Закон и Честь!

Глава 20

Выпорхнув из дома, Элен сбежала вниз по ступенькам, с наслаждением вдыхая осенний, пахнущий бурлившим жизнью городом и надвигающейся зимой воздух. С её девичьих плеч словно свалилась гора. Эти проклятые семь часов одиночества ощутимо давили на неё, она ощущала себя узницей в роскошном замке, и, оказавшись на улице, всем естеством вкушала чувство свободы.

Девушка шла лёгким размеренным шагом. Она никуда не спешила. В запасе у неё целых два часа. К тому времени, как дворецкий поедет в гимназию за двойняшками, она успеет десять раз сходить на рынок и обратно. На улице припекало солнышко, приятно поглаживая жёлтыми лучами и Элен ничуть не пожалела, что оделась относительно легко для конца октября. Пора тёплой одежды и сапог ещё придёт, а пока она испытывала ни с чем несравнимое удовольствие, шагая по тротуару в лёгких туфельках, юбке, тонкой блузке и кофточке из нежной шерсти. Туалет девушки довершала шляпка с широкими полями, и сумочка на длинном ремешке через плечо.

Элен звонко цокала каблучками по вмурованным булыжникам, улыбаясь встречным прохожим. Многие мужчины приподнимали в знак приветствия котелки и шляпы, охотно улыбались, подсознательно выпячивая грудь и распрямляя плечи, а некоторые оборачивались ей вслед. От Элен за несколько шагов веяло заразительной бодростью и весельем. Она была очень эффектной и привлекательной девушкой и обладала множеством видимых достоинств. Вот только пользоваться своими козырями Элен совсем не умела, да и хотела ли?

Улица, на которой располагался овощной рынок — огромный крытый павильон — называлась Яблочной. Кто и почему придумал такое название, толком не знал никто. Даже живущие на улице люди лишь пожимали плечами в ответ на задаваемые вопросы о, мягко сказать, странном названии. Кто его знает? Может, Яблочной улица называлась от того, что приютила на своей территории один из крупнейших в городе овощных рынков? Но, следуя логике, в этом случае она должна была зваться Свекольной или же Репчатой. Как бы там ни было, Яблочная улица была одной из самых больших и ухоженных в центре столицы.

Стоило Элен свернуть на Яблочную, как всё вокруг неуловимо изменилось. Тянущиеся вдоль улицы дома утопали в аккуратно подстриженных кустарниках, зарослях вьюна и дикой лозы. Почти в каждом дворе был разбит сад. Пожелтевшие кроны деревьев, сбросившие к октябрю половину листьев, скрывали фасады невысоких, преимущественно одно и двухэтажных зданий. Улица тянулась на несколько миль: дома, скамьи, омнибусные остановки, пара фонтанчиков, тротуары по обеим сторонам, стройные фонарные столбы, широченная мостовая. Вроде бы всё тоже, что и на любой другой приличной улице любого из прилегающих центральных кварталов, но… Элен неосознанно понимала, что отличия есть. Она шла по левой стороне, вдоль дороги, осматриваясь с живым детским любопытством.

Солнце приятно грело плечи, широкие поля шляпки бросали на лицо девушки спасительную тень. Воздух… Элен с удовольствием вдохнула полной грудью и внезапно всё поняла. Всё дело в воздухе. На Яблочной улице даже воздух пах иначе. Носик девушки улавливал ароматы зелёной травы и свежескошенного сена, цветущих деревьев и опадающих листьев. В пронизывающих воздух запахах соединялись невероятные, казалось бы, невозможные по своей совместимости запахи. Молодой, только выкопанный из земли картофель и едва проклюнувшийся лук, морковь и кабачок, вишня и земляника, груша, яблоко… Ароматы фруктов наслаивались на запахи овощей. Элен поражённо всматривалась в лица прохожих. Неужели никто из них не чувствует того, что она? Неужто носы живущих на этой улице людей потеряли всякое чутьё? Или всё дело в том, что она впервые окунулась в это многообразие поразительных запахов расцветающей весны, зрелого лета и увядающей осени…?

