Заговор в Древнем Риме

ГЛАВА 4

Гречанка-рабыня проводила меня в атрий, в котором рабы развешивали по стенам цветочные гирлянды и расставляли огромные персидские вазы с экзотическими растениями. Подобно прочим хозяйкам, единолично управлявшим домом, Фульвия содержала прислугу преимущественно женского пола. Надо сказать, что ее рабыни, большей частью греческого происхождения, были скромны, проворны и весьма образованны. Сама Фульвия знала греческий почти так же хорошо, как родной язык.

Хочу обратить внимание на еще одну странность того времени. Слабая половина населения Рима зачастую была гораздо более образованной, чем сильная, ибо мужчины, вовлеченные в общественные дела, политику и войны, не имели времени совершенствоваться в более тонких достижениях цивилизации. Помимо военных обязанностей, публичной деятельности и управления имением мужчине надлежало владеть искусством публичных выступлений и риторикой.

Женщины, подобные Фульвии и Семпронии, были весьма сведущи в поэзии, истории, драме, живописи, скульптуре, зная все это гораздо лучше любого римского мужчины. Если кто-нибудь из сильной половины человечества выказывал глубокие познания в изящных искусствах, ему могли приклеить ярлык греческого декадента или обвинить в женоподобности. В связи с этим многие мужчины не поощряли своих жен, увлекавшихся подобными новомодными веяниями. В конце концов, считали они, если кому-то хочется иметь под рукой образованного человека, его всегда можно купить.

Откровенно говоря, женщине высокого происхождения практически нечем было заняться дома. Прясть и ткать, подобно Пенелопе, ей не было никакого смысла. Прислуга выполняла всю работу по дому, а няньки растили детей. Женщин не допускали к законотворчеству и политике, им также не позволялось вступать в легионы. Поэтому не оставалось ничего иного, как изучать искусства или пускаться во все тяжкие. Впрочем, некоторые из них предпочитали посвящать себя и тому и другому.

Когда Фульвия вышла приветствовать меня, на ней было платье, служившее не слишком большим препятствием для проникавшего сквозь него света. Златокудрые волосы были хитроумно убраны в прическу, как у многих римских женщин. Но, в отличие от большинства, ее локоны не были сострижены со скальпа галльской девочки. Мы обменялись привычными приветствиями и комплиментами.

— Рада тебя видеть, Деций! Даже не рассчитывала, что ты примешь мое приглашение, ибо послала его слишком поздно.

— Меня ничто не могло удержать, — заверил ее я. — Скорее отложил бы встречу с консулом, чем пропустил бы одно из твоих замечательных собраний.

В моих словах не было большого преувеличения, ибо Фульвия в самом деле славилась тем, что приглашала в свой дом различных интересных гостей исключительно для собственного удовольствия. Среди них были поэты и драматурги, знаменитые остряки и женщины сомнительной репутации. Она не отдавала никакого предпочтения высокому происхождению. Главное, чтобы гость был веселым и занимательным собеседником. Фульвия была одной из первых римлянок благородного происхождения, которые позволяли посещать свой дом актерам в качестве гостей, а не комедиантов. Были, конечно, и такие, кто считал ее сборища крайней степенью вырождения, но все же многие мечтали быть приглашенными на вечера в ее доме.

Одной из странностей хозяйки дома были ее вкусы в отношении мужчин. Продолжительная связь с Квинтом Курием питала городские слухи. Некогда он был членом Сената, но за скандальное поведение цензоры исключили его. Если спросить, что мог позволить себе член Сената, чтобы при этом не быть исключенным, то в качестве примера можно привести множество чудовищных проступков Курия. Все говорили, что его роман с Фульвией был весьма бурным — он даже угрожал лишить ее жизни. Какие-либо политические амбиции у него отсутствовали: он был всего лишь приспешником людей более значительных, чьей благосклонности он добивался, надеясь, что они помогут ему оплатить его собственные неисчислимые долги.

