Закон

XV

Племя скоро почувствовало, что значит попасть в руки такого гневно-терпеливого мастера, как Моисей, несущего ответственность перед Господом, и сообразило, что противоестественное Моисеево наставление — ни единым криком радости не радоваться гибели врага в пучине моря — было лишь началом, но началом многообещающим, заходящим далеко в глубь области чистоты и святости, началом, уже несущим в себе множество предварительных условий, которые должны были исполниться для того, чтобы человек не воспринимал более подобное требование как нечто совершенно противоестественное. Как это все происходило в гуще темной толпы, и сколь грубым была она сырьем — сырьем из плоти и крови, не ведающим простейших понятий чистоты и святости, — и как Моисей с самого начала втолковывал ей основы основ, явствует из скупых предписаний, с которыми он приступил к делу, обламывая и долбя свой материал — отнюдь не к удовольствию последнего: неотесанный чурбан не бывает на стороне мастера, он всегда против него, и как раз основы основ, придающие первую, самую приблизительную форму, кажутся ему особенно противоестественными.

Моисей был всегда среди них — то там, то здесь, то в одном, то в другом стане — со своими колючими глазами и проломленным носом, он потрясал кулаками на широких запястьях и порицал, критиковал, переворачивал и устраивал заново их бытие, поносил, исправлял и очищал, причем пробным камнем у него всегда была незримость Бога, Иеговы, который вывел их из Египта, дабы сделать своим народом, и хотел, чтобы они были святы, как свят он, Незримый. Но пока они были всего лишь подлым сбродом, не более, о чем свидетельствовало хотя бы то, что они опорожняли желудок прямо в стане, где случится. Это был срам, и это была зараза. Пусть будет у тебя особое место за станом; туда и выходи за нуждой, ты понял меня? И пусть будет у тебя лопатка, ею ты выроешь ямку, прежде чем сесть; а когда поднимешься — засыпь эту ямку, ибо Господь, Бог твой, ходит по твоему стану, и потому да будет он святым станом, а это значит — опрятным, чтобы Бог не зажимал носа и не отворачивался от тебя. Ибо святость начинается с опрятности, и эта чистота, грубо говоря, есть грубая основа всяческой чистоты. Ты постиг это, Ахиман, и ты, женщина Ноэми? В следующий раз я хочу видеть у каждого лопатку, а если не увижу — да придет на вас Ангел-губитель!

Будь опрятен и часто омывайся проточной водой здоровья ради; ибо без здоровья нет чистоты и святости; болезнь нечиста. А если ты полагаешь, что подлость здоровее, нежели опрятный обычай, то ты — слабоумный, и тебя поразят желтуха, волчье мясо и шишки египетские! Если ты не приучишь себя к опрятности, то появится черная злая оспа, и зародыши мора станут переходить от одного к другому. Учись различать меж чистотой и нечистотой, иначе не оправдаешься пред Незримым, подлым сбродом ты будешь в глазах его. А потому, если у мужчины или женщины откроется едкая проказа и дурное истечение из тела, парша или чесотка, пусть объявят их нечистыми и вышлют за стан, обособив в нечистоте, подобно тому как Господь обособил вас, чтобы вы были чисты. И все, к чему такой человек прикасался и на чем он лежал, и седло, на котором сидел он, сожгите на огне. Если же вне стана, в особом месте, сделается он чист, пусть отсчитает семь дней, дабы проверить, действительно ли он чист, и омоется с ног до головы водою, после чего может возвратиться.

Различай, говорю тебе, и будешь свят перед Богом, иначе ты не достигнешь святости, которую я хочу в тебе видеть. Ты ешь все подряд, без разбора и освящения, а это мерзость в глазах моих. Впредь одно ешь, другого не ешь, тем гордись, а того отвращайся. Ты можешь есть всякий скот, у которого раздвоены копыта и который жует жвачку, а те, что жуют жвачку, копыта же их не раздвоены, как, например, верблюд, нечисты они для вас, их не ешьте. Заметь себе: хороший верблюд, как живая тварь божия, чист, но в пищу он не годится, точь-в-точь как свинья; ее тоже не ешьте, ибо хотя копыта у нее и раздвоены, но жвачку она не жует. Итак — различайте! Всех, у кого есть плавники и чешуя в водах, ешьте, но тех, что кишат в водах без плавников и чешуи, саламандру с породою ее, — хоть и они от Бога, — бойтесь употреблять в пищу. А из птиц гнушайтесь орла, грифа, морского орла, коршуна и подобных им. И еще: всякого ворона, страуса, совы, кукушки, филина, лебедя, сыча, нетопыря, выпи, аиста, цапли и сойки, а также ласточки. Я забыл удода — от него тоже держитесь подальше. Кто станет есть ласку, мышь, жабу или ежа? Кто настолько подл, чтобы пожирать ящерицу, крота и медянку или еще кого из тех, что пресмыкаются по земле и ползают на чреве своем? Если я еще раз увижу, как ты ешь медянку, я расправлюсь с тобой так, что уже никогда больше этого не сделаешь. Правда, от медянки не умирают и для здоровья она не опасна, но это гнусность, а для вас — гнусность стократ! И падаль не ешь — это и гнусно и вредно.

