Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров

I

Ташкент утопал в шуме новой, нарождающейся жизни. По утрам в древние звуки города, доносящиеся из Кукчи и Шайхантаура, властно врывался звон трамваев и звонкое пение кавалерийской трубы. Под окнами Совнаркома, словно огромный барабан, гудела от топота сапог и конских подков каменная брусчатка. Этот звон и гул, это властное проявление свежих ритмов, рожденных революцией, радовали комиссара Полторацкого, и он каждое утро распахивал окно своей холостяцкой комнаты.

В открытое окно вместе со щебетом птиц вливался бурный шум проснувшегося города. Павел сидел за столом в нательной рубахе: он только встал, умылся, но еще не успел одеться, когда у двери появился дежурный и подал ему свежий номер газеты. Павел придирчиво осмотрел все четыре полосы, прочел заголовки и подписи, в том числе и свою - редакторскую. Партийная газета «Советский Туркестан» была его детищем: он учреждал ее, и он стал ее первым редактором. Да и кому, как не ему - бывшему, типографскому наборщику и подпольщику, мечтавшему о том дне, когда газеты будут принадлежать рабочему классу, читать корявые пока еще корреспонденции бедняков, редактировать их, вычитывать сырые, только что снятые со станка газетные полосы и подписывать их собственноручно!

Павел задержал внимание на сообщении из Асхабада, в котором рассказывалось о возникших там беспорядках. Сообщение было принято по телеграфу, сутки назад. Еще ночью, обрабатывая эту телеграмму, чтобы поместить в газете, он с неприятной остротой ощутил всю шаткость положения Андрея Фролова и его интернационального отряда, оказавшегося в роли блюстителя революционного порядка. И сейчас Полторацкий с тревогой подумал: «Погорячился Федор Колесов, отправив в Асхабад военную силу: вряд ли договоришься с эсерами на языке приказа». И словно в подтверждение его мыслям на стене звякнул телефон и, когда Полторацкий взял трубку, в ней раздался взволнованный голос Колесова: «Павел, зайди ко мне... Плохие вести. В Асхабаде мятеж...»

Вздрогнув, он отпрянул от телефонной трубки, бросил ее на рычаг. Появилось желание ворваться к председателю в кабинет и бросить ему безжалостно: «Я же предупреждал!» Надев белую косоворотку и подпоясав ее ремешком, он выскочил в коридор.

Колесов стоял посреди кабинета. В сапогах, галифе, военной гимнастерке, - с этой боевой формой он не расставался ни зимой, ни летом. Носил еще широкополую зеленую панаму: сейчас она лежала на письменном столе, - вероятно, ошарашенный потрясающей вестью, он, в растерянности, забыл ее повесить.

- Павел, прошу тебя, только без нравоучений. Я не думаю, чтобы Фролов наломал дров. Он вел себя как и подобает военному комиссару, но мы недооценили обстановку в Закаспии. Контра копила силы не день, не два, и декрет о создании Красной Армии послужил самым подходящим поводом для выступления. Они сумели восстановить против нас всю буржуазную силу Асхабада, все железнодорожное чиновничество. Сначала избили до полусмерти военкома Копылова за то, что он приступил к учету военнообязанных... Затем разграбили арсенал и, вооружившись, бросились следом за Фроловым, отряд которого выехал в Кизыл-Арват. Советы по всей линии от Красноводска до Асхабада свергнуты. Закаспии в руках контрреволюции. Надо прекратить с Асхабадом все связи, вплоть до остановки пассажирских поездов!

- Ты разговаривал с начальником гарнизона? - спросил Полторацкий.

- Да. разговаривал. Белов предлагает немедленно начать мобилизацию.

Поздно вечером Полторацкий выехал в Закаспии. Поезд мчался, вспарывая плотную духоту наступающей июльской ночи. В купе с Полторацким еще трое - сотрудник «Советского Туркестана» Самойленко и представители от профсоюзов - Рапопорт и Белицкий. Остальные члены вновь образованного Военно-политического штаба избраны заочно - они на своих местах: Феоктистов в Чарджуе, Панасюк в Байрам-Али, Алексовский в Мерве, Бухаренко в Кизыл-Арвате, Быков в Кязанджике... Военно-политическому штабу именем Турке станской республики вверяется контроль над всеми военными и политическими действиями и ликвидация асхабадского контрреволюционного выступления.

- Давайте, товарищи, подсаживайтесь ближе. - Полторацкий бросил взгляд на помощников. - Надо разработать четкий план укрепления Советской власти повсеместно... в Самарканде, Кагане, Чарджуе... Надо созывать в отряды всю Красную гвардию - главное для нас - защита революции. Вам же, товарищи, хочу еще раз напомнить - действовать во всех случаях, ни на йоту не отклоняясь от обращения Туркестанского ЦК и правительства. Помните, что контрреволюционеры взяли на вооружение самую изощренную ложь. Стачечный комитет Асхабада в расчете на то, что заведет рабочий класс и крестьянство в заблуждение, выдвинул лозунг: «Даешь Советскую власть без красных комиссаров», дескать, одни они всему виной - и голоду, и холоду. Это гнусная ложь и, прикрываясь ею, недобитые капиталисты, кулаки и буржуа всех мастей пытаются восстановить старые порядки. Но мы сильны и неодиноки. С нами вся Советская Россия... Петроград, Москва... С нами Ленин...

Перед выездом Полторацкого Колесов отправил радиограмму в Москву, Ленину: «Туркестанская республика во вражеских тисках. Фронты - Оренбург-Асхабад-Верный. Атмосфера накалена. Рабочие массы спровоцированы, антисоветское движение растет. Часами опереться не на кого, армия без снарядов, оружия, деморализована, денег нет. Положение катастрофическое. В Асхабаде восстание приняло грандиозные размеры: захвачены военные склады, правительственные учреждения... В момент смертельной опасности жаждем слышать ваш голос. Ждем поддержки деньгами, снарядами, оружием и войсками...»

Утром на перроне в Самарканде, вечером в Кагане Полторацкий, выступая на коротких митингах, бросил клич - «Все на разгром закаспийской контрреволюции!» В Чарджуе ташкентского комиссара встречали члены местного Совдепа во главе с председателем Феоктистовым. Гибкий, стройный молодой человек, в военной форме приехал к вокзалу с красногвардейским отрядом. Полторацкий, выйдя из вагона, подал ему руку.

- Что нового? Как дела в Чарджуе, в Мерве? Есть ли связь с Асхабадом?

- Мятеж, Павел Герасимович, иначе не назовешь. Власть в Асхабаде свергнута, Фролов погиб. Весь Совнарком арестован! Только что получена телеграмма от Колесова, на ваше имя. Вот, возьмите. - Феоктистов подал депешу.

Полторацкий прочитал: «Сообщаю подлинный текст телеграммы В. И. Ленина... Принимаем все возможные меры, чтобы помочь вам. Посылаем полк. Против чехо-словаков принимаем энергичные меры и не сомневаемся, что раздавим их. Не предавайтесь отчаянию, старайтесь изо всех сил связаться постоянной и прочной связью с Красноводском и Баку...»

- Красноводск в руках эсеров, - сказал Феоктистов. - Связь с Баку прервана.

- К сожалению, это так, - Полторацкий задумался. - Выход один - надо вступить в переговоры с эсерами Асхабада.

- Бесполезно, Павел Герасимович, - Феоктистов насупился и опустил глаза. - Я пробовал связаться с ними. Их предводитель начал мне диктовать условия, пришлось от разговора с ним отказаться.

- И все-таки пока это единственный выход. - Полторацкий направился на привокзальную площадь, увлекая за собой Феоктистова и всех, кто был рядом с ним.

Не прошло и десяти минут, как вся привокзальная площадь заполнилась горожанами - железнодорожниками, красногвардейцами и красноармейцами, матросами Амударьинской флотилии. Полторацкий и Феоктистов с несколькими совдеповцами поднялись на высокое крыльцо вокзала.

- Открывай митинг, дорога каждая минута, - подсказал председателю Совдепа Полторацкий.

Феоктистов расправил складки под ремнем гимнастерки, взял у стоявшего рядом совдеповца белый металлический рупор, объявил о приезде чрезвычайной делегации и предоставил слово Полторацкому.

- Рупор вот возьмите, слышнее будет.

- Ничего, обойдусь без рупора. - Полторацкий сделал шаг вперед, остановившись на краю крыльца. - Товарищи! Контрреволюционное движение в Асхабаде определилось! Враги революции, опираясь на несознательные элементы из среды рабочего класса и населения, подняли свое знамя, написав на нем: «Долой рабочую власть - да здравствует диктатура буржуазии!». Но единственный клич всех сознательных пролетариев сейчас один: «Социалистическое отечество в опасности!» Банда татариновых, фунтиковых, доховых должна быть сметена! Наши товарищи в Ташкенте, Самарканде, Кагане на митингах постановили: «Умереть, но не сдать своих позиций...» Дело за вами! Контрреволюция подняла свой меч против рабочих и - от меча она падет!..

Полторацкого сменил Феоктистов:

- Товарищи, чарджуйский Совет со всеми демократическими организациями окажет в любую минуту энергичную поддержку, как моральную, так и вооруженную, краевой власти в ликвидации стачечного комитета, освободить теперь же всех арестованных членов исполкома и членов всех комиссариатов и лиц из Красной Армии, а также прекратить разоружение красных рот! Чарджуйский Совет обращается к асхабадскому пролетариату с революционным голосом чарджуйских рабочих, облагоразумиться, пока не поздно, и сойти с того скользкого пути, на который стал стачечный комитет...

Выступали один за другим железнодорожники, матросы, командиры только что образованной Красной Армии. Постановили послать двух представителей с Полторацким для более детального выяснения дел на месте...

На другой день в Мерве, на перроне, чрезвычайную делегацию встречали бойцы красногвардейской роты во главе с командиром Ханько. При встрече стояли в два ряда, растянувшись от тамбура вагона до выхода в город, чтобы обезопасить прибывшего комиссара Труда Туркреспублики от возможных выпадов эсеров, собравшихся здесь же на перроне, и разнузданных вояк, недавно объединившихся в контрреволюционный «Союз фронтовиков». До рукоприкладства не дошло, но пока Полторацкий шел в летнее железнодорожное собрание на митинг, эсеры и фронтовики свистели и грозили ему расправой. Начавшийся митинг был сорван. Комиссару мешали говорить. Красногвардейцы старались как могли установить порядок, но митинг превратился в хаос- пришлось уйти. Председатель мервской ЧК Исидор Каллениченко предложил провести совещание, и повел делегацию, сопровождаемую красногвардейской ротой, в помещение редакции газеты «Трудовая мысль», которую он возглавлял.

- Товарищ комиссар, как председатель ЧК, я обязан доложить вам, что обстановка в Мерве накалена до предела. - Каллениченко, дав место Полторацкому за своим столом, сел сбоку. - По сведениям чекистов, эшелоны белоэсеров уже стоят в Теджене, и каждую минуту могут быть здесь. Надо эвакуировать банк, вывезти оружие и самим выехать в Байрам-Али. Мы не в состоянии столь малочисленными силами остановить распоясавшихся эсеров и уже примкнувших к ним вояк из «Союза фронтовиков» и бандитов тедженского хана Эзиса... Нельзя терять ни минуты.

- Хорошо... Так и сделаем, - после недолгого раздумья согласился Полторацкий. - Вам, товарищ Каллениченко, приказываю возглавить эвакуацию. Красногвардейская рота в вашем распоряжении... Итак, действуйте. Не будем терять время... Выделите мне охрану - я отправлюсь на телеграф и попробую связаться с Ташкентом и, если это возможно, с Асхабадом.

Полторацкий ушел, Каллениченко тотчас позвонил начальнику станции Куделину и распорядился подать на окраину города, в район кирпичного завода, несколько пустых вагонов. Ханько с полуротой красногвардейцев отправился на базар, чтобы нанять арбы для погрузки банковских ценностей и оружия.

В фаэтоне, сопровождаемом несколькими конными красногвардейцами, Полторацкий приехал на телеграф. В небольшом здании «Почта - телеграф» комиссара встретил начальник почтамта Сакулин, седенький, хромой старичок.

- Ах, как жаль, товарищ комиссар, но какие-то темные люди уже успели испортить телеграфную линию

Вряд ли вам удастся соединиться с Ташкентом... Впрочем, попытаемся... Камелия! - позвал он телеграфистку, - помогите товарищу комиссару...

Начались бесполезные попытки барышни-телеграфистки вызвать Ташкент. Прямая связь бездействовала. Полторацкий попросил, чтобы соединили по прямому проводу с асхабадским эсеровским стачкомом. В Асхабаде к телефонной трубке подошел Фунтиков.

- Председатель стачечного комитета Фунтиков слушает.

- Здравствуйте, я комиссар Труда Туркреспублики и глава чрезвычайной делегации Полторацкий. Объясните, что происходит в Асхабаде?

- Трудно, да и невозможно по телефону. - Голос Фунтикова лукаво и ядовито задрожал. - Вы приезжайте в Асхабад - сами увидите.

- Будет разумнее, если приедете сюда вы...

- Хорошо, ждите, - Фунтиков хмыкнул и повесил трубку.

Шестьдесят арб, нагруженных оружием, боеприпасами и банковскими ценностями, потянулись ночью за город к месту, куда Куделин должен был подать пустые вагоны. К двенадцати ночи, когда обоз остановился близ кирпичного завода, никаких вагонов тут не оказалось. Ханько послал двух конных красногвардейцев на станцию, к Куделину, выяснить, в чем дело, и поторопить с присылкой вагонов, но начальник станции ушел домой. Пока красногвардейцы ездили к нему, к Ханько со стороны Байрам-Али подъехал какой-то всадник.

- Командир, зря стараешься - дорога на разъезде разобрана. Тебе не удастся вывезти золото и оружие. Там засада... Если двинешься на арбах, тебя ограбят джигиты Аллаяр-хана, они давно мечтают о золотишке... Совет мой тебе - возвращайся назад в Мерв, в роту.

Ханько колебался. В роте начались недовольства. Уставшие за день бойцы начали требовать возвращения в крепость. Понеслись голоса: «Да какие, к черту, эсеры, когда все кругом тихо?! Напугали только Полторацкого и сами себя напугали... Давайте назад!»

Ханько велел развернуть лошадей, и арбы затарахтели назад, в город, в расположение роты...

На телеграфе Полторацкий, так и не добившись прямого разговора с Ташкентом, соединился все же с Чарджуем, переговорил с Феоктистовым. Председатель чарджуйского Совдепа доложил, что полным ходом идет мобилизация рабочих в Красную Армию, создаются роты и дружины.

- Продержитесь только ночь, Павел Герасимович, а завтра мы продиктуем контре свои условия!

- Хорошо, я буду ждать вашего подкрепления завтра! - Полторацкий повесил трубку и сел на диван.

Прошло трое суток, как он выехал из Ташкента, и за это время почти не спал. Сейчас, когда в зале телеграфа часы пробили два раза, а на душе после разговора с Феоктистовым стало спокойнее, Полторацкий сначала склонил голову на грудь, а потом прилег на диван, расстегнув на всякий случай кобуру пистолета...

В два часа ночи, в пяти верстах от Мерва, началась высадка эсеровских дружин. Молча, разворачиваясь в цепь, пошли они по обе стороны железной дороги к тускло поблескивающим огонькам города. Шли, держа винтовки наперевес, тащили на плечах пулеметы. Впереди, оторвавшись от основных сил, рысью продвигались разведотряды - в них самые преданные Фунтикову боевики - Гаудиц, Герман, Макака, Архипов, Агапьев. Сам Фунтиков находился в штабном вагоне, между паровозом и тремя платформами, превращенными в укрепление. По бокам платформ плотно лежали мешки с песком, за ними с пулеметами и винтовками охранные команды. Все это, в целом, именовалось летучкой. Она медленно ползла по рельсам, немного отстав от развернутых порядков дружин.

К двум часам ночи Мерв был окружен. Без единого выстрела эсеры захватили железнодорожную станцию. Врасплох была захвачена социалистическая рота, только что вернувшаяся в крепость. На перроне вокзала поджидала эсеров целая делегация во главе с начальником станции Куделиным и полковником Наибовым. Боевики на конях, прокравшись по темным улицам к привокзальной площади, с револьверами наготове, выскочили на перрон:

- Кто тут старший, с кем имею честь говорить?! - Герман, держа перед собой пистолет, подошел к Наибову.

- Все свои, спокойнее. - Наибов подал руку и назвался.

- Где Полторацкий?

- На телеграфе, ждет когда его соединят с Ташкентом. Поехали на телеграф, я провожу.

Боевики поскакали по Кавказской улице к Мургабу. За мостом в кромешной тьме свернули налево и выехали на широкую дорогу, ведущую к церкви. Не доезжая до божьего храма, еще раз свернули влево и остановились возле одноэтажного кирпичного здания.

- Здесь, - сказал тихо Наибов, соскочил с седла и подождал, пока спешатся все. - Будьте осторожны, господа.

- Ни в коем случае не стрелять. Он нам нужен только живой, - предупредил Герман, и следом за Наибовым вошел в зал телеграфа.

Полторацкий лежал на диване, на левом боку, спал. Герман рванулся к нему, выхватил из его расстегнутой кобуры пистолет.

- Вставай, комиссар, приехали...

- Все благополучно? Ценности банка отправили в Байрам-Али? - ничего не подозревая, думая, что разговаривает со своими красногвардейцами, спросил Полторацкий.

- Все благополучно, - зло посмеиваясь, сказал Герман. - Подними руки вверх, комиссар.

Только тут, увидев в руках собеседника револьвер, а на голове офицерскую фуражку, комиссар понял - враги! - и схватился за кобуру. Наибов ударил его по руке рукояткой револьвера, Полторацкий схватился за руку, застонал от боли.

- Вставай, комиссар, твоя карта бита! - Герман сунул кованым сапогом под дых. Полторацкий с трудом поднялся.

- Ух, сволочи...

- Что же вы делаете - он же ничего такого! - не выдержав, вскрикнула возмущенно телеграфистка.

Герман, не целясь, выстрелил в ее сторону - зазвенела стеклянная перегородка. Женщина взвизгнула.

- Ладно, айда... Ведите комиссара на станцию, к Фунтикову. Там поговорим, - распорядился Герман и первым вскочил в седло. Полторацкого, со связанными руками, поставили между лошадьми, и боевики-эсеры двинулись по темному переулку.

На привокзальных улицах, на площади и перроне-всюду толпились эсеры и белогвардейцы. Отовсюду, толкая в спину прикладами и матерно ругаясь, вели они арестованных. Привели из старой крепости социалистическую роту - человек шестьдесят, загнали в здание вокзала, в буфет, и закрыли на замок. Полторацкого с полчаса держали на привокзальной площади, пока Герман ходил к Фунтикову. Вернувшись, издевательски пригласил:

- Прошу, комиссар, вам разрешена аудиенция. Фунтиков весьма рад предстоящей встрече с вами.

Его ввели в вагон с литерой «Ж», в котором еще недавно ездил начальник Управления Среднеазиатской железной дороги Афанасьев, - теперь в этом вагоне располагался военно-полевой штаб главы Закаспийского временного правительства. Часть вагона занимали купе, вторая половина выглядела салоном, - в ней стоял длинный стол и дюжина стульев. Фунтиков, объявив себя председателем временного исполкома, уже обзавелся заместителем - им стал господин Курылев. Пост комиссара внутренних дел занял житель Мерва, эсер Зимин. На пост комиссара юстиции, конечно же, Фунтиков пригласил бывшего присяжного поверенного графа Алексея Доррера. Все они сейчас сидели за столом, рядом с Фунтиковым, ожидая, когда приведут комиссара Труда Туркреспублики.

- Ну вот, Алексей Иосифович, и убийца вашего брата Жоржа, - с усмешкой сказал Фунтиков, увидев перед собой Полторацкого. - Это ведь он лично арестовал графа, а потом вместе с Колесовым они поставили его к стенке. Полюбуйтесь на него.

- Федор Андрианыч, я буду век вам обязан, если позволите мне всадить этому негодяю пулю в лоб! - Доррер всхлипнул и скривил губы в злорадной усмешке.

- Вы - комиссар юстиции, - великодушно отозвался Фунтиков, - вам и карты в руки.

Полторацкий покачал презрительно головой.

- Вы еще не успели отмыть руки, испачканные кровью комиссара Фролова, а уже готовитесь к другому убийству.

- Мы обязательно вымоем, как только расшлепаем вас, - пообещал Доррер, победоносно измерив взглядом с головы до ног Полторацкого.

- Да, конечно, - рассудил тихо и хладнокровно Фунтиков. - Руки вымыть недолго. Ну, садитесь, комиссар, поговорим по-человечески.

- Ничего, постою...

- Садитесь, когда вам приказывают. Не заставлять же мне моих людей, чтобы усадили вас насильно!

- Хорошо, я сяду, но не задавайте мне вопросов - сначала выслушайте меня. - Полторацкий сел к столу, скрестил на груди руки. - На что вы рассчитываете, господин Фунтиков, идя ва-банк? Вам удалось обмануть рабочих Асхабада и Кизыл-Арвата - их силами вы пошли громить Советы. Но ведь не сегодня-завтра обманутые рабочие поймут, что с Фунтиковым им не по пути, и вы останетесь с кучкой недобитых офицеров, с разоренными кланами старых дворян и мелкими буржуйчиками! Вся эта шваль выброшена на свалку истории - как можно на нее рассчитывать?

- Так ли, гражданин Нарком? - не согласился Фунтиков, откинулся на спинку стула, покрутил казацкий ус. - Рановато вы нас выбросили на свалку. Судя по тому, как вы себя ведете, вы просто плохо осведомлены о том, что делается в России. Почему бы нам не рассчитывать на атамана Дутова, если его казачья вольница целиком очистила от большевиков Оренбург и Урал? Очищен от большевиков Кавказ. Только в Баку еще держится Советская власть, но она тоже, как и здесь, в Туркестане, дышит уже на ладан. В наших руках Крым, Дон, Поволжье. С нами белогвардейские сотни и чехословацкий корпус, с нами вся Европа и Америка. Нам всего-то осталось - разгромить Советы в Чарджуе, Самарканде, Ташкенте, а потом мы соединимся с Дутовым и двинемся на Москву.

- Это неисполнимые мечты, господин Фунтиков. - Полторацкий усмехнулся. - Сила не в этом разношерстном сброде, а в пролетарском духе народа. Взяв в свои руки власть, он уже никогда не отдаст ее богачам.

- Не много ли теории, Федор Андрианыч? - заметил Доррер. - У меня такое впечатление, что вы пытаетесь переубедить комиссара. Не лучше ли вынести приговор и привести его в исполнение.

- Не спешите, Алексей Иосифович, - раздражаясь, возразил Фунтиков. - Пусть жажда кровной мести не застилает вам глаза... Павел Герасимович, я оставлю вас в живых, если примете наши условия. Они легко выполнимы, надо только захотеть выполнить их. Сегодня же вы объявите по всей железной дороге приказ о полном подчинении всех Совдепов Закаспийскому исполкому.

- Ну и наглец же вы, Фунтиков! - возмутился Полторацкий. - И не стыдно вам, жалкому пигмею, так разговаривать с Наркомом?

- Уведите его! - Фунтиков ладонью хлопнул па столу и встал. - Бросьте в одиночку. Даю вам, Полторацкий, ровно сутки на размышление!

- Да бросьте вы, Федор Андрианыч, какое еще размышление. Надо расстрелять его - и немедленно!- вновь загорячился переполненный ненавистью к комиссару Доррер.

Полторацкого увели. Фунтиков налил из самовара в пиалу чай, отхлебнул глоток, вытер вспотевший лоб рукавом, заговорил поучающе:

- Извините, граф, но только теперь мне становится понятно, почему Жорж преуспевал больше вашего. Вы - мельче его. Даже гнев у вас мелок. Не смерть комиссара Полторацкого мне сейчас нужна, а открытая дорога до самого Оренбурга. Комиссара мы расстрелять успеем, никуда от нас не денется. Сейчас нужен свободный, беспрепятственный путь. Надо склонить на нашу сторону всех железнодорожников - в Байрам-Али, Чарджуе, Кагане, Самарканде, Урсатьевской, наконец, в Ташкенте. Граф, я прошу вас, не ставьте мне палки в колеса, занимайтесь своим делом. Схвачен редактор местной газеты, председатель ЧК Каллениченко...

- Да, господин Фунтиков, это такая мразь - он арестовал и отдал военному трибуналу за хищение оружия лучших наших боевиков, - сказал полковник Наибов. - Пуля по нему давно плачет.

- Вот и займитесь им, граф... А вы помогите ему, Наибов... Вам, господин Зимин, приказано идти на телеграф и связаться по фонопору с байрамалийским Совдепом. Скажите им, что я хотел бы завтра встретиться с ними.

- Слушаюсь, господин председатель...

Зимин возвратился минут через двадцать, радостно доложил:

- Разговаривал с председателем Совдепа Панасюком - он согласен, только боится посылать своих парламентеров сюда, в Мерв. Договорились провести переговоры на разъезде, между Мервом и Байрам-Али. Завтра, ровно в двенадцать. С их стороны парламентариев возглавит член Совдепа Матвеев. Стороны, то есть паровозы, на которых будем ехать на переговоры, должны остановиться в трехстах метрах друг от друга. Обе стороны выбрасывают белый флаг и по три человека от нас и от них идут навстречу друг к другу. Охраны не будет.

- А если устроят засаду? - усомнился Фунтиков.- Сейчас я им нужен не меньше, чем Полторацкий. Ликвидировав меня, они сразу перейдут в наступление.

- Вы можете взять с собой боевиков - они залягут с обеих сторон железной дороги.

- Хорошо, господин Зимин, завтра отправимся вместе. Нет ли сведений из Тахта-Базара? Я послал туда к полковнику Зыкову господина Дохова с отрядом. Надо любым способом завладеть арсеналом Кушки и как следует вооружить наши дружины. Давно ли вы виделись с генералом Востросаблиным, и вообще, как он настроен?

- Он - хуже любого большевика, господин председатель. - Зимин пренебрежительно скривил губы. - Большевики, благодаря своей рабской крови, терпеливы и даже могут пойти на какие-то уступки. Но Востросаблин - дворянин. Большевик-дворянин, представляете! Он гладит по головке босяков, но на нас, эсеров, смотрит с брезгливостью и проявляет крайнее неуважение.

- Скотина золотопогонная, кто бы мог подумать! - Фунтиков задумался. - Неужели ему милее холод и голод, чем достаток и роскошь? Этого я никак не могу понять. У него было все, чтобы жить припеваючи - ездить на балы, содержать любовниц, выезжать в Европу, а он связался с босяцкой партией! По-моему, он рехнулся... Как ты думаешь, Зимин?

- Определенно, в какой-то степени рехнулся. Да и ведет себя так, словно Кушка - пуп земли, а он король этого пупка...

Шум на перроне постепенно стал ослабевать. Толпы разошлись на покой - легли спать в зале ожидания, в железнодорожном парке, на скамейках и под деревьями. Только часовые ходили по перрону, останавливаясь то возле штабного вагона, то возле буфета, где сидели арестованные красногвардейцы. Фунтиков ушел в купе и, не раздеваясь, лег...

На другой день, ровно в двенадцать, на дрезине прибыл он с Зиминым на переговоры. Паровоз байрамалийских большевиков уже стоял в условленном месте. Едва остановилась в трехстах шагах белоэсеровская дрезина, из окна паровоза помахали им белым флагом и спустились по лесенке трое.

- Пойдемте, - сказал Фунтиков, приглашая Зимина и телохранителя Макаку.

Парламентеры остановились в трех шагах друг от друга. Матвеев сказал:

- Мы требуем от имени байрамалийского ревкома и от Наркома Туркестанской Автономной Советской Республики выдачи комиссара Полторацкого и немедленного восстановления Советской власти в Асхабаде и Мерве,

- Вот как, - усмехнулся Фунтиков. - В таком случае, примите и наши условия. Комиссар Полторацкий будет возвращен, когда рабочие Байрам-Али, Чарджуя и других городов Туркестана предоставят асхабадцам возможность беспрепятственно проехать до Ташкента.

- Мы не имеем таких полномочий, - ответил Матвеев. - Такой вопрос по силам только самому Туркестанскому Совнаркому.

- В таком случае, переговоры считаем законченными. Сообщите о моих требованиях Колесову. - Фунтиков со своими делегатами развернулся и зашагал к дрезине. Шел, скрипя зубами и сжимая кулаки. - Ничего, скоты, они еще пожалеют... Макака, скажи Дорреру, чтобы сегодня же организовал суд над комиссаром.

- Есть, Федор Андрианыч.

Вечером Полторацкого вновь привели в штабной вагон. Здесь его поджидала вся эсеровская свора. Приговор был уже готов. Фунтиков сидел за столом, опершись на локти, почесывал щеки.

- Даем вам последнее слово, Полторацкий. Вы обвиняетесь в узурпаторстве, в присвоении власти, в рас праве над временным комиссаром Закаспия Георгием Доррером... Суд помилует вас лишь в том случае, если перейдете к нам, примите нашу программу действий и будете бороться против Советской власти.

- Какие громкие и какие жалкие слова! - Полторацкий усмехнулся.

- Это все, что вы хотели сказать?

- Да, все...

- Суд выносит обвиняемому комиссару Полторацкому смертный приговор. Кто за это решение - прошу поднять руки.

Подняли все.

- Уведите, - распорядился Фунтиков.

На этот раз его повели не в глухую одиночку камеры, а в железнодорожный тупик, где стоял красный товарный вагон. Боевики распахнули дверь и, втолкнув комиссара в теплушку, задвинули дверь и повесили замок. Полторацкий огляделся. На полу солома, в верхнем углу зарешеченное окно и рядом плошка со свечой. Вероятно, кто-то здесь уже сидел. «Это мое последнее пристанище, - подумал он. - Отсюда уведут на расстрел. Вероятно, ночью, чтобы никто не видел. Ночью пустят пулю в лоб, и никто - ни Колесов, ни другие товарищи и друзья - никогда не узнают, где я был расстрелян. Уйти из жизни, не попрощавшись ни с кем - как это жестоко... Надо сообщить о себе. Сообщить немедля!» Мысль эта словно оглушила его и разлилась теплой кровью по сердцу, - он вспомнил, что враги по чистой случайности забыли вытащить из его кармана блокнот. Полторацкий быстро достал его и жадно посмотрел на зарешеченное окно, через которое проникали последние лучи вечернего солнца. «Надо быстрее - через пять... десять минут станет темно, и вслепую не напишешь!» Он сел на солому, положил блокнот на колено и стал быстро писать:

«Товарищи рабочие, я приговорен военным штабом к расстрелу. Через несколько часов меня уже не станет, меня расстреляют...» Он писал, сомкнув губы, и все время бросал взгляд на окно, сознавая, как быстро угасает день и подбирается ночь... «Никогда в истории не обманывали так ловко и нагло рабочий класс. Не имея сил разбить рабочий класс в открытом и честном бою, враги рабочего класса стараются приобщить к этому делу самих же рабочих. Вам говорят, что они борются с отдельными личностями, а не с Советами. Наглая ложь! Не верьте, вас преступно обманывают. Наружу вылезли все подонки общества..." Луч солнца скользнул по потолку вагона и наступил полумрак. Полторацкий удрученно вздохнул. «Надо же, село солнце... закатилось». Он прошелся по вагону, шурша соломой, и привлек внимание часового:

- Эй ты, арестант, а ну-ка, сядь! - послышался недовольный голос.

Комиссар подставил ящик, залез на него и, взявшись за решетку, попросил:

- Слушай, парень, сослужи последнюю службу. Дай спички - свечу зажгу, а то в темноте сидеть невозможно.

Часовой помолчал немного, видно, задумался - дать или не надо, и бросил вверх коробок:

- На, держи! Только, смотри, вагон не запали - сгоришь. Лучше уж от пули - от нее смерть легче.

Полторацкий зажег свечу - вагон осветился тусклым светом, но писать можно. Вновь он сел на солому и торопливо продолжил свое письмо:

«Товарищи рабочие! Пока оружие в ваших руках, вы - сила. В ваших руках аппарат передвижения, в ваших руках вся жизнь города, и вам только лишь необходимо сознание и организованность. Не давайте себя в руки контрреволюции, ибо тогда будет слишком трудно, и опять потребуется много жертв. Берите пример с оренбуржцев - они уже два месяца бастуют, не давая ни одного паровоза, ни одного человека для преступного кошмарного дела. Смело, дружными рядами вставайте на защиту Красного знамени! Дайте решительный отпор наемникам империализма! Заклеймите всех, губящих революцию!.. Ну, товарищи, кажется, все, что нужно сказать, я сказал. Надеясь на вас, я спокойно и навсегда ухожу от вас, да не сам, меня уводят.