Мне никогда не было понятно, что привлекало Фульвию в таком отвратительном, ничтожном паразите, как Курий, однако в те годы я был не слишком сведущ по части женщин. Философы убеждали меня, что мужчины и женщины принадлежат к разным породам и потому никогда не могут друг друга понять. Возможно, они правы. Я заметил, что лучшие женщины зачастую достаются худшим мужчинам. Впрочем, моя судьба в этой области сложилась тоже не идеально.

Человек, о котором я только что вел речь, уже прибыл. Он приветствовал меня с пылкостью друга, отсутствовавшего целую вечность. Не иначе как к концу вечера собирался просить у меня взаймы.

— Деций! Рад тебя видеть, дорогой! О твоей деятельности много хороших отзывов.

Откуда у него такие сведения, осталось для меня тайной.

— Не пройдет и трех месяцев, как ты займешь место в Сенате. Это будет воистину заслуженное место, мой друг.

Не скажу, что питаю к лести особое отвращение, но предпочел бы слышать ее из более приятного источника.

— Ты, видно, скучаешь по этому величественному собранию мужчин, — сказал я.

Он пожал плечами.

— То, что может сделать один цензор, с таким же успехом может отменить другой.

Его заявление прозвучало весьма зловеще. Он проводил меня к двум другим гостям, прибывшим прежде остальных.

— Деций, надеюсь, ты знаком с Марком Лекой и Гаем Цетегом.

Я с ними несколько раз встречался. Получив сенаторские полномочия после службы квесторами, они закончили восхождение по карьерной лестнице. Между нами завязалась короткая беседа. Судя по всему, собрание обещало быть чисто политическим. Но как ни наскучили мне подобные сборища, я надеялся узнать что-нибудь полезное для своего расследования. Профессиональные политики низкого ранга, не имевшие перспектив дальнейшего роста, представляли собой питательную среду для бунта. Однако сколь большой ни представлялась бы награда, ни Курий, ни Лека не обладали отвагой и безрассудством, достаточными, чтобы решиться на воистину отчаянный шаг. Правда, Гай Корнелий Цетег Сура, известный своим легкомыслием, имел репутацию подстрекателя и смутьяна. Именно такие, как он, способны на дикие, бессмысленные поступки.

Семпрония прибыла в сопровождении двух облаченных в перья и шкуры зебр нубийцев, которых, как она объяснила Фульвии, получила в подарок от Лисаса, египетского посла. Рабы были близнецами — большая редкость для данного народа, потому что нубийцы, следуя своему варварскому обычаю, душат близнецов сразу после рождения. Должно быть, Семпрония оказала какую-то большую услугу Лисасу, раз заслужила такой дар.

В скором времени прибыла последняя пара гостей. Мужчину я сразу узнал по рыжей шевелюре и красному цвету лица. Это был Луций Сергий Катилина. При его появлении воцарилось молчание, все обратили к нему взоры, и стало ясно, что именно ради него собрались сегодня гости. Мысль о том, что Катилина может стоять за расследуемым мною делом, заставила меня содрогнуться. Это был очень опасный человек. Он обошел комнату, пожимая руки гостям. Приблизившись ко мне, слегка пропустил свою юную спутницу вперед.

— Деций, позволь тебе представить мою падчерицу Аврелию. Ты с ней знаком?

— Нет. Должен отметить, что она весьма похожа на свою мать.

Орестилла, вторая или третья жена Катилины, славилась красотой. Ее дочери было не больше двадцати, но самообладанием она не уступала ни Фульвии, ни Семпронии. Хотя одета она была гораздо скромнее, чем они, девушка была так щедро одарена природой, что не нуждалась в особых ухищрениях, чтобы привлечь к себе внимание. Ее короткие каштановые волосы были уложены упругими локонами, а огромные серые глаза смотрели прямо на собеседника и были необычайно выразительны.

— Ваша мать и моя были близкими подругами, — произнесла она. — Моя мама до сих пор нередко вспоминает Сервиллу.

Ее юное лицо было красивым, но несколько печальным. Казалось, его редко посещала улыбка. Не помню, чтобы моя мать Сервилла когда-либо вспоминала Орестиллу, но мама умерла, когда я был маленьким ребенком.

