Захудалый род

«САМОДУМНАЯ» И МАТРИАРХАЛЬНАЯ РУСЬ ЛЕСКОВА

Николай Лесков (1831–1895), наполовину попович и наполовину дворянин, был накоротке с русской жизнью всех сословий середины XIX века, как мало еще кто. Он мог бы стать выдающимся этнографом и соперничать с великим лексикографом Далем, но сделался самым невезучим из русских писателей-классиков. Лесков пришелся не ко двору большинству своих современников. Сперва либеральному лагерю – как автор антинигилистических романов, затем партии оголтелых реакционеров – как честный художник, а напоследок еще и церковникам – как недостаточно ортодоксальный православный христианин. Устав от подобного противостояния всем, он примкнул к приверженцам учения графа Толстого и даже сделался идейным вегетарианцем, что никому еще не принесло счастья. Но и на этом невзгоды его не закончились, и еще более полувека до читателей доходило и возвращалось по частям творческое наследие Лескова. А как иначе, когда даже в его гениальных повестях и сказах (о косоруком Левше, Очарованном страннике и др.), кто-то искал и обнаруживал славянофильство с ксенофобией, а кто-то клеветническую русофобию?!

Ценность лесковских сказов хотя бы не оспаривалась, и такой вид повествования, имитирующего чей-то устный рассказ о неких удивительных событиях, оказался крайне продуктивным в русской литературе (от модернистов Ремизова и Белого, а в советский период – Зощенко, Бабеля, поморского сказочника Шергина и др. до представителей «деревенской прозы» 1960–1970 гг.). В письменной литературе встречался и до Лескова подобный художественный прием (у Пушкина, Гоголя, отчасти у Достоевского), но Лесков разработал его дальше и отточил, превратив в особый метод повествования. Это произошло в век господства романов, и Лескову претила чрезмерная рациональность этого жанра. Не конструировать и представлять события ему хотелось, а свободно рассказывать о них. «Я буду рассказывать не так, как рассказывается в романах. Я не стану усекать одних и раздувать значение других событий: меня к этому не вынуждает искусственная и неестественная форма романа, требующая закругления фабулы и сосредоточения всего около главного центра. В жизни так не бывает», – заявлял писатель-перебежчик от романа к сказу, автор интереснейших очерков, повестей и беспартийной обоюдоострой публицистики редкого качества.

Принципиальная «бессюжетность», чтобы воспроизвести прихотливое протекание жизни массы якобы «неважных людей», просматривается уже в романах Лескова, хотя до модернизма в литературе был еще неблизкий путь. Поэтому «Соборяне» и «Захудалый род» носят подзаголовок «хроника», в отличие от предыдущих антинигилистических романов. И хоть романом назовите, хоть хроникой, истории в них представлены замечательные и парадоксальным образом не устаревшие, потому что очень жизненные, с очень русскими характерами и коллизиями.

На первый взгляд в «Захудалом роде» описаны неотвратимый закат и разложение русского дворянства после войны 1812 года – кульминации и последнего акта его служения Отечеству и народу в целом. И у Лескова представлен и проанализирован этот процесс убедительнейшим образом – в чем в чем, а в социальных вопросах он разбирался получше своих «прогрессивных» и «реакционных» оппонентов. Однако еще интереснее здесь другое. Не говоря о впечатляющей галерее великосветских проходимцев, карьеристов и фарисеев и коллекции всевозможных «чудиков», что всегда было коньком писателя, Лесков сумел воплотить то, что не удалось ни Гоголю в сожженном томе «Мертвых душ», ни Достоевскому в «Идиоте», ни Толстому в его последних романах. Он сумел представить читателям – о диво! – по-настоящему положительный и убедительный художественный образ «народной княгини» из захудалого рода Протозановых. Эта вдовствующая барыня – распорядительный, верный и милосердный матриарх уходящей «самодумной» Руси, по которой так тосковало сердце Лескова. Поэтому и отдал он ей свои самые заветные мысли прирожденного демократа, постаравшись не идеализировать ее образ и поставив эпиграфом к своей хронике бесконечно печальные строки из библейской проповеди Екклезиаста…

Игорь Клех