Приговоренный к расстрелу П. Полторацкий - типографский рабочий».

Дописав письмо, он прочитал его и приписал: «21 июля 12 ч. ночи 1918 года».

Боевики пришли за ним примерно через час - во втором часу ночи. Загремел засов, распахнулись двери.

- Выходи, комиссар, пойдем прогуляемся! - нагло, с циничной усмешкой крикнул Герман.

- Слезай, слезай, чего там, - поторапливая, потянул Полторацкого за руку Макака. - Спать, небось, лег, сердечный. Пойдем, на том свете отоспишься... Тут и друга для тебя мы сыскали - вдвоем не скучно будет. К тому же - чекист охранять твой сон будет.

Полторацкого поставили рядом с Каллениченко, толкнули сзади прикладами:

- Айда, родимые!

С боевиками вместе, позади комиссара и председателя Мервской ЧК, шагали полковник Наибов и граф Доррер. Шли по шпалам, через мост, на окраину, к печам кирпичного завода. Остановив приговоренных у канавы, отошли шагов на десять.

- Ну, комиссар, не поминай меня на том свете лихом, - сказал с деланной скорбью Доррер. - Кровь оплачивается кровью. Ты расстрелял моего брата, я расстреливаю тебя, - все логично.

- Врешь, подонок! - громко выкрикнул Полторацкий. - Твой брат расстрелян революционным трибуналом как злейший враг пролетарской революции. И я погибаю не за паршивого графа, жизнь которого не стоит и плевка. Я погибаю за революцию! Да здравствует Советская власть!..

Грянул залп - гулко и протяжно раскатилось в пустынной ночи эхо.

II

Вечером 22 июля, после восьмичасового переезда, главарь эсеровских банд возвратился в Асхабад. Мрачный после совершенного злодейства и выпитой самогонки, он закрылся в своем председательском кабинете, вызвав к себе коменданта города Худоложкина.

- Как себя чувствуют наши пленники - не подохли в подвале?

- Ну что вы, Федор Андрианыч, они там как в музее.

- Причем тут музей?

- А притом, что доступ к ним в подвал открыт для всех. Люди приходят - смотрят на них, как на диковинку. Батюшку Тимофея впустили к комиссарам, так он, как старый кочет, налетел на Житникова - ногами принялся топтать, все лицо комиссару исцарапал. Кое-как оттащили. Теперь его в подвал часовые не пускают, но он приноровился - подойдет к разбитому окну и начинает плевать в комиссаров.

- У батюшки злость святая, - Фунтиков ухмыльнулся. - От бога злость. Кормили хоть комиссаров, пока меня не было? А то ведь могли и с голоду помереть.

- Да как вам сказать, Федор Андрианыч. - Худоложкин злорадно заулыбался. - Пайка на них казенного не выписали - самим хлеба не хватает. Пришлось разрешить передачки. К Житникову женка с детишками ходит. Сядут у окна и плачут. А этот асмадей все успокаивает их: «Ничего, мол, плохого не случится, Маша, ступай домой».

- Случится, - ухмыльнулся Фунтиков. - Недолго им осталось тешиться. Вызвал я тебя, Худоложкин, как раз затем, чтобы сейчас же ты обтяпал два дельца. Сначала поезжай в аул, разыщи Ораз Сердара, скажи ему, что Фунтиков просит на время десять туркменских халатов и десять тельпеков. Достанешь туркменскую одежду - сложи ее в мешок и отнеси ко мне в штабной вагон - летучка стоит около вокзала. Потом подбери наиболее надежных людей, снабди их лопатами и поезжай за станцию Аннау - могилы для комиссаров рыть. Всех девятерых расшлепаем. Для порядка сочини обвинение. После полуночи опять придешь ко мне - я буду здесь. Отдохнуть надо малость - устал, не выспался. Вчера пришлось повозиться с двумя комиссарами в Мерве. Быстрее надо со всеми большевиками разделаться, чтобы перед англичанами не было стыдно...

В час ночи асхабадских комиссаров вывели из подвала и посадили в товарный вагон, прицепленный к летучке. Отправляясь на смерть, они еще надеялись на лучшее. Ведь не было ни следствия, ни суда. Житникова арестовали в поезде, когда он возвращался из Мерва. Телия был схвачен тоже в поезде - на обратном пути из Красноводска в Асхабад. Розанову, когда эсеры штурмовали здание Совнаркома и кипел неравный бой на Гимназической площади, удалось бежать и выбраться за город. Он прошел, прячась от людских глаз, целую сотню верст, и на одной из станций попросил машиниста, чтобы подвез его до Мерва. Машинист согласился, но тотчас, отлучившись, сообщил по телефону в Асхабад о том, что у него комиссар Розанов. Тут же его схватили. Батминов дрался до последнего патрона, но окруженный эсерами на асхабадской «Горке», возле гостиницы «Гранд-Отель», сдался. До этого Василий Михайлович, покидая под натиском боевиков, здание горсовета, успел сжечь весь советский архив, чтобы не попал он в руки врагов. Попал в плен командир армянской дружины Петросов. Прежде чем бросить его в подвал, эсеры припомнили ему случай, когда он, увидев, как они вытаскивают из арсенала оружие, сообщил об этом военкому Копылову. Наивно и чересчур доверчиво повел себя военный комиссар Молибожко, когда слез с поезда и узнал о мятеже. Он бросился в депо, чтобы удержать железнодорожников от крайностей, но тут же был схвачен боевиками. Из Оренбурга в Астрахань кружным путем, через Туркестан, пробирались большевики Колостов и Смелянский, и оказались в одном подвале с асхабадскими комиссарами. Из Баку в Ташкент ехал по делам типографский рабочий, большевик Хренов, и тоже был арестован белогвардейцами... Все они надеялись на то, что их перевозят в тюрьму какого-либо другого города, и на лицах их был немой вопрос: «Куда?»

Но путь оказался недолгим - проехали всего десять верст. И как только остановился летучий поезд, сразу же распахнулись двери вагона. Ночь была черна, вокруг ни зги. Только тусклый фонарь над головой Фунтикова - держал его на вытянутой руке Макака. Все боевики были в туркменских халатах и тельпеках, в руках винтовки. Один лишь Фунтиков в сером костюме, при галстуке, со списком в руках.

- Колостов, Смелянский, выходите, вы в списке первые.

Эсеры, толкая прикладами, подогнали названных к вырытым ямам, тут же прогремел ружейный залп.

- Фунтиков, опомнись! Ты в кого стреляешь? - с болью и возмущением выкрикнул Житников. - Ты расстреливаешь Советскую власть!

- Я выполняю решение стачечного комитета, - Фунтиков бросил злобный взгляд на стоявших рядом Молибожко, Телия и Батминова. - Ведите к яме этих!

- История не простит тебе, белогвардейская сволочь!..

Грянул залп - и голос Батминова эхом унесся и потерялся в ночи.

Следующими по списку палач вызвал Петросова и Хренова. Он намеренно решил расстрелять Житникова последним. Он наслаждался, глядя искоса на освещенного желтым светом фонаря Житникова, надеясь увидеть на его лице страх, унижение, мольбу о пощаде.

- Николай Розанов, ваша-с очередь. - Фунтиков подчеркнуто любезно обратился к комиссару финансов. Тот, неловко скосив шею, улыбнулся:

- Вы ошибаетесь в своих действиях, господин Фунтиков. Мы не заслуживаем подобного решения, и вы, пожалуй, поплатитесь за свои действия слишком дорого.

- Ну, что вы... я ведь исполняю не собственную волю. Будь моя воля, я бы вас, господин Розанов, повесил... А то приходится считаться с решением Стачкома. Ведите его!

Последним Гаудиц, Макака и Худоложкин по команде белого палача расстреляли Житникова ..

Под утро эсеровская летучка вернулась в Асхабад. Боевики высадились, не доезжая до станции, и разошлись по домам. Прощаясь с ними, Фунтиков напутствовал:

- О расстреле никому ни слова. Распускайте слух, что комиссаров вывезли в Ташкент, в Индию, в Персию...

Макака возвратился домой на рассвете. В комнату не вошел, лег на голый топчан во дворе. Страх от содеянного в Мерве и этой ночью в Аннау сковал его душу. «Надо напиться самогонки, тогда будет легче»,- подумал он, встал и вошел в сени, чтобы спуститься в погреб. Но едва он переступил порог - столкнулся с матерью и, не узнав ее, с криком отскочил в сторону.

- Убьют и тебя, Вася, - заплакала она. - Убьют, как и Павла... Пашку-то схоронили, а он мне спать не дает, все время перед глазами стоит. Вы же с Фунтиковым его и порешили! Может, твоя пуля и попала ему в глаз.

- Да перестань ты, мать! Что ты завываешь, как ведьма?! Соседей разбудишь... Причем тут Фунтиков, когда большевики свернули ему мозги набекрень. Не пошел бы Пашка в Красную гвардию - жив бы сейчас был. Лесовский его уволок да под пулю подставил, а сам, курва, где-то спрятался. Весь город мы обыскали - нигде нет. Ох, как бы я поиздевался над ним, если б он попался мне в руки!

Марья Ивановна то тихонько завывала, то всхлипывала, а Макака смотрел на нее, и вспоминал, как привезли они в тарантасе с Гаудицем мертвого Павла, как насчет гроба хлопотали, а потом, когда пошли к батюшке Тимофею, тот оскорбился: «Ни в жисть не буду отпевать красного антихриста, хоть и друг мне Игнат Макаров. Пусть его сатана отпевает, или вон комиссары, которые в подвале сидят!»

Марья Ивановна, посрамленная попом за то, что отдала свое родимое чадо в руки «антихристам», в ногах у него валялась, волосы на себе рвала. А потом вместе с попом Быковым и своим Игнатом ходила несколько раз к подвалу и с воплями хулила комиссаров: «Да пропадите вы пропадом, безбожники! Вы отняли душу у сына мово, а самого смертушке отдали! Да чтоб вам, нехристям окаянным, не видеть белого свету!» Батюшка Тимофей науськивал ее: «Так их, так, раба Марья... Только ненавистью к идолам и очистишь свою душу!»

Перед тем как вынести гроб с погибшим красногвардейцем Макаровым, поп старательно махал над ним кадилом и приговаривал: «Изыди из раба божьего Павла большевистская скверна, поселись в нем сызнова дух ангельский...» Отошла вроде бы Марья, отплакалась, но вот опять душат слезы ее.

- Перестань, перестань, мать, бельма-то тереть - ослепнешь! - еще разок прикрикнул на нее сын и спустился в погреб. Вылез оттуда с полной бутылью самогона.

- Ты чой-то надумал, Вася?! Ты чой-то надумал? Траур у нас в доме ужо, а ты за бутылку схватился! Отец, вставай-ка, да образумь его! - Марья Ивановна кинулась в комнату, таща за руку Игната. - Ты погляди на него, старик, до чего додумался, хулюган-бродяга!

- Хулюган и есть, - сонно уставившись на бутыль, поставленную сыном на стол, заворчал Игнат. - Войну большевикам объявили - тут трезвые головы нужны, а они к кишмишовке прикладываются. Думают, на пьяную голову дорога к атаману Дутову станет короче!

- Да замолчите вы, не каркайте! - Макака наполнил стакан и выпил в три глотка. Вытер губы запястьем и еще налил.

- А ну, марш из дому! - Игнат замахнулся костылем.

- Но-но, батя... Ты это самое - руки-то не распускай! А то ведь и я могу... Раз пью, значит, есть за что. Комиссаров нынче всех - то ли в Ташкент, то ли в Индию спровадили. Ни сегодня-завтра англичан будем встречать, они помогут нам в войне с большевиками. - Он наполнил еще один стакан и опять в три глотка опорожнил его.

- Да будет тебе - сгоришь! - кинулась к нему мать.

- Все, все...

Он ушел во двор, лег на топчан и сразу уснул.

В полдень Макака зашел в железнодорожный парк. Возле старого обшарпанного кабака увидел столпившихся мужиков. «Вот тебе и на! - подумал радостно. - Пока комиссары правили - ни капли спиртного нигде не продавали, а Фунт наш молодец - сразу устранил эту несправедливость». Подойдя ближе, Макака увидел огромную бочку с разливным вином, и армянина Хайка на ней. Продавец, орудуя черпаком, только успевал наполнять подставленные стаканы и кружки. Макака взял у слесаря Богаткина кружку, наполнил ее, расплатился и выпил. Богаткин,, прищурившись, спросил у Макаки:

- Чой-то вчера вечером топтались на перроне? Говорят, ездили ночью куда-то в степь Гаудиц, Герман, Худоложкин... Слух идет, будто бы вы комиссаров порешили.

- Да брось ты, - отмахнулся Макака. - Кто же верит в наше время слухам! - Он вынул массивный серебряный портсигар, забыв о том, что вчера достал его из кармана убитого комиссара Телия.

- О! - удивленно вскрикнул Богаткин. - А портсигар-то у тебя комиссарский. Я сам много раз видел эту штучку в руках Виссариона Тадиозовича, когда его паровоз ремонтировал. Закуривал не раз из этого портсигара!

Стоявшие рядом деповцы мгновенно окружили Макаку. Видя их сердитые, сверлящие взгляды, он заметно перетрусил, побледнел.

- Да мало ли таких портсигаров...

- А ну, дай. - Богаткин выхватил из рук Макаки портсигар и прочитал на крышке: «Дорогому Виссариону от брата, в день рождения».

- Ну-ка ты, боевичок, рассказывай все, как было,- Степан Иванов, деповский слесарь, сдавил пальцами, словно клешнями, шею Макаке. - Выкладывай, выкладывай...

Макака от боли присел, попытался вырваться, но Иванов цепко держал его.

- Расскажу, отпустите, - корчась от боли, выдавил из себя Макака.

Слух о расстреле асхабадских комиссаров распространился по городу с молниеносной быстротой. О расправе над ними говорили в каждом доме, на каждом перекрестке. Когда Мария Тихоновна Житникова услышала об этом от соседки, то не поверила, хотя заныло, заболело сердце, обливаясь кровью. «Да как же так?!- говорила она себе самой, торопясь в железнодорожную слободку, к кирпичному дому с подвалом, где еще вчера вечером сидели комиссары. - Да не может быть... Суток еще не прошло, как ушла я от Яши! Вроде бы ничего не предвиделось страшного. Люди все говорили - подержат да выпустят. И охрана позволяла войти в подвал, никто не ругал даже. А Яков Ефимыч и вовсе был спокоен - шутил даже. Детишек то одного, то другого на коленки сажал, радовался...» Мария Тихоновна, задыхаясь от быстрой ходьбы и от предчувствия неотвратимой беды, перебежала около вокзала через железнодорожные пути, быстрым шагом подошла к кирпичному дому и отпрянула. Двери на замке, никого рядом нет. Заглянула в низкое окно подвала - там тишина.

- Яша! - окликнула она срывающимся голосом. - Яков Ефимыч, ты здеся - отзовись! - Никто не откликнулся, и Мария Тихоновна, опустившись на колени, запричитала обреченно: - Яшенька, родненький мой! Яшенька, где же ты! Куда они вас всех увезли?!- Мария Тихоновна встала, ища глазами кого-нибудь, кто бы мог сказать ей, куда подевались арестованные, и увидела проходящих женщин.

- Бабоньки, родные мои, да что же это! Да как же так! Неужто и вправду расстреляли всех?

- Эх, милая, да не поздно ли ты всполошилась, - с участием отозвалась одна из женщин. - Ночью же их увезли - люди видели, как сажали в вагон.

Другая женщина, покачав головой, посоветовала:

- Ты к этому ироду сходи... к Фунтикову... Он теперь самый главный. Он вчера из Мерва приехал - и сразу с ног на голову все перевернул. Кое-кто из наших, хитровских, видел, как увозили комиссаров, да не узнали- куда и зачем. С утра люди гутарили, будто в Ташкент всех повезли, а к обеду на другой лад заговорили... Ты сходи, сходи к Фунтикову.

- А где ж он живет-то? - Мария Тихоновна огляделась по сторонам: вокруг стояли кирпичные особняки с железными воротами.

- Живет-то тут, неподалеку, да в дом к нему не попадешь. Там у него баба хуже любого жандарма, да две овчарки по двору, как тигры, носятся, того и гляди через забор перескочут. Ты иди в Управление железной дороги - там он заседает. Иди, иди, родимая.

- Ох, горе-то какое, горюшко... Мария Тихоновна поднялась по ступенькам к массивной двери, дернула за ручку.

- Кого тебе, баба?! - Мужик в солдатской робе, с винтовкой, вышел наружу. - А, опять ты! Там, у подвала, не давала мне покоя, и сюда притащилась. Чаво тебе?

- Я насчет мужа... Якова Ефимовича Житникова... Мне к самому... к Фунтикову...

- Не велено никого к нему впускать, уходи!

- Да мне только спросить о муже. Люди такое болтают, аж ноги подкашиваются.

- Правильно болтают, оттого и не хочет никого лицезреть председатель исполкома.

- Служивый, душа-то у тебя есть? - заплакала Мария Тихоновна. - На вот тебе, только пропусти, я лишь спрошу. - Она вынула из сумки и сунула ему в руку кошелек с деньгами.

- Ну ладно, только не озоруй. Если что - меня не выдавай. Задворками, мол, прошла, никто не видал.

Мария Тихоновна быстро вошла в вестибюль и поднялась по широкой парадной лестнице на второй этаж, отыскала председательский кабинет и вошла в приемную. Тут опять стоял часовой с винтовкой, и тоже заслонил дорогу.

- Пропуск, гражданка!

- Да какой такой пропуск! - Мария Тихоновна оттолкнула охранника, дернула за ручку и застряла на пороге, схваченная за плечо.

- Что вам угодно? - Фунтиков строго окинул ее из-за стола взглядом.

- Я насчет мужа... комиссара Житникова.

- Часовой, кто вам позволил пропускать ко мне эту женщину?! А ну-ка, немедленно выдворите ее!

- Гражданка, ну-ка, давай! - Часовой потянул ее за руку.

- Боишься, палач! - закричала Мария Тихоновна. - Впускать к себе боишься! Правду сказать боишься?! Пусть слезы моих детей и кровь моего мужа падут на твою голову!

Ее вытолкали из приемной, а затем из вестибюля. В бессилии, обливаясь слезами, она села на ступеньки у подъезда, и так просидела до вечера, не в силах подняться. Встала, наконец, и, шатаясь, пошла домой, помня, что у нее четверо, один другого меньше.

Жена комиссара Розанова, Елена Семеновна, узнав о расстреле ее мужа, тоже не поверила и отправилась к Доррерам. Новоиспеченный комиссар юстиции Алексей Доррер накануне свержения Советской власти в Закаспии служил помощником у Николая Розанова. Елену Семеновну он знал. Открыл дверь, поздоровался, с суховатой любезностью принял ее.

- Вы, конечно, по поводу высшей меры наказания вашему супругу? Но что же вы хотели, мадам! Моего брата тоже расстреляли. И все асхабадские комиссары расстреляны, не только Розанов. Я думаю, обижаться не на что - ваш супруг знал на что идет. Политика это такое дело, где всегда поджидает смерть.

С мучительными стонами выбежала женщина со двора Дорреров, заметалась по улице, не зная, что ей Делать, как быть, куда идти, у кого искать утешение?

Так и не успокоившись, не придя в себя, она потеряла рассудок.

Рабочие депо и типографий провели митинги, требуя от Временного исполкома отчета за смерть асхабадских комиссаров. Под давлением рабочих Фунтиков собрал исполком. Вел себя на заседании нагло, не скрывал своей ненависти к Советской власти, валил вину на самих же рабочих:

- Граждане, участь комиссаров решали сами рабочие!

- Кто именно? Назовите по фамилиям!

- Кто именно - этого я не могу вам сказать. Но выезжавшие на фронт представители власти своими глазами видели и ушами слышали, как боевые дружины рабочих выносили постановления о расстреле. Как глава Временного исполнительного комитета я не мог не исполнить волю рабочего класса.

- Ложь, не было такого! Покажите нам такие постановления рабочих дружин!

- Федор Андрианыч, что же это получается? - возмущенно спросил Ермолай Макаров. - Начали борьбу против отдельных личностей, а, выходит, свергли всю Советскую власть!

- Ты, Ермошка, лучше бы помалкивал! - Фунтиков бросил в его сторону уничтожающий взгляд. - Ты бы лучше брал пример со старшего брата, Василия, и с отца своего, Игната! А то тоже домитингуешься, как твой убиенный брательник Пашка!

- Не уводите разговор в сторону - нечего сваливать свою вину на рабочих! - вступил в перебранку Ермолай. Его поддержали деповцы.

Фунтиков, терпеливо выслушав все претензии, сказал:

- Ну что ж, придется специально запросить все боевые рабочие отряды, был ли действительно вынесен смертный приговор комиссарам? Могла, конечно, вкрасться и ошибка - с кем такого не бывает. Но не поздно ли вы спохватились, граждане рабочие? Война с большевиками идет, кровь льется. Самое большее через недельку вам всем придется ехать на фронт...

- Не поедем! - выкрикнул Ермолай. - Не будем убивать своих же братьев по классу!

- Судить будем тех, кто откажется! - хладнокровно пригрозил Фунтиков. - По всем законам военного времени.

III

Душным августовским днем к асхабадскому железнодорожному вокзалу потянулись горожане. На привокзальной площади и на обочинах прилегающих улиц, собралось не менее сотни экипажей - кареты, фаэтоны, пролетки, ландо, кабриолеты. Понаехало множество конных, среди которых заметно выделялись баи и сердары из близлежащих аулов. Последними прибыли в автомобилях члены белогвардейско-эсеровского ВИКа [ВИК - Временный исполнительный комитет] - Фунтиков, Курылев, Доррер, Зимин, Татаринов, с ними вся элита асхабадской буржуазии - Дуплицкий, Грудзинский, Жуковский, Юнкевич. Господа прихватили своих разнаряженных жен.

После полудня к перрону медленно подошел воинский эшелон. Из третьего вагона вышли офицеры. Первыми ступили на перрон полковник Ораз Сердар и капитан британских войск Тиг Джонс. Их сопровождал член контрреволюционного Закаспийского правительства Дохов, прибывший с англичанами. Следом высыпали в мундирах цвета хаки английские офицеры. Духовой оркестр заиграл «Славянку», публика на перроне сгрудилась, рассматривая заморских гостей. Фунтиков, придерживая Тиг Джонса под руку, повел его вдоль вытянувшегося строя асхабадских буржуа, которые подобострастно кланялись и выговаривали заученное «плис». Следом шли остальные приезжие - охотно подавали руки и называли свои имена и фамилии. Господа, знакомясь с британцами, внимательно прислушивались к именам гостей. «Ах, как это прекрасно!» «Ах, как мы рады вам!» - слышались восторженные восклицания дам, знавших заранее, у кого какой офицер остановится на постой. Юнкевич, увидев своего постояльца - красивого, горбоносого блондина в чине лейтенанта, восхитился им, но тут же сник, обуреваемый нехорошими предчувствиями. Мадам Юнкевич, встретясь взглядом с офицером, покраснела, смутилась и опустила глаза.

- Вы прекрасны, мадам! - поняв ее, признательно улыбнулся лейтенант. - Я очень рад, что буду вашим гостем, меня зовут Элис Пиксон. Со мной пять индийских солдат-сипаев. Они будут охранять всех нас от большевиков. - И Пиксон засмеялся.

- Вы хорошо говорите по-русски, это очень приятно, - сказала мадам Юнкевич.

- Да, конечно! - воскликнул Пиксон. - Кто едет в Россию, тот должен знать русский язык. Не так ли?

Знакомство с молодым красивым англичанином пробудило у Нелли Эдуардовны желание во что бы то ни стало понравиться ему. «Какой он душка! Мне просто повезло! Другие гораздо хуже», - думала она, спускаясь с перрона на привокзальную площадь. Сзади плелся Юзеф Казимирович.

- Куда мы сейчас отправимся? - спросил Пиксон.

- В дом полковника Зыкова, ваше благородие, - тотчас пояснил Юнкевич. - Там будет небольшой банкет по случаю вашего приезда, а также разговор по поводу некоторых обстоятельств, взятых вами и нами...

Господа уже шли в тени карагачей по Анненковской, а на перроне асхабадские обыватели с любопытством разглядывали строящихся повзводно индийских сипаев, махали им и выкрикивали по-английски приветствия.

Между тем гости входили уже в роскошный особняк полковника Зыкова. Теперь это был не просто дом, а штаб британских колониальных войск в Закаспии. Гостиная его была заставлена столами, на которых стояли шампанское и коньяк, в вазах - виноград и фрукты, на подносах - разрезанные арбузы и дыни. Господа сели за стол, усадив на почетное место капитанов Тиг Джонса, Джавриса и других офицеров, в числе которых оказался и Элис Пиксон. Глава белогвардейского правительства Фунтиков провозгласил тост за здоровье генерала Маллесона, который в силу сложившихся обстоятельств задержался пока в Мешхеде, и начал внешне словно бы не обязательный, но, по существу, самый необходимый разговор о том, что должны делать англичане и что - временное правительство Закаспия.

Капитан Тиг Джонс, попивая коньяк и закусывая яблоком, повел речь о безусловной финансовой помощи. Что касается военной силы, то посланцы Альбиона уже отправились на фронт против большевиков. Они также будут защищать Красноводск со стороны моря, чтобы не дать высадиться десанту, который может нагрянуть из Баку и Астрахани.

Фунтиков, поправляя галстук и покручивая загнутые кончики казацких усов, смотрел на сидящих сбоку англичан и посвящал их в свою программу. Британские офицеры плохо его слушали - переглядывались с дамами, но в общем-то до них доходило, что Закаспийский комитет позволит гостям пользоваться всеми пароходами и другими судами, находящимися в Каспийском море; что эсеры и белогвардейцы, в случае надобности, могут, вывести из строя железную дорогу и подвижной состав, уничтожить все резервуары с водой и нефтью... Что касается замечания господина капитана Тиг Джонса насчет плохой дороги, идущей из Мешхеда в Асхабад, то Закаспийское правительство немедленно займется ее ремонтом.

- Очень хорошо! - Тиг Джонса удовлетворил ответ Фунтикова. - Если будет все так, то мой генерал господин Маллесон может оказать помощь пулеметами и винтовками. У нас есть хорошее оружие. Тысячи винтовок уже высланы из Индии... Вы также получите, господа, динамит для взрыва мостов и специалистов-подрывников.

- Спасибо, господин капитан... От всех господ и меня лично спасибо. - Фунтиков раскланялся.

- Господин председатель, почему вы ничего не сказали об аэропланах? - заметил Ораз Сердар. - Без крыльев нам нельзя... Господин Тиг Джонс, надеюсь, вы меня понимаете, как они необходимы нам!

- О да, конечно, я понимаю! Но ваша дорога через горы очень, очень узкая - аэропланы везти нет возможности.

- Мы расширим дорогу на Мешхед! - заверил Ораз Сердар.

- Будьте так любезны, мы ничего не имеем против...

После обеда господа развозили британских офицеров по домам. На привокзальной площади перекликались клаксоны отъезжающих автомобилей. Мадам Юнкевич, велев мужу, чтобы он показал дорогу к дому солдатам Пиксона, сама села с офицером в открытый автомобиль и с гордо поднятой головой, жмурясь от встречного ветра, помчалась по Куропаткинскому проспекту. Дорогой Элис взял ее руку в свою и пока ехали нетерпеливо пожимал пальцы. Нелли Эдуардовна тихонько «ойкала», но не меняла гордой осанки и с пренебрежением щурилась на обывателей, стоявших на тротуарах. Во дворе, как только отпустили шофера, Элис, не дав даме даже подняться на айван, заключил ее в объятия.

- О, мой друг, какой вы горячий и нетерпеливый,- зашептала она. - Имейте терпение - дождитесь хотя бы вечера... Идемте, я покажу вашу комнату.

Она ввела его в гостиную и остановилась, оглядывая вместе с гостем пианино, круглый стол и буфет сбоку, с резными львиными мордами на створках. Слева и справа висели одинаковые, из голубого атласа, занавеси. Нелли Эдуардовна небрежно махнула рукой:

- Справа наша с мужем спальня, слева ваша комната. Прошу, господин Пиксон. - Распахнув занавеси, она отворила дверь в хорошо убранную комнату.

Элис бросил взгляд на широкую деревянную кровать, на письменный стол и книжный шкаф, стоящий рядом, признательно улыбнулся:

- Это шикарно, мадам! Но эта роскошь теряет всякий блеск рядом с прелестной хозяйкой. - Он поймал Нелли Эдуардовну за руку, притянул к себе, но она, хохоча, вырвалась и с трудом отбилась от него.

- Господин Пиксон, вы просто невозможный кавалер. Не успели войти в дом - и уже распускаете руки. Вы растрепали мне прическу. Сейчас войдет муж. Представляю, что он подумает обо мне!

- Хорошо, мадам, я буду очень умным и сдержанным, - недовольно сказал Пиксон. - Вы можете быть свободной, я устроюсь здесь без вашей помощи. Пожалуйста, оставьте меня.

- О, да вы такой обидчивый! - уныло отозвалась Нелли Эдуардовна. - Вот не думала...

Выйдя, она прикрыла дверь и отправилась во двор встретить мужа с солдатами. Вскоре приехали на двух фаэтонах пятеро сипаев в белых тюрбанах и шароварах. Их разместили в другом крыле дома, где в старые времена жила прислуга Юнкевичей, а теперь квартировала всего одна служанка - старуха-армянка. С ее помощью индусы разожгли печь в углу двора и принялись готовить из концентратов обед. Тут же осмотрели уже истопленную служанкой баню. Вскоре оттуда вышел распаренный Пиксон и до вечера пролежал в постели. Было уже темно, когда по зову Нелли Эдуардовны Пиксон появился в гостиной и сел к столу. Он по-прежнему делал вид, что сердится на хозяйку, но Юзеф Казимирович принял это на свой счет, и начал извиняться:

- Господин Пиксон, вероятно, я сделал что-то не так... Что-то вам у нас не нравится? Извините меня... Но еще лучше, если скажете, что именно хотели бы вы от нас еще.

- Все в порядке, господин Юнкевич. Не надо на меня смотреть как на капризную леди. Я офицер британских войск. Я очень сильный человек. И если я на кого-то обижаюсь, то никому не жалуюсь. - Элис выразительно посмотрел на госпожу Юнкевич и кивнул ей: - Простите, мадам, но мы должны еще немножко выпить. У меня чудесный джин... Полгода назад я получил пару бутылок из Лондона.

Элис ушел в свою комнату и, вернувшись с бутылкой, открыл ее сам и налил в рюмки.

- Выпейте тоже, мадам, это не повредит...

- Да, конечно, господин Пиксон. Я непременно попробую.

Ужин длился довольно долго. Пиксон рассказывал об Англии и своей службе в Индии и Персии. Рассказывая, он беспрестанно подливал в рюмку хозяина джин, вынуждая уговорами выпить еще и еще, пока не свалил Юнкевича с ног. Затем Пиксон вышел во двор, взял с собой двух сипаев и отправился посмотреть на город. Не было его часа два, и Нелли Эдуардовна уже стала беспокоиться: не заблудился бы! Винить себя стала за проявленную грубость с ним. Она лежала, раздевшись, от знойной августовской жары, прислушиваясь к сонному посапыванию пьяного мужа и к ночным звукам, доносившимся со двора. Оставшиеся во дворе сипаи тихонько пели свою песню, долгую и заунывную. Но вот донесся голос Элиса, и вскоре он прошел в гостиную и дальше, в свою комнату.

«Да, я действительно обидела его. Он даже не заглянул сюда, не позвал меня! - подумала Нелли Эдуардовна, почувствовав себя несчастной. - Скажите, пожалуйста, какая гордость!»

Она прождала не менее часа, надеясь, что офицер даст о себе знать, позовет ее, но не дождалась - встала, накинула на плечи халат, вышла на цыпочках в гостиную и закрыла за собой дверь на ключ. Дверь в комнату Пиксона была приоткрыта, но света не было. «Неужели уже спит?!» - недоумевала Нелли Эдуардовна, подойдя к его кровати.

- Элис, - позвала она нежно срывающимся голосом и протянула руку.

Тотчас он, словно только и ждал ее, схватил за руку, потянул на себя и сжал в объятиях.

- Только тише, тише, а то проснется... - шептала она заплетающимся языком.

