Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии в 1920-1930-е годы

§ 1. Советская Россия и Германия: путь к сближению

Первая мировая и российская Гражданская войны закончились – расколотый мир «собирал» новую геополитическую карту. И вновь образованные, и сохранившие себя во время социальных катаклизмов государства искали партнеров, зачастую руководствуясь принципом «дружбы против общего противника». Главнокомандующий рейхсвером[1] генерал фон Сект, немецкий протагонист военно-политических контактов Германии и России, считал: «Разрыв версальского диктата может быть достигнут только тесным контактом с сильной Россией. Нравится нам коммунистическая Россия или нет – не играет никакой роли. Что нам нужно – это сильная Россия с широкими границами – на нашей стороне. Итак, никаких Польши и Литвы между нами… И мы получим наши восточные границы по 1914 г. Для Германии важно посредством Советской России развязать путы Антанты»[2].

Основные ограничения вооружения Германии, установленные в Версальском договоре, сводились к следующему. Численность рейхсвера не должна была превышать 100 тыс. человек. Предельный состав высших войсковых соединений был определен в 7 пехотных и 3 кавалерийские дивизии. Обязательная военная служба отменялась. Срок вольнонаемной военной службы не мог быть менее 12 лет. Германии запрещалось иметь танки, тяжелую артиллерию, химическое оружие, военную авиацию и подводные лодки. Она не могла иметь более 6 броненосцев с предельным водоизмещением до 10 000 тонн, 6 легких крейсеров до 6000 тонн, 12 контрминоносцев до 800 тонн и 12 миноносцев до 200 тонн. Кроме того, численность офицеров, материальной части, число военных заводов и ряд других факторов были строго регламентированы.

Разоружение Германии было произведено под контролем союзнической комиссии, организованной после подписания Версальских соглашений. Но даже после этого Германия обязывалась допускать контроль своих вооружений, который должен был бы осуществляться Лигой Наций, в случае принятия Советом Лиги соответствующего решения. Однако такая проверка ни разу не была применена, хотя в прессе и заявлениях политических деятелей ряда стран, в особенности Франции, постоянно поднимался вопрос о скрытых германских вооружениях[3]. Последний орган этой комиссии – авиационный гарантийный комитет – прекратил свою деятельность 1 сентября 1926 г.

Когда еще шла война с Польшей, немецкое военное ведомство считало, что она закончится победой Советской России, и в связи с этим задумывалось о перспективах сотрудничества. Об этом, в частности, свидетельствуют документы, хранящиеся в Федеральном военном архиве ФРГ (ВА-МА).

Умонастроения прусской военной элиты начала 20-х гг. прошлого века весьма отчетливо обрисовал заместитель начальника Штаба РККА М. Н. Тухачевский, посетивший Германию как «офицер связи» между рейхсвером и РККА. Он обращал внимание на то, что в офицерских кругах бросается в глаза упадок духа – как следствие положения Германии после Версальского мира. Все мечтают о «сильном человеке», который сплотит все партии и восстановит германское могущество. «С особой ненавистью относятся офицеры к социал-демократам», – констатировал он. Один из сопровождавших Тухачевского офицеров говорил, что, будучи рабочим, вступил бы охотнее всего в партию Гитлера, а во вторую очередь – в компартию[5].

Подготовка к переговорам о российско-германском сотрудничестве началась еще до официального окончания польской кампании 1920 г. Статс-секретарь германского министерства иностранных дел барон А. фон Мальтцан вспоминал в 1924 г.:

Пребывавшая в разрухе Советская Россия искала опоры и задумывалась о «революционном» расширении границ исходя из принципа «лучшая защита – нападение». Для его реализации требовались современное оружие, развитая военная промышленность, новая техника. Ничего этого у России не было – всем этим обладала Германия.

Несомненно, что мощной побудительной причиной ускорения военно-политического сближения обоих государств явилась советско-польская война и особенно ее переломный период – август 1920 г.

12 августа 1920 г. Ф. Э. Дзержинский (в тот период член Временного ревкома Польши, председатель Польского бюро ЦК РКП(б) и член Реввоенсовета Западного фронта) отправил шифрованную телеграмму своему секретарю по ВЧК В. Л. Герсону: «Снеситесь с Рыковым и внешторгом. Соприкосновением с Пруссией открываются широкие конкретные возможности приобретения в Германии предметов военного и иного потребления. Пусть пришлют нам своих уполномоченных для организации этого дела»[7].

13 августа состоялось заседание Политбюро ЦК РКП(б), на котором обсуждалось предложение председателя Реввоенсовета Троцкого о возможности получения из Германии оружия. В принятом решении НКВТ[8], НКПС и другим профильным ведомствам предписывалось принять меры к установлению железнодорожного стыка с Германией для получения оттуда предметов вооружения. Присутствовали: Ленин, Троцкий, Крестинский, Томский, Преображенский и др.

Ведущая роль в формировании военно-политических отношений с Германией принадлежала политическому руководству Советской России. Эта политика вырабатывалась коллективным образом и, в основном, отражала точку зрения большинства в руководящем ядре партии. Особая роль при этом отводилась Л. Д. Троцкому.

В начальный период формирования этих отношений Троцкий возглавлял наркомат по военным и морским делам. Сохранилась записка, направленная бывшим военным министром Турции, одним из лидеров младотурок Энвер-пашой генералу Секту в августе 1920 г.:

Принципиально важны даты. Именно 25 августа 1920 г. советские войска закончили отход от Варшавы. Признание старых границ Германии 1914 г. могло означать «приглашение» к новому разделу Польши и содержало в себе расчет на военную помощь Германии в войне с поляками: Советская Россия рассчитывала на реванш.

На основании этих фактов можно сделать вывод, что в формировании военно-политических связей с Германией участвовало все руководящее ядро РКП(б), хотя, естественно, Троцкий как наркомвоенмор и председатель PB С республики занимался этими вопросами больше других.

Представляется весьма существенной и личная роль Ленина в советско-германском военно-политическом сближении. В. И. Ленин как член Политбюро ЦК РКП(б) и председатель Совнаркома самым активным образом участвовал в разработке политики по отношению к Германии, включая и ее военные аспекты[10]. Сам принцип использования противоречий в капиталистическом мире для развития военно-политических отношений с Германией полностью соответствовал линии, разработанной ЦК партии во главе с В. И. Лениным[11]. Эту позицию разделял и Сталин. В августе 1921 г. он, будучи членом РВС Западного фронта, говорил о необходимости «использовать все и всякие противоречия и конфликты между окружающими нашу страну капиталистическими группами и правительствами…»[12].

Симптоматично: укрепление Генерального секретаря ЦК ВКП (б) И. В. Сталина как авторитарного лидера совпало с «расцветом» военного сотрудничества с Германией. Именно он, а не Л. Д. Троцкий, который с середины 20-х гг. был фактически отстранен от «большой политики», определял курс СССР по отношению к Германии.

