Законы безумия

Глава 4

Герда.

Пулей забегаю в раздевалку, почти не оставляя себе сил даже на то, чтобы отдышаться. Кто он вообще такой, этот Шелест? Ведет себя как питекантроп. И эти взгляды…

Растираю плечи руками, словно это поможет отделаться от мерзких ощущений. Мороз по коже. Кого он из себя строит?

А самое отвратительное, что я вспоминала его после той встречи на улице. Тогда он помог мне сбежать от охраны, которая силком тащила к гинекологу по приказу папули. Он хотел удостовериться, что я не сплю с Сомовым. Как омерзителен этот мир. Да даже если бы я и спала с ним, это никак не может касаться моего отца. Никак. Но он думает иначе. У него свои правила. Свое мнение по поводу всего. Сжимаю кулаки, чувствую прилив злости.

– Не уподобляйся своему дружку… бе-бе-бе, – шепчу себе под нос, а саму аж передергивает.

Быстро переодеваюсь, я и так уже минут на пятнадцать опоздала, меня словно током шибануло, а потом еще и парализовало, после его дурацких слов я выбежала из класса, как первоклашка, еще и ручку ему оставила. Бежала, а саму чуть ли не трясло, всего пара каких-то дурацких слов вывели меня из себя, задели за живое. А здесь, здесь я не могу показывать слабость, не могу проявлять сочувствие. Меня не поймут, да и нет у меня этого сочувствия. Мне все равно. Абсолютно. Только почему я до сих пор ощущаю стыд?

Как я вообще могла додуматься брякнуть ему про детдом, а после всю большую перемену просидеть на внешнем дворе? Одна. Дура! Ей-богу, дура.

Шнурую кроссовки, убирая телефон в карман худи. Мысленно уже представляю, как на меня орет Палыч, но он не Альбина, двадцать кругов наматывать не заставит.

Захожу в зал, переглядываясь с Катькой. Та сидит на лавке, имитируя подвернутую ногу. Подсаживаюсь рядом, в надежде, что меня тоже не заметят.

– Герда, я думала, ты прогулять решила, – театрально потирает ногу.

– Опять подвернула?

– Ага.

– Пятый раз за месяц? – вскидываю бровь, стараясь изо всех сил скрыть улыбку.

Катька – это такой тип людей, над которыми нельзя стебаться, она не поймет. Будет потом дуться. Она вообще все в штыки воспринимает, во всех видит угрозу, и думает, что все только ее одну и хотят обидеть. Наивная. Но как друг – хорошая. Мы дружим класса с пятого, всегда стараемся держаться вместе, помогать. Но за последний год слегка отдалились, я активно взялась за учебу и маячащую на горизонте золотую медаль, иначе отец вышвырнет меня из дома и лишит всех денег, а Катрин влюбилась в какого-то городского мальчика. Вздыхаю.

– Я симулирую, – шепчет мне на ухо, – бегать вообще неохота.

– М-м-м, – веду плечом, замечая подтягивающегося Шелеста, залипательная, я скажу, это картина. Я последние два года хожу в фитнес-зал с Сомовым, и знаю, как он пашет, но даже у него не такие мощные, выточенные, словно из камня, руки. Идеальный бицепс… и я уверена, что пресс у него тоже не менее идеален. Закусываю губу, понимая, что привлекла озадаченный взгляд Катюхи.

– А новенький-то наш ух!

– Ничего особенного, – морщу нос.

– Ну не знаю… я бы с ним замутила.

– А как же твой этот, как его?

– Сережа? Так мы расстались.

– Правда?

Неожиданно. Это странно, но этот факт вдруг начинает волновать меня больше всего.

– Ага, – даже не смотрит в мою сторону, просто пожирая Шелеста взглядом, – пойду, пожалуй, сделаю растяжку, – хитро улыбается, подпрыгивая с места.

Бабочка, блин. Стискиваю зубы, выпячивая губы трубочкой. Демонстративно отворачиваюсь от этой Санта-Барбары, складывая руки на груди.

