РАЗВЯЗКА

Когда бы ни начался штурм и что бы ему ни предшествовало, развивался он следующим образом. В начале пятого часа спецназовцы, проникшие в здание, начали закачивать в зал газ. Подготовились они к этому загодя, еще в два часа ночи, когда террористы убили запсиховавшего мужчину и ранили двоих заложников. «Когда в зале раздались очереди, мы находились в подсобке первого этажа со спецназовцами, — рассказал один из техников, обслуживавших здание ДК. — Альфовцы тут же начали связываться с кем-то по рациям и, судя по их разговорам, получили добро на штурм. Правда, та группа, которая была с нами, в бой не вступила. Спецназовцы подошли к отверстиям в стенах, ведущим в вентиляцию. Некоторые из них сняли с плеч рюкзаки и вытащили баллоны, напоминающие те, с которыми плавают аквалангисты. Только меньшие по размеру и пластиковые, а не металлические. Что было дальше, я не знаю».[347]

В это время и в Кремле, и в оперативном штабе было уже принято решение о штурме; подготовившись к «газовой атаке», спецназовцы в здании стали ждать сосредоточения остальных групп. Наконец, сигнал «Штурм» поступил.

В зал стал нагнетаться газ; в это же время был предпринят демонстративный штурм. «Мы отвлекли их вначале небольшим штурмом снаружи, — скажет потом в интервью один из руководителей операции. — Для разных групп были свои команды. Вначале пошли те, которые находились внутри, чтобы под плотный огонь террористов не могли попасть наружные группы. Отвлекли на себя».1

Большинство заложников уже спали. «Ранним утром мы сидели в забытьи, — вспоминала Ирина Филиппова, — вдруг послышались выстрелы со стороны центрального входа, мужчины побежали туда, дружно крича „Аллах акбар!“. Мы привычным движением сползли с кресел вниз, кто-то рядом со мной сказал: „Кажется, пахнет газом“. Я быстро намочила шейный платок и стала дышать через него, а что случилось потом, не помню».[348]

Пока находившиеся вне зала террористы пытались сообразить, что происходит, другая группа спецназовцев вошла в зал. Они снайперскими выстрелами уничтожили всех террористок-смертниц; для взрыва тем надо было успеть вставить во взрывное устройство батарейку и сомкнуть провода; кто-то успел вставить батарейку, но вот провода не сомкнула ни одна. «Самое главное — нам удалось ликвидировать смертниц, — сказал потом один из офицеров-спецназовцев, — через специально сделанные лазы наши бойцы просто вошли в зал и в упор расстреляли спящих террористок. В висок. Понимаю это жестоко, но когда на человеке висит два килограмма пластида — иного способа обезвредить их мы не видели».[349] Находившиеся в зале террористы-мужчины пытались отстреливаться, однако безуспешно — их ликвидировали. «В зале были заложники, огромное количество заложников, представляете, что это такое, — рассказывал другой офицер, — тем более другие еще помещения надо отрабатывать. Надо было в той ситуации отработать четко. Потому что времени у нас не было».[350] И они отработали все, по единодушному признанию специалистов, по высшему классу…

В это время другие группы с разных направлений зачищали ДК. Потом они кое-что рассказали о своих действиях прессе.

«Наша группа выходила из подвала. Когда проникли в здание, уже звучали выстрелы. Была дана команда на проход. Мы вошли и первое, что увидели — террориста, поднимавшего в нашу сторону оружие. До него было около пятнадцати метров. Он начал стрелять. Очередь прошла по стеклу. Идущий первым поразил его с первого выстрела. Мы броском за несколько секунд заняли эти пятнадцать метров. Подошли к двери и стали входить в зал. Террористы там были уничтожены. А непосредственно в зале — вошли туда двумя группами, со стороны сцены и со стороны входа в зал. Вошли. Террористы, которые были на сцене, начали оказывать сопротивление — был открыт огонь на поражение».[351]

Снаружи слышались выстрелы и взрывы; телекомпания НТВ показывала штурм в прямом эфире 17 минут. Все это время глава Минпечати Михаил Лесин пытался найти руководство телекомпании и прекратить трансляцию. Руководства не было на месте: по всей видимости, у репортеров НТВ попросту сработал инстинкт — снимать «жареные» кадры! Немедленно в эфир эксклюзивную информацию! Быстрее, пока не успели конкуренты!

