Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Глава 1. Арест

Был прекрасный день в самом начале апреля 1847 года, ярко сияло солнце, в воздухе, во всей природе чувствовалось пробуждение всего живого от долгого зимнего сна. Листья на деревьях еще не распустились, но вербы уже украсили себя пушистыми почками.

Тарас Шевченко, 33-летний сотрудник киевской Археографической комиссии, выпускник Петербургской академии художеств и уже известный украинский поэт, автор недавно вышедшего «Кобзаря», возвращался с очередной командировки в Черниговскую губернию к себе домой, в Киев. В нанятой коляске его спутником оказался богатый помещик, кавалерист Солонин, с которым он познакомился совсем недавно.

– Захар Константинович, – обратился Шевченко к своему спутнику, – какая красота вокруг!

И действительно, вид перед ними открывался удивительный: широкий, далекий простор, можно сказать, терялся в синей мгле. В этом просторе уже угадывалось присутствие огромной реки, шум которой становился все сильнее. До самого горизонта протянулся сплошной лес…

– Весна! Воздух – настоящий бальзам! – продолжал Шевченко. – Посмотрите, вон уже блестит батько-Днепр, а за ним отсвечивают на солнце золотом купола киевских церквей… Еще чуть-чуть – и мы дома… В Киеве, надеюсь, ожидает меня приятное известие о зачислении в профессора по рисованию Киевского университета. Как это будет славно общаться с талантливой молодежью!.. За последнее время написал массу новых стихотворений. Собрал по своим знакомым и везу их за пазухой целый ворох… Хочу издать новый «Кобзарь» с рисунками, наполненный думами о нашей Украине. Как тот жид, накоплю денег и выкуплю на волю моих бедных сестер и братьев… Немножко отдохну с дороги и окунусь с головой в издание и распространение своего дитяти – «Живописной Украины». Как многого не знает наш униженный народ, как много ему надо рассказать и показать…

Шевченко горячо, как все, что он делал, увлекся идеей систематически издавать серию гравюр с объяснительным текстом под общим названием «Живописная Украина».

Первые же его рисунки в этой серии были посвящены исторической и современной жизни народа.

Шевченко изготовил и отпечатал всего лишь шесть рисунков серии. Это яркие жанровые сцены из крестьянского быта: «Сваты» и «Мирская сходка» («Народный суд»), офорт на историческую тему «Приношение от трех держав даров Богдану Хмельницкому и украинскому народу в 1649 году» («Дары в Чигирине»), композиция на сюжет известной украинской народной сказки «Солдат и смерть» («Сказка»), наконец, два лирических пейзажа: «В Киеве» и «Выдубецкий монастырь».

Самыми ожесточенными врагами шевченковского замысла оказались украинские паны-либералы, увидевшие, что художник намеревается в своей «Живописной Украине» воспевать не «классовый мир» между помещиками и крестьянами и не националистическую романтику прошлого, а трудовой народ, его повседневный быт и борьбу за свои права…

– Вы правы, Тарас Григорьевич, – после некоторой паузы отозвался его попутчик. – Я завидую вашим прекрасным планам на будущее и рад за вас, можете рассчитывать на меня во всех ваших добрых начинаниях… Но боюсь, Тарас Григорьевич, – жмурясь от солнечного света, отозвался Солонин, – что ваш оптимизм насчет «чуть-чуть, и мы дома» вряд ли оправдан. В этом году Днепр разлился особенно широко и паром еще не налажен.

– Да не может того быть, чтобы мы не нашли хоть какую-нибудь посудину, которая перенесет нас на правый берег, – рассмеявшись, сказал Шевченко…

Они отпустили коляску и стали спускаться к Днепру.

– Захар Константинович, а вон и лодка, которая нас перевезет, – заметил Шевченко, указывая на открывшийся берег Днепра.

– Боюсь, что на эту лодку нас не возьмут, – приглядевшись, ответил Солонин. – Она предназначена для переправы почты и курьеров. Вон возле нее даже жандармы стоят.

– Давай хорошенько попросим… Вдруг согласятся. Да и курьеров никаких не видно.

Шевченко и Солонин спустились к Днепру и подошли к стоящим возле лодки квартальному надзирателю и двум жандармам.

– Господа, – обратился Шевченко к жандармам, – не выручите ли нас в беде, перебраться на тот берег?

– Не положено брать на лодку посторонних, – ответил квартальный надзиратель, стараясь не глядеть на Шевченко.

Шевченко заметил, что квартальный косит. Еще с детства, сам не зная почему, Тарас Григорьевич не любил косоглазых и не терпел встреч с ними. Какое-то недоброе предчувствие возникло где-то в душе, но он постарался его заглушить.

– Я вижу, – вмешался Солонин, – что вы намереваетесь переправляться без всякого груза. Я вам хорошо заплачу…

Квартальный переглянулся с жандармами и старший из них кивнул головой.

