Заговор маски

– Ну не огорчайся, ласточка моя, – наконец сказала она. – Ничего страшного в том, что случилось, нет. Помнишь, мы на днях говорили про силы, на стихиях основанные. Вот и твоя стихия пробудилась – огненная. Часто для того, чтобы у мага стихия проснулась, ему потрясение требуется, вот с тобой такое и случилось. Ты не бойся, главное – научиться ею управлять и контролировать ее. Ты никому вреда не несешь, вот видишь: я тебя держу за руку, и ничего не происходит. А обожгла ты парня, потому что чувства всколыхнулись. Вот что, Горюшка, завтра в городе я с друзьями-приятелями поговорю, как лучше тренироваться тебе, чтобы силу под контролем держать. А потом ко мне придешь, и буду тебя учить. Вот то, что Остромир все понял… – она закусила губу. – Кузнец у нас парень честный и справедливый, а главное – не болтливый. Я с ним поговорю. Коли любит тебя, примет такой, какая ты есть.

Глаза Гориславы засияли:

– О! Спасибо, бабушка! Спасибо большое! Дай Мокошь, чтобы принял! – она посерьезнела. – Значит, огонь мне ближе… А я думала, когда этот жар чувствовала, что это любовь истинная так проявляется, что он то же, что и я, чувствует.

– А кто сказал, что это не так, – усмехнулась травница. – Раз уж на чувствах все у тебя завязано, может, это Остромирова любовь путь твоей силе открыла?

– Наверное, – зарделась девушка. – Хоть бы я своим огнем внутренним научилась управлять поскорее. Авось тогда и дар Сирин мне покорится!

– Научишься, – успокоила ее Всемила. – Ты, главное, не торопись: в этом деле основательность нужна и последовательность. До завтра вряд ли что случится, но вот несколько простых упражнений, которыми все ученики академий пользовались. Во-первых, коли почувствуешь, что сила рвется, остановись и глубоко подыши, подумай о чем-нибудь спокойном, попробуй чувства успокоить, тогда и сила бурлить перестанет. А перед сном, как ложиться будешь, считай, медленно, спокойно и думая об огне своем внутреннем. Ты о нем думаешь – и ближе к нему становишься, так постепенно и подружитесь.

Она улыбнулась.

– Ну вставай теперь, Горюшка, давай-ка я тебя чаем напою, пока еще светло.

– Спасибо, бабушка! Непременно так и поступлю! – Горислава схватила руки пожилой женщины и прижалась к ним лбом. – Вы мне так помогаете! – она, успокоившись, отерла лицо от последних следов слез. – А как вы думаете, папе стоит это рассказывать?

Всемила подумала немного.

– Папе можешь и рассказать, а вот маме лучше не стоит. Уж слишком она волнуется. Садись, внученька, – травница расставила кружки, поставила чайник на огонь и улыбнулась девушке. – Под вкусный травяной чай да с моими пирожками поведаешь мне, как с кузнецом погуляли.

– Ваши пирожки просто чудо, бабушка Всемила! – Горислава пересела на лавку у стола. – А Остромир меня в церкви по имени позвал. А потом на крепость пригласил посмотреть, – начала щебетать она.

Глава 8

Длинный обоз из саней начал снаряжаться еще затемно. Отцы семейств выводили и запрягали лошадей, матери будили детей, те же, еще бледные спросонья, сидели за столом, водя ложками по тарелкам с завтраком. Однако, чтобы вовремя поспеть к началу ярмарки в город, выезжать из деревни нужно было еще до рассвета.

Живко тоже вывел коня, запряг и повесил ему на шею торбу с овсом. Отряхивая коня от налипших соломинок, лесничий был по-прежнему задумчив, размышляя о вчерашнем разговоре с матерью. Он все больше уверялся в том, что Всемила была права, и теперь осталось только убедить друга Козарина.

На крыльце появилась Стояна.

– Живко, Козарин с Жданой еще не появились? – спросила она.

Лесничий покачал головой, но потом сообразил, что в полутьме она могла его и не увидеть.

– Не было пока, – сказал он.

Стояна кивнула.

– Подождем в избе, – ответила она и скрылась в доме.

Через несколько минут раздался скрип снега под чьими-то шагами.

– Доброе утро! – к саням подошли Козарин, Ждана, Горислава и Малюта. – А вот и мы. Белояр не поехал, соня.

– Здравствуй, Живко! – кивнула Ждана.

– Доброе утро, дядя Живко! – хором поздоровались девушка и мальчик.

– Доброе утро, – отозвался Живко. – А мои все проснулись, не хотят пропустить поездку. Яролика все утро уже мечтает о том, какие бусы себе купит, – он хмыкнул себе в бороду. – Подождите тогда, сейчас своих выведу.

Он зашел в дом и через несколько минут на крыльце появилась вся семья. Живко подпер дверь, пока все приветствовали друг друга. Яролика и Горислава тут же принялись шептаться и хихикать.

– Ну, садитесь, – скомандовал Живко. – Скоро уже на площади все соберутся, да будем выезжать. Стояна, не забыла ничего?

Женщина покачала головой.

– Укрывайтесь шкурами, – показал Живко. – Ну что, все расселись?

– Я с тобой, на облучке, поеду, – сказал Козарин, потягиваясь, – лишняя пара глаз в темноте не помешает.

Мальчики уже прижались друг к другу и задремали, женщины, пребывая в радостном возбуждении, переговаривались.

Сани тронулись, Живко выехал со двора и встроился в обоз. Горислава смотрела на исчезающие огни деревни. Что там делает Остромир? Как его рука и губа? И захочет ли он когда-нибудь снова видеть ее?

Яролика зевнула и потрясла головой, прогоняя сон.

– Ну что, – шепнула она, – выберем тебе ленты покрасивее, Остромир совсем голову потеряет. Как вы вчера погуляли? А то ты так и не зашла рассказать. А мне же интересно.

– О, ты же не знаешь… Кажется, будто уже сто лет прошло, – Горислава опустила голову на ее плечо. – Может статься, это была последняя наша прогулка.

– Почему? – удивилась Яролика. – Он что себя вел грубо? Вот еще! Горя, расскажи-ка мне все, мы что-нибудь придумаем. Если он тебя обидел, то мы ему устроим!

– Нет! О, что ты, вовсе нет! Он замечательный!

Девушки склонились друг к другу поближе, и Горислава начала свой рассказ о вчерашней прогулке и совете бабушки Всемилы.

Живко оглянулся назад, похмыкал и слегка придвинулся к Козарину.

– Разговор один есть, – понизил голос он. – Лучше бы нам сейчас переговорить, вряд ли кто услышит.

– Говори, – негромко отозвался Козарин, кивнув.

Живко задумчиво провел рукой по бороде.

– Я вчера все-таки прошелся до границы, – начал он. – Аккуратно шел, никто меня не заметил. И набрел… У нас там стена строится, – шепотом сказал он. – Где-то в два моих роста, каменная, огромная. Замуровывают нас, Козарин. Намертво. Вот тебе и Великий Острог. Вместо простых дозорных башен теперь стена, чтобы никто не вошел и не вышел.

– Эвона как… – отозвался Козарин спокойно, не отрывая глаз от дороги, но видно было, как от ярости напряглись желваки на его шее.

– Я к матери зашел, когда возвращался, – вполголоса продолжил Живко. – Рассказал – так она едва не прокляла их всех, а потом… В общем, предложила она уходить отсюда. Ее саму тут только мы и держим, она давно подумывала, да не хочет нас бросать. А теперь все страшнее и страшнее становится. Закроют нас здесь без входа и выхода. Мы с тобой и жены ладно, прожили бы, но за девочек страшно. Мать говорила, до нее слухи доходили, что совсем уж крепко за магов возьмутся. За всех, кого не выловили за эти годы. И у нас времени почти не осталось. Сейчас стена до ельника достроена. Я присмотрелся: строят быстро, однако еще несколько недель до того, как стена до болотной гати дойдет, есть. А дальше лес не наш, там я плохо его знаю.

– Даже не знаю… – растерялся Козарин. – И как нам мимо дозоров пробраться? Да и Ждана идти не захочет…

– Мимо дозоров я бы провел, – задумывается Живко. – А вот захотят ли… Знаешь, нам-то, может, и не будет особо ничего грозить, но девчушек надо спасать. Сгинут они здесь. Если бы хоть их с матерью отправить, пусть далеко от нас будут, зато живые.

– Одних? С Всемилой? – Козарин посмотрел на друга изумленно, но задумался.

– Да хотя бы и с Всемилой, – все так же тихо сказал Живко. – Мать хоть и долго пожила, но еще здоровая и крепкая. С ней они не пропадут. Да и знаю я, что в молодости знакома она была с кем-то из сольгардцев и галлов, сможет найти приют. Нельзя им тут оставаться: если тут стену построят да начнут частым бреднем всех перебирать, выйдут на них.

– Как же я с Горенькой-то расстанусь, – тоскливо проговорил Козарин, – и Ждана не пустит.

Живко побледнел, но твердо сказал:

– Мне самому хуже ножа мысль, что Ярушу не увижу, но лучше пусть не увижу, чем смотреть, как дочь на площадь выволокут, да сожгут там али камнями забьют. Времени думать нет, решайся, Козарин.

Учитель поморщился:

– Ты прав, – сказал он глухо. – Я с ней потолкую. Может, и пойдет вместе с твоей дочерью. А Ждане и говорить ничего не буду. Пусть потом голосит, когда Горя уже далеко будет.

Живко бросил взгляд назад. Его мать сидела рядом с женой и, казалось, принимала участие в оживленном разговоре Стояны и Жданы, однако Живко знал, что Всемила сейчас пытается уловить каждый шепоток, доносящийся с облучка.

– Побыстрее надо, – сказал он. – Вернемся сегодня и отправим обеих к матери, она лучше разъяснит. Посмотрел я на эту стену, живьем нас замуровывают, как есть. А девочек это пусть не коснется. Малые наши еще дети, подрастут, привыкнут, да и дара у них нет. Пусть девочки идут, Козарин. Если помогут боги, уже через несколько дней они все трое будут в безопасности. Я тоже Стояне говорить не буду, поплачет да и поймет, что так лучше. Хоть дочь в безопасности, пусть и далече от нас.

– Хорошо, – тяжело вздохнул Козарин, – пусть будет так. Вечером пришлю Горю к твоей матери. Все сделаю, лишь бы моей перепелушке хорошо на свете жилось.

Обоз все ехал и ехал, растянувшись по петляющей дороге, полз через заснеженные леса и холмы в светлеющее, наливающееся бледным лиловым сиянием небо. Деревни стали попадаться чаще, наконец совсем перестали исчезать, и обоз потек по нескончаемым петляющим заснеженным улицам. Снег под полозьями все больше превращался в кашу. И вот вознеслась над деревянными крышами белокаменная стена без всяких украшений, но добротная и крепкая. Народ валил валом в распахнутые ворота, над которыми висела в позолоченном киоте икона, откуда Христос строго взирал на входящих в город. Было еще раннее утро, но оживление царило на всех улицах. Въехав на главную площадь, обоз, наконец, остановился. Остановились и сани Живко.

– Здесь встанем, – кивнул Козарин на незанятый лоток. – Справа я сыр разложу, если столько займу, тебе хватит?

Живко согласно кивнул.

– Хватит, – ответил он.

Все работали молча и споро, как люди, давно привыкшие действовать сообща. Мужчины помогли женщинам перетащить нехитрые товары на лоток. Девушки вместе матерями красиво разложили сыр, творог и мотки шерсти, которую успели напрясть вечерами с прошлой ярмарки.

– Вот эти носки я делала, – похвасталась подруге Яролика. – Мама сказала, если продадим их, то деньги мне: я смогу выбрать, что хочу.

– А мне, папа просто так денег обещал, – шутливо показала ей язык Горислава, успевшая за долгую дорогу забыть о своих бедах. – И я и так выберу себе, что хочу!

Яролика фыркнула и в шутку замахнулась на подругу варежкой.

