Закрепленный участок

Дмитрий Сорокин

Закрепленный участок

Правдивые истории

БЕСКОНЕЧНОСТЬ

Рождённый ночью, восходит день. Смурной дворник просыпается, опрокидывает сто грамм для поправки здоровья, облачается в телогрейку, собирает орудия труда и выходит на закреплённый участок. Участок закреплён надёжно и прочно, никакому землетрясению, урагану или путчу не сдвинуть его с места. Но мусора на нём меньше не становится. И снега. Зимой. А сейчас как раз зима. Дворник Антон Павлович выходит на закреплённый участок, втыкает лопату в сугроб и глубокомысленно закуривает папиросу. К нему подходит вскормленный собакой бродячий кот Ужас, и, сонно жмурясь, приветствует своего покровителя. Ужасов хвост свёрнут баранкой и лежит на крупе, видимо, сказывается собачье воспитание. Антон Павлович приветственно гладит Ужаса и принимается за расчистку тротуара. Ужас понимающе отходит в тёплый подъезд. Смурной вид Антона Павловича объясняется проигранным давеча философским спором.

Дело было так. Сидели Антон Павлович и алкоголик Афоня со второго этажа в подсобке ДЭЗа, что на северном краю Закреплённого Участка, за ежевечерней поллитрой. Антон Павлович, по обыкновению своему, жаловался на бесконечность стремления жильцов загадить Закреплённый Участок, Афоня же сетовал на бесконечность похмелья - сколько не выпей, в лучшем случае, опять напьёшься, а на утро проснёшься - вот оно, никуда не делось. Оба сошлись на том, что преследует их некая бесконечность, но вот по поводу определения оной бесконечности мнения закадычных собутыльников коренным образом разошлись. Антон Павлович, прочитавший в своё время "Преступление и наказание", "Что делать?", и "Хождения по мукам", бесконечностью полагал пустоту абсолютную и ничем неограниченную, способную вместить всё, что угодно в сколь угодно большом количестве, без ущерба для своего вышеприведённого определения. Афоня же, из всех книг читавший только "Как нам реорганизовать рабкрин", да и то лет сорок назад, был свято убеждён, что бесконечность - это когда всего до фига и нет конца и краю этому изобилию. Антон Павлович до последней капли в бутылке и до хрипоты в голосе пытался переубедить его, склонить на свою сторону, и даже обвинил в чрезмерном оптимизме. Афоня тоже был калач тёртый, и сдаваться не желал. Антон же Павлович сдался исключительно из практических соображений: надо было как-то заканчивать вечер, так как хотелось спать, а утром ждала работа. Но о позорной этой сдаче он пожалел уже ночью, когда приснилась ему холодная, пустая и беспредельная Бесконечность. Она снилась ему всю ночь, обволакивала, затягивала, поглощала, превращая дворника в часть самой себя.

Вот и дуется Антон Павлович с утра пораньше, на себя в основном. Выполняя свои должностные обязанности, он бурчит под нос веские аргументы в пользу своей теории, готовится к серьёзному поединку со своим упрямым оппонентом. Готовится он, расчищая широкой алюминиевой лопатой заснеженный тротуар, и в какой-то момент обнаруживает погруженный почти полностью в сугроб ботинок. Антон Павлович медленно извлекает находку из сугроба. У него появляется предчувствие, что где-то он уже видел этот ботинок. Мгновением позже он вспоминает, где. И когда. И на ком. Тревожные мысли пробегают по дворницкому челу. Богатое воображение рисует нехорошие картины. В следующий момент Антон Павлович отшвыривает лопату, бежит к подъезду, врывается; забыв о возрасте, мчится на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки, лишь перед самой дверью тормозит и замирает в нерешительности: дверь приоткрыта. Самые чёрные мысли обуревают дворника, и он пулей влетает в квартиру, мигом минует маленькую прихожую, в комнату, в комнату...

Афоня, кряхтя, подымается с кровати.

- А бесконечность, Антон, это всё-таки...

- Да х... с ней, с твоей бесконечностью! Главное, живой. Вот, дурилка картонная, ботинок твой, в сугробе торчал...

Афоня расплывается в улыбке, трясущимися руками наливает по стаканам водку, подмигивает, и, ничего более не говоря, опрокидывает в глотку содержимое стакана, кряхтит и морщится.

В так и не закрытую дверь входит Ужас, он голоден и громко попрошайничает.

А в окна бьёт солнце, бесконечно яркое холодное январское солнце.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

Ну, расскажу я щас, в натуре, клёвую историю. На той неделе случилась, сразу после нового года. Веркин муж умотал в командировку, и мы с ней пошли шляться по Москве. Ну так, заскочили на базар, я себе там платье симпотное купила, Верка сапожками обзавелась, и решили мы это дело обмыть.Ну, поехали в кабак. Ну, сели, мартини заказали, закуски кой-какой. Выпили по одной, и тут Верку на болтовню пробило. С ней всегда так - выпьет капельку - и давай языком полы подметать. Зато после третьей она совсем неуправляемая становится, начинается полнейший ураган и всякое клёвое веселье. Так пристаёт Верка ко мне с задушевным разговором:

- Наташка, ты знаешь, что такое любовь?

- Говно вопрос, - отвечаю, - сколько парней у меня было, и не сосчитать.

- Не, не то. Я не о том, чтоб перепихнуться с кем-нибудь, а так, чтоб вот ты без него жить не могла?

- Ну ты чё, Верка, с катушек слетела? Так только в книжках и в кино бывает. А вокруг говнюки одни, и я без них прекрасно проживу.

- Нет, рано или поздно встретишь ты парня, втрескаешься в него по самую макушку, замуж выйдешь, и вся эта шелуха тебе уже не нужна будет..

Чёрта с два, думаю.То-то ты со мной мартини в кабаке хлещешь. Будто я не знаю, что командировка твоего драгоценного сюпрюга находится в соседнем доме, у Ирки, сестры Вовчика...

- Туфта всё это, Верка, - говорю, - давай лучше выпьем.

- Давай.

Ну, ясен перец, выпили. Верка салатик поковыряла, я соком запила. Со второй Верку совсем в тоску кинуло.

- Ой, хреново мне, Наташка. Мужика хочется.

- А как же твоя любовь?

- Иди ты к .......матери со своей любовью! Мне трахаться охота!

Мне тоже хотелось, честно говоря. Но дома у меня отец с матерью третий день выясняют отношения, так что придётся набиваться к кому-нибудь в гости. Тут я вспоминаю, какая Верка шебутная после третьей становится, и потихоньку наливаю нам по третьей. А Верка ещё чуть-чуть - и белугой заревёт. Я вовремя затыкаю ей пасть сигаретой, покурив, она чуть успокаивается.

- Давай, Верка, выпьем за сбытие мечт!.

Выпили. Верка ещё закурила. Смотрю, у ней в глазах сумасшедший блеск появляется, ну, думаю, щас начнётся. И точно. Через пять минут подруга моя обводит окрестности безумным взглядом, и устремляется за соседний столик, где два красных пиджака водочкой расслаблялись. Ну, я за ней. Познакомились. Миша и Витёк ребята оказались крутые, пальцы веером и все дела. Выпили за знакомство. Чуть потрепались и ещё выпили. Потом Верка и Витёк ушли в клозет трахаться, а я осталась пить водку с Мишей. Он стал задавать всякие дурацкие вопросы, типа почему я не ношу лифчик или какого цвета у меня волосы на лобке. Думал, смущусь. Хе! Не на ту напал! На первый вопрос я ему выдала, что мол, для того, чтобы он и ему подобные с ходу могли оценить то, что им предлагают. А волосы там того же цвета, что и на голове, то есть рыжие, в чём он легко сможет убедиться, когда вернутся Верка и Витёк. Он сказал, что я крутая, а я ему говорю, мол, а ты как думал?. Тут мы выпили, потом пришла Верка, Витёк следом, и мы с Мишей пошли в клозет. ............................................................................ ............................................................................ ............................................................................ ............................................................................ .................................................CENSORED................... ............................................................................ ............................................................................ ............................................................................ ............................................................................ .........................................................

Не фонтан, конечно, но случалось и похуже. Я быстро привела себя в порядок, и мы вернулись в зал. Гляжу, Верка уже танцует, причём из выреза платья у ней сиськи выпадают, а она так пьяна, что этого не замечает...

Ну, часов в одиннадцать сорвались мы оттуда и на тачке домой поехали. Выгрузились у ларька, купили пузырь мартини и пошли к Верке. Навстречу, еле разбирая дорогу, на полном автопилоте брёл бухой в корягу мужик. Веркины глаза разгорелись ещё ярче, того и гляди, взглядом прожжёт.

- Наташка, у меня идея- шепчет мне Верка и кидается на этого мужика. Ой, ма-аладой че-елавек! Познакомьтесь со мной!

- И со мной! - я распахиваю пуховик, чтоб было видно прозрачную блузку и то, что под ней.

- Иди на...-невнятно бормочет пьяный и пытается продолжить путь, но не тут-то было.

- Фи, ма-аладой челавек, какой вы грубый! Нахамили девушке, а у неё, между прочим, день рождения!

- Д-дзень р-р-ражженния? Т-тада праздравбляю.

- Спасибо, спасибо. Теперь вы просто обязаны зайти к нам в гости и выпить по рюмочке.

- В-выпить? Опять?

- Не опять, а снова. Пошли. - Мы с Веркой ухватили его под руки и потащили в подъезд. Он ещё сопротивлялся, но когда мы его впихнули в лифт, он уже смирился со своей участью. Притащили мы его к Верке, раздели, влили почти силой стакан мартини, тут он и отрубился. Тогда мы его совсем раздели, Верка ему поставила и резинкой перетянула, чтоб не падал........................................CЕNSORED....................... ....................................

Вот это было в натуре кайфно! Сколько хотела, столько и получила. Потом мы оделись и тут произошли сразу две жуткие вещи: Во-первых, я узнала наконец этого мужика. Это оказался наш историк, Андрей Васильевич .А во вторых, в то же время Верка заглянула в спальню и пулей вылетела оттуда, причём чертовски трезвая. Я спросила её, что случилось, она просто кивнула в сторону спальни и я пошла посмотреть. Вот это был номер! На постели лежали веркин муж и Ирка. Оба вдрызг пьяные, судя по ломовому запаху перегара. Ирка была совсем голая, веркин же муж снизу был гол, как сокол, зато сверху - в полной амуниции, даже куртку кожаную не снял. Тут и я протрезвела. Мы с Веркой быстро оделись, одели Андрея Васильевича, спустили его вниз и оставили в подъезде. Потом поднялись наверх, растолкали Ирку и вклеили ей хорошенько, чтоб на чужой каравай рта больше не разевала. Она была ваще никакая, и, по-моему, так и не поняла, что с ней происходит. Мы её одели и тоже вытолкали взашей. Потом прошли на кухню, повздыхали о своей нелёгкой женской доле и хлопнули ещё по стаканчику мартини. Покурили, потом Верка разделась и заняла своё законное место рядом с мужем. Будить и раздевать мы его не стали - пусть приколется по утру. А я пошла домой, время - три часа ночи, а с утра надо в школу, там контрольная по алгебре... И зачёт по истории... О, Боже мой! Но оттянулись мы на полную катушку. Клевее не бывает.

ВОСХОЖДЕНИЕ.

Та-ак, подтянуться, еще раз, и еще. Выступ. Шестой уровень. Половина пути сделана. Можно чуть-чуть расслабиться и передохнуть. Уфф! Самое время, а то лапки уже начали уставать. Никогда еще не забирался я так высоко, а ведь предстоит пройти еще столько же! Но не буду я пока об этом думать, подумаю по пути наверх.