Но в ситуации, когда речь шла о жизни сотен заложников, о судьбе штурма и, шире, о судьбе страны, это было, конечно, недопустимо. Из оперативного штаба Лесину непрерывно звонили с предупреждениями: если трансляция не прекратится, оператора с крыши «снимут» и если надо — из снайперской винтовки. Так и не найдя никого ответственного, Лесин сам позвонил на выпуск и своей властью прекратил трансляцию.

А спецназовцы четко делали свою работу.

«Наша группа скрытно выдвигалась со стороны больницы. Проникнув в здание, пошли вдоль коридора в районе стены, где был натянут плакат „НОРД-ОСТ“. За углом встретили огневое сопротивление из автоматов, и в нас кинули гранату. Ответным огнем уничтожили одного террориста, который был в коридоре. Когда начали заходить в комнату, где давал пресс-конфернцию Бараев и его соратники, встретили огонь из автоматов. Сделали несколько очередей, пришлось применить две ручные гранаты, уничтожили боевика».[352]

Ликвидированным боевиком был сам Бараев.

В своей комнатушке Лариса Абрамова поняла, что что-то происходит. «Момент штурма я почувствовала по тому, как начало кругом взрываться, чеченцы стали орать и носиться как бешеные, — вспоминала она. — Охранник за стеной дал очередь веером. Пули прошили сначала одну, потом другую дверь, я видела свет от трассеров. И вдруг дверь, ведущая в коридор, вылетела от пинка. Слышу русские голоса. „Быстро руки за голову!“ Я сказала, что заложница. Кто-то заорал: „Серега, держи угол!“ Мне боец крикнул: „Садись! Садись!“ Я послушно села и… потеряла сознание».[353]

В штаб постоянно шла информация о ходе операции. «Пока не закончили операцию, мы их даже не считали, — сказал впоследствии о террористах один из руководителей оперативного штаба. — Сотрудники докладывали, на каком направлении сколько ликвидировано. На одном направлении был один, потом три, четыре, на другом — десять, на третьем — двадцать два».[354]

Две террористки-смертницы оказались вне зала — они контролировали подступы к нему, и газ на них не подействовал. Они успели сомкнуть провода. Прогремевшие взрывы были слышны по всей округе — а ведь взорвалось только две бомбы из восемнадцати…

Из здания начали выводить заложников; к нему подъезжали машины «скорой помощи» и Службы спасения. Оперативный штаб не проинформировал никого о том, что штурм вот-вот начнется; ведь стоило известию об этом просочиться к журналистам, как тут же об этом узнали бы все — в том числе и террористы. Так произошло в свое время в Буденновске, где именно заблаговременное сосредоточение «скорых» стало для террористов предупреждением о штурме; теперь рисковать в оперативном штабе не решились, предпочтя установить жесткую информационную блокаду.

Однако и спасатели, и врачи «скорой» что-то почувствовали. Директор Московской Службы спасения Александр Шабилов дал команду спасателям из разных районов столицы выдвигаться к Дубровке. И, хотя спасатели готовились к работе на завалах, а не к спасению пострадавших от газа людей, они были на месте очень скоро.

«Мы прыгнули в машины и поехали. Причем до последнего момента мы так и не знали, чем все закончится, и только при подъезде к ДК получили команду сразу приступать к выносу пострадавших. Вздохнули с облегчением — значит, здание террористы все-таки не взорвали».[355]

Подъезжали и «скорые», но подъезды к ДК были забиты тяжелой техникой для разборки завалов — ведь в оперативном штабе готовились к самому худшему. Врач Николай Степченков, всего несколько часов назад выносивший из здания раненных террористами людей, впоследствии вспоминал:

«Возле Дома культуры образовалось целое скопление машин, пробка. „Скорой“ не пробиться. Тогда я кричу помощнику: „Хватай ящик с инструментами и побежали!“ Смотрим — на крыльце уже десятки бездыханных тел. Много пожилых, некоторые мертвые. А из театра выносят все новых и новых людей».[356]