– Тише, – одернула их Стояна. – Сейчас уже народ подходить начнет, а вы что устроили! – однако она тоже не выдержала и улыбнулась. – Две егозы.

– Извините, тетя Стояна! Мам, а долго нам торговать? – с надеждой в голосе спросила Горислава.

– Ну пару часиков хоть. Все равно еще не все собрались. А как ярмарка заполнится, пойдете, выберете себе бус или чего вам там нужно, – посмеиваясь сказала Ждана и добавила, обращаясь к Стояне, – эх, где моя молодость, когда мне так нужны были все эти ленты да бусы! Сейчас уже все не так.

– Да уж, – улыбнулась Стояна, – помнится, не оттащить было от прилавков с бусами, колечками, лентами. Только бы покрасоваться. Сейчас-то о другом думаешь.

– Мама, ты и сейчас красивая, – ластясь к ней, сказала Яролика.

– Ох, подлиза, – строго, но с шутливыми нотками ответила ей мать. – Ну уж нет, еще пару часов будете помогать.

Девушки переглянулись и тихонько прыснули в кулачки.

Ярмарка понемногу набирала силу. Приезжие из деревень занимали лотки, раскладывали товары, начинали подзывать покупателей. Те степенно ходили меж рядов, оглядывая привезенный товар. Кое-кто уже начинал покупать. К лотку, за которым переговаривались Ждана и Стояна, подошел усатый приказчик, посмотрел на сыр и творог, не удержавшись, одобрительно кивнул и велел следовавшему за ним работнику набирать продукты.

Женщины радостно переглянулись, когда он передал им плату, день начался на редкость удачно.

– Мы пойдем с Живко, пропустим по кружечке сбитня, – Козарин приобнял жену, – все равно мы вам тут не нужны.

Та закатила глаза, но явно рада была избавиться от мужей, мешавших сплетничать с подружкой:

– Ну идите, да только недолго!

– Недолго, недолго, приду – еще платок себе купишь, – Козарин поцеловал жену в щеку и та, окончательно смягченная обещанием подарка, улыбнулась.

– Папа, а можно мы погуляем? – подергал за рукав отца Златогор. – А то тут скучно сидеть…

Лесничий усмехнулся в бороду.

– Скучно тебе… А если матери помощь понадобится?

– Да пусть идет, – разрешила Стояна. – Только чтоб недалеко! Вот тут, рядышком, побегайте, – она указала на площадку, где уже собралась группа детей, затевавших какую-то игру.

– Ладно, – протянул недовольно Малюта, – я тоже пойду, да, пап?

– Идите, идите, – покивал Козарин, прекрасно понимавший, что мальчишки ориентируются в небольшом городке, знакомом им с пеленок, не хуже, чем в родной деревне. – Но чтобы матери вас не искали!

– И вас чтоб не искали! – поддела его Ждана.

– Ну, голубушка, когда я в трактире-то пропадал? – укорил ее учитель.

– Иди уже! – засмеялась она.

Лесничий улыбнулся жене и направился вслед за другом. Мальчишки убежали на площадку, где тут же втянулись в игру с остальными детьми, девушки же остались помогать матерям.

– Горя, ты что хочешь, платок или бусы? – спрашивала Яролика подругу, пытаясь высмотреть дальние ряды, где продавали украшения и одежду. – Лент мне папа привез много, они пока не нужны.

– А мне нужны, – деловито стала перечислять Горислава, нарезая кусочки сыра на пробу, – зеленые нужны и желтые, еще нужно два отреза шерсти на платье себе и маме и отрез льна – сарафан хочу пошить к весне, нитки нужны, пуговицы папе на кафтан, а еще я хотела гребень себе новый посмотреть и зеркальце, как у Златки, а еще браслет хочу. Или два даже. И бусы! А платок…тоже хочу. Но папа не купит, наверное, уже, скажет, в другой раз.

Яролика захихикала.

– А я сапожки хочу! – поделилась она. – Мне папа обещал на весну. А кофточку я хочу сама сшить, поэтому нитки мне тоже нужны. И иголок мало. А еще бисер тоже закончился.

Матери с улыбкой переглядывались, глядя на своих дочерей, отрываясь от этого только, чтобы поговорить с очередным покупателем.

Тем временем мальчики, поиграв в бабки, отошли к лотку с леденцами, купили себе два петушка на палочке и, старательно облизывая их, сели на свободную лавку на краю площадки.

– Когда я вырасту, – оторвавшись от конфеты, сказал Малюта, – я из деревни, наверное, уеду. В городе веселее.

– Думаешь? – спросил Златогор. – А мне в деревне нравится. Там столько места для игр, а в городе туда нельзя, сюда нельзя. Скучно, в сторону не шагнешь. А в деревне мне только в лес нельзя. Хотя жалко, – он вздохнул, – я бы тоже лесничим стал, как папа. – Ну ты загнул! – засмеялся Малюта, – когда мы станем взрослыми, мы играть не будем, так что и места не надо будет. И потом, нам же всюду будет можно – кто будет за нами следить? А я учителем быть не хочу, кстати. Не хочу с мелюзгой возиться. Стану купцом, буду ездить в разные города, терем заведу!

– Не знаю, – протянул Златогор. – Я еще даже и не знаю, кем быть хочу. С папой в лесу хотя бы интересно. А купцом…. Им же считать надо хорошо, а мне счетная наука плохо дается. Хорошо девчонкам, они замуж выйдут и все. Муж работает, а они хозяйство ведут.

– Нет, – упрямо мотнул головой Малюта и задумчиво лизнул петуха, – бабой быть плохо. Они ничего не решают. А я хочу сам все решать, как мне поступить, куда уехать, кем стать! С девчонками даже скоро поговорить не о чем будет, они же читать разучатся.

Златогор прыснул и облизнул свой леденец.

– Точно. Вон пастушьи девчонки уже вообще ничего не знают. Только сказки для самых мелких. А ведь были бы они поумнее – было бы как-то веселее.

Он посмотрел на улицу, где появлялось все больше людей, которые спешили куда-то. Мальчик приподнялся.

– Не знаешь, что там? – спросил он, вытягивая шею.

– Нееет, – протянул Малюта и тоже встал, потом оглянулся на мать: та отпустила товар очередному покупателю, потом повернулась к Гориславе и Яролике и что-то им сказала, те, взвизгнув от радости, едва ли не бегом отправились к лавкам с лентами. – Слушай, а пошли посмотрим? Мы мигом, никто и не узнает!

– Думаешь, – нерешительно произнес Златогор, однако шагнул вслед за приятелем. – А если позовут, а нас нет. Что сказать тогда…

– Да ладно! Скажем, что в прятки играли, под прилавками хоронились, а как нас звали – не слышали! – решился Малюта и нырнул в толпу.

Златогор помедлил секунду, потом махнул рукой, рассмеялся и кинулся следом за другом. Мальчики лавировали среди горожан, старясь не терять друг друга из виду. Они протискивались между спешащими людьми, пролезая вперед, и вскоре вместе со всеми прочими были вынесены на большую площадь, по размерам превосходящую ярмарочную. Зеваки с горящими глазами стремились к центру, где возвышался небольшой деревянный помост. На помосте были какие-то люди, однако ни Малюта, ни Златогор не могли рассмотреть что там. Обзор им перекрывали спины прочих в толпе. Златогор заозирался и увидел небольшой каменный постамент. Он дернул друга за рукав.

– Пошли, заберемся повыше, – предложил он, и мальчишки кинулись к возвышение. Теперь они ясно видели наспех сколоченный помост. В центре его стоял высокий красивый юноша с небесно-голубыми глазами, светло-русыми курчавыми волосами в форменном мундире из красного сукна.

– Смотри, – шепнул Малюта другу, держась за его плечо, чтобы удержать равновесие и не свалиться в море людских голов, жадно вытянувшихся, чтобы внять зычному голосу юноши, – ну и красивая же форма у этих, кто в Загонщиках Охотника состоит, да? Что это он тут, интересно, выступать надумал?

– Не знаю, – пожимает плечами Златогор, вытягивая шею. – А форма и правда красивая. Ох, жалко, что к ним сложно попасть. Здорово было бы вот так же служить.

Толпа между тем жадно внимала каждому слову загонщика. Все подавались вперед, едва он добавлял ярости в голос, и затихали, когда он простирал руку, требуя тишины.

– Гой еси, люди русские, люди православные!

– Гой, гой! – одобряюще отозвалась толпа, мальчишки переглянулись и прыснули.

– Что за дурацкие слова? – прошептал Златогор. – В каких былинах они это вычитали?

– Много врагов развелось у нас, на земле-матушке! – продолжил юноша. – Много всяких поганых шпионов шныряет. И каждый, каждый из нас в опасности! Они свои идеи богомерзкие пытаются вам пропихнуть в книгах, в газетах, в товарах заморских! Знаете вы, братья, что творится в Галлии? Знаете, что у них борделей больше, чем храмов? А знаете кто у них сидит в этих борделях? На любой вкус – женщины, мужчины, мальчики, девочки, животные, игрушки, специально для блуда предназначенные! Они стыда не ведают, совокупляются прямо на улицах, случаются, как собаки! А викинги, викинги лучше что ли? Они еще не так блудливы, как галлы, но зато, кроме крови, ничего не почитают! Сила у них – закон, кто сильнее – тот и прав. Брат на брата, сын на отца! За неосторожно сказанное слово глотки режут, богам кровавые жертвы приносят! Вы только подумайте, братья! Матери своих же детей бросают на алтарь Одина и закалывают. Девочка родилась – в жертву ее! Мальчонка юродивый – в жертву!

В толпе раздались вопли ужаса и ненависти.

– Еретики проклятые! – раздался визгливый женский голос.

Мальчики переглянулись с недоумением и некоторым страхом.

– Разве же это так… – начал Златогор, но замолчал, поскольку загонщик продолжил свою речь.

– Столько лет мы на них кивали! – все больше распалялся юноша. – Столько лет в рот им глядели! Мол, у них технологии, науки развиты! Да открыл нам Господь глаза: дьявольские все это происки! Все, что они себе приписывают, у нас изобрели. И не маги, а обычные наши светлые головы, без всякого колдовства! У нас раньше тоже этих привечали, пособников Сатаны, да только помните, братья, помните, сестры! – он сделал особое ударение на букве «е», обращаясь к дородной веснушчатой бабе, не отрывавшей от него восхищенного влюбленного взгляда, – Сказано в Писании: «Ворожеи не оставляй в живых». Ведь что такое колдовство? Это прямое противоборство с Господом нашим, ибо только он повелитель нашей судьбы. Наслал болезнь – так значит за дело! Послал засуху – так кто мы такие, чтобы воле его противиться? Разве не должны мы, братья и сестры, исполнять Божий Закон и карать идущих против воли Его? Должны ли? Должны, я вас спрашиваю?!

Толпа взревела безумным послушным гулом. Почти все вперили глаза в юношу, готовые бежать и делать то, что он скажет. Мальчики, ничего не понимая, переглядывались. Были рядом и еще люди, которые помалкивали и прятали глаза, однако их было пугающе мало. Малюта и Златогор оказались среди огромной бессловесной массы, которая действовала так, как хотелось юноше в красном мундире.

– Как я сказал уже, братья, – продолжил загонщик, остановив гул взмахом руки, – зло среди нас. И не только в пропаганде Запада. Наши люди, прикидываясь православными, продаются этим выродкам окаянным, ложатся под них, задницы им лижут! Они счастливы будут, если викинги все-таки завоюют нас, как эти варвары давно мечтают, если галлы тут начнут нашим юношам отвары всяких трав дурманных продавать, а дочерей наших в бордели посадят и блуду их разнообразному научат! Вы думаете это слишком? Думаете, я вам лгу, братья и сестры? Преувеличиваю?

Толпа заревела истерически, возмущенно, и уже нельзя было разобрать никаких слов, только ясно было, что каждое слово загонщика вводит ее в еще больший раж.