Страшно вспомнить то, что осталось внизу. Родных, друзей, знакомых... Маленькую Айсу, с которой так приятно было поболтать вечерком. Белого голландца Ван Гога с красными глазами, который, убежав из какой-то лаборатории, прибился к нашему клану. Он научил меня всему. Старого Пасюка, политэмигранта с Украины. Вот был прирожденный рассказчик! Мать, отца, сестер, братьев... Всех. Все они плавают сейчас вверх лапками в затопленном подвале. Никто не ожидал, что чертова труба лопнет, и крутой кипяток в считанные секунды затопит наш Дом. Как мне удалось вырваться - ума не приложу. Самое ужасное, что эти двуногие позавчера залили бетоном все входы-выходы. Бригада наших разведчиков до последнего момента искала лазейку, но кроме этой крошечной дырочки, в которую я и вылез, не нашли ничего. Кошмар еще в том, что из того зала, куда вел этот лаз, выход был только один - наверх, в эту страшную шахту, по которой периодически сходят лавины, состоящие из всяких разных вещей. Некоторые из них весьма вкусны, но большинство совершенно несъедобно. Хорошо, хоть подкрепиться смог.

Ладно, лезем дальше. Хвост я все-таки обварил. Самый кончик. Поэтому он мне сейчас не помогает, а наоборот, только мешает. Седьмой уровень. Выше. Вперед. Вперед, Монах, вверх. Там - спасение. Может быть. А, может, и нет. Не знаю. Знаю только, что внизу - смерть. Кипяток, похоже, уже затопил зал под шахтой, потому что я чувствую всей своей шкуркой дыхание горячей воды там, внизу. Главное - не оглядываться. Надо глядеть только вперед. И не сдаваться. Ни в коем случае. Потому что кто тогда расскажет другим историю клана? Кто передаст молодым премудрости Ван Гога? Кто расскажет малышам прелестные сказки старого Пасюка? Восьмой уровень. О, опять этот скрежет наверху! Быстрее, Монах, быстрее! На выступ! А-а-а! Черт! Мой хвост, мой бедный обваренный хвостик! Проклятая лавина! Спокойно, спокойно, дружище. Хвост можно чуть-чуть зализать. Вот так. Уже легче, правда? Правда. А теперь соберемся с силами - и дальше, дальше, дальше. Наверх.

Когда этот старый хрыч, жрец Мышьяк, мир его вареной тушке, наложил на меня эту... как ее... слово какое-то бранное... ефи... нет, типиемью? Опять не то. О, вспомнил, епитимью. Когда он наложил на меня эту дрянь и обязал три дня ничего не жрать, я покорно ушел в свой угол, свернулся там и приготовился к голодной смерти. Тогда я был совсем юн и еще не знал, сколь долго могу обходиться без еды. К вечеру ко мне подошел Ван Гог, присел рядом.

"Что,- говорит,- голодовку объявил?". "Нет, - отвечаю, - Мышьяк поститься заставил. Я утром задал ему вопрос: а кто был вторым Создателем? Ведь, насколько я понимаю, для размножения нужны двое. Или он был гермафродитом? Ну, тут он чисто озверел. Обвинил меня в богохульстве и заставил три дня к еде не прикасаться". "Ах он penis candidae, чума на его длинный хвост! Из-за простой любознательности паренька голодать заставил! Чтоб ты был в курсе: никто не знает, кем был Создатель, да и был ли он вообще. А уж Мышьяк и подавно без понятия: он в детстве менингитом болел и с тех пор туго соображает...".

Слышишь меня, Создатель? Сколько бы тебя там ни было, кем бы ты ни был. Помоги мне. У меня лапы уже начинают неметь. А ведь я только приближаюсь к девятому уровню, а их двенадцать. Помоги, что тебе стоит? Пожалуйста. Я для тебя все, что хочешь сделаю. Хочешь, кота в жертву принесу? Хочешь? Или такую епитимью на себя наложу, если тебе так нравится, когда мы голодаем. Хочешь? Ну, скажи?

Девять. Прогресс: три четверти пути сделано. Привал. Вчера старый Пасюк рассказал сказку: сидят на хуторе близ Диканьки два толстых кота. Один сметану из крынки наворачивает, второй шмат сала терзает. И тут к ним подходит тощий, облезлый кот, явно не из местных. "Уважаемые, - говорит, дайте поесть чуть-чуть, пожалуйста. Три дня маковой росинки во рту не было." Тут кот, что сметану жрякал, поднял от крынки свою обсметаненную морду и говорит... Черт, я не смогу так сымитировать украинскую речь, я и слов-то тамошних так и не усвоил почти... Вот, говорит он: "Побачь, хлопче, за околицей - маковое поле. Росы там - просто обожрись". Ну, пришлый, конечно, обиделся, злобу затаил. Пошел на поле, посидел там, стал думать, как бы обмануть толстых котов. И тут из маков вылезает волк. Большой такой, матерый. "Ну, що, - говорит, - попався? Щас зъим!" Кот тому волку и отвечает: "Не надо меня кушать. Я давно не ел, а ходил много. Я жесткий и невкусный. Вот я сейчас двух жирных балбесов сюда позову, съешь их?". "А як же! Зъим! Тильки щоб ты не утек, ты их з краю поля кликнешь, а я за тобой спрячусь. Усек?" "Усек"- отвечает тощий кот, подходит к краю поля и орет во все горло: "Эй, вы, обжоры! Здесь жирнейшая сметана, вкуснейшее сало! И вообще жратвы навалом! Мне одному много, да и скучно. Идите сюда, скорее!". Ну, те два кота купились сразу. Подбежали, тяжело дышат, лишний вес - не шутка. "Ну, - говорят, - где жратва?" "Здесь. - говорит волк. - тильки ваш кум слегка ошибся. То я вас зъим! Коты хотели было убежать, да не тут-то было. Волк их моментом задрал и съел. А тощий кот спокойненько вернулся на хутор и доел сметану и сало. "Подлость, - подытожил Пасюк, - можно совершить только в ответ на подлость, которую сделали тебе. Никогда не делайте этого первыми. Это неблагородно, и позорит и вас, и весь клан. Только в ответ. Но если уж вас задели - тогда зуб за зуб, как предки завещали". Зуб за зуб. Только кому мстить за лопнувшую трубу?

Тараканчики. Травленые. Все равно съел. К этой химии, которой их травят, я давно уже приспособился. А есть хочется. Ван Гог учил, что в голодный год и таракан - мясо. Хотя и не очень питательное. Выше, Монах! Выше, выше! Десять. Где-то внизу сошла лавина, уровня так с седьмого. Эх, мало я в детстве уделял времени физподготовке! Левая задняя лапа уже почти ничего не чувствует. Цель близка, Монах! Не расслабляться! Мысли сбегают, остается только одна: "НАВЕРХ, НАВЕРХ, НАВЕРХ!" Она стучит в моей голове, мечется где-то между ушами вместе с ударами сердца, которое я теперь тоже слышу всем телом.

Неделю назад мы с маленькой Айсой вдвоем вылезали наверх. Ночью, конечно. Кто бы нас, молодых да здоровых, днем выпустил! Первым делом мы нашли очень много вкусной еды в большом железном ящике, и плотно поужинали. Потом мы сидели в каком-то довольно укромном местечке, и Айса долго молча смотрела на небо, пока я нежно вылизывал ее бархатистую шкурку.

- Монах, - спросила она, - ты знаешь, что это так светит сверху? Ну, эти, маленькие и блестящие?

- Знаю. Ван Гог говорил мне, что это множество других миров, многие из которых гораздо прекраснее нашего. Только вот попасть туда практически невозможно, к сожалению.

- А мне мама говорила, что это - души умерших крыс. Всех, какие когда-либо жили. И что после смерти мы с тобой тоже будем смотреть оттуда своими сияющими глазами. - тихо произнесла Айса.

- А что мы еще там будем делать?

- Не знаю. Об этом мама мне не сказала, а я не спросила. Как-то не по себе мне стало, вот я и промолчала...

Айса, милая моя маленькая Айса... Я доберусь до самого верха, снова увижу небо и обязательно найду тебя на нем... Чтобы хоть посмотреть на тебя... Вверх, вверх, фокстерьер меня подери!

Одиннадцать. Не чувствую уже вообще ничего. Даже боли в хвосте. Последний рывок. Не отдыхать, не расслабляться, никаких привалов! Я обязан дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти дойти...

Вот и двенадцать. Последний выступ. Теперь можно, и, кажется, даже нужно заползти в эту железяку, помнится, разведчики что-то говорили об этом... И расслабиться можно. Теперь осталось только ждать, когда эта штука откроется, и потом быстро бежать. Не важно, куда, лишь бы наверх, к звездам.

Скрежет, пол уходит из-под ног, слепящий яркий свет, испуганное лицо двуногого, ярко выпученные глаза, оглушительный крик... Я не знаю, как я выбежал наверх, какими путями я попал на эту огромную ровную площадку. Помню только, что по инерции пробежал довольно много, потом остановился, увидел над собой синюю бездну и упал без чувств.

КОШАЧЬЕ СЕРДЦЕ.

Афоня угомонился часов этак в пять, когда Антон Павлович уже досматривал свой последний сон, внутренне готовясь проснуться и идти приводить в порядок Закреплённый Участок. Афоня всю ночь читал. Процесс этот давался ему с трудом, поэтому через каждые полчаса приходилось восстанавливать силы стопкой водки. Вчера Антон Павлович нашёл на Закреплённом Участке книгу М.А.Булгакова "Собачье сердце", пролистал, не нашёл ничего для себя полезного, и подарил своему обычному собутыльнику с напутствием "просвещайся, Афанасий". Такая снисходительность задела Афоню за живое, он твёрдо про себя решил: "И просвещусь!", и, как только бутылка была допита, ушёл домой и начал просвещаться. Написанное потрясло старого алкоголика. Там умник-профессор, интеллигент чёртов, без особых проблем состряпал из собаки человека. Получившийся субъект, по фамилии Шариков, очень Афоне понравился: простой такой парень, в университетах не обучался, да и выпить не дурак, опять же. Было там написано и про других хороших людей, вроде товарища Швондера, но про Шарикова больше. И когда под утро расчувствовавшийся и совсем уж хмельной Афанасий дочитал книгу до финала, где негодяй профессор и подручный доктор (еврей, между прочим), скрутили несчастного Шарикова и опять превратили в собаку, старик заплакал горючими слезами, проклиная всех евреев, докторов, профессоров и вообще интеллигентов. В таком настроении он и заснул. И тут же начал смотреть сон.

Бродячий кот Ужас, вскормленный собакой, имел несчастье попасться под руку профессору-еврею с самыми садистскими намерениями. Тут же Ужас был превращён в человека, получил одежду, ордер на жилплощадь и паспорт на имя Ужасных Апофеоза Валерьяновича. Новоиспечённый гражданин время терять даром не стал, а стал вселяться в означенную в ордере жилплощадь. На этой площади, однако ж, оказался уже жилец, всем известный алкоголик Афоня. Апофеоз Валерьянович, презрев былую дружбу, вышвырнул Афоню вон вместе со всем его незамысловатым скарбом, после чего взял на пушку ближайшую сберкассу, обзавёлся мебелью, модной одеждой, всякой аппаратурой и даже автомобилем. Затем он назвал полный дом всяких девок лёгкого поведения и прочих подозрительных личностей и гулял неделю подряд. Всё это время Афоня жил у Антона Павловича, дворника, и вместе пили они водку, подаренную дворнику всё тем же гражданином Ужасных в количестве пяти ящиков. По прошествии почти месяца, когда водка закончилась, а Антона Павловича начало тяготить постоянное присутствие в его квартире Афони, они совместно стали разрабатывать хитроумный план, как им избавиться от Апофеоза Валерьяновича. Решение пришло за распитием последней бутылки из дарёных запасов.