Анализ сложившейся политической обстановки в мире закономерно привел Сталина к выводу о том, что наиболее реальным военно-политическим партнером для СССР является Германия. В этом вопросе его позиция совпадала с ленинской точкой зрения. Выступая на XIV съезде партии, Сталин подчеркивал, что необходимо «…вести работу по линии сближения с побежденными в империалистической войне странами, с теми странами, которые больше всего обижены и обделены из числа всех капиталистических стран, которые ввиду этого находятся в оппозиции к господствующему союзу великих держав»[13]. Хорошо известно, что самой «обиженной» страной в результате Первой мировой войны была Германия.

Концепция двустороннего военного сотрудничества была намечена в результате серии секретных переговоров в Москве и Берлине в 1920–1923 гг. Его необходимость понимали все участники разворачивавшейся тогда в Советской России дискуссии между сторонниками Л. Д. Троцкого, с одной стороны, и М. В. Фрунзе, с другой, – о будущей военной доктрине.

Одной из основных причин, вызвавших появление этой доктрины, было поражение в войне с Польшей. Оно выявило все слабые стороны РККА и заставило Москву основательно заняться военным строительством (на основе сочетания кадровой армии и территориально-милиционной системы), ввести в армии единоначалие, приступить к оснащению РККА военной техникой и к подготовке квалифицированного комсостава. Итогом деятельности в этом направлении стали сокращение численности Красной Армии с 5,5 млн (в конце 1920 г.) до 600 тыс. человек (к 1 февраля 1923 г.) и военная реформа в 1924–1925 гг.

Послевоенная Европа принадлежала странам-победительницам. Военное и политическое превосходство Франции на континенте подкреплялось ее союзными отношениями с наиболее сильными государствами на западной границе СССР – Польшей и Румынией. Стремление сохранить самостоятельность требовало от российской политики партнерства с Германией и другими государствами-париями ради совместного противодействия гегемонии версальских держав.

Одним из посредников с советской стороны при ведении переговоров по вопросам военного сотрудничества был Виктор Копп, в 1919–1921 гг. полпред РСФСР в Германии. Еще весной 1920 г. в беседе с фон Мальтцаном Копп прямо поставил вопрос о возможности сотрудничества Красной Армии с германской армией. Мальтцан отчитывался главе немецкого внешнеполитического ведомства:

Копп спросил Мальтцана, есть ли в этом случае у Германии намерения оказать давление на Антанту и из антибольшевистского энтузиазма с немецкими войсками склонить Францию к согласию прийти на помощь Польше. Мальтцан ответил, что такая тенденция ему неизвестна, поскольку Германия пользуется послевоенными остатками своих войск, чтобы обеспечить порядок в собственной стране. Тогда Копп прозондировал вопрос, существует ли возможность создать комбинацию между нами и Красной Армией с целью совместной борьбы против Польши. Положительный ответ был получен.

В конце 1920 – начале 1921 г. по указанию генерала фон Секта была создана так называемая «Sondergruppe R» – «Зондергруппа Р», в советской терминологии – «Вогру», то есть «военная группа», предназначенная для организации сотрудничества с Красной Армией. Вскоре эта группа превратилась в «Отдел Р», который возглавил майор Фишер, один из бывших штабных офицеров генерала фон Секта[15].

Уже летом 1921 г. в Москве появился первый уполномоченный «Зондергруппы Р» О. фон Нидермайер[16], личный представитель военного министра Германии. По итогам переговоров Политбюро ЦК РКП(б) приняло план «восстановления… военной и мирной промышленности при помощи немецкого консорциума, предложенный представителем группы виднейших военных и политических деятелей» Германии. Первоначально немцы больше всего интересовались военной промышленностью, соглашаясь, что производимое вооружение оставалось бы на территории России. Гарантией неприменения оружия обе стороны назвали единство политических интересов.

Копп сообщил Троцкому (с которым работал еще до Первой мировой войны в его «Правде»[17]), что концерн Круппа, фирма «Блом и Фосс» и заводы «Альбатрос», производящие соответственно артиллерийские системы, подводные лодки и самолеты, дали согласие на сотрудничество. Один из пунктов повестки дня заседания Политбюро ЦК РКП(б) 27 августа 1921 г. был посвящен директивам Коппу по его специальной миссии в Берлине. В этом заседании принимал участие и В. И. Ленин. Специальная миссия Виктора Коппа заключалась в организации крупномасштабных военных закупок в Германии для нужд РККА с последующей перспективой трансформации этих сделок в стабильное военное сотрудничество РСФСР и Германии. С этой целью Г. Хильгеру, который в 1920 г. являлся руководителем «Бюро по делам германских военнопленных» в Москве, было уплачено 2 млн рублей золотом в качестве специального депозитива, под который германское правительство открывало В. Коппу кредит размером до 30 млн марок для военных заказов в Германии[18].

В конце июля – начале августа 1921 г. в Москве вновь появился Нидермайер: к этому времени была уже получена установка на тесное военно-политическое сотрудничество. Нарком внешней торговли Л. Б. Красин был уверен, что немецкие генералы, жаждавшие реванша и освобождения из-под Антанты, деньги найдут, «хотя бы, например, утаив известную сумму при уплате многомиллиардной контрибуции той же Франции»[19]. 26 сентября 1921 г. он писал Ленину: «План этот надо осуществить совершенно независимо от каких-либо расчетов, получить прибыль, “заработать”, поднять промышленность и т. д., тут надо щедро сыпать деньги, работая по определенному плану, не для получения прибыли, а для получения определенных полезных предметов – пороха, патронов, снарядов, пушек, аэропланов и т. д.»[20].

В конце сентября 1921 г. в Берлине состоялись секретные переговоры Л. Б. Красина (также с советской стороны участвовали Л. М. Карахан, В. Л. Копп, К. Б. Радек и др.) с руководством рейхсвера, в которых с немецкой стороны принимали участие генерал фон Сект, Нидермайер и другие представители германской военной элиты. Небольшая немецкая делегация затем отбыла в Москву для выяснения конкретной обстановки на местах. Также с согласия советской стороны Нидермайер вместе с майором Ф. Чунке и майором В. Шубертом (оба немецких представителя приехали под псевдонимами) совершил затем ознакомительную поездку по оборонным заводам и верфям Петрограда. Советская сторона рассчитывала не только на их восстановление при помощи немецкого капитала и специалистов из Германии, но и на последующие значительные немецкие заказы. Нидермайера сопровождали заместитель наркома иностранных дел Л. М. Карахан, В. Л. Копп и руководитель германской миссии по делам военнопленных в России Г. Хильгер. Стоит, однако, заметить, что карьера Нидермайера в Советской России складывалась не безоблачно, о чем свидетельствует записка германского посла в Москве У. фон Брокдорфа-Рантцау в немецкий МИД:

Тем не менее, Нидермайер продолжал работать в России до начала 30-х гг.