– А вот вам доказательство! – загонщик взмахнул рукой – и двое других юношей в таких же кафтанах вволокли на помост девушку чуть старше Гориславы и Яролики. Одной рукой она крепко прижимала к себе шевелящийся кулек, другая безвольно повисла вдоль тела, как только ее втолкнули в центр площадки и отпустили. На ней была только длинная льняная рубаха, грязная и рваная. Светло-русые волосы были распущены и всклокочены. Она пошарила стеклянными от ужаса глазами по толпе и жалобно сказала:

– Пожалуйста, не надо…

– В чем твое преступление?! – заорал на нее загонщик-оратор.

– Ни в чем! – она залилась слезами. – Ни в чем, клянусь!

– Я говорил вам, братья и сестры! – красный кафтан повернулся к толпе. – Они даже лечь под этих выродков готовы!

– Я честная женщина, я честная, – закричала ему в спину девушка.

– Блудница! – завизжала из толпы какая-то баба. – Шлюха!

Толпа поддержала ее нестройным гулом.

Отовсюду на девушку смотрели безумные глаза, нигде она не видела сочувствия, только поодаль кто-то еще не мог смотреть на нее и стоял опустив голову. Это придало девушке сил на последнюю попытку.

– Вы же знаете меня! – закричала она, прижимая к себе кулек. – Я же жила рядом с вами, была вашей соседкой, вы же знаете, что я честная женщина! Прошу вас!

Загонщик повернулся к ней, взял ее за плечи и вдруг, совершенно переменившись, ласково заглянул в ее глаза своими, ярко-голубыми. Народ притих, наступило гробовое молчание.

– Ты все равно сестра наша, – произнес загонщик с состраданием, и девушка облегченно улыбнулась, – я, как и все мы, желаю тебе только добра. Ты просто должна покаяться. Рассказать нам правду. Всю правду. Ты ведь ее уже рассказывала, – он кивнул на молодцов, притащивших ее, и ласково, любовно стал гладить ее волосы.

Девушка растаяла, зарыдала еще горше и прижалась щекой к гладящей ее руке:

– Вы спасете меня?

– Я спасу тебя! – твердо ответил загонщик, – но у меня связаны руки, пока ты не раскаешься. Признай, что на тебе есть вина.

– Да, да, – кивнула девушка обреченно.

Загонщик развернул ее к толпе и склонился к ее уху, но сказал громко:

– Говори же, сестра!

Та вздрогнула. Толпа жадно ловила каждое ее слово.

– Я… Я… Серафима, купеческая дочь, – всхлипывая начала девушка, – папа с сольгардцами торговал и сдружился с одним из них. Он его к нам пригласил – и мы так и увидели друг друга. И папенька не против был… Мы с ним поженились… Ребеночка, вот… – она жалобно протянула народу кулек. – Он по делам уехал домой, скоро вернется. Я честная женщина и жена! Я ничем не провинилась… – она спохватилась, – но если виновата, то вы простите меня Христа ради! Укажите мне, в чем я не права! Я все исправлю!

– Христа! – усмехнулся загонщик и вдруг резко, наотмашь ударил ее по губам, та, потеряв равновесие, рухнула на землю, стараясь уберечь от падения ребенка, который заливисто заплакал, – как ты смеешь поминать Христа всуе, – заорал юноша, от его сострадания не осталось и следа, – как смеешь ты называться православным именем?! Поженились они! Что же твой муж, православный?! Отвечай, мразь, предательница, отвечай!

Девушка в ужасе сделала попытку отползти. Она задрожала, ее губы затряслись от ужаса. Снова она бросила взгляд на загонщика, не в силах вымолвить ни слова.

– Отвечай! – прорычал юноша. – Ответь все добрым людям! Чтобы все знали, какая змея жила все эти годы рядом с ними!

Девушка зажмурилась, из ее глаз брызнули слезы.

– Торлейв – мой муж, – шепотом выдавила она. – Мы женились, и в церкви тоже…. Он уважительно отнесся к нашей вере.

– А как зовут твоего выродка?! – орал, нависая над ней, юноша, его красивые черты лица исказились, – какое у него имя?! Отвечай твоим братьям и сестрам! Ты его крестила, шлюха?!

Девушка затряслась.

– Пожалуйста, – зарыдала она. – Пощадите. Мы не успели… Я…. Он же малыш еще. Прошу вас! Дитя не виновато ни в чем. Если моя вина есть, простите меня. Христом богом молю! Но дитя же безвинное!

– Имя назови его! – орал загонщик в полном исступлении, толпа бесновалась. Малюта, белый как мел, посмотрел на Златогора, не в силах сказать что-либо. Златогор, вздрагивая при каждом выкрике, перевел взгляд на друга. В круглых глазах мальчика плескался ужас.

Девушка прижала к себе ребенка.

– Асольв, – выдохнула она. – Мы его так назвали… Муж выбрал имя. Но мы покрестим его! Покрестим, в церкви! Пощадите, пожалуйста! Помогите мне! Он крещеным будет!

– Покрестишь – а звать будешь как язычника! – обличал загонщик. – И ты обманываешь народ! Соседи твои все нам рассказали! Ты не только в церкви венчалась, вас еще и жрец благословлял! Кому ты молишься? Одину? Фрейе? Демонам этим скандинавским, да? А знаешь ли ты, что сказано в Писании: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне»!

– Пощадите! – взвыла девушка, – вы обещали меня спасти!

– Я спасу, – кивнул Загонщик, – я тебя спасу, сестра, – тебя и твое дитя, – он повернулся к толпе и промолвил торжественно, – предательница созналась. Она отрицала Бога, она согрешила с язычником и позволила его богам благословить ее союз и это дитя – плод их греха. Она попрала нашу веру, попрала заветы нашей святой матери – православной Церкви. Будем же милосердными, братья и сестры! Не позволим бедняжке, заблудшей овце и дальше погружаться в пучину греха! Согласны ли вы, братья и сестры, очистить ее? Прямо здесь, прямо сейчас, поможем ей мученичеством искупить грехи, которые вопиют перед Господом нашим?

– Нет! Нет! – завизжала девушка, – я все сделаю! Нет! Ребенок! Он ни в чем не виноват! – она вцепилась в сапог юноши, но тот пинком отбросил ее в сторону, даже не взглянув на обвиняемую.

Толпа взревела в едином безумном порыве. До помоста и несчастной девушки доносились только гул и отдельные выкрики.

– Шлюха!

– Бесовское отродье!

– Выродок!

– Очистись!

– Во имя искупления господнего!

Все вокруг нее кипело и сливалось во враждебную ей стихию, которая жаждала ее гибели. Из толпы вылетел брошенный в ее сторону комок грязи. И так полулежавшая, несчастная рухнула на помост, прикрывая телом едва пищащий кулек. Вслед за первым полетел второй, девушка, не делая попытки подняться, скорчилась на помосте. Внезапно она вскрикнула, на рубахе расплылось пятно крови: из толпы прилетел камень.

– Очистите ее, братья и сестры! – вскричал, перекрывая гул загонщик, – очиститесь и очистите себя сами через помощь ближнему своему.

Он подал знак двум другим загонщикам – и все трое спрыгнули с помоста, тут же смешавшись с толпой. Кидали они камни вместе со всеми? Или исчезли? Этого было не понять. Все вокруг слилось в единый гул и гвалт. Девушка кричала уже не переставая, кулек в ее руках больше не шевелился, и на месте головки младенца алело красное пятно.

Златогор и Малюта переглянулись, и что-то в глазах друг-друга наконец привело мальчишек в чувство. Не сговариваясь, они сорвались со своего постамента. Малюта бросился бежать, едва его ноги коснулись земли. Златогор упал на колени, на ходу поднимаясь, обдирая кожу с ладоней, он кинулся следом за другом. Задыхаясь от ужаса, они мчались вперед, оставляя позади себя вопли толпы и крик жертвы, уже переходящий в хриплый вой.

Мальчики неслись вперед не разбирая дороги и быстро потеряли направление. Несколько раз повернув не туда, они вскоре оказались в совершенно незнакомом месте. Грязный проулок, заставленный поломанными ящиками, и никого вокруг. Они остановились, пытаясь восстановить дыхание. Малюта прижался к каменной стене и, закрыв лицо руками, зарыдал. Он истерически всхлипывал, размазывая грязь по лицу, и повторял шепотом:

– Не может быть, не может быть…

Златогор, весь дрожа, опустился на один из ящиков. Про его лицу не переставая текли слезы.

– Так нельзя, – шептал он. – Так же нельзя, они же живые, так же нельзя.

Он скорчился и, сжавшись в комок, заплакал еще горше.

Малюта ожесточенно вздохнул, пытаясь успокоиться, нахмурился, подошел к Златогору и положил ему руку на плечо:

– Не надо, не плачь, – он шмыгнул носом, – если с ними такое сделали – они сами виноваты. Иначе бы загонщика камнями забросали, а не ее. Верно? Не могут же все эти люди ошибаться! И в загонщики не зря такой отбор! Они знают, что делают.

– Не знаю, – прорыдал Златогор. – Наверно… А младенец, он же еще… А у него кровь на голове.

Он вытер нос об рукав, стараясь успокоиться.

– Да, – всхлипнул он, – наверно виноваты… А мы… Надо вернуться, нас искать будут. Где мы?

В этот момент из-за высокого дощатого забора раздались шум и голоса. Малюта, открывший было рот, чтобы ответить, оглянулся:

– А это что? – от любопытства его слезы сразу высохли, он полез на ящики.

– Может, не надо? – с испугом спросил Златогор, однако последовал за старшим товарищем. – Вдруг там что… Может, лучше пойдем наших искать. Мама будет ругать…

– Мамы ничего не узнают, трусишка! – фыркнул Малюта, выглядывая поверх забора. Его глаза округлились от испуга, смешанного на сей раз с восхищением.

– Что там? – нетерпеливо прошептал Златогор, залезая на ящики рядом с Малютой. Их глазам открылся вид на большой пустырь, огороженный высоким деревянным забором. В некоторых местах, где забор был низким, он был укреплен металлическими штырями и балками.

На пустыре передвигались люди из команды Ловчих Охотника – мальчики узнали их по серым мундирах, некоторые были с копьями, некоторые держали в руках веревки и петли. Чуть поодаль стояли трое мужчин. Двое из них были в черном, одеты очень неприметно, но по тому, как уважительно обращались с ними окружающие, было понятно, что это люди, которым тут все подчинялись. Третий был священником. Задумчиво поглаживая бороду, он наблюдал за ловчими, которые выводили из большого сарая партию невиданных ранее мальчиками существ. Это были чудовища – огромного роста, с человеческим телом, однако с бычьими головами.

Златогор ахнул.

– Кто это? – шепотом спросил он.

– Плохо ты папку слушал на уроках, – тихо ответил Малюта, – это ж минотавры! Помнишь легенду про лабиринт? Только… Я не знал, что они существуют на самом деле.

– Точно! – горящими глазами следил за монотонно передвигающимися существами Златогор. – Ничего себе… Но это же галльская легенда была, разве у нас они водятся?

– Их и в Галлии не водится… Их не бывает… Вроде… – отозвался Малюта нерешительно.

Тем временем минотавров освободили от цепей, намотанных вокруг их шей и рук. Те потирали запястья и смотрели мутными глазами на окружавших их людей. Златогор потянулся вперед, стараясь рассмотреть монстров.

– Смотри, смотри… – зашептал он. – Они, получается, существуют! Интересно откуда они у нас…

Он оперся рукой об забор, стараясь еще выше высунуться из-за забора. Ловчие подгоняли минотавров, заставляя их выйти в центр пустыря. Черные люди переглянулись, один из них нахмурился и что-то сказал второму. Священник все так же поглаживал бороду и, прищурившись, изучал чудовищ.

В этот момент ящик под ногами Златогора треснул, и та хрупкая конструкция, на которой стояли друзья, зашаталась. Оба мужчины в черном, словно почувствовав что-то, синхронно обернулись, вперив взгляды в мальчишек.

