В эту ночь Верещаев спал плохо. Точнее – как-то странно. Он лег в третьем часу, когда закончил работу с компьютером, и вроде бы уснул сразу. Но… то ли приснилось, что уснул, то ли наоборот – приснилось, что не спит, то ли и правда не спал – только утром он мог бы поклясться, что всю ночь так и пролежал с открытыми глазами, глядя в потолок и слушая тишину в пустом доме.
Тем не менее усталости или тяжести, поднявшись в одиннадцатом часу, он не ощущал. Может, все-таки спал?
Он проверил сумку с вещами. Побродил по комнатам, сел в кресло. Подумал, глядя на серый экран телевизора: может, это сейчас я сплю? Сделать над собой усилие – и проснуться. Ничего этого не будет, ничего…
Включил телевизор, пробежался по каналам. Везде показывали новости, новости, новости об одном и том же. Про Особый Комитет ООН по природопользованию. Это была такая чушь, что опять захотелось проснуться. А еще – никуда не ехать, потому что за окнами совершенно обычной жизнью жил родной город. Потом промелькнуло что-то про миротворческую операцию США в Казахстане. Гм, в Казахстане?
– Я все придумал, – сказал Верещаев в тишину дома. – Зачем-то отвез мать в Белоруссию. Зачем-то собираюсь куда-то уезжать. Я в отпуске, надо догулять этот отпуск, который, кстати, только начался. И продолжать работать.
Он позвонил в мэрию, потом – в военкомат. И там, и там ответили спокойные голоса дежурных. Он извинился. Хотя было желание закричать: «Вы телевизор смотрите?! Оккупация началась!»
Встретился взглядом с портретом деда.
– Прости, – упали в тишину слова. – Я хотя бы попытаюсь.
Он выпил кофе, хотя обычно не любил этот напиток. Да и сейчас не полюбил, просто стремительно начала тяжелеть голова. Потом сел к окну, за которым был солнечный день. И сидел долго. Потом напротив окна затеяли игру соседские мальчишки – и это было невыносимо.
Он закрыл штору. И, к счастью, пришел Демидцев.
Верещаев отдал ключи. Кивнул – разом на все комнаты:
– Вот… живите… – прокашлялся. Старый друг смотрел больными глазами. – Диск я на компе отформатировал, там чисто, пользуйтесь… если будет электричество… – Демидцев кивнул. – Да. Ружье я тоже оставляю.
– И ружье? – Демидцев моргнул.
– Да… Мало ли. Спрячь, скажешь – с собой забрал. Ну а куда уехал… – Верещаев пожал плечами. – В общем, не знаешь. А! Еще. – Он подал Демидцеву банку с тремя десятками дивидишников, запаянную в двойной слой толстого полиэтилена. – Это тоже спрячь. Так, чтобы никто не нашел, только ты. Это вся база… вообще – все, жалко будет потерять с концами… вдруг пригодится еще? Не мне, так…
Он не договорил. Зашнуровал туфли, подцепил сумку. Похлопал себя по карманам.
– Все, кажется. Пойду.
– Что теперь будет? – тихо спросил Демидцев. Верещаев пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он искренне.
– Когда ты вернешься?
– Не знаю, – покачал головой Верещаев. Его подмывало сказать: «Поехали со мной!» – но он знал ответ, и Демидцев знал ответ, и нечестно было бы это спрашивать. – Если что – там везде крупы разные, сублиматы, соль, сахар, мука… Ну, всего полно, разберетесь.
Он завернул на задний двор, потрепал по ушам пса, который ткнулся хозяину в бедро носом и вопросительно поурчал. Верещаев на ходу забрал с крыльца сумку.
– Жене, девчонкам – привет, – обычным голосом сказал он стоящему у калитки Демидцеву. Тот протянул руку, пожал, потом рывком подтянул к себе Верещаева, обнял. – Ладно, ладно, – усмехнулся Верещаев.
И пошел по тропинке к калитке – не оглядываясь…
…Не грусти, безумный полководец,
Мы проиграем эту войну,
Уцелеет только мальчик-знаменосец,
Чтобы Бог простил ему одному
Нашу общую вину.
И будет нам счастье и чаша покоя,
Рассветные бденья над вечной рекою,
Целительный сон, и надежные стены,
И мир неизменный.