– Гольштейн! – раздается над самым ухом.

От неожиданности я вздрагиваю, даже не смотря на обладателя вопля, знаю, что это Альбина. Какого черта? Почему сегодня она…

– Двадцать кругов, Гольштейн, живо.

– Слушаюсь и повинуюсь, – с язвительной улыбкой.

Пока наматываю круги, то и дело бросаю косые взгляды на Катьку. Подруга вертит ж*пой перед Шелестом, уже совершенно забыв о том, что она пошла «делать растяжку». Вдыхаю глубже, заходя на четвертый круг. Не успеваю вставить в уши наушники, чувствуя чужое присутствие по правому боку. Оборачиваюсь в надежде, что это Пашка, решил скрасить мое одиночество, но нет, это Шелест. Шелест!

Хорошо, что я невпечатлительна, иначе бы грохнулась в обморок от неожиданности, стопроцентно приводя его в экстаз. Знаю я таких. Им только повод дай. Ускоряюсь, но он и не думает отставать.

– Что тебе надо? – шиплю где-то на десятом круге, понимая, что он так и будет волочиться за мной надоедливой тенью.

– Что? – удивленно так.

– Отстань от меня, – вновь ускоряюсь, но прекрасно понимаю, что еще круг в таком темпе – и я труп. А ему хоть бы что, бежит, лыбится.

– Я к тебе не приставал, – резко останавливается, хватая меня за руку, – а вот сейчас, – притягивает ближе, заставляя почти что влететь в его грудь носом, – пристаю.

– Не трогай меня, – вырываю руку, отскакивая на метр, – офигел? – ору, привлекая к нам внимание. Боковым зрением сразу улавливаю Павлика, который даже не чешется подойти ближе.

– Ага, – спокойненько пожимает плечами, – побежали, – толкает меня вперед, – Альбина смотрит.

И я бегу. Как полная идиотка, бегу, спиной чувствуя его прожигающий взгляд. Пробегая мимо Сомова, хмурюсь, кидая ему вызов одним взглядом, он делает шаг в мою сторону, а после замирает. Оборачиваясь, замечаю лишь, как опускается рука Шелеста. Что за фигня здесь происходит?

– Давай, Гера, шевели батонами. Как муха сонная же.

– Заткнись.

– Хамишь? – ровняется со мной.

– Как ты догадался?

– Ж*па у тебя, Гольштейн, конечно, так себе, приседать почаще надо, – Богдан не дожидается моей реакции и убегает вперед.

А я не могу поверить в то, что он мне только что сказал. Он. Мне. Открываю рот, чтобы ответить, но закрываю его в ту же секунду. Ладно, мы еще посмотрим, кто кого.

Догоняю его не сразу, и я более чем уверена, что он просто позволил мне это сделать.

– Ну что, придумала, чем ответить? – слышу, стоит только с ним поравняться.

– Мне претензии озабоченных девственников безразличны.

– Как ты лестно о своем парне.

– Ты мне не парень, Шелест… не дай бог.

И как он только мог назваться моим парнем? Где я и где он? Небо и земля. Я никогда не буду встречаться с кем-то вроде Шелеста. У него же на лбу написано: все, что он умеет, это бить людей и растить мышцы.

Закатываю глаза, чувствуя отвращение, лишь представив нас вместе.

– Да я и не про себя вообще-то, – останавливается, добежав до скамеек, – но мне по кайфу, что такая звездулька, как ты, меня в свои принцы в первый же день записала.

– Что? Ты… ты…

– А вот и наш друг.

Шелест закидывает руки за голову, а я, полностью потерявшаяся в ситуации, только и могу, что проследить за его взглядом. И такая злость накатывает. Цыплячьей походкой к нам тащится Сомов, даже не тащится, ползет. Словно выжидает, пока Шелест свалит, но он даже и не собирается.

– Павлуша, – раскидывает руки, – а мы тебя ждем. А то Гертруда твоя уже мне тут предложения непристойные делает.

Лицо Сомова вытягивается, а я закрываю глаза, чтобы не смотреть на весь этот ужас.