Вскоре взору Элен предстал огромный, сверкающий на солнце купол, раскинувшийся над огороженной территорией овощного рынка. Даже издалека было видно, насколько колоссальна конструкция опирающейся на несущие стальные элементы чаши купола. Она напоминала гигантское лоскутное одеяло, состоящее из сотен кусков матового стекла. Купол ощетинился молниеотводами и толстенными железными трубами котельных. Даже зимой, внутри укрытых от непогоды павильонов поддерживалась нужная для сохранности товара температура.

Рынок находился примерно посередине улицы, утопая в изогнутой, словно подкова, нише и занимая площадь равную двум полям для игры в крикет. Стеклянный купол, поднимался на высоту добрых двадцати ярдов в самой верхней точке. Сотни тонн стекла удерживались благодаря хитроумным переплетениям металлических ферм и швеллеров, придающих куполу форму чаши. Столичные инженеры-архитекторы поработали на славу, создав для города несколько подобных сооружений. Помимо рынков, куполами из стали и стекла укрывались центр промышленных достижений, ярмарка, выставочный салон паромобилей и одно из игровых полей. Поговаривали, что архитекторы бьются над задачей расширить возможности гигантских куполов, сделав их раздвижными, чтобы в тёплое время года купола могли складываться, открывая над головами небо, а в случае дождя вновь соединяться, точно две половинки скорлупы грецкого ореха. Скептики ворчали, что подобное немыслимо. Что не существует силы, способной заставить двигаться огромные стеклянные чаши. Но все недоверчивые высказывания вдребезги разбивались о последние достижения науки. Паровые машины на сегодняшний день являлись той силой, что была способна перевернуть мир.

Чем ближе подходила Элен к рынку, тем больше людей двигалось по тротуарам в обоих направлениях. Десятки, затем сотни, нагруженных корзинами и сумками горожан. Женщины и мужчины, почтенные старцы и неугомонные дети, носильщики и лакеи, грузчики и водители дилижансов. Сотни людей самых разнообразных слоёв общества и профессий, от обычных домохозяек, до важных чиновников, от простого сапожника до механика; на подступах к рыночным павильонам кипело настоящее человеческое море. А перед самым входом на просторной подъездной площади и вовсе творилась сущая толчея. Там же в хаотичном порядке стояли кареты, повозки и паромобили. На противоположной от рынка стороне находилась омнибусная остановка.

Элен невольно замедлила шаг. Она и представить себе не могла, что здесь окажется столько людей! И всем чего-то надо, и все чего-то тащат! Шум, гвалт, сотни неумолкающих голосов, степенный говор и пронзительные крики, детский плач и собачий лай, конское ржание, вопли зазывал и отборная ругань. Здесь начинались рыночные законы. Рынок жил по своим правилам. В толпе втекающих в распахнутые ворота людей мелькали синие мундиры констеблей. Стражи порядка намётанными взорами выискивали в разношёрстной толпе карманников и воришек. Этой братии здесь было самое раздолье. Вечный прокорм и нескончаемая работа.

Элен тяжело вздохнула. Витающие в осеннем воздухе ароматы потеряли свою волшебную ауру, ещё недавно согревающее солнце стало экономить на жаре своих лучей. Девушка поёжилась и, поудобнее перехватив ручку корзины, решительно двинулась на штурм. Главное — преодолеть давку у входа, а дальше, внутри огромного строения, будет попроще. Стеклянный купол бросал ей в глаза тысячи ярких бликов, словно насмехаясь, но Элен трудно было заставить повернуть назад.

Она не дошла до подъездной площади каких-то полсотни шагов, когда услышала очень странный посторонний звук, ну никак не вписывающийся в гомон муравейника рынка. Это был очень необычный, размеренный, звучащий в одной тональности шум. Он нарастал, как снежный ком и приближался к рынку с западной стороны. Шум катился по широкой улице, отражаясь от булыжной мостовой. Шух-шух-шух. Элен остановилась. Ей стало чертовски интересно. Она взяла левее и, рассекая бурлящую толпу человеческих тел, подбежала к самой обочине проезжей части. Проскользнув между двух крытых повозок, запряжённых подозрительно покосившимися на неё фыркающими лошадьми, Элен выскочила на мостовую и уставилась вдаль. И то, что она увидела, ей сильно не понравилось.

Враз стала понятна причина столь необычных звуков. Помимо Элен, другие горожане, самые внимательные и чуткие, стали крутить головами в поисках источника шума и выходить к проезжей части, минуя заслоняющие обзор запрудившие площадь дилижансы и паромашины.