Не трудись, не порть новой карты
Планами беспочвенных побед,
Растеряв всех нас в боевом азарте,
Ты идешь упрямо на тот свет,
Невзирая на запрет.
Идущий за призраком вечной надежды
Взыскует служение в белых одеждах,
Открытие врат потайными ключами,
Предел без печали.
Мы сдадимся ангелам без боя:
Лучше в небо, чем такая жизнь,
Знаменосца не возьмем с собою,
Ибо жизнью он не дорожит —
Знаменосец должен жить.
Уходим бесшумно под пологом ночи,
Мальчишка проснется и смерти захочет,
Оставшись один, разуверится в Боге
В начале дороги…[2]
Клуб был закрыт. Закрыт с начала лета. Как-то само получилось, никто специально его не закрывал и не запрещал. Впрочем, Верещаев почти споткнулся, увидев сидящих на ступеньках людей. Он знал, что его тут должны ждать… но не думал, что – столько.
Шестеро мальчишек разного возраста: от 11–12 до 15–16 лет.
Русоволосый остролицый мужчина.
Черноволосая круглолицая женщина. Еще один мужчина – невысокий, крепкий, тоже русый, коротко стриженный.
Круглолицый грузноватый мужик. Маленькая светловолосая женщина. Рослый стойный юноша.
Стояли аккуратно приткнутые друг к другу сумки и рюкзаки.
Увидев Верещаева издалека, все поднялись – синхронно, видимо, давно ждали.
Было очень солнечно и очень тепло. Жарко. Летний день.
Мимо на велосипедах проехали двое мальчишек и девчонка. Верещаев проводил их взглядом. Снова повернулся к людям.
– А мы знали, что вы здесь пойдете, – сказал, вставая, невысокий светловолосый паренек.
– Угу, – буркнул Верещаев. – Ну тогда здравствуйте.
– Возьмите нас с собой, – попросил паренек, не отвечая на приветствие.
– Куда взять? – усмехнулся Верещаев.
– Туда, куда вы едете, – серьезно ответил парень.
– Я еду отдыхать в Крым, – Верещаев качнул сумкой.
– Поедем в Крым, – не отступал светловолосый. – Там сейчас самый сезон… – Он многозначительно не договорил.
– Ольгерд, я им все рассказал, – негромко подал голос остролицый.
– Хорошее начало, Вить, – кивнул Верещаев. По улице проехал джип, из окон бухала ритмичная музыка. Все проводили машину взглядами. – Обратите внимание, нет ни выступления лидеров нации с призывом защищать Отечество, ни даже митингов, как в Крыму… куда я собираюсь. Все просто ждут.
– А мы ждать не хотим, – упрямо заявил светловолосый.
– Статья 208 УК РФ – «Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем», – процитировал Верещаев. Все присутствующие неожиданно неприятно засмеялись. – Петька, Димка, – Верещаев смотрел на светловолосого и стоявшего рядом с ним смуглого паренька помладше, с густо-черными волосами, – ну ладно остальные, с ними мы уже говорили… Но вам-то, вам-то зачем это надо?! Идите домой. Слышите? Домой. Вас родители ждут. Идите – и постарайтесь устроить свою жизнь.
Мальчишки переглянулись. Светловолосый Петька посмотрел на носки легких кроссовок и предложил тихо:
– Ну тогда скажите, что все, чему вы нас учили – дерьмо. Громко, вслух скажите. Мы сразу уйдем. И все. Скажите.
Опять рухнула тишина.
– Идиоты, – выдохнул Верещаев. – Боги, ну какие же мы идиоты…
Они опять помолчали.
Из окна дома рядом с клубом очередная одесская «совесть нации» – видимо, там работал телевизор – громко вещала, что «худой миг лучше добгой ссогы». Ясно было, о чем идет речь…
– Поезда еще ходят, – сказал юноша.
– А что случилось, они и будут ходить, – усмехнулся Верещаев. – Ну что же. Пошли тогда.
– А мы? – спросил светловолосый.
– Вы же все равно пойдете следом, – вздохнул Верещаев.
– Не надо никуда идти, – сказал круглолицый. – Тут за углом моя «Газель». – Говори, куда ехать, Ольгерд.