— Этому молодому человеку светит большая карьера, — горячо заверил свою спутницу Катилина и внимательно оглядел меня. — Полагаю, ты уже обеспечил себе подходящее место по окончании квесторских полномочий.

— Давно жду достойного предложения от кого-нибудь из консулов или преторов, — подыгрывая ему, ответил я. — Но, увы, пока такового не поступило.

— Не может быть! — удивился Катилина. — Но почему? Молодому человеку твоего происхождения и с таким опытом достойное назначение полагается по определению.

— Это ты так считаешь, — отозвался я.

Аврелия прощупывала меня внимательным взглядом, от которого становилось не по себе. Она не носила ни колец, ни браслетов, ни ожерелий, ни диадем, которые так обожают другие женщины, предпочитая всему этому жемчужную нить, длиннее которой я никогда не видел. Та обхватывала ее шею и, соскользнув между грудей, трижды обвивала талию. Не знаю, какую цель преследовала Аврелия — подчеркнуть форму шеи, размер груди или стройность талии, но я был очарован всеми тремя ее прелестями. Должно быть, такая жемчужная нить по стоимости могла сравниться с небольшим городом.

— Считаю весьма постыдным со стороны наших властей проявлять столь мало внимания к продвижению таких достойных молодых государственных деятелей, как ты, — сказал Катилина.

Должен признать, что его заявление польстило мне гораздо больше, чем заискивания Курия. По крайней мере, Катилина умел говорить с убедительностью, внушавшей впечатление, будто он и впрямь так думает.

— К сожалению, от меня здесь почти ничего не зависит, — ответил я. — Публичные деятели моего ранга имеют мало власти. А в скором будущем мне вообще предстоит выйти из их рядов.

— И все же кое-что, думаю, ты можешь предпринять, — заметил Катилина. — Надо бы нам с тобой об этом потолковать.

В этот миг женщина-мажордом объявила начало трапезы, и все направились в столовую. К моему удовольствию, возлежать за столом мне довелось рядом с Аврелией. Хотя ее соседство не могло быть полезно в связи с расследуемым мною заговором, я не видел причины отказывать себе в приятном женском обществе во время выполнения общественного долга. В конце концов, я был молод.

Не хочу никого утомлять перечислением вин и кушаний, поданных к столу, хотя с годами гораздо лучше стал запоминать такие подробности. Но тогда важнее для меня было само общество. Каждый из присутствующих мужчин, за исключением меня, в то или иное время преследовался в судебном порядке за коррупцию. Правда, этой участи в те времена мало кто мог избежать. Дело в том, что всякому восходящему к власти сенатору нужно было создать себе имя. Легче всего это было сделать, выдвинув против кого-нибудь из публичных деятелей такие обвинения, как подкуп, взяточничество и вымогательство, — этот путь прошли почти все сенаторы. Однако все присутствующие на званом вечере некогда были признаны виновными на основании неопровержимости выдвинутых против них улик. И все они остались по уши в долгах.

Все вышесказанное, только в гораздо большей степени, относилось и к Катилине. Кроме того, преступления, в которых он обвинялся, носили не только политический характер. О его кровожадном упорстве в реализации проскрипционной политики Суллы слагались легенды, но он всего лишь приобрел славу одного из многих молодых карьеристов, приспособившихся к тем тяжелым временам упоминалось о тайной связи Катилины с весталкой Фабией, когда обвинение против него выдвинул Клодий. Даже в доброжелательной атмосфере судебного процесса поведение Катилины выходило за рамки обыкновенного гнева. Когда он пожелал жениться на Орестилле, против этого восстал его взрослый сын от первого брака. Если верить слухам, то Катилина его убил. Не знаю, была ли в этой молве хотя бы доля правды, но могу сказать одно: вокруг Катилины всегда роились скандальные толки. Всякий раз, когда он вступал в борьбу за должность консула, его подвергали судебному преследованию за вымогательство, тем самым вытесняя из рядов кандидатов. Во время последних выборов его обвиняли в преступной деятельности. Цицерон заявил, что Катилина вознамерился его убить, и окружил себя личной охраной, бросив еще один камень в подпорченную репутацию Катилины. Не могу с уверенностью сказать, была ли во всех этих обвинениях хоть капля истины. Катилина часто жаловался на то, что имел множество врагов в высших эшелонах власти. Однако среди его современников вряд ли нашелся бы такой, который заслуживал иметь их больше, чем он.

