Заколдованная

Глава 19

Весть о появлении Кассандры распространилась по замку почти так же быстро, как и весть о настоящем имени Дункана два дня назад. Эмбер слышала, как об этом шептались слуги, приносившие горячую воду для купания в комнату, где прежде спали вместе Эмбер и Дункан.

Но то было прежде.

Эмбер не видела Дункана с тех пор, как он просил Саймона, чтобы тот проводил ее в роскошную комнату. Она стала настоящей узницей, хотя ее так не называли, и не видела никого, кроме слуг, приходивших и уходивших без предупреждения.

И без единого слова. Было похоже на то, что они боятся, как бы их не застали во время разговора с хозяйкой замка.

Со двора через приоткрытые ставни донесся чей-то громкий голос Эмбер стояла, готовая переступить через край большой деревянной лохани, где от воды поднимался легкий пар.

— Она здесь, говорю тебе! Видел ее своими глазами. Одежды красные, как кровь, и серебряные волосы!

Эмбер прислушалась, но о присутствии Кассандры ничего больше не услышала из верхней комнаты. Вздохнув, она скользнула в воду.

Придет ли ко мне теперь Дункан? Признается ли наконец, что я нужна ему так же, как он нужен мне?

Лишь тишина была ответом на эти мысли Эмбер, окрашенные страхом и тоской.

Когда-то такая тишина была ей привычна, но тогда она этого не замечала. Тогда она еще не знала, что значит просыпаться в объятиях Дункана. Тогда она еще не знала, что значит чувствовать его тепло, его смех, его желание, его покой, его силу — все то, что составляло существо Дункана, окружавшее ее таким богатством чувств, какое ей и не снилось.

Узнав тогда, что значит вместе чувствовать, Эмбер знала теперь, что такое настоящее одиночество. Она измеряла его протяженность в гулкой пустоте, которая была у нее внутри.

Нет, Дункан не придет ко мне.

Тем лучше. Мне снится, будто меня бьют черные крылья, будто я слышу шепот невообразимой ярости, невыразимой скорби.

Я страшусь того, что случится, если я прикоснусь к нему сейчас.

За нас обоих.

Я боюсь.

И все же тоскую…

Вода в лохани остыла, и Эмбер поняла, что потратила слишком много времени на бесполезные сожаления. Несмотря на близость ярко пылавшего в очаге огня, она почувствовала, что ей холодно.

Эмбер протянула руку за горшочком с мылом и стала торопливо мыться, почти не замечая смешанного аромата вечной зелени и пряностей, поднимавшегося от мыла. Скоро этот душистый запах наполнил комнату вместе со звуками негромких всплесков воды, сопровождавшими ее купание.

— Миледи, — раздался голос Эгберта из передней.

— Опять он, — пробормотала про себя Эмбер. Потом вслух спросила: — Чего тебе?

— Можно мне войти?

Хотя лохань была окружена деревянными ширмами, которые и охраняли от чужих глаз, и не давали рассеиваться теплу от очага, у Эмбер не было желания разговаривать с Эгбертом.

— Как я сказала тебе всего несколько минут назад, я купаюсь. — Нотка недовольства прозвучала в ее голосе.

Наступила странная тишина, потом послышалось шарканье ног по деревянному полу.

— Лорд Дункан желает твоего присутствия в его личных покоях, — сказал Эгберт.

— Хорошо, я скоро спущусь.

Ничто в голосе Эмбер не выдало ее волнения из-за того, что ее вынужденное заточение кончилось.

Ничто не дало повода заподозрить, что она жаждет увидеть супруга.

— Лорд был очень… э… настойчив в своем желании.

— Тогда иди и спроси, не угодно ли ему, чтобы я пришла в большой зал в одежде из воды, что останется на мне после купания?

Ответом Эгберта был звук его быстро удаляющихся шагов.

Почти сразу после этого пламя свечей метнулось и задрожало от пронесшегося по комнате сквозняка. Эмбер этого не заметила, потому что как раз ополаскивала лицо. В следующее мгновение она подняла глаза и замерла. Дрожь предчувствия пронзила ее.

В комнате кроме нее был еще кто-то, и этот кто-то стоял близко, сразу за деревянными ширмами. Наблюдал за ней.

Дункан.

Она не сомневалась, что это он.

— Да, лорд?

Она изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрожал, но ей это не вполне удалось. Слишком уж быстро колотилось сердце от сознания того, что Дункан так близко.

Несколько мгновений все было тихо. В душе у Дункана ярость боролась с желанием. С каждым своим вдохом он впивал аромат вечной зелени и пряностей. Тишина вздрагивала от едва различимых звуков воды, омывающей кожу. Каждое мгновение по-своему напоминало, что Эмбер рядом, душистая, теплая.