В письме наркому иностранных дел Г. В. Чичерину от 1 октября 1921 г. Копп подытожил, что «соглашение с “Вогру”, хотя и приняло, ввиду специфического характера очередных задач, промышленно-техническую форму, но остается по существу актом политического значения и требует для успешного своего проведения постоянной политической работы». Направление в «Вогру» денег, подчеркивал Копп, немыслимо без все растущей политической заинтересованности, которая должна быть настолько значительной, чтобы преодолеть неизбежные на первых порах разочарования в промышленной области.

Копп полагал, что если Россия намерена продолжать ту политическую линию по отношению к Германии, которая базируется на использовании «национальных тенденций» в ней при возможных конфликтах между РСФСР и Польшей, Румынией, Балтийскими государствами, а также при проведении большевистской восточной политики, то контакт с «Вогру», ее политическая обработка и соответствующий контроль над уклонами ее внутренней политики являются задачами первостепенной важности.

24 октября 1921 г. Копп сообщил председателю ВСНХ П. А. Богданову: «В военной области… уже изготовлен список первого заказа. Основные цифры следующие: 1000 самолетов, 300 полевых орудий, 300 тяжелых орудий, 200 зенитных орудий, 200 пулеметов, 200 бронеавтомобилей, по 3000 шт. снарядов для каждого орудия»[22].

Постоянным фигурантом внешнеполитических переговоров, касающихся, в частности, военного сотрудничества, был К. Б. Радек, прибывший в Берлин 17 января 1922 г. в сопровождении Нидермайера. Переговоры по военным вопросам он вел с шефом «Зондергруппы Р» («Вогру») майором X. Фишером. Тот докладывал о переговорном процессе и его промежуточных результатах Секту, который в свою очередь информировал канцлера Вирта и обсуждал с ним все возникавшие вопросы. 10 февраля 1922 г. в Берлине состоялись встречи Радека с зав. восточным отделом МИД Германии Мальтцаном и Сектом. Радек предложил начать переговоры между генштабами армий обеих стран, просил предоставить немецкие наставления и инструкции по обучению войск.

С 25 января по 17 февраля 1922 г. состоялись официальные, глубоко засекреченные переговоры в Берлине. Наряду с обсуждением политических (установление дипотношений) и экономических (предоставление займа) проблем обсуждались вопросы военно-промышленного сотрудничества. Итогом стало подписание 16 апреля 1922 г. в итальянском городке Рапалло советско-германского договора. Рапалльский договор де-юре давал старт долгосрочному сотрудничеству.

По этому договору стороны взаимно отказались от всяких финансовых претензий друг к другу (возмещение военных расходов и убытков, включая реквизиции, расходы на военнопленных). Для Советской России это означало отказ от претензий на репарации от Германии, для Германии – отказ от претензий на возмещение за национализированную частную и государственную собственность при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств. Договор предусматривал восстановление дипломатических и консульских отношений между двумя странами, развитие экономического сотрудничества и торговли на основе принципа наибольшего благоприятствования, также была зафиксирована готовность германского правительства оказать возможную поддержку соглашениям и облегчить их проведение в жизнь. Постановления договора вступали в силу немедленно.

Документ дополняли письма, не подлежавшие опубликованию. В них говорилось, что в случае признания Россией претензий в отношении какого-либо третьего государства урегулирование этого вопроса станет предметом специальных переговоров, причем с бывшими немецкими предприятиями должны будут поступать так же, как и с однотипными предприятиями этого третьего государства. Кроме того, германское правительство обязалось не участвовать в сделках международного экономического консорциума в России, предварительно не договорившись с правительством РСФСР[23]. «Это было первое выступление побежденных против беспощадных победителей, – отметил один из представителей прусского военного ведомства К. Штудент. – Этот договор имел эффект разорвавшейся бомбы…»[24]

В. И. Ленин считал Рапалльский договор победой советской дипломатии. «Действительное равноправие двух систем собственности, – подчеркивал он, – …дано лишь в Рапалльском договоре»[25]. Постановление ВЦИК от 17 мая 1922 г., принятое по отчету советской делегации в Генуе, признало «нормальным для отношений РСФСР с капиталистическими государствами лишь такого рода договоры»[26]. Брокдорф-Рантцау после подписания договора заявил: «Рапалльский договор открыл новую эру между германским и русским народами и этим самым открыл ее не только для Европы, но и для всего мира»[27].

Вскоре после подписания Рапалльского договора состоялась серия официальных визитов германского посла к представителям советского руководства. Первым (05.09.1922) Брокдорф-Рантцау посетил Председателя Президиума ВС СССР Калинина.

«Калинин в сердечной форме высказался, что рассматривает сущность русско-немецких отношений как естественную необходимость, особое значение он придал развитию экономических связей»[28], – писал он в немецкий МИД.

Затем посол нанес визит руководителю НКИДа Чичерину. Об этом посещении остался выразительный документ.

На основании переговоров с советскими руководителями в Москве немецкий посол писал в Берлин:

21 марта 1923 г. Брокдорф-Рантцау докладывал министру иностранных дел Штреземанну о беседе с Чичериным. Он считал, что в НКИД царит солидарность, когда встает вопрос об общении с иностранными представителями. Встреча с Чичериным, писал Рантцау, была дружеской, но абсолютно деловой. Глава НКИД был обеспокоен сведениями о том, что Польша призывает в течение трех лет на двухмесячную военную службу. Чичерин заявил, что для него пока не ясно, против кого направлена эта завуалированная мобилизация Польши: против Германии или против России. «Вопрос вооружений входит в острую стадию. Он просит меня приложить усилия по ускорению сотрудничества. Россия предложила рассчитываться драгоценными камнями. Мое мнение, также сообщенное Чичерину, – бессмысленно верить в то, что мы отдадим половину империи французам а другую – коммунистическим революционерам. Радек мне сказал, что никто не думает, что Красная Армия нападет на Германию и нас советизирует. Здесь Германию знают слишком хорошо, чтобы предпринять столь безнадежный шаг»[31]. Чичерин заявил, что практическое осуществление идей коммунизма не должно быть поспешным, что нужно обеспечить сначала экономические интересы. Касательно отношений с Францией Чичерин подчеркнул вновь, что соглашение с французами ценой Германии невозможно. Антанта является врагом России, как и Германии[32].

Характерно, что в течение всего «рапалльского десятилетия» в советской политике преобладала точка зрения Чичерина, согласно которой отношения с Германией являлись «в наибольшей степени той точкой приложения нашей игры в Европе, которая нужна, чтобы сохранить экономические связи с другими странами и сохранить политические связи». Заинтересованность как Германии, так и СССР в противостоянии версальскому «диктату» приводила советскую дипломатию и Политбюро к выводу о том, что пока сохраняется послевоенный порядок, «укрепление Германии ведет к повышению заинтересованности Германии в отношениях с нами»3.