Впрочем, меня интересовал тогда не столько Катилина, сколько его друзья, ибо, при всей неистовости его натуры, не верилось, что Катилина без чьей-либо помощи представлял существенную угрозу государству. Уж очень он был распутен, а политиком слыл слишком прямолинейным и близоруким. Кроме того, все знали о его бедности. По части интеллекта ему было далеко до Цезаря, который сумел обратить свои долги в преимущество. Еще меньшую угрозу являли собой его приспешники. Однако то, что меня пригласили в их общество, показалось подозрительным. Хорошо, что Целер дал мне полуофициальный статус для ведения расследования. Если Катилина и впрямь замышлял заговор против государства, то за ним должен был стоять кто-то еще.

— Ты хорошо знаком с моим отчимом? — спросила меня Аврелия.

Все присутствующие за столом говорили между собой вполголоса.

— Мы с Луцием Сергием встречаемся большей частью в неофициальной обстановке, как, например, сегодня. В официальной — гораздо реже. Он стал претором задолго до того, как я получил право избираться квестором.

— Странно! — протянула девушка томным голосом, сверля меня взглядом. — Странно, что вокруг него теперь все время вертятся молодые люди.

Этому заявлению можно было дать различные толкования. Но я не стал спрашивать, что она имела в виду.

— Однако ты на них совсем не похож, — добавила Аврелия.

— Да? Хочешь сказать, что они все на одно лицо? — удивился я.

На самом деле меня интересовало, к какому типу мужчин она относит меня.

— В некотором смысле да, — уклончиво начала она. — Они высокого происхождения и совершенно никчемные. Греческие учителя, хорошая одежда и полное безденежье. По возрасту им впору пребывать в легионах, но они никогда там не служат, — она посмотрела на мой шрам. — Ты же, судя по всему, прошел эту школу. Значит, публичная должность тебе досталась не без борьбы. Кроме того, у тебя нет бороды.

Я почувствовал, как на затылке у меня волосы встали дыбом, и отхлебнул разбавленного водой вина, чтобы погасить свое волнение.

— Они носят бороды?

— Да. — Вид у нее был несколько озадаченный. — Большинство из них. Полагаю, это своего рода вызов условностям общества. Возможно, единственный, который они могут себе позволить. Разве ты их не видел?

— Служебные обязанности, увы, удаляют меня от общества. Но иногда мне доводилось встречать их в городе. Я думал, что они представители какого-то особого направления в философии.

— Ничего подобного. Некоторые из них — выходцы из древнего рода Мариев. Для них это своеобразное оправдание того, что их отстранили от власти. Думаю, они считают хорошим вкусом появляться на людях в таком виде.

— Не следует ли из всего этого, что друзья твоего отчима не вызывают у тебя большого восхищения?

— Главное, что восхищение у них вызываю я.

Аврелия пожала плечами — жест, который трудно было выполнить почти в лежачем положении. Однако, исполненный ею в совершенстве, он вызвал соблазнительное колыхание ее высоких грудей.

— Людей, способных вести за собой других, можно по пальцам пересчитать, — продолжала она. — Остальные — обыкновенное стадо.

— Надеюсь, что не принадлежу к последним, — заметил я.

Аврелия одарила меня холодным взглядом.

— Возможно, — сказала она, очевидно выискивая в моей внешности черты домашнего скота.

— Но почему эти безденежные молодые люди так привязались к Луцию? — простодушным тоном осведомился я.

— Ничего удивительного в этом нет. Он чем-то похож на Суллу. Может человека самого ничтожного положения поднять до вершин власти. Не удивительно, что это качество привлекает к нему людей, не способных совершить подобное восхождение без посторонней помощи.

— Прошу прощения, но сейчас он далеко не в том положении, когда смог бы кого-нибудь продвинуть.

