Страница пятая – ФИОЛЕТОВАЯ, цвета покрова и тайны ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА И ОРДЕНЫ

1. Ассасины, люди «Старика с гор»

В 1098 году граф де ла Котье, личный представитель короля Франции, после многих недель пути добрался наконец до цели своего путешествия – замка Аламут. Замок этот, расположенный в горах северного Ирана, известен был не столько своей неприступностью, сколько именем владельца. Именно ради встречи с хозяином замка проделал граф свой столь опасный и долгий путь.

Хасан ибн ас-Саббах встретил посланца франков с той смесью восточной любезности и безразличия, которые могли означать что угодно и не означать ничего. За годы, проведенные на Востоке, граф усвоил одну истину – то, как улыбается человек, что он говорит, не имеет никакого значения. Важно только, что он делает. Или собирается делать. Именно последнее и должен был выяснить граф – что собираются делать высокочтимый Хасан и его люди.

За глаза многие называли Хасана «Стариком с гор». Аламут, действительно, был расположен в горах. Но назвать Хасана стариком было никак нельзя. Стараясь не быть непочтительным и не смотреть собеседнику прямо в глаза, граф успел все же заметить, что хозяин замка был тех лет, когда человек, предрасположенный к власти, достигает ее. Не наследственной власти, ибо она приходит с рождением, а той, которую добиваются умом, железом и кровью. Человеком именно такой судьбы и был Хасан.

Миссия, возложенная на графа, была довольно деликатна. Конечно, союз его высокого собеседника с христианским королем, даже тайный союз, был бы вещью неслыханной, небывалой. Но разве кто-нибудь сказал – невозможной? Тем более когда та и другая сторона, вкрадчиво говорил граф, не поступясь ничем, обретут от этого союза только выгоды. Речь его лилась свободно и гладко. Так бывало всякий раз, когда он говорил с людьми Востока, – он переставал думать по-французски и думал на их языке. Временами, чтобы оживить речь, он делал цветистые сравнения и цитировал персидских поэтов. Но в то же время граф был достаточно осмотрителен, чтобы не приводить слова из Корана, хотя они были к месту и сами просились на язык. Он понимал, что для собеседника в его устах, устах неверного, слова эти могли прозвучать кощунственно. Как хорошо, что в свое время он изучил этот язык и владел им в совершенстве. Граф был очень доволен собой, доволен высокой миссией, выпавшей на его долю, доволен своим королем, задумавшим столь тонкую дипломатическую комбинацию.

В тот день Хасан ибн ас-Саббах не дал никакого ответа. Но граф знал, что так и должно быть. Когда под вечер они прогуливались вдоль крепостных стен, разговор шел о вещах изысканных, но далеких от цели его приезда – о поэзии, о цветах, об усладе души. Особенно об усладе души.

– Этот вид отсюда, с горы, – заметил граф, – невольно настраивает на философский лад.

Граф был учтив и старался не упустить случая сказать хозяину приятное.

– Вы мой гость, – улыбнулся Хасан. – Если жалкий вид, что открывается с этой моей стены, заставил вас подумать о вещах, о которых вы не задумывались у себя на родине, я буду рад и утешен.

Граф так и не решил для себя, было это ответной любезностью или оскорблением. На всякий случай он улыбнулся. Его улыбка могла быть истолкована двояко, так же как и слова Хасана. Но Хасан, видно, понял эту двузначность и решил пояснить свою мысль:

– Передавая мне сегодня слова короля франков, мой высокочтимый гость несколько раз говорил о выгодах предлагаемого союза?

Граф почтительно наклонил голову. Именно это имел в виду его августейший повелитель. Выгоды, которые безопасны и удобны обоим.

– Вы, христиане, – нахмурился вдруг Хасан, – помышляете лишь об этом. О выгоде. Ради этого вы готовы предать друг друга. Но когда живешь здесь и смотришь на мир с этой горы, начинаешь видеть другое. То, что не видно вам. Вот мой человек… – он кивнул на часового, застывшего на крепостной стене. – Смотри, франк!

С этими словами Хасан взмахнул рукой. Человек в белом одеянии отбросил меч и прыгнул в пропасть.

Графу показалось, что глаза обманывают его. Он знал, что такого не может быть. Человек не может просто так, по мановению руки, броситься в пропасть. И словно чтобы разуверить его, чтобы заставить чужеземца понять, что это правда, Хасан снова махнул рукой – и другой часовой прыгнул вниз со стены крепости. Потрясенный граф не успел остановить его, как третья фигура, стоявшая у подножия башни, бросилась вниз.

– У меня семьдесят тысяч человек, верных мне и готовых умереть по одному моему знаку, – Хасан говорил, не глядя на гостя, и это было знаком неудовольствия. – Есть ли у твоего короля люди, которые были бы так же преданы ему? Передай это своему повелителю. Это – мой ответ.

Слова о семидесяти тысячах, преданных ему до конца, не были пустым хвастовством. Именно поэтому человека, который произнес эти слова, смертельно боялись правители от Каспия до Атлантики, от берегов Нила до Скандинавии. Он не был ни королем, ни императором, ни военным предводителем. У него не было ни империи, ни войска. Единственное, что было у него, это власть – страшная власть над людьми, власть заставлять их умирать и убивать других. Ни один из тогдашних правителей не чувствовал себя защищенным от людей Хасана. Облаченные в белые одежды, перепоясанные красными поясами – цвета невинности и крови, – они настигали свою жертву, где бы она ни была. Ни крепостные стены, ни стража не могли остановить их. Повинуясь пославшему их, они с радостью принимали любую, самую лютую смерть.

«Они» – члены одного из самых могущественных тайных обществ, которые знала история, – общества «ассасинов», или «убийц». Что же заставляло их так безропотно, так слепо повиноваться первому же слову своего повелителя? История страшной власти «Старика с гор» – это история всего его тайного общества. Путь, который привел Хасана на гору Аламут, был долог и не всегда прям.

…Покровительство Низама аль-Мулька, визиря правителей Сельджукского государства, открыло Хасану дорогу во дворец и обеспечило высокий пост министра. И Хасан отблагодарил визиря так, как умел это делать только он. Позднее Низам аль-Мульк писал: «Я усиленно рекомендовал его и добился, чтобы он был сделан министром. Но, как и его отец, он оказался обманщикам, лицемером, эгоистом и негодяем. Он был столь искушен в ханжестве, что казался набожным, хотя и не был таким. Вскоре, неведомо как, он сумел полностью подчинить себе султана».

На пути Хасана стоял теперь только один человек, тем более ненавистный, что Хасан был обязан ему всем, – визирь Низам. Бремя благодарности оказалось для Хасана слишком тяжким, чтобы он мог нести его слишком долго.

Как-то султан высказал пожелание, чтобы был составлен отчет обо всех государственных поступлениях и расходах. Дело было поручено визирю, и тот сказал, что на это потребуется год. Султан шевельнул было головой, чтобы этим выразить свое согласие, как вдруг Хасан почтительно опередил своего владыку. Он выступил вперед и распростерся у ног султана. Если его всемогущество великий султан позволит, он берется выполнить его повеление ровно через сорок дней. Султан согласился. При этом он посмотрел не на Хасана, а на своего визиря. Долго после этого Низаму аль-Мульку снился этот взгляд.

Все понимали, что, если через сорок дней Хасан представит отчет, дни визиря сочтены. И ни для кого не было секретом, кто станет визирем после него. Сам Низам понимал это лучше других.

В назначенный день высокое присутствие собралось в тронном зале дворца. Хасан развернул листы пергамента, которые принес с собой, и ждал знака султана, чтобы начать чтение. И снова какое-то мгновение решало все. Но на этот раз его поймал Низам.

– Как красиво написан твой отчет! – воскликнул он. – Я не знаю переписчика, который мог бы сделать работу так совершенно!

Присутствующие переглянулись. Неужели, чувствуя себя побежденным, великий визирь пал до столь жалкой лести!

– Я сам переписал отчет. – Хасан сказал это как можно равнодушнее, дабы собравшиеся не могли подумать, будто он падок на лесть.

– Не может быть! – не отставал Низам. – Здесь чувствуется рука великого мастера!

– Клянусь аллахом, от первой до последней строки все здесь написано моею рукой!

Капкан неслышно захлопнулся. Но в ту минуту никто не заметил этого.

