Заговор на Нуич-стрит

Глава четырнадцатая

Римо засунул сзади за пояс брюк завернутый в бумагу ломик-монтировку с отпечатками пальцев Бладнера. Надел рубашку и пиджак. Ломик лег вдоль спины между лопатками, округлым концом вверх. Загнутый плоский конец монтировки совпадал с очертаниями тела, а его напоминающее ложку окончание разместилось как раз позади репродуктивных органов Римо. Рентгеновский снимок дал бы картину человека, сидящего на изогнутом металлическом штыре.

Не дай Бог, – подумал Римо, – если кто-нибудь хлопнет меня по спине, будет весьма неприятно. Скованной походкой он направился к двери.

– Я вернусь.

– Ты идешь в этот дом? – с беспокойством спросил Чиун.

– Нет.

– Хорошо. Когда вернешься, я объясню тебе, почему мы должны бежать. Меня бы давно здесь не было, но приходится контролировать твои самонадеянные поступки. Но это уже не важно. Мы отбудем сразу после того, как ты понапрасну израсходуешь накопившуюся энергию.

– Не понапрасну, папочка.

– Понапрасну, но не отказывай себе в удовольствии, развлекись.

– Это вовсе не развлечение, папочка.

– Но и не настоящая работа.

– Я должен навести порядок там, где он должен быть наведен.

– Нет, ты просто собираешься напрасно потратить силы ради собственного удовольствия.

Римо огорченно вздохнул. Не стоит спорить с Чиуном. Хоть он и мудр, но ничего не знает о грозящей опасности объединения четырех профсоюзов в один. Истина сегодня не на его стороне.

Холл гостиницы был забит полицейскими, репортерами, фотографами, телевизионными камерами. Машины скорой помощи уже разъехались. В основном – в морги.

Рокко-Боров Пигарелло потел под лучами юпитеров. Рука – перевязана. Попавшая в нее пуля была выпущена, несомненно, кем-то из его же людей.

– Эти сумасшедшие безо всякого повода открыли огонь. Я уверен, что это была попытка гангстеров уничтожить организованное профсоюзное движение.

– Мистер Пигарелло, но по данным полиции, все раненые и убитые – члены профсоюза…

Телерепортер держал микрофон у самого рта Пигарелло.

– Правильно, нам ведь нечем было обороняться, а их было человек двадцать или тридцать.

– Спасибо, мистер Пигарелло.

Репортер повернулся к камере:

– Это был Рокко Пигарелло – делегат съезда Международного братства водителей. Сегодня в результате бессмысленно-жестокого нападения Братству был нанесен значительный урон.

Римо посмотрел в глаза Пигарелло. Заметив Римо, Пигарелло бросил на него вороватый взгляд и поспешил к капитану полиции. Римо улыбнулся Пигарелло, и тот моментально отказался от идеи побеседовать с полицейским. Римо вышел из гостиницы сквозь полицейские кордоны и оказался на улице. Собравшийся народ заглядывал через барьеры, люди выглядывали из окон домов напротив, вставали на цыпочки на противоположном тротуаре.

Все это происходило под голубым небом Иллинойса. Правда, между голубым небом и землей, словно начинка сэндвича, лежал еще слой загрязненного цивилизацией воздуха. Римо остановил такси и поехал на съезд.

По дороге водитель болтал об этих ужасных убийствах, о том, как небезопасно стало жить в Чикаго, и как все стало бы отлично, если бы из города исчезли негры.

– Но там не было негров, – возразил Римо.

– В этот раз – не было, но все равно, если избавиться от черных, уровень преступности снизится.

– Преступность понизится еще быстрее, если вообще избавиться от людей, – сказал Римо.

Странно, но в зале съезда никого не было. Ни охранников в форме, проверяющих приглашения, ни лоточников с мороженым, ни электриков, хлопотливо проверяющих микрофоны в последнюю минуту. Шаги Римо глухо отдавались в пустынном темном коридоре, где еще держался вчерашний запах пива. Воздух был прохладен без свежести. На стремянке стоял одинокий рабочий и вворачивал электрическую лампочку. Римо шел так, чтобы находиться в тени, но не вызывать подозрений.

– Привет, – буднично бросил Римо, проходя мимо рабочего.

– Привет, – ответил тот.

Римо взбежал на верхний ярус. Совсем немного отделяло его от гигантского транспаранта, висящего абсолютно неподвижно.

«Добро пожаловать, Международное братство водителей!».