— Это вопрос времени. — Она протянула свою чашу рабу, чтобы тот вновь наполнил ее вином. — В таком положении некогда находился и Сулла. Он сражался в боях и взял в плен Югурту, а все лавры достались старику Марию. Но люди, которые поддерживали Суллу, в конечном счете не прогадали.

Это был ловкий ход. Моя собственная семья весьма преуспела во времена диктатуры Суллы: родственники полагали, что умный, хотя и жестокий политик гораздо предпочтительней старого маразматика, каковым был Гай Марий. По крайней мере, подобные объяснения давали люди вроде моего отца. Возможно, они просто хотели оказаться на стороне победителя.

— Значит, Луций собирается снова выставить свою кандидатуру на должность консула? — спросил я.

— Что-то в этом роде.

Я не смог прочесть в ее глазах, что она подразумевала под этими словами, ибо в этот миг Аврелия подняла чашу с вином, которая закрыла ее лицо.

Ко мне обратился Катилина, и хотя он возлежал на кушетке прямо напротив меня, разделявшее нас расстояние заставляло его говорить достаточно громко.

— Как ты относишься к пребыванию Цицерона в должности консула? Мы как раз обсуждаем эту тему.

— Он лучший в Риме оратор, — ответил я. — Возможно, самый лучший во все времена. Превосходно владеет пером. О его умении использовать лазейки в законе слагают легенды.

Катилина фыркнул.

— Другими словами, он управляет страной как законник. Но разве это нужно Риму? Куда подевались воины, которые сделали нашу нацию великой? Разве Цицерон когда-нибудь стяжал славу на полях сражений?

— Зато Антоний не законник, — напомнил я ему.

Катилина сразу помрачнел, ибо хотел войти в союз с Антонием на время прошлых выборов, но что-то у них не сложилось, и Антоний вместо этого заключил союз с Цицероном.

— Да, но он также и не воин. Но все же думаю, что на будущий год, когда он доберется до македонцев, тем явно не поздоровится.

Не снискавший известности на полях сражений Катилина, подобно прочим людям такого типа, числил себя прославленным полководцем, а свои скромные заслуги оправдывал неудачными обстоятельствами.

— Должен сказать, что меня весьма удивил отказ Цицерона от проконсульского наместничества в Македонии, — подбросил я Катилине благоприятную возможность для атаки.

И он за нее ухватился.

— Потому что Цицерон — трус. Он знает, что ему придется бороться. А у него для этого кишка тонка. Он скорее останется в Риме и будет досаждать порядочным людям своими мелкими юридическими трюками.

— Если последние обвинения, выдвинутые им против тебя, окажутся правдой, вряд ли он может рассчитывать на безопасное пребывание в Риме.

Катилина разразился громким и вполне искренним смехом.

— Ему повсюду мерещатся заговоры против него. Это весьма характерно для трусов. Поверь мне, Деций, — он смотрел на меня в упор, выражение его лица было серьезным, — если мне доведется перейти к решительным действиям, то я не ограничусь убийством таких, как Марк Туллий Цицерон.

Катилина произнес это имя таким тоном, будто под ним подразумевалась редкая болезнь.

— Едва ли у нашего Деция хватит духу пойти на крайние меры, — произнес Цетег, интонация и взгляд которого делали его похожим на десятилетнего забияку.

Он был мрачной личностью с вечно угрюмым выражением лица и опущенными уголками рта. Возненавидеть такого человека не составляло труда.

— Если от чего и страдаю, так только от излишней рассудочности, — ответили. — Лишь полный кретин будет рисковать жизнью и благосостоянием, не имея ни единого шанса на успех.

— Такие люди, как ты, могут себе позволить быть терпеливыми, — презрительно заметил Цетег. — Далеко не у каждого за спиной стоит прославленная семья, которая поддерживает его и продвигает по карьерной лестнице.

Катилина пожирал нас внимательным взглядом. По какой-то причине он дал право своему прихлебателю вступить в разговор.

— Скажи, разве курульный эдил Лентул Спинтер не доводится тебе близким родственником? — осведомился я.