- Сдаётся мне, - сказал Антон Павлович, - разгадка лежит где-то на поверхности.

- Это как - на поверхности?

- Ну, например, в самых обыденных его делах. Или... кстати, а как его зовут?

- Ужас.

- Нет, полностью, по-новому.

- Ужасных Апофеоз Валерьянович.

- Стоп, чую правду... А! Валерьяныч, говоришь?! Вот оно! Надо его валерьянкой напоить, он же бывший кот, и от валерьянки одуреть обязан! Так. Ты тут сиди, а я в аптеку.

Вернулся он через пять минут с двадцатью флаконами настойки валерианы. Сообща друзья перелили содержимое флакончиков в большую миску и добавили воды для объёма. После чего встали под бывшими Афониными окнами, поставили миску, хором покричали " Кс-кс-кс-кс!" и отошли в сторонку. Со всех сторон к миске мчались с диким мявом коты и кошки, а окно второго этажа распахнулось и оттуда выпрыгнул гражданин Ужасных. По старой кошачьей привычке он извернулся в полёте, чтобы приземлиться на четыре лапы, но человеческие конечности не подходят для таких экспериментов, и Апофеоз Валерьянович после приземления на четыре точки основательно приложился головой к асфальту, дёрнулся раза два, и затих. А вокруг бесновались коты, дрались за миску валерьянки, многоголосый мяв сотрясал воздух, и выглядело это настолько ужасно, что

Афоня проснулся. Схватился за голову. Плеснул в стакан остатки водки, выпил и тут же поклялся сам себе страшной клятвой, что никогда больше не прочтёт ни одной книги, какой бы интересной она ни казалась.

В дверь кто-то поскрёбся. Афоня открыл.

- Входите, дражайший Апофеоз Валерьянович, я тут вам кильки со вчерашнего дня припас.

Ужас, слегка ошалевший от такого приветствия, приглашением воспользовался и через минуту уже жадно ел кильку в томатном соусе, свернув свой хвост собачьим бубликом, как обычно.

ШЕЯ.

Помнишь, у Пушкина в "Каменном госте", когда дон Гуан впервые видит донну Анну, между ним и Лепорелло происходит следующий диалог:

Дон Гуан:

...Чуть узенькую пятку я заметил.

Лепорелло:

Довольно с вас. У вас воображенье

В минуту дорисует остальное...

Вот и у меня такое же живое воображение. Причём, когда большинство заглядывается на хорошеньких женщин, внимание обращают на ноги, фигуру, грудь... Я же первым делом смотрю на её шею. На мой взгляд, нет ничего чудеснее и изящнее в природе, чем шея молодой красивой женщины. Ну и, конечно, когда всё остальное у неё в порядке и соответствует шее, это просто великолепно. Из всего вышесказанного отнюдь не должно следовать, что у меня чистый тестостерон вместо крови. Просто я люблю женщин. А они - меня. Иногда. Фоторепортером я работаю четвертый год, а в прошлом году у меня появилась своя студия, где прекрасные женщины с потрясающими шеями иногда не отказывают попозировать мне. К тому же мне нет ещё и тридцати, так что ... ну, в общем, вот такой я человек.

Неделю назад, ну да, во вторник , сидел я вечером после работы в кафе "Бегемот", что на Патриарших, пил виски с содовой и отдыхал. Душой и телом. Народу было достаточно немного, зал был заполнен наполовину, а во втором вообще никого не было. За столиком справа сидела пожилая пара, посередине жевал обильный ужин красный пиджак с сотовым телефоном, слева два парня один высокий, как я, а второй совсем наоборот - громко обсуждали процесс сотворения компьютерной музыки, наслаждаясь пивом и фисташками. И я со своим виски и нехитрой закуской. Пока всё. За неимением лучшего, я ублажал свои глаза созерцанием шеи Тани, официантки. Таня - девушка очень приятная, шея её не эталон, конечно, но оч-чень даже ничего. Но у нее есть существенный недостаток - она замужем. И, глядя на шею её, я представляю себе, как выглядит она вся. Без одежды, естественно. Я неоднократно подъезжал уже к ней с предложением фотоуслуг, но она неизменно отказывалась. Мужа, говорит, люблю очень. Как будто я её в постель затащить собираюсь. Как будто замужние женщины мне не позировали никогда. Не далее как на прошлой неделе мне удалось заарканить обладательницу такой шикарной шеи, что я чуть не умер от восторга. Моделью она оказалась очень способной, но это не от профессионализма - терпеть не могу профессиональных моделей - а, скорее, от раскованности и богатой фантазии, в сочетании с потрясающей чувственностью и сексуальностью. Ничего более интимного у нас не вышло, да я и не предлагал, вообще-то, у меня принцип: не спать с моделями. Но, боже мой, какие снимки я сделал! Любой "Плейбой" эти три плёнки у меня с руками бы оторвал! Но фигушки. Не дам. Я жадный до красоты более, чем до денег.

О, а это еще кто? В зал вплыло нечто воздушно-прозрачное, нечто настолько хрупкое и эфемерное, что даже замечательное слово "женщина" кажется чересчур грубым, чтобы назвать им это существо. На выручку из глубин памяти поспешил все тот же Пушкин: он, кажется, называл такие создания "Гениями чистой красоты"... Она прошла в угол, неспеша присела за столик, закурила тонкую длинную сигарету. Таня тут же принесла Ей меню, в изучение которого Она и погрузилась, а я, каюсь, вылупился на нее, как старая дева на порножурнал, напрочь забыв обо всем, вплоть до элементарных приличий. Она являла собой совершенство, это было видно невооруженным глазом! Высокая, стройная, шея - просто заглядение! Аккуратные маленькие грудки, тонкие, но идеальной формы длинные ножки... И прикрыто все это великолепие было явно штучным платьем "от кутюр". Ей принесли коктейль, Она кивком отпустила Таню, докурила, пригубила коктейль, затем достала из сумочки какую-то довольно странную штуку: узкую черную прямоугольную пластину, чуть изогнутую. Оказалось, это сотовый телефон. Минуту или две она с кем-то вполголоса общалась, затем поджала губы и убрала аппарат. Я залпом допил свой виски, и, обнаглев окончательно, подошел к ней и максимально корректно предложил сфотографироваться у меня в студии. Ну ей-богу, грешно упускать такие шансы! Но что из этого вышло!

- Ты, козел до..ливый, канай на х.. с хай-спидом, если тебе дороги твои яйца! - прошипела "Гений чистой красоты" и я ретировался за свой столик в состоянии, близком к инфаркту. Конечно же, я поспешил расплатиться и уйти из кафе, но на душе было очень неспокойно. Как будто эта... уж даже не знаю, как ее и назвать-то теперь... протанцевала на своих тоненьких каблучках в самый центр моей души лишь затем, чтобы тут же навалить там огромную кучу дерьма.

Вернувшись в объективно воспринимаемую реальность, я нашел себя сидящим на лавочке на Тверском бульваре, почему-то с бутылкой крепкого пива в руках. Кажется, в полубессознательном состоянии я принял решение напиться. Уже совсем стемнело. Ну и вечерок... А с чего, собственно, я так разволновался? Ну, подумаешь, молодая и красивая сучка, не детей же мне с ней крестить... Обидно за несоответствие содержания форме? Да не будь наивным, Игорь! Это ж сплошь и рядом случается! Ну, что? Конец света отменяется? Вот и славно.

Мимо сомнамбулической походкой прошуршала цыганка с ребенком за плечами. На ходу равнодушно спросила:

- Хочешь, погадаю?

- Нет, не хочу.

Я закурил уж не помню какую по счету за день сигарету. И тут на моем горизонте возникло очередное мимолетное виденье. Виденье, одетое в драную джинсу, нетвердой походкой перемещалось в сторону метро "Пушкинская", на ходу довольно правильно напевая " I can get no satisfaction". При ближайшем рассмотрении оно оказалось подвыпившей хиппушкой. Не знаю, откуда они все еще берутся: по моим данным, хиппи вымерли примерно тогда, когда единый и могучий Советский Союз приказал долго жить.

- Отец, не в напряг, если рядом присяду? - спросила она.

- Дык! - ответил я в лучших питерских традициях.

- Ну, ёлы-палы! - расцвело это чудо. - Ты системный?

- Нет, просто в газете работаю. И потому многое знаю, о многом догадываюсь. - пиво отшлифовало виски, где-то там сбоку примостились последствия стресса, и все это вместе означало, что меня вот-вот понесет. И меня-таки понесло. Добрых полчаса я зачем-то рассказывал этой милой юной леди - она представилась, как Ящерка, - историю своей стажировки в Южно-Сахалинске. На самом деле романтики там было мало, но по пьянке этот Южно-Сахалинск из меня так и прет... Когда стрелки на циферблате близвисящих часов перевалили за полночь, Ящерка меня перебила:

- Игорь, ты это, извини, но я в принципе не местная. Из Харькова по трассе пришла. Ты не знаешь, где сейчас можно на ночь вписаться?

- А, пошли ко мне в студию. Это рядом. На Малой Бронной. - к этому времени я для себя решил, что домой не потащусь - далеко, лениво, и вообще, с утра на работу, а это, опять же, в этом районе.

- Кайф! А... а это не стремно?

- Абсолютно. Более того, я не злобный урел какой, и все будет о'кей.

Утро застало меня скорчившимся на суррогате кровати, наспех изготовленном в ночи из старого кресла и двух табуреток. Тело затекло, башка гудела. И никакого желания работать - доползти бы до дома, принять душ и поспать в комфорте еще часиков пять-шесть... Ящерку я, помнится, положил на диване. Диван тоже не бог весть какой, но, как говорится, дареному коню слезами не поможешь. Впрочем, на диване моей ночной знакомой не оказалось, а обнаружилась она перед зеркалом, совсем голая. Она старалась принимать всякие эффектные позы, типа как в разных там западных журналах, потом рассмеялась, показала язык собственному отражению и встала в совершенно естественную расслабленную позу. И именно в этот момент я, уже минуты три увлеченно ее рассматривавший, понял, до чего же красива эта девочка. Кресло заскрипело подо мной, она резко обернулась, инстинктивно прикрывая грудь. Потом, видимо вспомнив, какая она свободная и раскрепощенная, и вообще "Make love not war", опустила руки и посмотрела на меня с вызовом.

- Хочешь, фак-сейшн устроим? - спросила она, впрочем, без особого энтузиазма.

- Нет, не хочу. Я со своими моделями не сплю.

- А разве я - твоя модель? - удивленно спросила Ящерка.

- Нет, так сейчас станешь, я надеюсь. - усмехнулся я, встал и потянулся, с наслаждением похрустывая суставами. - Фотографироваться будем?

- Будем, будем! - она захлопала в ладоши, глаза загорелись. Ну, в точности как моя шестилетняя племянница, когда я ей "Барби" подарил.

Подготовка к съемке заняла пять минут - я настроил свет, зарядил камеры.

- Только давай, не строй из себя Джейн Сеймур или Амбер Смит, ладно? В естественном виде, если не будешь косить под крутую стейтсовую гирлу, получится значительно лучше. О'кей? Ну, начали.

Ее тело ни в коем случае нельзя было назвать эталоном: чуть пухловата, ноги не совсем, я бы сказал, правильной формы, грудь великовата, шея короткая, и, на мой притязательный взгляд, совсем заурядная... Но как-то так получилось, что она производила впечатление совершенной красоты, только, в отличие от той куклы в "Бегемоте", красоты одушевленной. Четыре пленки я отснял, потом пришлось нам спешно прощаться: я опаздывал на работу. Тем же вечером я проявил и отпечатал всю серию. До утра возился. . Но я готов поклясться, что лучших фотографий я в жизни не делал! Даже та замужняя обладательница шикарной шеи получилась не так классно. Вот эти снимки.