Сейчас он висел недвижимо, но зал наполнится, и теплый воздух все изменит, хотя даже при пустом зале на транспарант должны воздействовать токи воздуха. Наверное, закрыто слишком много наружных дверей. Римо снова вышел в коридор и на этот раз угадал: в пятнадцати метрах прямо над ним находилось место крепления гигантской балки, пересекавшей величественный купол зала. Римо вынул ломик. Бумага, в которую он был завернут, слегка запачкалась кровью. Видимо рана, полученная Римо в отеле, еще не до конца затянулась. Римо проверил, нет ли следов крови на самом ломике, это было бы вовсе ни к чему. Все должно выглядеть просто: Эйб Бладнер каким-то образом ухитрился ослабить крепление балки, но на свою беду оставил на месте преступления свой ломик. Полиция, торопясь арестовать убийцу четырех профсоюзных лидеров, ухватится за эту версию и быстро выйдет на Бладнера. Следы крови могут все слегка осложнить и направить мысли детективов в другом направлении. Не то, что дело не выгорит, но, как говорил Чиун, рискуют только дети и глупцы.

«Верх самонадеянности – отдавать шансы на выживание в руки богини судьбы, требуя от нее выполнения того, о чем ты сам не позаботился. Самоуверенность всегда наказуема.»

Римо снова обернул ломик бумагой и снял ботинки. Подпрыгнув, он схватился одной рукой за слегка выступающий карниз и рывком взобрался наверх. Стоя на руках, Римо пополз вдоль изгибающейся стены.

Неожиданно снизу до Римо донесся звук шагов – приближающийся стук каблуков. Двое. Римо прижался к стене. Стоя вверх ногами, он чувствовал, как кровь приливает к голове, но, в отличие от обычных людей, Римо вполне мог выдерживать давление крови и спокойно функционировать в таком положении в течение трех часов.

– Смотри, Джонни, один из этих идиотов-шоферов оставил свои ботинки.

– Их должны были забрать уборщики. Этот парень, которого ты подрядил, ни черта не делает. Ни черта! Тебе не надо было его нанимать.

– Почему это мне?! Мы его вместе нанимали.

– А рекомендовал его ты.

– А ты согласился.

– Я согласился потому, что ты его рекомендовал, но отныне доверять твоим рекомендациям больше не буду.

Они стояли точно под Римо – лысина и сальные пряди, уложенные таким образом, чтобы скрыть отсутствие волос. От того, кто разглядывал эту картину, вися вниз головой, скрыть это было невозможно.

– Я и этот съезд шоферов рекомендовал. Что, может вернем им деньги?

– Если с шоферами все нормально, тебе теперь медаль давать?

– Мне нужна не медаль, а благодарность за хорошую сделку. Кто еще стал бы платить арендную плату за тот день, когда зал не используется?

– Заплатил бы всякий, подписавший контракт, а потом в три часа ночи заявивший, что на сегодня зал ему не нужен.

– Всякий, как ты говоришь, вычел бы эту сумму при окончательном расчете или попытался бы обдурить нас как-нибудь еще, а те, с кем я заключил договор, заплатят сполна.

– Когда ты сдавал помещение в самую последнюю минуту, я поддержал тебя. И это я разорвал контракт с конным шоу!

– Да, разорвал, потому что я привел к тебе шоферов, тупица! Ради них можно разорвать контракт с самим Господом Богом.

– Ты готов отказаться от Бога за пять центов.

Пора было забирать ботинки. Водителей здесь сегодня не будет, и незачем было инкриминировать Бладнеру преднамеренное убийство циркачей или баскетбольной команды. Если ослабить крепление балки сейчас, то стоит только в зале собраться народу, как колебания передадутся наверх и балка обрушится.

Римо аккуратно спрыгнул, стараясь не попасть на сальную макушку.

– Позвольте, это моя обувь, – возмущенно произнес Римо, вырвал ботинки из рук хозяина зала и протянул ему взамен завернутый в бумагу ломик.

– Заберите вашу монтировку и не оставляйте ее валяться где попало, кто-нибудь может споткнуться и упасть.

– Где споткнуться, на потолке? – изумленно спросил тот.

Римо надевал ботинки.

– Неважно где, – ответил он, – небрежность всегда опасна.

Обувшись, Римо уверенно направился в ту сторону, где, по его мнению, должен был быть выход. Да, как и предсказывал Чиун, усилия оказались тщетными. Монтировка теперь не понадобится, она так же бесполезна, как линия Мажино. К тому же, человеку, который должен умереть, ломик вовсе не нужен.