Султан кивнул, все почтительно стихли, и Хасан начал читать. Отчет был составлен мастерски. Это сразу поняли все. Но когда Хасан дошел до половины второго листа, он прочел:

– …итого в казну его величества от северных провинций поступило за истекший год пятнадцать лягушачьих лап…

Хасан осекся:

– …пятнадцать… – он опять замолчал, в ужасе глядя в текст. – Это описка, ваше величество, это ошибка, я не хотел…

Султан нахмурился, но разрешил продолжать чтение.

– Из этого следует, – продолжал Хасан, тщетно пытаясь придать голосу прежние интонации уверенности и превосходства, – следует…

Он вдруг побледнел и уронил листы.

Низам, который сидел ближе других, с готовностью поднял их, словно собираясь продолжить чтение.

– Из этого следует… – повторил он и тоже замолчал. – Нет, ваше величество, я не могу произнести это в вашем присутствии.

Ропот прошел по залу.

Если бы это не был любимец султана, он был бы обезглавлен тотчас же, прямо за порогом этого зала. Только потому, что еще сегодня утром, еще час назад султан благоволил ему, только поэтому Хасану была дарована жизнь. Но это – единственное, что было оставлено ему. Лишенный всего имущества, всех титулов и заслуг, прямо из зала он был отправлен в ссылку.

Неизвестно, как Низаму аль-Мульку или его людям удалось подделать почерк и подменить листы отчета. Впрочем, это не так уж и важно. Важно, что в тот день Низам торжествовал победу. В тот день султан был особенно милостив к нему. Но если бы Низаму и его повелителю было открыто будущее, они должны были бы не радоваться в тот день, а стенать и плакать. Потому что, возможно, именно события этого дня породили позднее общество тайных убийц – ассасинов. Пройдет должное число лет, и от рук ассасинов падут они оба – и великий визирь, и султан.

Хасан был разжалован и отправлен в ссылку на север.

С того дня месть стала смыслом и содержанием его жизни. С того дня Хасан ибн ас-Саббах стал закладывать первые камни в фундамент будущей своей империи – империи, которая была тем могущественнее и страшнее, что не имела ни видимых границ, ни пределов. Зато она имела столицу – замок на горе Аламут. О том, как Хасан стал владельцем этого замка, рассказывает следующая легенда.

…Явившись к правителю города, Хасан попросил продать ему участок земли со всем, что находится на нем, – участок такой величины, «сколько может включить в себя размер воловьей шкуры». Правитель посмеялся и дал согласие. Хасан потребовал, чтобы сделка была зафиксирована. Обе стороны и муфтий приложили к бумаге руку. Правитель взял деньги, все еще смеясь. Но он перестал смеяться, когда увидел, что Хасан приказал разрезать шкуру вола на тонкие полоски, так что получился длинный кожаный шнур. Этим шнуром Хасан окружил замок, что был на горе Аламут, и объявил, что покупка совершена.

Правитель, естественно, отказался признать сделку. Но высшие судебные инстанции поддержали Хасана. Разве договор не был составлен по всем правилам? Разве правитель сам и добровольно не приложил к нему руку? Разве он не принял деньги?

Но все это были формальные доводы. Неформальные же состояли в том, что к тому времени Хасан имел уже приверженцев и последователей по всей стране. Будучи сам исмаилитом, достигнув высших посвящений этой ветви ислама, Хасан намекал некоторым верным людям, что ему открыты сокровенный смысл и тайны веры. Тот рай, который пророк обещал правоверным после смерти, он, Хасан, может дать вкусить им еще при жизни. Для этого нужно одно – верить ему, Хасану, и повиноваться беспрекословно, не задавая вопросов. Тот, кто верен ему, верен аллаху. Но только немногим и самым доверенным открывал Хасан это. И оттого, что говорилось это лишь немногим избранным, слова его обретали особую силу и ценность.

Когда Хасан начинал свою сделку, он знал, что это беспроигрышная игра: в высших судебных инстанциях были его люди. Не люди, готовые сделать ему любезность, а те, что готовы были повиноваться каждому его слову.

Сегодня социологи называют это врожденной предрасположенностью индивидов к определенной социальной роли. Есть люди, которым черты их личности диктуют роль лидеров. Но есть и такие, которые не просто склонны повиноваться, но находят в этом свою истинную социальную роль, психологический комфорт.

Именно среди людей такого типа нашел Хасан первых своих приверженцев. Неизвестно, в какой мере сам он понимал этот механизм. Интуитивно он угадывал его суть и чувствовал, что авторитет и власть, которые обрел он среди первых немногих своих приверженцев, должны получить подкрепление. Подкрепление более сильное, чем слова.

– Фарид, – сказал он однажды одному из тех, кто верил в него. – Мне был знак. Я решил выказать мое благоволение тебе и Ахмату. Можешь сказать ему это. Живыми вы будете взяты в рай и пробудете там какое-то время. Сегодня вечером я жду вас у себя.

В одном из покоев замка приглашенных ожидал роскошный ужин. Сам Хасан снизошел до того, чтобы разделить с ними трапезу. Слова, которые говорил он, были полны глубокого смысла, но сейчас смысл этот оставался для них закрыт. Они смутились было, когда принесли вино, ибо пророк запрещает его. Но наставник объяснил им, что есть две истины: одна – для простого народа, другая – для тех, кто достиг степеней посвящения. То, чего нельзя недостойным, можно им. Слова пророка имеют второй, затаенный смысл, и со временем они научатся постигать его. Между тем приглашенные постепенно перестали понимать смысл даже того, что происходило с ними. То ли вино было слишком крепким, то ли в него оказалось подмешанным какое-то зелье, но мысли их стали путаться, глаза закрылись, и они забыли, где они и кто они сами.

Тем удивительнее и приятнее оказалось их пробуждение. Когда Фарид открыл глаза, было раннее утро. Он находился в саду. Хотя для инжира еще не пришло время, с ветвей свешивались спелые плоды. Такие спелые и такие крупные, каких он никогда не видел. Рядом стояли персиковые деревья, усыпанные золотисто-розовыми плодами. Тут же желтел виноград, сквозь темную листву видны были спелые плоды граната. Куда бы он ни обратил свой взгляд, повсюду видел он либо спелые плоды, либо удивительные цветы, которых не встречал никогда в жизни.

Где он? Как он попал сюда?

Только тут он заметил, что за ним наблюдают. Три девушки, как три дикие серны, с любопытством смотрели на него из-за куста жасмина. Но когда они увидели, что Фарид заметил их, они не убежали, как подобало бы сернам. И не устыдились, не закрыли своих лиц, как поступила бы на их месте каждая, рожденная от смертного. Они приблизились к Фариду и приветствовали его. И одна из них произнесла такой стих:

К каждому в жизни приходит свой час, о чужеземец.

И каждого радость ждет в конце дороги.

А две другие взяли лютню и запели:

Загадай, о повелитель, нам свое желание.

И дай нам радость угадать и исполнить его.

И здесь словно завеса спала с его глаз, и Фарид вспомнил, что было обещано ему вчера. Он был в раю. Этот сад был раем. И девушки, что были с ним сейчас, были не дочери человека. Это были те гурии, о которых аллах вещал устами пророка своего, Мухаммеда, да будет благословенно его имя!

Едва он успел подумать это, как ветви раздвинулись и на поляну вбежали новые гурии. Одни из них несли дымящиеся яства, другие – напитки, третьи сами были прекраснее любых яств и желаннее любых напитков.

Несколько дней провел Фарид в счастье, любви и радости, а когда душу его охватило томление и он захотел погулять по раю, на другом краю огромного сада он встретил Ахмата, который попал сюда, оказывается, как и он, и вкушал здесь от тех же радостей. Гурии принесли им нарды, и они стали играть, а гурии пели им, и так продолжалось до тех пор, пока усталость не одолела рассудок и глаза их сами собой не закрылись. Когда же прошла ночь, настал другой день и они открыли глаза, они снова были в замке Аламут.

– Ну как, – спросил их Хасан, – понравилось вам в раю?

Ахмат и Фарид без слов распростерлись у его ног.

Эти двое были первыми…

Минуло время, и число тех, кто приобщился к радостям рая, стало исчисляться сотнями. Пребывание там было единственной памятью, которой они дорожили, единственным ожиданием, ради которого они продолжали жить. То, что окружало их здесь, на земле, было тягостно и уныло. Если то, что ожидает их после смерти, так прекрасно, к чему затягивать земное свое бытие?