Шух-шух-шух. Это тёрлись друг о дружку кожа и хлопок, это размеренно печатали шаг сотни обутых в грубые башмаки ног, это надвигалась волна из сотен затянутых в промасленные спецовки и одетых в грязные робы людей. Элен изумлённо и недоверчиво захлопала глазами, когда, наконец, сообразила, из кого состоит поглощающая улицу надвигающаяся орава. С запада, прямо по мостовой, огромной неуправляемой толпой к рыночной площади приближались рабочие. Над головами реяли знамёна, растянулись транспаранты и плакаты. В руках рабочие сжимали древки и шесты. Это была настоящая демонстрация. Митинг. Вот только Элен никак не могла понять — митинг чего? Ей были отлично известны все профессиональные праздники трудового люда. Её отец сам частенько участвовал в праздничных демонстрациях. Но сегодня… Сегодня никакого праздника не было. Да и вид у приближающихся людей был совсем не праздничный. От надвигающейся угрюмой толпы весельем и не пахло.

— Господи, да это же забастовка… — пробормотала девушка, догадавшись прочитать написанные на огромных полотнищах транспарантов лозунги. — Эти люди вышли бастовать!

«ДОЛОЙ КРОВОПИЙЦ!», «ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?», «ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!», «К ЧЁРТУ ПРОФСОЮЗ!», «РАБОТА — ЗНАЧИТ ГОЛОД!», «К ДЬЯВОЛУ ПАРЛАМЕНТ!», «МИНИСТР — ПРЕДАТЕЛЬ!», губы Элен едва шевелились, когда она читала эти страшные надписи. Сказать, что девушка была потрясена, значило ничего не сказать. Она была в шоке. Элен и представить себе не могла, что у кого-то хватит отваги и смелости не только такое написать, но и вынести эти слова на всеобщее обозрение. Это были чудовищные слова, слова, которые призывали к мятежу. Слова, распаляющие пламя бунта. У неё закружилась голова. Девушке стало плохо, корзина едва не выскользнула из ослабевших пальцев. На миг Элен представила, что в этой лаве обозлённых и решительно настроенных людей затерялся и её отец, такой же честный труженик, как и они. Но почему? Почему они вышли на улицу с этими ужасными надписями на плакатах? Неужели? Неужели хотя бы половина того, что они хотят сказать, правда?

Рабочие приближались. Суровые, словно высеченные из гранита лица, упрямо выдвинутые челюсти, сверкающие глаза, надетые на головы каски и кожаные шлемы, засаленные спецовки. Судя по цеховым стягам демонстрантов и чумазым физиономиям, здесь собрались сплошь горняки. Элен знала, что рядом с городом есть несколько угольных шахт. Далеко же они забрались, потрясённо подумал девушка. Она знала, что в шахтах работают в основном жители пригорода. Они выбрали одну из центральных улиц для того, чтобы привлечь больше внимания, тут же сообразила Элен. Подобные беспорядки в центре столицы ну никак не останутся незамеченными. Получается, что горняки добирались сюда не один час, а это значит, что властям всё стало известно уже давно и значит, что скоро будут предприняты меры для….

Для чего? Что предпримут власти, чтобы утихомирить этих трудяг? Кто выйдет с ними на переговоры? Кто захочет понять, что им нужно? Спросить, чего они хотят добиться своим митингом? Испытав невиданное облегчение от того, что среди шахтёров точно никак не окажется её отец, Элен застыла в ступоре, не обращая внимания за заметавшихся в суматохе вокруг неё горожан. Почему-то надвигающаяся туча горняков вселила во всех подлинный страх. А Элен стояла, потрясённо вглядываясь в лица шагающих прямо на неё людей. Неужели… неужели эти люди голодают? У девушки в голове не укладывалось, как такое возможно. Да, они сами жили небогато, скромно, но на жизнь в их семье всегда хватало и никто, ни мама, ни папа, ни разу и словом не обмолвились, что их семье не на что прожить.

И в тот самый миг, глядя на приближающуюся в угрожающе накаляющейся атмосфере толпу горняков, читая страшные лозунги, Элен внезапно поняла, что оказывается, она совсем не знает окружающий её мир. Она ничего не знает. Ничего.