Утром Пиксон ровно в восемь, сытый и довольный, явился в штаб колониальных войск, в дом полковника Зыкова. Тиг Джонс, Джаврис и другие офицеры - все были в сборе. Здесь же, словно и не уходили ночевать, толпились люди Фунтикова. Шли неприятные для господ разговоры о поражении эсеровских отрядов на станции Равнина и сдаче красным Мерва. Тиг Джонс, увидев вошедшего Пиксона, окликнул его.

- Хелло, Элис! У вас прекрасный вид. Хорошо ли вы устроились у той, весьма миловидной дамы?

- Не представляю, Джонс, как бы мы с вами могли существовать вдали от родины, если бы не женщины!

- Браво, Элис, но... ближе к делу. Говорят, большевики потеснили наших союзников на Мургабе и не дали им взять оружие в Кушке. Наш друг полковник Зыков бежал из Тахта-Базара. Я сегодня выезжаю с господином Фунтиковым в район военных действий. А у тебя, Элис, другая забота. Садись поближе, я объясню...

Часа через три лейтенант Пиксон; присоединившись с небольшим отрядом сипаев к джигитам Ханлар-бека, ехал в бронированной летучке по железной дороге в сторону Красноводска. Карательный отряд был наделен неограниченными правами по расправе над большевистскими ячейками, где бы они ни встретились - на станциях, в городах или аулах. Одновременно каратели должны вербовать богатых и силой гнать бедняков-туркмен в белогвардейскую армию, командование над которой принял полковник Ораз Сердар. На первых же остановках - в Безмеине и Геок-Тепе были расстреляны советские активисты и мобилизованы все мужчины, задержанные карателями. В Бахаре, едва каратели высадились, бывший служитель временного эсеровского исполкома Мансур указал пальцем на Мамедяра:

- Вот он - член Совдепа, держите его, а то убежит! Он сломал водораспределитель на кяризе Теке-хана и пустил воду на поля бедняков.

Мамедяра схватили под руки и выволокли на айван. Ханлар-бек спросил у Пиксона, не желает ли лейтенант говорить с большевиком. Пиксон смотрел на арестованного, заложив руки за спину.

- Делайте свое дело, Ханлар-бек, время не ждет... Грянул залп из нескольких винтовок. Свалившееся тело Мамедяра столкнули сапогами с айвана наземь. Ханлар-бек распорядился, чтобы Мансур через два часа собрал на станции всех умеющих держать оружие. Сам с джигитами и сипаями отправился в гости к Теке-хану.

Ханлар-бек прекрасно знал, что красные комиссары настолько ограничили Теке-хана в правах, что его можно было только жалеть. Жалость и презрение к текинскому хану питал и сам Ораз Сердар. Отправляя на Красноводск карателей, он передал записку для Теке-хана, в которой упрекал почтенного аксакала в его слабодушии перед Советской властью и призывал поднять голову и отплатить красным сполна за все унижения.

На подъезде к аулу карательный отряд был встречен ханскими нукерами.

- Большевики у вас есть? - спросил Ханлар-бек.

- Есть, яшули! - с готовностью подтвердил Поллад. - Бяшим-пальван - член комитета бедноты.

- Он у себя в кибитке?

- Да, почтенный яшули.

- Арестуйте его и приведите во двор к Теке-хану - там мы поговорим с ним. - Ханлар-бек повел карателей к большому, обнесенному дувалом двору.

Войдя во двор, гости потянулись к тахте и арыку, присели, умылись слегка. Теке-хан, знакомясь с англичанином, подал ему руку, пригласил в просторную гостиную. Когда сели, подложив под локти атласные подушки, и Ханлар-бек во всех подробностях рассказал о встрече англичан в Асхабаде и о делах на фронте, Теке-хан спросил, что требуется от него.

- Вот тут все сказано, аксакал. - Ханлар-бек подал записку Ораз Сердара. - В первую очередь надо собрать и отправить людей на войну, во вторую очередь помочь господину Элису Пиксону в покупке ковров и чистокровных ахалтекинских коней. Того и другого как можно больше.

На лице Теке-хана не дрогнул ни один мускул, только сузились глаза. Неторопливо он принялся читать послание Ораз Сердара, и скептическая усмешка то и дело набегала на его морщинистое лицо. Неожиданно дверь распахнулась.

- Хан-ага, привели Бяшима! - доложил Поллад.

- Зачем привели? - не понял Теке-хан.

- Господин Ханлар-бек приказал.

- Зачем вам понадобился мой батрак? - спросил Теке-хан, ощупывая недовольным взглядом бека.

- Он - большевик, член комитета бедноты, так нам сказали, - отозвался Ханлар-бек,

- Кто вам мог сказать такую глупость? - еще больше посуровел Теке-хан.

- Ваш нукер Поллад, - усмехнулся Ханлар-бек.- Наша миссия с господином Пиксоном расстреливать всех, кто имел дело с комиссарами.

Теке-хан подумал, посмотрел на стоявшего в дверях Бяшима, за плечами которого злорадно посмеивались нукеры, строго сказал:

- Бяшим - самый преданный мой слуга, отпустите его... В отряд Ораз Сердара возьмите Поллада.

- Хан-ага, как же так?! - испуганно воскликнул Поллад. - Вчера же Бяшим кричал на вас, обзывал помещиком, а сегодня вы ему прощаете!

- Замолчи, негодяй! - повысил голос хан. - Поедешь на войну - по тебе давно сабля плачет. Вон от меня! - Теке-хан махнул рукой и, когда затворились двери, заговорил с англичанином о конях и коврах, сознавая, что придется во всем идти на уступки, выполнять все требования...

Провожая гостей со двора, Теке-хан увидел - английские солдаты ведут инженера Лесовского. Хан знал, что Лесовский и еще несколько красногвардейцев спаслись от расправы, бежали в горы и скрылись в каком-то селении. «Но почему Лесов-хан оказался здесь? Наверное, он приехал к Бяшиму, чтобы раздобыть хлеба, и попался?»

- Ханлар-бек, почему вы задержали моего инженера?! - возмутился Теке-хан. - Немедленно отпустите его!

- Разве тебе не известно, что он совнаркомовец? - Ханлар-бек скептически усмехнулся. - Ты думаешь, если мы прятались, то ничего не замечали вокруг? Мы знаем, что этот человек приезжал сюда с Житниковым, а потом и с Тузиным. Может быть, и Тузин у тебя прячется - его нигде не могут найти?

- Ханлар-бек, ты знаешь, этот человек строил мой кяриз, принес много пользы мне и моему роду! Освободи его, я в долгу перед тобой не останусь. Скажи, чем тебя отблагодарить?

Ханлар-бек насупился.

- Яшули, ты меня знаешь хорошо. От золота твоего я никогда бы не отказался. Но шкура для меня еще дороже. Всякого задержанного русского большевика я должен везти к господину Фунтикову. Если нарушу приказ - не пришлось бы получить пулю от Ораз Сердара. Один выход могу предложить. Есть приказ, если мы задержали русского большевика около Красноводска, то сдаем его в руки правителю Куну.

- Пусть приведут сюда инженера, - сказал Теке-хан.

Лесовского, подталкивая прикладами, подвели к стоявшим в окружении джигитов Ханлар-беку и Теке-хану. Гимнастерка на нем была изодрана, лицо в синяках, руки за спиной связаны. Николай Иваныч сразу понял, что текинский хан на его стороне, и с надеждой посмотрел на него.

- Скажите им, что я ни в чем не виноват, - попросил он. - Я простой земский инженер, политикой не занимаюсь.

- Мы знаем - кто ты! - со злостью выговорил Ханлар-бек. - Я сам бы с удовольствием расстрелял тебя или отдал в руки Фунтикова, но Теке-хан просит этого не делать. Молись ему, негодяй... Мы отвезем тебя в Красноводск. Давай шагай.

Нукеры, подталкивая прикладами, повели Лесовского на дорогу, ведущую к станции.

IV

На другой день поезд с арестантами остановился на станции Уфра, близ Красноводска. Было утро. В решетчатом оконце вагона синело небо, доносился рокот морских волн. Арестованные, в их числе и Лесовский, поочередно поднимались к оконцу - осматривали местность, пытаясь понять, почему поезд застрял на какой-то безвестной станции. Лесовский окликнул конвоира, который ходил вдоль эшелона, но тот сделал вид, что не слышит.

Прошел день, наступила ночь, и вновь в оконце вагона забрезжил рассвет, но поезд по-прежнему стоял на станции, и не было никаких признаков, что он двинется в Красноводск. Арестованные стали проявлять нетерпение, - принялись стучать в двери вагонов и требовать к себе внимания. Вечером к поезду подошли человек сто горожан с лопатами, сели в соседние вагоны.

- Кто такие? Почему с лопатами? - Ни Лесовский, ни кто другой из арестованных не могли догадаться.

Ночью запыхтел паровоз, залязгали буфера вагонов... Прошел еще час, другой, и эшелон двинулся в сторону Асхабада.

Поезд крупным удавом извивался в красноводских горах, пока не выполз на приморскую равнину, сплошь усыпанную ракушкой. Здесь путь был прямой и через каждые десять верст то разъезд, то станция и несколько туркменских кибиток возле нее. Поезд на тихом ходу, словно крадучись, приближался к жилищам, и тотчас двери первого вагона распахивались и из него выскакивали английские солдаты и белогвардейцы. Ринувшись к кибиткам, они хватали под руки первого попавшегося мужчину и тащили к товарным вагонам. В каждом придорожном селении им удавалось схватить пять, а то и десять человек. Действуя таким варварским способом, каратели уже набили людьми несколько вагонов. В Джебеле Элису Пиксону особенно повезло. Здесь возле наваленных горок соли солдаты захватили у тлеющего костра целую ватагу грузчиков, только что сгрузивших соль с маленьких платформ Дековильской узкоколейной дороги и примостившихся отдохнуть. Грузчики, однако, оказали упорное сопротивление. Пришлось Пиксону пояснять, почему их схватили и за что.

- Вам должно быть известно, господа рабочие, что Британское правительство и Временный исполком Закаспия приступили к строительству дороги из Асхабада в Мешхед. Все, кто не поехал на фронт воевать с красными большевиками, должны строить дорогу. По этой дороге мы привезем вам из Индии и Персии много риса и мяса. Тех, кто не хочет работать и попытается бежать, мы будем стрелять на месте.

В Асхабад их привезли вечером, на закате солнца. Вывели из вагонов, построили в две шеренги на привокзальной площади, пересчитали. «Улов» оказался внушительным - около двухсот человек. Построили в колонну по пять душ в ряд, погнали по Анненковской улице, через город, к горам. Лесовский шел в третьем ряду, сгорбившись и кашляя, искоса посматривая на тротуары, с которых глазела на трудовиков (так их тотчас окрестили хозяева) асхабадская публика. «Не приметил бы кто из знакомых!» - думал он с опаской.

Строй остановили за городом, как только миновали речку Асхабадку. Тут было много естественных углублений в виде ям. В них можно скрыться от ветра, а он дул с севера, из Каракумской пустыни, продувая ветхую одежду насквозь.

- Господа рабочие! - обратился к ним Пиксон. - Одну ночь придется потерпеть. Завтра мы возьмем в аулах кибитки, и вы будете жить в них. А сейчас отдыхайте. Уходить нельзя. Граница - речка. Кто уйдет дальше, будем стрелять без предупреждения.

Кто-то спросил, будет ли ужин? Элис ответил, что утром приедет походная кухня: всех накормят досыта. Ответив на все вопросы и выставив часовых, Пиксон сел на коня и, сопровождаемый сипаями, отправился в Штаб Британской миссии.

К ночи в предгорьях Копетдага похолодало. Трудовики мостились на ночлег, но холод не давал ни лечь, ни уснуть. Люди зароптали, начали требовать, чтобы разрешили им разжечь костер и вскипятить чаю. Оставшийся в охране старший сипай Харан, видя, что дело может дойти до бунта, разрешил пятерым собирать сушняк, а еще трое отправились с котелками за водой к речке. Ночь была темная, и часовые не отходили от вызвавшихся собирать колючку для костра ни на шаг. Этим воспользовался Лесовский. Видя, что все внимание охраны приковано к тем, кто пошел за водой и колючкой, он незаметно вылез из ямы и пополз в сторону. «Если поймают, - решил он, - то скажу, что отошел по своей нужде». Он полз и полз, и никто из часовых не окликнул его. Оказавшись саженях в двухстах от лагеря, беглец встал и, полусогнувшись, все время оглядываясь назад, заспешил в сторону города. Он вышел на окраину, к аулу Карадамак, обошел его. боясь нарваться на собак, и спустя еще полчаса оказался на краю Невтоновской улицы, в глинобитном бедняцком квартале. Не веря своей удаче, он подошел к знакомому двору, толкнулся в калитку, но она оказалась изнутри закрытой, и полез через дувал. Забравшись во двор, он несколько минут сидел, прислонившись к забору, не мог отдышаться - так много сил ушло у него за эти два мучительно тревожных часа. Он сидел и прислушивался, не слышно ли со стороны гор криков, не ходит ли кто поблизости. Убедившись, что все спокойно вокруг, подошел к двери покрытого черепицей дома и постучал. Он стучал долго, прежде чем отозвались за дверью.

- Кто там?

- Это я - Лесовский. Открой, Степанида...

Не веря, что это он, ибо ночной гость говорил совсем чужим, ослабшим голосом, женщина все же открыла. Увидев перед собой человека в лохмотьях, костлявого и худого, с бородой, отшатнулась и взвизгнула.

- Да я это, я! - чуть не плача от радости, заговорил Лесовский, сбрасывая с себя рванье.

- Господи Иисусе, - перекрестилась хозяйка. - А я и в живых тебя не числила, думала, убили фунтиковцы.

- Иван Романыч жив-здоров? Не арестовали его?- спросил Лесовский.

- Нет, с вечера у себя был - видела его во дворе.

- Позови его, Степанида...

Зотов пришел тотчас, сел на край кровати, закурил от волнения, слушая Лесовского, и поминутно вздыхал, ругался вполголоса.

- Мать их так, весь Закаспий со всеми потрохами англичанам продали. И людей в рабов сразу же превратили.

- Есть ли тут у вас какое-либо проявление жизни? - забеспокоился Лесовский. - Рабочие как себя ведут?

- Бастуют рабочие, - уважительно отозвался Зотов. - То в депо, глядишь, митинг, то у нас в типографии. Недавно Фунтиков объявил указ: всех от восемнадцати до двадцати пяти лет на фронт отправлять. Всполошились наши печатники. Ну, я вижу такое дело, решил возглавить типографских. Пошли на Скобелевскую площадь, сговорились дать отпор эсерам. Пришли - там народу тьма-тьмущая. Трибуна на паперти военного собора. Вышел из церкви Фунтиков, поднялся на трибуну, начал «напевать» - Москва, мол, взята представителями рабочего класса, точно такими же, как вы. Меня сразу же, словно током, прошило. Вот, думаю, с чего, стервец, начинает. Пробился я к трибуне, встал рядом - и давай опровергать этого негодяя. Врешь, говорю, господин Фунтиков! Не прикрывайся рабочим классом, не ври пролетариату - ты предал его! Эсеры меня оттолкнули, а Фунтиков снова за свое. Орет в рупор: «На помощь рабочим пришел Чехословацкий корпус, весь Оренбург во главе с атаманом Дутовым к нам идет!» Смотрю, Кадыгроб пробивается к трибуне. Растолкал эсеров, принялся объяснять горожанам, кто такие чехи из корпуса, и кто такой атаман Дутов со своими казаками. Фунтикова подняли на смех. Ну он, конечно, к силе прибегнул. Боевиков своих позвал на помощь. Прибежали Седых, Гаудиц, Герман, Макака, еще целое полчище головорезов... Кадыгроба и меня чуть было не уволокли в контрразведку к господину Дружкину. Кое-как удалось вырваться - печатники помогли... Вот такое, значит, дело, Николай Иваныч. Туговато теперь нам приходится, а драться с эсерами надо. Опять мы за агитацию взялись. Собрались на днях у Кукаева - вынесли постановление сделать добровольный единовременный сбор денег на покупку бумаги и других принадлежностей для писания прокламаций. Вчера сочинили воззвание к рабочим, написали под копирку несколько десятков экземпляров... Сыновья мои ночью расклеили... Так что, Николай Иваныч, подключайся к нашей работе - найдется и тебе дело. Надо налаживать связь с Чарджуем, с Ташкентом... Кадыгробу мы поручили подыскать надежного человека из кочегаров или кондукторов, который мог бы передавать в Мерве нашему товарищу информацию.

- Хорошо бы заиметь своих агитаторов в дружинах Фунтикова, - сказал Лесовский. - Изнутри бы расколоть эти, шитые гнилыми нитками, дружины!

- Об этом мы тоже думали, - отозвался Зотов. - Но чарджуйские большевики уже сами пишут воззвания - призывают обманутых эсерами рабочих переходить на сторону Красной Армии. Забрасывают прокламации в эшелоны разными способами, вплоть до того, что с аэропланов рассыпают. Сейчас наши подошли к Теджену, бои там, по слухам, жестокие идут. Так вот, один аэроплан сделал круг над Асхабадом, листовки сбросил, переполоху наделал... Только и слышно теперь: «Восстание надо делать, народ надо поднимать против англичан и деникинцев!» Реввоенсовет Закаспийского фронта в одной из прокламаций учит нас, как надо воевать с врагами. Описан подвиг машиниста Демьянова... В начале сентября, когда белая гвардия стала подходить к Кушке и уже захватила станцию Таш-кепри, машинист из Кушки, Демьянов, пробрался туда на свой страх и риск, взобрался тайком на паровоз и угнал целый состав из-под носа полковника Зыкова. В листовке пишут, что Демьянов за свой подвиг награжден Советом Народных Комиссаров...

- Вот это да! - восхитился Лесовский. - Это по-большевистски!

- Сознание у парня крепкое, - рассудил Зотов. - Все дело в том, насколько дорога тебе Советская власть. Иной за нее жизнь кладет, а другой трус. Эх, нам бы сотню таких Демьяновых! Или таких, как был Овезберды Кулиев...

- Почему «был»? - насторожился Лесовский. - Неужели и он погиб?

- Увезли джигита в Персию англичане. В бою за Совнарком его ранили, попал он в лапы к Фунтикову. Тот передал его Ораз Сердару. Полковник поначалу милость к бывшему батраку проявил - в госпиталь лечить положил. Когда Овезберды малость поправился, стал Ораз Сердар склонять его на свою сторону. Обещал ему эскадрон и хорошее жалованье, а Овезберды плюнул ему в лицо и обозвал предателем народа. Пытали потом долго парня, в тюрьме держали, наконец, Ораз Сердар, уезжая на фронт, передал Овезберды англичанам, а те увезли его по Гауданской дороге в горы. Говорят, в Индию, но кто знает, может быть, в горах и расстреляли...

Долго горела коптилка в комнате Лесовского. Степанида, боясь, как бы не заподозрили неладное соседи, одеялами стала занавешивать окна, и Зотов спохватился:

- Мать честная, третий час ночи! Ты давай, Николай Иваныч, ложись, спи. Утомил я тебя. Ты и без меня у англичан намаялся. Пошел я... - Выходя в сени, Зотов остановился, предупредил: - Значит так, будешь сидеть дома, пока я не раздобуду тебе документы. Да и перерядиться внешне тебе надо... Прическу, одежду сменить. А то, не дай бог, тому же Игнату Макарову на глаза попадешь - пиши пропало. Враз расшлепают фунтиковцы.

Лесовский лег, закрыл глаза, но сон долго не шел к нему. События последних дней сразу рухнули на него, словно горный обвал. Сколько же раз он бывал на краю жизни - только случайности и удачи спасали его от черных лап смерти. «Это мой рок, - думал он, силясь уснуть. - Судьба щадит меня и зовет к борьбе - не надо сомневаться и не надо трусить. Зотов прав - надо готовить взрыв изнутри. Вся эта поганая «фунтиковщина» развалится, как детский песочный домик... Надо только действовать!»

Сипаи узнали о бегстве Лесовского часа через два после того, как он скрылся в темноте. Харан начал проверять трудовиков по списку и не досчитался одного. Сипай всполошился, послал подчиненных, чтобы осмотрели в окрестностях до речки все бугорки и ямы. Солдаты с полчаса потратили на поиски, но бесполезно. Не зная, как велика его вина, что упустил рабочего, Харан все же решил доложить о бегстве Элису Пиксону: сел на коня и, пустив его вскачь, подался в штаб. Он застал Пиксона в кабинете генерала. С полчаса, а то и больше, прождал, пока тот выйдет. Но вот Пиксон появился в вестибюле, и Харан доложил о случившемся.

- Только один сбежал? - спросил Пиксон, с опаской посмотрев на дверь генеральского кабинета.

- Да, сахиб.

- Ладно, никому больше об этом ни слова. Но чтобы не сбежали другие, часового посадить на десять суток. Что касается тебя, Харан, предупреждаю, если будет еще хотя бы один побег - отправишься на фронт воевать с большевиками. Ты понял меня?

- Да, сахиб.

- Тогда выполняй приказ... Живо!

Покончив с делами, Элис Пиксон отправился на станцию, к вагону, в котором ехал из Красноводска. Здесь его давно уже поджидали слуги. Увидев их, он сделал знак, чтобы входили в вагон. Сам тоже поднялся в тамбур и прошел в свое купе. Открыв дверь, небрежно указал на несколько скатанных в рулоны ковров.

- Берите и несите в фаэтон.

Громоздкие ковры высовывались из фаэтона, - это злило Пиксона. Была ночь, на тротуарах никого не видно, но все равно англичанин испытывал некоторую неловкость от чересчур грубой работы, какую ему сейчас приходилось выполнять. Эти три ковра Элис Пиксон в ближайшие дни должен отправить в Мешхед, в резиденцию генерала Маллесона. Другое дело, если бы эти шедевры предназначались самому Пиксону. Злился Пиксон и на то, что сбежал один пленник. В отвратительном настроении он подъехал ко двору Юнкевичей, открыл своим ключом калитку и велел нести ковры в кладовую. Сам на какое-то время задержался на айване; гремя умывальником, нарушил чуткий сон хозяйки. Нелли Эдуардовна, выйдя на айван, бросилась было к своему постояльцу, но он не очень любезно отвел ее руки.

- Мадам, прошу прощения, но мне сегодня не до вас.

Он прошел к себе в комнату, разделся, лег в постель и долго не мог уснуть, перебирая в памяти события последних дней. Все его злило и раздражало. Даже любезность хозяйки показалась назойливостью: «У этой плотоядной самочки только одно на уме... Вероятно, мадам и в самом деле надеется, что я возьму ее с собой в Англию. До чего ж глупа эта красавица!»

Утром на ее приветствие он лишь буркнул в ответ что-то маловразумительное и совсем озадачил Нелли Эдуардовну. И затем дня два или три, как ей казалось, избегал встречи с нею. Не зная, что и думать о капризном англичанине, мадам Юнкевич робко заглядывала ему в глаза, ища ответной улыбки или хотя бы снисхождения, но тщетно. Лейтенант Элис являл собой поистине характер стойкого солдата британских войск. Он и сам толком не знал, отчего такая апатия у него. Вероятно, сказалась усталость, а может быть, осторожность, дабы не бросалась его мимолетная связь с миловидной хозяйкой в глаза каждому встречному, не говоря уже о муже и сипаях. Но, доведя Нелли Эдуардовну чуть ли не до отчаяния, Элис Пиксон все же дрогнул.

- Мадам, простите, со мной иногда бывает, - ска зал он покаянно. - Если вы найдете время...

- Ах, Элис, мучитель вы мой...

Она пришла тотчас, едва он разделся и лег. Потеряв всякую осторожность, они упивались друг другом до тех пор, пока не услышали панический стук в дверь соседней комнаты. Это стучал изнутри Юзеф Казимирович. Барабанил он несколько минут подряд, затем начал кричать:

- Открой, шлюха! Как смеешь ты, подлая! Открой немедленно!

- Негодяй! - Нелли Эдуардовна улыбнулась и прижалась щекой к плечу Элиса. - Вздумал ревновать... евнух несчастный.

- Лежи спокойно, Нелли, не обращай внимания. Покричит и перестанет...

Но стук и крики не прекращались. Видя, что на жену не действуют ни просьбы, ни угрозы, Юзеф Казимирович начал бить об пол все, что попадалось под руку. Зазвенело стекло, и это заметно огорчило Нелли Эдуардовну.

- Ах, Элис, он разбил мою хрустальную парфюмерию. Не представляю, как я буду без духов... Послушайте, он не только бьет, но и топчет все ногами, как взбесившийся слон. Я пойду, успокою его.

- Не смейте, Нелли, разъяренный мужчина, даже старик, - хуже леопарда. Сейчас он выпустит весь свой гнев и замолчит.

Крики и звон битого стекла давно уже привлекли внимание сипаев, и они пришли взглянуть, что же происходит у хозяев. Из гостиной донеслись голоса. Судя по всему, сипаи советовались, как помочь Юнкевичу, но это дошло до Нелли Эдуардовны слишком поздно. Когда она вбежала в гостиную, солдаты уже повернули ключ в двери, дав свободу хозяину дома. Выскочив из спальни, он кинулся в комнату постояльца, на пороге сбил с ног жену. Оторопевший от столь агрессивного натиска Юнкевича, Элис выхватил из-под матраса пистолет и выстрелил в потолок.

- Взять! - закричал он не своим голосом. - Связать негодяя!

Сипаи накинулись на Юзефа Казимировича, свалили на пол и скрутили ему руки. Госпожа Юнкевич в несколько этих бурных секунд успела заглянуть в спальню. Убедившись в том, что ее парфюмерный набор действительно разбит, она, сверкая гневно глазами, склонилась над мужем и плюнула ему в лицо:

- Вот тебе, негодяй, вот!.. Отведите его в тюрьму; Элис. Он достоин того, чтобы и его расстреляли, как красных комиссаров.

- Потаскуха, шлюха несчастная! - плача, приговаривал Юзеф Казимирович. - Как же я ошибся в тебе!

- Ну, что же вы стоите, господа, ведите его в тюрьму! - приказала в гневе госпожа Юнкевич.

- Мадам, - возразил Элис Пиксон, несколько успокоясь. - Ну, зачем же в тюрьму? Нельзя придавать огласке личные ссоры в семейной жизни. Сегодня вы поссорились, завтра между вами может наступить прочный мир.

- Никогда в жизни! Он опозорил меня перед вами, британским офицером, перед представителями вашей Индии... Какой позор, о-о!

- Карна, отведите хозяина в баню и закройте на замок, - распорядился Элис Пиксон. - Держите eго там до тех пор, пока не попросит прощения. Мы его отпустим, когда он извинится передо мной и госпожой Юнкевич.

- Вы негодяй, вы цивилизованный зверь! - вновь принялся бунтовать Юзеф Казимирович, но сипаи зажали ему рот и выволокли во двор.

V

Фунтиков, получив телеграмму от Куна о захвате бакинских комиссаров, стал пунцовым от злого восторга - глаза налились кровью, с лица его не сходила гадливая улыбка палача, почувствовавшего близкую жертву. В кабинет к нему сбежались его заместитель Курылев. комиссар юстиции Алексей Доррер, начальник контрразведки Дружкин, боевики-эсеры Гаудиц, Герман, Макака, Седых... Засуетилась кровожадная свора: «Когда схватили?! При каких обстоятельствах?! Надо всех в расход без суда и следствия!» Фунтиков распорядился:

- Господа, приказываю никуда не расходиться, всем быть начеку. Я иду к генералу Маллесону.

Прибывший недавно из Мешхеда глава британской миссии в Закаспии поселился, как и его подручные Тиг Джонс и Джаврис, в доме Зыкова. Он уже был осведомлен во всех подробностях о захвате бакинских комиссаров - ему сообщили об этом его офицеры из Красноводска. Маллесон встретил Фунтикова за столом в кабинете.

- Поздравляю вас с крупной удача, - с трудом выговорил по-русски Маллесон и далее повел речь на своем языке. Капитан Тиг Джонс сидел в углу кабинета, в кресле, выполняя роль переводчика.

- Господин генерал говорит, - пояснил он Фунтикову, - что при аресте бакинских большевиков слишком много было свидетелей. На пристань Уфра, куда отогнали пароход с комиссарами, прибыли из города войска и один английский бронепоезд. Начальник английского гарнизона в Красноводске, полковник Баттин, принимавший участие в захвате большевиков, предостерегает нас, что тайну об их аресте сохранить невозможно. Надо подумать, как удобнее уничтожить их. Присутствие этих людей в Закаспии, даже если они будут в тюрьме, может привести к новому восстанию. Большевики безопасны для нас только мертвые.

- Передайте генералу, что я абсолютно согласен с ним, - Фунтиков угодливо заулыбался.

Маллесон заговорил вновь, и Тиг Джонс продолжил перевод:

- Мы объявим населению, что бакинские комиссары отправлены в Индию, но в дороге всех их уничтожим, где-нибудь в пустыне. Вы не возражаете?

- Я совершенно согласен, господин генерал!

- Очень хорошо. Теперь надо настроить вашу буржуазию так, чтобы она тоже требовала смерти большевиков. Потом, когда весь свет узнает о расстреле их, мы с вами умоем руки. Мы скажем - так захотело закаспийское общество. Объявите о захвате комиссаров в вашей газете.

- Слушаюсь, господин генерал!

- Выпить хотите? У меня прекрасный английский джин.

- Не откажусь, ваше превосходительство.

- Плис, - генерал достал бутылку из сейфа и наполнил рюмки. - За удачу, господин Фунтиков... - Маллесон проводил главу эсеро-белогвардейского правительства до крыльца. - Подберите для поездки в Красноводск самых преданных вам людей. Вооружите как следует.

Вскоре Фунтиков приказал Дорреру связаться с редактором газеты «Голос Средней Азии» и поместить в ней статейку о захвате комиссаров. Алексей Доррер тотчас отправился к ее сотруднику Чайкину.

- Итак, - распорядился в тот же день Фунтиков,- сегодня ночью выезжаем в Красноводск. Господин Курылев, подготовьте поезд из двух вагонов. Один вагон классный - для нас и наших друзей англичан, другой - арестантский. Всем вооружиться - взять винтовки и пистолеты. Макака, тебе поручаю подобрать надежного машиниста.

- Щеголютина возьмем, - предложил Макака. - Он в таких делах давно поднаторел.

- Не болтай лишнего! - Фунтиков злобно оскалился и перевел взгляд на начальника контрразведки: - Вам, господин Дружкин, приказываю взять в отряд боевиков проверенных людей. В Германе, Макарове, Седых, Гаудице, Егорове можете не сомневаться. С остальными - строже...

Ночью, когда перед отходом спецпоезда эсеры в ожидании английских офицеров и солдат сидели в буфете за бутылкой джина, пришел с готовой статьей Доррер. Сел за стол, зачитал:

«Судьба нам снова улыбнулась, к нам в руки попали бывшие вершители судеб Баку. Среди них находятся один из самых знаменитых героев - Шаумян, которого давно окрестили кавказским Лениным, и Петров - кандидат в Вацетисы... Они в наших руках, в руках тех, на кого они собирались, по просьбе собрата Колесова, послать карательный отряд с тыла... Что же с ними теперь сделать? Мы живем в эпоху варварства, так будем пользоваться ее законами...»

Фунтиков слушал Доррера, держа стакан перед носом и глядя в него мутными глазами. Последняя фраза зажгла в нем лютую ненависть.

- Припишите, - сказал он, поставив на стол стакан. - Мы не остановимся даже перед причинением ужасных мук от голодной смерти и четвертования включительно... Добавьте еще что-нибудь, чтобы вызвать ненависть к ним всего населения... Пусть люди думают, что они собирались расстреливать нас...

- Может быть, приписать, будто бы при них нашли, ну, например, пятнадцать миллионов рублей, несколько пулеметов и прочее вооружение?

- Вы гений, господин Доррер. - Фунтиков хлопнул его по плечу и заставил выпить.

Минут за десять до отъезда прибыл английский отряд с несколькими офицерами. Тиг Джонс тотчас распорядился, чтобы солдаты садились в вагон. Эсеры, увидев в окно британцев, вышли из буфета.

- Давно ждем-с вас, господин капитан. - Фунтиков угодливо заулыбался, протянул руку, но Тиг Джонс пренебрежительно отвернулся.

- Вы пьяны, господин Фунтиков, это нехорошо.

- Самую малость, ваше благородие - для храбрости. Все-таки идем на крупное дело.