Обнаженная.

Желание ударило Дункана, словно молотом, отдалось во всем теле, заставив покачнуться.

— Кассандра спрашивала о тебе, — наконец выдавил он из себя.

Но сам голос Дункана говорил гораздо больше: хриплый и замедленный, он говорил о том, как горячо приливает кровь, как твердеет плоть, как тело стремится к завершенности. Он не мог бы яснее сказать Эмбер о своем желании, даже если бы прикоснулся к ней.

Его разум, может, и был закрыт от нее, словно сжатый кулак, но тело закрыто не было.

Эмбер тихонько охнула, когда по ее телу пошла волна размягчающего жара. Она молилась, чтобы Дункан не заметил этой предательской заминки в ее дыхании.

И молилась, чтобы заметил.

Тот же инстинкт, что говорил Эмбер о Дункане, когда она впервые коснулась его, теперь неотступно шептал ей с тех пор, как он посмотрел на нее и увидел в ней предательницу, а не возлюбленную.

Инстинкт и ее дар, объединившись, сказали Эмбер, что ей надо каким-то образом преодолеть барьер ярости Дункана, пока она не уничтожила их обоих и всех обитателей замка Каменного Кольца в придачу. Если к нему можно пробиться лишь через желание…

Тогда пускай оно пылает.

— Скажи Кассандре, что я купаюсь. — Голос Эмбер был чуть хриплым от волнения.

Она намеренно подвинулась так, чтобы оказаться к ширмам не спиной, а боком. Неторопливыми, грациозными движениями стала поливать душистой водой плечи и грудь. Хрустальные капли сбегали по затененной ложбинке между грудями и собирались сверкающими венчиками на сосках, которые напряглись при первых же звуках Дунканова голоса.

Эмбер услышала, что Дункан резко втянул в себя воздух. Как она и надеялась, он наблюдал за ней в просвет между неплотно составленными ширмами Ей тоже хотелось бы увидеть его, как сейчас он видел ее.

И тоже без одежды.

— Обычно ты не купаешься в такое время дня, — сказал Дункан.

Голос Дункана, как и голос Эмбер, сказал больше, чем произнесенные им слова.

Она пожала плечами, и по ее грудям скользнули заманчивые узоры из света, тени и влаги — Обычно я не сижу в заточении, — ответила Эмбер. Она подняла руки и завела их за голову, чтобы подобрать несколько выбившихся прядей. Ее груди чуть-чуть качнулись из стороны в сторону. Соски стянулись в еще более плотные бутоны. Ее силуэт вырисовывался на фоне огня, и казалось, будто ее с вожделением облизывают языки пламени.

Издав какой-то сдавленный звук, Дункан заставил себя отвернуться. Первое, что он увидел, был обед, который принесли в комнату Эмбер много часов назад. Он казался нетронутым. Почти ничего не было съедено.

— Тебе чем-то не нравится еда? — резко спросил он.

— Я не жалуюсь.

— Ты должна есть больше.

— Зачем? Чтобы быть узником, много сил не требуется. Ее спокойный тон разозлил Дункана. Он не нашелся с ответом, ибо мог бы сказать лишь одно: мысль о том, что она постится, когда религия этого не требует, ему неприятна.

Вдруг Дункан повернулся и направился к двери. На этот раз он не старался, чтобы его не было слышно. Позвякивание и шуршание кольчуги, поножей, латных рукавиц и меча говорило о том, что хозяин замка был готов к сражению.

Но он не был готов к тому, что противник встретит его во всей наготе.

— Заканчивай свое купание, — грубо сказал Дункан. — Да поживее. Если ты не явишься в большой зал прежде, чем у меня иссякнет терпение, то я пошлю к тебе судомойку — одеть тебя и силой привести ко мне.

Дверь в комнату захлопнулась с громким стуком, возвестив, что Дункан ушел.

Гнев и разочарование охватили Эмбер, но она была не настолько глупа, чтобы испытывать терпение мужа своей медлительностью. Было это известно Дункану или нет, но она предпочтет быть высеченной кнутом, чем терпеть прикосновение кого бы то ни было, кроме трех человек во всем мире.

Одним из этих людей была Кассандра. Другим Эрик. Третий только что вышел, кипя яростью.

Через очень короткое время Эмбер явилась в личные покои лорда, одетая в платье цвета хвои горной сосны. На его темно-зеленом фоне древний янтарный подвесок сиял так, словно в нем горел огонь. Ее свободно ниспадающие волосы удерживались надо лбом серебряным обручем, в который были вделаны янтарные камни точно такого же цвета, как ее глаза.