— И что из этого следует? — резко ответил он, как будто родственная связь с высоким чиновником каким-то образом его компрометировала.

— Кажется, я знаю, что Деций имеет в виду, — вступил в разговор Лека.

У меня было такое впечатление, будто Катилина подал ему знак, чтобы он встал на мою сторону.

— В его семье так много Цецилиев Метеллов, что молодые их представители не способны занимать весомого места в семейных советах. Не так ли, Деций?

Я напустил на себя недовольный вид.

— Не могу этого отрицать.

— К тому же, — продолжал Лека, — затраты, связанные с занимаемой должностью, сильно бьют по карману. Когда я был квестором, мне казалось, что последние десять лет ни один из моих предшественников не вложил ни единого асса в благоустройство дорог. Пришлось влезть в большие долги, чтобы восполнить их упущения.

Лека был человеком полной комплекции. Его негромкий голос лился ровно и мягко, лаская слух.

— В самом деле, Деций? — спросил Катилина. — Неужели должность так дорого тебе обошлась, что пришлось прибегнуть к услугам ростовщиков?

Я чувствовал, что меня провоцируют на откровенность, и решил воспользоваться этой возможностью.

— Дорого?! Да если бы дело было только в благоустройстве дорог! Как бы не так!

Я пытался говорить слегка заплетающимся языком, хотя, клянусь, не был ни капли пьян.

— Не так далек тот день, когда мне предстоит бороться за должность эдила. После Публичных игр, проведенных Цезарем два года назад, народ ждет подобного же увеселения от каждого эдила. Значит, чтобы соответствовать этой должности, мне вновь придется брать денег взаймы. Не так давно для хорошего представления было вполне достаточно двадцати пар гладиаторов. Цезарь же приучил народ к зрелищу с участием пяти сотен пар. Я уже не говорю о львах, медведях, зубрах и прочих зверях.

— Это уж точно, — подхватил Лека. — Ладно бы это были бои простых гладиаторов — а то ведь гладиаторов из Кампаньи, обученных в лучших школах. Ладно бы обычный публичный ужин после окончания Игр — нет, непременно со свежими мясом и рыбой, да еще с заморскими фруктами! Причем раздаются они всем подряд, вплоть до последнего римского каменщика. Кто положит конец такому расточительству? — Его жирное лицо скривилось в горестной, насмешливо-сострадательной улыбке. — Но ведь твоя семья наверняка возьмет на себя часть расходов?

— Увы, не всегда и не всем из нас так везет, — нахмурившись, ответил я. — Мне оказал существенную помощь отец, но мы не принадлежим к особо богатой ветви Метеллов. Да и никто из нас не может сравниться в благосостоянии с Крассом или Лукуллом. Как говорят, мы все слишком тощие и размножаемся слишком быстро, чтобы успеть сколотить приличное состояние.

Последняя моя фраза, произнесенная на латинском языке, который еще был в обиходе, вызвала бурю аплодисментов. Особенно горячо встретили мою шутку женщины. Только тогда обнаружилось странное обстоятельство: ни Фульвия, ни Семпрония за весь вечер не проронили ни слова. Мне стало ясно, что Катилина, взяв нити беседы в свои руки, запретил им говорить до тех пор, пока что-то для себя не выяснит.

— Полагаю, тебе посчастливилось найти богатого покровителя? — заискивающим тоном продолжал домогаться Лека.

— Разве можно назвать кого-то богатым, — сухо парировал я, — если за ним не стоит Красс?

— Красс недавно связал себя узами брака с твоим семейством, — напомнил мне Катилина.

— Метеллов слишком много, и далеко не каждый имеет такое влияние, как Красс. А меня он вообще считает личным врагом.

В эпоху Первого гражданина люди, возможно, забыли, каким большим человеком в свое время был Красс. Утверждение, будто Красс оказал какому-то несчастному квестору высокую честь, назвав его своим личным врагом, было слишком самонадеянным. Однако именно такие заявления могли вызвать симпатии людей, окружавших меня в тот вечер.