- Вы должны истреблять большевиков трезво и беспощадно. Нельзя пить, не совершив дела. Садитесь, и немедленно поедем.

Вскоре паровоз с двумя вагонами медленно отошел от перрона и растворился в темноте сентябрьской ночи.

В полдень поезд остановился поодаль от Красноводского вокзала, на запасном пути. Никто, даже рабочие железнодорожники, работавшие на путях, не придали никакого значения появлению паровоза с двумя вагонами. Не привлекая к себе внимания, эсеры и английские офицеры, оставив боевиков и солдат в вагоне, по двое прошли в кабинет начальника вокзала, где их ждали городские заправилы - Кун, Яковлев и Аллания.

- Очень рад был с вами познакомиться, - сказал Тиг Джонс, усаживаясь в кресло к столу. - Будьте любезны, господин Кун, расскажите, как вам удалось захватить бакинских большевиков?

- Извольте, ваше благородие... Скажу сразу, что нам во многом помогли ваши соотечественники, бежавшие на пароходе «Туркмен» из Баку от ворвавшихся в город турецких солдат Нури-паши. - Костлявый и высокий Кун поправил пенсне. - Может быть, изволите выпить чаю?

- Не имею желания. - Тиг Джонс оглядел Куна, соображая, кто он и что. Сделав для себя какой-то вывод, заметил: - Вы деловой человек, вероятно, обрусевший немец, и вы не должны тратить время на чаепитие. Посвятите нас в обстановку и велите отыскать коменданта английского гарнизона, господина Баттина.

Кун покрутил ручку телефона, попросил, чтобы его соединили с комендатурой, передал трубку Тиг Джонсу. Английский капитан говорил на своем языке, и, судя по всему, был удовлетворен разговором. Сев на прежнее место, Тиг Джонс улыбнулся:

- Я очень рад хорошо исполненной операции.

- О, да! - оживился Кун. - Нам удалось обнаружить у одного из комиссаров список, по которому мы выявили весь состав Бакинского Совнаркома. Мы арестовали тридцать семь человек, двадцать шесть из них очень опасны для нас. Пока они сидят все вместе в арестном доме. Надо побыстрее судить их...

- Они сами себе давно вынесли приговор! - Фунтиков недовольно посмотрел на Куна. - Приговор будет приведен в исполнение сегодня же... ночью... А чтобы комиссары преждевременно не подняли в камере бучу, пошлите кого-нибудь сейчас же к ним и объявите: сегодня, мол, их отправят поездом в асхабадскую тюрьму и начнется следствие... Выполняйте приказание.

Кун вопросительно посмотрел на Тиг Джонса. Английский капитан согласно закивал.

Городской администратор Яковлев и пристав Аллания удалились из кабинета. Фунтиков вновь обратился к городскому голове:

- Господин Кун, вы дорожный ревизор. Вы лучше других знаете дорогу на участке от Красноводска до Кизыл-Арвата. Подскажите нам, где удобнее высадить бакинцев...

Кун вздрогнул. На какое-то мгновение страх коснулся его сознания, но тут же отступил.

- Федор Андрианыч, вы бывший машинист и наизусть знаете наш участок! Если-с позабыли - иное дело. Я готов подсказать. Есть на участке между станциями Ахча-Куйма и Перевал большие барханы.

- Да, пожалуй, - согласился Фунтиков. - Это место подходит... Теперь надо позаботиться о лопатах. Займитесь этим сами, не доверяйте никому - все должно проходить в самой наистрожайшей тайне.

- Да уж не извольте беспокоиться. - Кун поклонился.

- Господин Кун, я хотел бы посмотреть на живых комиссаров, - изъявил желание Тиг Джонс.

- Извольте, господин капитан, я с удовольствием вас провожу.

Арестный дом находился неподалеку от железнодорожного вокзала, близ морских ворот, ведущих в порт. Низкое облупленное здание барачного типа, палисадник с засохшими деревцами. У входа двое часовых. Внутри, в темном коридоре две двери, ведущие в камеры. Кун с англичанином и с ними группа боевиков, войдя в коридор, сразу услышали из-за двери женской камеры полные отчаяния голоса:

- Выпустите нас, мы ни в чем не виноваты!

- Дайте хотя бы воды, мы умираем от жажды... Кун с ухмылкой махнул рукой:

- Дальше, господин капитан, вот здесь. Откройте дверь, надзиратель.

Кун остановился на пороге. Тиг Джонс и боевики застыли за его спиной, разглядывая темную камеру, заполненную людьми.

- Кто тут у вас главковерх? - Кун иронически скривил губы.

- Нет у нас главковерха, - отозвался Иван Фиолетов, сидевший на краю нар.

- Ну, тогда кто Шаумян?

- Я Шаумян...

- Встать! Разве вы не знаете, с кем разговариваете?! Я - Кун!

- Я с Куном могу разговаривать лежа, не меняя позы. - Шаумян пренебрежительно усмехнулся.

- Ну что ж, ладно... Сегодня мы вас отправим в Асхабад, поговорим там...

Дверь захлопнулась, загремел тяжелый замок... В камере воцарилось тяжкое молчание. Кто-то, не выдержав гнетущей тишины, сказал:

- Не к добру зачастили, сволочи. Сначала один пришел - сказал об отправке в Асхабад, а теперь сам Кун.

- Добра нам здесь ждать не от кого, - выговорил Шаумян и замолчал - не повернулся язык говорить о близкой смерти. О ней сейчас думали все. Но о ней не хотелось думать... «Еще не все потеряно... - Шаумян смежил веки и прижал к себе лежавшего рядом сына.- Пока не наставлены на тебя дула винтовок и пистолетов, пока не прозвучала команда «пли» - каждый из нас должен жить надеждой... Разве не в таком же безвыходном положении находились мы, когда полковник Бичерахов впустил с юга в Баку английские войска генерала Денстервилла? Мы, отступая, сели в нефтеналивные шхуны, но дашнаки настигли нас у острова Жилого, направили с трех военных кораблей орудия, - пришлось сдаться и вот так, как сейчас, сидеть в камере Баиловской тюрьмы. Мы допускали самые страшные мысли, но не теряли надежду на спасение, - и она пришла. Когда загремели над Баку пушки и ворвавшиеся в город турки схватились с англичанами, в суматохе нашему другу Анастасу Микояну удалось подкупить охрану и вывести нас из тюрьмы. Мы бросились на пристань...»

Да, надежда пришла, но парохода «Севан», на котором они должны были отплыть, не оказалось на месте. На пристани у причалов толпились тысячи бакинцев, спасавшихся от турок. С трудом удалось комиссарам сесть на последний отплывающий пароход «Туркмен», и опять удача отвернулась от них... Шаумян вспомнил, как на них, небритых и полураздетых, косо и с опаской смотрели буржуа, толпясь на палубе, боясь прикоснуться и запачкаться о черные робы. Сытый, с тремя подбородками дашнак Лалаев долго бросал косые взгляды на беглых, пока не догадался: «Да это же комиссары!» Он отошел и вскоре вернулся с двумя английскими офицерами. Британцы с этой минуты не спускали глаз с бывших узников, и Степан Шаумян с Мешеди Азизбековым и Ваней Фиолетовым забеспокоились, - почувствовали неладное. Надо было поскорее выяснить, в какой порт направится «Туркмен». Пока что пароход просто бежал от турок и их артиллерийских снарядов, которые взрывались то слева, то справа, наводя панический ужас на столпившихся на палубе обывателей. Шаумян позвал товарищей, они поднялись в рубку и начали уговаривать капитана, чтобы взял курс на Астрахань. Там, на Волге, Советская власть, там для всех спасение. Если же «Туркмен» пойдет своим обычным рейсом, на Красноводск, то они попадут в руки контрреволюционеров, ибо Красноводск с середины июля в руках эсеров, а теперь туда пришли англичане.

Капитан согласился. Пароход поплыл на север и, казалось, вновь вернулась к комиссарам надежда, но тут в капитанскую рубку ворвался целый отряд дашнаков и два британских офицера. «Бери курс на Красноводск, стерва! Приказываем тебе, делай, как велят, иначе пожалеешь! На борту у тебя руководители Бакинской коммуны, бежавшие из тюрьмы! Если дашь им возможность уйти от возмездия - мы тебя расстреляем без суда и следствия!» Капитан подчинился.

На вторые сутки «Туркмен» бросил якорь в Красноводском заливе. С берега пришел катер, в него сели Лалаев с несколькими дашнаками и оба англичанина. Утром последовал приказ: «Туркмену» отойти к пристани Уфра и там бросить якорь. Когда корабль подошел к Уфре, там уже, оцепив со всех сторон пристань, стояли с винтовками белогвардейцы и английские солдаты. Выше пыхтел бронепоезд, и его орудия были нацелены на пришвартовавшееся судно... Когда началась высадка пассажиров, Шаумян предупредил товарищей, чтобы рассредоточились в толпе пассажиров, ибо эсеры не знают бакинских комиссаров в лицо. Однако Кун, Яковлев, английский комендант Баттин тотчас поняли, что могут упустить большевиков. Кун прокричал в рупор: «Господа пассажиры, укажите нам бакинских комиссаров, и мы тотчас вас всех до одного освободим». Наступило тягостное молчание - ни у кого не пала совесть до подлого предательства. И все-таки нашелся

Иуда: «Вон Шаумян, задержите его!» - прокричал один из дашнаков. Белогвардейский офицер бросился к Шаумяну, схватился за саблю. Шаумян оттолкнул его, но дашнаки только и ждали случая. Тотчас они набросились на комиссаров, выкручивая руки и валя наземь. Кун поднялся на палубу соседнего парохода «Вятка», прокричал оттуда: «Сюда их тащите! Сюда узурпаторов!» На «Вятке» их раздели, ощупали в одежде каждый шов. Нашли у комиссара Зевина список, по которому в Баиловской тюрьме он получал у надзирателей хлеб и распределял между товарищами. В списке было двадцать пять фамилий - по ним и определили эсеры руководителей бакинской коммуны. К этим двадцати пяти фамилиям Кун приписал еще одну - Амиров, - он принял комиссаров на борт парохода «Туркмен»...

Наступил вечер, наплывала ночь, погрузив арестный дом во мрак. В камере только слышались вздохи и покашливание, да с моря доносился тоскливый рокот набегавших на берег волн. Шум моря наваливался глухой, безысходной тоской, и надежда едва теплилась в возбужденном сознании... «Нет никакой надежды, - стучало в мозгу у Шаумяна. - Нет ее, только сдаваться все равно ни в коем случае на надо... Надеяться не на кого. Пощады не будет... Они, эти закаспийские палачи, не пощадили Полторацкого, Фролова, своих асхабадских комиссаров - всех расстреляли... Давно ли сидел у меня, в кабинете Совнаркома, Яков Житников - просил помочь населению Закаспия хлебом! Я выдал ему мандат на право закупки зерна в Шемахинском уезде, и он отправился туда со своим продотрядом. На обратном пути, когда грузили мешки с пшеницей в трюм парохода, Житников забежал ко мне с каким-то красногвардейцем-туркменом, кажется, его звали Овезберды... Как они благодарили нас, бакинцев, за помощь! Вот эти люди, наверное, могли бы помочь... Они приезжали в апреле, а теперь сентябрь, и нет уже давно в живых Якова Житникова. Я сам сообщил в Москву Владимиру Ильичу о расправе над закаспийскими комиссарами. Нет, сейчас не только закаспийские большевики, но и вся Советская Россия не сможет нам помочь... просто не успеет этого сделать... Сейчас главное - не дрогнуть, не потерять веру в рабочий класс и дело всей революции... Мы делали все, и мы многое сделали, чтобы укрепить Советскую власть в Закавказье... теперь слово и дело за нашими потомками...»

Во втором часу ночи двери камеры распахнулись. По нарам заскользили, перекрещиваясь, зловещие лучи фонарей. Кун с порога быстро зачитал список:

- Перечисленные лица пускай собираются, сейчас мы их заберем отсюда!

Степан Шаумян слез с нар, обнял сына, заговорил спокойно и очень серьезно, как со взрослым, чтобы не падал духом. Потом он обнял всех остальных и вышел. За ним переступил порог Иван Фиолетов и вдруг заволновался, услышав из женской камеры голоса.

- Оля! - позвал он. - Олечка!

- Ванечка, я всегда с тобой! Помни меня! Ты слышишь?!

- Слышу, Оля... Не беспокойся за меня, я сумею умереть достойно. Прощай...

Их повели в кромешном мраке ночи на станцию, окружив со всех сторон штыками. На станции, поодаль от вокзала, видневшегося в тусклом свете фонарей, стоял паровоз с тремя вагонами. Во второй вагон, с зарешеченным вверху оконцем, посадили комиссаров, в первый сели палачи, в третьем, товарном, они везли лопаты и кирки для рытья ям. Поезд тотчас отошел и скрылся в темноте. В пятом часу утра он остановился среди высоких барханов между станциями Ахча-Куйма и Перевал. Выскочившие из первого вагона англичане и белогвардейцы мгновенно оцепили поезд. Фунтиков, Тиг Джонс и их подручные отошли от вагонов, освещая темень фонарями.

- Вот здесь, - сказал Фунтиков, - за барханами, чтобы не было видно с дороги.

- Выводите! - распорядился Тиг Джонс. Заскрипел, словно заплакал дверной ролик, откатываясь и распахивая вагон.

- Выходи, выходи!

- Не бойся, страшнее смерти ничего не будет! - понеслись циничные, приправленные матерщиной «прибаутки» Гаудица.

- Дави их, - подсказывал, злорадно хихикая, Макака. Он стоял с бутылкой водки и револьвером у паровоза. Возле него, дрожа от страха, молился и лепетал бессвязно машинист Щеголютин. Макака подбадривал его:

- На, выпей, сволочь! Что ты трясешься, как побитая сука!

- Не могу... воротит назад. Ох, господи Иисусе... Вон кто-то еще идет!..

Макака повернулся и увидел быстро шагающего по шпалам человека. Сунув бутылку машинисту, бандит, держа револьвер перед собой, кинулся к неизвестному.

- Стой! Кто такой, откуда?!

- Я путевой обходчик, сторож, вон моя будка. А вы почему остановились? Почему нет на паровозе огней?

- А, сволочь, пошел туда! - Макака толкнул сторожа в спину. - Вон туда топай, в барханы, куда всех гонят!

Сторож не успел сообразить, что происходит, как оказался вместе с бакинскими комиссарами. Понеслись одна за другой команды «пли», залпом и в одиночку загремели выстрелы. Их расстреливали группами, по несколько человек. Вторая группа - девять человек - бросилась бежать в барханы, но никому уйти не удалось. Расстреляв комиссаров, палачи взялись за лопаты, чтобы забросать песком убитых, но, озверев, принялись рубить головы мертвым, четвертовать их... Потом, окровавленные, с засученными рукавами, в вагоне, в тамбуре, на подножках пили джин, тяжело дыша после кровавых злодеяний...

VI

Зверства англичан и белогвардейцев со всей силой проявились и на Закаспийском фронте в середине октября, когда в район станции Артык из Персии было переброшено до четырех тысяч англо-индийских войск, а из Петровска от Кавказско-Каспийского правительства, сформированного полковником Бичераховым, прибыли отряды кубанских белоказаков. Хорошо обученная и превосходящая боевой оснащенностью армия интервентов потеснила красноармейские части. После ожесточенных сражений войска Закаспийского фронта отошли на восток и закрепились на станции Равнина. На фронте наступило относительное затишье и долгое, полугодовое противостояние.

Штаб и РВС Закаспийского фронта находились в Чарджуе. Руководство фронта только что возвратилось из Ташкента, где участвовало в I съезде Красной Армии и Красной гвардии Туркреспублики. Съезд отметил героические действия отдельных воинских частей, наградил особо отличившихся бойцов и командиров, но осудил партизанщину и неумелое руководство комсостава. Съезд разработал уставные обязанности красноармейцев, чтобы повысить дисциплину и организованность войск, и особое внимание было уделено агитации и пропаганде. Председатель РВС фронта Паскуцкий и командующий Закаспийским фронтом Иванов собрали командиров взводов и рот - заседали с утра до вечера в прокуренном здании военного собрания. Была зачитана и роздана прокламация - обращение бойцов Закаспийского фронта к рабочим, осевшим в силу обстоятельств в рядах фунтиковских дружин, чтобы переходили на сторону Красной Армии. Вечером, когда командный состав отбыл на фронт, к станции Равнина, Паскуцкий вызвал к себе Феоктистова.

- Ну что, комиссар, я подумал над твоим предложением и нахожу, что оно очень кстати. Вчера я допрашивал пленных белогвардейцев - среди них оказались и асхабадские рабочие с железной дороги. Рады бы. говорят, бежать многие от Ораз Сердара и англичан, да смелости недостает. Страх за расстрел бакинских и асхабадских комиссаров, наконец, страх за судьбу своих семей, оставшихся в Асхабаде, сдерживает спровоцированных рабочих. Прокламации и листовки, конечно же, во многом помогут нам, но твоя идея пробраться в самое логово врага и поднять там восстание очень и очень соблазнительна.

- Значит, благословляешь, Николай Антоныч? - Серые дерзкие глаза Феоктистова радостно заблестели.

- Благословляю, дорогой, действуй. Бери с собой самых опытных разведчиков, переходи линию фронта, а там действуй по своему усмотрению. Железнодорожников Мерва ты знаешь лучше, чем я, думаю, не ошибешься. Только прошу тебя - не ошибись. Уж слишком мало нас осталось, старых вояк, кто зачинал революцию в этих местах. Желаю тебе удачи... - Паскуцкий крепко пожал руку товарищу, а затем обнял на прощание.

Через день Феоктистов был в расположении войск,

на станции Равнина, а еще через день, в сумерках, отправился с пятью разведчиками по пескам, в обход линии фронта, к Мерву. Все они были хорошо вооружены, одеты в туркменские чекмени и тельпеки. Но под чекменем на Феоктистове форма железнодорожника и фуражка с кокардой в переметной сумке. В кармане же лежал паспорт на имя жителя Мерва Федорова... Почти трое суток находились разведчики в пути, пока не достигли Мерва. Здесь распрощались. Феоктистов, надев на себя пропитанный маслом и мазутом бушлат и фуражку, подался в город, а разведчики повернули коней к ближайшему аулу, чтобы там отдохнуть и отправиться в обратный путь.

Войдя в город днем со стороны кладбища, Феоктистов оказался близ шерстяной фабрики Стукена и К°, окруженной сплошь глинобитными времянками, в которых жили фабричные рабочие и железнодорожники. Район этот чем-то напоминал асхабадскую Хитровку, но дома тут были гораздо беднее и лепились по обеим сторонам реки Мургаб. Феоктистов без труда отыскал дом Шестакова. Здесь он не раз бывал в предреволюционные годы. Здесь в октябре, когда красноармейские полки уходили из Мерва, прощаясь с Шестаковым, он наказывал ему ни в коем случае не прекращать подпольную работу и, по возможности, сообщать обо всем, что происходит в Мерве, в штаб РВС Закаспийского фронта. Недели две назад один из перебежчиков сообщил Феоктистову, что в связи с поражением Дутова под Оренбургом и открытием дороги из России в Туркестан, англичане, понимая, что Советское правительство в поддержку Закаспийскому фронту вышлет свежие боевые резервы, обязали Фунтикова немедленно мобилизовать все мужское население и отправить против большевиков на фронт. Фунтиков объявил мобилизацию, но рабочие вышли из повиновения и сейчас самый раз поддержать их. После беседы с перебежчиком и пришла Феоктистову мысль отправиться в самое логово белогвардейцев - закаспийскую столицу. Сейчас, постучавшись в двеои глинобитной мазанки, он почти не сомневался, что Шестаков давно ждет его. Так оно и было.

- Фу ты, ну ты! - обрадовался Шестаков, встретив на пороге Феоктистова. - Ну, прямо кочегар с паровоза! Проходи, погутарим. - Они вошли в комнату, в которой на оклеенной газетами стенке тикали ходики, и сели к столу. - Садись, подзаправься малость. Рису тут я недавно раздобыл... каша уж больно сытная.

- Спасибо, Сергей, не откажусь, проголодался за дорогу.

- Ты прямо в кон, - сказал Шестаков, глядя на Феоктистова, принявшегося орудовать деревянной ложкой. - Опоздай на два дня - пришлось бы тебе ждать меня бог знает сколько. Послезавтра отправляюсь в Асхабад с тремя товарищами. Фунтиков созывает на сход. С мобилизацией у него туго идут дела, вот и решил он собрать железнодорожников, чтобы посодействовали ему.

- Ишь ты, дрянь какая! - усмехнулся Феоктистов. - Ну что ж, поедем, посмотрим на его сход. Там, надеюсь, есть где остановиться?

- Там давно ждут... Есть конспиративное местечко в рабочей слободке за железной дорогой. Ты не беспокойсь, все будет хорошо. Главное тебе Теджен да Каахка проскочить, а там, как говорится, встретят и разместят. Эх, были бы у тебя какие-либо документишки!

- Есть, не беспокойся. Паспорт у меня с фунтиковской печатью. Федоров теперь я.

- Ну, тогда, считай, дело сделано.

Через день, к вечеру, выехали. К паровозу прицепили один вагон. В нем разместилась мервская делегация железнодорожников - три человека, и тридцать служащих, - эти отправлялись встречать новогодний праздник в Асхабад. Люди солидные, при чинах. Ни в Теджене, ни в Каахка строгой проверки не было. Два английских солдата и белогвардеец заглянули в одинокий вагон, посмотрели на спящих в купе и удалились. А к машинистам даже не поднялись. Шестаков перекрестился:

- Слава тебе, господи, пронесло. Поехали дальше...

В Асхабад прибыли на рассвете. Пассажиры высадились из вагона, зябко ежась, побрели через перрон в город. Было сыро от беспрерывных холодных зимних дождей. В тусклом свете фонарей сверкали на перроне лужи, на ступеньках стоял часовой, держа винтовку у ноги. Феоктистов, слезая по металлической лесенке с паровоза, на какое-то время ощутил дрожь в теле от этой неприветливой и настороженной обстановки.

- Шагай через пути, - подсказал Шестаков. - Прибыли в самый раз - сейчас все дрыхнут, никто не увидит, кто к кому идет и по каким делам.

Скользя по мокрой тропинке, они вскоре вышли на узкую улочку и зашагали мимо дворов, забираясь все глубже и глубже в поселок. Дом Морозова стоял в самом последнем порядке - дворы тут выходили на пустырь и были огорожены глиняными заборами. Не доходя до морозовского дома, Шестаков потянул Феоктистова за руку и они свернули в пустой, заросший бурьяном и колючкой двор. Хижина и сараи тут были забиты досками. Шестаков пояснил:

- Тут никто не живет. Старик какой-то жил - умер. Теперь одни мыши... Шагай за мной...

Они пересекли двор, свернули налево к забору, подлезли под него и, пригнувшись, приблизились к крыльцу. Шестаков поднялся на веранду, постучал в окно. Вскоре вышла хозяйка, затем сам хозяин.

В доме было тепло и пахло обувью. Снимая сапоги, Феоктистов разглядел в темноте несколько пар сапог и ботинок, усмехнулся:

- Выходит, мы тут не первые? По меньшей мере двое опередили нас. Сапоги у порога раскидали, ну и конспирация.

- Ничего, в случае чего - успеют надеть, босиком на мороз не выскочишь, - добродушно отозвался хозяин, приглядываясь к гостю при зажженной свече.

- Это тот, кого вы давно ждете, - пояснил Шестаков. - Товарищ с той стороны...

Тотчас из соседней смежной комнаты, вышли двое. Знакомясь, назвались кизыларватцами. Феоктистов представился как Федоров, но тотчас был узнан.

- Оно, конечно, так ловчее, - сказал один из кизыларватских. - Я тоже переменил фамилию на Баранова, но вы-то должны меня помнить по областному съезду. За вас, товарищ Феоктистов, я голос свой отдал...

- Как! Неужели Феоктистов? - оживился хозяин дома. - Тот самый, председатель чарджуйского Совдепа?

- Ладно, товарищи, спасибо, что не забыли, - Феоктистов усмехнулся. - Но если Фунтиков меня узнает, тогда беда. Черт побери, гримировался - и так, и сяк... Усы сбрил, волосы обрил наголо, робу кочегара напялил, а все равно узнали.

- Ничего, в обиду не дадим, - уверенно пообещал Морозов. - Обстановка складывается в нашу пользу. Если рабочие узнают, что сам Феоктистов из Чарджуя приезжал, - сил у них и уверенности десятикратно прибавится... До общего митинга два дня. Может, сегодня вечером, с наступлением темноты, и соберемся - обговорим, как да что? - предложил Морозов.

- Вам виднее, - Феоктистов развел руками. - Ждать и откладывать, конечно же, нет нужды.

- Тогда располагайтесь и отдыхайте. - Хозяин ввел Феоктистова и Шестакова в гостевую комнату. - Кровать на всех одна... Спать будете на полу.

Вечером пришли Кадыгроб, Зотов и Лесовский. Никто не ожидал приезда Феоктистова, и все были удивлены и обрадованы приятной неожиданностью. Увереннее повел себя и сам Феоктистов.

- Ну что ж, товарищи, ближе к делу. Во-первых, самый горячий большевистский привет от Паскуцкого, Иванова, Окунева, Панасюка, Мжельского, Бухаренко, Гайвандова... Боевые ваши друзья и товарищи помнят о вас и надеются на вашу помощь фронту. Надо действовать, и не украдкой, а выступать с оружием... Впрочем, я хотел бы услышать о ваших действиях от вас, Иван Романыч, вероятно, вы руководите подпольем? Доложите обстановку.

Зотов откашлялся:

- Обстановка, что ж - она и сложна, и проста в то же время. Сложна, поскольку кровь людская по самому глупому недоразумению льется, - рабочий в рабочего стреляет. А проста тем, что весь рабочий класс, по ту и по эту стороны, ненавидит оккупантов-англичан.

- А англичане в свою очередь ненавидят рабочих,- подсказал Лесовский. - Я бы даже сказал, пренебрегают связью с ними. Удобно ли, дескать, британским подданным сближаться с какой-то чернью.

- На фронте они идут в штыки против нас вместе,- заметил Феоктистов. - Хотя и там есть разделение. Ну и что же дальше? Какое это имеет значение в данной обстановке?

- Самое прямое. - Зотов разгладил усы и принялся свертывать самокрутку. - Англичане никогда не присутствуют на рабочих собраниях и даже не вникают в суть, о чем там спорят железнодорожники. Следовательно, и послезавтрашний митинг в железнодорожном собрании будет проходить без англичан... Мы тут разработали целую программу по переходу от агитации к прямому выступлению... Николай, зачитай проект, - попросил он Лесовского.

- Ну, во-первых, о самом митинге. - Лесовский встал, чувствуя, что так ему говорить удобнее. - С первых же секунд мы должны повернуть ход митинга против асхабадского правительства. Потребуем немедленного прекращения братоубийственной бойни... Потребуем немедленного ухода англичан из Туркмении, как мировых разбойников, которые помогают царским офицерам душить Советы. Мы призовем рабочих идти на соединение с нашими товарищами, чарджуйскими и ташкентскими пролетариями, чтобы совместно с ними восстановить в Туркмении Советскую власть под руководством партии большевиков... Вся наша подпольная большевистская организация явится на митинг и встанет в разных местах между рабочих масс и будет вести устную агитацию против политики, выдвинутой асхабадским правительством... Дальше так... Принимая во внимание, что со стороны белогвардейского исполкома выступят на митинге сильные ораторы, подпольная организация постановила выступить от нас студенту Володе Сердюку, Ивану Романовичу Зотову и Гавриле Сидоровичу Кадыгробу... Мы не сомневаемся, что нас поддержат основные массы рабочего класса, и заранее заготовили постановление. Первым пунктом предлагаем выбрать делегатов, которые поедут в Кизыл-Арват, Красноводск и Челекен с целью присоединения всего трудового люда к восставшим. Пять человек отправятся на фронт, чтобы заключить мир с большевиками и ликвидировать фронт... Намечены восемь партийцев, которые тотчас после митинга отправятся в тюрьму и освободят всех политических заключенных... И еще один пункт... Мы полагаем, что человек двести, в основном деповцы, пойдут на разоружение правительственной роты, охраняющей Фунтикова и его свору предателей...

- Хорошо, товарищи, - подумав, согласился Феоктистов. - А теперь давайте поговорим, все ли как следует подготовлено.

Обсуждали каждый пункт в отдельности, засиделись чуть ли не до утра. Уже запели петухи, когда Зотов, Лесовский и Кадыгроб вышли от Морозова.

Несмотря на мрачную погоду и суровую обстановку, вечером 31 декабря все же зажглись свечи на елках в богатых домах, и прежде всего тех, где находились на постое британские офицеры. Сияли окна зыковского дома - генерал Маллесон и его ближайшие подчиненные пригласили к себе офицеров с дамами. Фунтиков о празднике и не помышлял. Приехав в Асхабад с фронта, окруженный членами давно бездействующего исполкома, он спешно готовил митинг. Если все сложится благополучно, если рабочие выкажут свой патриотизм- захотят отправиться на войну с большевиками, тогда можно и повеселиться, - открыть буфет, устроить танцы, но не это главное. Нужны умные ораторы, которые могли бы увлечь мощным словом черную толпу, пробудить в ней желание драться... За кого именно драться, Фунтиков сказать вслух не мог, ибо хорошо понимал, что асхабадские железнодорожники давно уже поняли, как они жестоко обмануты, и ждут только случая, чтобы свергнуть ненавистный, предательский эсеровский исполком и изгнать из Туркмении англичан...

К восьми вечера зал железнодорожного собрания, вместимостью до тысячи человек, был забит до отказа. На сцену поднялся рабочий президиум во главе с Фунтиковым. Он - в сером костюме, пои галстуке. Более скромно выглядел член исполкома Иванов, избранный председателем митинга. Да и надеялся он на успех дела меньше, нежели его лидер. Большевики, заняв места в зале, еще до открытия митинга уже злословили о «государе» Фунтикове, возбуждая железнодорожников. То тут, то там в рядах возникали взрывы смеха. Десятка два прокламаций с памфлетом на Фунтикова ходили по рукам - их зачитывали вслух и шумно потешались: «Божиею милостью мы. Фунтиков, 1-й Император и Самодержец Асхабадский, царь Красноводский, Царь Кизыл-Арватский, великий князь Казанджикский, великий князь Джебельский, князь Узун-Сукский... и прочая, объявляем всем нашим верноподданным, что мы в Союзе с любезными Сердцу Нашему дворянством и буржуазией объявили беспощадную войну подлому рабочему классу и крестьянству, дерзнувшим свергнуть власть помещиков и капиталистов в лице возлюбленного нашего монарха Николая Александровича и Благоверного Временного правительства и установить свою безбожную рабоче-крестьянскую власть...»

- Граждане асхабадцы, прошу вашего внимания! - Иванов зазвонил колокольчиком над головой. - Прошу спокойствия! Разрешите, с вашего соизволения, считать митинг открытым. Слово предоставляется председателю ВИКа...

Иванову не дали договорить.

- Долой асхабадское правительство!

- Долой англичан - мировых разбойников!

- Долой фронт! Да здравствует мир с ташкентскими большевиками!

- Да здравствует товарищ Ленин - вождь большевиков! - понеслось со всех рядов.

Фунтиков стоял у трибуны с поднятой рукой - сначала жалко улыбался и требовал: «Перестаньте, перестаньте, граждане... Да вы что, пьяные, что ли?», но видя, что дело принимает нешуточный оборот, принялся угрожать, пытаясь перекричать беспрестанно несущиеся призывы из зала. Дабы не дать «развернуться» Самодержцу Асхабадскому, на сцену поднялись человек десять рабочих, согнали Фунтикова с трибуны. Студент Сердюк вырвал у председательствующего колокольчик, зазвонил им и в мгновенно наступившей тишине объявил:

- Давайте дадим слово самим рабочим... Зотову, например... Иван Романович, вы старый человек, у вас мудрости побольше, чем у асхабадского государя, скажите, как быть рабочему классу.

- Можно, конечно... - Зотов встал и поднялся на сцену. - Я думаю, товарищи, свергать нам надо самодержца Фунтикова. А то он всех нас мишенями сделает. Свои же братья и расстреляют нас на войне. Негоже это... И англичан надо гнать - они засиделись дюже...

- Ах, вот как, значит! - Фунтиков взвизгнул и забегал перед столом президиума. - Я закрываю митинг... Именем исполкома... Прошу, господа, покинуть президиум...

Члены ВИКа встали из-за стола и, смущенно ухмыляясь и хмурясь, ушли со сцены. Остался лишь один Иванов.