Вместе с тем успехи германской политики по укреплению международных позиций Германии и сближению с Францией привели во второй половине 20-х гг. к постепенному сужению сферы практического взаимодействия Москвы и Берлина. Густав Штреземанн, министр иностранных дел Веймарской республики, балансировал между Востоком и Западом. Одновременно он продвигал секретное сотрудничество с РККА[33].

Доминирующее положение в отношениях СССР и Германии занимал польский фактор. После неудачи плана «генерального урегулирования» отношений с Польшей в 1924 г. это государство неизменно рассматривалось НКИДом как «действительный авангард враждебного нам мира»[34]. Эта оценка обусловливалась общим восприятием Польши как «детища» Версальского договора[35].

В феврале 1923 г. в Москву на две недели тайно приехала первая немецкая военная делегация. В ее составе был Штудент – как референт по воздушному флоту и газовому вооружению. В переговорах с советской стороны участвовали шеф Генерального штаба РККА П. П. Лебедев и его заместитель Б. М. Шапошников. Рассматривались вопросы финансовой и технической поддержки Германией восстановления российской военной индустрии. «Мы были приятно удивлены достижениями русских, они были выше, чем мы предполагали», – записал Штудент. Темой обсуждения стало грядущее открытие немецкой авиашколы в Липецке (открыта в 1925 г.) и танковой школы – под Казанью (открыта в 1928 г.). Планировалось также осуществлять постоянный обмен офицерами и военными инженерами. «Мы впоследствии были побеждены Красной Армией с помощью нашей же стратегии»[36], – этот вывод Штудент сделал уже после Второй мировой войны.

Политика военного сотрудничества с Германией осуществлялась на трех уровнях: во-первых, путем заключения открытых политических и экономических договоров с Германией; во-вторых, путем заключения секретных соглашений о военном сотрудничестве Красной Армии и рейхсвера; в-третьих, созданием с немецкой технической помощью военных предприятий на территории СССР и осуществлением закупок немецкой военной технологии и военного оборудования»[37].

Однако, курируя переговоры с официальными германскими лицами об упрочении связей, советское руководство одновременно рассчитывало на революционное выступление германского пролетариата. И не только рассчитывало. Известно, что вплоть до конца 1923 г. (в октябре 1923 г. состоялась попытка вооруженного восстания рабочих в Гамбурге под руководством Э. Тельмана) руководство РКП(б) активно готовило в Германии базу для революционного выступления. Туда была нелегально отправлена советская делегация для организационной подготовки восстания. В ее составе – К. Б. Радек, И. С. Уншлихт, Е. Д. Стасова, Л. М. Карахан, Г. Л. Пятаков, М. Н. Тухачевский и др.[38] Заместитель председателя ОГПУ СССР И. С. Уншлихт осенью 1923 г. находился на конспиративной работе в Германии, где проводил с немецкими коммунистами инструктивные занятия по «организационным вопросам» (ведение разведки, тактика вооруженного захвата власти). Об этом свидетельствуют, в частности, письма-отчеты Уншлихта Дзержинскому от 2 и 20 сентября 1923 г. Более того, советская агентура и активисты КПГ принялись создавать на территории Германии склады оружия и даже формировать боевые дружины и органы «германской ЧК».

Факты непосредственного участия советского руководства в этих событиях подтвердил впоследствии и сам Генсек ЦК ВКП(б) И. В. Сталин. Выступая в августе 1927 г. на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), он заявил: «…Я, как и другие члены комиссии Коминтерна, стоял решительно и определенно за немедленное взятие власти коммунистами. Известно, что созданная тогда германская комиссия Коминтерна в составе Зиновьева, Бухарина, Сталина, Троцкого, Радека и ряда немецких товарищей имела ряд конкретных решений о прямой помощи германским товарищам в деле захвата власти»[39].

Есть и другие подтверждения участия Советской России в экспорте революции в Германию. Намеченный после подписания Рапалльского договора внешнеполитический курс предполагал сближение с Веймарской республикой, в том числе и в военной области. Командование РККА при содействии российского посольства в Берлине искало возможности привлечения немецких специалистов и использования немецкого опыта в создании советского ВМФ – в первую очередь подводных лодок. Военный атташе М. К. Петров встретился с представителем командования германских ВМС капитаном I ранга Штефаном. Переговоры первоначально были весьма результативными, но оборвались в одночасье: реализовать проект не удалось из-за разоблачения антигерманской деятельности советского военного атташе. В ноябре 1923 г. стало известно, что купленное якобы для нужд РККА оружие и военное имущество Петров передавал немецким коммунистам для подготовки вооруженного восстания[40].

Потому понятны опасения посла Брокдорфа-Рантцау, высказанные им на секретной встрече с советскими руководителями НКИДа 13 декабря 1923 г. С советской стороны в них принимали участие нарком иностранных дел Чичерин, Карл Радек, полпред РСФСР в Германии Крестинский.

Брокдорф-Рантцау попросил дать разъяснения, дистанцируется ли Советское правительство от политики III Интернационала. Посол выразил обеспокоенность в связи с тем, что русские эмиссары, по его сведениям, подготавливают в Германии коммунистическую революцию – то есть разрушают внутреннее единство страны, что выгодно Франции. Это, пояснил Рантцау, не может положительно сказаться на отношениях России и Германии. Общеизвестно, что компартия Германии не в состоянии управлять страной и тем самым отдает ее французским бестиям. Рантцау сослался на выступление Радека на конгрессе III Интернационала в 1922 г., в котором тот сказал, что политические и экономические условия для мировой революции пока что отсутствуют. Посол был тогда убежден, что буржуазная Германия и революционная Россия могут совершать совместный путь в интересах мирного строительства. Радек возразил, что нужно доказать, способна ли КПГ управлять страной, но неспособность буржуазного правительства руководить немецким народом безусловна.

Радек при этом заявил Рантцау, что нет никаких доказательств официальной поддержки Россией революции в Германии. Фактически политика Советского правительства отделена от III Интернационала. Чичерин заметил, что Советское правительство не ответственно за деятельность III Интернационала, размещающегося в Москве. Немецкий посол в свою очередь упомянул пожелание генерала фон Секта – «коммунистов в Германии нужно схватить за горло», но с Советским правительством идти вместе[41].

Позиция немецкой стороны, вероятно, стала одним из побудительных мотивов для категоричного заявления главы советского внешнеполитического ведомства на Женевской конференции 7 января 1924 г.:

Быстрый разгром Гамбургского восстания и подавление революционных выступлений в Саксонии и Тюрингии вызвали определенные изменения в расстановке сил в ЦК РКП(б) и в Политбюро. По сути дела потерпели поражение безоглядные сторонники «революционной тактики» – Троцкий, Радек, Зиновьев[43]. Представители более прагматичного курса в отношении Германии, и прежде всего Сталин, хорошо понимавший, что придется строить социализм в «одной, отдельно взятой стране», упрочили свое положение, обвинив своих оппонентов в «германской неудаче».