Хасан не ожидал и не предвидел этого – один за другим его последователи стали кончать самоубийством. Те, которые остались в живых, завидовали им в их решимости. Еще бы, они вернулись туда, в райский сад, где им самим было дано побыть лишь краткое время. Нет, разуверял их Хасан, это отступники, они не попали в рай. Путь туда лежит только через повиновение ему, через смерть, принятую по его приказу.

– Так приказывай! – закричали обращенные.

И Хасан стал повелевать…

Некоторые исследователи само название ордена ассасинов связывают с арабским словом, означающим «гашиш»: когда очередного прозелита нужно было усыпить, чтобы потом незаметно перенести в «рай», помощники Хасана чаще всего использовали гашиш.

Приказы повелителя были всегда кратки – отправиться туда-то и убить того-то. Чем труднее и опаснее было задание, тем с большей радостью брались за него ассасины. Ибо что такое опасность, как не обещание желанной смерти? Совершив убийство, они даже не делали попыток убежать или как-то спастись. Когда кто-нибудь из них, совершив возложенное на него, возвращался благополучно, остальные смотрели на него, как на величайшего неудачника или, что еще хуже, как на человека неугодного и поэтому отвергнутого аллахом. Даже потерпеть провал, но оказаться убитым стражей почиталось большей удачей, чем убить, но остаться в живых самому.

У Хасана была хорошая память, но не на добро. Когда визирь Низам аль-Мульк выходил из мечети, десяток убийц выхватили кинжалы и бросились на него, смяв стражу. Узнав об этом страшном событии, султан надел одежды печали и приказал объявить траур. Это был траур не только по убитому визирю. Султан знал, что, хотя сам он когда-то и пощадил Хасана, тот не пощадит его. Люди Хасана заколют его, как только улучат минуту. Но он ошибся: бывший его министр и любимец не пролил крови своего господина. Султан был отравлен.

Новый султан решил задушить змею в ее же логове и, собрав большое войско, пошел на север, чтобы разорить проклятый замок и сровнять с землей гору Аламут. Но однажды, уже во время похода, проснувшись, он увидел у своего изголовья воткнутый в землю кинжал ассасинов. Ни многотысячная конница, ни боевые слоны, ни стража не могли защитить его. Султан понял это. В тот же день боевые трубы протрубили отбой, войско повернуло обратно.

Ни принцы, ни шейхи, ни короли не знали, кто из них окажется очередной жертвой «Старика с гор». В том, как выбирал он свою очередную жертву, не всегда можно было усмотреть какую-то логику или смысл. Но тем страшнее были эти неизвестность и неопределенность. Французский король знал, что его не спасут ни армия, ни его подданные, ни дворцовая стража. Он приказывает создать отряд личных телохранителей, и повсюду, где бы он ни был, они не отходят от него.

Когда Хасан решил, что пришло время убить одного из влиятельных французских принцев, рано весной двое ассасинов, посланных им, отправились в путь. Только осенью добрались они до провинции, которой владел принц. Купцы с Востока не были редкостью в тех местах, и на прибывших мало кто обратил внимание. Зато они обращали внимание на все. И прежде всего на то, что было связано с принцем, – где бывает он, когда к нему легче всего приблизиться, кто его охраняет. Оказалось, что подойти к принцу вплотную можно было только в соборе, куда он приезжал молиться. Тогда сначала один, а потом другой купец «раскаиваются» в заблуждениях своей магометанской веры и принимают христианство. Как все новообращенные, они необычайно ревностны. Они жертвуют собору богатые вклады, соблюдают все посты, не пропускают ни одной службы.

И все это ради одного. Ради того дня, той минуты, того мгновения, когда их жертва окажется в соборе рядом с ними, когда рука с кинжалом сможет дотянуться до нее. Этот день настал, и принц упал, обливаясь кровью, на каменные церковные плиты. Одного из покушавшихся стража убила на месте. Второго оттеснила толпа, и он затерялся в ней. Но когда он услышал, что принц еще жив, он растолкал столпившихся и на глазах у всех нанес ему последний, смертельный удар. День спустя сам он умер от изощренных пыток. Умер радостно, не сожалея ни о чем.

Имея таких людей, «Старик с гор» простирал свою страшную власть на все края известного тогда мира. Можно понять тех правителей, которые, думая обезопасить себя или расправиться со своими врагами, первыми пытались найти пути к замку на высокой горе Аламут.

Тридцать четыре года царил «Старик с гор» над подвластным ему миром. За тридцать четыре года он ни разу не покинул замка. В этом не была нужды: его глаза, уши и длинные руки были повсюду. Из года в год число его сторонников не убывало. Все новые и новые молодые люди появлялись у ворот замка, произносили условную фразу, и массивные створки тяжело приоткрывались, пропуская их внутрь. Когда какое-то время спустя эти же ворота выпускали их в мир, это были уже другие люди – это были фанатики, готовые на все.

Время от времени в замке происходили казни. Хасан объявлял, что был недоволен кем-то и поэтому велел отрубить ему голову. Обычно это был кто-то из его приближенных, известный всем. Когда все уже знали, что казнь совершена, Хасан приглашал к себе некоторых молодых людей, пришедших принять посвящение. На полу зала, на ковре, они видели блюдо с запекшейся кровью, а на нем мертвую голову.

– Этот человек обманул меня, – говорил Хасан. – Он думал скрыть от меня свою ложь. Но волей аллаха мне открыто все. Теперь он мертв. Но и мертвый, он остался в моей власти. Стоит мне захотеть, и я оживлю эту голову.

Сотворив молитву, Хасан чертил в воздухе магические знаки, и к ужасу тех, кто видел это, мертвая голова открывала заплывшие кровью глаза.

– Именем аллаха милосердного отвечай! Ты ли Фарид, из числа первых, кто пошел за мною?

И голова отвечала:

– Да, я Фарид. Я был в числе первых, кому ты дал приобщиться к радостям рая. Я недостоин твоих милостей. Да благословит тебя аллах всемогущий.

Все узнавали голос говорившего, и сомнений быть не могло. Это был он. Мертвая голова говорила.

– Спрашивайте, – предлагал Хасан, – спрашивайте, и силою моего заклятия мертвый ответит вам.

Запинаясь, юноши задавали вопросы, и голова, стоявшая на окровавленном блюде, отвечала им.

Когда наконец они выходили, Хасан велел звать других. И среди приверженцев множились слава Хасана и страх перед великой властью, которой был наделен он. «Даже мертвые повинуются его воле», – говорили о нем.

Оставшись с «мертвой» головой наедине, Хасан раздвигал блюдо, которое было составлено из двух половинок. Человек, сидевший в яме, так что только его голова возвышалась над полом, спрашивал:

– Так ли я говорил, мой повелитель?

– Так, – одобрял Хасан, – так говорил. Я доволен тобой.

А через час-другой те, кто только что говорили с «убитым», снова могли видеть его голову. На этот раз действительно отрубленная и насаженная на пику, она водружалась у ворот в назидание всем приходящим.

Десятки человек, толпившихся у ворот, твердили, что только сейчас видели, как эта самая мертвая голова говорила и отвечала на вопросы, которые задавали ей. Кто после этого усомнится в сверхъестественном могуществе предводителя ассасинов?

Но время было неумолимо не только к врагам Хасана. Не только к тем, кого обрекал он на смерть. Время было неумолимо и к нему самому, и Хасан понимал это. У него было два сына, два верных его последователя, и проще всего было бы, конечно, передать власть и «дело» им или одному из них. Но на примере многих царств, раздираемых борьбой за власть, Хасан хорошо знал, что такое династическое наследование. После его смерти или смерти его сыновей борьба между наследниками разорвала бы организацию на враждующие секты. Его дети несли в себе семя гибели другого, и главного, его детища – ордена ассасинов. И поэтому он убил обоих своих сыновей.

Когда Хасан почувствовал приближение смерти, он передал власть над орденом тем, которые, как он считал, смогут продолжить его дело. Совершив это, в тот же день он умер.

Преемники Хасана продолжили путь, проложенный им однажды. Могущество политической секты, достигнутое при ее создателе, по-прежнему находилось в зените и не становилось меньше. Императоры и короли присылали к стенам замка на горе Аламут своих полномочных послов и были рады, если глава ассасинов проявлял к ним благосклонность. Поэтому когда в конце концов крестоносцам удалось заручиться тайным союзом с ассасинами, они сочли это большой удачей.

Есть инерционные системы – однажды пущенные в ход, они продолжают движение под воздействием усилия, приложенного к ним когда-то. Тайная секта ассасинов чем-то напоминала такую систему. Будучи однажды создана, она продолжала катиться по рельсам истории без особых, казалось бы, усилий тех, кто последовательно, один за другим возглавлял ее после Хасана. А порой даже и вопреки им.