Зотов еще не успел спуститься со сцены, как тут же поднялся Кадыгроб.

- Есть предложение, товарищи. Долго не митинговать, и так все давно всем понятно. Давайте направим делегатов по линии железной дороги - пусть поднимают народ против оккупантов-англичан и деникинцев, о Фунтикове уже не говорю - о нем давно все сказано. Судить его надо, гада, вместе со всем белым исполкомом... Давайте также выберем делегатов - чтобы пошли они в тюрьму и от нашего имени освободили политических заключенных!

Зал одобрительно гудел и утопал во всплесках аплодисментов после каждой фразы Кадыгроба. Он начал называть фамилии делегатов - кому идти к тюремному начальству, кому ехать в Кизыл-Арват и Красноводск... Речь его неожиданно прервал Иванов, показывая поданную из-за кулис записку. Из первых рядов донеслось:

- Ладно, пусть прочитает!

- Дайте ему слово!

Иванов подошел к трибуне, зачитал:

- «Граждане асхабадцы! Всякое выступление против асхабадского правительства английское командование в корне подавит силой оружия... Глава Британской миссии Маллесон...»

Иванов отошел от трибуны. Зал притих, снова было зашумел, но тут из-за кулис вышел отряд англичан с винтовками. Элис Пиксон приказал:

- Прошу всех удалиться. Всякое проявление насилия против англичан и законного правительства будет караться расстрелом.

В боковые двери зала вошла группа боевиков с главой контрразведки Дружкиным. Увидев их, Пиксон распорядился:

- Приказываю вам, господин Дружкин, большевиков, сорвавших митинг, арестовать!

Толпы рабочих ринулись ко всем выходам. Элис Пиксон, еще больше расхрабрившись, выстрелил вверх из пистолета. Боевики бросились в напирающую на двери толпу, хватая зачинщиков.

- Зотова ищите! - кричал Гаудиц. - Кадыгроба!

- Феоктистов здесь... Специально приехал из Чарджуя! - перекрикивал других Дружкин. - Это его работа, не давайте ему уйти!..

- Лесовского держите... Инженера... Вон он, вон!- раздался злорадный голос Игната Макарова. - Держите его... Это он мово сына Ермолая уговорил к красным сбежать, а теперь мне позор от господина Маллесона и всех прочих... Держите его!..

Вырвавшись на улицу, рабочие ринулись в разные стороны. Большой конный отряд англичан уже скакал к железнодорожному собранию, и над городом гремели выстрелы...

VII

После расстрела Мамедяра Бяшим-пальван не стал испытывать судьбу - подался вместе с несколькими батраками в горы к Фирузу, где он прятался чуть ли не целый год. Знакомыми тропами Бяшим вывел своих земляков к лесной пещере. Там они отдохнули и на другой день, утром, добрались до места. Двор Фируза был на самом краю аула. Когда беглецы вошли в ворота, сразу же были встречены радостными возгласами парней. Оказывается, к Фирузу, спасаясь от карательных отрядов англичан и белогвардейцев, бежали персы с бахарского хлопзавода. Были тут и дехкане из гапланского аула, бежавшие от Ханлар-бека. Туркмены приехали на лошадях, некоторые - с охотничьими ружьями. Персы «на своих двоих», кое-кто с женами и детьми. Смотрели они на фирузовский двор как на временное пристанище, задерживаться тут не собирались. Все понимали - на туркменской земле началась война, ничего хорошего впереди нет, и надо бежать к себе домой, за горы. Молодые, бессемейные амбалы оценивали обстановку иначе. Эти сразу же стали держаться поближе к Фирузу и Али Дженгу, зная об их удальстве. Увидев вновь на своем дворе Бяшима, Фируз обрадованно всплеснул руками:

- Дженг, ты посмотри, кто опять к нам пришел! Значит и ему Ханлар-бек с англичанами - поперек горла!

Али Дженг, в красноармейском обмундировании, косматой папахе, спустился во двор с айвана, подал руку Бяшиму, который слез с коня и, держа его за уздечку, осматривал шумную ватагу беглецов.

- Ну что, Бяшим, когда-то ты от тыловых работ сбежал, а теперь и от англичан удалось уйти?! Молодей...

Бяшим привязал коня к столбику айвана, поднялся в комнату и сел на ковер. Фируз подал ему чайник и пиалу. Начался разговор, как дальше жить. Понятно, что целый табор людей, собравшихся у Фируза, не прокормить. Решили оставить при себе десять самых крепких джигитов, способных на все, а остальным предложили - пусть, кто может, возвращается в Персию, а кто не может, тем Фируз и Али Дженг помогут поселиться в других дворах аула, на правах батраков.

Прошел день, другой - разбрелись беглецы по чужим дворам. Некоторые отправились дальше, на персидскую землю. Сплотившись в отряд, тринадцать обездоленных - пятеро персов и восемь туркмен, - стали думать, где им раздобыть оружие. Охотничьими ружьями они могли бы обзавестись и здесь, в ауле, у многих сельчан были свои. Но много ли пользы от дробовика, если встретишься с вооруженными до зубов англичанами и белогвардейцами?! У них винтовки дальнего боя, пистолеты, маузеры. С ружьем же, куда ни шло, еще можно подстрелить какую-то дичь, даже джейрана, если подпустить близко. Этим и занялся отряд Али Дженга, избрав его своим командиром.

Всю зиму охотился Али Дженг в горах. Приносили джигиты то архара, то два-три джейрана, но чаще несли связками подстреленных кекликов и туралей. Мясо обменивали на муку, рис, на готовые лепешки и чай.

Днем и ночью на крыше фирузовского дома сидел с ружьем часовой, смотрел и слушал, что делается вокруг. Внизу, в предгорьях, за арчовыми лесами, лежал сизый туман. Утром, когда всходило солнце, горизонт расширялся, обнажая серое пространство Каракумов. Ночью часовые слышали едва доносящиеся гудки паровозов, волчий вой и одиночные выстрелы.

В одну из январских ночей, под утро, охранявший покой джигитов гапланец Нурбаши услышал осторожные шаги. Нурбаши мгновенно спрыгнул с крыши во Двор и поднял на ноги спящих. Все бросились к ружьям и залегли у ворот, чтобы, в случае чего, достойно встретить врагов. Али Дженг вышел наружу, прислонился спиной к стене, прислушиваясь к шагам поднимающегося в гору человека. Он подождал, пока незнакомец вылез к самому двору и нацелил на него ружье:

- Стой! - скомандовал он. - Бросай оружие!

- Дженг, это я - Лесовский, - донеслось в ответ.- Черт возьми, думал, не найду дорогу. Всю ночь шел наобум.

- Лесов-хан, живой ты! - Али Дженг вышел навстречу и радостно засмеялся. - Хорошо, что я не выстрелил... Хорошо, что сначала крикнул «Стой», как учил меня Овезберды, а то бы мог убить тебя, Лесов-хан, где же ты пропадал? Эй, друзья, комиссар наш нашелся, выходи! - позвал он джигитов, и они тотчас обступили пришельца, повели в комнату.

Фируз зажег керосиновую лампу, приказал одному из джигитов вскипятить воду для чая и разогреть кавурму. Лесовского усадили на ковер. Николай Иваныч, еще не осознав как следует, что самое страшное для него осталось позади, тяжело вздыхал, улыбался и тер заросшее щетиной лицо.

- Ух, братцы, как же вас много! - сказал наконец с восхищением. - Это очень хорошо, Дженг, что у тебя столько парней. С такими джигитами можно свернуть горы, и мы не будем сидеть сложа руки. Будем драться за Советскую власть, мстить белоэсерам и интервентам за каждого погибшего бойца революции!

- Лесов-хан, они тибэ отпустил или ты убежал? - спросил Бяшим.

- Сбежал, повезло мне...

- Лесов-хан, а гиде Красная Армия? Почему не идет в наши места?

- Придет скоро, Бяшим, - уверенно заверил Лесовский. - Наши стоят под Чарджуем, силы накапливают для наступления. После бегства от англичан я почти три месяца скрывался в Асхабаде, с рабочими тайком встречался - узнал обо всем. Белогвардейская армия держится на штыках английских солдат. Фронтом командует Ораз Сердар. Кроме индийских сипаев, у него несколько отрядов, созданных из вояк старого текинского полка и угнанных силой дехкан. Много у него и русских рабочих, в основном, из Кизыл-Арвата, но земля горит под ногами белогвардейцев и англичан. Рабочий класс Закаспия давно уже понял, как он подло обманут эсеровскими заправилами. В Асхабаде сейчас митинги и собрания идут, можно сказать, в открытую. Под новый год комитетом подпольной организации был созван такой митинг в железнодорожном собрании. Жаль - не получилось у нас всего, что задумали. Англичане поднялись, контрразведка. Ночью пошли по квартирам - арестовали многих. Я бежал на разъезд, там сел в тамбур товарного вагона и вот добрался к вам.

- Лесов-хан, что же мы должны делать? - загорячился Али Дженг.

- Скажу, дорогой Дженг. Сейчас от каждого бедняка требуется помощь. Бить надо англичан и эсеров. Я вижу, в углу ружья стоят... Сколько их у вас?

- У всех есть. Тебе тоже ружье найдем, - отозвался Али Дженг. - Порох, картечь тоже есть - на охоту ходим.

- Надо подумать, Дженг, о партизанском отряде. - Лесовский поднялся с ковра, взял в руки ружье, осмотрел и поставил на место. - Конечно, пятнадцать человек - это почти ничего, но все начинается с ничего. Прежде всего необходимо вооружиться, но как?

- Надо пробраться ночью в Асхабад, снять часовых с арсенала и захватить часть оружия и боеприпасов, - предложил Дженг.

- На себе не унесешь, а на арбе далеко не уедешь, - отклонил это предложение Лесовский. - Да и удастся ли снять часовых и забраться в склад? Есть другой способ. Англичане строят дорогу через горы, согнали туда тысячи людей. Неизвестно, успеют ли ее построить, но уже сейчас по этой трассе везут из Мешхеда оружие, боеприпасы, продовольствие для сипаев, а из Закаспия вывозят все, что можно, в основном, коней и ковры. Надо устроить на этом пути засаду и захватить у англичан оружие.

- Сказки рассказываешь, Лесов-хан, - Фируз неодобрительно покачал головой и насупился. - То, что может сделать язык, к сожалению, не могут сделать руки... До той мешхедской дороги почти двадцать фарсахов. Двое суток надо туда добираться на лошадях. Но когда доберемся, то еще придется пять-десять дней ждать, пока повезут англичане оружие. А может, и вообще не повезут. Скажи, Лесов-хан, где ты все это время будешь жить? В скалах, где снег, дождь и холод? Спать на чем? Еду готовить на чем?

- Фируз, ты - владелец собственного дома, тебе, конечно, дороже всего постель и горячая пища, но сейчас такое время... - недовольно отозвался Лесовский.

- Дорогой Лесов-хан, я в постели не лежу, - обиделся Фируз. - Если бы я не научил этих парней охотиться, они бы умерли с голоду. Я готов идти ради доброго дела хоть на край света, но я должен надеяться, что где-то ждет меня хотя бы крыша над головой, чтобы укрыться от холода.

- Крыша будет, - заверил Али Дженг. - Возле мешхедской дороги полно селений. Мы можем остановиться в Баге у моего дяди. Сачак на пятнадцать человек он не расстелит, потому что человек бедный, но крыша и очаг будут нашими.

Фируз снова заартачился:

- Во-первых, вас не пятнадцать, а четырнадцать. Во-вторых, я не могу оставить свой дом на долгое время... Значит, тринадцать.

- Ну что ж, тринадцать - тоже немало. - Али Дженг окинул своего друга недобрым взглядом. - Давайте, друзья, готовиться в дорогу. Я знаю в этих краях все тропы...

Через два дня, заполнив хурджуны кавурмой, жареной пшеницей и чуреком, двинулись они в путь по крутым склонам. Горы были сплошь изрезаны узкими поперечными долинами, по которым с шумом неслись на равнину бурные речушки. По берегам, несмотря на зиму, росла трава. Останавливаясь, джигиты пасли лошадей. В низине лежали селения - виднелись синие дымки от тамдыров. Отряд, минуя их стороной, старался не выезжать на возвышенность, чтобы не обнаружить себя перед сельчанами, - кто знает, возможно, в аулах стоят нукеры Ораз Сердара.

Отрядом командовал Али Дженг, хорошо знавший эту местность. И не только местность, но и два языка- персидский и туркменский. Лесовский лишь подсказывал ему, давал советы. Дженг не прекословил и не вступал в споры, но последнее слово всегда оставалось за Лесов-ханом. Поняв это, джигиты стали называть его комиссаром. Вечером, когда в горах стемнело и путь по склонам стал опасным, Али Дженг предложил:

- Товарищ комиссар, вон, видишь чабанскую чатму? Там можно отдохнуть. Чабаны ушли в пески - никого нет, сами будем хозяевами.

Лесовский согласился. Когда спустились в низину и бойцы бросились за сухими клубками колючки, чтобы разжечь костер и вскипятить воду на чай, он приказал:

- Али Дженг, огонь ни в коем случае разводить нельзя. Прикажи джигитам, чтобы оставили ненужную затею. Ночь перебьются и без горячего!

Ночевали в чатме. тесно прижавшись друг к другу. Через каждые два часа меняли часового. Утром, едва забрезжил рассвет, двинулись дальше, и опять весь день провели в дороге. К вечеру в этот день, как и рассчитывали, приблизились к мешхедской дороге и отыскали селение Баг. Остановились в полуверсте от убогих домишек, разбросанных на склоне. Али Дженг взял с собой двух джигитов и отправился на разведку. Через час вернулся, недоуменно качая головой и разводя руками:

- Товарищ комиссар, никого в Баге нет, ни одной души. Все люди куда-то ушли. Наверное, они бежали от англичан.

Дженг был прав в своих предположениях - английские войска, двигаясь в Закаспий, на своем пути разорили все селения, чтобы обезопасить себя от «коварных» горцев, еще совсем недавно помогавших в борьбе с шахом повстанцам Саттар-хана.

- Можно занять дом моего дяди и переночевать в нем, - предложил Дженг. - Ночью никто не посмеет войти в селение.

Джигиты, переезжая мешхедскую дорогу, в темноте наткнулись на телеграфный столб. Конь Бяшима с испуга захрапел и шарахнулся в сторону. Лесовский, Догадавшись, что телеграфная линия из Асхабада в Мешхед, возможно, уже закончена, сказал:

- Ну что ж, если нам не удастся разжиться здесь оружием и боеприпасами, то хоть телеграфные провода перережем.

Въехав в опустевший двор, джигиты привязали коней к перилам айвана, задали им овса, занавесили чекменями окна в комнате и разожгли печь. Поужинав, расположились на отдых, вновь выставив на крыше часового. Уснуть не успели. Тут же часовой доложил, что он увидел внизу на дороге огонек. Все бросились к ружьям и затаились, следя за странным движущимся световым пятном.

- Это фонарь, - догадался Лесовский. - Наверное английский патруль, разъезжая по дороге, охраняет телеграфную линию.

Огонек медленно удалялся на юг, пока совсем не исчез в темноте ночи. Джигиты, немного успокоившись, пошли было в дом, но вновь огонек начал приближаться - словно проплыл ниже аула и растворился на этот раз в северной стороне.

- Да, комиссар, это англичане, - согласился Али Дженг.

- Причем они патрулируют по всей линии, - уточнил Лесовский. - На каждом участке, вероятно, один, в крайнем случае, два человека. Но с патрулями нам связываться нет смысла. Снимешь патруля - захватишь всего лишь одну винтовку, ну, может быть, еще «Смит-Вессон», но придется покидать этот район. Сейчас главное - не обнаружить себя. Если англичане догадаются, что кто-то есть в этом селении, то завтра могут нагрянуть сюда.

Примерно через пятнадцать минут огонек снова поплыл по дороге на юг. Лесовский велел часовому не сводить глаз с патрульного. Все легли спать, но встревоженные близким присутствием врага уснуть не могли - все время разговаривали, строя всевозможные догадки. Бяшим-пальван, лежа рядом с Лесовским, ругался тихонько и вздыхал.

- Лесов-хан, я думаю, неправильно это лежим, чтобы спать. Если английский солдат утром по дороге ходить будет, тогда как мы уйдем отсюда? Мы лошадь сядем - англичан сразу увидит, караул кричит.

- А ведь ты прав, Бяшим, - согласился Лесовский. - Придется нам уйти отсюда до того, как раз виднеется.

Примерно в пять утра, когда патруль отдалился от селения, джигиты вывели коней и поднялись в горы, там укрылись за скалами.

Утром солнце обагрило алым заревом горы. С высоты, где укрывался отряд, открылся вид на долину, лежавшую в холодном сумраке. Джигиты сразу же увидели, примерно в пяти верстах на север от селения, три кибитки и несколько палаток. Вскоре на дороге появились с кирками и лопатами люди.

- Вот оно что... Оказывается, это лагерь строителей дороги. Дорога только строится, а столбы уже стоят, - рассудил Лесовский, обозревая все вокруг. - Ночью солдаты охраняют лагерь и телеграфную линию.

- Что же будем делать, товарищ комиссар? - Али Дженг разочарованно посмотрел на Лесовского.

- Не знаю пока, Дженг. Ясно одно - нападать нам на часовых нет смысла. Можно было бы налететь на лагерь и помочь бежать пленникам, но они, безоружные, даже не смогут защитить себя. Всех их англичане перестреляют, как куропаток, и нас заодно с ними. Выход один - надо добыть оружие. Надо ждать, может быть, все-таки появится на дороге какой-либо обоз. А пока его нет - днем будем укрываться в скалах, а ночью спускаться в селение.

Али Дженг не возразил, но при одной мысли, что сидеть вот здесь, в скалах, может быть, придется не один и не два, дня, ему становилось тошно. В течение всего утра джигиты не сводили глаз с работающих на дороге пленников и часовых. Судя по одежде, это были сипаи. Вот наступил час второго намаза и часовой, положив винтовку на обмазанную саманом площадку возле самого близкого к дороге дома, встал на колени и начал молиться. У Али Дженга загорелись глаза и заходили желваки от прихлынувшего восторга.

- Лесов-хан, товарищ комиссар! - подошел он к Лесовскому. - Ты давно меня знаешь, но я тебе никогда не говорил, за что меня посадили в тюрьму... Ну, ладно, я тебе потом расскажу... А сейчас ты посмотри вон на того глупца. Он бросил винтовку и молит о своем счастье аллаха. Давай возьмем его! Одна винтовка и патроны - это уже хорошо. А сипай может кое-что рассказать нам...

- Спохватятся сразу, - не согласился Лесовский.

- Никто не подумает, что его украли, - возразил Али Дженг.

- Но как ты возьмешь его без шума?

- Ай, он не успеет закричать. Пойдем, Бяшим, поможешь мне.

- Смотри, Дженг, не провали дело, - неохотно согласился Лесовский, видя, как проворно он опорожняет мешок от овса, пересыпая зерно в торбы. - И не спеши, все равно не успеешь, он уже заканчивает молитву, сейчас встанет.

- Мы его поймаем на третьем намазе, - отозвался Дженг, рассматривая мешок. - А сейчас мы незаметно спустимся в кишлак и подберемся поближе к месту намаза.

Вскоре Али Дженг и Бяшим, с ножами и мешком, поползли вниз по склону горы к персидскому селению. Лесовский и оставшиеся с ним джигиты внимательно следили за каждым их движением, но не упускали из вида и дорогу, на которой в любую минуту могли появиться англичане. Через час Али Дженг и Бяшим добрались до крайнего двора и исчезли в нем. Дальнейший их спуск, к дороге был не виден. Мучительно долго тянулось время. Вот уже в лагере строителей был объявлен обед - арестанты столпились возле походной кухни. Еще спустя час началась смена постов. Тот сипай, которого хотел Дженг захватить, сменился, на его место заступил другой. Закинув винтовку на плечо, он начал ходить взад-вперед по дороге и, казалось, совсем не обращал внимания на то, что солнце клонится на закат и пора бы ему помолиться аллаху. Лесовский, наблюдая за часовым из-за скалы, успел десять раз обругать его самыми недобрыми словами за непочтение к богу, решив, что сипаи, скорее всего, не мусульмане, а буддисты. Тот, которого хотел схватить Дженг, наверное, случайно затесался в отряд индусов. Но вот и этот часовой стал приглядываться к намазной площадке. Поднялся на нее, потоптался на месте, озираясь на примыкающий сзади двор, положил сбоку винтовку и встал на колени. У Лесовского захватило дух. «Сейчас они на него налетят!» - подумал он. Но оказалось все проще. В тот момент, когда сипай отвесил поклон и застыл в этой позе, сзади к нему подошел Али Дженг, набросил на него мешок, перевернул добычу вниз головой и взвалил на плечо. Тотчас к Дженгу подскочил Бяшим, и они скрылись в кишлачном проулке. Примерно через полчаса они вернулись в отряд. Часовой, попав в мешок, чуть не испустил дух от страха, и когда его вытащили, не мог прийти в себя, хлопал глазами и разевал рот, щелкая зубами.

- Обыщите его, - сказал Лесовский, рассматривая английский винчестер и подсумок с патронами.

Дженг вынул из карманов пленного табакерку, спички, немного денег и свернутую многократно газету на русском языке. Сверху клочок от нее был оторван, но по слову «Азии» Лесовский без труда догадался - это белогвардейская газета «Голос Средней Азии». Бросилась в глаза заметка о недавнем митинге в собрании асхабадских железнодорожников, на котором присутствовал и Лесовский. «Ну, конечно, это они пишут о том самом митинге», - убедился он, читая сообщение: «Митинг 31 декабря в Асхабаде выявил наружу то, что давно уже накоплялось и оставалось незамеченным благодаря лишь нашей близорукости. Агитация большевиков ведется уже давно и довольно умелыми руками... Взорвать изнутри асхабадское движение, закрывшее советскому Туркестану сообщение с Астраханью и Кавказом, для большевиков из Центра и Ташкента было весьма заманчивой и благодарной задачей, и с самого начала они умело воспользовались нашей доверчивостью и гостеприимством... С июня месяца... проникло к нам немалое количество великолепных агитаторов... Случайно узнали Тузина, нашего бывшего громовержца, неизвестно зачем приехавшего к нам...» Увидев в заметке фамилию Тузина, Лесовский вздрогнул и почувствовал, как у него сжалось сердце от недоброго предчувствия. «Узнали Тузина, - повторил он про себя. - Но что значит - узнали? Вероятно, кто-то видел его, донес Фунтикову, сам Тузин на свободе? Или же узнали и схватили его?!»

- Лесов-хан, - вывел его из раздумья Али Дженг. - Этот негодяй, оказывается, не сипай, а самый обыкновенный каджар. Он говорит, что его силой заставили служить англичанам. Сам он из бедной семьи. Спросил его, когда англичане повезут оружие, - не знает.

- Откуда ему знать об этом. - Лесовский, думая о Тузине, смотрел на солдата, не зная, что с ним дальше делать. Винтовка его и патроны сослужат службу, а сам он ни к чему.

- Лесов-хан, скажу тебе так, - видя, что Лесовский задумался, вновь заговорил Дженг. - Каджары - самое подлое племя. Из этого племени сам персидский шах. Эти каджары расправились с Саттар-ханом. И этот негодяй, наверное, тоже стрелял в бедняков. Надо расстрелять его...

- Не будь столь жестоким, Дженг, - не согласившись, упрекнул его Лесовский. - То, что этот каджар в звании рядового, уже говорит о том, что он из бедняков. Отпустим его... Пусть идет к своим товарищам и скажет им. что все бедняки подняли оружие против богачей. Сипаи и все остальные, кто в звании простого солдата, должны встать на борьбу с земинадарами и капиталистами.

«Неужели Тузина схватили? - вновь задумался Лесовский, глядя безучастно на то, как втолковывает что-то по-персидски Дженг пленнику. - Скорее всего, да, иначе бы они не написали в газете «неизвестно зачем приехавшего к нам...

- Лесов-хан,- вновь вывел его из раздумья Дженг,- Каджар не хочет идти к своим, боится. Говорит, английский офицер сразу же его расстреляет.

- Скажи ему, что винтовку мы отдать ему не можем. - сказал Лесовский. - Если боится идти к сипаям, пусть идет на все четыре стороны. Есть же у него где-то дом. может быть, жена.

Каджар, поминутно оглядываясь, вероятно, боясь выстрела в спину, стал быстро подниматься в гору, за тем побежал и скрылся за скалами. Лесовский усмехнулся:

- Ну что ж, Дженг, оставаться нам здесь ни в коем случае нельзя, сам понимаешь.

- Надо ехать в ущелье Шабаир, - предложил Дженг. - Там можно одному-двум разгромить целый отряд, а нас тринадцать. Шабаир очень удобное ущелье, как я раньше о нем не вспомнил!

Отряд двинулся к хребту, мимо которого шла мешхедская дорога.

VII

Маллесон курил сигару, вертясь с боку на бок в кресле. Он забыл открыть в кабинете форточку, и табачный дым висел под потолком ядовитым облаком. Генерал пыхтел, крутил бычьей шеей и хмыкал. «Я разгоню к дьяволу этот ВИК - он не справляется с чернью и только мешает мне установить в этой чертовой каракумской дыре железный британский порядок!» Маллесон был изрядно напуган массовым рабочим митингом в железнодорожном собрании. Пришлось после этого английским солдатам, вместе с комендантом Худоложкиным. искать зачинщиков смуты - большевиков, но они словно растворились. Арестованы сотни рабочих- остановилась работа в депо, на кирпичном и хлопкоочистительном заводах, закрылись многие лавки и даже городская пекарня...

Ровно в восемь утра в кабинет вошел капитан Тиг Джонс.

- Проходите, садитесь, Раджинальд.

- Господин генерал, с вашего позволения, я открою форточку, у вас здесь много дыма. - Тиг Джонс подошел к окну.

- Как дела на позициях? - спросил генерал. - Какие усилия предпринимают красные?

- Красные все так же стоят на станции Равнина, господин генерал. Действий с их стороны пока нет никаких, если не считать разведгрупп, которые время от времени появляются близ наших позиций. Но затянувшееся мирное противостояние играет на руку большевикам. Участились случаи дезертирства из армии Ораз Сердара. Красные забрасывают опасные прокламации- агитируют фунтиковских вояк, чтобы переходили в стан большевиков. Агитация их весьма действенна. Я приказал выставить на линии фронта заградительные команды, но рабочие находят способ уйти.

Маллесон недовольно засопел, раздавил в пепельнице сигару.

- Знаете, капитан, когда трещит в плечах фрак, то и в панталонах чему-то становится тесно. По-моему, этот Фунтиков разжирел на наших харчах, и от него нет никакой пользы. Я вызвал вас, чтобы сообщить: надо разогнать Закаспийский исполком и создать Комитет общественного спасения.

- Разве изменится что-то от переименования? - скептически усмехнулся Тиг Джонс.

- Изменится... Мы лишим эсеров всех самостоятельных прав. Новый орган целиком будет исполнять нашу волю и одновременно войдет в подчинение Кавказско-Каспийского правительства полковника Бичерахова, которого опекает, как вам известно, генерал Денстервилл. Это весьма выгодно. Пусть Бичерахов поможет нам войсками и оружием. Наша с вами забота - вывезти из этой пустыни все, что имеет ценность. Вы привели с собой эсеровского вождя?

- Да. господин генерал. Он ожидает в приемной.

- Пригласите его и останьтесь со мной, поможете мне побеседовать с ним.

- Слушаюсь, сэр. - Тиг Джонс отворил дверь и позвал Фунтикова.

Войдя, Фунтиков несколько раз поклонился, держа обеими руками папаху. Генерал с минуту, не скрывая презрения, наблюдал за его подобострастными движениями и не спешил пригласить сесть в кресло.

- Сейчас будем говорить, - сказал наконец Маллесон по-русски. - Садиться не надо. Вы не достоин садиться. Вы плохой вождь... - Далее Маллесон заговорил на английском языке, и Тиг Джонс приступил к делу:

- Генерал говорит, что вы большой трус. Вы боитесь своих рабочих. Что вы на это скажете?

- Но как же не трусить-то? - Фунтиков вновь принялся кланяться и затеребил в руках папаху. - Поневоле струсишь, когда на твоих руках кровь комиссаров, и рабочие то и дело грозят расправой, отомстить хотят. Приходится искать с ними общий язык, дипломатию стараюсь соблюдать.

- Это не дипломатия, а потворство большевикам. Мы вынуждены отстранить вас. Идите работать на паровоз, - будете возить на фронт солдат и боеприпасы.

- Ваше превосходительство, не дайте погибнуть! - панически заскулил Фунтиков и повалился на колени.- Если вы это сделаете - меня сразу порешат, сразу же зарежут или застрелят. Со мной считаются только потому, что я стою у власти. А как сделаюсь пешкой - хана мне. Пожалейте, господин генерал. Вспомните, сколько добра я для вас сделал! Разве не я послал к вам в Мешхед Доррера и Дохова, чтобы пригласили вас в Закаспий! Разве не я выполнял беспрекословно ваши советы - стрелять всех комиссаров без жалости? Скольких я погубил ради вас, вспомните!

- Молчать! - заорал, краснея, Маллесон. - На твоих руках кровь - ты ее сам отмывай, британского генерала не трогай... Ты подлый трус, я не могу тебя оставить в новом комитете!

- Смилуйтесь, господин генерал! - Фунтиков вновь заскулил, ударяясь лбом об пол. - Сделайте так, чтобы не расправились со мной рабочие.

- Хорошо, встань... Мы сейчас решим, что с тобой делать. - И Маллесон опять заговорил по-английски:- Раджинальд, как тебе нравится эта русская свинья? Мало того, что он пьяница, но он к тому же трус и совсем лишен человеческого духа. Этот негодяй вызывает жалость. Скажите ему, что я посажу его в тюрьму, как пособника большевиков, который не захотел и не сумел предотвратить митинг. Когда мы его выпустим - он заслужит сочувствие у рабочих... Потом мы его выгоним из Закаспия, сославшись на то, что он убил комиссаров.

Тиг Джонс, довольный хитроумной задумкой своего командующего, льстиво засмеялся.

- Господин генерал, не надо ему ничего говорить, иначе он разболтает. Отдайте приказ об аресте.

- Хорошо, я с вами согласен, Раджинальд.

Тиг Джонс загадочно улыбнулся, вышел в гостиную и вернулся с двумя сипаями.

- Господин Фунтиков, - объявил капитан, - за ваши неправильные действия мы вынуждены посадить вас в тюрьму. Уведите его...

- Но как же так! За что же, ваше превосходительство?! - Фунтиков нелепо замахал руками. Маллесон с досадой выругался:

- Иди, дурак!.. - Выждав, пока закроется дверь кабинета, Маллесон объявил: - Председателем Комитета общественного спасения назначаю господина Зимина... Остальных, человек пять, не больше, подберите, Тиг Джонс, сами и представьте кандидатуры на рассмотрение... Обнародуйте также мой приказ о том, что все митинги и собрания без ведома правительства воспрещаются, а если будут таковые, то мы применим самые строгие меры вплоть до расстрела... Можете идти, Тиг Джонс, у меня куча дел и еще надо написать письмецо Денстервиллу... Его подручные слишком старательно осматривают наши грузы в персидском порту Энзели. А я не договаривался с Денстервиллом делить добычу поровну.

Оставшись один, Маллесон вновь закурил и принялся за дело. Однако только он начал соображать, как лучше, не обижая, но и не потакая коллеге Денстервиллу, начать послание, в дверь постучали, и дежурный офицер доложил о настоятельной просьбе лейтенанта Пиксона принять его.

- Что стряслось, Элис?! - раздраженно, повысив голос, спросил генерал у вошедшего офицера.

Пиксон был сильно взволнован, даже испуган - по его лицу скользила жалкая улыбка.

- Господин генерал, я не знаю с чего начать, - расстроенно и сбивчиво заговорил он.

- Сядьте, Пиксон! - еще строже сказал Маллесон. - И объясните членораздельно, что у вас произошло?

- Господин генерал, я постараюсь доложить коротко, - садясь в кресло, более спокойно продолжил Пиксон. - Вчера, как всегда, в полночь я возвратился из поездки, лег спать, и тут ко мне пожаловала мадам Юнкевич.

- Пожаловала после полуночи?! - Маллесон захохотал и потянулся за сигарой. - Ну и что же? Ах да, вы, вероятно, в интимных связях с ней, иначе бы она сама к вам не пришла в такое время.