– Бежим! – перепуганно вскрикнул Златогор, спрыгивая с ящиков. Малюта не мешкая последовал за ним. Они вновь бросились бежать, улепетывая из проулка. В тот момент, когда мальчики поймали взгляды мужчин, им обоим показалось, что те двое куда страшнее быкоголовых минотавров.

Они бежали так, словно за ними гнались демоны, куда глаза глядят. Вдруг очередная узкая улочка вывела их на ярмарочную площадь. Малюта, оглянувшись, споткнулся и, качнувшись, с размаху влетел в какую-то девушку. Он вцепился в ее юбку, чтобы удержать равновесие, поднял глаза и встретился взглядом с Яроликой.

– Ой, – только и смог выговорить мальчик.

– Вы где бегали?! – безошибочно находя глазами и брата, забранилась девушка. – Родители с ума сходят, нам уезжать пора, а они носятся невесть где! Это же город, тут все что угодно случиться может!

Она схватила обоих мальчишек за руки.

– А ну как бы заплутали! – продолжала она. – Или бы в толпе зашибли!

К ним подбежала Горислава:

– Вы где были? – с тревогой спросила она. – Малюта, Златогор, ничего не случилось?

Мальчики переглянулись и тут же отрицательно затрясли головами.

– Мы заигрались, – виновато сказал Златогор. – И забыли о времени.

– Заигрались они, – сердилась Яролика. – Вот тебе отец задаст сейчас!

– Яролика! – взмолился мальчик.

– Что Яролика? – немного успокаиваясь, продолжила девушка. – Ладно, идемте, нам уже ехать пора.

– Почему пора? – удивился Златогор. – Рано же еще, мы приехали ведь пару часов назад только. Или сегодня так хорошо все продавалось?

– Хорошо, и у многих хорошо. Половина деревни решила домой ехать, – пояснила Горислава.

Тут к мальчишкам подлетела разъяренная Ждана. Она схватила сына за ухо и потащила его к саням Живко:

– Ну чтоб еще хоть раз ты у меня играть пошел! Да ты у меня вообще теперь дальше двора не выйдешь, спиногрыз! Вот уж отец тебя дома отходит!

– Ай, ай! Мама! – заверещал, зажмурившись, Малюта.

– В сани сейчас же! Ну, куда ты убежал? – приказал нахмурившийся учитель.

– Прости, пап, – вздохнул понуро мальчик, укрываясь шкурой.

С другой стороны в сани сел Златогор, точно также потирая ухо.

– Шкодники, – сердито прогудел Живко. – Ремнем тебя отходить бы надо, Златко. Чтобы знал. Мать до чего довел!

Мальчик виновато потупился. Лесничий махнул рукой.

– Вот я ужо с тобой дома поговорю, – пригрозил он. – Никакого леса и никакой улицы. Будешь матери помогать.

– Да, папа, – вздохнул Златогор.

Остальные тоже уселись в сани: рассерженные Ждана и Стояна, девушки сжимавшие кульки с покупками, в конце примостилась Всемила, бледная и чем-то явно встревоженная.

– Ну что, все погрузились? – спросил Живко. Козарин, как и утром, сел рядом с ним.

– Трогаем, – лесничий коснулся вожжей, и конь мерным шагом двинулся по дороге, вслед за другими санями из их деревни.

Из толпы за ними следил неприметный человек, одетый в черное. Он проводил холодными бесцветными глазами уезжающий обоз. Затем повернулся и нырнул в тот переулок, из которого десятью минутами раньше выскочили мальчишки.

Глава 9

Вечером, когда обсудили все новости, и наказали Малюту, и простили Малюту, поужинали, попили чаю и разбрелись по углам рассматривать покупки, Козарин подошел к дочери.

– Горенька, – он ласково погладил ее по волосам, по плечу и вздохнул, – оденься-ка и сходи к бабушке Всемиле.

– Хорошо, папа, а зачем? – глаза ее загорелись, и девушка спросила с надеждой. – Она сама тебе сказала, чтоб я пришла?

– Сама или не сама, какая разница? – пожал плечами учитель. – Иди, доченька, иди. И сделай так, как она скажет. Я не против, ты это помни, хорошо?

– Хорошо! – Горислава бросилась натягивать полушубок.

– Куда это ты, на ночь глядя? – встрепенулась Ждана.

– Куда надо! – сурово отозвался учитель. – Я велел!

– А куда? Куда? – допытывалась жена. – Где это она шататься будет в темноте?

– До Стояны дойдет и обратно, – успокоил ее муж.

Горислава с удивлением покосилась на отца: Козарин никогда жене не лгал, в крайнем случае –отмалчивался. Она повязала платок и хотела было уже выскочить за дверь.

– Горенька! – жалобно взмолился учитель.

– Папа? – она в недоумении повернулась к нему.

– Поцелуй меня! – попросил он. – И мать. Вот так.

Горислава послушно приложилась к родительским щекам, учитель крепко сжал ее в объятиях, потом сам раскрыл дверь и настойчиво вытолкнул дочь в сени.

– Ну иди, иди, иди скорее, перепелушка. Лети!

Горислава, с удивлением оглянувшись на мать и братьев, кивнула и вышла из дома.

– Куда ты все-таки ее отправил? – услышала она встревоженный голос матери. – Козарин, правду скажи!

– Чаю налей, – отозвался тот, – никуда я ее не отправлял. Любить дочь нам пока церковью не запрещено!

Горислава улыбнулась и, сгорая от нетерпения, пошла, почти побежала, к домику Всемилы. Ночь выдалась морозная, тихая и ясная. Было светло как днем: на небе сияла полная луна. Снег искрился серебром под валенками девушки и скрипел задорно и звонко. Сама того не замечая она начала напевать, приплясывая на ходу от радости. Вот наконец показалась заснеженная крыша знакомой избушки. Горислава влетела в сени, отряхнула снег и, постучавшись, вошла в комнату.

– Добрый вечер, бабушка Всемила! Вы говорить хотели со мной? Это по поводу Остромира, да? Он не обиделся? Ой, Ярочка, здравствуй!

– Горя, – удивленно перевела на нее взгляд Яролика, сидевшая у печи и гревшая руки. – А ты чего здесь?

– Заходи, Горенька, – кивнула Всемила, перебиравшая свои запасы. – Садись за стол, сейчас поговорим. Это… не только по поводу Остромира, а по поводу всего. И поговорить мне надо с вами обеими.

Яролика удивленно посмотрела на подружку. Горислава, сбитая с толку, стащила варежки, расстегнула и скинула полушубок и села, куда ей велели.

– Значит… Вы с ним поговорили? – осторожно начала она. – Папа велел идти к вам, и я решила, он меня благословляет. Он сказал, он не против… Так Остромир… Ну что же он сказал, бабушка? – все нетерпеливее спрашивала девушка, решив отложить на потом другую тему, сейчас ее никак не интересовавшую.

– Погоди, Горюшка, – травница наконец отставила в сторону свои банки и подошла к столу. – Не спеши. Сейчас нам предстоит дело куда серьезнее.

Яролика, хмурясь, смотрела на Всемилу. Еще с момента их возвращения, когда отец велел ей помочь бабушке отнести кое-какие покупки, ее терзала тревога. Слишком уже крепко обнял ее Живко, как будто не на час она уходила, а на год. И велел обнять мать и брата тоже. Что-то происходило, Яролика чувствовала это, но что – понять не могла. Когда они пришли в бабушкину избушку, травница велела ей посидеть спокойно, потом помочь растопить печь, потом выдумала еще какое-то дело, – словом, всем силами пыталась отвлечь внучку. И, похоже, ее целью было именно дождаться Гориславу.

– Потолковала я, Горюшка, об огне твоем, – сказала Всемила. – Все так, как я и говорила, ничего нового мне не посоветовали: тренироваться тебе надо, чтобы управлять огнем, поскольку он часть тебя. Учиться владеть стихией, тогда и дар твой будет тебе легче и легче даваться. Но сейчас это не самая главная проблема, что решить надо. Опаснее становится нам тут, девочки, все страшнее и страшнее. И простым людям жизни нет, что уж говорить про тех, кто чародейский дар в себе хранит. Одно неосторожное слово – и налетят подлые православные священники. И уж разбираться они точно не будут, кто прав, кто виноват. Признания вырывают под пытками, а потом – или на костер, или камнями… – она вздохнула.

Яролика вздрогнула.

– Бабушка, зачем ты это говоришь? – робко спросила она. – Мы же не показываем дар, прячем, как ты говоришь.

– Это не поможет, Яруша, – покачала головой Всемила. – Сейчас на чародеев охота ведется, а хоть и доверяю я соседям, но вдруг кто где о чем обмолвится.

Горислава нетерпеливо вздохнула и нахмурилась. Какой смысл сейчас говорить о том, что всем известно? Лишь безмерное уважение к травнице удерживало ее от дальнейших расспросов о кузнеце.

– Спасибо, бабушка, что потолковали в городе обо мне, – проговорила она, пряча глаза, – я все сделаю, как вы велите. Дай Мокошь, совладаю с даром – никто и не узнает.

– Это не спасение, Горя, – чуть нахмурилась Всемила. – Надеяться на авось нельзя, а потому… – она вздохнула. – Вот к чему я веду, внученьки. Нам с вами, как и другим чародеям, в Остроге оставаться нельзя. Опасно это, а потому уходить надо. Сегодня же, сейчас.

– Что?! – едва не задохнулась от изумления Яролика. – Но… папа… мама… и Златко!

– Отцы ваши согласились, что вам уходить надо. Живко вчера в лес прошелся, на границе стену строят, скоро нас заключат в тюрьму, откуда ни входа не будет, ни выхода. Отец твой, Яролика, нам поможет мимо дозоров пройти, – непреклонно сказала Всемила. – Я его попросила в скором времени подойти сюда с кое-какими вашими вещами, чтобы вам не возвращаться в деревню. А оставаться здесь нельзя, сгинете.

Сердце Гориславы ухнуло куда-то вниз. Она поняла, на что ее благословил отец. Расширившимися от ужаса глазами она смотрела на Всемилу, на подругу и понимала едва ли половину из того, что они говорили.

– Уйти? – пролепетала она. – Но куда?

– Подальше отсюда, – сказала травница. – Сперва в Лигию, потом до галлов доберемся, а там посмотрим, где лучше устроиться. Я всегда больше Сольгард любила, да и друзья у меня там были. Но если понравится вам на юге, можно и на юге обустроиться. А уходить надо, – добавила она. – Казни уже до нас добрались, сегодня в городе девушку забросали камнями за то, что за викинга замуж вышла. Не сегодня завтра достроят стену, и придут сюда священники уже по наши души.

Яролика молчала, в глазах ее плескался ужас. Ей было очень страшно: страшно оставаться, потому что многие знали про ее бабушку, да и про нее догадывались. Но и уходить вот так, резко срываться с места тоже было страшно. А как же родители, маленький Златко? Их небольшой уютный дом?

Горислава поняла, что не может усидеть на месте, она встала, прошлась по комнате и подняла глаза на травницу:

– Но вы поговорили с Остромиром? – спросила она твердо, не так нетерпеливо и восторженно, как раньше.

Всемила покрутила головой, словно не желая говорить, однако, посмотрев на девушку, все же ответила.

– Поговорила, – сказала она. – Он… не испугался твоего дара.

Горислава сделала шаг к ней:

– Что он сказал? – тихо спросила она.

– Что любит тебя, кем бы ты ни была, – ответила Всемила. – Но Горислава, если ты любишь его, ты согласишься с тем, что вам надо уходить. Прознают про вас – схватят всех ваших близких и родных. И заставят либо отречься и оговорить вас, либо – что еще хуже – на помост потащат.

– Тогда я отрекусь, – сказала Горислава. – Сейчас отрекусь, не дожидаясь, пока придут. Мне не нужен дар, если рядом не будет родных. Мама и папа, братья и… Остромир. Они мне дороже.

