуть в пенаты живописца? Тюль имеет плотный рисунок. Он вздрогнул. Во дворе объявилась знакомая личность. Коротышка, стоявший за ним в очереди! Успел преобразиться: сменил несвежую майку на свежую рубашку, причесался, побрился. Он вывернул из-за угла, сжимая свернутую «Жечпосполита». Потащился к детскому городку, где уселся на лавочку и погрузился в изучение прессы. Трезвый, как стекло. Прочел последнюю страницу, пару раз ухмыльнулся. Поднялся, сунул прессу в урну, потащился вдоль дома.

Анджей поставил недопитое виски в холодильник, побежал под душ. Потом давился черным кофе, изгоняя алкоголь из организма. Идея не нова: конструкция радиотелефона позволяла запоминать входящие звонки. Не верилось, что абоненты согласны засветиться, но попытка не пытка. Увы, номер человека, предложившего «файв-о-клок», определению не поддался. Звонить могли с мобильного, из другого государства, из космоса. А вот предыдущий номер, как ни странно, высветился. Чудеса. Так и есть, два часа ночи, сутки – текущие. Обычный городской номер – звонили из респектабельного Средместья. Намекают, что можно с ними связаться? Ловушка? Помедлив, он набрал номер.

– Кто это? – спросил запыхавшийся женский голос. Минутой ранее его обладательница, как видно, вынимала гуся из духовки.

– Здравствуйте, – сказал Анджей.

– Здравствуйте, – ответила женщина. – Кто это?

– Раковский.

– Раковский?.. – женщина задумалась.

– Пани, сегодня ночью с вашего номера звонили в мою квартиру. Допускаю, вы не в курсе. Но знать, кто ночью был вблизи вашего телефонного аппарата, вы обязаны. Передайте, пожалуйста, абоненту: у Раковского проблемы.

Он повесил трубку. На шестнадцатой минуте перезвонили. Голос мужчины был раздраженным.

– Пан Анджей? В чем проблема?

– Убедите меня, что вы именно те, о ком я думаю, – проворчал Раковский.

Человек на минутку задумался.

– Вам привет от сэра Альбрехта…

– Неужели? – фыркнул Анджей. Он в трех словах описал содержание телефонного разговора. Не забыл и про коротышку с газетой.

– Хорошо, за вами заедут. Ждите.

Он опять метался по квартире, пытаясь понять, чего от него хотят. Он вывез из Берлина некий предмет, буквально сочащийся негативной энергией. Попал в историю в Берлине – и попутно на крючок к некоему господину Альбрехту Ангерлинку. Тридцать тысяч он отработал. Теперь придется отрабатывать свою жизнь, которую ему оставили… Накануне четырехдневного запоя, тщательно проверившись на предмет слежки, он встретился в сквере с Павлом Айзиком – хитроумным частным сыщиком, владельцем небольшого детективного бюро «Арчи Гудвин». Айзик, бывший одноклассник, считался другом. Он, собственно, и был единственным другом – невзирая на хитрость, эгоизм и меркантильный интерес ко всему на свете.

Выслушав рассказ, Павел схватился за голову: «И это все ТЫ? Невероятно. Только без меня». Впрочем, через минуту он передумал. Над недостатками Павла Айзика властвовала бескрайняя любознательность, она же любопытство. «И что ты хочешь от меня?» – осторожно осведомился друг. «Не знаю, кому пристроить тысячу евро, – признался Анджей. – У тебя нет никого на примете?» Павел копал четыре дня – ровно столько, сколько продолжался запой. У этого парня имелись полезные связи по всей Европе. Фамилия Ангерлинк – ненастоящая. Некто Ян Ван Гедерс, бизнесмен-тяжеловес, глава судостроительной компании, попечитель, меценат, филантроп, влиятельная в Европе личность. Организация, в которой верховодит Ван Гедерс, проводит (на этом месте Павел понизил голос и приложил палец к губам) не вполне законные мероприятия по пресечению деятельности «богопротивных» сил. Устраняются чиновники, политические деятели, сотрудничающие с дьяволопоклонниками, уничтожаются секты мракобесов, рассыпаются тиражи неугодных книг, фильтруются предметы старины глубокой, способные, с точки зрения конспирологов, пошатнуть хрупкое равновесие цивилизованного мира. И лучше не спрашивать, откуда Павел всё это добыл. Будем считать, что человек, предоставивший информацию, уже умер…

В дверь позвонили ровно в полдень, когда он превратился в искрящий электрический провод. Он шел к двери, словно бегемот по дну водоема – медленно и с чувством собственного достоинства.

– Открывайте, – потребовали с той стороны. – Свои.

«Свои не будут мотать нервы», – уныло подумал Анджей.

– Убедите, – он припал к двери.