16 августа 1924 г. был принят «план Дауэса» – план экономической стабилизации Германии за счет американских и английских займов. Это событие положило начало активному включению Германии в мировую политику.

16 октября 1925 г. в Локарно состоялось подписание Рейнского гарантийного пакта, закрепившего статус-кво западных границ Германии. 8 сентября 1927 г. Германия была принята в Лигу Наций и получила постоянное место в ее Совете. Перспектива включения Германии в систему сотрудничества с западными странами приняла в 1925–1926 гг. отчетливые очертания. Председатель Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьев уже тогда предлагал признать, что «переориентация Германии есть свершившийся факт, который имеет гигантское значение для нас»[44].

Брокдорф-Рантцау был убежден, что инициированная Штреземанном разрядка в отношениях с Францией не только является живительным элементом в военных контактах в Москве, но служит центральной составной частью немецкой политики балансирования между Востоком и Западом. После заключения договора в Локарно в 1925 г. Брокдорф-Рантцау полагал, что секретная военная кооперация могла бы быть единственным средством, обеспечивающим дальнейшее сотрудничество с Москвой.

Нарком внешней торговли Красин заявил на XIII съезде РКП(б), что Россия и Германия по объективным условиям как бы созданы друг для друга[45].

Несомненно, что за всем этим стоял конкретный политический расчет. Он заключался в том, чтобы, использовав имеющиеся противоречия между Антантой и побежденной Германией, расколоть враждебное СССР капиталистическое окружение, прорвать экономическую и дипломатическую блокаду страны, усилить ее оборонную мощь за счет военно-политического и технического сотрудничества с Германией. При этом вопросы обороны выдвигались на первое место.

Выступая на январском 1925 г. Пленуме ЦК ВКП(б), Сталин отмечал: «Вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности обязательно встанет перед нами при осложнениях в окружающих нас странах как вопрос животрепещущий… Если война начнется, то нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить»[46].

В марте-апреле 1926 г. обсуждение проекта советско-германского политического договора вступило в решающую стадию. Советская сторона добилась внесения устраивавших ее поправок в статьях 2 и 3, после чего текст договора был практически согласован. 24 апреля 1926 г. в Берлине состоялось его подписание.

В статье 1 говорилось, что основой взаимоотношений между СССР и Германией остается Рапалльский договор. Правительства обеих стран обязывались «поддерживать дружественный контакт с целью достижения всех вопросов политического и экономического свойств, касающихся совместно обеих стран».

Статья 2 гласила, что «в случае если одна из договаривающихся сторон, несмотря на миролюбивый образ действий, подвергнется нападению третьей державы или группы третьих держав, другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта».

В статье 3 указывалось, что ни одна из договаривающихся сторон не будет примыкать к коалиции третьих держав с целью подвергнуть экономическому или финансовому бойкоту другую договаривающуюся сторону[47].

Договор был заключен сроком на пять лет.

Учитывая политическое значение военного сотрудничества для взаимоотношений двух стран, а также его практическую пользу в деле повышения боеспособности РККА, полпред СССР в Германии H. Н. Крестинский настоял на проведении в Берлине в марте 1926 г. переговоров советской военной делегации с высшим политическим и военным руководством Германии.

Советское видение сотрудничества было представлено И. Уншлихтом. Учитывая, что военно-промышленное сотрудничество для Москвы было главным, основной упор Уншлихт сделал именно на него:

1. В военной промышленности: советская сторона предоставляет подходящие заводы, немецкая – недостающее оборудование и капиталы; обе стороны делают гарантированные заказы; к военному производству присоединяются смежные отрасли гражданской промышленности.

2. Проведение в СССР научных опытов и испытаний для развития запрещенной в Германии военной техники.

3. Развитие военных школ рейхсвера в СССР.

4. Взаимное участие на маневрах, полевых поездках, военных играх.

5. Обмен разведывательными данными («Его желательно развивать так, чтобы “с немецкой стороны получать больше, так как мы передаем все, могущее их интересовать”»)[48].

Сект согласился с такой постановкой вопроса, отметив лишь, что при этом надлежит считаться с отсутствием у рейхсвера собственных средств, достаточных для постановки новых производств в СССР.

12 июля 1926 г. новый немецкий посол Г. фон Дирксен подвел итоги:

Ориентация на упрочение отношений с Германией и борьба с Польшей за влияние в Северо-Восточной Европе, являвшиеся первостепенными и органично взаимосвязанными направлениями международной политики СССР второй половины 1920-х гг., вполне соответствовали стратегическим установкам Красной Армии. Действовавший к середине 1920-х гг. план развертывания Красной Армии в случае войны на Западе исходил из предпосылки одновременного выступления против СССР Польши и Румынии, которые будут опираться на поставки военных материалов и вооружения со стороны Франции, Чехословакии и Великобритании. В докладе начальника Штаба РККА Тухачевского, подготовленном в конце 1925 г. и содержавшем первый набросок всеобъемлющего плана войны, предлагалось подтвердить этот тезис и предусмотреть на западном театре три основных операционных направления (два против Польши, одно против Румынии). «Прибалтийские государства Эстония, Латвия, Литва и Финляндия, несмотря на ряд мероприятий, предпринятых Польшей с целью вовлечения их в общий антисоветский союз, несмотря на то что эти государства (за исключением Финляндии) фактически на вхождение в такой союз согласились и даже есть основание предполагать, что контактная военная работа между ними и Польшей ведется, все же ввиду их слабости всегда будут занимать оборонительную позицию»[50], – считал Тухачевский, предлагая исходить из предположения об условном нейтралитете прибалтийских государств.

Военные идеологи так же, как и политическое руководство СССР, исповедовали принцип если не экспорта революции, то, как минимум, расширения границ. В этом отношении характерна позиция М. Н. Тухачевского, в 20-е гг. командовавшего Западным фронтом. «Политические цели империалистов в будущей возможной войне тесно переплетаются, а это может привести к превращению любой войны двух отдельных государств в войну мировую, в войну двух частей земного шара – одна против другой»[51]. Смысл существования Красной Армии определялся ленинской идеологемой: «Великие вопросы в жизни народов решаются только силой»[52], что возлагало на советский «Генеральный штаб… совершенно особые задачи, выходящие далеко за пределы узких национальных рамок»[53].

Характеризуя главу советского генштаба, немецкое военное руководство констатировало: «В разговорах с высокопоставленными советскими командирами в Германии выяснилось, что его внешнеполитическая концепция была более активной, чем у Сталина, особенно во взгляде на Польшу»[54].

Военно-политическая стратегия советского военного руководства внятно обрисована в статье «Красная Армия на 6-м году Революции», опубликованной в октябре 1923 г. в военном журнале «Красная присяга»:

Ссылаясь на решения VI Конгресса Коминтерна, военная элита отстаивала правомочность ведения «войн социализма против империализма» и «оборону национальных революций и государств с пролетарской диктатурой…» Решение вопроса о немедленном ведении революционной войны в соответствии с этим зависело исключительно от «материальных условий осуществимости этого и интересов социалистической революции, которая уже началась… Действительно революционной войной в настоящий момент была бы война социалистической республики… с одобренной со стороны социалистической армии целью – свержение буржуазии в других странах»[56].