– Герда? – звучит это раздосадованно, но это не главное, главное, что он ему верит.

Прекрасно!

– Ладно, купидоши, счастливо оставаться, – разворачивается ко мне лицом, – захочешь еще побегать – зови, с радостью составлю компанию, – подмигивает и медленно идет к выходу из спортзала.

– Что это было, Герда?

– У меня к тебе тот же вопрос, – рявкаю что есть сил, – он меня облапал, а ты как последний, – обрываю себя, – стоял там. Что это было?

– Я не мог, не сейчас. Прости. Не переживай, уже завтра его здесь не будет!

Молчу. Раздражение плещется через край, все, на что остается самообладания, это хлопнуть Сомова по плечу и уйти в раздевалку. Но даже здесь весь это спектакль не заканчивается. Не успеваю сесть на стул, как ко мне подлетает Катюха.

– Ты что, запала на Шелеста?

– Ерунду не говори, – шиплю на Катьку.

– Ну ладно, – закусывает пальчик, – тогда он мой. Думаю, через пару дней мы будем парой, – мечтательно.

– Совет да любовь, – ухожу в душ.

После физкультуры чувствую себя подавленной.

В класс прихожу последней, хоть и люблю литературу. Сегодня читаем Есенина, но я нахожусь в какой-то прострации. Постоянно отвлекаюсь, смотрю в окно, любуясь, как хлопья снега, кружась, ложатся на землю. Есть в этом что-то романтичное.

Анна Андреевна рассказывает биографию поэта, улыбается. Мне она всегда импонировала, открытая, добрая, миниатюрная женщина со стрижкой ежиком. Темные волосы всегда стильно уложены в небольшой хаос, только добавляющий ей шарма. У нее тонкий и тихий голос. Она читает отрывок из «Исповеди хулигана», мне нравится это произведение, в моем айподе даже есть трек на этот стих.

Пока Анна читает, я внимательно слушаю ее голос, представляя какую-то романтическую чепуху.

– Ребята, – эти слова спускают меня с мягкого облака, и я внимательно смотрю на преподавателя, – вы все знаете, что на следующей неделе у нас проходят ежегодные контрольные тесты, литература, как и всегда, будет в списке предметов. Я надеюсь, что вы меня не подведете.

Класс закивал, а я полезла в тетрадь, убеждаясь, что у меня есть весь пройденный за предыдущие четверти материал.

– До звонка пятнадцать минут, – Анна замирает у окна.

Все знают, чего она ждет. Каждый урок мы посвящаем эти минуты прочтению стихотворения. Выбирается один ученик, который читает у доски отрывок или целое произведение поэта или писателя, которого мы проходим в данный момент.

– Есть желающие?

Все молчат. И вроде бы Анна уже спешит к журналу, как Сомов, хитро прищуриваясь, смотрит на Шелеста, а потом говорит:

– Анна Андреевна, пусть новенький прочитает.

Класс улыбается, а Анна внимательно рассматривает Шелеста.

– Хорошая идея, Паша. Богдан, прочтешь нам что-нибудь?

– Без проблем, – поднимается из-за парты, шагая к доске. По дороге угрожающе смотрит на Сомова, и тот стискивает зубы, убирая с лица улыбку.

– Что из творчества Сергея Александровича мы услышим?

Шелест бросает беглый взгляд на аудиторию, потом медленно переводит его на Анну, убирая руки в карманы брюк.

– «Пой же, пой».

– Интересный выбор, – отходит в сторону, слегка взмахнув ладонью, как бы прося начать.

Шелест закусывает губу, опуская глаза, а я замираю. Пара секунд его молчания заставляют кровь прилить к щекам. Я стискиваю пальцами тетрадь, не понимая, чего так волнуюсь.

Богдан медленно открывает глаза, а я вздрагиваю. Меня словно превращают в ледяную фигуру, лишая возможности двигаться. Он смотрит на меня, изучает. Склоняет голову вправо, губ касается едва заметная улыбка. Она хищная, как у лиса, вышедшего на охоту.