Дункан взглянул на Эмбер так, словно она была чужая. Скользнул по ней взглядом, не более того, и сразу же опять повернулся к Наделенной Знанием женщине, чьи глаза цветом никогда еще так не напоминали зимнее небо.

— Как видишь, — отрывисто сказал Дункан, поведя рукой в сторону двери, — с Эмбер ничего не случилось.

Кассандра повернулась и посмотрела на ту, кого вырастила как собственную дочь.

— Что скажешь? — спросила Кассандра.

— Все так, как ты предвидела.

При этих словах Эмбер, сказанных тихим голосом, боль тенью скользнула по лицу Кассандры На мгновение она склонила голову, а когда снова подняла ее, то лицо ее было совершенно бесстрастным Она повернулась к Дункану.

— Благодарю тебя, лорд, — спокойно проговорила Кассандра. — Не стану больше докучать тебе.

— Остановись, — сказал Дункан, когда Кассандра была уже готова отвернуться.

— Что тебе угодно? — невозмутимо спросила она.

— Хочу узнать, что ты предвидела для Эмбер.

— Ничего такого, что повлияло бы на твою способность править замком Каменного Кольца, его людьми или его землями.

— Эмбер, — произнес Дункан, не отрывая глаз от Кассандры. — Возьми за руку эту Наделенную Знанием женщину и держи, пока я буду спрашивать ее.

На лице Эмбер отразилось изумление. Но в следующий миг оно вспыхнуло гневом.

— Нет причин сомневаться в ее словах, — сказала она напряженным голосом.

Улыбка Дункана была так же холодна, как глаза Кассандры.

— Тебе, может, и нет, — сказал он. — А ко мне она не питает привязанности.

— Дочь моя, — промолвила Кассандра, протягивая руку. — Твой супруг тревожится. Успокой его.

Эмбер взяла тонкие пальцы Кассандры. И сразу в нее хлынул поток сложных, сильных чувств, в которых таинственным образом переплелось все то, что она поставила на карту.

И проиграла.

Закрыв глаза, Эмбер изо всех сил сдерживала слезы, которых не желала пролить Кассандра.

— Я не предвидела ничего, что помешало бы твоей власти над замком Каменного Кольца, его людьми или его землями, — повторила Кассандра.

— Это правда, — сказала Эмбер.

Она приложила ладонь Кассандры к своей щеке и отпустила ее.

Дункана охватило смутное беспокойство. Хотя больше ничего сказано не было, он ощущал, как печаль перетекает от одной женщины к другой.

Как будто они прощались друг с другом.

— Что ты предвидела для Эмбер? — требовательно повторил он свой вопрос.

Обе женщины молчали.

— Что ты предвидела!

Кассандра взглянула на Эмбер. Та отрицательно покачала гол свой.

— Это касается только Эмбер и меня, — сказала Кассандра, снова переводя взгляд на Дункана.

— Я — лорд этого замка. Отвечай мне!

— Да, — ответила мудрая женщина, — ты лорд этого замка. И мой ответ таков: то, что было между Эмбер и мною, не имеет никакого касательства к безопасности замка.

Дункан заглянул в спокойные серые глаза Кассандры и понял, что другого ответа он от нее не получит.

— Эмбер, — повелительно произнес он, — ты скажешь мне то, что я хочу знать.

— Было бы грешно использовать мой дар просто для того, чтобы удовлетворить праздное любопытство. Тебе подвластны тела людей, но не их разум.

Дункан так резко вскочил с дубового кресла, в котором сидел, словно им выстрелили из лука. Его рука вцепилась в руку Эмбер повыше локтя. У нее почти не было времени, чтобы подготовить себя к боли, которой могло сопровождаться наслаждение от его прикосновения.

Но она оказалась совершенно не готовой к тому, что хлынуло в нее с этим прикосновением. Ярость и желание, презрение и томление, сдержанность и скорбь — безграничная пытка. У нее не было ни начала, ни конца, от нее негде было спрятаться.

Его боль, сложенная с ее болью.

Тонкий, пронзительный звук, выражавший испытываемую ею муку, вырвался у Эмбер сквозь стиснутые зубы.

— Эмбер? — грубо тряхнул ее Дункан.

Она не ответила. Не могла отвечать. Она могла лишь изо всех сил стараться устоять под ударами объединившегося потока чувств их обоих.

— Было бы менее жестоко избить ее кнутом, — с горечью сказала Кассандра — Но ведь теперь у тебя к ней ни капли жалости, верно?

— Во имя всего святого, о чем ты болтаешь? — бросил в ответ ей Дункан. — Я держу ее недостаточно крепко, чтобы причинить боль.