– От чего ты отречешься, глупышка? Дар – часть тебя. Руку или ногу отрезать хочешь? Да и не нужно им твое отречение, – возразила Всемила. – Им смерть твоя нужна или служба, если продаться захочешь. А вот тебе разве это нужно, девочка? Сгинешь ведь сама, Горюшка! А семье твоей придется смотреть, как ты погибаешь!

– Никто про меня не знает, – упрямо мотнула головой Горислава, – кроме Остромира, а он не скажет. Я не буду пользоваться даром, и он угаснет. Мама говорила, так бывает. Я не могу уйти! Не сейчас! Не когда у нас с Остромиром сладилось!

– Не угаснет он! – твердо сказала травница. – Будешь давить его в себе – он будет ждать и когда-нибудь вспыхнет так, что выжжет все и всех вокруг, а саму тебя откатом убьет. Коли дар есть, его нужно развивать. Горя, если любишь Остромира, лучше оставь. Здесь вам счастья не будет.

– Бабушка… – шепотом сказала молчавшая до того Яролика. – А мы что же тогда, и вернуться никогда не сможем…

Всемила вздохнула.

– Внученьки, если бы моя воля была, я бы никогда вас на чужбину не потащила. Но сгинете вы здесь. Ни я, ни отцы ваши не можем этого позволить. Только поэтому я вас увести хочу.

Губы Гориславы задрожали, из глаз брызнули слезы:

– Правы церковники, – закричала она, – не дар это, а проклятие! Будет нам счастье, будет, не каркайте! А не будет, так пусть мой муж решает, уходить нам или оставаться. Без него никуда я не пойду, и отец мне теперь не указ! – она ожесточенно утерла слезы и сказала спокойнее. – Яре надо уходить. Про нее в деревне давно поговаривают. А про вас и подавно. А я остаюсь.

– Горя! – вскрикнула Яролика, вскакивая. – Про тебя ведь тоже поговаривают! Ты же знаешь! Мы обе слышали: и про дар, и про то, чему твой отец нас учит! Это сейчас отец Лука на нас внимания не обращает, а ведь мне папа сказывал, что скоро чужие церковники к нам приезжают. Горенька! Бабушка! – она в отчаянии переводила взгляд с одной на другую. – Почему мы все не уйдем? Все семьи? Пусть Остромир с нами пойдет, коли он жених Гориславин. Ведь лучше же так будет!

Горислава затихла, перевела полный надежды взгляд на травницу:

– Бабушка Всемила, давайте все вместе уйдем? Ваша семья и наша? И Остромир?

– Отцы ваши не хотят уходить, а точнее матери не согласятся, – со вздохом ответила Всемила. – Опасаются, что на чужой земле будет хуже. Думаете, мне легко вас от семей отрывать, девочки мои? Мы ведь вас спасти хотим. А Остромир… коли любит он тебя и готов сейчас же идти, то почему нет. Остромир верный парень и честный.

– О! – отчаяние Гориславы как рукой сняло. – Я его уговорю! Мы мигом! Я за ним сбегаю, бабушка Всемила, погодите секундочку!

Яролика радостно заулыбалась и взглянула на Всемилу. Для нее самой новость о том, что нужно покидать родные края, не стала такой шокирующей, как для Гориславы. Яролика была из семьи потомственных травниц, и про их семью знали все. Знали, что у каждой девочки в роду этот дар проявляется. Раньше этим гордились. Смутно, еще детским сознанием, Яролика помнила, как бабушка Всемила рассказывала ей, еще совсем крошке, то ли сказки, то ли легенды, в которых травницы и знахарки из их семьи поколениями жили здесь и помогали людям. Поэтому теперь, когда быть магом стало опасно, Яролика сама была готова бежать куда глаза глядят в любую минуту, лишь бы спрятаться туда, где не будет внутренности скручивать от страха.

Всемила приподнялась из-за стола.

– Горюшка, постой, не лети, – начала она. – Мне самой лучше… – внезапно она осеклась. Ее глаза расширились, она с удивительной для ее возраста прытью метнулась к двери, перехватывая Гориславу. Однако все же на долю секунды травница запоздала, и дверь распахнулась. Со стороны деревни шла группа мужчин, незнакомых всем трем. Яролика, выскочившая на крыльцо следом за бабушкой и подругой, застыла. От приближавшихся незнакомцев веяло угрозой. Один из них, заметив их на крыльце, вытянул вперед руку и что-то сказал своим спутникам.

– Живо в дом! – с невесть откуда взявшейся силой травница втолкнула девушек в избушку, опустила на дверь засов, приложила к нему руку и что-то забормотала.

– Кто это? – едва живая от страха выдохнула Горислава. – И что им нужно?

Всемила не обратила на нее внимания и продолжала бормотать. Наконец она оторвала руку от двери и перевела взгляд на девушек. Бледные и перепуганные, они стояли, прижавшись друг к другу, и едва дышали.

– Не бойтесь, – хриплым, словно не своим, голосом сказала травница. – Это их задержит. А теперь… – ее взгляд метнулся в сторону, пробежался по стенам избы, ища выход, и наконец остановился на полках с пузырьками и склянками разных форм и размеров.

– Да…. – прошептала Всемила, – да, так и будет. Яролика, Горислава, живо слушайте меня! – ее голос вновь окреп. – Времени мало, берите свои вещи. Яролика, – она метнулась к сундуку и, пошарив в нем, достала толстую рукописную книгу, – возьми, твое наследство. Читайте обе внимательно и учитесь. Теперь полезайте… – травница с трудом приподняла крышку погреба.

– Бабушка, – из глаз Яролики потекли слезы, – а как же…

С улицы раздались гневные крики, что-то пронеслось по воздуху и ухнуло над крышей, отчего все покачнулись.

– Быстро в погреб, – рявкнула Всемила.

– Перун и Мокошь, помогите! – содрогнулась Горислава и полезла вниз по лесенке. За ней, рыдая, спустилась подруга.

– Ступайте в тот угол, – указала Всемила, – откиньте мешки, там лаз, ползите как можно дальше, насколько сможете, и схоронитесь там! Если вдруг что не так пойдет, ползите еще дальше, до самого конца – путь приведет к обрыву. И ни в коем случае, что бы вы ни услышали, не смейте вылезать! Ясно? Как все стихнет, обождите немного, потом выходите и бегите отсюда! Прочь из Острога! – не дожидаясь ответа, она со стуком захлопнула тяжелую крышку, и девушки остались в темноте. Они прижались друг к другу, а все вокруг бушевало.

– Идем, идем, – всхлипывая забормотала Яролика, едва ли не на четвереньках переползая в указанный угол. Сверху снова тяжело громыхнуло, избушка затряслась, однако устояла. Царапая руки, девушки откинули мешки и забились в указанный лаз.

– Отвори по-хорошему, ведьма! – раздался крик.

– Я вам сейчас по-плохому отворю! – голос Всемилы зычно раскатился по всей поляне, где стояла избушка, мелькнула вспышка, отблески которой полыхнули перед подругами сквозь щели в полу, раздались крики и проклятья.

– Бабушка, – рыдала Яролика, цепляясь за подругу. Горислава оцепенела от ужаса и только прижимала к себе голову подруги, будто стараясь уберечь ее от всего, что происходило над ними. В щели были видны вспышки – голубо-лиловые, обжигающие глаз. Грохот стоял такой, что Горислава, не услышала своих слов, когда повернулась к подруге и сказала ей:

– Ярочка, это, наверное, Перун спустился, чтобы помочь нам! Он нам поможет! Боги спасут нас!

– А бабушка, – машинально шептала Яролика, заливаясь слезами, – бабушка… За ней пришли, за нами пришли, она нас защищает…

Внезапно шум стих, девушки замолчали, сильней прижавшись друг к другу. Послышались мужские голоса.

– Осторожно, ведьмы изворотливы. Прикрывайте друг друга.

Яролика полными ужаса глазами смотрела на подругу. Горислава, зажав рот рукой время от времени мотая головой и не отрывала взгляда от потолка подвала, словно стараясь сквозь доски рассмотреть, что происходит наверху.

– Да все вроде… – внезапно мужской голос оборвался и перешел в дикий визг, словно его издавало животное, а не человек.

– Убейте ее! – заорал кто-то из нападавших.

– Думали моей магии хлебнуть, выродки церковные, – раздался яростный голос Всемилы. – Ну так подавитесь ею!

Раздался звук разбившегося стекла. На секунду все замерло, как будто само время остановилось, а затем раздался взрыв. Девушки с криком шарахнулись назад, пытаясь отползти как можно дальше от бушевавшего огня. Пол проломился, в погреб рухнули доски, наверху избушка зашаталась и через мгновенье рассыпалась, будто игрушечная. Бревна рухнули в подвал, все сильнее занимаясь огнем.

Горислава метнулась к полке, разбила банку с какой-то жидкостью – то ли отваром, то ли брагой, оторвала два куска от подола, смочила их и, зажав рот одним, протянула другой подруге.

– Давай мешки подтащим! – крикнула она. – Заложим лаз! Будет воля богов – не задохнемся!

Яролика кинулась к мешкам. Помогая друг другу, девушки подтащили их к лазу, нагромождая их как заслон от дыма и огня.

– Еще банку возьми, – крикнула Яролика, хватая первую попавшую закрутку. – Будем смачивать тряпки, надо продержаться, пока выползаем. Боги помогут!

Они полили мешки жидкостью и посмотрели друг на друга.

– А теперь… – Яролика закашлялась: не смотря на все их старания, дым все-таки проникал в лаз. Она посмотрела на подругу, прижимая ткань к лицу. – Пошли, – девушка подхватила оброненную книгу, засунула ее в заплечную сумку, которая была с ней, и подруги ползком принялись выбираться по узком лазу, преследуемые дымом и огнем, разгоравшимся на месте бывшей избушки травницы.

Глава 10

Новый день занимался над Великим Острогом. Луна на небе висела бледная, выцветшая, небо на востоке ощутимо порозовело. В лиловых предутренних сумерках, пахнущих гарью, стало видно, как прижавшись друг другу сидели среди лесной поросли на краю обрыва, на дне которого тек небольшой ручей, Яролика и Горислава, растрепанные, с измазанными землей и копотью лицами. Их ладони и колени были сбиты до крови, юбки изодраны. Они ничего не говорили, лишь неотрывно глядели в сторону деревни, над которой всю ночь расплывалось зарево пожара, занимавшее полнеба. Сейчас оно исчезло. И больше никто не кричал.

Яролика провела рукой по лицу, еще больше размазывая грязь. Она наконец усилием воли оторвала взгляд от прошлой жизни, от родного дома, догоравшего перед ней, и посмотрела на молчавшую подругу.

– Идем, – хрипло сказала она. – Они уехали, мы слышали.

Горислава кивнула, поднялась, пошатываясь от усталости, страха и горя, зачерпнула пригоршню снега, растерла им лицо и двинулась к деревне.

Чем ближе они подходили, тем больше страшное зрелище им открывалось. Небольшие избы, обычно в это время начинавшие весело пыхать дымом из труб, сейчас тоже дымили, но только чад поднимался от полуобгоревших стен. Снег не позволил пожару разойтись, поэтому полностью деревня не сгорела. Однако куда больший ужас вызвало у подруг не зрелище пожара, а тела, лежавшие там, где их настигла смерть. Полуодетые, кто-то не обутый… Первого Яролика и Горислава увидели на входе в деревню. Обе остановились и только крепче сжали друг другу руки, не решаясь подойти. Мужчина в простой домашней рубахе лежал спиной вверх. Светлые волосы на затылке окрасились в красный. Пуля вошла точно в голову.

– Я посмотрю, – наконец решилась бледная Яролика, приблизилась к мужчине и опустилась на корточки. Еще сильнее побледнев, она повернула его голову, чтобы рассмотреть лицо. – Дядя Зорислав. Боги…. Его же добивали, – ахнула она, заметив вторую рану. – Смотри, его ранили в спину, и пуля в живот прошла, а когда упал, то добили… Звери, какие же звери. – Она отползла в сторону, не в силах подняться на ноги.

Горислава затряслась всем телом, подбежала к подруге, схватила за локоть и рванула вверх:

– Идем, – отрезала она, – сначала к твоему дому, он ближе, потом к моему!