Вокруг замершей подобно мраморному изваянию девушки нарастала паника. Люди как можно скорее старались убраться прочь с тротуаров. Проезжая часть пустела с огромной скоростью, водители дилижансов и паромобилей в спешном порядке очищали мостовую от своих машин. Кто заезжал на тротуар, кто пытался вклиниться между домов, ну а самые прозорливые удирали со всей возможной прытью. Пространство вокруг Элен опустело, не успела она и глазом моргнуть. Горожане, забыв о своих покупках, стремглав бежали в обратную от надвигающейся толпы шахтёров сторону. Элен слышала крики ужаса, её толкали, её пихали, ей наступали на ноги, а она всё стояла, не двигаясь, и обречённо смотрела на запад.

Бастующие шахтёры остановились. Сплочённые шеренги, грязные, обветренные лица, сжимаются пустые кулаки, режут глаза надписи транспарантов. Грозовая туча в чистый ясный солнечный день. Туча, что затмила собой полнеба и бросила чёрную тень мрачной грозной безысходности на Яблочную улицу. Элен показалось, что теперь вместо аромата вишен и зелени она улавливает ядрёные, бьющие в нос запахи гари, сажи и пота.

Услышав за спиной усиливающийся звук пыхтящих паровых котлов, Элен медленно обернулась. Новые гости? Так и есть. Рабочие остановились потому, что раньше девушки увидели несущиеся к овощному рынку большие паровые транспортники, раскрашенные в синий цвет, с бронзово-золотистыми знаками на дверцах. Полиция. Паромашины в слаженном порядке замерли, разворачиваясь таким образом, чтобы преградить демонстрантам дальнейший путь. Из чрев объёмных транспортников синими горошинами посыпались вооружённые ружьями, дубинками и револьверами констебли в синих мундирах и пробковых высоких шлемах-бобби.

Горняки при виде полиции зароптали. Казалось, они до последнего не верили, что власти города пошлют против них тех, кто должен был при иных обстоятельствах встать на их защиту. Но полиция, как оказалось, была только началом.

Следом, грохоча по мостовой начищенными до блеска сапогами, из-за поворота на улицу Вязов, выдвинулись сомкнутые ряды высоких молодчиков в малиновых мундирах, кирасах и меховых шапках, украшенных столичным гербом. Их было не менее сотни, статных красавцев-усачей. Карабины наперевес, пристёгнутые к воронённым стволам штыки. Гвардия. Они застыли позади полицейских машин, позволяя констеблям первыми вступить в переговоры. Переговоры! Элен смотрела на зарябившие в глаз синие и малиновые мундиры и не верила тому, что видит. Переговоры? На мирную беседу не отправляются с ружьями и штыками! В воздухе, перекрывая запах гари и пота, поплыл новый зловещий аромат. Едкий, удушливый и мерзкий. Запах назревающей бойни.

И как в довершение начатого представления, где-то высоко над головой Элен загудели вращающиеся лопасти. Девушка задрала голову и увидела, как над рыночной площадью завис небольшой паровой дирижабль, мягкого типа, с шарообразной оболочкой, компактной подвесной гондолой и выдвинутыми подобно крыльям несущими плоскостями с установленными винтовыми движителями. Скромных познаний девушки хватило, чтобы определить этот небольшой дирижабль как один из полицейских, патрулирующих улицы в тесных кварталах городских высотных зданий. Дирижабль проплыл над рыночной площадью, совершил круговой манёвр, и застыл над рассредоточившимися за паромашинами констеблями на высоте в тридцать ярдов. Из чрева подвесной гондолы, прямо под рубкой пилота, высунулось жерло безоткатного орудия.

Тихий ропот забастовавших рабочих перешёл в угрожающий звон. Демонстранты поняли не хуже Элен, что встречают их отнюдь не с белым флагом, и хлеб-соль никто предлагать не собирается. Так же было понятно и ежу, что палками от плакатов и шестами от знамён особо не повоюешь с карабинами и дирижаблем. Но девушке показалось, что эти люди, на чьих лицах было написано отчаяние и злость, пришли вовсе не воевать. Они пришли просить. Что просить? То, что как они считают, у них отняли. То, что им не дают. Элен подумала, что знает, чего они хотят.