— Даже если бы ты сломал ей кости, ей бы не было больнее, чем сейчас.

— Да говори же толком, женщина! — прорычал Дункан.

— Я так и говорю. Слабо ли, крепко ли ты ее схватил, твое прикосновение причиняет ей мучительные страдания.

Дункан посмотрел на Эмбер, видя наконец ее, а не собственную ярость. Смертельная бледность покрывала ее лицо. Зрачки ее глаз расширились так, что по краям остались лишь тонкие золотые колечки. Холодная кожа блестела от испарины. Было видно, как силы оставляют ее с каждым быстрым и неглубоким вдохом.

Потрясенный Дункан разжал пальцы и выпустил руку Эмбер, словно это была горящая головешка.

Она рухнула на колени и обхватила себя руками, пытаясь согреть окоченевшее тело и немного унять боль. Теперь, когда Дункан не касался ее, она могла это сделать.

Но и то не сразу.

— Я не понимаю. — Дункан был одновременно озадачен и рассержен. — Обычно ты испытывала удовольствие от моего прикосновения. Может, это происходит потому, что теперь мой разум исцелился?

Эмбер покачала головой.

— Тогда что же с тобой происходит, во имя Девы Марии и Иисуса?! — крикнул Дункан.

Эмбер попыталась заговорить, но не смогла и просто опять покачала головой.

— Виноват твой дикий гнев, — негромко промолвила Кассандра.

Дункан резко повернулся к ней. Выражение его глаз заставило бы дрогнуть рыцаря в полном вооружении, но мудрая женщина не отступила ни на дюйм перед хозяином замка Каменного Кольца.

— Говори яснее, — приказал тот.

— Это очень просто понять. Ты охвачен яростью. Когда ты прикасаешься к Эмбер, она чувствует твою ненависть к ней так, как раньше чувствовала твою любовь. От ударов кнутом ей было бы не так больно.

Ошеломленный Дункан принялся рассматривать свои руки, словно они принадлежали кому-то другому. Он ни разу в жизни не ударил ни лошади, ни женщины, ни ребенка. Мысль о том, что он причиняет такую боль простым прикосновением, была ему невыносима.

— Тогда как же Эрик мог пользоваться ее даром, чтобы узнавать правду? — тихо спросил Дункан. — Он настоящее чудовище!

— Нет, — прерывающимся голосом выговорила Эмбер. — По большей части люди причиняют мне лишь несколько мгновений боли.

— А Саймон? — резко спросил Дункан. — Ты тогда лишилась чувств.

— Саймон думал лишь об одном, когда схватил меня за запястье. О том, как он ненавидит меня. Он человек сильных страстей. Его чувство подавило меня.

— А Эрик? — напрямую спросил Дункан. — Сомневаюсь, что его страсти робки.

— Нет. Но они не ранят меня. Он чувствует ко мне нежность, как и я к нему.

Лицо Дункана исказила гримаса.

Кассандра перевела взгляд с Дункана на Эмбер.

— Дункан тоже человек сильных страстей, — тихо сказала Кассандра Эмбер. — Почему же его ненависть не заставила тебя лишиться чувств?

— Потому что он испытывает ко мне и другие чувства. И это разрывает его на части.

С этими словами Эмбер поднялась на ноги. Она шагнула, оступилась и упала бы, если б Дункан не поддержал ее, не успев подумать о том, что его прикосновение причинит боль. Так же быстро, как поймал, он и отпустил ее.

— Я не хотел…

Дункан замолчал и неловко развел руками. Какую бы ярость он ни питал к предавшей его колдунье, мысль о том, что простое его прикосновение вызывает в ней такую боль, была ему чрезвычайно неприятна.

— Ничего, — тихим голосом проговорила Эмбер. — Во второй раз мне было не так уж больно.

— Почему?

— Гнев никуда не делся, он просто был подавлен твоим ужасом при мысли о том, что ты причиняешь мне такую боль.

Лицо Дункана замкнулось, когда он понял, как ясно Эмбер видит его.

Яснее, чем он сам видел себя.

Яснее, чем ему хотелось видеть.

— Тогда, — сказала Кассандра, — еще есть надежда.

— Дункан порядочный человек, — устало промолвила Эмбер. — Тки свои надежды на этой основе, а не на моем будущем.

— Надежды? — спросил Дункан. — Надежды на что? Ни одна из женщин не произнесла ни слова. Дункан резко повернулся кругом и снова сел в кресло хозяина замка.

— Вижу, ты уже совсем пришла в себя, — с вызовом бросил он.

У Эмбер похолодело внутри. Видно, Дункан смягчился лишь на несколько мгновений.