Так он давал им предписания касательно еды и устанавливал ограничения в пище, но не только в пище. В похоти и любви он тоже их ограничил, ибо и здесь все у них шло как попало, на самый что ни есть подлый лад. Не прелюбодействуй, говорил он им, потому что брак — святой устав. А ты понимаешь, что это такое — «не прелюбодействуй»? Поелику свят Бог, сие означает сотни стеснений, и не только то, что не должно тебе возжелать жены ближнего своего, — это из них наименьшее. Ибо хоть ты и живешь плотью, но принес клятву Незримому, а брак есть самая суть плотской чистоты пред лицом Бога. Потому, например, не бери себе жены вместе с матерью ее — это не годится. И никогда, ни в коем случае не ложись с сестрою, дабы не видеть тебе ее срама, а ей — твоего: кровосмешение это. Не ложись с теткой твоей, это не достойно ни ее, ни тебя, страшись этого. Если женщина больна, остерегайся ее, не приближайся к ней в истечение крови ее. А если с мужчиною случится во сне нечто постыдное, нечист он будет до вечера и должен старательно омыться водою.

Я слышал, ты склоняешь свою дочь к разврату и берешь у нее деньги, что она получает за разврат? Больше этого не делай, а если будешь упорствовать, я велю побить тебя камнями. Как посмел ты возлечь с мальчиком, словно с женщиною? Пустое это, мерзость языков земли, и оба должны быть преданы смерти. И если кто смесится со скотиною, будь то мужчина или женщина, тех должно истребить совершенно — их должно удавить вместе со скотиной.

Легко себе представить, в какое замешательство привели их все эти стеснения! В конце концов им начало казаться, что, если каждому из них следовать неукоснительно, от самой жизни почти ничего не останется! С резцом ваятеля приступил он к ним, да так, что обломки полетели, и это следует понимать буквально, ибо кары, что он возлагал за самые злые нарушения своих уставов, были отнюдь не шуткой: позади его запретов стоял Иошуа со своими ангелами-губителями.

— Я Господь, Бог ваш, — говорил он, рискуя тем, что они и в самом деле станут считать его богом, — который вывел вас из Египта и отличил вас меж всеми народами. Посему и вы отличайте чистоту от нечистоты и не ходите блудно в след языков земли, но будьте святы предо мною. Ибо свят я, Господь, и отличил вас, чтобы вы были моими. Нет нечистоты хуже, как служить какому-нибудь богу, кроме меня, ибо я зовусь Ревнитель. Нет нечистоты хуже, как делать себе кумиры и изображения, — будь то изображение мужчины, или женщины, или вола, или ястреба, или рыбы, или червя, — ибо тем самым ты отпадаешь от меня, хотя бы меня самого представлял кумир твой; это все равно что спать с сестрою или смеситься со скотиной — то и другое лежит совсем рядом. Остерегайся! Я среди вас и вижу все. Кто станет блудно ходить в след богов Египта — богов-зверей[18] или богов преисподней, — тому я воздам: прогоню его в пустыню и извергну как отбросы. Точно так же поступлю я с тем, кто принесет жертву Молоху[19] (вы еще не забыли его, я знаю): если кто истребит силу свою в честь Молоха, — зло среди вас тот человек, и зло расправлюсь я с ним. А потому не сжигай в огне сына твоего или дочь по бессмысленному обычаю языков земли, не следи за полетом и криком птиц,[20] не шепчись с волшебниками, гадателями и ворожеями, не вопрошай мертвых[21] и не колдуй, призывая имя мое. Если какой-нибудь негодяй, свидетельствуя, клянется моим именем, посрамляет он имя Бога своего, истреблю того человека. А еще колдовство и мерзость языков земли — накалывать на себе письмена, сбривать брови и делать на лице надрезы в знак печали об умершем. Не потерплю и этого.

Как же велико было их замешательство! Им запрещалось даже делать траурные надрезы, им запрещалось делать татуировки. Теперь они поняли, что такое незримость Бога! Да, великим стеснением оказался завет с Иеговой. Но так как позади запретов Моисея стоял Ангель-губитель, а им не хотелось, чтобы их изгнали в пустыню, вскоре то, что он запрещал, стало представляться им ужасным; вначале — лишь из страха перед карой, но кара не замедлила отметить печатью мерзости само деяние, и мерзко становилось на душе у того, кто его совершил, хотя бы мысль о каре больше его и не тревожила.