– Вам привет от сэра Альбрехта…

Эту фразу могли и подслушать. Раковский мысленно перекрестился и впустил в квартиру «буревестника» – импозантного господина с челом еврейского мыслителя и мышечной массой боксера Томаша Адамека, уложившего одной правой Томаса Ульриха – дважды претендента на титул чемпиона мира.

– Вы еще не готовы? – возмутился посланец. – А катафалк, между прочим, у подъезда.

Черный, как сажа, «Гелендваген» нудно объезжал западные предместья Варшавы. Оттянув украдкой шторку, Анджей обнаружил, что справа по борту остались строения аэропорта имени Фредерика Шопена. Машина повернула влево, втянулась на улицу Зелинского. Юго-западная дзельница Урсус, отметил Анджей, окраинный район двухмиллионного города. Снова кусочек природы, проселочная дорога через лес. Обогнув аэропорт, внедорожник въехал в дубраву, где дорожки были вымощены желтой плиткой, а антураж лесопарковой зоны производил впечатление вымытого с шампунем. Обширные владения на краю коттеджного поселка, чугунная ограда, «испанский» дворик, двухэтажный особняк из белого камня и пятнистого мрамора. Очень просто и «демократично». Отсутствие лишней охраны, поэтапных проверок: сопровождающий вышел из машины, распахнул ворота, и джип решительно въехал на газон…

Никаких «рококо», «хайтека». Гостиная из кожи и лакированного дуба, зеркальный бар, спаренные кресла «Чиппендейл», комод от фирмы «Шератон». Картина русского живописца Серова «Девочка с персиками» (по четыре евро за килограмм) – довольно бледная имитация. А вот портрет Чечилии Галлерани Леонардо да Винчи («Дамы с горностаем», коей страшно гордится Краковский музей) скопировали тщательно. Имитатору удалась не только затаенная меланхолия в глазах девушки, но и знаменитая дымчатая светотень Леонардо – «сфумато», нежный полусвет с мягкой гаммой молочно-серебристых, голубоватых, иногда с зеленоватыми переливами тонов, в которых линия света становится воздушной, а очертания предметов пропадают.

Борцы с мракобесием имели респектабельный вид, хорошее воспитание и соблюдали светские приличия.

– Присаживайтесь, пан Раковский, – предложил осанистый молодой человек с внешностью референта при большом боссе.

Кресло напоминало западню. Чудовищно комфортную и расслабляющую.

– Желаете ли кофе? – вкрадчиво осведомился молодой человек.

– Спасибо, – кивнул Анджей. – Эспрессо, двойной. Без сахара.

По губам молодого человека скользнула понимающая усмешка. Он сделал знак статисту за кадром. Присел на стул с изогнутыми ножками и с интересом воззрился на гостя. «Референту» было не больше тридцати. Он носил очки в золотой оправе, костюм от кутюрье и тонкую водолазку, дающую понять, что встреча, слава богу, не официальная.

– Позвольте представить, – молодой человек учтиво повернулся к сидящей напротив даме, – Пани Ядвига Шиманская. Прошу любить и жаловать.

Строгая женщина с прекрасно сохранившейся фигурой, одетая в сиреневую брючную пару, сдержанно кивнула.

– Добрый день, Анджей. Надеюсь, вас не сильно побеспокоили?

Он склонил голову, давая понять, что по достоинству оценил шутку. У женщины был цепкий взгляд. Ей очень шли скромные бриллиантовые сережки в форме переплетенных змеек.

– Вы не местная, пани Ядвига?

– Я приезжая. Скажем так, иногородняя. Представляю вам своего коллегу: Мариуш Корвич. Он тоже приезжий.

Молодой человек чуть поклонился.

– То есть выбора у меня нет? – на всякий случай спросил Анджей. – От судьбы не убежишь…

– От судьбы не убежишь, – подтвердила, тонко улыбнувшись, дама.

– Отдельным удается, – смягчил драматизм Корвич.

– Значит, не судьба, – пожала плечами Шиманская. – Кстати, ваш кофе, Анджей.

– И старый знакомый. Не возражаете, если поработаю вашим официантом? – произнес над ухом знакомый густой голос, и на журнальный столик опустилась чашечка с блюдечком. От напитка исходил аромат добросовестно прожаренной робусты. Грузный мужчина соорудил располагающую улыбку, уселся на диван и забросил ногу за ногу.

– Здравствуйте, пан Замойский, – деликатно поздоровался Анджей. – Как живется?

– Вашими молитвами, – откликнулся Кажимеж Замойский – директор турагентства «Раффлезия», пропавший из купе в самый интригующий момент. – Не ожидали, что вы начнете копать под ваших покорных слуг. Зачем вы подключили детективное бюро «Арчи Гудвин», Павла Айзика, его незаменимых работников – Франчишека Рыбаса и Изабеллу Виннер? Нехорошо, Анджей. Впрочем, понимаю ваши чувства. На вашем месте я поступил бы, наверное, так же…

– Считаем недоразумение разрешенным?