— Да. — Голос ее звучал без всякого выражения.

— Тогда мы продолжим. Не плетут ли Наделенные Знанием заговор против меня? — спросил Дункан.

Кассандра подняла руку и провела ею по щеке Эмбер.

— Нет, — ответила Кассандра.

— Нет, — повторила вслед за ней Эмбер.

— Не надеется ли Кассандра на это в будущем?

— Нет, — ответила Кассандра.

— Нет, — повторила за ней Эмбер.

Воцарилось молчание. Было слышно лишь, как завывает ветер за стенами замка да насвистывает кто-то из слуг, доставая воду из колодца внизу.

Потом Эмбер почувствовала, как за ее спиной в комнату вошли люди. Она не обернулась посмотреть, кто это. Она не сводила взора с гордого воина, смотревшего на нее глазами, в которых было слишком много тьмы.

— Как ты просил, — сказал Саймон от двери. — Хотя я не могу взять в толк, на что тебе эта ленивая скотина.

Дункан взглянул мимо Эмбер и слегка усмехнулся.

— Будь любезен, Саймон, останься у двери. Саймон кивнул.

— Эгберт, — приказал Дункан, — подойди ближе. Эмбер услышала, как оруженосец двинулся вперед, потом остановился в нерешительности и вдруг свернул, обходя ее далеко стороной.

— Нет, — сказал Дункан. — Стань рядом с колдуньей.

— С которой из них, лорд?

Дункан холодно взглянул на оруженосца.

— С Эмбер. Эгберт бочком приблизился настолько, что Эмбер уголком глаза могла видеть его взлохмаченную рыжую голову.

— Прикоснись к нему, — раздельно произнес Дункан, смотря на Эмбер.

Холодок прошел по телу Эмбер.

— Несколько неприятных мгновений, так ты, кажется, сказала? — вкрадчиво спросил Дункан.

Эмбер повернулась к Эгберту, который смотрел на нее полными страха глазами.

— Не бойся, тебе это не повредит, — спокойно проговорила она. — Протяни руку.

— Но Эрик меня повесит, если я прикоснусь к тебе!

— Эрик больше не хозяин этого замка, — с угрозой в голосе сказал Дункан. — Хозяин здесь я. Протяни руку, оруженосец!

Эгберт судорожным движением протянул руку. Эмбер прикоснулась к ней кончиком одного пальца, чуть заметно вздрогнула и повернулась к Дункану.

Бледность Эмбер снова вывела Дункана из себя.

— Почему ты так побледнела, колдунья? — спросил он. — Ведь Эгберт еще совсем мальчишка. По сравнению со страстями взрослого мужчины его чувства должны быть слабее огонька свечи против пылающего в очаге огня.

— Это вопрос? — спросила Эмбер.

Губы Дункана сжались в прямую линию. Он обратил взгляд на оруженосца.

— Если ты останешься в замке, будешь ли ты верен мне? — спросил Дункан.

— Я… я…

— Эмбер?

— Нет, — ответила она бесстрастным голосом. — Ибо он нарушил бы клятву. Он давал клятву Эрику. Эгберт, может быть, и ленив, но своей честью он дорожит.

Дункан прочистил горло.

— На рассвете отправишься в Уинтерланс, — сказал Дункан, обращаясь к Эгберту. — Если до этого тебя увидят в замке за пределами твоей комнаты, ты будешь считаться врагом, замышляющим измену, и с тобой поступят как с таковым. Иди.

Эгберт почти бегом бросился вон.

— Приведи следующего, Саймон.

Кассандра невольно подняла руку, словно собираясь вмешаться.

— Молчи или уходи, — холодно сказал Дункан. — Раньше эта колдунья служила Эрику. Теперь она моя.

В очаг три раза подкладывали дров, пока Дункан сортировал оруженосцев, стражников и слуг замка. Все оруженосцы остались верны своей присяге и Эрику. Стражники были уроженцами этих мест и были верны скорее замку, чем какому-то одному лорду. То же самое получилось и со слугами из живущих при замке семей.

Когда ушел последний человек, Эмбер в изнеможении упала на стул у огня и была не в силах даже протянуть к пламени свои окоченевшие руки. Ее бледное, осунувшееся лицо было немым укором тому, кто так жестоко с ней поступил.

— Могу ли я предложить своей дочери подкрепиться? — спросила Кассандра.

Хотя это было сказано ничего не выражающим голосом, Дункан почувствовал себя так, будто ему дали пощечину.

— Все у нее под рукой, — отрывисто сказал он. — Если она хочет есть или пить, то ей надо лишь протянуть руку.

— У нее не осталось сил.