– Не положено, господа, – сказал квартальный, – но вижу, что вы господа благородные… Влезайте в лодку.

Лодка ждала именно Шевченко, и квартальный с жандармами разыграли эту комедию с единственной целью, чтобы Шевченко не смог освободиться от каких-либо улик.

Шевченко и Солонин разместились в лодке, в нее же погрузились жандармы с квартальным надзирателем, дружно налегли на весла гребцы, и она отчалила от берега.

Преодолевая быстрое течение, лодка медленно продвигалась к правому берегу реки. На середине Днепра к Шевченко обратился квартальный надзиратель:

– Вы Тарас Григорьевич Шевченко?

– Да, – ответил ничего не подозревающий Шевченко.

– У нас есть приказ арестовать вас. Вы арестованы. Прошу соблюдать спокойствие и передать мне все, что у вас имеется с собой.

Жандармы переместились ближе к Шевченко, отделив его от Солонина.

На какое-то мгновение Шевченко растерялся, негромко проговорив:

– Вот тебе, бабушка, и свадьба…

Но быстро пришел в себя. Он протянул руку под пальто, вытащил сверток бумаг и выбросил его в Днепр по течению.

– Поворачивайте лодку! – закричал квартальный гребцам. – Быстрее, олухи!

Лодка быстро догнала сверток, который выловил из воды один из жандармов.

– Нехорошо, господин Шевченко, – пожурил поэта с ехидной улыбкой квартальный надзиратель.

– Господа, – обратился к надзирателю и жандармам Солонин, желая выручить поэта, – может быть, мы договоримся с вами в отношении вот этого свертка бумаг, тем более уже серьезно подмоченного. Доставка его в полицию никаких благодарностей или наград вам не даст… Я готов заплатить вам за него прямо сейчас 500 рублей серебром.

Это были огромные деньги. У квартального и жандармов от такой суммы загорелись глаза. Они готовы были уступить… Но каждый из них боялся другого – жандармы – квартального, а квартальный – жандармов: а вдруг выдадут?.. Да еще и гребцы!..

К сожалению, попытка спасти сверток со стихами от жандармского внимания не удалась.

Тем временем лодка причалила к правому берегу Днепра. Шевченко в окружении квартального надзирателя и жандармов высадили на берег и повели к ожидавшей их карете.

– Спасибо тебе, Захар Константинович, – обратился Шевченко к Солонину. – Прощай и не вспоминай лихом…

– Прощай, Тарас Григорьевич! Надеюсь, что вскоре увижу тебя на свободе и еще наслажусь твоей поэзией!..

– Не знаю… Из-за нее, из-за этой самой чертовой поэзии, думаю, не скоро увидимся…

– Прекратить разговоры! – прикрикнул на них надзиратель, подталкивая Шевченко к карете.

Двери кареты закрылись, и поэта увезли в управление жандармерии…

Здесь, в жандармерии, ему стало известно, что арестован не только он, а и многие его друзья, знакомые. Среди них Костомаров, учитель словесности и историк; Кулиш, профессор истории и писатель; Чижов, профессор математики; Массон, предводитель дворянства; Маркович, отставной офицер; Н.И. Гулак, чиновник канцелярии киевского губернатора; Чиж и другие. Все они были связаны между собой одной идеей – об объединении славянских народов.

Этот круг людей, который они назвали Кирилло-Мефодиевское братство, иногда собирался на квартире у Н.И. Гулака, чтобы поговорить о судьбе славян. Высказывалась та мысль, что немцы, англосаксы, другие народы держатся вместе, а отдельные группы славян, каждая из них, ходят своей дорогой, часто в одной связке с врагом, который велит им везти его воз. Чтобы изменить эту ситуацию, предлагалось собрать всех ученых из славян вместе, чтобы они обменялись своими потребностями, счастьем и несчастьем, от которого всем достается. Братство ученых должно проложить путь к лучшему будущему – к федерации славян…

Уже на другой день после ареста Шевченко в сопровождении квартального надзирателя Гришкова и жандарма отправили в Петербург. Одновременно в Третье отделение тайной полиции гражданский губернатор Киевской губернии И. Фундуклей отправил сообщение: «Между бумагами Шевченко оказалась рукописная книга с малороссийскими, собственного его сочинения, стихами, из каких многие возмутительного и преступного содержания».

По дороге в Петербург, на почтовой станции Бровары, где меняли лошадей, Шевченко неожиданно встретил мать и жену Костомарова, которые тоже направлялись в столицу для встречи с арестованным сыном и мужем.

Возле возка, в который впрягали тройку лошадей, стоял человек с жандармом, которые ждали этот возок.

– Еще один арестованный, – сказала Татьяна Петровна, мать Костомарова, обращаясь к невестке. – Кажется, это Тарас Григорьевич Шевченко.