- Господин генерал, мадам от меня без ума с пер вого дня нашего знакомства, - жалко улыбнулся Элис. - Она только и ждет, когда я возвращусь, и тут же бежит ко мне от мужа. Эта несносная женщина сначала закрывала его в комнате на ключ...

- Но почему же несносная, Элис?! - вновь засмеялся Маллесон. - Вы должны боготворить ее за столь страстную привязанность к вам.

- Сначала она его закрывала, - повторил Элис. - а потом каждое утро стала приказывать ему, чтобы ои поливал мне во время моего умывания на руки, подавал на стол чай...

- Забавная дама, - сказал Маллесон и прикурил сигару. - Зачем она это делала? Неужели ей так хотелось унизить своего супруга?

- Не думаю, господин генерал. Вся беда в том, что я имел неосторожность намекнуть ей, будто бы она больше любит своего старикашку, нежели меня. С этих пор Нелли все время доказывала, что это не так.

- Ну и что же этот старикашка? Вероятно, написал на вас жалобу и сегодня принесет ее мне?

- О нет, господин генерал, этого он не сделает. Вчера вечером он попросил у моего слуги Карны пистолет. Карна, заподозрив неладное, не дал ему оружия. А сегодня утром, когда я вышел во двор... увидел старика Юнкевича в петле... Он привязал веревку за перила и повесился...

- Что вы такое болтаете, Пиксон?! - Генерал, ошарашенный неожиданной развязкой, вскочил с кресла. - Как вы могли допустить такое! Вы, офицер британской армии, стоящий на страже порядка в этой дикарской стране, демонстрируете крайний эгоизм к нашим союзникам!

- Господин генерал, я не считаю себя виновным, - робко начал оправдываться Пиксон. - Вы же сами знаете, как падки женщины других стран на сынов Альбиона.

- Куда вы дели труп несчастного? - Маллесон пристально посмотрел на подчиненного.

- Он лежит в гостиной, и я не знаю, что с ним делать, - пролепетал Пиксон.

- Мальчик мой, вы совершили пакость, - нравоучительно произнес Маллесон. - Будь вы не Пиксон, а кто-то другой, я приказал бы вам самому хоронить бедного рогоносца. Только любовь моя к вам не дает мне права наказать вас столь жестоко. Я посажу вас на пять суток. Но после того, как выйдете из-под ареста, вы уже не вернетесь в дом покойного. Я придумаю, что с вами делать.

- Спасибо, господин генерал, - заулыбался Элис Пиксон. - Вы всегда были так добродушны и снисходительны ко мне.

- Ладно, Элис, не надо лишних слов, - чуть строже выговорил Маллесон. - Вы будете отбывать наказание здесь, в комнате Тиг Джонса, он выедет завтра на фронт, и вам никто не станет мешать в вашем покаянии. Все, Элис, идите... и распорядитесь, чтобы ваши сипаи занялись похоронами.

На другой день Юзефа Казимировича отпевали в католическом костеле. На похороны собрались все его давние друзья - Дуплицкий, Жуковский, граф Доррер, Грудзинский, сам Зимин, только что вернувшийся из Петровска от Бичерахова. Назначенный поначалу представителем в ставку Кавказско-Каспийского правительства, а теперь - председатель Комитета общественного спасения, вел он себя начальственно даже здесь, на похоронах. Он первым возложил венок к гробу, склонился над плачущей вдовой Юнкевич, ободряя ее, чтобы не теряла духа в столь тяжкий для нее день. На могиле он выступил с речью, отметив выдающиеся заслуги господина Юнкевича, и пожелал ему вечного покоя в царствии божьем. С кладбища Зимин шел в окружении господ, тотчас забывших о покойнике, - их целиком занимали слухи, распространившиеся еще вчера об аресте Фунтикова. Дуплицкий недоуменно пожимал плечами и советовал Зимину, чтобы он заступился за Федора Андрианыча, - как ни суди, ни ряди, но Фунтиков в самый ответственный момент, когда пришло время террора, проявил беспощадность к красным комиссарам. И разве не он одним из первых заговорил о необходимости приглашения в Закаспий англичан! Маллесон же вместо того, чтобы отблагодарить Фунтикова за оказанное британцам доверие, сажает его в тюрьму! Зимин кривился и передергивал плечами - не нравилось ему, что господа при нем, не соблюдая ни малейшего такта, почтения, выгораживали его слабого предшественника. «Что такое Фунтиков? - спрашивал он у господ. - Бывший слесарь, машинист... естественно, он не мог управлять столь разношерстным и поэтому сложным современным обществом Закаспийского края. И, да станет вам известно, господа, что Маллесон упрятал его в тюрьму не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы спасти 6т расправы... Пусть рабочий класс считает своего бывшего лидера мучеником, пострадавшим за пролетарское дело!» Жуковский, соглашаясь со столь тонким дипломатическим ухищрением Маллесона, все же возразил: «Господин Зимин, но как же комиссары? Ведь они целиком на совести Федора Андрианыча! Не мы же их расстреливали!» Зимин развел руками: «Тут, как говорится, ничего не попишешь: Фунтиков виноват один. Ни мы с вами, ни англичане к строгостям его не причастны... Мы с вами, как и наши друзья-англичане, в своих поступках весьма и весьма гуманны.

Ну, хотя бы нынешние похороны... Не говорю о нас с вами, но подумайте, как благороден генерал Маллесон, распорядившийся с такими почестями, в такое сложное время похоронить одного из старых служащих закаспийской столицы, каковым был Юзеф Казимирович». Ни один из господ и знать не знал, какой смертью ушел в потусторонний мир Юнкевич. Маллесон, угрожая расстрелом, предупредил сипаев - слуг Пиксона, чтобы правда о самоубийстве Юнкевича не вышла за ворота дома покойника. Предупреждены на этот счет были старуха-служанка и сама вдова...

Прошло время, и вновь появился в слободке Фунтиков. Промелькнул мимо окон длинного порядка домов, сутулясь, словно побитый пес. Но представлялся, играл как можно ярче роль мученика этот кровожадный палач. Задерживаясь со встречными, он отрешенно махал рукой, не до вас, мол, и следовал дальше. Ночью он заглянул к Игнату Макарову. Тот, опираясь на костыль, разглядывая неожиданного гостя на пороге, подивился:

- Откель тебя, Федор Андрианыч, принесло? Вроде бы люди баили, что в тюрьме ты кукуешь, а ты на свободе. Сбежал, что ли?

- Хуже, Игнат... гораздо хуже. Ты впусти в дом-то, не на пороге же мне разговаривать с тобой!

- А о чем нам с тобой разговаривать?-хмыкнул Игнат. - Гусь свинье не товарищ. Раньше ты обегал меня, поздоровкаться тебе со мной было некогда, а как проштрафился перед англичанами, сразу Игнат тебе стал нужен. Говори, зачем пришел, а в комнату не пойдешь - не хрена тебе там делать. Откуда я знаю, кто ты теперь такой? Может, ты сбег из тюрьмы, а у меня спрятаться хочешь. Пойду, мол, к Игнату, у него искать не станут. Он старый скобелевский солдат - человек с почтением и большим авторитетом у всего общества.

- Макака твой где, мать твою так! - разозлился Фунтиков. - Надеюсь, он-то к красным не подался? Не примут они его - враз порешат. А Ермолай твой хорош... Тут брыкался - не подчинялся моим приказам. А как уехал на фронт, так сразу и сбежал к большевикам. Давно хотел сказать, да жалел тебя, Игнат... Ты вот меня как прокаженного боишься, в дом не пускаешь, а я возьму да и доложу Маллесону о том, что два твоих сына - большевики. Один подох, обороняя красный Совнарком, другой у красных служит, воюет против англичан...

- Ну, если так, то не забудь им сказать и о третьем, - злобно улыбаясь, напомнил Игнат. - Этих двух негодяев я за сыновей не считаю. Поговорим лучше о Макаке.

- Да уж есть смысл, - сказал Фунтиков. - Только в комнату давай войдем.

- Ну входи, входи, раз тебе так хочется, - уступая, согласился Игнат и крикнул жене: - Ты, Марья, дверь прикрой, мы тут малость побалакаем с Федором Андрианычем.

- Что случилось-то! - испугалась старуха. - Неужто что с Ермошкой?

- Ложись, ничего покуда не стряслось. - Игнат притворил дверь, усадил гостя к столу и поставил бутыль самогона. - Выпей, Андрианыч, небось, в тюрьме-то не поили тебя кишмишовкой.

- В тюрьме не поили, но захотел бы выпить, то и там бы поднесли. Тюрьма - это для отвода глаз... Бежать нам надо с твоим старшим сыном, да как можно скорее. Руки у нас с ним по самые локти в крови. Ты, небось, и так знаешь, кто убил Полторацкого, наших асхабадских комиссаров и бакинцев. Последних мы вместе с англичанами порешили, но от этого голове не легче. Макака твой во всех расстрелах участвовал...

- Врешь, Фунт! - Игнат отодвинул от себя стакан. - Нашкодил, гадюка, а теперь и других решил измазать.

- Вот те крест, Игнат. Твой сын во всех комиссаров стрелял, в упор и без промаха. - Фунтиков перекрестился и налил в стакан еще.

- Ух, падло, - тихонько завыл Игнат. - Да в кого же он такой... Он же у нас все время культурным был, ходил при галстуке... Это ты его, сукин сын, совратил, дал ему понюхать людской крови - вот и скурвился он.

- Ладно, Игнат, жалкие слова говорить. - Фунтиков ухмыльнулся. - Яблоко от яблоньки не далеко падает. Ты тоже в свое время многим кишки выпустил.

- Но так то ж на войне!

- Какая разница. Взял грех на душу - убил или приколол штыком с десяток туземцев, а злость-то твоя в жилах осталась и по крови старшему сыну передалась.

- В философию полез...

- Теперь не до философии нам с твоим сыном. Мальчику с голубыми глазами бежать надо, а он на фронте, под Равниной мается, большевикам животы вспарывает... Жалко мне его... Пришел я к тебе, Игнат, чтобы ты поскорее отозвал сына с войны. Вместе с ним уедем. Скажу тебе, как на духу, только ты никому ни слова. Англичане нарочно в тюрьму меня посадили, а теперь и бегство устроили. Пусть твой Василий едет со мной - вдвоем оно надежнее. А останется - несдобровать ему.

- Да как же я... - растерялся Игнат. - Как же я его с фронта, вызову?

- Утречком иди к Маллесону, скажи, старуха, мол, помирает, с сыном ей надо проститься. Я подтвержу, поспособствую... Договорились? Ну, вот и молодец... Плесни-ка еще немного, да пойду...

IX

До наступления теплых дней отряд Лесовского квартировал в высокогорном сельце, близ Шабаирского ущелья, в доме персидского кетхуды [кетхуда - староста]. Джигиты ходили на охоту, приносили горных козлов, мясо меняли на хлеб и рис. По два человека ежедневно спускались по тропам вниз к Шабаиру и дотемна сторожили горный проход, надеясь, что англичане все-таки повезут оружие и боеприпасы в Закаспий. Седобородый кетхуда, мало чем похожий на старосту, скорее на патриарха небольшого, затерявшегося в горах племени, напоминал то и дело Али Дженгу, что британцы вряд ли повезут пулеметы и винтовки этой дорогой, им удобнее переправлять оружие в районе Артыка. Именно там вошла на туркменскую землю английская армия. Дженг сообщил о предположениях кетхуды Лесовскому. Тот, зябко ежась в чекмене, выслушал командира отряда, усмехнулся:

- Старик мечтает, как бы поскорее избавиться от нас, вот и гонит к Артыку. Но если даже он искренне хочет помочь нам, то все равно в горах сейчас снег, и нам не пройти сотни верст, без отдыха и остановок. Если же на пути не попадется крова и не сумеем раздобыть горячей пищи, то песенка наша может быть спета... Нет, Дженг, будем ждать лучших дней.

Внизу на мешхедской дороге тоже все замерло. Джигиты, возвращаясь из разведки, каждый день докладывали: «Никого нет, все ушли». Отряд не имел никаких связей с внешним миром, и Лесовский, как, впрочем, и все остальные, тяготился безвестностью. «Что там сейчас в Асхабаде? Где линия фронта? Далеко ли наши? Неужели все еще стоят у Амударьи, под Чарджуем. Может быть, англичане потому и не идут по этой дороге, что продвинулись далеко вперед, и им легче сообщаться со своими военными базами в районе Серахса?» Думая о том, в какое затруднительное положение загнала его обстановка. Лесовский с тоской вспоминал о лучших днях. И стоило ему предаться воспоминаниям, как перед ним возникал образ Ларисы Архангельской. В память запало последнее свидание с ней на ташкентском вокзале. «Где она сейчас? - думал он удрученно. - Помнит ли обо мне? Может быть, давно уже считает погибшим?» С того дня, как простился с ней, в декабре семнадцатого, прошло почти полтора года. За это время написал несколько писем, от нее получил два, последнее накануне эсеровского мятежа. Это письмо и сейчас хранилось у него в нагрудном кармане гимнастерки. Иногда он доставал вчетверо сложенный тетрадный листок и читал его, стараясь по написанному понять состояние души, настроение Ларисы тех минут, когда она, склонившись над этим листком, думала о нем. Строки ее всякий раз воспринимались по-разному - вероятно, это зависело от того, как был настроен при чтении сам Лесовский. За строками он видел ее - то сомневающуюся, то слишком застенчивую и нерешительную, то, наоборот, она казалась ему очень собранной, хорошо знающей то, что делает и к чему стремится. Строки же были самыми искренними: «Милый мой Николай Иваныч, как же я тебе давно не писала, - прости меня! Но не я тому виной, что давно ты не получал от меня весточки. Наверное, ты не хуже меня знаешь о войне с эмиром Бухарским, и что дорога между Ташкентом и Асхабадом долго была в неисправности. Сегодня утром наконец-то на почте сказали, что есть с Асхабадом связь, вот и села я, чтобы поскорее рассказать гебе обо всем... Папа давно уже не сердится на тебя. Он говорит мне, если я действительно по-настоящему нравлюсь тебе, ты обязательно приедешь в Ташкент. А к Лесовскому в Асхабад ни за что, говорит, не пущу... Ну, ты понимаешь сам - почему... Николай Иваныч, если тебе так трудно расстаться с Совнаркомом, то я пойду к Колесову или Полторацкому и похлопочу, они переведут тебя в Ташкент, тем более, что им нужны такие люди, как ты: ведь только что образована Туркестанская Автономная Советская Республика. Представляешь, как нуждаются комиссары в хороших людях!»

Перечитывая письмо, Лесовский думал и о том, как же далеко оттолкнуло его от всех сердечных дел время! Вернется ли к нему счастье, или злой рок расправится с ним в этих горах, и Лариса Евгеньевна никогда не узнает о его участи?..

На вершинах гор еще лежал снег, но предгорья зазеленели, согретые теплым летним солнцем. Люди кетхуды ходили в долину и сообщили - на дороге вновь появились рабочие с кирками и лопатами, а рядом с дорогой стоят зеленые палатки. Еще через несколько дней примчался из Шабаира Бяшим-пальван, ездивший на разведку.

- Лесов-хан, британса едет! - радостно, не скрывая торжества, доложил Бяшим.

- Много их? - спросил Лесовский, глядя на двенадцать орлов, готовых в любую минуту отправиться в бой. Они толпились вокруг вернувшегося разведчика, стараясь не упустить ни одного слова из его сообщения.

- Ай, немного их... Два бричка есть, еще одна офицера есть и десять сипаев, - торопливо пояснил Бяшим.

- Ты хорошо разглядел? Неужели только десять?- усомнился Лесовский.

- В этот смотрел. - Бяшим взял в руки висевший на его груди бинокль.

- Из Мешхеда едут? - спросил Али Дженг.

- Нет, они из Асхабада едут... Два бричка... Фургон называица.

- Что ты сказал?! - Голос у Лесовского сразу сник. - Из Асхабада? Но какое же может быть в фургонах оружие, если из Асхабада?!

На какое-то время все замолкли, каждый подумал, надо ли ввязываться в стычку с английским обозом? Да и обоз-то - всего две повозки. Но именно эти две повозки и заинтриговали Али Дженга.

- Лесов-хан, - сказал он, потирая руки. - Почему британцы отправляют в Мешхед всего два фургона? Я думаю, они везут золото и серебро. Они могли бы увезти золото даже в одном фургоне.

- Если бы везли золото, его охранял бы целый эскадрон, - ответил Лесовский. - Давайте меньше рассуждать... Садитесь на коней да поедем к ущелью.

Спустившись по склону к теснине, откуда была видна в обе стороны дорога, джигиты тотчас увидели верстах в трех от входа в Шабаир две повозки. Лесовский взял бинокль у Бяшима, и совершенно отчетливо предстали перед ним два фургона, десять конных сипаев, по пять всадников спереди и сзади повозок, и один офицер. Лесовский засомневался: вряд ли в фургонах может быть золото, но, безусловно, в них что-то стоящее, скорее всего ковры. «Но на черта нам нужны ковры?- подумал он, не отрываясь от бинокля. - У каждого сипая поперек седла винтовка - вот что нам надо!»

- Дженг, - спокойно, стараясь не показывать волнения, распорядился Лесовский. - Ты и еще четверо останетесь над пропастью, забросаете сверху повозки камнями. Я, и со мной восемь джигитов, встретим врагов оружейным залпом на выходе из ущелья...

План этот был разработан давно, еще как только Лесовский появился здесь со своими бойцами, зимой. Джигиты натаскали к краю пропасти груды огромных камней. Любой из этих «камушков», попади он в повозку, разнес бы ее в щепки. А попасть в повозку в таком тесном ущелье не составляло никакого труда.

Фургоны приближались к Шабаиру медленно. Джигитам казалось, что враги чувствуют опасность, и потому так тихо едут. Но нет, англичане вовсе не допускали мысли, что в этой разоренной солдатами Маллесона зоне может появиться хоть один человек. Все придорожные селения были сожжены, а жители угнаны или расстреляны. Даже собак, которые поначалу бродили здесь стаями, не стало, - пообгрызали все трупы и ушли.

При въезде в ущелье английский офицер и его ординарец вынули из кобур пистолеты. Сипаи приготовили винчестеры. Камни посыпались на них сверху так же неожиданно, как если бы среди ясного дня вдруг разразилась гроза. Оба фургона, раздавленные валунами, со скрежетом скатились с дороги в бурную каменистую речку. Лошади, под тяжестью повозок, повалились тоже, оглашая ущелье диким предсмертным ржаньем. Камнями была побита почти вся охрана. Офицеру удалось избежать мгновенной смерти, - он погнал коня по ущелью, поворачиваясь и стреляя из пистолета, словно за ним гнались преследователи. На выходе из ущелья он наткнулся на дробовой заряд, ухнувший из ружья, и замертво свалился с лошади. Джигиты, не обращая внимания на убитого британца, бросились к речке, где бились в предсмертной агонии лошади. Раненые кони и трое солдат метались по ущелью.

- Бросай оружие! - закричал Лесовский. - Бяшим, ведите всех, кто живой, сюда!

Британцы не оказывали никакого сопротивления, да и не могли его оказать, - смятые камнепадом в одно мгновение, они растеряли винтовки и коней.

Сверху по тропе спустился Дженг с четверкой джигитов. Лесовский сердито одернул его:

- Дженг, куда ты со всеми?! Оставь двоих наверху, пусть смотрят за дорогой. Тут всем делать нечего.

Двое вновь поднялись вверх на высокий отвесный склон. Дженг подошел к Лесовскому, который с жалостью смотрел на пленных сипаев, обмывавших в речке окровавленные головы.

- Перестарались, Дженг, - сказал Лесовский. - Надо было взять их всех живыми.

Али Дженг скептически усмехнулся:

- Лесов-хан, ты не был на войне, поэтому жалеешь их. Не жалей. Враги безжалостны. Они расстреляли всех наших... Житникова, Молибожко, Батминова, Розанова... всех и без всякой жалости... Они угнали через это ущелье в Индию Овезберды Кулиева. Жив ли он?

- Ты прав, Али Дженг. Но эти жалкие солдаты-сипаи не знают, кого они убивают и за что.

- Они убивают за деньги! Это наемные убийцы, Лесов-хан. Не жалей их, или я перестану тебя уважать.

- Ладно, пойдем посмотрим на офицера. Кажется, он англичанин.

Труп офицера лежал вниз лицом. Али Дженг перевернул его ногой, и Лесовский вздрогнул от неожиданности:

- Пиксон... Ну, конечно, он, - Лесовский склонился над убитым. - Этот гад тем только и занимался, что расстреливал большевиков и сочувствующих им. Живой бы он нам рассказал о многом... Ладно, черт с ним, такова, значит, его судьба. Пошли посмотрим на трофеи.

В повозках оказались туркменские ковры ручной работы, серебряные, отделанные драгоценными камнями, украшения, - гупбы, гульяка, мониста из золотых и серебряных монет. Оставшийся в живых слуга Элиса Пиксона, сипай Карна, сказал, что все богатства они везли в мешхедскую резиденцию генерала Маллесона. Отпустив Карну и двух его товарищей, джигиты погрузили оружие, ковры и драгоценные поделки на коней и поднялись в горы. В селение заехали на постоялый двор лишь затем, чтобы запастись в дорогу едой и упаковать во вьюки трофеи. Захваченное добро решили сдать при первом удобном случае Советской власти, ибо, если верить индусу, Красная Армия наступает, и сейчас ее полки уже захватили Мерв и приближаются к Теджену...

Как только отряд двинулся в путь, Али Дженг занял место впереди, безошибочно отыскивая тропы, ведущие по северным склонам на восток. Ехали, растянувшись в цепочку, не поднимаясь на гребни. Зеленый покров хол мов надежно укрывал всадников.

Наступила ночь. Двигаясь на ощупь, они то спускались ниже, объезжая поперечные отроги, то вновь поднимались вверх, чтобы не наткнуться на какое-либо человеческое жилье. К рассвету прошли, по соображениям Али Дженга, семь фарсахов. Остановились на отдых неподалеку от теснины, по которой змейкой извивалась горная дорога, выходящая в предгорья к Каракумским пескам. Место, которое выбрали джигиты для отдыха, напоминало пещеру, но вся она была загромождена обломками скал. Из широких щелей торчали зеленые кусты ежевики. Развьючив лошадей, джигиты спрятали три тюка с коврами и два больших чемодана с драгоценностями в расщелинах пещеры, сами расположились на отдых у входа. Лесовский выставил двух часовых, объявив им, что сменит их через три часа, и тоже лег, укрывшись чекменем. Уснул он мгновенно, но спал чутко, и едва донесся лай собаки, сразу же вскочил и выхватил из кобуры пистолет.

Осторожно выглянув из-за скалы, Лесовский увидел внизу возле шалаша часовых, чабана с длинной палкой и огромного пса. «Оказывается, мы шли к чабанской стоянке, - подумал Лесовский. - Внизу, в теснине, речка - сюда пригоняют свои отары пастухи на водопой». Лесовский, не обращая внимания на взбрехивающего пса, подошел к чатме.

- Здравствуйте, яшули, - поздоровался он, приглядываясь к чабану. - Кто ты? Откуда?

Часовые перевели незнакомцу вопрос Лесовского. Он покивал головой и тотчас принялся рассказывать о своих злоключениях. Пас он овец в песках, и ночью подкрались к нему аламанщики - отару угнали, а заодно увели и подпаска. Теперь он остался один, а идти в селение боится - там стоят белогвардейцы. Выслушав чабана, Лесовский успокоил его: придут красные аскеры - помогут чабану отыскать пропавших овец. Чабан поблагодарил Лесовского за добрые слова и, распрощавшись, спустился в теснину. Ни джигиты, ни Лесовский не заподозрили ничего плохого в поведении этого человека. Весь день отдыхали, меняя часовых, а к вечеру у чабанской чатмы появились около тридцати вооруженных всадников.

- Курды! - мгновенно сообразил Али Дженг. - И тот чабан был из этой шайки. Эх, жаль, не видел его утром. Я бы сразу отличил курда от туркмена. А теперь, Лесов-хан, туго нам придется...

Курды, остановившись у шалаша, осмотрелись вокруг и поехали к пещере. Лесовский тихонько скомандовал, чтобы джигиты залегли и приготовились к бою. Сам, выйдя из-за скалы, прокричал:

- Эй, вы, приказываю вам остановиться! Еще одно движение, и мы откроем огонь! Мы - бойцы Красной Армии, и если хоть один из вас поднимет на нас руку- будет отвечать по всей строгости революционного закона!

Ехавший впереди всадник потянул за уздечку, остановил коня, отозвался на чистом русском языке:

- Не ерунди, браток! Знаем мы, из каких вы бойцов! Красная Армия еще далеко отсюда. А вы - сучье охвостье! Немедленно сложите оружие! Впрочем, даем десять минут на размышление! Извольте... - Конники повернули коней и отъехали вновь к чатме.

Лесовский посмотрел на своих бойцов, как бы взвешивая - смогут ли они выстоять в схватке с грабителями, и тут же пришла в голову другая мысль: «Какой-то русский к этим курдам затесался, причем, командует всей шайкой... Может быть, это не курды, а нукеры какого-нибудь Ханлар-бека или самого Ораз Сердара выехали в разведку?» И словно в подтверждение мыслям Лесовского, где-то далеко внизу, за пустынным горизонтом, прогремел орудийный выстрел, за ним еще один, и еще.

- Дженг, это не курды, - четко выговорил Лесов ский. - Это белогвардейский отряд. Видимо, они отступают - под Каахка началось сражение.

Орудийная канонада усиливалась с каждой секундой, и этот нарастающий грохот толкнул на решительные действия вооруженных всадников. Из-за чатмы четкой торопливой дробью застучал пулемет, и пули, ударяясь о скалы и рикошетя веером, засвистели, уносясь в пространство. После продолжительной пулеметной очереди вновь наступило затишье, и властный голос опять потребовал сдать оружие. Но это уже была запоздалая угроза. Едва отстучал пулемет, джигиты в ответ открыли ружейную пальбу, и никакая сила остановить их не могла, кроме вновь включившегося в перестрелку пулемета. Новая затяжная очередь заставила Лесовского и его бойцов не только прекратить огонь, но и отползти, ибо пули чиркали по самой верхушке взгорка. Лесовский, прижимаясь к земле, увидел, как ткнулся носом в землю один из джигитов. Лесовский приподнялся, потянулся к нему, но тотчас почувствовал, будто бы его чем-то тупым ударило в предплечье. И сразу из рукава потекла кровь. В глазах заискрилось, во рту стало горько, словно от разжеванной хины. Теряя сознание, Лесовский услышал голос Али Дженга, хотел что-то сказать ему, но никак не мог, не хватало сил шевельнуть губами. Он не чувствовал, как оттащили его в сторону, сняли с него гимнастерку, порвали нательную рубаху и перевязали плечо. Не ведал Лесовский, что враги, держа его джигитов под шквальным огнем, зашли с фланга и залегли в скалах над самым входом в пещеру.

- Ну что, браток, будешь и дальше валять дурака, или сложишь оружие?! - раздался злой, насмешливый голос над самой головой Дженга.

Али Дженг, придерживая одной рукой своего комиссара, другой держал пистолет и выбирал момент, чтобы без промаха выстрелить во врага.

- Еще один ультиматум, браток! - вновь скомандовали сверху. - Если вы действительно красные, то спокойно сложите оружие, ибо мы есть разведка Первого Туркестанского полка!

- Эй, вы, клянусь аллахом, красные мы! - в бессильном отчаянии прокричал Али Дженг. - Мы - партизанский отряд комиссара Лесовского.

- Ладно, бросай оружие и выходи по одному! Малейшее сопротивление - и все будут уничтожены на месте. А ну, выходи!

Джигиты подчинились приказу. Последними, придерживая под руки Лесовского, вышли из пещеры Али Дженг и Бяшим-пальван.

- Ну вот, так бы и давно! - Конопатый джигит в тельпеке и халате подошел к пленникам, разглядывая каждого. - Вроде бы тут кто-то по-русски кричал, где он? Этот, что ли? Ранен, кажется? Ух ты, хорошо мы ему угодили... Что-то физиономия мне его знакома. Как фамилия, приятель?

- Лесовский я, - с трудом выговорил Николай Иваныч и через силу улыбнулся, узнав кушкинского батарейца Русанова. - А ты как тут очутился?.. - И не договорил, вновь впал в забытье...

X

Наступление Красной Армии началось еще 16 мая, когда, двинувшись со станции Равнина вечером в обход, по барханам, Казанский, Первый Туркестанский, Черняевский полки вышли к станции Анненково, заняли ее и, развернув боевые порядки, пошли на штурм города Байрам-Али. После пяти дней ожесточенных боев город был взят, причем враг понес такие огромные потери, что опомниться уже не мог. Следом за Байрам-Али был освобожден Мерв. Ошеломленный Ораз

Сердар запросил дополнительной помощи у Маллесона и Бичерахова. Британский генерал, видя, что дело плохо, не решился больше вводить в бой свое колониальное войско. На помощь пришли деникинцы: отстранили от командования Ораз Сердара, прислали на его место генерала Савицкого с четырьмя сотнями офицеров и эшелон белоказаков. Но и этих сил не хватило, чтобы остановить наступление Красной Армии. Освободив от врага Теджен и Душак, красные полки повели наступление на Каахка.

Конная разведка Русанова была лишь одним из отрядов, которые в ночь с первого на второе июля, следуя по горам и такырам, обошли Каахка и вышли в тыл белым. Основная обходная группа - Казанский и Туркестанский полки тем временем заняли старую крепость Пештаб и отрезали путь к отступлению противника. Подрывная команда, также выйдя в тыл, занялась порчей железной дороги, чтобы не дать возможности белогвардейцам вывезти со станции свои эшелоны. Точно в назначенный час ударила по позициям врага тяжелая кушкинская артиллерия... Именно это отдаленное уханье орудий и услышали джигиты Лесовского и увидели перед собой красных конников, с пулеметом, приняв их сначала за курдов-разбойников, а потом и за белогвардейцев... Оказались в явном заблуждении и конные разведчики Русанова, повстречав на своем пути вооруженную группу во вражеском тылу. Они-то никак не могли подумать, что это свои. Сначала Русанов тоже принял их за разбойничью шайку, а когда услышал русскую речь, то решил - это вооруженный отряд асхабадских эсеров рядится под красных. Теперь, когда все выяснилось, Русанов, сам перевязывая плечо Лесовскому, вздыхая, приговаривал:

- Хорошо, что погиб всего один. Могло быть и хуже. Когда мы обошли вас сверху, я уже приготовил лимонку, чтобы взорвать вас в этом укрытии... Ну как, Николай, не легче тебе?

Лесовский, бледный от потери крови, со спекшимися губами ничего не ответил, лишь жестом дал знать, чтобы дали пить. Ему смочили губы. Русанов, видя, что дело худо, живо распорядился:

- Вот что, братцы-партизаны. Сейчас я вас всех отправлю в штаб армии. Приходько и Моргунов, проводите ребят к Паскуцкому - объясните, кто они такие, раненого - в лазарет.

- Товарищ Русанов, зачем в штаб? - Али Дженг умоляюще посмотрел на Русанова. - Возьми с собой! Мы все с оружием, у всех есть кони - мы тоже будем громить белых. Нас всех возьми, а Лесов-хана отправь.

- А, черт! - Русанов, улыбнувшись, махнул рукой. - Пожалуй, ты прав. Вообще-то я не имею права - вы у меня, до полного выяснения, вроде пленных, но я буду действовать, как подсказывает мне моя совесть. Быстро везите комиссара Лесовского в лазарет, а остальные - вливаются в мой отряд. Грузите на коней ковры и драгоценности. - Тут же он скомандовал «по коням», и разведчики поехали в сторону Каахка, где закипало сражение.

Оставшиеся с Лесовским провожатые с трудом усадили его на коня, сзади пристроился Приходько. Моргунов мигом вскочил на другого скакуна и, держа за уздечку свободную лошадь, поехал следом за своими товарищами. Спустившись в теснину, они остановились. Моргунов соскочил с лошади, намочил в речушке тряпицу, смочил лицо и лоб раненому.

- Куда ехать-то? - размышлял вслух Моргунов.- Там сейчас такая заваруха, не дай бог. Ехать туда - все равно что в лапы к смерти спешить. Давай переждем пока стихнут пушки. Только не здесь, - надо выбраться из этой лощины. Чего доброго, побегут белые- наткнутся на нас...