— С чего бы? — В голосе Дункана слышалось раздражение. — Она сама сказала, что это всего лишь несколько неприятных мгновений.

— Рядом с тобой стоит свеча, — сказала Кассандра. — Подержи свою руку над концом пламени.

Он посмотрел на нее так, словно она лишилась разума.

— Не думаешь ли ты, что я сошел с ума? — спросил он.

— Я думаю, ты не стал бы просить своих рыцарей делать что-то такое, чего не мог бы сделать сам. Я права?

— Да.

— Отлично, — свистящим шепотом произнесла Кассандра. — Тогда подержи руку над пламенем свечи, лорд. На два дыхания, самое большее на три.

— Не надо, — вяло сказала Эмбер. — Он не знал.

— Значит, узнает. Не так ли, гордый лорд?

Дункан сузил глаза в ответ на явный вызов, прозвучавший в голосе Кассандры. Не говоря ни слова, он стащил перчатку и протянул руку над пламенем свечи. Одно дыхание.

Два дыхания. Три.

— Ну и что теперь? — убирая руку, спросил он Кассандру вызывающим тоном.

— Снова повтори это. Той же рукой. Тем же местом на руке.

— Не надо! — воскликнула Эмбер и потянулась к кубку с вином. — Мне уже лучше, мудрейшая. Видишь? Я пью и ем.

Дункан снова протянул руку над пламенем свечи. Ту же руку. Тем же местом на ладони. Одно дыхание, два, три. Убрав руку, он посмотрел на Кассандру. Она усмехнулась свирепой усмешкой.

— Снова повтори.

— Ты что… — начал Дункан.

— Потом еще раз, — продолжала Кассандра. — И еще. Всего тридцать два раза…

Дункан вдруг все понял, и его обдало волной холода. Это точно соответствовало числу опрошенных, чью правдивость проверяла Эмбер через прикосновение.

— … пока твоя плоть не начнет дымиться и гореть, пока тебе не захочется кричать, но кричать ты не будешь, потому что от этого ничего не изменится, особенно боль.

— Довольно.

— Чем ты так потрясен, лорд? — насмешливо промолвила Кассандра. — Как ты сам сказал, свеча — это лишь тень огня, горящего в очаге. Но пламя… пламя с течением времени жжет так же глубоко.

— Я не знал, — сквозь зубы пробормотал Дункан.

— Тогда тебе следует лучше узнать природу того оружия, которым обладаешь, а то как бы тебе в своем невежестве и высокомерии не сломать его ненароком!

— Мне надо было знать, что думают все эти люди в замке.

— Да, — согласилась Кассандра. — Но это можно было бы сделать и помягче.

— Ты могла бы сказать, — повернулся к Эмбер Дункан.

— С оружием не разговаривают, — ответила Эмбер. — Им просто пользуются. Ты пока кончил мною пользоваться?

Руки Дункана медленно сжались в кулаки. И так же медленно разжались.

— Ступай к себе в комнату, — приказал он.

Эмбер отставила кубок и удалилась, не оглянувшись и без единого слова.

Дункан ее не окликнул.

Но когда Кассандра хотела последовать за Эмбер, он указал ей на другой стул.

— Садись, — сказал Дункан. — Со мной тебя не связывают никакие клятвы. Но ты ведь сделаешь все, что в твоих силах, чтобы помочь этой янтарной колдунье, верно?

Губы Кассандры вытянулись в тонкую линию.

— Эмбер не колдунья, а Наделенная Знанием.

— Отвечай на мой вопрос.

— Да. Если я чем-то могу помочь Эмбер, я это сделаю.

— Тогда оставайся поблизости и говори за оружие, которое слишком упрямо, чтобы говорить за себя.

— А, так значит, ты ценишь ее.

— Больше, чем свой кинжал, но меньше, чем свой меч.

— Жаль, что Эрик не видит тебя сейчас.

— Почему?

— Он думал, что твое чувство к Эмбер пересилит твою гордость. Мне бы хотелось показать ему, как сильно он заблуждался, — едко проговорила Кассандра. — Жаль, что не ему самому приходится расплачиваться болью за его ошибку.

Прежде чем Дункан успел ответить, вошли Саймон и Доминик. Они окинули взглядом Кассандру, посмотрели на Дункана и заметили нетронутый ужин, стоявший на столе возле очага.

— У меня новость, которая должна возбудить твой аппетит, — сказал Доминик.

— Что за новость? — спросил Дункан, отворачиваясь от Кассандры.

— Свен говорит, что население принадлежащих замку земель охотно признает тебя своим лордом.

Дункан улыбнулся и повернулся к Кассандре.