Я смотрю на него, пытаясь выдержать напор его бешеной энергетики. Она подавляет, он плещет эмоциями. В его глазах буря, нет, в них полнейшее безумие.

Я сглатываю, чувствуя, как сердце совершает очередной кульбит, вздыхаю, касаясь пальцами шеи.

Богдан вскидывает голову, и его громкий, надрывный голос прокатывается по классу:

«Пой же, пой. На проклятой гитаре

Пальцы пляшут твои в полукруг.

Захлебнуться бы в этом угаре,

Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья

И с плечей ее льющийся шелк.

Я искал в этой женщине счастья,

А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь – зараза,

Я не знал, что любовь – чума.

Подошла и прищуренным глазом

Хулигана свела с ума».

Он читает с интонацией, с душой нараспашку, читает и не сводит с меня глаз. Ощущение его интереса образует во мне сгусток растерянности и трепета. Я поджимаю губы, внутренне улыбаясь. Паша замечает мое напряжение и придвигается ближе, накрывая мою ладонь своей. Кажется, этот жест не уходит и от внимания Богдана. Я всеми фибрами души желаю, чтобы Сомов убрал от меня руки, но демонстративно кладу ладонь поверх его. Шелест кривит губы, делая паузу, а после продолжает:

«Пой, мой друг. Навевай мне снова

Нашу прежнюю буйную рань.

Пусть целует она другого,

Молодая, красивая дрянь».

Последнюю строчку он почти шепчет, а мое сердце падает вниз. Он с извращением смакует каждое слово, будто обращаясь ко мне.

Богдан замолкает, и класс вновь наполняется тишиной.

Анна хлопает, лучезарно улыбаясь.

– Богдан, – прикладывает ладонь к груди, – как выразительно, не ожидала, – признается Аннушка.

Класс слышит звонок и начинает собираться.

– Ах да, Богдан, совсем забыла, тебя вызывают к завучу.

Я замираю. Сомов вальяжно поднимается из-за парты, буравя Шелеста взглядом. Пашка явно доволен собой, а мне припоминаются его слова в зале о том, что Шелеста здесь завтра не будет. Вот и хорошо. Не подходит он для этой школы, он другой.

Хотя, если быть с собой честной, я просто до коматоза боюсь того, что моя ненависть к нему может оказаться совсем иным чувством.

Толкаю Пашу в плечо, чтобы он переставал играть в гляделки, я так опоздаю домой. После школы мне нельзя болтаться в городе, иначе отец будет мной недоволен.

Стаскиваю сумку со стула и, опустив глаза, иду к выходу.

У школы, как и всегда, меня ждет водитель. Забираюсь на заднее сидение Мерседеса, Паша лезет следом, предварительно отпустив свою машину.

– Антон, выключи, пожалуйста, музыку, – говорю водителю, откидывая волосы назад.

– Хорошо, Герда Брониславовна.

Антон выключает радио, а я вытаскиваю из сумки тетрадь по истории, нужно повторить даты. Если я напишу тест не на высший бал, можно даже не приходить домой, потому что меня и так там будет ждать гильотина.

– Герда, – Пашкина рука ложится на мое колено, – выброси ты эти тетрадки, – вырывает из моих рук конспект.

Я хмурюсь, скидывая его руки. Еще не хватало, чтобы Антон проболтался об этом отцу. Он в последнее время Сомовых не жалует, а если будут всплывать пикантные подробности наших с ним отношений, он просто оторвет нам головы. Вот и все. Вот и все.

– Не бесись. Не будет завтра этого придурка. Я уже все устроил.

Я мысленно взрываюсь. Ну почему именно сейчас и почему опять о нем? Чтоб он провалился, этот Шелест.

– И что ты сделал?

– Сходил к Юсуповой и рассказал о том, как этот гопник дела решает.

– И как? – приподымаю бровь. Неужели Шелест все-таки отделал Сомова?!

– Да никак, я соврал, конечно, что он руки распускает. Но все же слышали, как он нам угрожал в коридоре.