В выступлении на VII Всебелорусском съезде Советов, проходившем в Минске в мае 1925 г., член PB С, командующий Западным округом Тухачевский говорил:

Обозначив общий военно-политический курс и настроения армии, Тухачевский затем охарактеризовал ее боевую готовность:

Он утверждал: «Нам нужно только, чтобы советское правительство Белоруссии поставило в порядок своего дня вопрос о войне»[59].

Военно-научная мысль по-прежнему выдвигала на передний край тему будущей войны – и, не в последнюю очередь, в связи с возможной «прозападно-обусловленной» ремилитаризацией Германии. В 1926 г. в брошюре «Вопросы современной стратегии» начальник Штаба РККА Тухачевский отмечал: «Основной чертой современных войн является грандиозный размах и по тем экономическим средствам, которые применяются в войне, и по людским ресурсам, которые ее питают, и по пространству, занимаемому воюющими, и, наконец, по продолжительности»[60]. На основании этого делался вывод о необходимости всестороннего обеспечения вооруженной борьбы людскими ресурсами и материальными средствами. Тухачевский этого времени – активный сторонник теории, выдвигающий проблему «военно-промышленного комплекса» как приоритетную в государстве. Вся экономическая политика, все народное хозяйство, по Тухачевскому, должны подчиняться главной цели – подготовке к войне. Все остальные реалии жизни Советского Союза для него вторичны.

В статье «Война как проблема вооруженной борьбы» Тухачевский подчеркивал: «Без новых переделов мира империализм не может существовать, ибо, как говорил Ленин, капиталистам теперь не только есть из-за чего воевать, но и нельзя не воевать, если хотеть сохранить капитализм, ибо без насильственного передела колоний новые империалистские страны не могут получить тех привилегий, которыми пользуются более старые (и менее сильные) империалистские державы»[61].

IV (разведывательное) Управление Штаба РККА к весне 1928 г. подготовило фундаментальное исследование «Будущая война». Наиболее вероятным сценарием войны при нападении империалистических держав авторы считали вторжение сил коалиции с Запада. В зависимости от отношения к СССР в случае военного конфликта все страны были разделены на четыре категории. В категорию государств, явно враждебных СССР, были отнесены страны Антанты (Великобритания, Франция и Италия) и все западные соседи СССР (Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва). Некоторые другие государства, включая Японию и США, определялись как государства, могущие примкнуть к антисоветскому фронту.

Разделяя опасения дипломатов, добивавшихся, чтобы Берлин при вступлении в Лигу Наций сохранил за собой право уклониться от пропуска французских войск в случае применения против СССР 16-й статьи Ковенанта, руководители советской военной разведки подчеркивали, что непосредственная угроза войны может возникнуть именно вследствие присоединения Германии к антисоветской коалиции[62].

Эти оценки осенью 1928 г. получили развитие в новой обширной разработке Штаба РККА, основанной на тезисе о том, что «заключение англо-французского блока на основе целого ряда военно-политических соглашений является крупным шагом буржуазного мира в деле подготовки будущей войны». Польша и Румыния, ранее имевшие возможность маневрировать между Англией и Францией, отныне «находятся в почти полной внешнеполитической зависимости от англо-французского блока».

Поскольку Англия «временно отказалась в пользу Франции от борьбы за гегемонию на европейском континенте, подготовка Польши и Румынии к войне будет в ближайший период времени находиться в большей, чем до сих пор степени под руководством Франции», которая полностью перешла «в лагерь наших злейших врагов» – Польши и Англии. Соответственно возрастала значимость поведения Германии, в отношении которой, говорилось в докладе IV Управления, «дело также меняется в том смысле, что Франция будет считать необходимой предпосылкой войны против СССР гарантию того, что военная мощь Германии не увеличится настолько, что будет поставлена под угрозу система Версальского мира». Таким образом, демилитаризация Германии представала важнейшим фактором сохранения мира, а урегулирование польско-немецких отношений – прологом к нападению на СССР[63].

Военный министр Германии Вернер фон Бломберг утверждал:

Тем внимательнее исследовали ситуацию в рейхсвере как внешнеполитическое ведомство, так и советский генштаб. Показателен отчет о поездке в Германию командира и военного комиссара 5-го стрелкового корпуса А. И. Тодорского от 5 октября 1928 г., представленный им в наркомат обороны.

Группа советских военных, вернувшаяся из Германии отмечала, что рейхсвер вообще и немецкий Генеральный штаб в частности крайне отрицательно относятся к существующему демократически – парламентскому строю, руководимому социал-демократической партией.

Но «реакция в направлении фашизма» не стала для советского руководства препятствием для упрочения отношений с рейхсвером. Краскомы, стажировавшиеся в Германии, отмечали в донесениях:

Что касается враждебного отношения к пацифизму, то здесь Советская Россия и Германия были единомышленниками. В докладе «О характере современных войн в свете решений 6-го Конгресса Коминтерна» Тухачевский в русле концепции «революции извне» по-прежнему постулировал, что «грандиозные войны, пока большая часть света не станет социалистической, являются неизбежными», и поэтому, считал он, «задачей компартии является настойчивая, повседневная пропаганда борьбы против пацифизма»[68] (выделено мной. – Ю. К.).

В 1932 г., в то время как дипломаты вели переговоры о заключении договоров о ненападении между СССР и его западными соседями, заместитель наркома обороны – начальник вооружений РККА Тухачевский представил план молниеносного разгрома Польши (выражая при этом готовность разработать аналогичные планы против Латвии и Румынии). Если этот эпизод может быть объяснен личными амбициями Тухачевского, то другие документы военного ведомства свидетельствуют об упорных попытках руководства Красной Армии сохранить прежние ориентиры стратегического планирования. Доклад старших командиров РККА И. Н. Дубового и Б. Н. Урицкого (первый из них вскоре возглавил Харьковский военный округ, а второй – Разведывательное управление генерального штаба), представленный ими по возвращении из Германии и датированный ноябрем 1933 г., был проникнут сочувствием к стратегическим устремлениям рейхсвера. Авторы настаивали на сохранении советско-германского сотрудничества, причем не столько «по учебно-информационным соображениям», сколько ради «тщательного наблюдения за происходящим там [в Германии], чтобы быть готовыми использовать все благоприятные для нас возможности»[69].