Держи сердце свое в узде, говорил он им, и не обращай взоров на чужое достояние, ибо они легко приведут тебя к тому, что ты его захватишь — либо похитишь тайно (а это трусость), либо убьешь владельца (а это дикость). Но мы — Иегова и я, — мы не хотим видеть вас ни трусливыми, ни дикими, будьте посредине меж тем и другим, я хочу сказать — будьте праведны. Понятно вам это? Кража — беда, подбирающаяся втихомолку, но убийство, будь то из ярости или из алчности, или из алчной ярости, или из яростной алчности, — неслыханное, вопиющее злодеяние, и кто его совершит, против того обращу я лик свой, и не найдет он места, где ему укрыться. Ибо он пролил кровь, а кровь есть святыня и тайна великая, приношение на мой алтарь, жертва очистительная. Крови не ешьте, и мяса с кровью не ешьте — ибо это мое. И если кто запятнан человеческой кровью, пусть сердце его оледенеет от ужаса, и буду гнать его дотоле, пока не побежит от самого себя, и так — до скончания времен. Отвечайте — аминь!

И они ответили: «Аминь!» — еще в надежде на то, что убийство означает лишь насильственное умерщвление, которое желанно немногим и случается нечасто. Но оказалось, что Бог придает этому слову такой же широкий смысл, как прелюбодеянию, и понимает под ним все, что угодно; выяснилось, что убийство начинается чрезвычайно рано: если ты нанес ущерб человеку обманом и надувательством (а они желанны были каждому!), ты уже пролил его кровь. Им запрещалось обманывать друг друга, лжесвидетельствовать против кого бы то ни было, пользоваться неверной мерой, неверным локтем, неверным фунтом. Это было до крайности противоестественно, и если что придавало завету и запрету хотя бы видимость естественности, то это был поначалу лишь естественный страх перед карой.

Что человек должен чтить отца или мать, как того требовал Моисей, тоже имело более широкий смысл, чем можно было предположить с первого взгляда. Кто поднял на родителя руку или проклял его, с тем я расправлюсь без пощады. Но почтение должно распространяться и на тех, кто лишь могли бы быть твоими родителями. Пред лицом седого встань, сложи руки и склони свою глупую голову, ты меня понял? Таков порядок, установленный Богом. Единственным утешением было то, что, коль скоро ближнему запрещено убивать ближнего, появлялась надежда в свою очередь дожить до старости и седин, и тогда уже другие будут вставать перед тобою.

Но в конце концов обнаружилось, что старость есть подобие старины в целом, всего, что идет не от нынешнего и не от вчерашнего дня, но издалека, напоминание об обычае предков, благочестиво передающемся из рода в род. Ему оказывай почтение и страх божий. Итак, наблюдай праздники мои, день, в который я вывел тебя из Египта, день неквашеного хлеба и непреложно — день, в который я почил от трудов творения. Субботу, день господень, рабочим потом не оскверняй; я запрещаю тебе это! Ибо дланью крепкою и рукою простертою я вывел тебя из Египта, из дома рабства, где ты был невольником, рабочим скотом, и пусть мой день будет днем твоей свободы, — ее празднуй. Шесть дней будь хлебопашцем, плугарем, гончаром, медником, столяром, но в мой день облачись в одежды свои и будь только человеком, и взор свой устреми к Незримому.

Ты был жалким рабом в земле Египетской — помни об этом и не угнетай чужестранцев, например, сыновей Амалика, которых Господь предал в твои руки. Гляди на них так же, как на самого себя, и предоставь им те же права, а иначе вмешаюсь я, ибо они под защитою Иеговы. И вообще не делай дерзкого различия между собой и другим: не думай, будто лишь ты один воистину существуешь, а все кругом зависит от тебя, и другой — только видимость. Жизнь — ваше общее достояние, и это всего лишь случайность, что ты — не он. А потому люби не одного себя, люби и его, и поступай с ним так, как ты бы хотел, чтобы поступал с тобой он, если бы он был тобою. Будьте ласковы друг с другом, и целуйте кончики пальцев при встрече, и учтиво кланяйтесь, и приветствуйте друг друга: «Будь здоров и невредим!» Ибо не менее важно, чтобы другой был здоров, нежели чтобы здоров был ты. И хотя это только внешняя учтивость, когда вы так говорите и целуете кончики пальцев, но жест этот вкладывает вам в душу толику того, что должно в ней быть по отношению к ближним.

Отвечайте же — аминь!

И они ответили: «Аминь!»