Когда Хасан-второй, прозванный Ненавистным, стал во главе ордена, казалось, его правление должно было бы положить конец организации.

Ибо во главе ее теперь стоял уже откровенный безумец. Он не довольствовался ролью мессии. Ему мало было утверждений, будто бог вещает его устами.

В назначенный день и час у подножия горы Аламут собрались все ассасины и исмаилиты, приверженцы той же ветви ислама, к которой принадлежали ассасины. Возникнув перед ними на крепостной стене, Хасан-второй объявил им, что он есть бог. Отныне верящие в него освобождались от всех ритуалов, всех предписаний и всех запретов. Каждый из них волен был поступать, как хотел, и не было ничего, что ограничивало бы их, кроме воли бога в его лице, в лице Хасана, стоящего перед ними сейчас на крепостной стене.

Но орден выдержал и это испытание. Выдержал он и правление сына Хасана Ненавистного, Мухаммеда-второго.

Мухаммед не претендовал на роль бога. Но у него была своя маленькая слабость: он хотел, чтобы все почитали его великим философом и поэтом. Забыты были политические интриги, борьба за влияние, соперничество с другими правителями. Врагами его стали те, кто сомневался в его таланте, кто не способен был восхищаться касыдами, выходившими из-под его пера. Один из известных персидских ученых тех лет неосмотрительно рискнул подвергнуть критике произведения Мухаммеда. Вскоре поздно ночью в дом его прибыл гонец из Аламута. Он предложил выбор: быстрая и безболезненная смерть или жизнь и пенсия в несколько тысяч золотых монет в год, но тогда – никакой критики высочайших произведений. Ученый предпочел жить.

В 1256 году, когда монгольская конница, гибельная, как смерч, и такая же неодолимая, хлынула на юг, в Персию, Аламут наконец пал. Два десятилетия спустя мамлюки в Сирии и Ливане нанесли секте последний удар. Орден ассасинов был окончательно уничтожен. Так считали долгое время.

Но вот в 1810 году французский консул в Алеппо (Сирия), собирая данные, нужные его правительству, неожиданно для себя наткнулся на сведения об ассасинах. Орден этот, сойдя с подмостков истории, уйдя в забвение, оказывается, продолжал существовать. Предводитель ассасинов жил в небольшой деревушке между Исфаханом и Тегераном, окруженный охранниками и приверженцами, почитавшими его и повиновавшимися ему, как богу. «Поклонники его утверждают, – писал консул, – что он может творить чудеса…»

Другое упоминание об ассасинах датируется 1866 годом, когда британский колониальный суд в Бомбее разбирал странное дело. Заявление в суд подал Ага-хан, потомок четвертого предводителя ассасинов. Одна бомбейская каста отказалась платить ему дань. Дело касалось огромной по тем временам суммы – 10 000 фунтов стерлингов. Суд установил, что члены этой касты четыре века назад были приняты в орден ассасинов и что Ага-хан, глава исмаилитов, действительно считается их предводителем, предводителем ассасинов.

Согласно традиции, принятой у ассасинов, титул этот не передается по наследству – каждый Ага-хан сам назначает своего преемника. Последний (ныне здравствующий) Ага-хан был назначен своим дедом в 1957 году. В то время это был молодой человек, любитель спортивных машин, но, пожалуй, это единственное, что известно о нем. Он стал называться 49-м имамом исмаилитов, Ага-ханом Каримом-четвертым. По традиции раз в год последователи публично взвешивают своего владыку, вручая ему дань – столько золота, сколько он весит. Его предшественнику, прежнему Ага-хану, вес его выдавался драгоценными камнями…

После того как орден ассасинов сошел со сцены истории, многие века было принято считать, что его нет, что он вообще прекратил свое бытие. Оказалось, это не совсем так. Значит ли это, что, ничем не выдавая себя, заставив забыть о себе, люди этого ордена остались верны себе?

Само слово «ассасин» вошло во многие европейские языки. Люди, которые в повседневном разговоре сегодня пользуются этим словом, обычно не знают, откуда, из какого прошлого пришло оно в их язык. Но на всех языках слово «ассасин» означает одно – «убийца».

Это не единственное, что привнесла могущественная организация ассасинов в последующие времена. Ассасины, пересекавшие Европу во всех направлениях, несли с собой не только смерть. Они несли идею тайного ордена, с его жесткой организацией и доктриной. Многие общества и ордены, которые возникли позднее, незримыми корнями духовного родства восходят к тем развалинам старинного замка, которые можно видеть и сегодня на горе Аламут.

2. Последователи, преемники и продолжатели

Задолго до того как открытая история ассасинов завершилась падением Аламута и далеко от тех мест девять рыцарей решили основать свой орден – орден тамплиеров (от французского temple – «храм»). В то время никому не пришло в голову связывать это событие с ассасинами, искать параллели или скрытые нити, которые соединяли бы эти два ордена. Делать это стали позднее, когда оказалось известно то, что было скрыто от современников.

История нового ордена была обычной для своего времени. В него принимались рыцари, давшие обет послушания и монашеской бедности. Со временем, однако, орден стал одним из самых богатых. В 1133 г. король Арагона и Наварры завещал ему даже свое королевство. И хотя испанские аристократы воспротивились после смерти короля его воле, сам этот эпизод – свидетельство власти и могущества тамплиеров. В погоне за еще большим могуществом и богатством они не гнушались заниматься коммерцией, ростовщичеством и подрядами. Белый плащ с красным крестом – одеяние тамплиера – можно было видеть везде, где раскиданы были многочисленные владения ордена, – в Англии и в Испании, во Франции и в германских землях, на Сицилии, в Греции и на Кипре. Единственным напоминанием о прошлой бедности осталась лишь печать ордена: два рыцаря на одном коне – так, по преданию, вынуждены были передвигаться когда-то его создатели.

Зато позднее, когда орден приобрел власть и силу, каждый рыцарь имел трех коней, при каждом состоял оруженосец или слуга. Но не всякий и не просто мог стать тамплиером. Не каждый мог вести ту жизнь и обладать теми качествами, которые от него требовались. Об этом напоминали прозелиту во время ритуала посвящения.

– Любимый брат, – говорили ему, – ты видишь лишь оболочку, лишь внешнюю сторону ордена. Ты видишь, что у нас отличные кони, покрытые дорогими попонами, видишь, что мы хорошо едим и пьем и одеваемся роскошно. Из этого ты заключаешь, что и тебе будет хорошо, если ты будешь с нами. Но тебе неизвестны суровые законы, по которым идет наша жизнь. Сейчас ты сам себе хозяин, и тебе будет нелегко стать слугою других. Тебе едва ли придется поступать так, как тебе бы хотелось. Когда ты захочешь быть на этой стороне моря, ты будешь послан на другую. Когда ты пожелаешь жить в Аккре, тебя пошлют в какую-нибудь провинцию Антиохии, в Триполи или Армению. А может, тебя отправят в Ломбардию, на Сицилию или в Бургундию, в Англию или во Францию, могут послать в самый отдаленный край, где орден имеет владения.

Тамплиеры не повиновались никому – ни императору, ни королю, только Великому магистру ордена. Но это было беспрекословное повиновение. Вступивший в орден не мог уже добровольно покинуть его.

Таким был этот орден, и такими были 30 000 членов ордена, рассеянных по всей Европе, но связанных между собой железными узами повиновения, дисциплины и тайны. Ибо кроме прочего была еще и тайна, которая связывала их.

Но свои тайны имелись и у светских властителей. Такой тайной было содержание письма короля Франции Филиппа IV Красивого от 12 сентября 1307 г., размноженного безмолвными переписчиками королевской канцелярии. В один и тот же день десятки надежных курьеров покинули Париж, развозя запечатанные конверты во все концы страны. На каждом стояла одна и та же дата – день, когда надлежало сломать печати и прочитать его содержимое.

12 октября Филипп IV принял Великого магистра ордена тамплиеров и дружески беседовал с ним. Он просил магистра быть крестным его сына. Может ли быть больше королевская милость и выше доверие? И может ли быть большим королевское коварство? Это было 12 октября. А следующий день, пятницу 13 октября, Великий магистр встречал уже в заточении и в цепях. В этот день по приказу короля, разосланному заранее, все тамплиеры на территории Франции были схвачены и заключены в темницы. Начались допросы, пытки и казни на кострах. Особой папской буллой орден был запрещен.