— И с Помпеем ты не очень ладишь, — произнес Лека, — если верить слухам, ходившим несколько лет назад. Ведь это он выслал тебя из Рима.

— Тогда для меня было весьма полезно на год-другой удалиться из города, — загадочно заметил я.

Все, что было верно для Красса, было вдвойне верно и для Помпея. Другими словами, для последнего я был столь мелкой сошкой, что он вряд ли вообще меня помнил, поскольку голова у него была занята куда более важными вещами.

— Твоя семья, — продолжал Лека, — известна умеренными взглядами в политике, в своем большинстве не поддерживала амбиций Помпея. Но твой двоюродный брат Метелл Непос является преданным Помпею легатом. Будучи избранным трибуном плебса на следующий год, он станет добиваться изменения законодательства в угоду амбициям Помпея.

— Мудрая семья всегда имеет своих представителей в каждом лагере, — заявил я. — Из этого следует, что ты никогда не потеряешь все, если поставишь не на ту лошадку. Что же касается Непоса в роли трибуна, то у него ничего не получится, потому что коллегой у него будет Катон. А уж тот точно не даст ходу ни одной законодательной инициативе Помпея. Катон пошел в трибуны исключительно для того, чтобы составить оппозицию Непосу.

— Но остается еще Лукулл, — вновь вступил в разговор Цетег, в голосе которого прозвучала характерная для него колкая насмешка.

— У нас с Лукуллом никогда не было разногласий, — ответил я. — Но мы никогда не были слишком близки. Он женился на одной из сестер Клодия, а тот ненавидит меня еще больше, чем Красс и Помпей, вместе взятые.

— У тебя особый талант наживать врагов, — смеясь, произнес Катилина.

Восприняв его замечание как призыв, остальные, за исключением Аврелии, последовали его примеру и тоже захохотали.

— Всякий, кто враг Клодию, мне друг, — продолжал Катилина. — Итак, насколько я понимаю, тебе пришлось обратиться к профессиональным ростовщикам?

— Почему вас так интересуют мои финансовые дела? — осведомился я в свою очередь.

— Всякий амбициозный человек, если он от рождения не богат, по определению должен влезть в долги, — ответил Катилина. — Но тот, кто задолжал одному из тех троих, что мы упомянули, сидит у него на крючке и не заслуживает нашего доверия.

— Доверия? — переспросил я. — В каком это смысле?

— У всех нас есть амбиции, — тихо проговорил Катилина. — Мы знаем, кто стоит между нами и властью, которой имеем право обладать, кто мешает получить заслуженные нами почести. Они прибрали к рукам все высшие должности и командные посты, заставляя лучших людей страдать от непосильных долгов. Уж не считаешь ли ты случайностью, что за последние двадцать лет расходы на то, чтобы соответствовать должности, возросли до невероятных размеров? — Его лицо стало краснеть. — Не находишь ли совпадением то, что все мы попали в зависимость от ростовщиков? Как могло случиться, что люди высокого происхождения, семьи которых на протяжении веков производили на свет римских консулов и полководцев, стали должниками безродных богачей, которых наши предки не удостоили бы даже взгляда?

— Большинство из них вольноотпущенники, — заметил Цетег. — Люди, которым следовало бы быть рабами, как бы они ни рядились в обличье вольных граждан или всадников.

— Это вполне устраивает людей, стоящих у кормила власти, — заметил я.

— Более чем устраивает. Это результат интриг кучки могущественных людей, — подхватил Катилина. — Тех, которые никогда добровольно не расстанутся с властью. Разве можно жить в таком бесславии, называя при этом себя человеком?

Катилина разгорячился. Окинув взглядом присутствующих, я заметил, что каждый из них впитывал в себя каждое его слово. Потом мельком взглянул на Аврелию. Казалось, она тоже взирает на отчима с нескрываемым восхищением. Однако в выражении ее лица было и нечто иное, весьма походившее на завуалированную насмешку.

— Итак, — продолжал Катилина, — что за человек берет на себя управление Римом? Марк Туллий Цицерон! Законник! Человек, у которого нет никаких способностей к этой должности, за исключением умения манипулировать словами. Таких, как он, в наше время хоть пруд пруди. Они никогда не смогут принимать жесткие, быстрые и беспощадные решения, как это надлежит делать настоящему консулу. Ибо главное для них — слова, а не дела.