Джин Джетро слушал рассказ Борова о случившемся. Негронски в это время менял повязку на руке Пигарелло. Боров был весь в поту, хотя кондиционер в подвале нового здания работал на полную мощь.

– Я все сделал как надо, в фойе гостиницы, как ты велел. Сам я был в центре третьего уровня нападения. Первый уровень располагался в холле, как и планировалось, в помещениях по периметру, на лестнице, где переходил во второй уровень. Третий уровень я расставил самолично и сам был там. Подготовлено все было правильно. Одного из парней я поставил за стойку для регистрации. Все они ждали там, где было задумано, оружие было замаскировано, каждый знал свое место и то, что он должен делать…

– Продолжай, продолжай, – сказал Джетро.

Негронски закрепил повязку и посмотрел в лицо Джетро. Что-то в нем изменилось. Исчезла улыбчивая уверенность. С лица, неожиданно постаревшего, исчезло выражение осознанного могущества. Лицо омрачили морщины. Джетро мял в руке платок. Он был во вчерашнем костюме. Состояние Джетро и радовало, и огорчало Негронски. Ему отчаянно захотелось оказаться в Нэшвилле, в своей профсоюзной организации, и снова выбивать пенсии, угрожать забастовками, ввязываться в судебные тяжбы, в споры о законности тех или иных вещей. Это дело он знал хорошо. А здесь все так странно и непривычно.

– Так вот, – продолжал Боров. – Я поставил Коннора у самых дверей, в первом уровне справа. Он должен был выстрелить первым. Отличный стрелок, охотник, а его репутация тебе известна. Он прошел огонь и воду. Лучше не найти…

– Ближе к делу, черт побери! – не вытерпел Джетро.

– Коннор промахнулся с расстояния в метр. Первый и последний раз в жизни не попал в цель. Бац-бац! – и мимо. А этот Римо идет, как ни в чем ни бывало. А Коннору конец. Промахнулся с одного метра и…

– Дальше, Боров, дальше!

– Он прошел сквозь первый уровень, сдвинулся вправо, прорвал вторую линию. Быстро, как молния. Мы многих считаем быстрыми – баскетболистов, например, или боксеров. Так они рядом с ним неловкие черепахи!

– Дальше!

– Хорошо, хорошо, я просто пытаюсь объяснить, что случилось.

– Ты не объясняешь, что случилось, а стараешься оправдать свой провал.

– Я сделал все, как ты велел!

– Что было потом?

– Ну, потом… Потом он еще больше ускорился, так что иногда казалось, что его просто нет, клянусь могилой матери! Я в него стрелял, другие ребята тоже, а кончилось тем, что мы принялись палить друг в друга. Пошла перестрелка, и мы даже не видели, куда подевался этот Римо.

– Этого я и ожидал, Боров.

– Честное слово, Джетро, мы не виноваты!

Джетро угрюмо отвернулся от Пигарелло и Негронски. Опять помял в руках носовой платок, посмотрел на него и швырнул в корзину для мусора.

– Подожди меня здесь. Боров.

– Ты, надеюсь, не собираешься меня прикончить, а, Джетро?

– Нет. Думаю, что нет.

– Что значит «думаю»? Как же так?

– А вот так, мой толстый друг.

– Ничего не выйдет, ты, ублюдок! Тебе не удастся со мной расправиться! – заорал Боров и схватился за кресло. – Пришел твой конец! Мы сейчас не в этой твоей специальной комнатке. Сейчас ты свое получишь. Я помню, как Маккалох обращался с тобой, пока ты не зашел в эту твою комнату!

Боров двинулся на Джетро. Негронски хотел остановить его, но Пигарелло здоровенной волосатой ручищей отшвырнул его в сторону.

– Не лезь не в свое дело, Зигги!

Подняв как перышко над головой тяжелое кресло, Пигарелло надвигался на Джетро словно груженый щебнем грузовик. Негронски заметил, как кресло начало опускаться на голову Джетро.

Джетро стоял в странной позе, совсем не так, как раньше, когда они иной раз попадали в переделку в каком-нибудь баре Нэшвилла. Сейчас он напоминал старика с больным позвоночником. Ступни повернуты внутрь, руки слегка разведены в стороны и немного согнуты в локтях. Кисти напряжены. На бесстрастном лице ни следа эмоций: с таким выражением слушают биржевые сводки.