Выехав на гору, кавалеристы сняли Лесовского с лошади и положили его в тень у отвесной скалы. Сами сели рядом. Отсюда был виден густой черный дым занявшегося в Каахка пожара, всадники возле крепости, застрявший на перегоне у разрушенного пути белогвардейский эшелон. Грохот орудий и трескотня пулеметов неумолчно прокатывались по предгорной равнине, и так продолжалось несколько часов подряд.

Лишь к вечеру наступило затишье, и разведчики с Лесовским поехали в селение. Тут, на станции и улицах, Царило столпотворение. Никогда еще маленький предгорный поселок Каахка не видел столь много народа и такого скопления поездов. Девять эшелонов, две броневые летучки, более двухсот пятидесяти вагонов было захвачено у белогвардейцев. Фактически в руках Закаспийского фронта оказался почти весь подвижной состав белых. Более пятисот пленных сидели с поникшими головами на площади у вокзала, и около них стояла с винтовками красноармейцы.

- Братцы, где санбат-то? - спрашивал, ведя лошадей в поводу, Моргунов. - Комиссара тут малость задело, в лазарет надо доставить.

- С какого полка комиссар-то?

- С полковой разведки, товарищ. Не подскажете, куда его? Не могет он ни ходить, ни губами шевелить.

- Айда за мной! - нашелся провожатый.

Лесовского ссадили с лошади в самом конце перрона, около санитарных вагонов. Два красноармейца в халатах положили раненого на носилки и внесли в вагон. Он был переполнен ранеными. Несколько лекарей оказывали им помощь, в вагоне слышались стоны.

- Тяжелораненого в соседний, - распорядился хирург, бросив взгляд на бескровное лицо Лесовского и легонько ощупав перевязку на плече. - Несите, я сейчас приду...

Хирург проводил пристальным взглядом носилки с Лесовским и подошел к сестре милосердия, бинтовавшей ногу красноармейцу.

- Лара, по-моему, принесли Лесовского... Не знаю, может быть я ошибся, но...

- Где он? Жив?

- Он тяжело ранен, если только, действительно, это он...

Лариса Евгеньевна, опередив отца в тамбуре, стремительно отворила дверь в другой вагон и остановилась перед носилками. Она с минуту молча рассматривала худое бледное лицо с заострившимся носом, заросший черной щетиной подбородок, и чувствовала, как от волнения у нее замерло сердце и стало трудно дышать. «Он, он, это он, - стучало у нее в мозгу. - Жив, слава богу, жив! Но что же я стою? Надо поскорее помочь ему!» Лариса опустилась на колени и тихонько притронулась ко лбу Лесовского. Она увидела, как задрожали его сомкнутые ресницы и поняла, что даже в беспамятстве он интуитивно чувствует ее. Она взяла его за руку, чтобы отыскать пульс, и испугалась, не нащупав сразу его биения. Но вот уловила короткие, едва ощутимые толчки, и сразу почувствовала облегчение.

Все это время Евгений Павлович стоял за спиной дочери и думал, как же дорог ей этот человек, сколько выстрадала она, потеряв его в сумятице грозного времени, и как отчаянно хочет вернуть к жизни.

- Ну-ка, голубушка, посторонись немного. - Евгений Павлович заставил дочь встать и подозвал санитаров. - Несите на стол и готовьте к операции.

- Что с ним, папа? Неужели он так плох? - Губы Ларисы скривились, и отец, обняв ее, похлопал по плечу.

- Но-но, только без паники... Ранен в плечо - и только. Сейчас удалим пулю или осколок. Ты не волнуйся, а самое главное, не мешай. Мы управимся без тебя. Займись другими ранеными.

Лариса Евгеньевна вышла на перрон и, прислонившись спиной к теплой, согретой солнцем стене здания вокзала, не отрываясь, смотрела на окна операционного вагона, где сейчас шла борьба за жизнь Лесовского.

- Сестричка, не желаете семечек? - несколько красноармейцев подошли к Ларисе Евгеньевне, но, увидев на ее лице отрешенность и озабоченность, отошли.

Она стояла на перроне до тех пор, пока ее не позвали сделать перевязку только что доставленному раненому. Войдя в вагон, она занялась промывкой раны и перевязкой, затем бегала в санотдел за валериановыми каплями. Уже стемнело, и на перроне зажглись фонари, а в эшелонах началась вечерняя проверка, когда отыскал ее отец и отдал завернутую в платочек пулю.

- Вот, возьми на память... Это твоего Лесовского такой конфеткой угостили... Спит он... - Евгений Павлович широко улыбнулся. - Утречком зайдешь к нему, а сейчас...

- Я только одним глазком в щелочку! - Лариса счастливо засмеялась и побежала к вагону.

Приоткрыв дверь купе, она увидела гордо насупленные брови, ожившее разрумянившееся лицо и услышала богатырский храп. Ларисе стало весело и даже смешно. Наверное, она не выдержала бы, разбудила его, но, увидев забинтованное плечо, не решилась этого сделать...

Утром чуть свет Лариса была на ногах - разносила лекарства, шутила, подбадривала бойцов, но думала только о Лесовском и, как только освободилась, отправилась к нему. Она уже свыклась с мыслью, что он рядом с ней, а все равно волновалась, думала: «Он-то до сих пор даже не знает, что я здесь. Представляю, как удивится!» Войдя в купе, увидела с ним отца. Евгений Павлович, конечно же, успел сказать ему о Лари се. Лесовский, увидев ее, остановившуюся со смущенной улыбкой у порога купе, протянул ей здоровую левую руку, сжал пальцы и не отпускал их, пока она не села рядом. Евгений Павлович деликатно удалился, прикрыв дверь.

- Ну вот и встретились, - тихо сказал он и поднес ее руку к губам. - Как я благодарен судьбе... Ты не забыла меня за эти полтора года? Я все время думал о тебе.

Лариса улыбнулась, поцеловала его и прижалась к щетинистой щеке.

- В апреле мы с папой приехали в Чарджуй, и с тех пор я спрашивала о тебе каждого, с кем приходилось разговаривать. Я говорила, что ты сотрудник Закаспийского Совнаркома, и мне сообщили: «Весь Закаспийский Совнарком расстрелян белогвардейцами».

- Мне удалось бежать, - пояснил он, вороша ее пышные волосы. - Я тоже был на волоске от смерти, потом расскажу... Ну, а как ты?

- Я все время работала в госпитале, окончила фельдшерские курсы, потом направили на Закаспийский фронт.

Она просидела около него больше часа и ушла, по обещав прийти к вечеру. У нее было легко на душе, и мысли приходили самые житейские. «Вылечится Николай Иваныч - сразу уедем в Ташкент. Опять буду работать в госпитале, а он где-нибудь в Совнаркоме. Надо, как только начнет сидеть, побрить его... А потому когда приедем в Ташкент, купим ему серый костюм и фетровую шляпу...»

Над Каахка поднялся аэроплан «Фарман», сделал круг и полетел на запад. Примерно через час он возвратился. Потом только и было разговоров, что белые, сломя голову, бегут из Асхабада - отправляются со станции поезд за поездом. Весь перрон и привокзальная площадь в Асхабаде забиты людьми. В городе кое-где горят дома. После обеда Лариса забежала к Лесовскому лишь на минуту - принесла ему теплого молока, напоила из ложки и поспешила на пограничный двор, где красноармейцы устанавливали палатки лазарета. Часа через два, вновь забежав к Николаю Ивановичу, застала возле него двух бойцов в папахах и командира.

- Это Русанов, - представил Лесовский. - Помнишь, в Ташкенте мы с ним к тебе в госпиталь приходили? Все грозился отбить тебя. Ну, так этот злодей и впрямь чуть было не отбил. Затеяли вчера мы с ним дуэль. У него пулемет и тридцать винтовок, у меня - ружья...

- Николай, пощади! - взмолился Русанов. - Потом расскажешь ей как все было. А сейчас я должен лишь признаться вам обоим, что безмерно рад встрече с вами...

- А это мои ближайшие друзья и соратники... Бяшим и Али Дженг, - сказал Лесовский. - Познакомься, Лариса. Мы целый год вместе жили в горах.

Лариса Евгеньевна подала руку, всем своим видом выказывая беспокойство.

- Боже, вы так шумите, а ему необходим покой. Не знаю даже, как с вами быть. Может быть, придете дня через три?

- Через три дня мы будем в Асхабаде - отправляемся с кавалерийским полком Володина, - пояснил Русанов и встал. - Ну ладно, комиссар, выздоравливай. Скоро войне конец - встретимся, погуляю на вашей свадьбе. Пойдемте, братцы! - позвал он Бяшима и Али Дженга и, выходя из купе, засмеялся. - Теперь они мои, ищи их в конной разведке!

Вечером 13 июля из Каахка в Асхабад начали прибывать один за другим воинские эшелоны. Утром, ровно в пять, кавалерийский горн известил о побудке и после коротких сборов вдоль эшелонов выстроились красноармейцы Казанского и Туркестанского полков, тяжелой батареи, саперного батальона, конные разведки полков, Тедженский конный туркменский отряд... Раненых повезли в телегах на окраину города, в госпиталь. Лесовский шел рядом с Ларисой, смотрел на Длинный, узкий коридор Анненковской улицы, уходящей к горам, и думал: «Давно ли по этой улице шел я на Гаудан, строить дорогу - боялся, как бы кто-нибудь из фунтиковцев не узнал с тротуара? Сотни злорадно улыбающихся буржуа смотрели на нас, подгоняемых английскими солдатами. Как же не предсказуема судьба! Теперь я иду этой улицей с бойцами Красной Армии, раненый и, самое невероятное, что со мной та, с которой я вовсе не надеялся встретиться».

XI

Передовые части Закаспийского фронта после короткой передышки в Асхабаде, восстанавливая железную дорогу, двинулись дальше - на запад. Отряд Русанова, следуя подножием гор, в один из дней выехал к кяризам. Вокруг аула Теке-хана царило запустение, не видно было ни одного живого существа. Раньше хоть верблюды паслись в окрестностях, теперь и их нет - то ли угнаны в пески, то ли съедены белогвардейцами. Тишина и безлюдье не вызвали у кавалеристов особой опасности, тем более, что Бяшим-пальван и Али Дженг знали: Теке-хан человек свой - будь в его се-ении белые, он давно бы дал знать командованию Красной Армии, эшелоны которой медленно продвигались по железной дороге, а передовые отряды уже стояли в Арчмане. Бяшим, держа винтовку поперек седла, глядя вперед на чернеющие вдали кибитки, говорил едущему рядом Русанову:

- Вон, видишь, одна большая дерева стоит? Под этой деревой дом Теке-хана. Огромная дом, как питерская дворца. Сичас ворота открываем, потом Теке-хан скажем: «Здраста, уважаеми, давай-ка балшая котел - шурпа варить будем».

- Шурпой, браток, тут и не пахнет, - отозвался Русанов. - Тут ни одной живой твари не видать. Давай-ка, браток, бери с собой двух бойцов да разузнай обстановку в своем ауле, а мы вон за тем холмиком, в засаде постоим. Если что не так - пустишь ракету в небо, мы прискачем на помощь.

- Одна Али Дженга с собой беру-этого хватит, она сильный товарищ. - Бяшим взвесил на ладони тяжелую ракетницу и сунул ее в переметную суму.

Дженг, исполнявший обязанности помощника командира отряда, обиделся:

- Хов, Бяшим, ты без меня, оказывается, ни одного шага не можешь сделать. У меня тридцать человек в подчинении, я ими должен командовать, а ты хочешь, чтобы я сам подчинялся тебе. Кто ты такой?

- Я - председатель коммуны, - Бяшим шутливо ударил себя в грудь. - Коммуну сделим - мирабом тебя назначайт буду. Вису воду тибе отдаю. Скажу: «Дженг, ты за вода отвечайт».

- Ну, ладно, хватит паясничать. - Русанов повернулся к Дженгу. - Давай, поезжай с ним: действительно, вы, как два сапога, один без другого никуда не ходите.

Бяшим и Дженг повернули коней влево к холму, и спустя полчаса подъехали к первым кибиткам. Заглянули в одну, в другую, в третью - всюду пусто.

- Вах-хов, неужели мама тоже нет? - Бяшим, тяжко вздохнув, заглянул в свою юрту и пожал плечами. - Мама тоже сабсым нет... Давай поедем на Теке-хан...

- Да говори ты по-своему, по-туркменски, я же понимаю, а то лопочешь, как маленький ребенок! - Дженг сдерживал коня, дожидаясь, пока выйдет из кибитки Бяшим.

Бяшим вышел, держа в руке пиалу, покачал головой.

- Мама чашку забыла, - сказал озабоченно и сунул пиалу в хурджун.

- Это она тебе специально оставила, чтобы чай из нее пил. - Дженг засмеялся. Бяшим вскочил в седло, и они, в полной уверенности, что и на ханском подворье никого нет, направились к усадьбе.

Подъехав к воротам, неожиданно встретились с незнакомцами. Два нукера, в тельпеках, при саблях, и винтовках, стояли у входа, и тотчас оба лязгнули затворами.

- Кто такие?! - спросил один грубо по-русски.

- Свои мы, живем здесь, - отозвался Али Дженг, поняв, что наткнулись на белогвардейцев. - Приехали посмотреть, как тут идут дела. Где Теке-хан?

- Сбежал ваш Теке-хан, и народ весь увел в пустыню. Гад, хоть бы муки там или с десяток баранов оставил. Слезайте, заходите во двор, там Поллад хозяйничает, ханом себя объявил.

- Некогда нам, - небрежно отказался Дженг. - Мы тоже два дня не ели, надо что-то раздобыть.

- А вот тут и раздобудете. Слезайте, приказываю! - повысил голос часовой, и второй, его напарник, приблизился к Дженгу, держа винтовку наготове.

- А, где наша не пропадала! - Дженг ударил ногой в лицо подошедшего белогвардейца, выхватил из-за пояса револьвер и в упор выстрелил во второго. - Давай к Русанову! - крикнул он Бяшиму.

Пустив коней в галоп, разведчики выскочили из предгорной котловины на равнину и тотчас Бяшим вы стрелил из ракетницы. Зеленая ракета с треском рассы палась в небе. Приостановившись во время выстрела, Бяшим оглянулся назад и увидел скачущих из селения белогвардейцев. Но тут из-за холма, словно смерч, по явился конный отряд Русанова и бросился с фланга на белогвардейцев. Засверкали сабли, понеслось: «Бей конт ру! Ур-ра!» Численностью русановцы превосходили беловардейский отряд вдвое, и враги, видя это, дрогну ли - развернули коней и поскакали к аулу, а другие бросились на взгорье, разделяющее два соседних кяриза. Загнав всадников во двор, Русанов прокричал:

- Эй вы, золотопогонная сволочь! Даю на размышление минуту! Приказываю сложить оружие и поднять руки вверх!

Ответа не последовало, враги затаились или попрятались в сараях и конюшне. Русанов взял из рук бойца гранату и бросил ее через дувал, во двор. Вместе со взрывом зазвенел металл. И пока над двором рассеивался дым, мелодичный чугунный звон, словно звон далекого колокола, дрожал в воздухе.

- Сдавайтесь, гады! - еще раз прокричал Русанов.

- Погодите, не стреляйте - сдаемся! - донеслось в ответ и около двух десятков белогвардейцев с поднятыми руками вышли со двора.

Русановцы ощупали у всех карманы - не остался бы кто с револьвером или с пистолетом, приказали им сесть и прислониться спиной к дувалу. Оставив при пленных часовых, Русанов повел кавалеристов на взгорье, где шла перестрелка. Остановив коня и взвесив обстановку, командир решил зайти в спину врагов,- они залегли за надгробными плитами на старом кладбище и оттуда вели прицельный огонь по красным всадникам. Более тридцати русановцев пустили коней по склону долины и, оказавшись в тылу белогвардейцев, спешились и начали теснить их сзади. Кольцо с каждой минутой сжималось. И вот уже эти сдали оружие. Вновь пришлось прибегнуть к гранате, хотя и не хотел красный командир нарушать «покой мертвых». Взрыв этот разметал засевших за могильной плитой человек десять. Несколько белогвардейцев погибли, остальные подняли руки. Среди пленных оказался офицер в чине штабс-капитана. Кавалеристы, подталкивая их прикладами, погнали в низину, ко двору хана.

- Товарищ командир, одна минута! - Бяшим подбежал к пленным и начал заглядывать каждому в лицо. - Одна минутка, товарищ командир, тут одна врага должна быть, а оказалось его нет. Дженг, алю, а гиде Поллад?! Куда деваетца эта гад?!

Поллада не оказалось ни в числе пленных, ни убитых. Бяшим и Али Дженг принялись осматривать все вокруг, и тут пальван догадался:

- В кяризе он!

- Да, ты прав, больше ему деться некуда, - согласился Али Дженг, отыскивая среди могильных плит ту, из-под которой он когда-то вылез сам.

- Вот это место, - безошибочно указал рукой Бяшим и подошел к отверстию, уходящему в кяриз. Хоть и прошло несколько лет, но он помнил тот день, когда инженер Лесовский обнаружил этот скрытый ход в подземную галерею.

- Да, это то самое место, - согласился Али Дженг. - Я уже бывал здесь, так что разреши - спущусь еще раз.

- Не надо, Дженг, он убьет тебя. - Бяшим оттолкнул друга. - У него пистолет. Я сам полезу.

- Значит, меня он может убить, а тебя пожалеет.- Дженг хмыкнул.

- Я уговорю его сдаться, - твердо выговорил Бяшим. - Я скажу ему: «Мы тебя не расстреляем, если сам сдашься!»

Дженг замешкался, и Бяшим стал спускаться в колодец, держась одной рукой за могильную плиту, а в другой был пистолет. Опираясь спиной и ногами о стенки колодца, он достиг дна и, словно очутился на том свете, настолько темно и глухо здесь было. Бяшим подумал, что без фонаря тут ничего не увидишь. Поллад внезапно может пристукнуть рукояткой пистолета или ударить в грудь ножом, даже стрелять не станет. Пальван с минуту раздумывал, как ему поступить, и неожиданно для самого себя тихонько позвал:

- Поллад, эй, отзовись! Ты здесь? Это я - Бяшим!..

Он подождал немного, вслушиваясь в мрачную тишину подземелья, и крадучись пошел по галерее, зная, что она ведет к главному подземному водоводу.

- Аю, Поллад, это я - Бяшим! - позвал он громче.

Опять Поллад не отозвался, но Бяшим услышал шаги удаляющегося человека, и пошел быстрее, ощупывая боковые стенки.

- Поллад, эй, брось упрямиться! Красная Армия давно Асхабад захватила, к Кизыл-Арвату уже подходит. Коммуны теперь везде для бедняков создаем. У нас тоже теперь коммуна. Я назначен главным. Как скажу, так и будет... Аю, Поллад, ты слышишь, о чем я говорю?! Не бойся - если я захочу, тебя ни один человек не сможет обидеть. Сдашь двух своих лошадей и трех верблюдов в коммуну, сам за омач встанешь... Я тоже приведу двух коз на общий двор. Аю, Поллад, ты слышишь меня?!

- Слышу, поганый ишак, все слышу! - отозвался вдруг Поллад. - О равноправии говоришь! О коммунах говоришь! Но неужели две твоих вонючих козы стоят двух моих скакунов и трех верблюдов?! Не подходи, подлый батрак, меня ты не обманешь, я не из глупцов. Не сегодня-завтра вернется Ораз Сердар с нукерами, мы твою коммуну в землю живьем закопаем. Ты себя называешь главным в коммуне, но ты запомни - сам Ораз Сердар сказал мне: как только разгромим красных большевиков, то Теке-хана оставим сидеть в песках, а тебя, Поллад, главным сердаром сделаем. Советую тебе, батрак, подумать, пока еще не поздно... Не подходи близко! Жаль, все патроны у меня кончились, я бы вас всех перестрелял, как кекликов.

- Ладно, Поллад, пойдем, я обещаю тебе - никто тебя не расстреляет...

- Не подходи, убери руки! - взвизгнул Поллад, ударив рукояткой пистолета Бяшима по руке.

- Ух, шакал безмозглый, - сердито выговорил Бяшим. - А ну, брось оружие! - Он схватил Поллада за полу чекменя, с силой потянул на себя, но поскользнулся, и оба упали в журчащую под ногами воду.

Оказавшись на спине, Бяшим чуть было не захлебнулся - подземный поток залил его с головой. Он силился перевернуться, но Поллад рычал, как бешеный зверь, и тыкал пистолетом в лицо, навалившись всем телом. На какое-то мгновение Бяшим пал духом, и уже расслабил руки, но жажда жизни пробудила в нем такую силу, что, изловчившись и согнув колени, он с такой силой отбросил от себя врага, что тот ударился головой в потолок галереи и упал рядом. Вывернувшись, Бяшим схватил нукера за горло и держал до тех пор, пока враг не испустил дух...

Потом, взяв за шиворот, он потянул его по водоводу, навстречу потоку, к боковой галерее. Отыскал ее и начал звать на помощь. Кричал до тех пор, пока не услышал в ответ голос Али Дженга, спустившегося в кяриз.

- Давай, неси веревку, поднимем наверх, здесь его оставлять нельзя, - выговорил Бяшим угрюмо. - Я уговаривал его, аллах свидетель этому, но он кинулся на меня сам.

Связав несколько ременных уздечек, они выволокли мертвеца из кяриза и закопали его тут же, на кладбище. Рядом похоронили шестерых красноармейцев.

Когда Бяшим и Али Дженг вернулись на подворье Теке-хана, здесь под огромным котлом горел огонь и аппетитно пахло мясом. Целая гора пустых консервных банок валялась рядом, и бойцы, вороша и пиная их ногами, приговаривали со злой завистью:

- Вот ведь как, сволочи, воюют - на заморских консервах!

- Да уж Англия снабжает белых, дай боже! С голоду не даст подохнуть.

- Не думайте, что задарма они сюда консервы везут. Взамен забирают все, что можно вывезти. Одной нефти из Асхабада вывезли в Красноводск несколько поездов, а сколько хлопка из того же Бахара, из Геок-Тепе! Нет, братцы, эти заморские палачи - себе на уме, они не простачки...

Шурпу, сваренную из консервов, разлили по котелкам. Насытившись, собрались в путь.

- Ну ладно, братцы, пора в путь-дорогу, - сказал Русанов, - ночевать здесь не будем. Хоть ты и есть голова коммуны, Бяшим, но коммунаров пока у тебя нет, кроме нас. А нам воевати треба, как говорят в Хохляндии. Поедем дальше, посмотрим на Кизыл-Арват, на Красноводск. Пока белую нечисть и оккупантов не сбросим в Каспий, оружия бросать нельзя... По коням! - скомандовал он и зашагал в глубину двора, где стояли на привязи лошади...

Пленных белогвардейцев Русанов поставил впереди отряда, велев идти поживее.

- Будете спать на ходу - копытами задавим! Ты, штабс-капитан, держись ко мне поближе, дорогой поговорим...

Как только выступили из села, взяв направление на Бахар, Русанов спросил у офицера:

- Давно сюда деникинцы прибыли?

- Летом еще, - отозвался офицер.

- Откуда, если не секрет?

- Отовсюду... С Дона, с Терека... Формировались в Петровске у полковника Бичерахова. Оттуда на пароходах - в Красноводск.

- Много вас прибыло?

- Много, несколько тысяч... Одних офицеров - сотни. Зря вы так с нами. Сами же скоро угодите к нам.

- А как мы с вами? - не понял Русанов.

- Да так... Сами поели, воды напились, а о нас даже не вспомнили.

- Слушай, штабс-капитан, но вы же до нашего при хода тут пировали, весь двор самогонкой провонял.

- Вчера это еще было...

- Ну, извини, сейчас сдадим вас командованию, там и накормят досыта, если придуриваться не будете. Советую, как на духу, обо всем рассказать. Чтобы была полная ясность - где у вас чего и сколько. Летчики наши до самого Кизыл-Арвата летали, видели на дороге бронепоезда. Чьи они - англичане завезли или Деникин прислал?

- Деникин... Каждый бронепоезд - крепость на колесах. Туго вам придется. Надо бы как-то договориться, чтобы окончить войну миром.

- Поздно о мире заговорили. - Русанов усмехнулся. - Мир нам был нужен, когда с немцами воевали... Когда мужики кровь за царя лили. А теперь нам надо поскорее разгромить вас, слуг царских да слуг британских... Много ли англичан еще на фронте?

- Хватит на вас, - вновь огрызнулся офицер.

- Но-но! - пригрозил Русанов. - Ты у меня тона не меняй, а то я ведь тоже могу обозлиться. Так, сколько англичан осталось в Красноводске?

- По слухам, гарнизон состоит из шестисот штыков, но никто не подсчитывал. Может, их больше тысячи.

- Вывозят все? Говорят, даже живых овец в трюмы загоняют?

- А вы думали, британцы сюда на прогулку пришли! Они и пришли, чтобы очистить склады и амбары. Насчет овец - не знаю, не видел.

- Почему вы оказались в ауле Теке-хана? - после продолжительного молчания спросил Русанов.

Штабс-капитан показал в ухмылке белые зубы.

- Все равно же не поверишь, большевичок. Но врать мне нет никакого смысла - сбежали мы от своих. Хотели через горы в Персию уйти.

- Почему сбежали?

- У всякого своя причина. Туркмены уходят от деникинцев, поскольку их Ораз Сердара от командования отстранили. А я инструктором был в туркменском отряде. Не возвращаться же мне к своим одному. Не поймут и не простят развал отряда - расстреляют за беспомощность. Вот я и решил кружным путем, через Мешхед и Тегеран, на Кубань выбраться. - Он тяжело вздохнул и вновь ухмыльнулся. - Трещит наша коалиция по всем швам.

- Трещит, - согласился Русанов, опустив поводья коня, закуривая папиросу. - Но ты скажи мне, господин офицер, на кой черт Деникину Туркестан понадобился?

- Ясно, из экономических соображений. С занятием Москвы и всего центра России командующий Добр-армии полагал перебросить туда туркестанский хлопок. Мы хотели пробиться к Амударье, взять чарджуйский мост и соединиться с эмиром Бухары и ханом Хивы... Теперь это неосуществимо, потому что поход Деникина на Москву сорвался. Штабом генерала Лазарева, который недавно сменил генерала Савицкого, получена секретная депеша - большевики нанесли сокрушительный удар Добровольческой белой армии на Дону... Единственная надежда деникинского отряда в Закаспии - англичане. Но они не любят подставлять свои умные лбы под вражеские пули - они умеют воевать лишь чужими руками... Вы не читаете английских газет? - неожиданно спросил офицер и опять усмехнулся. - Впрочем, что за глупый вопрос я задаю вам! Откуда вам знать английский, да и газет лондонских тут не сыскать! Но всего три дня назад в штабе генерал Лазарев, высмеивая англичан, отмечал: британская палата общин льет слезы, что затратила на интервенцию в России сто пятнадцать миллионов фунтов стерлингов. Представляете?! Теперь, когда они драпают в Персию, и мы просим оставить нам флот на Каспийском море, их генералы Маллесон и Денстервилл вместо того, чтобы оказать Деникину бескорыстную помощь ради общей победы, требуют с него за корабли золото...

- Послушай, штабс-капитан, а ведь ты ценный пленник, ей-богу! - оживился от столь важных сведений Русанов. - Ты меня извини, но придется тебя везти до самого штаба командующего Закаспийским фронтом. Там ты, может быть, и о более важных секретах нам поведаешь.

- Ну-у, комиссар, - обиделся офицер. - Я с тобой, как на духу, симпатией к тебе проникся, а ты меня на пытки решил уволочь.

- Ну зачем же на пытки? Расскажешь моему командованию вот так же запросто, как мне, обо всем, о чем спросят - тебя никто и пальцем не тронет. Красные, они чем от вас отличаются? А тем - что они обходительнее, чем вы. И понятие у них иное - пролетарское...

XII

Еще в середине сентября близ Аральского моря были наголову разгромлены банды атамана Дутова. На станции Мугоджарской, ликвидировав «оренбургскую пробку», соединились войска Советской России и Туркестана. В Полторацке [Асхабад в июле 1919 года был переименовав в Полторацк] это знаменательное событие было отмечено парадом и митингами. О подвиге 1-й армии вышло постановление, подписанное Лениным, и эта доблестная армия под командованием легендарного командарма Зиновьева, награжденного орденом Красного Знамени, двинулась на помощь Закаспийскому фронту. Выехала в Ташкент назначенная Лениным Турккомиссия. Новый командующий Туркестанским фронтом Фрунзе побывал в Кремле у Владимира Ильича. Ленинское письмо «Товарищам коммунистам Туркестана», опубликованное в газетах, зачитывалось на собраниях рабочих и в войсках Закаспийского фронта. В день освобождения от белогвардейцев Кизыл-Арвата председатель РВС Закаспийского фронта Паскуцкий, узнав о прибытии в Ташкент Куйбышева, отправил ему телеграмму о критическом снабжении армии. «Потухли паровозы. Директория по топливу в ноябре дала фронту всего пять цистерн нефти... Не хватает фуража... Нет третий день мяса, осталось на несколько дней муки... Санитарный поезд переполнен больными, а его не сменяют...» Ответ последовал незамедлительно: «Послано десять вагонов пшеницы...»

В Полторацком Ревкоме шло заседание, когда Феоктистову доложили о том, что член Турккомиссии Валериан Куйбышев на пути из Мерва в Асхабад. Предревкома тотчас позвонил на станцию, узнал о времени прибытия ташкентского поезда и приказал всему аппарату Ревкома быть на местах. Сам в сопровождении Зотова, Кукаева и взвода кавалеристов выехал на вокзал...

Куйбышев в черной кожаной тужурке, с полевой сумкой на боку, вышел из вагона.

- Здравствуйте, товарищи... Как обстоят дела на фронте? Взят ли Казанджик? Из Мерва я пытался связаться с Паскуцким, по связь между Кизыл-Арватом и Казанджиком бездействует.

- Поедемте, Валериан Владимирович, в Ревком, оттуда есть прямая связь с Кизыл-Арватом. - Феоктистов повел члена Турккомиссии к автомобилю.

Через несколько минут Куйбышев уже вел разговор по прямому проводу с представителем Туркфронта Измайловым:

- Сообщите все, что вы знаете о станции Казанджик и вообще об обходной колонне, так как сведения, имеющиеся здесь, противоречивы. Захвачена ли техника противника? Прекратился ли бой в районе Казанджика?

- Точными данными не располагаю, - ответил Измайлов. - На участке Кизыл-Арват - Казанджик телеграфная линия повреждена противником. Принимаются срочные меры по восстановлению связи.

- Хорошо, я вас понял. Сообщите командованию фронта, что им выслано тридцать цистерн нефти... Сейчас буду говорить с Ташкентом, еще раз нажму и относительно нефти, и относительно денег и прочих нужд...

Под «прочими нуждами» подразумевалась переброска на Закаспийский фронт 16-го кавалерийского полка. Куйбышев тотчас вызвал к телефонному разговору командующего туркестанскими войсками Красюкова:

- Шестнадцатый, высылайте немедленно в Полторацк...

- Сегодня же будут отданы соответствующие распоряжения, - отвечал Красюков. - Вчера прибыл в Ташкент командующий 1-й армии Зиновьев, с ним член Реввоенсовета 1-й армии Баранов и начальник штаба Шафанович, сегодня Зиновьев предполагает выехать в Мерв, с ним мы отправляем для нужд фронта пять миллионов рублей.

После телефонных разговоров Куйбышев вошел в кабинет предревкома. Тотчас Феоктистов вызвал к себе Лесовского - он уже больше месяца работал в земельном отделе.

- Вы военврач? - спросил Куйбышев, как только инженер вошел в кабинет.

- Нет, он земский инженер, - пояснил Феоктистов. - Жена у него медичка и тесть хирург. Сам недавно выписался из госпиталя, так что с медициной он, как говорится, на «ты». - Феоктистов перевел взгляд на Лесовского, распорядился строже: - Назначаетесь начальником санитарного поезда. Выезд завтра утром. Подготовьте к отъезду весь медицинский персонал. Можете привлечь штатских...

- Хорошо, товарищ Феоктистов. Разрешите действовать?

- Действуй, Николай Иваныч. Вернешься назад - с ключом от квартиры тебя встретим! - Феоктистов добродушно улыбнулся. - Извините, Валериан Владимирович, за отвлеченный разговор, но у товарища жена и тесть тащкентцы, приходится воевать за то, чтобы остались здесь...