— Ты разочарована? — насмешливо спросил он.

— Только тем, как ты поступаешь со своей женой.

— Тогда тебе не придется долго беспокоиться, — сказал Саймон. — Брак будет расторгнут.

Дункан и Кассандра одновременно повернулись лицом к Саймону.

— Этот брак был совершен по-настоящему, — возразила Кассандра. — Пусть Дункан скажет, познал ли он плотски свою жену!

— Девственна она или нет, — сказал Доминик, — это все равно. Брак был совершен обманным путем. Ни один епископ его не утвердит.

— Особенно если предложить в знак почтения какую-нибудь церковь или монастырь, — язвительно добавил Саймон.

— Вы дали друг другу священные клятвы, — продолжала Кассандра, обращаясь к Дункану. — Неужели ты отступишь от своего слова?

— Клятвы. — Губы Дункана сжались, словно от боли или презрения или от того и другого вместе. — Нет, я не отступлю от своего истинного слова.

Кассандра с нескрываемым облегчением закрыла глаза.

— Я сдержу истинную клятву, которую дал, когда мой разум был в целости, — продолжал Дункан. — Я женюсь на леди Ариане из рода Дегэрров.

— А что будет с Эмбер? — спросила Кассандра. Не ответив ей, Дункан повернулся к Доминику.

— Пошли за моей невестой, — решительно сказал он. — Свадьба состоится сразу же, как только будет получено согласие Церкви.

— Что будет с Эмбер? — настойчиво повторила Кассандра.

Дункан встал и вышел из комнаты, ни на кого не глядя.

— Что будет с Эмбер! — крикнула Кассандра.

Крик Кассандры отдался эхом по всему большому залу, преследуя Дункана по пятам. Даже когда замер последний его отзвук, эти слова продолжали кричать в мрачном молчании его разума.

Что будет с Эмбер?

Что будет с твоей священной клятвой?

Эмбер.

Священная.

Эмбер. Эмбер. Эмбер…

Дункан не находил покоя ни в одной части замка. Этот крик был частью его самого, он сидел в нем так же глубоко, как и боль от старой памяти и новой измены.

Прошлое кружилось, возвращалось, мучило его сначала голосом Эмбер, а потом его собственным.

И правда — я в безопасности, когда с тобой.

Всегда, моя золотая колдунья. Скорее я отсеку себе правую руку, чем причиню тебе зло.

Это воспоминание было слишком печальным, слишком мучительным. Дункан оттолкнул его от себя, похоронил среди тысячи теней темноты, где сам он больше не мог прятаться.

Голос Кассандры! преследовал его, слова, которые произносила Наделенная Знанием, все падали и падали, словно капли огненного дождя.

Отрицание истины прошлого или настоящего уничтожит тебя столь же верно, как если бы тебе разрубили голову пополам.

Вспомни мои слова, когда прошлое вернется и тебе покажется, что оно опровергает настоящее.

Вспомни.

Еще долго после того, как все другие уснули, Дункан мерил шагами залы и винтовые лестницы своего замка. Голоса говорили с ним в его молчании, и слова эхом отдавались у него в мозгу, где вихрем проносились мысли; голос Эмбер рассказывал, как страсть, гордость и честь используются вместо оружия.

Эрик знал, что ты не любишь меня. Он знал, что ты не женился бы на мне, если бы вспомнил прошлое.

И он знал, как сильно ты желал меня.

Дункан все еще желал ее. Лживая или правдивая, ведьма или женщина, возлюбленная или жена, она заставляла его тело сгорать по ней словно в адском пламени. Необузданная сила его страсти сметала все на своем пути.

Даже предательство.

Вдруг Дункан понял, что стоит перед дверью в комнату Эмбер, а его руки опущены и сжаты в кулаки. Он не знал, сколько он тут стоит. Он знал только, что ему надо туда, к ней.

Дверь в спальню открылась беззвучно, когда Дункан толкнул ее Свечи догорали. В очаге остались почти одни угли Занавеси вокруг кровати тускло блеснули, когда он отвел их в сторону.

Эмбер спала неспокойным сном; покрывало и простыни сбились, а ее волосы спутанным золотым облаком рассыпались по подушкам. На мгновение Дункан увидел ее такой, какою она была во время купания, когда груди ее казались позолоченными от воды и отражения огня. Тогда ему хотелось уподобиться огню, чьи языки облизывали ее тело.

Ему и сейчас этого хотелось.

Дункан отпустил занавеси и стал снимать с себя тяжелую боевую одежду, в которой ходил весь день. Оставшись совершенно обнаженным, словно пламя свечи, он снова раздвинул занавеси и опустился на постель рядом с Эмбер.