Среди историков до сих пор нет единого мнения о причине этих событий. Одни полагают, что несметные богатства ордена привели его к гибели. И действительно, как раз в это время королевская казна была пуста, поступлений ждать было неоткуда, Филипп IV был фактически разорен. Имущество и золото ордена, доставшиеся ему, оказались более чем кстати – это было спасение. Правда, лишь малая часть несметных сокровищ тамплиеров попала ему в руки, остальные исчезли и не найдены до сих пор.

Итак, золото ордена, возможно, явилось одной из причин его гибели. Некоторые исследователи выдвигают, однако, иную версию, весьма оригинальную, хотя и лишенную прямых доказательств. Они предполагают, что между тамплиерами и ассасинами существовали какие-то тайные связи. Или даже нечто большее, чем связи. Естественно, все это происходило в глубокой тайне. Время, прошедшее с тех пор, лишь усугубило эту тайну. Отдельные детали, факты, всплывшие на поверхность, позволяют лишь догадываться о том, что было глубоко сокрыто.

Что всегда удивляло историков – это организационное сходство двух орденов. «Ассасины, – писал один из исследователей, – были оригиналом, орден тамплиеров – их копией». Другие исследователи идут дальше. «Не копией, а филиалом», – утверждают они.

Как-то во время одного из крестовых походов в Палестине произошел следующий эпизод. Патруль рыцарей следовал по горной дороге вдоль озера. Было время затишья, армия сарацин отошла к северу, за холмы, и ничто не предвещало в ближайшие дни и недели ни битв, ни схваток. Рыцари были настроены благодушно, и, может, поэтому никто из них не заметил в сумерках всадника, который прятался в камышах. Всадник продолжал оставаться там, даже когда патруль проехал. Казалось, он ждал кого-то. Было уже совсем темно, когда он услышал условный знак – за поворотом дважды прокричала птица. Только тогда он тронул поводья и неслышно выехал на дорогу.

Когда, совершив объезд, патруль возвращался, кому-то из рыцарей послышался в стороне от дороги странный звук. Он явно не принадлежал ни зверю, ни птице – это был металлический звук, словно звякнуло оружие или стремя.

– Показалось, – сказал один.

– Сарацины, – возразил другой и на всякий случай переложил копье на сгиб руки.

Третий, тот, кто услышал этот звук, сделал остальным знак рукой, чтобы они молчали, и бесшумно спешился. Так же бесшумно он опустил забрало и, вынув короткий меч, исчез в темноте. Долгое время было тихо. И вдруг два всадника вынырнули из темноты на дорогу и, заметив рыцарей, тут же помчались по ней прочь. Погоня была недолгой. Одного взяли в плен после короткой, но яростной схватки. Пленник молчал, придерживая рассеченную руку, – по пальцам стекала липкая, темная кровь. Смуглое лицо его было бледно и не выражало ничего, кроме презрения. Второй, наверное, ушел бы и скрылся в темноте, если бы не плащ, который он не догадался сбросить. Это был белый плащ с красным крестом – плащ тамплиеров. Он сдался без боя, говорил, что не знал, что здесь свои, думал – его преследуют сарацины. О том, что делал он здесь, у ночной дороги, зачем встречался с «неверным», он не мог сказать ничего. Дело показалось странным. Тем более что при тамплиере оказался тяжелый мешок, а в нем 3000 золотых монет. Сначала он признался, что получил его от араба. Таков был приказ Великого магистра. Потом отказался от этих слов, но под пыткой подтвердил их снова.

В отличие от него пленный не сказал ничего. Он оказался ассасином и умер в застенке.

Великий магистр признал, что деньги предназначались для тамплиеров. Это якобы была дань. Дань?! Но ассасины никому и никогда не платили дани – это было хорошо известно. Впрочем, вскоре всем было уже не до этого случая – армия сарацин перешла в наступление. Нужно было сражаться, нужно было убивать, чтобы не быть убитым. Эпизод оказался забытым, и прошли века, прежде чем исследователи задумались над ним.

Известно, что и раньше некоторые ассасины по заданию ордена принимали христианство. А что если это имело более дальние цели, чем принято считать? В то время в резиденциях тамплиеров нередко можно было слышать арабскую речь, видеть смуглые лица. Это были вчерашние мусульмане, выходцы из Леванта, принявшие чужого бога и чужую веру. Многие из них достигали вершин в иерархии ордена, а один стал даже Великим магистром.

Тайный ассасин, проникнув в руководство этого могущественного ордена, проникал в самый мозг и сердце тогдашнего христианского мира. Если так, считают некоторые исследователи, то золото ассасинов, предназначавшееся тамплиерам, должно было быть передано не в чужие руки.

Заставляют задуматься и некоторые внешние детали. Ассасины были облачены в белые одеяния (цвет невинности), подпоясанные красными поясами (цвет крови). Тамплиеры носили белые плащи с красными крестами на них. Случайно ли столь точное совпадение цветов?

После того как орден ассасинов был уничтожен, минули века, прежде чем стало известно, что орден тайно продолжает существовать.

После того как орден тамплиеров был запрещен, тоже прошли века, прежде чем обнаружилось, что и этот орден втайне продолжал свое существование.

…В 1776 году молодой князь Александр Куракин был отправлен императрицей Екатериной II с дипломатической миссией в Стокгольм. Однако, вернувшись в Петербург, князь мог отчитаться не только в этой своей миссии. Другое, тайное задание, которое выполнял он в Швеции, было получено им от русских масонов. В багаже Куракина, доставленном в его особняк в столице, кроме государственных бумаг, разных курьезностей и книг, закупленных им за границей, находилась «Учредительная грамота (конституция) на основание в Петербурге главноуправляющей шведской ложи, Капитула Феникса». В особом сундуке были сложены орденское знамя, великий орденский меч, корона мудрости, скипетр, рыцарские доспехи и символы высших посвящений. В силу полномочий, данных ему в Стокгольме, князь должен был открыть в Петербурге «ложу шведского обряда», как говорили тогда.

В феврале 1778 года Капитул Феникса был открыт торжественно и в то же время в великой тайне. Дворец князя Гавриила Петровича Гагарина, где происходило событие, был иллюминирован, однако не весь, а только то его крыло, которое выходило в парк и не было видно с улицы.

В круглом зале была возжена 81 свеча, как повелевал устав. Странные слова звучали здесь, слова клятвы тамплиеров: «…обязуюсь ревностно следовать по стопам того, кто мне указал путь сей, и, елико возможно будет, потчиться собственным поведением своим служить в пример всем тем, сердца и души коих мне препоручены будут…»

Хор, скрытый на балконе, под самым куполом, громко запел слова ритуального гимна:

Одетый в снежну белизну

Лечу в надзвездну высоту…

Принятого в орден облекали в белый плащ с красным крестом – одеяние тамплиера. Словно и не был запрещен орден и не было страшных застенков, не было костров с черным сладковатым дымом, словно не было этих пяти столетий, которые разделяли их – последнего тамплиера, сожженного на окраине Парижа, и этих русских аристократов, занятых новой и не очень понятной для них игрой.

Впрочем, некоторые утверждают, что разрыва действительно не было. Последний Великий магистр ордена успел якобы назначить преемника, и орден под иным обличьем продолжал существовать. Так это или нет, но открытие «ложи шведского обряда» в России имело в виду под обличьем масонства возрождение ордена тамплиеров. Именно в этом заключался «великий чертеж», врученный Александру Куракину в Стокгольме.

Само название «Капитул Феникса» символично. Феникс – легендарная птица, возрождающаяся из пепла. Не так же ли из пепла должны были теперь возродиться погибшие некогда в пламени тамплиеры?

О том же, о возрождении ордена тамплиеров в России, вел переговоры с Екатериной II прибывший в Петербург шведский король Густав III. Императрица не сказала ни «да», ни «нет», что, учитывая ее манеру говорить, чаще всего означало «нет». Но знала ли Екатерина, что Густав говорил с ней об этом не только как король, но в большей мере как масон? И не просто масон, а глава всех шведских масонов.

Если в первые годы своего правления Екатерина относилась к масонам более или менее терпимо, то после создания Капитула Феникса терпимость эта стала заметно иссякать. Тому были причины.

Тот покров тайны, которым окутывали себя и свои действия члены Капитула, не мог понравиться ни одному правительству. Секретные собрания, шифры для переписки, условные имена для обозначения членов Капитула – не слишком ли вся эта игра напоминает заговор? У правительства и без того хватало забот и причин для тревоги.