Вообще, Илья, это здорово, что мы соседи. Работаем на пару, живем рядом. После работы вполне можно вместе поехать домой и вместе же расслабиться, как вот сейчас. Главное, это проделывать такие штуки не слишком часто, чтобы не надоесть друг другу. Так, разливай это и пора переходить ко второй бутылке. Что? На кой хрен мне журналистика при таком таланте? Спасибо, польщен. А в газету пошел, потому что там - напряжение, ритм, бешеный пульс, постоянный адреналин. И, потом, иногда ведь и сенсации случаются, и очень приятно поприсутствовать в эпицентре... Кстати, о сенсациях: помнишь снимок лох-несского чудовища? Сам знаю, что липовая лажа. Но шея, какова шея, а?

УДАВ.

Сергей Николаевич проснулся в шесть утра, принял душ и долго царапал дряблые щёки старым "жиллетом". Когда он закончил терзать своё лицо, настроение его, и без того не радужное, испортилось окончательно. Шкворчащая яичница из двух яиц и заветренных останков докторской колбасы не способствовала прояснению, и, проглотив напоследок стакан остывшего чаю, Сергей Николаевич облачился в свой ещё какие виды видавший костюм и в пресквернейшем настроении отправился на службу в свой институт. Конечно же, лифт не работал, пришлось спускаться с пятнадцатого этажа пешком. Он шел, убеждая себя, что это всё неспроста, что это кому-то нужно, чтобы он, хороший, в общем-то человек, немолодой уже, правда, в это солнечное утро спускался по лестнице пешком в отвратительном состоянии духа.

Самое же удивительное было в том, что он ни капли не заблуждался, и кое-кому это действительно было нужно, в чём инженер Сергей Николаевич Чистотелов и убедился менее, чем через минуту. На площадке между седьмым и шестым этажами, свернувшись спиралью, возлежал здоровенный удав, и голова его покачивалась на уровне головы обалдевшего инженера, в полуметре от него.

- Чего это вы так на меня уставились, дражайший Сергей Николаевич? Вы никогда не видели удава?

- Н-н-ник-когда... - признался инженер.

- Тогда я охотно вас извиняю, тем более. что я и сам не успел толком с вами поздороваться, а так же представиться. Итак, доброе утро, почтеннейший Сергей Николаевич, позвольте представиться: Франциск Восемьдесят девятый, профессиональный .... удав. Вас я знаю, так что можете не тратить время на представление. Лучше пожелайте мне доброго утра, это, мне кажется, ещё не кому не вредило....

- Доброе утро... - механически, безжизненным голосом произнёс Сергей Николаевич, и Франциск тут же заметил эту механичность и безжизненность.

- Э-э, так не годится, друг мой. Да вы боитесь меня, я же вижу. Ай-ай, нехорошо. Я пока что не собираюсь вас есть. Скажу вам по секрету - только умоляю вас, никому ни слова! - я, на самом деле, очень голоден. Но с вами я хочу лишь поговорить, поговорить немного, ву компране? Не спрашивайте, с чего это вдруг с утра пораньше непьющему инженеру является на лестнице здоровая такая змеюка и вполне нормальным русским языком просит уделить немного времени для беседы. Объяснения последуют в процессе нашей беседы, в которой заинтересованы мы оба, уверяю вас. Посему предлагаю сразу перейти к делу. Вы со мной согласны?

- Да.

- Великолепно! Превосходно! Тогда начнем прямо вот сейчас. Да, кстати, вы можете присесть. Да, на ступеньку. Вот и газетка валяется... Разговор у меня совершенно личный. Я немного высокопарен, согласен, но это от волнения. У змей, знаете ли, нервы тоже есть. Не так много, как у вас, но все же... Дело в том, что я очень одинок. Также, как и вы. И я просто подыхаю от того, что у меня нет никого, с кем можно было бы обсудить последний роман Марининой или хотя бы в шахматы поиграть вечерком...

Родился я сорок два года назад в Амазонии. Еще в младенческом виде был отловлен жадными до денег змееловами и продан в серпентарий Нью-Орлеана. Оттуда для каких-то научных экспериментов, смысл которых непостижим для меня и поныне, был переведен в Европу, в Бельгию. Десять лет назад был подарен московскому зоопарку в рамках программы поощрения перестройки, но в зоопарке было уже не менее трех моих соплеменников, и оттуда меня определили в живой уголок одной из средних школ. Да, той, что во дворе этого дома. Знали бы вы, Сергей Николаевич, каким адом были для меня эти десять лет! Я страшно голодал, потому что эти дети кормили меня редко и мало, так, чтобы совсем не загнулся. Они постоянно издевались надо мной, а я был настолько слаб, что, даже основательно рассердившись, не мог ничем им ответить. Они постоянно вытаскивали меня из неуютного и тесного террариума, бывшего моей тюрьмой, и носились со мной по всей школе. А иногда брали за хвост и долго-долго крутили над головой, изображая из себя "ковбойцев", как они выражались... Так что полет в космос мне теперь вполне по силам. Но самый ужас настал позавчера, когда по телевидению начали показывать бесконечный мультфильм, где главный злодей - гигантский удав. Они уже строили планы кровавой расправы надо мной, а я терял последние остатки мужества. Не выдержал, и, собрав остатки сил, удрал. Целый день я прятался во дворе. Каюсь, сожрал двух собак - очень уж голоден был. Да и сейчас еще мне далеко до сытости... Теперь о том, почему мы с вами можем объясняться на вашем родном языке. Это вовсе не значит, что все змеи могут говорить. Просто так получилось, что я от рождения получил паранормальные способности, причем очень сильные. Мне подвластны гипноз, ясновидение, чтение и передача мыслей на расстоянии, возможность угадывать выигрышные номера в лотереях (представляете, как мы с вами можем разбогатеть?), и, наконец, человеческая речь. Я свободно изъясняюсь по-испански, по-английски, по-французски и по-русски. Немножко знаю фламандский. И, лежа во дворе, вечером я просто методично считывал мысли всех жильцов этого дома. Крайне занимательно, должен вам сказать! Я мог бы стать профессором психологии, с таким-то глубинным проникновением в души людей! И вот в один, как мне кажется, прекрасный момент, я добрался до вас. Я узнал, что вы всю свою жизнь такой же одинокий, как и я. Что вы любите детективы с лихо закрученным сюжетом и шахматы - я тоже большой любитель интеллектуальных загадок. Вот я и предлагаю: давайте дальше жить вместе, а? На жизнь себе я заработать смогу теми же лотереями. - Франциск явно начинал терять самообладание. - Сергей Николаевич, прошу вас, - заныл он, нежно обвивая инженера четырьмя кольцами, - будьте моим другом! Вы себе просто не представляете, каково это - быть никому на хрен не нужным старым удавом без перспективы вернуться на родину! Взгляните в мои глаза - это глаза честного пресмыкающегося. Я не обманываю вас, мне так плохо, так плохо...

Сергей Николаевич послушно посмотрел в глаза змеи и больше уже не мог отвести взгляд. Он с замиранием сердца чувствовал, как по всему телу растекается оцепенение, какое-то приятное, затягивающее, спокойное... Поэтому он даже не ощутил, как огромный удав его задушил и съел.

" Чертов рефлекс! - думал Франциск, сворачиваясь поудобнее для послеобеденного сна. - только контакт установил, и тут - на тебе! Против природы не попрешь, все правильно, в полном соответствии с наукой. Ладно. Сейчас надо отдохнуть, а потом выползу наружу и займусь следующим домом. Здесь почему-то больше одиноких нет".

ПРОГОЛОСУЙ, ИЛИ ПРОТРЕЗВЕЕШЬ!

Возле коммерческих ларьков стояла машина. Старая, битая-латанная "Копейка" канареечного цвета. Внутри курили и беседовали двое.

- Префект все сделал?

- Выйди да посмотри, я уже проверял. Все в ажуре.

- Что-то я страждущих не вижу.

- Наберись терпения. Только приехали, а ему уже клиентов подавай! Ишь!

- Во, гляди, легки на помине. По-моему, типичные хроники.

- Они, родимые. Ну, начинаем работать...

Антон Павлович, дворник, матерясь, в десятый за день раз сгреб с Закрепленного Участка агитационные листовки, плакаты и брошюры. И когда эта канитель закончится? Одни клеят, другие срывают, клеят свои плакаты, третьи опять срывают и так по кругу. До голосования еще неделя, а от этой клятой наглядной агитации деваться некуда. И по телевизору: "голосуй, голосуй, голосуй"... Так, вроде бы все. На сегодня хватит. Пора идти с Афоней за поллитрой и начинать досуг.

Алкоголик с полувековым стажем Афоня как раз проспался после утреннего опохмела и был вполне готов к вечернему возлиянию. Голова слегка шумела, желудок удалось успокоить двумя бутербродами с колбасой и стаканом чая. Антон Павлович пришел точно в семь, как по расписанию, и пошли они потихоньку к ларьку. Потихоньку - чтобы не упасть на скользкой дороге. Третья неделя жестокого гололеда - суровое испытание на прочность для людей, предпочитающих алкогольно-расслабленный стиль жизни!

- По решению префекта... торговля спиртными напитками... только в магазинах. - прочел вслух Антон Павлович. - Вот дерьмо-то! В магазине она на полтора рубля дороже!

Афоня высказался по этому поводу совершенно непечатно. В этот момент их окликнул один из сидящих в стоящей рядом машине людей:

- Что, мужички, водочку не продают? А в магазине дорого? Да, дела. - он помахал поллитровкой и насмешливо поцокал языком. - Просто беда!

- И что дальше? - насупившись, спросил дворник. - Продаешь, что ли? Почем?

- А за так! На халяву! - рассмеялся человек из машины.

- С чего бы это? - спросил Антон Павлович еще более недоверчиво.

- Ну, не совсем за так, конечно. Просто очень нужно, чтобы через недельку вы пришли на выборы и проголосовали за кого надо. А мы вам за это бутылочку. Каждый день. Ну, как?

- А за кого надо-то? Если за этого таракана со свастикой, то шли бы вы ребята да ехали, а мы в магазине отоваримся. - проявил знание политической ситуации Афоня, крепко удивив этим друга.

- Зачем за фашиста? За хорошего человека, независимого кандидата, бывшего генерала.

- А, за этого? Да, нормальный парень.

- Ну так как? Согласны?

- Согласны. - дождавшись Афониного кивка, произнес Антон Павлович, и тут же получил две бутылки "Русской".

Домой шли очень медленно, чтобы не упасть и не разбить дармовую водку. Оба молчали, предвкушая. Засели дома у Афони - в подсобке дворника было холодно, да и комфорта там ноль. Афоня расчекрыжил луковицу и порезал остатки черного хлеба и колбасы.

- Ничего, Антон, через недельку - пенсия, тогда селедочкой закусим!

- Да и мне должны получку выдать, так что и огурчики сможем себе позволить. Как тебе это, Афанасий: водку на халяву дают! И ладно бы "йогуртами" или чекушками, а то по полкило на рыло! Подозрительно мне это.

- А вот мы сейчас проверим. Если фуфло - пойдем и морды им набьем! кровожадно раздул ноздри Афоня, разливая по маленькой - всего по полстакана. - Ну, давай?

- Давай! - оба синхронно выпили, удивленно посмотрели друг на друга. Она!

- Она, родимая! - Афоня вытаращил глаза и запустил пятерню в засаленные редкие седые волосы. - Что ж это делается, Антон?! Богатый мужик он, этот генерал, если в состоянии поить кого хошь на халяву!