Яролика, опомнившись, бросилась к своему дому. Он еще стоял и выглядел целым, хотя стены почернели. А вот сарай и конюшня сгорели дотла. Яролика влетела во двор и остановилась как вкопанная. Она почувствовала, как стиснуло грудь, и на миг девушке показалось, что она не может дышать. Она приоткрыла рот, жадно хватая им воздух, и медленно пошла вперед к крыльцу, рядом с которым лежали тела ее родителей. Стояна упала на спину, пуля вошла ей в грудь. Ее застывший удивленный взгляд смотрел в небо, словно не веря, что больше там ничего не увидит. Живко лежал рядом, в последней хватке вцепившись пальцами в ладонь жены. Яролика прижала руку к губам и судорожно вздохнула. Опустившись на колени, она прижала ладонь к щеке матери, затем погладила по волосам отца.

– Он не сразу умер, – чужим севшим голосом сказала она, положив свою ладошку поверх их сцепленных рук. – За ним кровавый след тянется. Значит, прополз до крыльца, чтоб с мамой вместе уйти. Вместе…. Хвала богам, Перун помог ему успеть…

Она внезапно крепко зажала себе рот руками, заглушая вырвавшийся крик. Из глаз градом полились слезы, а Яролика все так же кричала себе в ладони, не давая этому звуку боли и ярости вырваться на свободу, чтобы его не услышали те, кто все это сотворил.

Горислава, смотревшая на это стеклянными глазами, развернулась и пошла своему дому. Такая знакомая дорогая – теперь так непривычно было все кругом. Куда ни кинь взор – тела и угли. И ни звука. Не квохтали куры, не кричали петухи, ни из одного сарая не блеяла коза. Все было мертво, и Гориславе казалось, что и она тоже умерла, просто случайности, по недомыслию какого-то бога еще ходит и дышит, но на самом деле ее убили, как и всех. Как вон ту соседку, замершую в неестественной позе у собственного забора. Они покупали у нее молоко. Или тех девочек-близняшек, что лежали в сугробе своего дома лицом вниз. Интересно, они правда умерли в таких одинаковых позах или эти нелюди так развлекаются. Или вот того… Горислава замерла как вкопанная. Она не сразу узнала свой двор. Неподалеку от калитки лежал на снегу старший из ее братьев. Она узнала его скорее по одежде, нежели по окровавленным завиткам русых волос. Из его затылка торчал топор. Она с трудом оторвала взгляд от трупа и перевела его на дом. Но дома не было. Лишь груда черного дымящегося дерева.

Горислава толкнула калитку и вошла. Ей казалось, будто все это сон, и она сейчас проснется. К пепелищу все еще нельзя было подойти – жар не давал приблизиться. В этом аду выжить не мог никто. Они и сами с Яроликой спаслись только чудом.

Она постояла, окинула взглядом то, что было ее домом, потом повернулась и не сознавая толком, что она делает, на ватных ногах двинулась к кузнице. Ее несостоявшийся жених висел на воротах, прибитый за руки, весь в крови. В его горло тоже был вбит длинный гвоздь. Уши были отрезаны. Яркие голубые глаза смотрели прямо на Гориславу, как ей показалось, обвиняюще. Почему ты, если любила, не остановила? Почему ты только пряталась, но ничего не сделала? Почему я вишу сейчас на воротах, а ты еще живешь? Горислава задохнулась, тошнота подкатила к горлу, она попыталась закричать, но не смогла. Ноги наконец перестали служить ей, она упала на залитый кровью снег перед кузницей и потеряла сознание.

Очнулась она от того, что кто-то обтирал ее лицо снегом. Она открыла глаза и увидела Яролику. Вся белая, подруга трясущимися руками пыталась привести ее в себя.

– Ну же, Горя…. Ну же… – Она ухватила Гориславу за плечи. – Ты меня напугала, как ты меня напугала. Я думала… я тебя увидела, ты лежишь… а я… я… – Яра всхлипнула и утерла слезы кулаком, размазывая их по щекам.

– Я в порядке, – хрипло ответила Горислава, – я просто… В голове шумит.

Она поднялась, избегая смотреть на ворота, повернувшись спиной к этим обвиняющим голубым глазам.

– Идем, надо уходить. Вдруг они вернутся… – она потянула Яролику за локоть, и подруги поковыляли вдаль по дороге. На повороте Горислава все-таки не выдержала и обернулась.

– Наверное, он пытался им сопротивляться, – сглотнув, сказала она.

Яролика оглянулась и вздрогнула. Когда она увидела лежавшую Гориславу, а на воротах поруганное тело Остромира, она едва сдержала вопль. Такой страх пронзил ее, когда она подумала, что подруга мертва.

– Сопротивлялся, – тяжело сказала она. – Там во дворе крови много. Наверно, сражался. Он храбрый… был. Горя, надо зайти к нам. Дом почти не пострадал, возьмем что-нибудь в дорогу. И быстрее прочь отсюда…. – она снова задрожала.

– Идем, – Горислава отвернулась и зашагала к дому подруги. В ее глазах по-прежнему не было ни слезинки.

Они осторожно обошли тела родителей Яролики и вошли в опустевший холодный дом. Горислава, не церемонясь, раскрыла сундук, достала оттуда платье Стояны, скинула полушубок и свои верхнее и нижнее платья, ставшие уже лохмотьями.

– Что с твоими братьями? – спросила она у подруги. – Ты видела Златогора?

Яролика молча достала еще одну заплечную сумку, сняла свою и начала укладывать туда припасы, доставая их с полок.

– Переслав с Милоликой мертвы, – надтреснутым голосом сказала она. – Переславу голову снесли, Милолику… – она зажмурилась и встряхнула головой, словно пытаясь стереть это из памяти. – А потом горло рассекли. А Златогор… его следы к конюшне вели, а назад не было… Видно там… – она сжала губы, достала чистую тряпицу, в которую завернула бабушкину книгу, поставила наполненные хлебом сумки на стол.

Подойдя к подруге, она достала новую одежду и начала переодеваться.

– А твои? – спросила Яролика.

– Тоже, – только и сказала Горислава глухо.

Больше не говорили. Переоделись, взяли сумки и пошли к лесу. Девушки упрямо брели по снегу, подоткнув подолы платьев. Вскоре дым скрылся за хвоей. Запах гари отступил. Тут Гориславу наконец накрыло. Усталость, страх, горе, ужас, отвращение – все вдруг накатило разом, обрушилось на нее, она вцепилась в березу, мимо которой шла, уткнулась лицом в шершавую кору и завыла. Она хотела рассказать Яролике, что все они были мертвы, что сгорели, что это и ее вина, так как она не умерла вместе с ними. Но из ее горла вырывались лишь хриплые лающие звуки. Она опустилась на колени и затряслась от рыданий.

Яролика молча подошла к подруге, присела рядом с ней и обняла, прижав ее голову к своей груди. Она не знала, что сказать, да и что можно было сказать, когда ее саму разрывало на части. За что? Почему? Что мы все сделали? Что сделали мама с папой, чтобы закончить вот так? Они должны были жить долго и умереть в глубокой старости, окруженные детьми и внуками! Что сделал малыш Златко, который и жить-то толком не начал? А все остальные?

– Ненавижу, – наконец прошептала Яролика, – как же я их ненавижу, всех этих лживых, жестоких, этих нелюдей. Будь они прокляты все… – она упрямо смахнула слезы с лица. – Горенька, не надо. Вставай. Мы их оплачем, обязательно. А сейчас надо уходить.

– Я не могу,– выдавила наконец Горислава, – не могу. Иди. Я останусь здесь. Я не могу идти дальше.

Яролика погладила ее по волосам, взяла за плечи и заставила поднять голову.

– Горя, они бы не хотели, чтобы ты сдавалась. Они бы хотели, чтобы мы ушли. Они ведь и в самом деле этого хотели. Они нас спасли. И теперь мы должны идти. И жить ради всех них. Ты сможешь, ты сильная, ну давай!

– Никакая я не сильная! – билась в истерике Горислава. – Я только женщина, обычная слабая женщина, это не по мне! Я не могу этого вынести! Как мне жить после такого? Как мы сможем жить после такого?

– Ну тише, тише, – Яролика прижала подругу к себе и начала укачивать как ребенка. Из ее глаз тоже текли слезы. – Мы сможем. Мы вместе и все сможем. Мы сможем выжить и сможем жить. Ради них.

Она укачивала рыдающую Гориславу и шептала слова утешения, стараясь успокоить не только подругу, но и себя. Потому что в голове у Яролики сейчас не было ничего, кроме желания упасть на снег и разрыдаться. И плакать до тех пор, пока она здесь не замерзнет насмерть. Тогда она, может быть, встретится с семьей. Но она была не одна, и отец учил ее не сдаваться. Яролика не могла предать его даже так, в малом.

– У нас все получится, Горя. Да мы просто слабые женщины, но мы все сможем. Мы ведь не просто женщины, а ведуньи. Вот, – она покопавшись в сумке, достала пузырек, – выпей немного, это поможет успокоиться.

– Ты ведунья, а я ведьма. У тебя, может, и дар, а у меня проклятие, – хмуро произнесла Горислава, все больше успокаиваясь с каждым глотком жидкости из пузырька, – мне бы уж лучше ничем не обладать.

– И ты ведунья, а я тоже ведьма, – со слезами на глазах ответила Яролика. – Ведьмой тоже быть почетно. Это церковники это слово испоганили. У нас обеих дар. Помнишь, как твой папа и моя бабушка говорили. Что это дар от богов, и надо его развивать. А у тебя хороший дар. Сирены людей могли успокаивать, счастье им дарить своим пением.

– Но я не могу! – Горислава встала и отряхнула снег с платья. – Я могу только разрушать. Так что ты полезна, а я нет. – Она вздохнула глубоко и отерла слезы. – Ладно, прости меня, дорогая. Тебе ведь так же тяжело, как и мне. Идем. Если повезет, завтра уже будем в Лигии.

– И ты будешь полезна, – убежденно сказала Яролика. – Ты бы знала, сколько я трав перепортила, пока училась. Бабушка смеялась, что моими снадобьями не лечить, а калечить только. Но ничего, со временем научилась. И ты научишься. Идем, – она тоже отряхнула подол, – для начала доберемся до Лигии, а там решим, что делать дальше.

Помогая друг другу, девушки тронулись в путь. Шли молча, лишь изредка перебрасываясь словами. А в лесу было тихо, будто все звери и птицы сопереживали их горю и не смели подать из-за этого голос.

Яролика занервничала.

– Горя, тебе не кажется, что уж очень тихо.

Горислава, не так хорошо чувствовавшая лес, как ее подруга, пожала плечами:

– Зимой всегда меньше птичьего гомона, правда? Да и звери не спешат встречаться с человеком.

– Да, но… – Яролика пугливо заозиралась. – Так тихо быть не должно, хоть что-то… Слушай, я попробую к деревьям прислушаться. Помнишь, у меня несколько раз получалось. – Не дожидаясь ответа, она подошла к большому дубу, сняла варежку и помедлив приложила руку к стволу дерева.

Горислава остановилась, скинула тяжелый заплечный мешок и расправила плечи. Тревога подруги передалась и ей. Она с подозрением осмотрелась, но вокруг было пусто.

– Ну что там? Ты что-нибудь слышишь? – спросила она у Яролики, понизив голос.

Яролика стояла зажмурившись и только чуть водила носом, словно принюхиваясь к чему-то. Она никак не могла сосредоточиться: едва она закрыла глаза, как на нее нахлынули другие образы – образы их мертвой деревни. В голове прозвучал голос бабушки: «Яролика, не отвлекайся, это просто, это у тебя в крови». Девушка досадливо поморщилась и, следуя бабушкиным указаниям, постаралась сосредоточиться на ощущениях у себя в ладони, там, где ее рука касалась коры дубы. Внезапно она ахнула и резко отняла руку.