То ли он услышал эти слова, то ли узнал Татьяну Петровну, но не прошло и минуты, как Шевченко оказался рядом с экипажем Костомаровых и со слезами на глазах, грустным голосом промолвил:

– Это бедная мать Николая Ивановича, а это его молоденькая жена. Ой, горе, горе тяжкое матери и девушке…

После этих слов он расцеловал мать и жену Костомарова.

К ним подошел жандармский офицер и попросил Шевченко попрощаться со знакомыми и сесть в ожидавший его возок. Тарас Григорьевич успел только сказать, что за себя он не переживает, потому что он одинокий, «бурлака», а «Николая мне жаль: у него есть мать и молодая жена. И он ни в чем не виноват, разве только в том, что со мной побратался. Прости же меня, мамо, и не кляни!»

Он снова их поцеловал, сел с сопровождающими в возок, тройка курьерская с места пустилась в галоп…

Через несколько дней, 17 апреля 1847 года, Шевченко был доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. Начались следствие, очные ставки.

Тарас держался на допросах спокойно, был бодр и даже весел. Не терял оптимизма. Возвращаясь в камеру вместе с Костомаровым, он подбадривал его:

– Не грусти, Николай, будем мы с тобой еще вместе жить.

В камере Шевченко написал и посвятил Костомарову, к которому он относился очень тепло, одно из своих стихотворений:

Это стихотворение Шевченко смог вручить матери Костомарова в Саратове только десять лет спустя, возвращаясь из ссылки.

На вопрос шефа жандармов Орлова:

– Какими случаями вы были доведены до такой наглости, что писали самые дерзкие стихи против государя императора?

Шевченко ответил:

– Возвратясь в Малороссию, я увидел нищету и ужасное угнетение крестьян помещиками, посессорами и шляхтичами. И все это делалось и делается именем государя и правительства…

Следствие закончилось быстро. Результаты его были неожиданные.

Шеф жандармов Орлов доложил Николаю, что дело Кирилло-Мефодиевского братства раздуто из-за желания многих подчиненных выслужиться. Приговоры последовали мягкие для тогдашнего режима. Правительство знало цену разговорам пылких юношей о единстве славян и моральном перевоспитании крепостников. Только Костомаров получил год тюрьмы. Почти все обвиняемые были освобождены.

Что касается Шевченко, то дело приобрело серьезный оборот. В его свертке были найдены стихи, вызвавшие гнев царя, когда он их лично прочел. Разве мог простить царь холопскому поэту его дерзкие стихи, высмеивающие царский двор и их императорскую особу вместе с императрицей?

Докладывая царю о результатах расследования дела об участниках Кирилло-Мефодиевского братства, шеф жандармов в отношении вины Шевченко сказал:

– Шевченко формально не принадлежал к братству, но он виновен по своим собственным отдельным действиям.

– Я вполне ознакомился с этими его «отдельными действиями». «Мужицкая» поэзия Шевченко во много раз страшнее либеральной болтовни юношей из Кирилло-Мефодиевского братства, – ответил Николай I на слова Орлова. – Его возмутительные стихи могут вызвать волнение среди народа Малороссии и не только. Они уже заполонили все города и села… Плохо работают твои подчиненные, Алексей Федорович… Надо предпринять все меры по изъятию всего, что было издано за эти годы под его именем и не только.

– Будет исполнено, ваше величество! – нагибаясь всем телом, проговорил Орлов.

Царь ходил по кабинету с суровым выражением лица. Остановившись напротив Орлова, он вдруг, сменив гневное выражение на некоторую гримасу улыбки, неожиданно сказал:

– И все же, Алексей Федорович, надо отдать должное наблюдательности этого негодяя. Э, как ловко он изобразил в своих стихах мою вторую половину: «тощей, тонконогой, словно высохший опенок, царицей убогой, а к тому ж она, бедняжка, трясет головою…»

Гримаса сошла с лица царя, и снова его глаза наполнились гневом.

– Какая неблагодарность!.. Александра Федоровна истратила почти 400 рублей, чтобы купить портрет Жуковского, написанный Брюлловым, для выкупа этого, так сказать, крепостного художника… И вот благодарность!.. – раздраженно продолжал царь. – Он в своих стихах ругал москалей… Так вот, повелеваю отправить его в москали, пусть на своей шкуре испытает, каково это быть москалем… На десять лет в солдаты в Тмутаракань, под строжайший надзор, запретив писать и рисовать!

– Будет исполнено, ваше величество, – заверил царя Орлов.

Жестокость приговора изумила даже жандармов. Это была гражданская смерть для Шевченко. Художнику связали руки, поэту заткнули рот.

Шевченко выслушал приговор спокойно, даже с улыбкой.

Сразу же после вынесения приговора, 2 июня 1847 года, Шевченко в сопровождении фельдъегеря и жандарма отправили в Оренбург. Впереди был путь в две тысячи километров. Шевченко был отправлен тайно. Никто не знал, куда сослан поэт. Первое время по Петербургу ходили слухи, что он увезен на Аландские острова и там повешен…