- Да уж, не бедный. - кивнул Антон Павлович, сочно хрустя луком. - Эх, ядреный лучок у тебя, Афанасий! Слезы так и брызжут!

- На овощной базе брал. Там он дешевле, кстати. А с выборами что делать? Идти и голосовать? Ты как считаешь, Антон?

- Вообще, эти выборы у меня уже давно во где сидят - дворник чиркнул себя по горлу большим пальцем. - толку от них - пшик, а дерьма много. Это я тебе как дворник говорю. И мне глубоко до такой-то матери, кто там пролезет. Но вот теперь - совсем другое дело. Приехали ребята, молодые, с понятием, водки дали и денег не взяли. "Проголосуй", - говорят, и ничего больше не просят. И назавтра еще водку обещают. Если б я эту водку не взял, то и на выборы не пошел бы - на хрена они мне сдались. Но теперь не могу. Бутылку взял, так что, если не пойду, то гадом буду. С совестью-то у меня все нормально, Афанасий. И потому я пойду и буду голосовать за генерала.

- Я тоже пойду. Я ж не падла какая, у меня тоже совесть есть. Еще с тех, коммунистических времен осталась. Выпьем, что ли?

Они выпили еще, и еще, и еще, потом Афоня включил телевизор, и друзья до полуночи смотрели разные интересные фильмы, иногда отвлекаясь, чтобы снова выпить. О выборах в этот день больше не говорили.

На следующий день Антон Павлович, как только закончил работу, побежал за Афоней и с изумлением застал того в почти невменяемом состоянии. Путем многих ухищрений бывалый дворник вытянул из собутыльника, что тот день даром не терял, а обошел весь район, и у каждого ларька брал из машины по бутылке. Так что одиннадцать... нет, девять с половиной бутылок, прошу люббить и жжалловать. Антона Павловича возмутило такое отношение Афанасия к несомненному акту доброй воли бывшего генерала, и в этот вечер он пил в гордом одиночестве. И в следующий тоже. На четвертый день его упрямство чуть было не спасовало, но дворник сурово сказал себе: "Спокойно, Антон. Принципы - вот что отличает человека от обезьяны, а тебя от этого пройдохи Афанасия". И остался непреклонен до воскресенья. Афоня же вообще не просыхал всю неделю. Бродячий кот Ужас, вскормленный собакой, потеряв ежедневный харч от Афониных щедрот, снова прибился к дворнику, где был с радостью принят.

Операция "Проголосуй, или протрезвеешь!" показала, что в Москве вообще, и на Закрепленном Участке в частности, живет гораздо больше любителей выпить, чем предполагалось. Поэтому реальные расходы от запланированных отличались едва ли не на порядок. В день выборов господа алкоголики все, как один, стройными рядами явились выполнять свой гражданский долг. И когда из стен полезли странные прозрачные фигуры, шепчущие, вздыхающие, стенающие и даже завывающие, члены избирательной комиссии поначалу подумали, что алкаши притащили с собой белую горячку. Алкаши тоже так подумали, один из них после этого даже бросил пить на целую неделю. Но все они ошибались: это были самые обыкновенные привидения.

ВСЕ НА ВЫБОРЫ!

Редакционное задание поначалу выглядело очень даже заманчиво: написать большой материал об осквернителях могил. Но когда выяснилось, что для этого придется самому идти на кладбище, да еще ночью, да в слякотную погоду, да в компании блюстителей порядка, Илья приуныл. Тем более, что на прошлой неделе удалось хорошо подхалтурить: выполнить за хорошие деньги пару заказов предвыборной команды одного бывшего генерала, и ребята дали понять, что на этой недели возможна еще халтура. Но отступать было поздно: с милицией уже договорено, Игорь, фотограф, тоже согласился. И, запасшись бутербродами, термосом с кофе и "Мерзавчиком" водки, пробормотав пару ритуальных ругательств, Илья вышел из дома. У подъезда он раскланялся с Антоном Павловичем, дворником. Отношения между ними завязались недавно и сразу стали очень теплыми: как-то, от махрового безделья, Илья взял у Антона Павловича интервью о нелегкой дворницкой жизни, а потом еще и угостил дорогой вкусной водкой. Интервью напечатали, и дворник с гордостью повесил газетную вырезку на стенку, предварительно ознакомив с нею всех приятелей.

К тому времени, когда Илья добрался до кладбища, погода окончательно испортилась. Мелкий густой снег, сильный ветер, под ногами чавкало... Стоящий у ворот "газик" призывно мигнул фарами. Илья подошел.

- Ты, что ль, корреспондент будешь? - спросили из глубины машины.

- Ну, я...

- Документы, пожалуйста. - Илья протянул в окошко редакционное удостоверение и, на всякий случай, паспорт. Сидящие внутри долго и скрупулезно проверяли оба документа, затем вернули.

- Мне нужен капитан Панкратов. - сказал Илья.

- Здесь я, не вибрируй. Значит, так. С тобой пойдет сержант Перегончук. На месте вас встретит старшина Заливайло. Ты, Перегончук, поступаешь в его распоряжение. - послышалось бравое "есть!" - встретите клиентов, примете, как положено, и сюда. Отвезем их в отделение, а что написать, я сам скажу. А то знаю я вас, вольных борзописцев... - неприязненно произнес капитан. Перегончук, пошел.

Дверца со скрипом открылась, и из "газика" вылез сержант. Было в нем без малого два метра ввысь и где-то полтора вширь. Впрочем, массивность его фигуры увеличивала теплая куртка и надетый поверх нее бронежилет. Автомат Калашникова, висевший на сержантском плече, казался детской игрушкой на фоне этого большого человека.

Послышался электронный писк. Сержант напрягся.

- Это что? - спросил он с подозрением.

- Пейджер. - поморщился Илья, извлекая средство связи из кармана. Сообщение гласило: "Извини, что запаздываю, дружище. Встретил потрясающую шею, сейчас тащу ее в студию. Присоединюсь к тебе в отделении. Игорь". Халявщик, блин, ценитель прекрасного...

- Выключить немедленно! - приказал Перегончук. - Еще что-нибудь в этом духе есть?

- Нет.

- Тогда пошли.

Ни один фонарь на кладбище не горел. Илья едва поспевал за мощным милиционером. Тот, похоже, в темноте видел не хуже кошки. "Самое главное это не отстать. А то бродить по этому кладбищу до самого утра... Удовольствие ниже среднего!" - думал Илья, поспешая за сержантом. Через бесконечно долгую четверть часа, наполненную лавированием между могилами, откуда-то сбоку послышался негромкий окрик:

- Стой, кто идет?

- Сержант милиции Перегончук с газетчиком. - ответил мой проводник.

- А, это ты, сержант. Идите сюда. Затаиться и сидеть тихо, как мыши в посудной лавке!

- Есть, товарищ старшина.

И потянулось бесконечное ожидание. Когда Илья начал склоняться к мысли, что тот паренек, который заложил своих дружков, собравшихся вовсю повеселиться этой ночью на кладбище , просто пошутил, а ночь перевалила за полночь, со стороны, противоположной воротам, послышались шаги и громко матерящиеся голоса подвыпивших подростков.

- Приготовиться. - шепнул старшина и заорал: - Всем стоять! Милиция! Вы окружены!

- Атас!!! Здесь менты!!! - пискнул кто-то из подростков, послышался удаляющийся топот. Милиционеры, общим числом шесть человек, - остальные прятались за соседними могилами, - рванули следом. Илья, естественно, побежал за ними. Но того он не рассчитал, что его физическая форма сильно отличалась от формы блюстителей порядка. И отстал. Шум все удалялся и удалялся от него, видимость по-прежнему была на нуле. И в тот момент, когда Илья понял, что напрочь потерял ориентировку и, скорее всего заблудился, он споткнулся обо что-то и упал, стукнувшись головой о чье-то надгробие.

Трудно сказать, как скоро он пришел в себя. Было ужасно холодно - вот уж это точно. Голова почти не болела. Вспомнив про свои запасы, Илья попытался согреться водкой и кофе. На короткий момент ему это удалось. "Да, попал. И что теперь делать? Задание, считай, профукал. Оказался в центре кладбища, да еще ночью. Бр-р! Ладно, попробуем найти обратную дорогу." - с этой мыслью он встал. И тут же плюхнулся обратно, раскрыв от удивления глаза: массивная могильная плита, о которую он ударился, засветилась вдруг мягким зеленоватым светом. Илья отпрянул. На память тут же пришли все известные страшные истории, начиная с тех, что рассказывают друг другу в пионерском лагере дрожащими голосами мальчишки, и заканчивая опусами Стивена Кинга. Соседние могилы тоже начинали светиться. Илья вскочил и побежал, не выбирая дороги, лишь бы подальше от этого потустороннего свечения. Но, куда бы не устремлялся он, спасения не предвиделось: светились практически все могилы. Наконец, он вломился в заиндевевшие остатки некогда пышного куста, и, тяжело дыша, притаился там, затравленно озираясь.

Тем временем события продолжали развиваться. Зеленый свет приподнимался над могилами, концентрировался и образовывал человеческие фигуры. Получившиеся таким образом призраки покидали свои территории и собирались в аллее, около которой засел в кустах Илья. Минут за двадцать собрались, видимо все. Они толпились, шелестом переговариваясь между собой. "Интересно, о чем они говорят? - подумал Илья. - О том, как кому лежится? О том, кто к кому и по сколько раз в год приходит?". Почему-то эти размышления несколько успокоили его и даже развеселили.

Перед толпой привидений возник еще один призрак. Этот имел вид исключительно величественный и торжественный: высокий полный старик с благородным лицом, обрамленным бородой а-ля Лев Толстой. Одет он был в призрачный фрак, и Илья про себя окрестил его дирижером.

- Приветствую вас, о собратья мои по смерти! - довольно высокопарно начал дирижер, но потом перешел на почти нормальный язык: - Я собрал вас здесь для решения вопроса, не терпящего более отлагательства. Суббота кончилась полтора часа тому назад, и сейчас уже воскресенье. День выборов. "При чем тут мы?" - спросите вы, и я отвечу: очень даже при чем. Потому что некий господин Чичиков, кандидат в депутаты Государственной Думы от N-цатого избирательного округа - это наш кандидат. "Как такое может быть?" - спросите вы опять, и здесь я вынужден развести руками, потому, что я не знаю, как такое могло случиться. Но факт остается фактом: подписной лист кандидата, в котором стоят наши паспортные данные, адреса, и, что самое главное и непостижимое, подписи, давно уже принят избирательной комиссией. Так что теперь нам надо решить, что делать: продолжать поддерживать кандидата, которого мы выдвинули, или пустить это ответственное дело на самотек. Какие ваши мнения? Пойдем голосовать?

- А кто он такой, этот Чичиков?

- А в чем суть его программы?

- А на хрена он нам сдался?!

- Он что, родственник кого-то из нас?

- А не пошел бы он сам?!! - посыпались со всех сторон вопросы и возгласы. Дирижер поднял руки, призывая всех к тишине.

- Мне думается, что мы сможем получить ответы на все интересующие нас вопросы. Сегодня среди нас находится живой. И я не могу себе представить, кто бы это мог быть, как не господин Чичиков, пришедший наконец-то на встречу со своими избирателями. Даже если это и не так, все равно предлагаю априори считать этого господина нашим кандидатом Чичиковым. - дирижер повернулся в сторону кустов, где Илья щелкал зубами от холода, удивления и страха. - Прошу вас, господин Чичиков!

Собрание разразилось призрачными аплодисментами. Не совсем ясно соображая, что делает, Илья вылез из кустов и на негнущихся ногах подошел к толпе привидений.