– Слышала… – испуганно прошептала она. – Едва удалось, но там люди, – она дрожащей рукой указала в ту сторону, куда они направлялись. – Что-то строят… или лес валят. Дерево упало, я услышала.

– Строят? – Горислава нахмурилась. – Ах да… Бабушка же говорила, они возводят стену на границе. Ты можешь узнать, как сильно нам надо забрать в сторону и в каком направлении, чтобы обойти их незамеченными?

– Не знаю, – расстроено сказала Яролика. – Сейчас я…

Она потерла ладони и вновь поднесла руку к дубу. Сосредоточиться, не думать ни о чем. Только о земле, о деревьях, о листьях. О том, как весь лес сейчас пытается помочь ей, потому что она своя, а те – чужаки. Яролику будто тряхнуло, однако она не оторвала ладони от дуба.

– Налево, – забормотала она, – мимо расколотой сосны, к змеиному яру, а потом к болоту. Там еще лес, там есть они, но мало, почти никого.

– Хорошо, – Горислава положила ей ладонь на плечо, – ты просто умница! Все, убери руки, а то потеряешь слишком много сил, а нам еще такой крюк делать. Хочешь, я понесу что-нибудь из твоих вещей?

Яролика покачала головой.

– Я справлюсь, – не смотря на уверение, она пошатнулась, когда сделала шаг. – Сейчас только…. Я переведу дыхание.

Горислава закатила глаза, взяла сумку подруги и закинула ее на плечо:

– Идем, – повелительно сказала она. – Придешь в себя – отдам. Нельзя медлить.

Они двинулись в обход, увязая в сугробах. Сучья цепляли их волосы, кусты норовили оторвать кусок платья. Голод вскоре напомнил о себе, они остановились и перекусили куском хлеба с сыром, затем двинулись дальше. Запад расцвел бледным розовым светом: приближался закат.

– Мы вроде бы уже должны выйти к границе, да? – негромко спросила Горислава.

Яролика кивнула.

– Если мы сейчас возьмем правее, то шагов через пятьсот дойдем. Мы понемножку забирали вправо, чтобы не такой большой крюк делать. А если прямо продолжим идти, то в болото упремся. И все равно придется поворачивать направо, я через болото хода не знаю. Папа, может, знал, – она шмыгнула носом, но продолжила твердо. – Давай попробуем осторожно повернуть вправо. Граница приметная, там в давние времена, как и везде, берез насажали, мы их издалека увидим, ровные ряды. Поглядим, вдруг получится пройти.

– Верно, верно, – со злостью согласилась Горислава, – раньше-то Русь в представлении людей с березами, а не со стенами связывалась.

Последние шаги до границы преодолевали едва ли не ползком, останавливаясь каждые несколько минут и прислушиваясь к лесу. Все больше темнело, и путь становился все более сложным.

– Ничего, – шепотом сказала Яролика. – В темноте зато вернее проскользнем.

Наконец впереди показались березовые стволы. Весной и летом тут, наверно, было очень красиво. Часто рассаженные деревья тянулись неоканчивающейся березовой рощицей, обозначающей границу Руси. Сейчас же на подруг смотрели голые стволы, темным частоколом перекрывавшие им дорогу. Яролика и Горислава подобрались ближе и прислушались. Было тихо, лишь скрипели деревья. Подруги, решившись, подошли еще ближе. До спасительных берез оставалось всего несколько шагов. Перейди они границу, бросились бы бежать и уже меньше чем через час были бы недосягаемы для врагов.

Однако их мысли оборвал раздавшийся окрик.

– Стоять! – к ним приближался силуэт мужчины с ружьем в руках. На плече у него висел рожок, похожий на охотничий.

– Пограничник, – внутри Яролики все похолодело. Вновь перед глазами встали картины того, что они увидели в деревне. Того, что сделали с женой ее брата. Нет, невозможно, чтобы это произошло с ними, нужно выбраться, нужно что-то придумать.

– Кто такие? – рявкнул пограничник. – Не двигаться! – Он подошел еще ближе и на мгновенье запнулся. – Девицы….

И тут Яролику пронзила мысль.

– Горя, спой, – зашипела она. – Спой, усыпи его, ты сможешь! А если не получится усыпить, то пусть сдохнет, как те зайцы!

– Я… Я не смогу, – Горислава, однако, выпрямилась, со страхом глядя на мужчину. Горло ей сдавило, и она не чувствовала себя способной выдавить хотя бы звук.

– Стоять, – уже совсем уверенно произнес пограничник, видя, что перед ним просто две юные девушки и опасаться нечего. – Кто такие? Откуда?

– Горя, ты сможешь! – зашептала Яролика. – Ради наших, ради Остромира, ради папы с мамой! Помнишь, как твой папа любил твои песни? Он говорил, что ты сумеешь сделать все, что захочешь. Усыпи его. В тебе есть дар, воспользуйся им!

Мужчина тем временем подходил все ближе.

– Я… попробую… – Горислава дрожащими руками развязала платок, стащила его с головы и начала распутывать пальцами пряди косы, – так мне проще, – объяснила она Яролике, но не отрывая глаз от пограничника, и сделала шаг ему навстречу.

Тот от неожиданности остановился, но тут же заулыбался масленой улыбкой.

– Откуда же ты взялась, красавица моя, – ухмыляясь спросил он, подходя все ближе. – Вы с подружкой мне вечер скрасить решили?

– Да, да, – кивнула Горислава, – и я спою вам. Можно? Вы не будете против… Развлечься?

Пограничник наконец опустил ружье, хоть и держал его, готовый вскинуть в одно мгновенье.

– Не против, – он улыбнулся, с интересом оглядывая девушку. – А подружка твоя пусть рядом постоит. Куда ты смотришь? В бега податься решили? Так, может, я вас и отпущу, коли ласковы будете, – он хохотнул. – Ну пой, рыженькая, – он протянул руку к волосам Гориславы.

Горислава задохнулась от отвращения и зажмурилась. Обычно она просто выводила голосом какую-нибудь мелодию, но сейчас ничего отвлеченного, как назло, не шло ей на ум. Она глубоко вздохнула, раскрыла медленно свои серо-зеленые глаза и, не отрывая взгляда от зрачков мужчины, запела песенку, которую еще девчонкой слышала в городе:

Зимней ночью под луной

Повстречались мы с тобой.

Много клятв ты мне давал,

Быть со мною обещал.

Нынче полная луна,

Только я совсем одна.

Ах, вернись ко мне, мой друг,

Через стаи буйных вьюг…

Она проговаривала слова бездумно, концентрируясь на мелодии, пытаясь проникнуть туда, в глубину, за его зрачки. Ее голос, хриплый в начале, налился серебром и зазвенел, будто вплетенный в лесной сумрак.

Пограничник слушал как завороженный. Его взгляд становился все более расплывчатым, любой проблеск разума исчез. Его руки разжались, и ружье, которое он, к счастью, поставил на предохранитель, упало на снег. Сам он стоял, покачиваясь в такт словам песни. Наконец он сам пошатнулся и упал на колени перед Гориславой. Он только смотрел то ли на девушку, то ли сквозь нее и продолжал покачиваться.

Яролика нерешительно сделала шаг вперед и провела рукой перед глазами мужчины. Тот никак не отреагировал и даже не моргнул.

– Почему он не спит, – прошептала Яролика.

– Не знаю, – Горислава глубоко вздохнула, – боги, я будто амбар одна разобрала. Идем скорее, пока он не очнулся.

– Давай сумку, – спохватилась Яролика. – Держись за мою руку. Быстрее, быстрее. Пошли, надеюсь, больше нам никто не встретится. – она оглянулась. Мужчина стоял на коленях и все так же монотонно покачивался. – Надеюсь он про нас не вспомнит.

Девушки бегом пересекли границу.

– Даже если вспомнит, – слабо улыбнулась Горислава на бегу, – нам это уже не повредит. Мы вырвались! У нас получилось, Ярочка! Границы Лигии не так серьезно охраняются, верно?

– Верно, – выдохнула Яролика. – Только нам нельзя останавливаться. Чем дальше мы уйдем от границы, тем лучше. Ты как? Сильно устала? Потерпишь немного?

– Да, да, – кивнула Горислава, – я все вытерплю. Если ты будешь рядом, Ярочка.

Вскоре, не увидев за собой погони, девушки перешли на шаг. Горислава робко спросила:

– Теперь у нас никого нет, кроме друг друга, – она оглянулась. – Тот мужчина… Многие захотят сделать с нами то же, что и он, да? Как мы будем защищаться? Я их всех в беспамятство не введу… Нам нужна какая-нибудь история и… Что мы вообще делать будем?

– Мы что-нибудь придумаем, Горя, – твердо сказала Яролика. – И как-нибудь защитимся, мы теперь взрослые, и ты правильно сказала, только мы друг у друга и остались. Главное, всегда быть вместе, и тогда нам ничего не страшно. Но сейчас отойдем подальше, на границе ночевать опасно. Пройдем, сколько сможем, а там поищем укрытие.

Горислава кивнула, и девушки продолжили путь. Вскоре лес поредел, однако идти было тяжело. Их путь ровным не был, они то спускались под уклон, то карабкались вверх по склонам поросших мхом холмов. Наконец совсем выбившись из сил, подруги остановились отдышаться. Яролика вдруг взяла подругу за руку.

– Смотри, – она указала назад. На склоне холма, по которому они спускались, росла большая ель, чьи корни выпростались из земли и, изогнувшись, образовали укрытие. Земля провалилась, и под корнями ели была маленькая пещерка, совершенно невидимая сверху.

– Укроемся там? – предложила Яролика.

– Да, пора, – согласилась Горислава, – я валюсь с ног. Думаю, обманывать себя, будто кто-то из нас сможет стоять на часах, не имеет смысла. Срежем лапника?

Яролика кивнула.

– Я положила ножи в каждую сумку, – сказала она, – обернула тряпкой, чтоб не порезаться. Как думаешь, костер имеет смысл разводить? Если накидать лапник на корни, а костер развести маленький, то он виден совсем не будет, а нам будет теплее.

– Давай попробуем, – устало кивнула Горислава, – во всем, что касается леса, тебе я доверяю больше, чем себе.

Они развели костерок, прижались друг к другу, растопили снег в котелке. Поужинали своими скромными припасами, улеглись и, крепко обнявшись, уснули так крепко и спокойно, словно не оставили за спиной трупы родных и друзей, сгоревшие дома и сломанные жизни.

Ранним утром, еще до рассвета, из чащи вышел олень. Он осторожно повел носом в сторону спящих девушек, с минуту посмотрел на них, потом повернулся и горделиво ушел обратно, скоро затерявшись среди деревьев.

Яролика потянулась и ойкнула: ее рука за ночь порядком затекла. Она осторожно зашевелила пальцами, разминая руку, и, будто не понимая, где она, огляделась вокруг. Улыбка, появившаяся было на ее лице, исчезла, едва память о вчерашнем дне вернулась к ней. Яролика протерла глаза и вздохнула. Постепенно начинало светлеть, утренний сумрак уходил, растворяясь между деревьев. Яролика выползла из их нехитрого убежища и глубоко вдохнула чистый лесной воздух. За ней выбралась Горислава, потягиваясь и зевая. Она с наслаждением потянула ноздрями:

– Какое волшебное утро! – сказала она, прикрыв глаза.

– Да, – согласно кивнула Яролика. – Как же красиво! Горя, ты только посмотри, какой рассвет.

Они залюбовались разливавшимся по небу светом.

– Знаешь, – тихо сказала Яролика. – А ведь мы вырвались, мы теперь свободны. И пусть теперь только мы сможем помочь себе, но мы смогли уйти оттуда. Это ведь добрый знак?

– Да, – кивнула Горислава, улыбнувшись, но потом нахмурилась и сказала серьезно, – мы многое принесли в жертву, но теперь все будет хорошо. Непременно. Это заря нашей новой жизни, и теперь она будет такой же безоблачной, как это утро, Яра. Я в это верю!