– Безусловно, – широко улыбнулся Замойский. – Никто не пострадает. При условии, что не будет рецидива. Итак, Анджей, мы хотим поручить вам интересное дельце. Не волнуйтесь, качества Джеймса Бонда не понадобятся. А вот коммуникабельность, умение находить правильные решения… Можно хорошо заработать. Согласитесь, у денег имеется отвратительное свойство – уходить по-английски. Поэтому речь идет не о деньгах, а о больших деньгах. Итак, – Замойский вопросительно посмотрел на приезжих. – С чего начнем, господа?

– С исторической справки, – сказала Шиманская. – То есть с самого начала. Просим вас, пан Корвич, освежить нашу память.

– Начало пятнадцатого века, – хорошо поставленным голосом начал «референт». – Китайская империя еще не начала свою многовековую политику самоизоляции, считается могущественной морской державой с богатыми внешнеполитическими связями и активно открывает новые земли. Флот знаменитого адмирала Чжэн Хэ – по рождению, кстати, правоверного мусульманина – бороздит моря и океаны. Громадная эскадра, многотысячное войско, триста кораблей, увешанные вооружением и звуковой сигнализацией – не какие-нибудь «малолитражки», на которых будет плавать Колумб. Блестящее навигационное оборудование, сбалансированное управление, водонепроницаемые отсеки – о которых в Европе узнают только через триста лет… Открыты Вьетнам, Индия, Мальдивские острова, Сомали, Кения. Взят курс на Мозамбик. Отдельные эскадры флотоводца добираются до Южной Африки. Некоторые ученые полагают, что Чжэн Хэ совершил кругосветное плавание, открыл Антарктиду, Новую Зеландию, а также обе Америки – за много лет до триумфального плавания Колумба! Но последнее утверждение спорное, а вот то, что высший дворцовый евнух императора династии Минь ходил к Восточной Африке, – факт доподлинно известный. В июле 1412 года флот делится на несколько частей. Чжэн Хэ доходит до Ормуза в Персидском заливе, плывет по Красному морю и сухопутным путем совершает поклонение мусульманским святыням в Мекке. Эскадра его верного генерала Ли Мао – четыре «баочуань», огромных девятимачтовых корабля под алыми парусами – проходит по экватору, пристает к берегу (ныне это Южное Сомали, город Джамаме). Совершается экспедиция в глубь материка. Речь идет о десанте в несколько тысяч человек – внушительная по тем временам армия. О столкновениях с туземцами информации нет. Возможно, на данном этапе все протекает мирно, отряд везет большой груз – фарфор, ткани, чем и обеспечивает хрупкий мир с местным населением. Происходит контакт с племенем умбара, проживающим глубоко в джунглях (ныне такого племени не существует). Общение с вождем, рядовыми туземцами, знакомство с обычаями. По возвращении на корабль генерал Ли Мао становится обладателем шести ценных культовых предметов, составляющих единую композицию. Каким образом они ему достаются, история умалчивает. Но факт обладания прилежно отражен штабным летописцем. Также упомянуто, что данным грузом генерал весьма дорожил – были казнены несколько солдат, небрежно отнесшихся к правилам транспортировки. Очевидно, шесть божков добыты не совсем праведным путем. Можно допустить, что генерал разграбил африканское святилище, не устояв перед соблазном. На обратном пути отряд неоднократно подвергался атакам. В нескольких милях от берега поредевшая рать попала в засаду и полегла почти полностью под градом отравленных копий. Выжили несколько дюжин, в том числе генерал Ли Мао. Отбить свои святыни дикарям не удалось. Груз доставили на корабль, эскадру подхватили муссоны… Известно, что какое-то время культовыми предметами обладал генерал, потом композиция попала к императору, потом еще к кому-то, потом коллекция была раздроблена, чего делать нельзя ни в коем случае…

Корвич перевел дыхание.

– Повторяю, катастрофа. Дробить коллекцию нельзя ни в коем случае. Как вы относитесь к трансцендентным явлениям, пан Раковский? К тому, что находится за границами сознания и познания?

– Плохо, – вздрогнул Анджей. Слишком уж назойливо застучали в мозгу африканские барабаны, затрещали священные трещотки, забубнил шаман. Вспомнилась сумка, жгущая бок.

– У нашего героя имеется небольшой опыт, – заметил Замойский, – как относиться к предметам, наделенным деструктивной энергией. Надеюсь, он уже не сомневается в их существовании?

– Но слабо верится, что существуют предметы, наделенные созидательной энергией, – пробормотал Анджей.

– Позвольте не согласиться, – блеснула глазами Шиманская. – К тому и подводится разговор. Отнеситесь серьезно к нашим словам, Анджей. Коллекция вымершего племени умбара, состоящая из шести замысловатых статуэток, – штука посильнее Грааля. Не говоря уж о «Фаусте» Гете.