Когда-то ассасины передавали золото тамплиерам, вернее, своим людям в этом ордене. Акция эта могла носить и символический смысл – подтверждение зависимости тех, кто принимал золото, от тех, кто его давал. Возможно, такое же значение имела и передача шведскими масонами денег своим собратьям в России. Кто-кто, а русские аристократы меньше всего нуждались в этом, но, как и с тамплиерами, акция носила, видимо, символический характер. Случай этот стал известен Екатерине. Князь И. Я. Прозоровский упоминал об этом в 1790 году в своем донесении императрице: «…нам прислано было на заведение масонства из Швеции 500 червонных, о чем и до сведения Вашего величества дошло, и Вы принять сие изволили с гневом…»

Капитул Феникса, как и орден тамплиеров, был открыт далеко не всем. Вступающий в него должен был в 16 коленах иметь дворянскую кровь и по крайней мере в четырех коленах не иметь предками ни мавров, ни турок, ни иудеев. Оградившись высоким барьером, организация вбирала в себя представителей самых старинных и знатных родов. И действительно, членами Капитула были люди, составлявшие цвет русской аристократии, занимавшие в те годы ключевые государственные посты и служившие опорой самодержавной власти, – князья Голицыны, Гагарины, Волконские, Долгорукие, Лопухины; графы Апраксины, Чернышевы, Шуваловы, Строгановы, Толстые.

Могло ли правительство быть равнодушно к тому, что все эти выдающиеся государственные люди оказались участниками некоего тайного союза, нити которого тянулись далеко за пределы России? Едва ли. Тем более что вручение 500 червонных имело конкретный смысл: Капитул Феникса по его статусу подчинялся шведским масонам.


Один из тайных шифров, используемых масонами


Впрочем, дело обстояло много сложнее. Шведские масоны не были ни началом, ни концом цепи, охватывавшей весь мир. Над всеми национальными ложами возвышался некий незримый Великий Капитул, членов которого не знал никто. Для этого Капитула не существовало ни границ, ни армий, ни стран. Россия и Швеция, например, числились всего лишь IX и VII провинциями этой гигантской империи.

Шведский король был далеко не единственным монархом, состоявшим членом этого тайного общества. Масонами были, например, Фридрих Великий и ряд английских королей. Петр I, по некоторым сведениям, получил посвящение во время своего пребывания в Лондоне. В ложе, созданной после этого в России, где «мастером стула» был сподвижник Петра – Лефорт, сам Петр числился «вторым надзирателем».

В литературе есть упоминание о том, что Павел, сын и наследник Екатерины II, был посвящен 6 августа 1776 года во время поездки в Европу либо позднее, когда в поездке сопровождали его любимцы масоны А. Б. Куракин и Е. И. Плещеев. Есть также определенные указания на его членство в ложе «Малого Света» в Риге.

Известно несколько портретов Павла, уже императора, украшенных масонскими символами. На одном из них на шее у него на голубой ленте – золотой масонский треугольник. На другом портрете император изображен в переднике третьей степени посвящения «шведского обряда». Два таких портрета находятся в Музее архитектуры имени А. В. Щусева в Москве. Не случайно то, что портрет императора Павла вывешен в масонской портретной галерее в Стокгольме.

После коронации в Москве Павел пригласил к себе всех видных членов ордена, чтобы обсудить вопрос, своевременно ли разрешить открытие лож в России[13]. Прощаясь, он подал каждому руку и сказал:

– В случае надобности пишите ко мне просто, по-братски и без всяких комплиментов.

Александр I также был, судя по всему, по меньшей мере небезразличен к этому ордену. Когда один из руководителей российских масонов изложил ему сущность их доктрины, царь якобы ответил:

– То, что вы мне говорите об этом обществе, меня вынуждает не только оказать ему покровительство, но даже просить о принятии меня в число масонов. Полагаете ли вы, что это возможно?..

Некоторые считают, что результатом этого разговора было принятие Александра I в тайное общество. Упоминаются в этой связи ложи «Трех Добродетелей» и «Великого Польского Войска». В 1814 году в Париже император председательствовал якобы на заседании походной русской ложи «К верности».

Принял или не принял Александр I посвящение – это в сущности не так и важно. Важнее, что он, по словам одного исследователя, «многие годы не запрещал масонских собраний, не преследовал масонов, как религиозных еретиков или политических заговорщиков. И масоны видели поэтому в Александре оплот своему ордену». И действительно, число лож росло в России довольно быстро. Особенно в первые годы его царствования.

Членами ордена были и такие русские военачальники, как генерал-фельдмаршал Репнин, генералиссимус Суворов, фельдмаршал Кутузов.

– Ваша кисть, – говорил Суворов живописцу Миллеру, рисовавшему его портрет, – изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт…

Этот человек, который «скрыт», был посвящен в «шотландские мастера» 27 января 1761 года в Кенигсберге, где навещал своего отца во время Семилетней войны. До своего отъезда в начале 1762 года он числился как член ложи в списке № 6: «Oberlieutenant Alexander von Suworow».

В июле 1813 года в зале Петербургского музыкального общества, где присутствовали многие сотни масонов, состоялось траурное собрание в память «великого брата», фельдмаршала, князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова-Смоленского.

– В различных положениях, которые последовательно выпадали на долю нашего знаменитого брата, – говорилось в посвященной ему речи, – он был религиозным блюстителем наших идей, примерным ревнителем, неизменно готовым на благотворительные жертвы во имя страждущего человека, и особенно на пользу своих братьев по совершенствованию…

Различные источники говорят о высоких степенях посвящения, в которые был возведен Кутузов.

Что побуждало и что побуждает людей вступать в тайные общества? Существует, очевидно, некий спектр причин. Одни лежат на поверхности, другие могут быть скрыты столь глубоко, что и сам вступающий в общество не догадывается о них. Это может быть и любопытство, и затаенное желание утвердиться в собственной исключительности, и неудовлетворенность повседневным, обыденным своим существованием, и, наконец, жажда обрести некую цель жизни, сверхзадачу, смысл бытия.

В кишиневском дневнике Пушкина (1821 год) есть запись: «4 мая был я принят в масоны».

Грибоедов был посвящен в 1816 году в ложу «Соединенных Друзей» вместе с Чаадаевым и Пестелем.

Трудно, невозможно представить себе Пушкина, Грибоедова и других – Н. И. Новикова, И. В. Лопухина, Н. М. Карамзина, М. М. Сперанского (а все они были членами ордена) – в шутовских передниках, украшенных опереточными символами и знаками, участвующими в действе, больше всего напоминающем детскую игру. Но ведь так было. И это были благороднейшие сердца и лучшие умы своего времени. Умы, кроме того, достаточно ироничные и скептические, чтобы можно было с уверенностью сказать, что никто из них не стал бы участвовать в этом, если бы за всей бутафорией не виделось им нечто имеющее высокий смысл.

И другое свидетельство, также косвенное, но не менее убедительное. Когда начались гонения и запреты на орден, члены его верность своему братству ставили выше верности императору, государству, а позднее – политическим партиям, к которым принадлежали. Этого не могло бы происходить, если бы у них не было некоего высокого довода, решающего аргумента, который оказался важнее верности императору, идеи государства и политических убеждений.

В России деятельность масонских лож вторично была запрещена 1 августа 1822 года. Высочайший рескрипт объяснял эту меру «беспорядками и соблазнами, возникающими в других государствах от существования таких тайных обществ».

Но дата эта была далеко не первой в ряду подобных запретов. В 1737 году папа Климент XII запретил участие в ложах под страхом смертной казни и конфискации всего имущества. Филипп V Испанский осуждал масонов на пожизненную ссылку, галеры и смертную казнь. Австрийская императрица Мария Терезия приказала арестовать всех масонов. В 1828 году маркиз де Кварильяна и капитан Альварес были обезглавлены в Гранаде за то, что основали там масонскую ложу.

Позднее чрезвычайные законы против масонов принимались в фашистской Германии и во франкистской Испании. Изданный в Мадриде закон от 1 марта 1940 года устанавливал за принадлежность к масонству тюремное заключение от 20 до 30 лет.

Но никакие наказания, гонения и запреты не могли пресечь деятельность этого тайного, глубоко законспирированного ордена. Когда в России после восьмидесяти лет запрета, в 1905 году, он был снят, ложи стали появляться повсеместно с такой быстротой, как если бы они никогда не прекращали существовать, а теперь, когда появилась возможность, только выходили на свет из тени.