- Но... но я действительно не Чичиков! - пролепетал он. Толпа угрожающе зашумела. Илья подумал, что теперь уж точно, каюк. Тут от общего собрания отделился призрак явно адвокатской наружности и подплыл к нему.

- Послушайте, молодой человек, нам совершенно не важно, являетесь ли вы де-факто Чичиковым. Важно то, что де-юре мы вас таковым признали. И поэтому, будьте любезны, не тяните время. Вы же замерзнете. Ну что, Чичиков, вы согласны?

- Согласен. - буркнул Илья.

- Господа, господа! Он согласен! Он признал себя Чичиковым! - вскричал адвокат. Толпа зашумела теперь уже вполне одобрительно. - Я предлагаю, чтобы не затягивать собрание и пощадить нервы нашего уважаемого кандидата, просто дать ему наши гражданские наказы, а потом взять с него торжественную клятву. Все мы теперь знаем истинную силу клятв, так что... Возражения есть? Нет? Прекрасно. Тогда прошу.

- Пусть могилы наши в порядке содержат! Даже могилы одиноких, тех, у кого никого на земле не осталось! - наказал призрак тучной женщины.

- Ввести смертную казнь за осквернение могил! Пусть сами в земле полежат и узнают, каково это, когда над твоей головой памятник разбивают, а кости твои перетряхивают в поисках ценных вещей... - если бы у него было тело, этот старый полковник наверняка вовсю брызгал бы сейчас слюной.

- И чтобы это, слышь, братан, - а это призрак молодого человека, хорошо одетого, с массивной призрачной золотой цепью на шее и дырой во лбу. - чтобы кладбища, типа, охранялись. А то шпана молодая стрелки забивает, разборки там... Не дело это. Я этой байды еще при жизни во как накушался. В натуре, надоело. Покойникам - покой! Ты меня понял?

- А еще, командир, сделай, чтобы выпивку с закуской на могилах не оставляли. Нам ни к чему. А бомжи уже в печенках сидят со своим говном, прости, Господи. - пролетарского вида привидение было задумчиво и печально.

- А еще...

- И вот чтобы...

- И чтоб непременно... - наказы сыпались со всех сторон. Когда поток иссяк, адвокат подвел итог:

- Вот, господин Чичиков, наши гражданские наказы. Клянетесь ли вы приложить все усилия, чтобы, находясь на ответственном посту депутата Государственной думы, обеспечить решение всех вышеизложенных проблем?

- Клянусь! - воскликнул Илья, ничего так не желающий, как поскорее убраться с этого запредельного собрания. Толпа возликовала.

- Так я опять спрашиваю вас, - вновь взял слово дирижер, - голосовать сегодня пойдем?

- ДА!!!!! - ответил ему хор привидений.

Утро уже было где-то неподалеку, когда Илья, замерзший и промокший окончательно, добрался, наконец, до ворот. Там его ждал все тот же сержант Перегончук.

- О, нашелся, журналюга! Эк тя... Башкой, что ль, шарахнулся? Эт ничего, эт бывает. Поехали скорее, капитан заждался. И коллега твой, мордограф. Вот кто профессионал! Пьяный вдрызг, но дело знает: пока всю шпану не заснял во всех видах, даже не закурил ни разу! Ну уж а потом сморило его...

Такова подлинная предыстория массовых паранормальных явлений, наблюдавшихся в день голосования на избирательных участках N-цатого округа.

УЖАС НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Холодным зимним утром Ужас выбрался из подвала, где ночевал на теплой трубе, и направился привычным маршрутом в свой - он давно привык считать его своим - подъезд. В этом подъезде жили сразу два великих человека. На первом этаже обитал сам Антон Павлович, дворник, очень могущественное существо. Царь и бог всего Закрепленного участка. Его боялись все. И пришлые коты, и собаки, и крысы, и даже дети. Великий Дворник всегда покровительствовал Ужасу, подкармливал, и даже пускал к себе в самые лютые холода, когда в подвале существовать становилось невыносимо. На втором этаже жил алкоголик Афоня, друг и, видимо, заместитель Антона Павловича. Добрейшей души человек, у которого даже в самую лихую годину можно было достать что-нибудь поесть. Питаться на помойке кот всю жизнь считал ниже собственного достоинства. Беспокоить Самого Ужас не решился, и потому сперва пошел к заместителю, к Афоне. Поднимаясь по лестнице, он брезгливо поморщился и даже подергал лапкой - мерзостно воняло кобелями. Опустившимися, не следящими за собой, гадкими, глупыми, отвратительными кобелями. Самое обидное, что великий Антон Павлович ничего не делал, чтобы как-то исправить ситуацию. Тут требуется пояснить, отчего это в подъезде постоянно присутствовал этот столь раздражающий Ужаса запах. На третьем этаже, прямо над Афоней, жил-был еще один алкоголик, некто Ферапонтыч. Только, если Афоня под благоприятным влиянием дворника еще сохранял в себе что-то человеческое, то Ферапонтыч, с которым дворник был в давней глубокой ссоре, мало того, что напрочь утратил связь с реальностью и бредил день-деньской, так еще по жизни был большой сволочью. Один раз он пнул Ужаса, причем довольно сильно. Задние лапы после этого два дня болели. Помимо прочих недостатков, у Ферапонтыча еще была собака Белка. Большая, старая и тупая. Полгода назад что-то разладилось в ее организме, и с тех пор она почти беспрерывно текла, к полному восторгу всех окрестных кобелей. А их было немало. Откуда берутся бродячие собаки? Этого Ужас не знал. Знал только, что та, что вскормила его, в свое время убежала от жестокого хозяина. И еще он твердо знал, что во времена его детства бродячие собаки были другими. Они были добрее, мудрее, спокойнее. Или это ему только казалось? Не важно. В общем, в подъезде теперь постоянно ошивалась орава Белкиных поклонников, они гадили где попало и вообще, вели себя по-хамски.

Возмущению Ужаса не нашлось пределов, когда на ветхом коврике перед дверью Афони он обнаружил одного из этих ненавистных псов. Тот его тоже заметил. Встал, вздыбил шерсть на загривке, ощерился и процедил сквозь зубы:

- Мерзкая кошатина, тварь, убирайся, дерьмоед, неприятностей захотел?

Ужас, волею судьбы кот-полиглот, собачий язык знал, как свой родной.

- Да пошел ты, бомж вонючий, к крысячьей бабушке! Пока ты развернешь свою тощую задницу, уже три раза без глаз останешься, урод! - презрительно прорычал Ужас по-собачьи, демонстрируя свое оружие - большие острые когти. Пес то ли от досады, то ли со страху, то ли по какой еще причине взвился пружиной и обрушил на голову кота поток отборной собачьей брани. Нападать он не решался, а вот глотку подрать - это пожалуйста. Ужас, выгнувшись дугой и прижав уши, громко шипел, сожалея о двух вещах одновременно: что мать-природа подарила ему такие чувствительные уши, и что она же снабдила его несовершенным речевым аппаратом, так что собачьи ругательства, произнесенные котом, звучат вяло и неубедительно. Тем временем алкаш Афоня, которому резкие громкие звуки по утру были так же милы, как черту пасхальный звон, распахнул дверь и, недолго думая, втянул расшумевшемуся кобелю шваброй поперек хребта. Тот взвыл, и, поджав хвост, очистил помещение.

- Входи, Ужас. - пригласил Афоня. - Колбаску будешь?

Ха, когда это, интересно, Ужас отказывался от колбасы? Насытившись и напившись, он, по давно сложившимся традициям, вздремнул полчасика на облезлом ковре в комнате, потом требовательно мяукнул, намекая на то, что ему пора. Афоня, как раз похмелившийся, тоже все ходы в этой игре давно знал наизусть и выпустил кота по первому требованию.

Давешний пес оказался злопамятным. При выходе из подъезда Ужаса поджидала компания из пяти бродячих собак. В такой ситуации Ужас благоразумно не стал терять время на перепалку, а, проскочив меж нападавшими, взобрался на дерево. После чего все пятеро кобелей уселись под этим деревом, и, задрав морды, огласили Закрепленный Участок самыми наигрубейшими бранными словами, какие только существуют в собачьем языке. Ужас сидел на дереве и думал: "Ну, ладно, ребята. Уговорили. Вы хотите войны - вы ее получите. Впятером на одного кота - это, знаете ли, свинство! Ну, да ладно. Я, конечно же, очень добрый кот. Но это только до тех пор, пока меня не задевают. А теперь... Ну, я вам устрою, скоты!" Псы тем временем захлебывались лаем. Марта Абрамовна, бывшая учительница музыки, живущая на первом этаже напротив дворника, с гримасой великомученицы закрыла все форточки. Собаки же, по всему судя, только-только вошли в раж. На этот ужасный шум примчался Антон Павлович с огромной лопатой в руках.

- Вот я вам сейчас, оглоеды! - кричал рассвирепевший дворник. Оглоеды поняли, что дело пахнет керосином, и рванули кто куда. Антон Павлович внимательно оглядел окрестности, и, обнаружив причину кобелиного неистовства, поманил кота пальцем. - Слезай, Ужас. Я их всех прогнал. - Ужас сверху видел, что вся свора благоразумно покинула территорию, контролируемую дворником, и теперь неудавшиеся охотники на кота бранились меж собой в соседнем дворе. К тому же, доверие кота к дворнику всегда было безграничным, так что он сразу же начал спускаться. - Ну, ладно, Апофеоз, бывай. У меня еще много дел на сегодня. - сказал Антон Павлович, как бы извиняясь, и ушел расчищать тротуар перед шестнадцатиэтажкой.

Ужас же пошел к себе в подвал, где полдня провел за раздумьями и планированием. Вторую половину дня он посвятил рекогносцировке. Тщательнейшим образом исследовал он Закрепленный Участок, выявляя места, которые ему могут быть полезны в грядущей кампании. Закончил он затемно, вполне довольный собой. А тут как раз вышел на прогулку старинный Ужасов приятель - ирландский сеттер по имени Эрган-Эммануил-Эфраим-Эмомали-Астровер дикт-Пантелеймон-Кабухазар-оглы. Впрочем, хозяева его никогда не затрудняли себя произнесением хотя бы одного имени этого в высшей мере породистого пса, и звали его просто Пуськой. Ужас же, видя, какие мучения доставляет этому прирожденному аристократу дурацкое слово "Пуська", предпочитал обращаться к нему по первому имени и всегда только на "вы", часто добавляя слово "сэр". Эрган же, в свою очередь, питал некоторую симпатию к этому интеллигентному, как ему казалось, коту. И ему тоже было неловко называть его Ужасом. По обоюдному согласию, для Эргана Ужаса звали Бонифаций.

После традиционных приветствий, Эрган спросил:

- Скажите, уважаемый Бонифаций, сегодня утром я слышал страшный шум. Вы не знаете, что это было?

- Отчего же, сэр, знаю. Это пятеро голодранцев пытались лишить меня волосяных и кожных покровов, в просторечии именуемых "шкура".

- Ай-ай-ай... Как это скверно! Надеюсь, друг мой. Вы не пострадали?

- Ничуть, сэр. Я вовремя покинул пределы их досягаемости.

- Я подозреваю, что это была публика вроде той, что оккупировала в последнее время второй подъезд?

- Вы угадали, Эрган, это они и были. Редкостные хамы!

- Да-да. Ума не приложу: как было можно опуститься до такого состояния? И, Бонифаций, что вы намерены делать?

- Пока толком не знаю. Но непременно что-нибудь сделаю, и в самое ближайшее время.

- Простите меня, я слишком стар и вряд ли смогу помочь...

- И даже не думайте, сэр! Вы мне слишком дороги, как умный собеседник, чтобы я смог позволить вам, в вашем почтенном возрасте, рисковать головой из-за пяти-шести люмпенов! Я и сам справлюсь.