31 июля 1932 г. на очередных выборах в рейхстаг Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП) набрала 37 % голосов, став крупнейшей фракцией в парламенте. Путь к этой победе длился почти четыре года. На выборах в рейхстаг в 1928 г. НСДАП получила около 3 % голосов, в сентябре 1930 г. – уже более 18 %. В обращении НСДАП 1 марта 1932 г. говорилось: «Гитлер – это девиз для всех, кто верит в возрождение Германии… Гитлер победит, ибо народ желает его победы…» 10 апреля 1932 г. президент Пауль фон Гинденбург с помощью правых социал-демократических лидеров был повторно избран президентом, получив 53 % голосов, Адольф Гитлер – 36 %, лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман – 10 %.

Перед Гинденбургом встал вопрос о назначении коалиционного правительства, в которое вошли бы Гитлер и нацисты. 30 января 1933 г. Гинденбург, в результате долгих переговоров, интриг и прямого давления как политиков, так и бизнес-кругов, назначил канцлером Гитлера.

Торжество нацизма оценивалось советскими военспецами как преходящее обстоятельство, которое не может нарушить общности стратегических интересов СССР и Германии: «исторические перспективы сейчас очень переменчивы; конкретно можно и нужно уже сейчас думать о послегитлеровском периоде»[70].

§ 2. РККА – быть или не быть?

1923 г. явился рубежом, поставившим под сомнение романтико-милитаристские надежды советского руководства на грядущую мировую революцию. (В этом году было разгромлено упоминавшееся в § 1 гл. II Гамбургское рабочее восстание.) Началась продолжительная эпоха относительно прагматичных, но отнюдь не лишенных двойных стандартов, поисков новых векторов внешней политики СССР. Разумеется, этот поиск не мог проходить без опоры на вооруженные силы.

1 ноября 1923 г. наркомвоенмор Л. Троцкий предложил Политбюро ЦК обсудить предложенную им «схему командующих фронтами, начальников штабов и командармов»[71]. 12 ноября 1923 г., после обсуждения на Оргбюро ЦК и утверждения на Политбюро ЦК, приказом РВС СССР помощником командующего Западным фронтом был назначен И. П. Уборевич. Командующий фронтом Тухачевский в это время находился в Германии, как упоминалось, в качестве «офицера связи между РККА и рейхсвером».

Уборевич фактически превратился в командующего Западным фронтом. (8 апреля 1924 г. официально был назначен новый командующий уже не фронтом, а Западным военным округом А. И. Корк.) Тухачевский с поста командующего фронтом был официально снят 26 марта 1924 г.[72] Приказ о назначении его на должность помощника начальника Штаба РККА датирован 1 апреля 1924 г.

С 1923 г. по 1924 г. де-факто официальной геостратегической доктриной Красной Армии являлись взгляды и позиции командующего Западным фронтом, члена РВС М. Н. Тухачевского. Это были его теории «революции извне», «стратегия сокрушения», а также теория «таранной стратегии» на основе «последовательных операций».

В 1924–1925 уч. г. в Военной академии РККА впервые начались занятия на кафедре «Ведение операций». Тухачевский, являвшийся главным в Академии руководителем по стратегии, читал цикл лекций «Вопросы высшего командования», который был своего рода теоретическим обоснованием официального «Руководства для командующих армий и фронтов», утвержденного в 1925 г. наркомом по военным и морским делам М. В. Фрунзе. На его основе был также создан сборник «Армейская операция. Работа высшего командования и полевого управления»[73] с изложением сути последовательных наступательных операций, теоретических и практических вопросов их подготовки и ведения. Труд широко использовался в учебном процессе до начала 30-х гг. 26 сентября 1924 г. Тухачевского включили в состав комиссии по выработке новой организационной структуры центрального военного аппарата. Но доминантой его деятельности оставалось международное сотрудничество.

С 1924 г., будучи еще заместителем начальника генштаба, Тухачевский принимал активное участие в проведении военной реформы. В январе 1925 г., вновь вернувшись на должность командующего Западным военным округом, он стал членом комиссии по пересмотру стратегических планов государства и разработке нового положения о военно-воздушных силах. В докладной записке Реввоенсовету СССР от 15 января 1925 г. Тухачевский предложил образовать в составе Штаба РККА Управление по исследованию и использованию опыта войн, объединив в нем вопросы, связанные с военно-научной работой в Вооруженных силах. Это предложение получило одобрение, и 10 февраля Фрунзе подписал приказ о создании соответствующего управления[74].

25 апреля 1925 г. Тухачевского назначили председателем уставной подкомиссии Главной уставной комиссии, и уже 28 мая он представил Фрунзе свое заключение по наставлению «Боевая служба пехоты», отметив, что последнее содержит устаревшие положения и требует переработки «в духе новой глубокой тактики, маневренности и смелости»[75]. Затем Тухачевского включили в состав президиума Комиссии по изучению опыта Гражданской войны, а 30 ноября избрали председателем правления Объединенного военно-научного общества[76].

В конце октября 1925 г. не стало Фрунзе. Похороны прошли 3 ноября 1925 г. Член РВС Западного округа И. Телятников вспоминал: «Я входил в состав небольшой делегации Западного военного округа, прибывшей на похороны Михаила Васильевича Фрунзе. М. Н. Тухачевский тогда уже служил в Москве (в должности начальника Штаба РККА. – Ю. К.), но в почетном карауле у гроба М. В. Фрунзе он стоял вместе с нами. А вечером Михаил Николаевич пришел к нам в вагон…»[77] Именно во время этого «вагонного разговора» Тухачевский и выразил свое положительное мнение по поводу кандидатуры Г. Орджоникидзе на должность Председателя РВС СССР и наркомвоенмора[78].

Новым Председателем РВС СССР и наркомом был назначен К. Е. Ворошилов. Назначение этой фигуры означало, что одно из важнейших ведомств государства – военное отныне потеряет профессиональную самостоятельность, становясь заложником внутрипартийных интриг.

Вскоре после этого должностные обязанности начальника Штаба РККА начали постепенно, но неуклонно сужаться. В его компетенции оставалось все меньше и меньше сфер контроля, управления армейскими процессами и меньше рычагов влияния на них. Одновременно в ноябре 1925 г. из структуры Штаба РККА были выведены Инспекторат и Управление Боевой подготовки – именно те структурные элементы, за включение которых в его состав Тухачевский вел острые дискуссии в 1924 г. с оппонентами, особенно с А. И. Егоровым. Вскоре произошло фактическое изъятие из подчинения Штаба и Разведывательного Управления.

31 января 1926 г. в докладе наркому Тухачевский писал:

Выражая резкое недоумение по поводу недоверия новому составу Штаба РККА, Тухачевский заявлял:

В случае непринятия своих условий М. Тухачевский видел один выход: назначение «более авторитетного» начальника Штаба РККА, которому будет возможно подчинить Разведупр; организационное изъятие Разведупра из состава Штаба РККА и непосредственное его подчинение РВС. Штаб будет ограничиваться выработкой заданий; подбор более авторитетного состава Штаба РККА; изъятие из ведения Штаба РККА подготовки войны на восточных фронтах и полное сосредоточение всех этих вопросов в секретариате Наркомата обороны. В заключении доклада Тухачевский писал: «После тщательного изучения затронутых выше вопросов я должен с полным убеждением доложить о решительной невозможности продолжать работу в вышеочерченных условиях. Мы не подготовляем аппарата руководства войной, а систематически атрофируем его созданием кустарности взаимоотношений»[81].