Он медленно протянул руку, чтобы коснуться ее. Кончики его пальцев уже почти касались ее губ, когда он вспомнил, что случилось в его покоях — как Эмбер побелела от боли и чуть не упала и как Кассандра бесстрастными словами объяснила, что произошло.

Она чувствует твою ненависть. От ударов кнутом ей было бы не так больно.

Однако Эмбер не вздрогнула, когда Дункан прикоснулся к ней во второй раз, когда его сочувствие к ее боли пересилило гнев на нее за предательство.

Дункан долго лежал без движения, разрываясь между желанием и гневом. Инстинктивно он разделил свой разум, словно был одним из Наделенных Знанием, однако у него не было свойственного Наделенным понимания опасности того, что делал. Расщепленный разум скоро свернется подобно листу, опаленному огнем. И, подобно листу, разум увянет и умрет.

Дункан заставил себя сосредоточиться не на обуревавшей его ярости из-за того, что его предали, а на своем желании. Потом он стал думать о страсти, которую питала к нему Эмбер, страсти, которую ей никогда не удавалось скрыть.

Эрик знал, что ты был мне желанен… рассвет после долгой ночи, какою была моя жизнь.

Мысль о том, чтобы опять стать таким желанным, пронзила Дункана. Его удерживала лишь боязнь причинить боль вместо того, чтобы возбудить в Эмбер желание своим прикосновением. Он хотел, чтобы она была не подавленной, а сгорающей от желания, столь же необузданно жаждущей слияния их тел, как и он сам.

Жаркая волна прошла по телу Дункана, когда он вспомнил, как погружался в Эмбер, как ее тело сжимало, держало, охватывало его плотно, влажно и жарко, в неописуемом совершенстве соединения.

Выдохнув какое-то слово, которое было одновременно молитвой и проклятием, Дункан запустил руку глубоко в волосы Эмбер, пока не почувствовал ладонью теплую кожу ее головы. Пылающим средоточием его разума стало желание. По контрасту с губительными тенями, которые он загнал в отдаленные уголки разума, этот огонь горел еще жарче.

Поток страсти, в котором она оказалась, разбудил Эмбер. Ей не нужен был свет свечей, чтобы узнать, кто лежит рядом с нею, чье тело так горячо и твердо, чье желание так сильно, что его нельзя описать словами.

— Дункан. Боже мой, ты страдаешь…

Она попыталась дышать, говорить, но смогла лишь содрогнуться от сладкой судороги, когда ее собственное тело, готовясь принять его, изменилось с быстротою сокола, стрелой взмывающего в небо.

— Ты дрожишь, — грубо сказал Дункан. — Боль или желание?

Она не могла говорить, захлестываемая волнами его желания. Тогда его рука скользнула по ее телу вниз, ища ответа другим, более верным путем.

Обилие горячей влаги, оросившей ему руку, подействовало на него, словно удар кнутом.

Одним по-кошачьи быстрым движением он перекатился на нее, раздвинул ноги и вошел в нее в то самое мгновение, когда она, выгнувшись, подалась ему навстречу. Но жаркого совершенства, с каким соединились их тела, он вынести был уже не в силах. И с хриплым криком завершения он излил себя в ее лоно.

Но этого было мало.

Он хотел, чтобы их тела сплавились воедино, хотел, чтобы этот огонь горел вечно, хотел…

Эмбер.

Дункан накрыл ее рот своим и снова начал двигаться, погружаясь в нее раз за разом, соединяясь с ней тем единственным способом, какой считал для себя приемлемым, сгорая вместе с ней в сердце своего огня.

А когда никто из них больше гореть уже не мог, они заснули в пепле своей обоюдной страсти.

Измучившие их кошмары тоже были общими: тысяча холодных оттенков темноты и измены, клятвы, которые нельзя было исполнить, не нарушив других клятв, гнев на то, чего нельзя было изменить, первозданная жажда к тому, чему быть не суждено…

Эмбер медленно отодвинулась от спящего мужа так, чтобы не касаться его. Глядя в темноту широко открытыми глазами, она до последней горькой капли испила понимание того, что она сделала с ним и с собой.

Глендруидский Волк и правда читал в душе Дункана. Вопреки всем сомнениям и искушениям, Дункан был человеком слова.

И слово это было дано Доминику ле Сабру.

Теперь Эмбер понимала это.

Слишком поздно.

Если Дункан позволит себе любить меня, он не сможет допустить, чтобы наш брак был расторгнут. Он должен будет отказаться от чести и от Доминика ле Сабра.

Дункан Максуэллский. Клятвопреступник.

Если он откажется от чести, то возненавидит себя.

И меня.