Но – выходили ли?

Нет, конечно. Орден продолжал оставаться тайным. И по-прежнему продолжало оставаться тайной то влияние, которое оказывал он на политические события, происходившие в России. Тайну эту удалось сохранить и в последующее время. И сейчас она продолжает пребывать за семью печатями.

Один из тогдашних руководителей русских масонов, Н. В. Некрасов, писал позднее: «…организация была строго конспиративной, она строилась по ложам (10—12 человек), и во главе стоял верховный совет, выбиравшийся на съезде тайным голосованием, состав которого был известен лишь трем особо доверенным счетчикам. Председателям лож был известен только секретарь верховного совета».

Стремление выйти на ведущих политических деятелей (а может быть, наоборот, выдвинуть своих людей в ведущие политические деятели), судя по всему, отвечает одной из задач этого тайного ордена. Не случайно в числе членов ордена были не только многие монархи, но и президенты Соединенных Штатов – от Дж. Вашингтона до Г. Трумэна. Голубой масонский фартук носил Уинстон Черчилль. Это – немногие имена из длинного списка тех, чья причастность к ордену почему-либо перестала быть тайной и оказалась открыта.

Точно так же, как в результате цепи случайностей оказались открыты некоторые имена, связанные с масонской ложей «П-2» в Италии. Десять генералов, пять адмиралов, начальник штаба вооруженных сил – если говорить только о военных. Щупальца ордена, тонкие и бесцветные, протянулись в самые недоступные кабинеты, на самые высокие уровни социальной структуры. В списках ложи числились десятки высокопоставленных государственных чиновников, политических деятелей, руководителей компаний, журналистов. Даже служба безопасности страны оказалась под контролем ордена. Когда судью, занимавшегося расследованием дела, связанного с ложей, спросили о ее Великом магистре Личо Джелли, он воскликнул:

– Джелли? Он был подлинным шефом итальянских секретных служб. Есть ли подтверждение его роли? Есть. Чтобы в те времена, например, по телефону позвонить Джелли, было достаточно набрать римский номер 275-93-47. И это был номер телефона СИСМИ[14].

Любая организация претерпевает изменения в ходе своей истории. Изменения не обязательно предполагают прогресс. Относится это, очевидно, и к истории тайных обществ. Остается только предполагать, в какой мере процесс этот может быть отнесен к масонам, иначе говоря, как соотносятся сегодняшние масоны (или те, кто называют себя масонами) с теми людьми, что вступали в орден за век или два века до этого. Действительно ли скрытые цели ордена претерпели значительные изменения, или они обрели лишь более явное выражение? Это остается тайной, как продолжают оставаться тайной и сами эти цели.

…Поезд «Италикус», направлявшийся с севера в Рим, следовал строго по расписанию. Экспресс прибывал в столицу рано утром, поэтому накануне вечером большинство пассажиров уже спали и окна купе были темны. Едва ли кто обратил внимание, когда состав вошел в очередной туннель. Вот он вышел из него. К счастью, вышел. И тут же раздался оглушительный взрыв.

На следующий день телевидение и газеты демонстрировали страшную картину крушения: разорванный остов спального вагона, скрученный силой взрыва металл. Это произошло 4 августа 1974 года.

Следствие было долгим. Не раз оно заходило в тупик, оказывалось перед неодолимой стеной, в лабиринте лжесвидетельств, исчезнувших улик и подтасованных показаний. И все-таки наступил день, когда парламентская комиссия смогла прийти к некой ясности. Ее вывод: ложа «П-2» серьезно замешана в осуществлении террористического акта в поезде «Италикус».

В августе 1980 года раздался другой взрыв – под сводами многолюдного вокзала в Болонье. Кареты скорой помощи увезли 200 человек. Другим помощь уже не понадобилась – 80 человек оказались убиты на месте. И снова – ложа «П-2». Взрыв был осуществлен с ведома ее руководителей.

Не они были инициаторами. Не они подкладывали взрывчатку.

Но они – знали.

Конечная цель этих акций, действительная причастность к ним ордена – об этом приходится только гадать. Хотя гипотез, логических построений – и сенсационных и убедительных – предостаточно. Возводить их обычно тем легче, чем менее достоверной информацией мы обладаем.

И действительно, говоря о тайных обществах, мы можем говорить лишь о вещах, лежащих на поверхности, о том, что открыто внешнему миру.

Известны случаи, когда исследователь или журналист, желая открыть и обнародовать сокровенное, пытались проникнуть в тайные общества. Когда кому-то это удавалось, постепенно он приобщался к разным уровням знания, проходил психологические тренировки (назовем это так) – от начальных до все более и более глубоких. Понятно, он помнил, с какой целью пришел сюда. Но по мере того, как шло время, оказывалось, что сам он менялся. Теперь он по-другому видел мир и свое место в нем. И цели, которые ставил он перед собой, столь легкомысленно вступая на этот путь, теряли для него всякий смысл и значение.

Тайные общества существуют во всем мире. Некоторые из них известны, о других мы не знаем ничего. Как не знаем и то, как соотносятся, как сообщаются они между собой. И кто – всегда с закрытым лицом – стоит во главе их.

Или – за ними.

3. Звенья одной цепи?

Тайные общества существовали в мире задолго до того, как Хасан ибн ас-Саббах стал хозяином замка на вершине горы Аламут. Точно так же закон повиновения, с которым связывают обычно ассасинов, не с них начинался, равно как и не кончился на их ордене. Много позднее того дня, когда перед потрясенным посланцем короля Франции ассасины по знаку Хасана бросались в пропасть, представители иезуитского ордена и ордена августинцев собрались для богословского диспута. Неожиданно иезуиты предложили решить исход спора между ними иным путем, путем испытания. Победит тот орден, чей человек с большей готовностью исполнит любое повеление своего главы. Богословы, избранные для решения спора, согласились.


Печать «Триады» – тайного общества, история которого уходит в прошлое на многие века, а, возможно, и тысячелетия


– Брат Марк, – обратился тогда глава иезуитов к одной из безмолвных фигур, стоявших вдоль длинной стены зала. – Наши гости замерзли. Именем обета святого повиновения, который ты принес, – возвысил он голос, – я приказываю тебе вынуть голыми руками из очага горящие угли и держать их пред нашими гостями, дабы они могли погреться.

Монах засучил рукава сутаны и, подойдя к горящему камину, погрузил руки в пылающие угли. Раздался треск, и по залу разнесся сладковатый запах горелого мяса. Зачерпнув две полные ладони раскаленных углей, он подошел к присутствовавшим. Все оцепенели. Между тем монах неторопливо обходил гостей, подолгу останавливаясь перед каждым и протягивая в почерневших и шипящих пальцах угли, от которых исходил сильный жар.

Противная сторона не смогла ответить на вызов и признала себя побежденной.

Беспрекословное повиновение и тайна. На двух этих устоях, двух столпах зиждутся все тайные общества и ордены. И нет снисхождения, нет пощады тому, кто нарушит любое из этих правил.

Есть сведения, что Сократ принял смерть именно потому, что имел неосторожность открыть непосвященным тайны мистерий Осириса. А Аристотель за такую же неосмотрительность поплатился ссылкой. Вот почему то немногое, что известно нам о тайных обществах сегодня, – это лишь малое, лежащее на поверхности, это крохи, ставшие достоянием «внешних». Но даже по этим крохам, по отдельным общим чертам и фактам можно догадываться о некой единой цепи, некой общей нити, через все века связующей между собой эти ордены и тайные общества.

Прежде всего это число «семь» – число степеней посвящения. Семь степеней у ассасинов. Семь у розенкрейцеров. Семь масонских степеней. Такое же число посвящений было в Древней Персии у посвящаемых в мистерии Митры. И в Древнем Египте в высших жреческих посвящениях. Где истоки этой общности? Семь уровней посвящения – не те ли это семь ступеней, что некогда вели в святилища древних храмов Востока?

Полторы тысячи лет назад в Китае возникло тайное общество «Триада». Церемония посвящения в него была торжественной и сложной: рассказ неофиту об истории общества; символическое омовение его и облачение в белое платье, что означало смерть; прохождение неофита через три двери, после чего присутствовавшие смешивали свою кровь в одной чаше и пили из нее; заученные ответы неофита на ритуальные вопросы – из них следовало, что он был долго в пути… И так далее. Но разве не странно – весь этот ритуал и точно в такой же последовательности воспроизводится сегодня при посвящении в одну из высших степеней масонства! И снова мы можем лишь задаваться вопросом: какие связи или общий источник могли быть у этих тайных обществ, так далеко отстоящих друг от друга пространственно и по времени?