На другой день поезд, составленный из полутора десятка пассажирских вагонов, стоял на первом пути, у перрона. Лесовский вместе с Евгением Павловичем осматривали санитарное состояние вагонов. Сестры милосердия вымыли полы и полки, застелили лежачие места матрацами и простынями. В первый, большой пульманский вагон, погрузили медикаменты и перевязочный материал, во второй - шинели, ватники, теплое белье для бойцов. В третьем, первоклассном вагоне, расположились Куйбышев, Феоктистов, Лесовский, медицинский персонал. Остальные вагоны, предназначенные для вывоза раненых, были пусты.

В полдень санитарный поезд отправился на фронт, в район Казанджика, который, по последним сведениям, был взят с крупными потерями для белогвардейцев. При всем своем видимом спокойствии Куйбышев был внутренне возбужден и радовался успехам закаспийцев. Казалось, он торопил время, то и дело смотрел на часы, хотя в Арчман, откуда Куйбышев намеревался связаться с Кизыл-Арватом, поезд раньше вечера прийти не мог.

В Арчман прибыли затемно. Здание станции, освещенное двумя фонарями, выплыло из мрака. На перроне - командиры и красноармейцы комендантской роты, оставленной здесь для наведения и соблюдения революционного порядка. Куйбышев тотчас вошел в кабинет начальника станции, взял телефонную трубку.

- Кизыл-Арват? Доложите о делах на фронте! Мне уже известно, что Казанджик взят. Ведется ли преследование противника? Я полагаю необходимым не дать противнику очухаться и гнать его к Красноводску. Используйте броневики, взятые у деникинцев.

- Преследование противника по линии железной дороги продолжается, - доложил председатель РВС фронта Паскуцкий. - Броневики противника направлены против него же. Связь с Казанджиком восстановлена, сейчас туда отправляется первый поезд...

- Хорошо, желаю боевых успехов, до встречи в Казанджике.

В Казанджике его встречал весь командный состав Закаспийского фронта. Небольшой приземистый домишко станции, с несколькими кабинетами, был превращен в штаб. Тут уже разрабатывалась операция похода на станцию Айдын. Прежде чем войти в помещение штаба, Куйбышев прошел вдоль эшелонов, здороваясь с бойцами и поздравляя их с победой. Паскуцкий и командующий Закаспийским фронтом Тимошков шагали рядом - сообщали в деталях о сражении за Казанджик.

- Взят в плен целиком отдельный деникинский батальон, - докладывал Сергей Тимошков. - На допросах выяснилось - в нем все старые солдаты-сибиряки. Были в плену, в Германии, оттуда удалось им выбраться во Францию. Там их сразу определили к месту - послали в Россию, на деникинский фронт, да не тут-то было. Солдаты под Казанджиком перебили почти всех своих офицеров и перешли к нам... Тысяча двести человек пленных... Трофеи тоже внушительные. Три бронепоезда - «Гроза», «Дозорный» и «Партизан», шесть эшелонов, одиннадцать паровозов, сто восемьдесят то варных и пять классных вагонов, один аэроплан - взят вместе с летчиком, двадцать пулеметов...

- Англичан среди пленных нет? - спросил Куйбышев.

- Нет, все в Красноводске, идет спешная эвакуация, - отозвался Паскуцкий. - Бросил было Маллесон под Казанджик небольшой поезд с сипаями, но в бой они не вступили. Как только мы открыли огонь, сразу же драпанули...

- Есть ли жалобы? - Куйбышев в упор посмотрел на Паскуцкого.

- Жалобы прежние, что и два дня назад. Но к ним прибавились и другие. Мы не знаем, чем топить паровозные котлы... Здесь вокруг - на тысячи верст такыры... Казанджик брали на сушеной вобле...

- Не понял... - насторожился Валериан Владимирович.

- Сушеную рыбу у туркменских рыбаков скупали и закладывали ее в котлы. Рыбий жир, он, знаете, как горит! Ну да ладно, это, конечно, крайности... Я веду разговор о том, что паровозы топить нечем, а Турпут задержал в Мерве цистерны с нефтью, которые вы обещали нам.

- Да вы что?! - возмутился Куйбышев. - Идемте немедленно к телеграфисту.

Войдя в телеграфную, он продиктовал: «Реввоенсовет Туркреспублики... Прошу срочно вмешаться в действия Турпута, задержавшего нефть для Закапийского фронта в Мерве... Еще раз обращаю ваше внимание, что только лишь всемерная поддержка фронта в настоящий момент даст возможность его ликвидировать и избавиться от его снабжения... В настоящий же момент в разгар операций изъятие пришедшей уже в Мерв нефти считаю совершенно недопустимым. О сделанных распоряжениях немедленно сообщите мне...»

Цистерны с нефтью пришли через два дня. Прибыл эшелон с двумя сотнями бойцов 16-го кавалерийского полка. Больше двух тысяч верблюдов в помощь каспийскому фронту пригнали из песков туркмены. Как и при освобождении Теджена, Каахка, Кизыл-Арвата и Казанджика решено было взять станцию Айдын обходным маневром. На этой безвестной доселе станции сосредоточились все главные силы противника. Здесь же находился штаб белогвардейских войск. 14 декабря с наступлением вечера двинулась в путь обходная группа, за ней огромный обоз из верблюдов, нагруженных провиантом, питьевой водой и боеприпасами... Вторая обходная группа состояла из кавалеристов, которыми командовал командир 4-й сотни 16-го кавполка Зацепин. Этому отряду, согласно плану операции по взятию Айдына, предписывалось зайти в тыл деникинских войск, перерезать коммуникации противника, задержать возможную переброску подкрепления со стороны Красноводска и преследовать его отступающие части. Сам Куйбышев, находясь при штабе командующего Закаспийским фронтом, был в первой обходной группе. В шинели и шлеме-богатырке шагал он рядом с красноармейцами, разделяя вместе с ними все невзгоды. Напрасно Сергей Тимошков и Николай Паскуцкий предлагали ему отдохнуть в большеколесной арбе или сесть на верблюда, - он лишь отшучивался. Шел пешком, и лишь когда это требовалось, садился на коня и ехал вдоль растянувшегося на несколько верст войска, подбадривая уставших бойцов. Через двое суток обходная группа достигла подножия горного хребта Малый Балхан.

Из Каракумов дул сильный ветер, и, казалось, темная голая гора от того и стоит голой, что постоянные сильные ветры срывают с нее растительность. Расположившись лагерем, красноармейцы, валясь с ног от усталости, потянулись к баклажкам с водой, к последним сухарикам. Провианта было взято в дорогу ровно на двое суток, и он иссяк. Медлить нельзя. Только при условии взятия Айдына можно запастись продовольствием, захватив его у белых, или подтянув свои тылы по железной дороге. Отступление равнялось смерти от жажды и голода. Бойцы знали и ни на минуту не забывали об этом. Кратковременный привал подходил к концу - командиры уже беспокойно посматривали на стрелки часов, как вдруг по лагерю прокатилось короткое и тревожное слово «Белые!». Командиры припали к биноклям, но и невооруженным глазом многие заметили спускающуюся по склону горы конную разведку деникинцев. Вот разведчики остановились, и через мгновение-другое, круто развернув коней, поскакали обратно, спеша поскорее скрыться за холмом. Тимошков отдал приказ своей разведке догнать и захватить дозорную группу врага. Взвод конной разведки бросился в погоню. Куйбышев и Тимошков, не отрываясь от биноклей, следили за погоней.

- У них свежие лошади, - сказал с досадой Куйбышев. - Они уходят, и нашим их не догнать. Ах, как это некстати. Теперь уже нам не удастся захватить деникинцев врасплох - внезапность удара утрачена. Но надо спешить. Товарищ Тимошков, объявляйте выход войск.

Обходная группа, почти не отдохнув, поспешила вслед - шли всю ночь, и лишь на утро достигли колодцев Шорджа. Местность была окутана туманом, в двадцати шагах ничего не видно. В такой обстановке легко потерять нужное направление. Не видно Балханских гор, неизвестно, в какой стороне от колодцев станция Айдын. Ясно лишь одно: обходная группа уже зашла в глубокий тыл врага, но чтобы выйти к станции, необходима еще одна разведка. Куйбышев подошел к Тимошкову:

- Ну что, командарм, дай-ка мне человек двадцать разведчиков, самых надежных. Надо отыскать дорогу, иначе можно заблудиться.

- Как?! Вы сами, Валериан Владимирович, хотите идти в разведку? - Тимошков удивленно посмотрел на Куйбышева. - Но это же... В таком тумане вы можете попасть в лапы врага.

- Ничего, как-нибудь разберусь. Поживее, командарм... Самых опытных.

- Срочно ко мне Русанова! - распорядился Тимошков.

Вскоре подъехал командир отряда конной разведки. Куйбышев поздоровался, спросил о настроении бойцов.

- Настроение бравое, товарищ Куйбышев. - Русанов, польщенный, что именно его отряду доверено столь ответственное задание, довольно улыбнулся: - Хлопцы у меня - будь здоров, можете не беспокоиться.

- Ну, вот и хорошо, поехали...

Еще в Казанджике, сдав санитарный поезд начальнику тыла, Лесовский с личного разрешения Паскуцкого присоединился к конной разведке Русанова и сейчас, когда отряд отправился на поиски кратчайшего пути к Айдыну, был рад, что опять он у дел, не пришлось осесть в кабинетном кресле земотдела. Николай Иванович ехал в первом ряду со своими друзьями - Бяшимом и Али Дженгом впереди, то и дело останавливаясь и совещаясь, - Куйбышев и Русанов. Вокруг стелились сухие, облизанные ветром шоры, и не было на них никакого следа, напоминающего дорогу.

- А ну, братцы, пошли по кругу, по спирали - всем смотреть только под копыта коней. Не может быть, чтобы не пролегало хоть какой-то захудалой колеи, - распорядился Русанов.

Конники закружились, словно на манеже, растянувшись в цепочку. И вот радостный крик Бяшима:

- Товарищ командир, я нашел дорога. Вот, иди сюда, смотри... Конский яблек валяица, лежит...

- Какие еще яблоки, что ты мелешь?! - Русанов, подъехав, увидел свежий конский помет. - Да, действительно, яблоки! - засмеялся он. - Только вот вопрос - чьи лошади их растеряли?

Бяшим нагнулся, поворошил штыком и с полной уверенностью сказал:

- Да, командир, это наши... Это лошади товарища Зацепина. Он брайт с собой в дорогу ячмень. Яблек из ячменя...

Кавалеристы посмеивались над Бяшимом, не доверяя его предположениям. Всякие сомнения рассеялись, когда из тумана выехал прямо на отряд одинокий кавалерист-красноармеец.

- Кто такой, какого полка? - тотчас атаковал его вопросами Русанов.

- Рядовой четвертой сотни, командир Зацепин... Вот отъехал в сторону по делам, пока то да се, а наши и скрылись из глаз. Я - туды, я сюды, а их, как корова языком слизнула.

- «Туды, сюды», - передразнил Русанов. - Присоединяйся к отряду.

Тут же была найдена колея от проехавших арб. Да и туман рассеивался, и вот на горизонте показалась горная вершина Балхана.

- Итак, все теперь ясно. - Куйбышев, рассматривая карту, определил место нахождения разведки и послал трех бойцов в штаб командования, написав на клочке бумажки записку: «Командующему Тимошкову... След арб, по-видимому, ведет на станцию Айдын. Он все время направляется на север - северо-восток. Карта, по-видимому, верна. Мы едем дальше, но ввиду необходимости спешить, я счел нужным послать это донесение. В направлении, в котором мы едем, проехал взвод 16 кавполка, что мы узнали по следам и словам одного заплутавшего казака... Член Реввоенсовета Туркфронта В. Куйбышев...»

К полудню Куйбышев с разведчиками выехали к полотну железной дороги. Бойцы, взобравшись на телеграфные столбы, в нескольких местах обрезали провода, заложили под рельсы динамит и взорвали путь. Почти одновременно с их взрывами, восточнее, грянули взрывы, устроенные разведчиками Зацепина. Это был своего рода сигнал к штурму станции Айдын. Тотчас началось наступление со стороны Малого Балхана обходной группы. Загремели пушки, запылали на станции цистерны с горючим, затрещали пулеметы и покатилось в сухом морозном воздухе «ура!». Одновременно деникинцы были атакованы со стороны Казанджика, по линии железной дороги. Перед этим отряды, двинувшиеся в эшелонах, без боя заняли станции Ахча-Куйма и Перевал. Враг был зажат в огненное кольцо врасплох. Удар нанесен настолько неожиданно, что командующий белогвардейскими войсками генерал Литвинов даже в мыслях не допускал, что красные рядом. Когда деникинская разведка, обнаружив обходную группу близ Малого Балхана, вернулась в Айдын и письменно доложила об этом, Литвинов небрежно черкнул на донесении: «Арестовать паникера. Чтобы в четырех верстах могли очутиться красные - это исключено». Теперь самонадеянный генерал, оставив штаб и не захватив секретные бумаги, бежал с офицерами в Каракумы.

Сражение на станции, начавшееся с артиллерийского и пулеметного обстрелов, а потом перешедшее врукопашную, постепенно обретало картину панического бегства врага. На какое-то время деникинцам удалось закрепиться на своих позициях, когда со стороны Перевала подошли к Айдыну отступающая пехота и два бронепоезда. Деникинцы, вылезая из вагонов, разворачивались в цепь и двигались на наш правый фланг. В бой вступила, красная кавалерия и опрокинула деникинцев. Подоспевшие отряды со стороны Казанджика довершили дело, - началось массовое отступление белогвардейцев в сторону Джебела по степи и железной дороге. Враг был разбит наголову.

Передовые части Закаспийского фронта преследовали врага, чтобы не дать ему закрепиться в Бала-Ишеме и Джебеле, но участь белых была уже решена. На станции Айдын еще шла опись трофеев, а РВС фронта разрабатывал операции по скорейшему захвату нефтяных промыслов Нефтедага и Челекена. В утлом кабинетишке начальника станции Куйбышев, склонившись над картой, размышлял:

- Почему - Челекен? Почему - Нефтедаг? Почему - нефть вообще? Да потому, что туркменская нефть должна сыграть огромнейшую роль в разгроме белогвардейских полчищ по всей России. Сейчас, когда Баку в руках англичан и белогвардейцев, нефтью нас могут снабжать только Нефтедаг и Челекен... Важность возлагаемых на нас задач подчеркивается и тем, что нам нужна нефть, много нефти, - командование Туркфронта и лично Ленин приняли решение сосредоточить главный удар, первый удар по разгрому интервентов и белогвардейцев на Закаспийском фронте. Ликвидировав фронт Закаспийский, мы перебросим наши доблестные войска в Семиречье и Фергану... Товарищ Тимошков, я думаю, разрабатывая предстоящие военные операции, командование учло все обстоятельства?

- Безусловно, Валериан Владимирович, командиру кавалерийского полка решено выделить один эскадрон и снабдить его транспортом. Этот эскадрон, при подходе к железнодорожной ветке на Нефтедаг, отделится от общей колонны и направится для занятия пункта. Что касается занятия Челекена, тут необходим особый обходной отряд... Командиром назначен товарищ Банков... Отряд до челекенского залива пройдет по сыпучим пескам, затем переправится в больших туркменских лодках - киржимах на остров.

После заседания Куйбышев с русановским отрядом выехал к месту расстрела бакинских комиссаров. Казанджикские рабочие сразу после взятия станций Ахча-Куйма и Перевал отыскали в высоких лесистых барханах останки комиссаров и доложили командованию фронта. Вместе с Куйбышевым отправился на Перевал и Паскуцкий. Сняв шапки, в волнении комкая их в руках, Куйбышев, Паскуцкий, Русанов и весь отряд в скорбном молчании смотрели на могильные холмики временно захороненных руководителей Бакинской коммуны.

- Вечная память вам, стойким борцам революции, - негромко произнес Куйбышев и, опустившись на колено, поклонился...

На станции он продиктовал телеграмму в ЦК РКП (б), копию адресовал ВЦИКу о том, что обнаружено место захоронения товарищей Шаумяна, Джапаридзе, Петрова и других бакинских комиссаров, что после освобождения Красноводска нужно будет организовать торжественную церемонию перенесения их тел, и просил указания о месте захоронения.

XIII

В начале февраля войска Туркестанского фронта взяли Красноводск. Грузные пароходы, переполненные офицерьем, белоэсерами, закаспийской аристократией, подались на юг в персидский порт Энзели. С падением Красноводска всполошилась свора Ораз Сердара, засевшая с осени на Челекене. Спасаясь от расплаты, она едва успела сесть на пароход и отплыть в Астрабадский залив, - отряд красных, высадившись на острове, уже был в ауле Огамене и приближался к Кара-Гелю. Почти одновременно еще один отряд красноармейцев, вышедший из Кизыл-Арвата, достиг прибрежного селения Гасан-Кули и, радушно встреченный каспийскими рыбаками, помог им установить Советскую власть на Атреке.

Прибывший 22 февраля из Самары в Ташкент командующий Туркестанским фронтом Фрунзе приказом по фронту, приветствуя победителей, призвал: «Красные туркестанцы! Еще одно-два усилия, и первый период нашей революции - период революционных бурь и битв - останется позади. Это усилие, наряду с прочими, должны сделать и мы. Еще бродят в Фергане белогвардейские разбойничьи шайки английских холопов Мадамин-бека и Иргаша, еще держатся в Семиречье остатки сибирской контрреволюции. Я жду от вас выполнения долга!»

Ушли на Семиреченский и Ферганский фронты красные полки из Закаспия. Отправились строить новую жизнь в городах и селах рабочие и дехкане. Под Фергану со своей конной разведкой уехал Русанов, взяв с собой Бяшима и Али Дженга. Лесовский задержался в Красноводске с санитарным поездом, и неожиданно был вызван командующим в штаб 1-й армии Зиновьевым.

- Прошу, садитесь... - Командарм, мужчина лет тридцати, плотный, с округлым добродушным лицом, подал руку. - Я пригласил вас как человека, знакомого с бывшим полковником Хазарским. Я беседовал с ним, и он сказал мне, что знал лично Житникова, Телия, Тузина. К сожалению, все они погибли...

- Простите, товарищ командарм, разве Тузин тоже?..

- Тузин расстрелян в Петровске... Бичераховым.

- Я не терял надежды встретиться с ним... - Лесовский, задумавшись, замолчал и, спохватившись, вспомнил о вопросе командарма. - Да, я знаком с Хазарским. Впервые встретился с ним еще в тринадцатом, перед войной, когда работал на кяризе.

- Охарактеризуйте его коротко...

- Попытаюсь. Ну, скажем, так... Горяч, даже вспыльчив, но душой мягок. Образован... Фанатически любит свой народ. Одинаково защищает богатых и бедных. Туркмен не делит на сословия - смотрит на них как на единое целое, оберегает от влияния немусульман.

Октябрьскую революцию считает революцией русской...

- Говорят, он когда-то выразился, что туркмены будут держаться за Советскую власть обеими руками и отпустят только в том случае, если им разрубят руки?

- Да, это его слова, - подтвердил Лесовский. - Я сам присутствовал на этом собрании. Мы провели его в Доме Свободы вместе с Житниковым, перед выездом на Кавказ, за хлебом.

- Больше у меня вопросов нет. - Зиновьев встал, подал руку.

На следующий день Лесовский и Хазар-хан ехали вместе в санитарном вагоне. Сидели друг перед другом за столиком, ели сушеную рыбу, запивая кипятком, и были весьма довольны - новое время разворачивало перед ними широкие перспективы переустройства мира. Многое казалось чересчур сложным, непонятным, и тем охотнее обсуждали они существо всякой, возникшей в разговоре, проблемы.

- Сложно... Все очень сложно, Николай Иваныч,- говорил Хазар-хан. - Вы забываете, что я не революционер, а бывший либерал, офицер милютинской школы. Я всегда стоял за благоденствие и просвещение, но я - беспартийный.

- То, что вы, находясь больше года в контакте с англичанами и белогвардейцами, не выступили против Советской власти - уже говорит о вашей лояльности к большевикам. Мы хорошо понимаем, что вы рисковали многим, может быть, даже жизнью, оставаясь в стороне от тех дел, какие творили бичераховцы, деникинцы и английские офицеры. Кстати, Хазар-хан, как вам удалось такое продолжительное время держать нейтралитет?

- Знаете, Николай Иваныч, туркмен, однажды давший слово, - не должен изменять ему, иначе он не туркмен. А я дал слово Советской власти. - Хазарский скупо улыбнулся, задумался. - Вообще-то, я был не в чести у Бичерахова... Он присылал ко мне из Петровска своих офицеров - хотел увезти к себе и даже дальше. - Хазарский поежился, поправил сползшую с плеч шинель, продолжил: - Сижу вот так дома... Время было после полудня... Вдруг забегает сосед-рыбак: «Хазар-хан, иди посмотри - пароход в заливе остановился. Пятеро на шлюпке к берегу плывут, к тебе наверное!» Выхожу на порог, действительно, в заливе пароход «Экватор», и шлюпка от него приближается. Вылезли приезжие на берег, наши рыбаки окружили их толпой, ведут ко мне. Принял я их. Представились людьми Бичерахова, посланными по специальному заданию. Разговор начали издалека. Сначала принялись вспоминать знакомых мне старых офицеров и генералов, постепенно добрались до Куропаткина. Сообщили подробности о нем. После Октябрьского переворота, дескать, бежал он в свое село Шешурино, в Псковскую губернию, затаился, учительствует в школе, открыл библиотеку, без конца подвергается арестам местной ЧК и ждет, когда призовут его старые друзья к делу. Далее мне бичераховские парламентеры сообщают, что Лазарь Бичерахов создал свое Кавказско-Каспийское правительство и желает иметь на посту командующего генерала Куропаткина, а уговорить его на этот пост может лишь один человек, его бывший адъютант полковник Хазарский. Собирайтесь, говорят, поедете с нами в Псковскую губернию к Куропаткину, вас проводят туда и обратно. Осмотрелся я вокруг, взвесил: приезжих пятеро, а на моей стороне с полсотни рыбаков, - отвечаю: «Нет, господа, никуда я не поеду. Мне не до бичераховских забот, у меня свое государство - Челекен». Не понравилось им, начали припоминать, что служил я в красном Совдепе, преследовал и сдал большевикам генерала Мадритова. Дошло до ссоры, но рыбаки мои умело выпроводили приезжих - уплыли они ни с чем... Позже было всякое, вплоть до того, что англичане пытались репрессировать рыбаков, а меня вынуждали служить им, но тщетно...

В Полторацке Лесовский, распрощавшись с Хазар-ханом, направился в вагон медичек, к Ларисе. Евгений Павлович тоже был здесь - стоял с каким-то человеком и озирался по сторонам. Увидел Лесовского, всплеснул руками:

- Ну, так вот же он! А мы тебя ищем, Николай Иваныч... Тут вот управделами с сюрпризом встречает, а ты со своим Хазар-ханом никак расстаться не можешь! Давай бери вещички да неси в коляску...

Выйдя на площадь, они сели в автомобиль. Лариса устроилась рядом с Лесовским, Евгений Павлович сел с управляющим.

- Так, говорите, в самом центре? - поинтересовался он, едва отъехали от вокзала.

- Можно сказать, что так, - управделами улыбнулся новоселам. - На Добролюбовской...

Когда автомобиль остановился возле двора Юнкевичей, Лесовский даже мысли не допустил, что именно в этом доме им предстоит поселиться.

- Почему остановились? - спросил он недоуменно. - Насколько я помню, здесь раньше жил Юнкевич.

- Совершенно верно, - подтвердил управделами. - Именно господин Юнкевич, управляющий земства. Теперь его нет, и мы решили вас поселить в его квартире. Юнкевич давно умер... Жена его с дитем малость потеснилась. Куда ей восемь комнат! Вы, Лариса Евгеньевна, не извольте беспокоиться, вам очень понравится новая квартира. - Управделами первым вышел из автомобиля и подал ей руку.

- Я не беспокоюсь, - сказала она. - Но о каком дитяти вы обмолвились? У мадам Юнкевич никогда не было детей.

- Не было, да появился один сосунок, - неожиданно донесся от ворот старческий голос, и все увидели возле калитки сгорбленную старуху. - Джоником назвала она маленького.

- Ничего не понимаю. Кто вы? - Лариса первой подошла к старухе.

- Лара, успеешь с вопросами, - деловито входя во двор с чемоданом, упрекнул дочь Евгений Павлович.

Лесовский внес другой чемодан. Поднимаясь на айван, увидел госпожу Юнкевич. Она заметно похудела, как-то вся осунулась.

- Боже, как это прекрасно! - воскликнула Нелли Эдуардовна. - Кто бы мог подумать! - Путаясь в длиннополом халате, она бросилась к Ларисе и принялась обнимать ее и торопливо целовать.

- Отпустите, мадам, - сторонилась Лариса, но отбиться от Юнкевич было невозможно. - Что с вами? Вы больны? Вы так похудели, вас совершенно не узнать.

- Ах, Ларочка, как я счастлива, что вселили ко мне вас! Я совершенно одинока...

- Мадам, дайте нам хотя бы освоиться! - недовольно вмешался Евгений Павлович, видя, что дочь не испытывает ни малейшего удовольствия от этой неожиданной встречи со своей старой знакомой.

На другом айване заплакал ребенок. Нелли Эдуардовна отчаянно вздохнула, приняв мученический вид, и направилась к младенцу. Лариса вошла в гостиную, заглянула в боковые комнаты. Управделами сопровождал ее, нахваливая квартиру, а она рассеянно слушала и думала: «Но почему жизнь опять сталкивает меня с этой мадам?! Ребенок-то чей?»

- Бабуся, а кто отец этого ребенка, неужто Юзеф Казимирович? - спросила Лариса.

- Бог с тобой, какой еще Юзеф! - Бабка махнула костлявой рукой. - Джоник - от Элиса. Когда Юзеф узнал, что мадам животом округлилась, сразу в петлю залез, задушился. А Элис сбежал.

- Кто такой Элис? - заинтересовалась Лариса.

- Англичанин он, офицер, как же! - с почтением принялась пояснять старуха. - Красивый такой, видный, интеллигентный мужчина. Когда уезжал, пообещал Эдуардовне обязательно вернуться, вот она и ждет его.

- Не знаете фамилию этого Элиса? - насторожился Лесовский.

- Как же не знать? Фамилия его Пиксон. - Старуха важно посмотрела на Лесовского. - Богатый господин. Все ковры у туркмен скупил, в Англию отправил...

Лариса заметила, как посуровело лицо у мужа, спросила тихонько:

- Это не тот Элис Пиксон, о котором ты мне рассказывал?

- Он, конечно. - Лесовский задумался. Выбрав момент, когда старуха удалилась, сказал Ларисе: - Ты как-нибудь поделикатнее намекни мадам Юнкевич, чтобы не ждала своего возлюбленного. Придумай что-нибудь... О смерти Пиксона говорить не надо, иначе придется съезжать с этого двора.

Нелли Эдуардовна вернулась, держа на руках плачущего малыша.

- Молока у меня совсем нет, - пожаловалась она. - Да и откуда ему быть. Я не получаю от Советской власти ни грамма хлеба. Хлеб выдают только тем, кто работает. Но я никогда не работала, ничего не умею делать...

- Научиться нетрудно, было бы желание, - заметил с упреком Евгений Павлович. - В госпитале нянек не хватает. Может, соизволите?

Лицо Нелли Эдуардовны вытянулось, губы задрожали.

- Ах, я пока ничего не знаю. Вот вернется Элис...

- Мадам, вы что - притворяетесь наивной, или в самом деле такая! - Евгений Павлович сурово глянул на женщину. - Как может ваш Элис вернуться сюда? Он же англичанин, оккупант.

- Черт вас побери с вашим Элисом! - не выдержал и Лесовский. - На совести вашего Элиса сотни расстрелянных и замученных в тюрьмах людей. Вы никогда не дождетесь его.

- Да, конечно, - всхлипывая, согласилась Юнкевич. - Я с каждым днем теряю веру в его возвращение. Но Элис не оставил мне нисколько денег, я продала все свои драгоценности... Господа, не найдется ли у вас хотя бы маленького кусочка хлеба - у меня совершенно исчезло молоко?

- Н-да. - первым нарушил молчание Евгений Павлович. - Лара, там у меня в сумке есть один сухарь... Но, запомните, мадам, мы для вас не господа - мы обыкновенные советские граждане. И вам я советую не корчить из себя госпожу. Вашему младенцу нужно молоко, иначе он умрет. Вы будете получать литр молока, если пойдете к нам в госпиталь нянечкой.

На другой день красноармейцы и общественность Закаспийской столицы встречали командующего Туркестанским фронтом Михаила Васильевича Фрунзе. Перрон и привокзальная площадь были заполнены делегациями. Над головами встречающих алели флаги и транспаранты. Лесовский с Ларисой стояли в числе сотрудников Ревкома на перроне, беседуя с Зотовым и Феоктистовым.

- Ну вот и отвоевались наконец-то, - удовлетворенно говорил Зотов. - Как же тяжела была война. Скольких друзей и товарищей не досчитываем мы сегодня в наших рядах. Одни расстреляны, другие замучены в тюрьмах, третьи погибли в огне сражений.

- Прибыли бывшие заключенные Петровской тюрьмы, - сказал Феоктистов. - Но Тузина нет среди них... Я так надеялся.

- Расстрелян он. - Лесовский скорбно опустил глаза, вздохнул и стал рассказывать о встрече с Зиновьевым в Красноводске. Зычный гудок приближающегося паровоза прервал его речь.

Поезд мягко подошел к перрону - желтый литерный вагон командующего остановился напротив вокзала. Едва распахнулись двери тамбуров, как сразу грянул духовой оркестр. Фрунзе и член Турккомиссии Элиава в сопровождении Паскуцкого, Кайгысыза Атабаева и других партийных руководителей и корреспондентов вышли из вагона.

Фрунзе приподнятой рукой и улыбкой приветствовал встречающих. Руководители делегаций, с красными повязками на рукавах, выкрикивали лозунги, остальные дружно скандировали: «Да здравствует революция!», «Да здравствует Ленинская партия!» На привокзальной площади начальник Полторацкого гарнизона доложил о готовности войск, выстроенных для встречи командующего. Фрунзе поздоровался с красноармейцами и направился к автомобилю.

- Товарищ командующий, не пройдите мимо георгиевского кавалера, старого скобелевского солдата! - неожиданно из толпы донесся наглый голос. - Я крепость Геок-Тепе штурмовал. А сыновья мои - один погиб, защищая красный Совнарком, а другой благодарность от командования имеет!

- Вот, сволочь! - выругался Феоктистов. - И тут рядится под своего. С самого июля молчал, не было его слышно... Опять выполз!

- Ничего, я его, стерву, проучу. - Зотов пригрозил кулаком Игнату.

Лесовский тоже не сдержался, возмущенно крикнул:

- Послушай, Игнат, ты хоть бы совесть поимел! Ведь тебя же судить надо за твои прошлые выходки! Твой старший в расстрелах комиссаров участвовал! С Фунтиковым вместе сбежал - следа не отыскать!

Игнат не сгинул, не присел, не спрятался - только подождал, пока отъедет автомобиль с командующим, и вновь подал голос:

- Ты меня Макакой не потакай! Я давно отказался от свово Макаки, не сын он мне больше, опозорил старого скобелевского солдата. Ты больше на других моих сыновей смотри, каких сам уважаешь. На Пашку молись - может, он тебя своей грудью защитил, а сам погиб. На Ермолая смотри - он с благодарностью в кармане ходит!.. И вобче, не затыкай мне рот, у тебя у самого рыльце в пушку... Съехал с квартиры, а три рубля так и не додал, мошенник. Знаем мы вас, такех партейцев!

Лесовский побледнел:

- Ну, Игнат, скажи мне еще хоть слово!

- Да не связывайся ты с ним, пошли! - Лариса потянула за руку мужа. - Нашел, с кем воевать. Это же типичный обыватель!

- С обывательщиной, Лариса Евгеньевна, теперь и придется нам воевать, - заступаясь за Лесовского, рассудил Феоктистов. - Обыватель во все времена оборотнем был, а сейчас тем более. Ну чем не оборотень этот Игнат Макаров? Давно ли он Куропаткину кричал: «Не пройдите мимо, ваше превосходительство», а теперь - «Не пройдите мимо, товарищ командующий».

- Черт знает, что получается, - в сердцах рассудил Зотов. - Его и судить не знаешь как. Один сын - враг народа, а два - бойцы Красной Армии, причем меньшой погиб за Советскую власть... Игната так просто не осудишь... одернуть еще можно... Но он долга еще будет мутить сознание добрых людей. Долго еще обыватели будут жить под его «песенки».

- Ну хватит вам, товарищи, вы же сами себе портите настроение! - возмутилась Лариса. - Праздник же сегодня...