Киваю, забирая свои мысли обратно. Вряд ли Шелест может что-то сделать Паше, он с двенадцати лет борьбой занимается, в профессионалы не лезет, но все же удар у него явно поставлен. А Шелест так, глупая уличная шпана. Хотя он что-то говорил про клуб и прочее, выпендривался, наверное. Да и откуда у него деньги, чтоб ходить в клуб, где тренируется Сомов? Там месяц стоит несколько тысяч евро. А он явно к нам в школу по какой-то спецпрограмме попал.

К особняку я подъезжаю уже в хорошем настроении. Сомов шутит без перерыва, открывая мне дверь, Антон берет наши сумки и приносит в дом следом. Паша рассаживается на диване, закидывая ноги на банкетку.

Я устраиваюсь в кресле, скидывая сапоги на коврик.

– Малыш, а дома кто-то кроме прислуги есть?

– Нет, – не отрываю глаз от экрана телефона, залипая в инсте.

– Может, поднимемся к тебе?

– Нет. Отец скоро приедет, – откладываю телефон в сторону.

Сомов плотно сжимает губы, демонстрируя недовольство.

– Не дуйся. Давай завтра на снегоходах покатаемся?

– Где?

– Не знаю. Можно за поселком… отец приволок из Германии какую-то новую модель. Опробуем …

– Слушай, идея. Кстати, вечером в субботу твоя Катюха устраивает вечерину. Мы же идем?

– Не знаю. Если отец отпустит…

– Что ты все «отец-отец»? Забей ты на него, – смеется.

Только смеется он сейчас, когда моего отца здесь и близко нет. А вот стоит ему появиться, весь пыл Сомова мгновенно сойдет на нет, и он будет пресмыкаться перед ним, как и все остальные.

– Я попробую отпроситься и сказать, что мы с Катюхой подготовимся к тестам.

– Заметано.

По гостиной гулко прокатывается стук каблуков, и позади нас появляется мама. Она вновь с пакетами от всевозможных брендов.

– Детишки, – улыбается, – привет. Как дела?

– Хорошо, теть Оль. Какие у вас шикарные серьги.

Мама расплывается в улыбке. Она обожает комплименты, и еще больше обожает, когда их делают ее бриллиантам.

– Да. Муж подарил. Вчера буквально, – улыбается одной из своих заученных улыбок. Но я, как и всегда, вижу в ней боль. Об этом так громко кричат ее глаза. Они кажутся стеклянными, бездушными, но на самом деле они блестят от слез и бессилия. Каждое украшение, каждая неприлично дорогая вещь в этом доме, купленная мамой – очередная измена отца.

Они живут так на протяжении последних десяти лет. Они знают, что я знаю. Да они никогда и не пытались скрыть. Им плевать, что чувствую я. Они беспокоятся лишь о себе. Все в этом доме, в этом поселке, думают лишь о себе.

Поджимаю под себя ноги, опуская глаза.

– Вы ели?

– Не. Мы только приехали.

– Доченька, скажи Любе, чтоб накрывала на стол. Покушаем, посплетничаем, – подмигивает, ставя пакеты на пуф.

– Хорошо.

Поднимаюсь с дивана в поисках Любавы. Нахожу ее в прачечной, она как раз доглаживает простынь.

– Деточка, ты уже вернулась, как я тебя прокараулила? – одаривает улыбкой.

Я люблю Любу, она классная. Простая, немного полноватая, но такая отзывчивая, добрая. Иногда кажется, что вместо сердца у нее обогреватель. Она готова обогреть и приютить всех и каждого в этом мире. Она работала у нас еще задолго до моего рождения. Еще когда был жив дед, это он принимал ее на работу. Она часто о нем рассказывает и говорит, что мой отец совсем на него не похож. Дед основал отцовский бизнес, но никогда не был таким бесчувственным и холодным. Отец же полная его противоположность.

– Мама просит накрыть.

– Бегу, моя золотая, бегу, – Люба торопливо спускается в кухню, а я волочусь за ней следом.