Но не только у них. Как и в китайской «Триаде» и у масонов, ритуал посвящения каждого тайного общества непременно включает символическую смерть неофита. Смерть – и возвращение к жизни. Римский писатель Апулей, который прошел посвящение в культ Исиды, писал об этом своем опыте: «…я вступил в обитель смерти, перешагнул через порог Прозерпины…» Мистерии Осириса и Адониса, дионисийские обряды, сегодняшние тайные общества – все они связаны этим кольцом ритуала: символическим прохождением через смерть и воскресение.

Возможно, это не всегда были только символы. У друидов (орден этот существует и сейчас) граница между символической и реальной смертью при посвящении весьма условна. Неофита кладут в гроб, который помещают в лодку без весел, и пускают ее в море. Будет море бурным или спокойным, поднимется ветер или нет – от этого зависит, останется ли он жив или погибнет. И если погибнет, то это произойдет по-настоящему, не символически. Если же останется жив, вынесет из этого память и опыт реальной близости к смерти.

Опыт смерти… Теперь, в последние десятилетия, он стал достоянием многих – тех, кто из состояния клинической смерти был возвращен к жизни усилиями реаниматоров. Что помнят они из посмертного своего бытия? Когда некоторые из исследователей решили опросить таких людей, оказалось, что их воспоминания, если они сохранились, удивительным образом совпадали. Это не столько прямые воспоминания, сколько язык символов, неких знаков, через которые сознание пытается выразить опыт, неведомый нам в обычном нашем бытии. Реанимированные рассказывали: им казалось, что они долго летели через длинный, темный туннель, в конце которого их ожидал свет, часто – дверь или нечто вроде двери, а за нею свет. После этого перед ними было то, что они воспринимали как воду – река или канал. Все возвращенные к жизни – те, кто был реанимирован, – не успевали «перейти», пересечь эту черту.

Эти символы гаснущего сознания и именно в такой последовательности воспроизводятся в древних мистериях и обрядах посвящения тайных обществ. Причем, чем дальше в прошлое, тем более они четки. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем больше оказываются они размыты. Словно из века в век, из поколения в поколение через обряд посвящения передавалась некая единая традиция, начальный смысл которой был потом забыт и утрачен.

Еще одна черта из практики тайных обществ, связующая их воедино. В Спарте существовала тайная террористическая организация – криптии. Посвященный, принятый в нее, должен был совершить тяжкое преступление, убийство, которое как бы «сжигало за ним мосты», лишало его пути назад. Эта практика – тайное тайн замкнутых групп и обществ. Она существовала, например, в личной гвардии Чингисхана, в африканских тайных обществах, а в новое время принята была эсэсовцами. Психологи называют это «соучастием в преступлении, порождающим эффект солидарности».

То, что некогда было настоящим убийством, в сегодняшних ритуалах посвящения тайных обществ осталось лишь как символ, обряд. Неофиту приказывают, например, чтобы он ударил кинжалом человеческую фигуру. Он делает это. Кинжал погружается в «тело», льется красная жидкость, которая должна означать кровь. В других случаях его подводят к тому, что кажется лежащим человеком. Приподнимается часть покрывала, и посвящаемый видит участок обнаженного тела. Он должен изо всей силы всадить в это место кинжал. Он делает это и чувствует, как лезвие входит в живую плоть, видит кровь, настоящую кровь, которая начинает хлестать из раны. Но это не человек – это овца, которую, выбрив ей бок, заранее кладут под покрывало. «Заместительное убийство», как и символическая смерть самого посвящаемого, – память о реальностях, стоявших когда-то за этим.

Есть еще одна черта, характерная для разных тайных обществ и тоже наводящая на мысль о некой общности, связующей их воедино.

Это доктрина «двух истин».

Как и другие из числа общих, принцип этот восходит к отдаленному прошлому.

…Древний Египет. Все – от пахаря, весь день идущего по борозде за волом, и до высшего сановника, приближенного фараона, трепетно верили в весь пантеон богов. Были храмы бога Ра и богини Птах, храмы Амона, Осириса, Исиды, храмы бога земли Геба и богини неба Нут. Им возносили гимны и приносили жертвы. Им поклонялись все. Но тому, кто достигал главных степеней жреческих посвящений, открывалась другая, высшая истина.

– Нет множества богов, – говорили посвящаемому жрецы, носители тайны тайн. – Нет ни Осириса, ни Амона, ни Ра. Нет разных богов. Бог един.

Ассасины как мусульмане-исмаилиты придерживались основных положений ислама – веры в аллаха, традиционных нравственных норм и религиозных обрядов, деления всех на мусульман и неверных. Но это были истины лишь для тех, кто стоял на низших ступенях, это были истины «для профанов». Достигшим высших посвящений открывалось иное, прямо противоположное: веры не существует вообще и все религии лживы; религиозным предписаниям, как и законам нравственным, можно следовать, а можно и забыть о них. Это не имеет значения. Как не имеет значения, мусульманин ли кто-то, иудей или христианин. Нет различий между людьми.


Язык жестов хорошо знаком членам тайных обществ


Только один из руководителей ассасинов, Хасан-второй, имел неосторожность приоткрыть непосвященным часть этой тайной доктрины. Он объявил, что все религии несовершенны и лживы, что нет ни добра, ни зла и что все дозволено. А если так, если все дозволено, почему бы не убить и его самого, верховного владыку, Хасана? И предводитель ассасинов пал под ножами тех, кого сам же освободил от всяких уз совести и морали.

Этому же принципу «двух истин» – для «внешних» и для посвященных – следовали и тамплиеры. Для «внешних» они были набожными людьми – поклонялись кресту, посещали церковь, прибегали к исповеди и причастию. Для самих же посвященных существовали другие, темные истины: современники утверждали, что во время своих тайных сборищ они плевали на крест, попирали его ногами, поклонялись странному идолу, обтянутому человеческой кожей, занимались колдовством и пытались вызывать мертвых.

Страшен был культ жестокой индийской богини Кали. Она не довольствовалась гимнами, молитвами, воскурением благовоний. Ей мало было цветов и убитых животных, возлагаемых на ее алтарь. Богиня требовала человеческих жертв.

Труден был путь поклонника Кали – того, кто решал посвятить свою жизнь постижению тайн жестокой богини. Но когда этот путь – духовного совершенствования, сложнейших психологических упражнений, экстазов, – когда этот путь был пройден, гуру открывал посвященному высшую истину: Богини Кали не существует. Это слово обозначает лишь вид энергии. И нет в мире ни добра, ни зла…

Доктрина «двух истин» – для «внешних» и для посвященных – не просто общий прием, это своего рода пароль, объединяющий тайные общества в некую единую цепь.

«Две истины» – один из приемов сокрытия конечных целей, которые ставят перед собой тайные общества. Тому, кто только вступает в общество иллюминатов, например, всячески внушается необходимость следовать добру, нормам высокой нравственности и т. д. Когда же он достигает высших посвящений, он слышит противоположное. «Знаешь ли ты, – говорят ему, – что такое тайные общества? Какое громадное значение они имеют в мировых событиях? Думаешь ли ты, что они – явление временное и безразличное? О, мой брат! Бог и природа употребляют их как средства, чтобы достигнуть громадных, иначе недостижимых результатов. Слушай и удивляйся: на желании достичь этих результатов основываются вся нравственность и право тайных обществ. Наши прежние понятия о нравственности, праве или законности получают свое правильное определение только через тайные общества». Иными словами, нравственно все, что ведет к победе, что соответствует целям тайного общества.

Итак, две истины, две морали. Открытая – и другая, та, что хранится в тайне.

Но кто сказал, что счет ведется только до двух? Кто может утверждать, что за и над этими двумя не возвышается еще одна – третья истина? Истина, равно противоположная этим двум. Или вмещающая их.

* * *

Разговор о тайных обществах прошлого и настоящего не может быть завершен, если ничего не сказать о самой крупной из таких организаций, существующих сегодня. Это организация, которая соединяет в себе склонность к убийствам, присущую ассасинам, приверженность коммерции, присущую тамплиерам, и массовость, с которой могут соперничать лишь масоны, с величайшей конспирацией, которой отличались все тайные общества во все времена. Эта организация – мафия.

Загрузка...