- Благодарю вас, Бонифаций. Воистину, у вас благородное сердце.

Поболтав еще минут пять, они церемонно раскланялись, и разошлись по домам. Ужас, правда, сначала пошел на поиски Антона Павловича. Без труда обнаружив его дома, он тут же получил свой ужин. Даже во время еды хитрый кот продумывал стратегию и тактику боевых действий, которые начнутся завтра. Антон Павлович заметил, что с ним что-то не так.

- Чтой-то вид у тебя больно прохиндейский, а, Ужас?

Ужас посмотрел на него почти виновато: извини, мол, рассказал бы с удовольствием, да человеческий пока не освоил, а по-кошачьи, по-собачьи или по-птичьи ты же все равно вряд ли поймешь...

Война началась, когда радио "Маяк" провозгласило десять утра. Первую свою жертву - давешнего барбоса, с которым ругался на лестнице, Ужас подстерег около "своего" подъезда.

- Ну что, мешок с дерьмом, посмотрим, кто круче? Догонишь - сдамся на милость. Вперед! - и кот сорвался с места. Кобель, повинуясь дремучему инстинкту, за ним. Ужас минут пять увлеченно носился по двору, потом юркнул за здание ДЭЗа, где, как он знал, открыт канализационный люк. Элегантно перепрыгнув через разверстую пасть колодца, кот резко затормозил и оглянулся. Все случилось именно так, как он и планировал: увлекшийся погоней пес начисто забыл о собственной безопасности и рухнул вниз. Минуту еще слышался его визг, затем все смолкло - видать, поток унес его далеко-далеко. После этого у кота была намечена передышка, но тут все пошло наперекосяк, потому что второй Белкин ухажер, заслышав визг, пожелал выяснить, что произошло с его собратом. Пришлось Ужасу еще побегать по двору. Впрочем, финал был тот же самый: колодец, визг, тишина.

По одному вылавливать кобелей и сбрасывать их в журчащую темноту больше не получилось: в следующий раз Ужас встретил четверых сразу. Они помчались за ним, изрыгая проклятия, и кот спасся от них, юркнув в крохотную отдушину, ведущую в родной подвал. Преследователи столпились перед отдушиной и повторили вчерашний номер с бранью. Пробежав подвал насквозь, Ужас вынырнул из такой же лазейки на противоположном конце дома. Кружным путем вернулся во двор, залез на дерево. Псы продолжали концерт прямо под окнами Марты Абрамовны. В этот самый момент происходило то, чего не знали ни собаки, ни Ужас, но что самым решительным образом повлияло на исход этой войны: бывшая учительница музыки, уставшая от вечного лая в подъезде и под окнами, вызвала службу по отлову бродячих животных.

Охрипших от лая собак снова разогнал лопатой дворник. Ужас сидел перед подъездом и пытался придумать, что ему делать дальше: если эти и в дальнейшем будут держаться все вместе, справиться с ними будет практически невозможно. К тому же, колодец в любой момент могут закрыть. И тогда вся война пойдет насмарку. В этот момент его зрение как бы обострилось, он увидел , как с одного конца двора возвращается Ферапонтыч со своей Белкой, а с другой въезжает фургон. Ужас видел этот фургон лишь однажды, но запомнил на всю жизнь. Ошибок быть не могло - это была машина, на которой ездит Смерть. Решение не успело не то, что созреть, а даже оформиться, а Ужас уже со всех лап мчался к помойке. Найти на помойке тряпочку - дело недолгое. Меньше, чем через минуту бродячий кот Ужас, вскормленный собакой, стал обладателем выброшенного кем-то носового платка. Огорчал только сильный неприятный запах, исходивший от находки. Сжимая эту вонючесть зубами, Ужас рванул к подъезду. Успел в самый последний момент: дверь уже закрывалась за Ферапонтычем. Метнулся в угол, чтобы этот сумасшедший не заметил. И, когда тот опередил кота на два лестничных пролета, Ужас медленно двинулся следом, выискивая на лестнице пятна жидкости, постоянно капавшей у Белки из-под хвоста. Найдя, промокал пятно платком и шел дальше. Повезло: с первого по третий этаж нашел три капли. Остается только надеяться, что этого запаха хватит. "Да ты рехнулся, Бонифаций! - думал кот. - Это ж верная погибель!". "Ничего, - тут же ответил он сам себе. - кто не рискует, тот... тот не рискует!".

Со стороны это было забавное зрелище: из подъезда выбирается поджарый черный кот, с хвостом, свернутым бубликом и с носовым платком в зубах. Подходит к большому фургону, забирается на заднее колесо и старательно запихивает платок меж двух колес. Алкоголик Афоня случайно увидел Ужаса за вытиранием лестницы и, боясь вспугнуть, проследил за дальнейшими его действиями.

Как ни странно, сработало. Пока ловчие, или как там их называют, заходили с тыла, вся их клиентура уже столпилась у машины, потягивая носами воздух и возбужденно потявкивая. Финал был однозначен.

Закрепленный Участок должен знать своих героев. Афоня тем же вечером рассказал Антону Павловичу историю с живодерней, дворник сопоставил его рассказ с собственными наблюдениями и все понял. Решили, что героя партизанской войны надо наградить. С деньгами у обоих было не густо, но друзья, стиснув зубы, скинулись, и на следующий вечер Ужас впервые в жизни ел настоящую кошачью еду "Вискас". После всех этих событий собаки сделали соответствующие выводы. К Ужасу никто никогда больше не приставал, да и подъезд этот старались обходить по большой дуге. Так что Эрган-Пуська и Бонифаций-Ужас могли вести свои светские беседы сколь угодно долго, и никто не осмеливался им помешать. А из любимого подъезда постепенно выветрились так раздражавшие кота запахи. Остались только те, которые присутствуют почти в каждом подъезде любого дома.

ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО АНТОНИЯ

Как говаривал великий индийский писатель Рабиндранат Тагор, "все плохо, пора умирать". Какая-то беспросветная полоса наметилась в моей жизни, причем по всем фронтам сразу. Никакого удовлетворения от работы - так, сплошная рутина, ничего интересного. Полный облом с моделями - третью неделю никого не фотографировал! А с личной жизнью у меня давно уже все сикось-накось. В условиях такого кризиса было бы целесообразно совместить ближайший же сеанс фотосъемки с попыткой наладить личную жизнь, но здесь несокрушимым бастионом стоит принцип. Вернее, даже клятва, данная некогда самому себе - никогда не спать со своими моделями. Так что, чтоб не потерять голову от отчаянья, пришлось снова заняться пейзажами. Заодно нашел время и привел в порядок студию. Купил новую кровать. Ну, не совсем, конечно, новую, но поновее того, что было. Содрал, наконец-то, со стены древний постер с улыбкой Вахтанга Кикабидзе. На его место повесил найденную дома репродукцию "Искушения святого Антония" Босха. И пытался, пытался вдохновиться природными и городскими видами, но ничего не выходило, а тоска лишь усиливалась. Пошел развеяться в паб. Хрен с ним, с любимым виски, сегодня пью пиво. Вчера получкин день был, так что финансы позволяют. Сижу в уголке, потягиваю потрер, смотрю клипы по телевизору. В голове пустота. От нечего делать начиная обращать внимание на присутствующих дам. Они, как правило, не одни. Неинтересно. А вот эта, впрочем, вроде бы без кавалера. Слегка полновата, пожалуй, зато с очень красивой шеей, украшенной янтарным ожерельем. С ней можно было бы познакомиться, погулять немножко - погода не самая прогулочная, потом предложить пофоткаться, а потом - а пошли они, эти кретинские принципы! - обновить кровать... Нет, не судьба мне сегодня, видно, согрешить: к ней подходит лысеющий кавказец в дорогом костюме, и знакомы они явно не первый день... Эй, официант, еще пинту, пожалуйста.

Вот уже и вторая пинта подходит к концу, заказываю ещё. И тут входит в зал ОНА. Узнал я ее сразу, хотя не видел лет, наверное, двенадцать. Некогда мы сидели за одной партой. Не сказать, чтоб она тогда была гадким утенком, но и красотой особой не блистала. Только я всегда был ее верным рыцарем. Я навязывался ей в попутчики по дороге из школы домой, я помогал ей писать контрольные и сочинения, я исторгал из себя фонтаны банальной заштампованной любовной лирики и иногда украдкой дарил ей цветы. Все эти знаки моего внимания она принимала, как нечто, само собой разумеющееся. А ей снился голубоглазый блондин из параллельного класса, и никто ей больше нужен не был... После школы я с ней не встречался. Краем уха слышал, что побывала она замужем за каким-то из Новых, через год, не выдержав, сбежала. Но это уже давно. Как там у нее сейчас - без понятия.

Она подошла к стойке, замерла в ожидании своей выпивки. А она здорово изменилась. Похорошела. Расцвела спокойной русской красотой, столь ценимой нашими литературными классиками. Одета не шикарно, но со вкусом. А какая шея! На пять миллионов долларов, никак не меньше! Увидев ЭТУ шею, я моментом представляю себе всё остальное, выбрасывая из головы все детские воспоминания, тут как раз приносят мне пива, я в возбуждении отхлёбываю добрую половину порции, чуть прикрываю глаза, а воображение, какое не снилось и благородному дону Гуану, послушно запускает фильм.

Моя фотостудия. Она стоит у большой репродукции "Искушения св. Антония" Босха, и св. Антоний не в силах устоять перед столь сильным искушением. Он ухмыляется, делает пару неуверенных движений для разминки - и вот он уже в студии. Она чуть отстраняется, слегка смущённая, Антоний что-то говорит ей, она расслабляется, он начинает медленно ласкать её, целовать её лицо, шею. Она подыгрывает ему. Он становится все страстнее, одежда - предмет за предметом - спадает с неё на пол. Она срывает с него хламиду, они оба обнажены, тут начинает проявляться его норов не вполне современного человека - с каким-то звериным рыком он валит её на пол... А я судорожно заряжаю третью пленку. Картина на стене снова оживает, оттуда начинает выползать вся та гадость, что искушала его там столько сотен лет, оставаясь невидимой для нас - это змеи в виде шей, с сосками женских грудей вместо глаз, с фаллосами вместо хвостов, потом вылезает почти нормальная некрасивая женщина, только вместо сосков у неё ещё одна пара глаз. Далее следует сонмище созданий, не поддающихся описанию. И, так как Антоний занят, они решают обратить своё искушающее внимание на меня. Я судорожно снимаю всё это на плёнку, пока этот негодяй Антоний трахается с женщиной моей мечты...

- Игорь, ты что, не узнаёшь меня?

- Стоп. Реальность. А вот и она, за моим столиком, сидит напротив, обращается ко мне и даже спрашивает, не узнаю ли я её?

- Здравствуй, Света. Сто лет не виделись.

- Смотри-ка, узнал... А ты все такой же. Узнать легко. Только заматерел. Здравствуй, мой верный Ланселот. - она как-то печально ухмыльнулась и пригубила свой коктейль.

- Как жизнь?

- Как у всех - бьет ключом, и, что характерно, все время по голове. Работаю в инофирме менеджером по сбыту ковровых покрытий. Звезд не хватаю, но заработок стабильный. Шестой год, как одна. А ты?

- Фоторепортер в центральной газете. В свободное время - фотохудожник. Напрочь свободный. В смысле, один.

- И не пробовал?

- Да как-то не получалось. Выпьем за встречу?

- Выпьем.

Мы сидели, вспоминали школьные годы расчудесные, я рассказывал детские анекдоты, бывшие в ту пору в ходу. Света не смеялась, лишь изредка вежливо приподнимала уголки губ в усталой улыбке.