Под руководством Тухачевского в 1925 г. был издан новый «Временный полевой устав». В пояснительной записке Тухачевский саркастически «прошелся» по тем, кто считал, что «будто бы в будущей войне нам придется драться не столько техникой, сколько превосходством своей революционной активности и классового самосознания». Техническая мощь Красной Армии должна возрастать из года в год, и «нам придется столкнуться с капиталистическими армиями не голыми руками, не с косами и с топорами в руках, а вооруженными с ног до головы, организованными, машинизированными и электрифицированными»[82]. Сторонники войны «революционной активностью» – К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный и другие – Тухачевскому это не забыли.

26 января 1926 г. Тухачевский как начальник Штаба РККА поставил перед своими подчиненными задачу исследовать один «из существеннейших вопросов нашей подготовки к войне – вопрос об определении характера предстоящей нам войны и ее начального периода, в первую очередь, конечно, на европейском театре». Он подчеркивал, что исследование проблемы должно содействовать «становлению единства взглядов на основах марксистского учения»[83].18 февраля 1926 г. из ведения Штаба РККА была изъята мобилизационная работа, а 22 июля 1926 г. – Военно-топографический отдел. Должность начштаба окончательно сделалась почетно-бессмысленной.

Летом 1926 г. РВС СССР обсудил доклад Тухачевского «Об участии НКВМ (Народный комиссариат по военным и морским делам. – Ю. К.) в составлении Большой советской энциклопедии». Решили с целью разработки и составления Военного отдела Большой советской энциклопедии образовать комиссию под председательством наркома по военным и морским делам Ворошилова. Для первого издания энциклопедии Тухачевский написал статью «Война как проблема вооруженной борьбы», в которой изложил свои взгляды на характер будущей войны и способы ее ведения, а также на развитие советского военного искусства. 15 июня 1926 г. на заседании РВС СССР он выступил с докладом «О стрелковых войсках». Основные положения этого доклада легли в основу документа о реорганизации стрелковых частей и соединений.

Основой общей геостратегической концепции стала предложенная М. Н. Тухачевским и его сторонниками «стратегия организации». Она разрабатывалась на основе итогов Первой мировой войны с учетом достижений зарубежной (в частности, немецкой) военной мысли и переносила акцент в решении оборонных и геостратегических проблем на так называемую «маневренную» организацию использования военного потенциала страны. Обращалось внимание и на органическую связь геополитического положения СССР и военно-политических целей, этим положением обусловленных[84].

Учитывая сложность «внешних» обстоятельств, в которых оказался СССР, и его внутреннее слабое экономическое состояние, техническую отсталость, по мнению одного из видных военных теоретиков, преподавателя академии им. Фрунзе, а в дореволюционном прошлом – генштабиста А. А. Свечина, для РККА было необходимо придерживаться «оборонительной доктрины», отказавшись от «стратегии сокрушения», отдать предпочтение выработке навыков оборонительной боевой подготовки.

Исходя из материально-технических возможностей РККА в 20-е гг., Свечин видел преимущества СССР в его пространственно-климатических условиях, позволяющих «истощать» возможности противника, втягивая в глубь территории страны[85]. В этом Свечин категорически оспаривал позицию Тухачевского – поборника «стратегии сокрушения».

В 1927 г., как бы отвечая на сомнения своих оппонентов относительно способности СССР вести наступательную войну по причинам экономической слабости, М. Н. Тухачевский декларировал: «Развитие производительных сил нашего Союза далеко не достигает тех размеров, которые мы видим на Западе. Но зато мы имеем то преимущество, что вся крупная промышленность объединена в руках государства и направлена по общему плану развития социалистического хозяйства»[86].

В связи с возобладавшим в советском руководстве мнением о нарастающей «военной тревоге» на западных рубежах СССР по требованию правительства начальник Штаба РККА 26 декабря 1926 г. представил доклад «Оборона Союза Советских Социалистических республик». В нем дан анализ геостратегического и геополитического положения страны и армии и сделаны весьма жесткие выводы. Основные положения этого доклада сводились Тухачевским к следующему.

Наиболее вероятные противники на западной границе имеют крупные вооруженные силы, людские ресурсы, высокую пропускную способность железных дорог. Они могут рассчитывать на материальную помощь крупных капиталистических держав. Слабым местом блока является громадная протяженность его восточных границ и сравнительно небольшая глубина территории. В случае благоприятного для блока развития боевых действий в первый период войны его силы могут значительно возрасти, что в связи с «западноевропейским тылом» может создать для Советов непреодолимую опасность. В случае разгрома силами РККА в первый же период войны хотя бы одного из звеньев блока угроза поражения будет ослаблена. Войска РККА, уступая по численности неприятельским, все же могут рассчитывать на нанесение контрударов, однако скудных материальных боевых мобилизационных запасов едва хватит даже на первый период войны. Задачи обороны СССР РККА выполнит лишь при условии высокой мобилизационной готовности вооруженных сил, железнодорожного транспорта и промышленности. Тухачевский подытоживал: «Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы»[87].

Особенного напряжения военно-политическая ситуация достигла к сентябрю 1927 г. Командование Красной Армии решило провести «большие маневры» в районе Одессы, мобилизуя боевые соединения Украинского военного округа и Черноморского флота. Маневры продолжались достаточно долго: с 17 по 28 сентября. Главным руководителем маневров был Тухачевский, а в качестве начальника его штаба – шеф оперативного отдела генштаба В. К. Триандофиллов. На маневрах присутствовала вся военно-политическая элита страны. Одновременно проводились маневры в Ленинградском, Белорусском и Северо-Кавказском военных округах.

Итоги были далеки от оптимистических. Советское военное руководство вынуждено было признать:

1. Соединения и части Красной Армии обнаружили отсутствие умения у войск различных родов взаимодействовать друг с другом;

2. Командирам соединений и частей недоставало смелости, решимости и инициативы в бою.

20 декабря 1927 г. М. Н. Тухачевский направил на имя народного комиссара по военным и морским делам докладную записку «О радикальном перевооружении РККА». Важен сам факт появления этой записки. Заостряя внимание на тех или иных аспектах армейских и оборонных проблем, он косвенно обращал внимание именно на виновников неподготовленности Красной Армии к войне.

Численность Вооруженных сил и их техническое снабжение составляют основу боевой мощи страны, – определял исходные проблемы и концептуальные позиции своих предложений Тухачевский, – что должно соответствовать промышленным, транспортным и прочим экономическим возможностям государства. Автор докладной считал, что «наши ресурсы» позволяют: развить массовые размеры армии, увеличить ее подвижность, повысить ее наступательные возможности.