Яролика взяла подругу за руку и улыбнулась ей в ответ. Они стояли молча, глядя на понемногу освещающийся солнцем лес. Они оставили свою прошлую жизнь, сожженную на пепелище их деревни, что их ждало впереди терялось в тумане неизвестности, но в этот момент они верили, что самое страшное уже позади.

Часть 2

Глава 11

Лето в Сольгарде стояло жаркое, и даже ночи не спасали. Хирдман Свенсон уже десять раз самыми оригинальными способами проклял ту ходячую пакость, которая уже которую ночь вылезала из могилы и пугала окрестный люд. И ладно бы пугала, так ведь оживший мертвец уже стал причиной смерти нескольких человек. В Мунхейме такого не случалось еще никогда. Маленький город, всего в часе езды от столицы Сольгарда – Люнденвика, часть жителей считала себя провинцией, часть – которая погорделивее – почти пригородом столицы. Однако Свенсон причислял себя к первой части. Какой тут пригород, когда из всех развлечений только ежегодные праздники. А из происшествий – только если старая фру Рагнхильд в очередной раз из-за старческого склероза потеряет то очки, то зонт, то блюдо с яблоками. И снова посылает своего слугу звать хирдманов, уверяя, что ее ограбили, и в их тихом городке завелись воры.

Свенсон думал, что всю жизнь проведет так спокойно и лениво, однако же принесла нелегкая драугра. Оживший мертвец вылез из могилы после празднования дня середины лета. Тогда же ему и попались две первые жертвы – молодая парочка, которая, видно, на звезды любовалась, гуляя за городом. Парню в горло мертвец впился мгновенно, девчонка помчалась к городу, вереща во все горло. Добежала каким-то чудом, не иначе как Один сам лично подгонял. С ее слов и поняли, что случилось. Сначала хирдманы переглянулись и почесали в затылках, подумав, что молодая йомфру наверно слегка перебрала на празднике, однако найденное полусгрызенное тело юноши поколебало их уверенность. Ну а на следующую ночь мертвец напал снова, результат нападения в виде останков от двух трупов нашли недалеко от главных ворот. А потом нашли еще погрызенные части тел – судя по всему двое бродяг, которые не к добру решили переночевать в поле. По останкам хирдманы определили, что пролежали они там несколько дней, и именно они первыми попались на зубок чудовищу. От бедолаг осталось лишь пара костей и море крови так, что даже видавших виды стражников пробрала дрожь.

Командир хирдманов Биркир мрачнел, хмурился, но за помощью в Люнденвик послал незамедлительно. Всем известно, что с нежитью только некромант хорошо справится, а откуда в их захолустье некромант?

А до тех пор личным распоряжением Биркир приказал установить в городе комендантский час, по ночам велев хирдманам передвигаться только группами, никаких одиночных дежурств, а жителям не выходить за порог в темное время суток, пока не приедет некромант и не упокоит проклятого мертвеца, который не дает жить людям спокойно.

Вот и ждали уж который день. Проклятый мертвец был все так же неуловим, и показался лишь на второй день. Его сумели отпугнуть рунами, амулетами и серебром, однако в городке поселилось уныние. Какое тут веселье, когда выйти за порог боязно.

Между тем вечерело, и над городом сгустились сумерки, а группа Свенсона начинала свой вечерний обход.

– На кой мы это делаем, – ворчал рядом хирдман Олофсон. – Ну увидим мы мертвеца, и что? Все потому что начальству надо в Скотланд-ярд предоставить доказательства, что мы тут не ворон ловили. Только это ведь не начальству на зубок драугру попадаться в случае чего.

– Да замолчи ты, Ларс, – в сердцах сказал Свенсон. – Накаркаешь. Лучше заглянем на постоялый двор, нет ли приезжих и не валяется ли кто из наших под оградой. Не хватало еще на блюде ужин этой гнили преподносить.

Хирдманы поворчали, но все четверо последовали за старшим по званию.

В трактире было пустынно. Жители предпочли остаться дома. Трактирщица, нестарая еще миловидная хохотушка-вдова, в тот вечер рада была и компании из трёх забулдыг, хлеставших эль. Был кроме нее лишь один посетитель, сидевший за дальним столиком у окна. Хирдманы окинули трактир унылыми взглядами. Трактирщица оживилась:

– Эля, служивые? А еще есть хорошее галльское вино!

– Спасибо, фру Йорунн, мы на службе, – вежливо отказался Свенсон. – Но завтра уж я обязательно к вам зайду, ваш эль на всю округу славится. Эй, ребята, шли бы вы домой, пока светло! А не то сами знаете!

– А тут что опасно ночью? – подал голос одинокий посетитель, потягивавший из своей кружки эль.

Свенсон окинул его привычно профессиональным взглядом. Еще совсем молодой парень, наверно чуть больше двадцати пяти. Волосы светлые, стянуты сзади в короткий хвост. Высокие скулы. Широко распахнутые голубые глаза с интересом следили за хирдманом. Одет просто, но пошито все явно не в деревенской мастерской. Такую качественную одежду разве что в столичных ателье заказать можно. Высокий, жилистый, худощавый, но не тощий. «Блаженный какой-то», – неизвестно почему подумал про себя Свенсон.

– Да уж, не как у тебя дома на пуховой перине! – хохотнул Олофсон. – Тут шатается драугр, так что лучше поднимайся в свою комнату и сиди до утра. Он же ваш постоялец, фру Йорунн? – кивнул он трактирщице.

– А то чей же? – та оперлась о стойку. – Будто есть в округе какие другие комнаты, где бы можно было переночевать!

– Драугр? – молодой дроттин подался вперед, едва не свалившись со стула от нетерпения. – Настоящий? Живой? То есть… ну вы поняли!

– Настоящий, – раздраженно ответил Свенсон. – А потому, приятель, сиди в комнате и не выходи за порог. В дом его защитные руны не пустят. У вас же с ними все в порядке, фру Йорунн?

– Да, да, – живо ответила хозяйка, – как наш маг дроттин Кетин начертал, так никто не трогал! А вы, дроттин, не спорьте. Уже шестеро погибли, будь Хель к ним милостива!

– Разве можно спорить со своей хозяйкой, – галантно отвесил поклон в ее сторону постоялец, умудрившись не встать при этом со стула. Проделал он это с такой ювелирной грацией, что хирдман почувствовал злость, но все же постарался не направлять ее на парня без причины.

– И где этого некроманта носит, – пробурчал Свенсон, найдя на кого излить свое раздражение. – Чтоб его Хель унесла! Нет бы приехать поскорее, у нас же люди погибли.

Трактирщица же, не обращая внимания на ворчание хирдмана, заулыбалась:

– Приятно встречать таких обходительных юношей! Ещё эля, дроттин?

Олофсон хмыкнул и отвернулся:

– Ну что, этих предупредили, дальше на обход? – спросил он начальника.

– Пошли, – Свенсон проверил легко ли ходит посеребренный кинжал в ножнах, дотронулся до рукоятки пистолета и, немного успокоившись, направился к выходу. – Доброй ночи, фру Йорунн, – попрощался он.

– Удачи вам и вашим людям, командир Свенсон! – отозвалась обеспокоенно трактирщица.

Вслед за Свенсоном на улицу вышла и его группа. Там уже почти совсем стемнело, но на улицах было светло, горели газовые фонари. Хирдманы двинулись по улице в сторону выхода из города, откуда появлялся драугр. В бой, естественно, вступать с ним никто бы не стал, но их задачей было по крайней мере проверить, не забыл ли кто из жителей о таком событии. И не высыпали ли любопытные на улицу понаблюдать. А то ведь настоящий «живой» драугр! Целая достопримечательность!

Однако улицы были пустынны. Олофсон утер пот, струившийся по его лицу.

– Вот чертова жара, когда уже…

Тут его самым грубым образом дернул другой хирдман. Олофсон уже собрался возмутиться, но кинул взгляд в конец улицы и не стал. Там, где стоял последний газовый фонарь, на границе тьмы и света он заметил фигуру. Он, или точнее оно двигалось так, что спутать его с запоздавшим прохожим было невозможно.

Медленно шагая, подволакивая одну ногу, существо вступило в круг света. Гниение уже коснулось его тканей – неудивительно, в такую-то жару, – кожа слезла с половины его лица, являя миру сочащиеся ткани. Существо издало хрипение, в его утробе что-то забулькало, оно двигалось к патрулю быстрее, почуяв возможность поживиться.

– Назад! – заорал Свенсон, выхватывая пистолет и молясь Одину, чтобы серебряные пули, которые им выдали чуть ли не под расписку, смогли замедлить монстра. Руки у него подрагивали, но он сумел тщательно прицелиться и спустить курок. Пуля попала драугру в грудь, тот яростно завыл, остановился и начал царапать себя когтями, пытаясь добраться до кусочка серебра, застрявшего в груди.

– Он вообще-то сдохнуть должен от серебра, разве нет? – крикнул Олофсон.

– Этот нет, – раздался вдруг позади них спокойный баритон, словно его обладатель сидел с ними в ученом клубе, а не на улице, где к ним подбирался оживший мертвец. – Простой зомби бы сдох, да и то в голову целить надо. На следующий раз учти.

– Что? – ошалело обернулся Свенсон, успев только проводить глазами давешнего парня из постоялого двора, который чуть наклонив голову, медленно и крадучись приближался к завывающему драугру.

– Эй ты! – заорал Олофсон, догнал психа и дернул его за плечо. – Что, погеройствовать решил, выскочка? Иди обратно в трактир и читай дальше свои приключенческие книжки, а нам отчет не порти своей смертью!

Парень даже не оглянулся, только резко двинул локтем назад, попав хирдману в грудную клетку, тот рыкнул и согнулся.

– Ушибся что ли? – даже участливо спросил молодой дроттин. – Ты извини, я не хотел, посох просто доставал.

В руках у него и в самом деле оказались две небольшие палки, не успели хирдманы моргнуть и глазом, как он соединил их, крутнул, и в руках у парня оказался посох. Ясеневый, с черным посеребренным навершием и резными рунами по всей длине.

– Это что некромант, – хрипло ахнул Олофсон.

– Это посох, – сварливо ответил парень, – а некромант перед тобой, дубина. А теперь отошли назад, герои. Сейчас я ему… почитаю.

Тем временем драугр, пересиливая жжение от серебряной пули, сделал несколько шагов вперед.

Олофсон, как ему было велено, подался назад и изумленно оглянулся на командира:

– Этот цыпленок? – спросил он, понизив голос и хмыкнув. – Некромант? Серьезно?

Свенсон только развел руками, отступая назад.

Драугр то ли разодрал себе грудь настолько, что засевшая пуля выпала, то ли перестал обращать внимание на жжение. Монстр злобно зарычал и ринулся вперед. Некромант вильнул в сторону и с разворота ударил посохом по ногам твари, присовокупив к этому еще и магический удар, потому что посох по инерции завибрировал. У обычного человека не достало бы на это силы, тем более успешно сбить мертвеца с ног. Однако драугр упал, но тут же развернулся и внезапно ушел под землю. Хирдманы побледнели и выхватили кинжалы.

– Замрите, – сквозь зубы шикнул некромант. – Не шевелиться, не дышать.

Он медленно поворачивался вокруг своей оси, направив посох вниз. Внезапно он застыл, словно что-то почувствовав, и быстро зашептал заклинание. Свенсон ненароком бросил взгляд на лицо колдуна и весь покрылся мурашками. Глаза того светились бледным голубоватым светом так, что некромант сам на какой-то момент показался хирдману выходцем с того света. Но тут снова раздался рев, земля в нескольких шагах от колдуна разверзлась, и из ямы выбрался драугр, мотавший головой. Некромант отпрыгнул назад, выудил из кармана склянку, повертел в руках и, пробормотав что-то вроде: «Ну как раз и протестируем», бросил ее точно перед драугром. Склянка разбилась, и из нее выползла легкая дымка золотистого тумана. Ступивший в дымку драугр внезапно заворчал, остановился, сделал шаг вперед, затем назад. Он начал с силой принюхиваться, однако не мог почуять людской запах.