- Ты знаешь, я на днях разбирала свой архив. И нашла твои стихи. Мне было так приятно их перечитать... И помечтать, как все могло бы быть, вернись то время. А сегодня зашла в этот бар - вообще-то, я по барам редко хожу, - а здесь ты... Я тоже сразу тебя узнала. Что ты смеешься?

- Ты мне поверишь, если я скажу, что машина времени лежит у меня в кармане?

- Да, поверю.

- Тогда позвольте ваш портфель, сударыня. Я готов вас проводить в любое указанное вами место.

- А студия твоя далеко?

- Десять минут пешком. Официант, счет!

В студии, едва успев скинуть верхнюю одежду, мы приникли друг к другу в бесконечном поцелуе. Я начал было ее раздевать, но Света мягко отстранила меня:

- Подожди... Сначала фотографироваться!

Я заскрипел зубами. Света успокаивающе чмокнула меня в щеку и терпеливо дождалась, пока я настроил аппаратуру. А потом она медленно начала раздеваться, а я снимал. Каждая вещь, которую она снимала с себя, почему-то облегчала мою жизнь: видать принципы рассасывались. Я сделал превосходную серию кадров на фоне св. Антония, а потом неожиданно даже для себя сорвал этого старого развратника со стены и со звериным рыком набросился на женщину своей мечты...

ТЕЛЕФОН ДОВЕРИЯ

Без предисловия не обойтись. Алкоголик Афоня очень редко пользовался телефоном. В целом мире он общался только с Антоном Павловичем, дворником, реже - с двумя-тремя "братьями по разуму", сиречь такими же алкашами, также проживающими на Закрепленном Участке, с почтальоншей, приносящей пенсию раз в месяц, да с Ужасом, котом. С Антоном Павловичем он традиционно общался почти каждый день, собутыльников иногда встречал во дворе за "козлом" и бормотухой, а с котом по телефону говорить не о чем. Родственники у Афони имелись, причем в достаточном количестве, но они давно перестали ему звонить и существовали где-то там, далеко, исправно оплачивая за Афоню коммунальные услуги и терпеливо ожидая его смерти, чтобы наложить лапы на квартиру. И еще: телефон Афони бы спарен с соседским. По соседству же со старым пропойцей проживал юный любитель высоких информационных технологий компьютерщик, попросту говоря. И оный компьютерщик решил распарить телефон для более устойчивой связи с сетью Интернет. И распарил. Афанасий обалдел, когда услышал, что его телефон в первый раз за несколько лет зазвонил. Звонила женщина, представившаяся Телефонной Станцией, сказала, что номер изменился и продиктовала новые семь цифр. Афоня прилежно их записал и отправился к ларьку за водкой. И последнее примечание: телефонный номер, полученный Афоней, лет пять назад принадлежал службе психологической поддержки при некоем молодежном центре, в просторечии именуемой "телефон доверия". Просуществовав полгода, служба приказала долго жить вместе с обанкротившемся центром...

Антон Павлович, вернувшись со своей тяжелой ответственной работы, переоделся и поднялся к закадычному другу. Дверь, как всегда, была не заперта, хозяин отсутствовал. Дворник сел в облезлое кресло и принялся ждать. Сначала он просто ждал. Потом вытащил из-под стола газету "Труд" за 1988 год и погрузился в чтение. Узнав последние новости десятилетней давности, убрал газету на место и включил телевизор. Афоня все не появлялся, хотя было уже одиннадцать вечера. Антон Павлович пожал плечами, сходил к себе вниз и вернулся с початой бутылкой водки из заначки и банкой кильки в томате. Вскрыл банку, налил полстакана, приготовился...

Зазвонил телефон. Антон Павлович позволил себе удивиться: за многие годы дружбы с Афанасием он ни разу не слышал, чтобы этот телефон подавал признаки жизни. Тем не менее дворник взял трубку.

- Алло.

- Алло, здравствуйте. - молодой мужской голос.

- Здравствуйте.

- Вот, решил вам позвонить...

- Очень приятно.- осторожно ответил Антон Павлович. - Чем могу быть полезен?

- Мне плохо.

- Это очень плохо. Что-нибудь болит? - сочувствующе, проникновенным голосом спросил дворник, по-прежнему не имея ни малейшего представления, с кем говорит.

- Душа болит.- мрачно усмехнулся некто на другом конце провода.

- Это поправимо. Водка есть?

- Есть... - в голосе послышалась растерянность.

- Для начала надо тяпнуть сто грамм без закуски. Приступай.

- А... а вы уверены?..

- На все сто! Испытанное средство от душевной хвори и прочей хандры.

- Эээ... Подождите, я сейчас. - образовалась пауза, около минуты.

- Все готово. Только как-то одному пить...

- Не дрейфь! Я тоже сейчас выпью. Ваше здоровье! - и Антон Павлович залпом осушил стакан.

- Ух, забористая... А вообще...

- Сейчас, момент... Мне-то закусить надо! - перебил дворник. - Вот теперь слушаю. Так в чем же дело?

- Вообще, у меня здесь дело - полная труба. Предки - волки, кореша козлы, жизнь - полное дерьмо. Еще и с девчонкой поссорился. До кучи.

- Расслабь...тесь, это еще не самое страшное в жизни... Кстати, а как звать-то вас?

- Иван.

- А меня Антон Павлович. Значит, так, Иван. Момент первый: между первой и второй перерывчик небольшой. Поэтому наливай.

- Готово.

- Молодец. Сейчас, себе налью... Теперь момент второй. Эта твоя проблема - и не проблема вовсе. Все-то вы, молодые, с родителями уживаться не хотите... А родители - не волки... А просто.. гм. Иван, отец в наличии имеется?

- Имеется.

- Чудненько! Значит, так. Завтра первым делом ставь ему бутылку. Ни за что, просто так.

- Да он у меня, вообще-то, профессор...

- Тогда ставь коньяк. Самая профессорская штука. Приготовился? Пьем за папу. Уххх, стерва, явно из технички делали... Выпил? Можешь закусить. опять пауза около минуты. - продолжаем разговор. Мать есть?

- Есть.

- Перед тем, как сунуть в укромном уголке папе коньяк, маме подари цветы. Она оценит.

- Но... Я же совсем не о том! Смотрите, Антон Павлович: они ж со мной носятся, как с дитем малым! Только что сопли не вытирают! Домой не позже десяти, ежедневные подачки на мороженое... В гробу я видал это ихнее мороженое!!! Я пива хочу! И водки!

- Водки - это правильно. Ничто так не лечит русского человека от любых напастей, как душевных, так и телесных, как этот благословенный напиток! Наливай по третьей. Теперь за маму.

- Гхы-кхы-кхы...

- Что, хреново пошла? Это бывает. Кстати, Ванюша, что пьешь-то?

- Черный "Кристалл", язви его мать...

- Не ругайся! - строго сказал враз посерьезневший дворник. - продолжаем разговор. У тя там твой "Кристалл" поддельный еще не кончился? Нет, не наливай, а то через пять минут уж под столом будешь.. Это я так, на всякий случай. Ну, вот. Любят тебя твои предки, как ты выразился, оттого и забота повышенная. Это я по себе со всех сторон выяснил в свое время.

- А у вас тоже сын?

- Дочь у меня, курва... Много лет уж как в Израиле. За какого-то носатого выскочила, хвостом мотанула - и фьюить! Только ее и видали! Вот уж двадцать шесть лет как упорхнула, а отцу родному ни строчки не написала! Внуки о деде представления не имеют! Жена в скором времени померла, вот и мыкаюсь с тех пор один...

- Да, хреново...

- Уж это точно! Домой придешь - словом перемолвиться не с кем! Впрочем, наврал: есть. Есть у меня закадычный друг, Афанасием звать. Редкостной души человек! Но скотина, между нами говоря, тоже порядочная. Вот смотри: я здесь его уже четвертый час жду, а его где-то черти полосатые носят... Но вообще-то мужик он хороший, даром, что алкоголик... Я и сам тоже не трезвенник...

- Я заметил.

- Над старшими потешаться?! Ну-ка, Ваня, наливай, давай треснем за друзей!

Треснули и за друзей. Иван рассказал о сложных взаимоотношениях со сверстниками, Антон Павлович поведал о вековой вражде со сбрендившим Ферапонтычем с третьего этажа. Выпили за баб. Выяснили, что все бабы стервы, курвы и так далее. Но любить их стоит, а также холить и всячески лелеять. В процессе беседы пополнили запасы топлива: Ваня за счет папиного бара, а Антон Павлович - за счет собственных запасов. Разговор закончился в первом часу ночи, после совместных песнопений и заочного брудершафта.

- Ввання, ззвиняй, мне этого Ананасия исскать ннадо. И нна .. И нна... И нна ррабботу ссу.. сс утра.

- Палыч, ты меня увжаишь?

- Увжаю. Тока на работу ннадо.

- А ты ща рази не на рработе?

- Грю ж те, Афоню ждю!

- А кем ззвтра буш?

- Дворник я. По жизни дворник.

- Ништяк! Пойду я, на хррен в дворники... Бывай здоров, отец.

- И ты бывай... Повесив трубку, Антон Павлович с удовольствием отметил, что полбутылки еще осталось, плеснул себе "на два пальца", как выражаются проклятые империалисты, выпил, закусил, закурил... и тут телефон снова зазвонил. Антон Павлович приготовился сказать Ване все, что он о нем думает, пытаясь объяснить немудреную истину, что по ночам, как никогда, приятно поспать, но закрыл рот, прежде чем ляпнул что-либо. Потому что звонила девушка. И она рыдала. Бедный пьяный дворник призвал на помощь последние остатки трезвого рассудка и вновь ввязался в разговор.

- Алло, это телефон доверия?

- Ага, он самый.

- Мне плохо!!!

- В каком смысле?

- Да во всех!!!

- Ясно. Душа болит?

- Еще как!

- Водка в доме есть?..

Полчаса спустя, когда у него самого кончились последние капли русской народной панацеи, он уже жульничал. Завершилась эта уже вторая для него за сегодня телефонная пьянка в два часа. Во время беседы Майя - так представилась страдалица, - дойдя до известной кондиции, рассказала Антону Павловичу много такого, что заставило бывалого старика неоднократно краснеть. Также выяснилось, что не далее как вот совсем недавно Майя поссорилась со своим молодым человеком. Путем долгих очень хитрых и крайне затруднительных в нетрезвом состоянии вычислений, Антон Павлович выяснил, что этим молодым человеком был тот самый Иван. Поэтому беседа закончилась золотыми словами напрочь не вяжущего лыко дворника:

- Все фигня. Он пьяный, ты пьяная... Проспитесь - и все будет хорошо... - С этими, повторяю, золотыми словами он повесил трубку и, запев "Варшавянку", пошел домой. На лестнице ему повстречался Афоня, трезвый и несчастный. Увидев, в каком состоянии Антон Павлович идет домой, Афоня совсем приуныл. Позже выяснилось, что его повязали какие-то незнакомые милиционеры и хохмы ради сдали в вытрезвитель. Так что старый алкаш шел домой с целым литром - лечить больную душу... Кстати, на лестнице Антон Павлович не обратил на Афоню ни малейшего внимания...

Они встретились только следующим вечером: охреневший от бесконечных телефонных разговоров Афоня и смурной с похмела Антон Павлович. После пленарного заседания постановили:

1. Водка спасет русский народ, но она же его и погубит. Чтобы править русским народом, нужно пить если не больше, чем весь народ, то хотя бы столько же - чтобы понимать друг друга. Поэтому, не стоит больше нападать на президента и правительство - у них тяжелые алкогольные будни.

2. Необходимо срочно позвонить Телефонной Станции и попросить поменять номер. Иначе - скоропостижный цирроз печени.