Боров вложил в удар всю силу, но на том месте, куда обрушилось кресло, Джетро не оказалось. Его левая рука быстрым как луч лазера движением вонзилась в живот Пигарелло. Кресло лежало на полу. Боров стоял на месте с застывшим на лице выражением крайнего недоумения: рот открыт, глаза выпучены, руки бессильно повисли.

Тут Джетро, как показалось Негронски, слегка шлепнул Пигарелло по голове и словно открыл кран: кровь брызнула во все стороны. Изо рта Борова хлынула алая струя. Он закачался на негнущихся ногах, будто кегля, и рухнул лицом вниз. Крак! От этого звука Негронски передернуло.

– У меня не было другого выхода, Зигги, – промолвил Джетро.

– Позвать врача? – спросил Негронски ничего не выражающим голосом.

– Нет, Зигги. Он мертв.

– Отнесем его в специальную комнату, да?

– Да.

– Скоро придется оборудовать конвейер.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь, что ведь Боров не последний, комната будет наполняться каждую неделю. Этому не будет конца. Джин.

– Нет, будет. Как только мы зажмем страну в тиски, все кончится. Мы станем хозяевами положения, и все будет прекрасно, Зигги. Прекрасно.

– Не думаю, – ответил Негронски, нагнулся к лежащему телу Пигарелло и, не соображая, что делает, поправил сбившуюся повязку на руке Борова. – Мы думали, что все будет прекрасно, когда добились переноса съезда сюда, в Чикаго. Мы думали, что все будет чудесно, когда удалось построить это здание. Мы думали, что все будет замечательно, когда ты стал президентом профсоюза. Да. И что же? Новые убийства, новые трупы для специальной комнаты. Это никогда не кончится, Джин. Давай воротимся домой, а? Теперь меня даже тюрьма не пугает. Пойдем в полицию, сдадимся. Смертную казнь отменили, да и вряд ли бы нас посадили на электрический стул. Мы бы все рассказали сами. Может быть, придется провести остаток жизни в тюрьме, но это все-таки будет жизнь, а не постоянная бойня: одного – за то, другого – за это… Это никогда не кончится, Джин. Подумай. Ради добрых старых времен, давай бросим это дело!

– Это невозможно, – ответил Джетро. – Помоги мне поднять труп.

– Это не просто труп, это был Пигарелло!

– Это просто труп, Зигги. Вопрос стоял так: или мы станем трупами, или он. Что бы ты предпочел?

– Ничего, Джетро. Я выхожу из игры.

Зигмунд Негронски выпрямился во весь рост и твердо посмотрел в глаза новому президенту Международного братства водителей.

– С меня довольно, Джетро, хватит! Ты, может быть, уже не в состоянии остановиться и выйти из игры, а я пока могу. Все, теперь не трону даже воробышка. Я ухожу, ухожу прямо сейчас. Я помогал тебе, я освободил тебе путь наверх, но с меня довольно. Полиции я ничего не скажу, потому что тогда ты, я знаю, убьешь меня, Джетро. Мне это ни к чему, я хочу жить. Я мечтаю о завтрашнем дне, чтобы он наступил поскорее. Хочу оказаться дома, а не здесь, в Чикаго. Хочу просыпаться рядом с женой в бигудях, с лицом, покрытым кремом, чтобы она ворчала на меня, чтобы вставать и готовить кофе. Хочу, чтобы меня беспокоило, как выплатить взятые под залог деньги, а не заниматься подсчетом трупов. Хочу ходить по улицам и смотреть на счастливых людей, смотреть на людей и самому радоваться. Я хочу жить, а ты оставайся со своим чертовым суперпрофсоюзом и засунь его себе в брюки-клеш. Прощай, я снова сяду за руль, это дело по мне.

– Зигги, прежде чем уйти, помоги мне убрать тело, – произнес Джетро голосом холодным и скользким как кусок льда.

– Нет, – ответил Негронски.

– Только помоги донести его до специальной комнаты, и все, – Джетро улыбнулся прежней улыбкой, которая умела избавлять от волнений и превращать бизнес в удовольствие.

– Хорошо. Только до комнаты.

Час спустя Джетро вышел из специальной комнаты, а внутри, у двери, остались стоять два здоровенных пластиковых мешка для мусора с запиской, в которой уборщику было велено сжечь эти мешки в котельной. Из комнаты Джетро вышел один.