— А какого рода человек нужен Риму? — спросил я.

— Такой, как Сулла. — Ответ Катилины меня удивил. — Сулла взял власть в свои руки, когда страна впала в хаос. Этот диктатор не искал ни сомнительной славы толпы, ни покровительства аристократов. Он произвел чистку в Сенате, объявил вне закона врагов государства, провел преобразования судов, дал нам новую конституцию. А потом, когда все это было сделано, освободил от обязанностей своих ликторов и в статусе обычного гражданина удалился в свой загородный дом писать мемуары. Вот такой человек нужен Риму.

Речь Катилины заключала в себе немалый подтекст. Правда, для красного словца он опустил некоторые подробности. Например, тот факт, что Сулла вывел страну из хаоса, который сам и создал. Кроме того, он мог себе позволить удалиться от дел после нескольких лет диктатуры, ибо за это время если не уничтожил, то сослал всех своих врагов, оставив у власти только сторонников, прочно занимавших свои позиции. Не было никаких сомнений, кто именно был предполагаемым новым Суллой. Мне пришлось уставиться в свою чашу, как будто обдумывая слова Катилины.

— Полагаю, — торжественно начал я, осененный внезапной мыслью, — что за таким человеком можно пойти. Двадцать лет назад Метеллы были в рядах самых ярых сторонников Суллы. Почему бы и нет? Разве мне не хватит на это смелости?

— В самом деле, почему?

Кажется, Катилина был удовлетворен, ибо наконец в разговор вступили женщины. Больше ни слова не было сказано о власти и политических интригах, препятствующих достойным людям занять высокую должность. Мое внимание полностью переключилось на Аврелию, которая, казалось, тоже питала ко мне интерес.

Заправившись вином, гости пустились в азартные игры и начали делать ставки. Пришлось присоединиться к остальным, хотя обычно я ограничиваюсь скачками и боями, и то исключительно для того, чтобы польстить своему самолюбию умением предсказывать исход событий. Заключать же пари просто наудачу я никогда не любил.

Хотя я не слишком много проигрывал, меня ужасали суммы, которые ставили на кон остальные. Они называли себя плохо обеспеченными людьми, но их карманы были набиты деньгами. Хотя они изрыгали проклятия, когда фортуна поворачивалась к ним спиной, никто из них всерьез не переживал по этому поводу.

— А ты везучий человек? — спросила меня Аврелия, когда чаша с игральными костями, сделав полный круг, перешла ко мне.

— Не был бы везучим — давно удалился бы в царство мертвых, — ответил я. — Но в азартных играх мне всегда не везет.

— Тогда позволь одолжить тебе немного удачи, — шепнула она.

Делая вид, что наблюдает за игрой через мое плечо, Аврелия прильнула ко мне сзади, и я ощутил, как коснулась моей спины одна из ее упругих грудей. Несмотря на то что нас разделяла ткань одежды, я почувствовал набухший бутон ее соска. Нежное, будто предназначенное исключительно для меня дыхание всколыхнуло волну возбуждения. Пожалуй, потребуется немного подождать, чтобы встать из-за стола, не привлекая к своей особе нежелательного внимания. Чтобы скрыть замешательство, я изо всех сил встряхнул кожаную чашу и, опрокинув ее на стол, отдернул назад.

— О, Венера! — воскликнула Аврелия, будто взывая к богине с молитвой.

И ее мольба подействовала, ибо все кости выпали по-разному и составили наибольшее число очков.

— Потребуется удача, чтобы повторить такой ход, — произнес Катилина, принимая от меня чашу. — Однако мне в таких играх всегда везет.

Встряхнув чашу, он вывалил на стол ее содержимое, после чего громко и от души выругался. Не думаю, что причиной тому была потеря денег. Все кости выпали одной и той же стороной, которая соответствовала единице. Это была так называемая каникула, маленькая собака, что означало наименьшее количество очков.