«Первое, что бросилось в глаза, когда вбежали внутрь, — кровь, — вспоминал руководитель „Диггер-Спаса“ Вадим Михайлов. — На остатках выбитых стекол, на полу… И очень много людей — видимо, когда все это началось, они толпой бросились из здания. Кто-то сам выбирался из здания, кто-то стоял, кто-то сидел на полу. Но большая часть лежала вповалку. Девушка лет, наверное, 16–18 лежала прямо в проеме выбитого окна на первом этаже. Я ее подхватил: „Идти можешь?..“ Она попробовала было, но ноги отказали: шоковое состояние. Пока нес к „скорой“, обняла меня за шею, бормочет что-то, целует…»[357]

И врачи, и спасатели в сложившейся ситуации немного растерялись: все-таки они были гражданскими и «включиться» сразу в ситуацию не могли. Спецназовцы же не колебались, они знали, что делать. «Они разбивали стекла, давая доступ свежему воздуху, — вспоминал Александр Шабилов, — они же, в тяжелых своих доспехах — в бронежилетах, с оружием, — таскали людей. Каждый сотрудник „Альфы“ нес по одному человеку, а это очень тяжело, потому что, когда человек без сознания, он становится тяжелее. Ко всему прочему, в общей своей массе альфовцы были без противогазов… Альфовцы на сомнение места не оставляли: одни из них выносили пострадавших, другие делали им искусственное дыхание, третьи кололи препараты. Эти ребята делали то, что уже должны были делать, по идее, другие — они спасали».[358]

Положение заложников было крайне тяжелым, причем не столько из-за примененного при штурме газа, сколько из-за перенесенных ими страданий. «Даже абсолютно здоровый человек не в состоянии выдержать тот набор факторов, который был при захвате, — объяснял потом министр здравоохранения Юрий Шевченко. — Первое — стресс. Второе — и это уже самое главное — люди были обездвижены на протяжении 60 часов. В этих условиях, из-за застоя крови, нарушается обмен веществ, в тканях вырабатываются токсины, они скапливаются в не снабжаемой „свежей“ кровью части организма и отравляют его… Людей, которые долгое время были обездвижены, сняли с кресел, резко активировали их кровообращение — произошло отравление их собственными токсинами. Нормальному человеку… необходимо 5 литров воды в сутки. Четыре литра — это минимум для того, чтобы поддерживать физиологические функции организма. Заложникам же доставалось в лучшем случае 300–400 граммов, да и то не всем. Обезвоживание у пострадавших было чудовищное!.. Есть еще один фактор, пожалуй, самый главный. Человек постоянно дышит. 60 часов 800 человек перерабатывали один и тот же воздух! Только от одного этого можно умереть. Не надо забывать и те болезни, которые есть у людей».[359]

Сотни машин «скорой», подготовленные столичными властями, попросту не смоли подъехать к зданию, а доставить отравленных людей в больницы было нужно как можно быстрей. Ближе «скорых» стояли автобусы, изначально предназначавшиеся для эвакуации «ходячих» заложников; таких, однако, почти не оказалось. И тогда отравленных людей стали сажать в автобусы: «А ты чего встал! Давай под загрузку!» Большинство пострадавших, впрочем, везли в «скорых».

Для снятия наркотического отравления (а примененный газ оказывал наркотический эффект) применяется лекарство «Налоксон»; как только начался штурм, в мед-службу города поступил приказ срочно обеспечить «скорые» и больницы дополнительным запасом «Налоксона».[360] Потом власти обвиняли в том, что они не сказали медикам формулу газа; упреки были несправедливы — чем лечить пострадавших, врачам было сказано почти сразу.

Но спасти всех пострадавших было практически невозможно; некоторые были мертвы уже тогда, когда их выносили из здания. Коробки с «Налоксоном» подтащили к входу в здание, и лекарство кололи все, кто только мог. Суматоха была ужасная. «Отметок об инъекциях никто не делал, — рассказывал потом один из медиков, — сгоряча кололи по два и три раза. А это смертельные дозы».[361] Врач Николай Степченков:

«Мне раньше приходилось с наркоманами работать. У пострадавших были точно такие же симптомы передозировки, как у наркотических средств — узкий зрачок и отсутствие дыхания. Надо было делать укол, чтобы восстановить работу легких и сердца. В какой-то момент я заметил, что двое спасателей мимо нас несут людей в автобус. Я им кричу: „Без укола не увозить, всех заложников сюда! Иначе живыми не доедут!“ Они стали нам всех подтаскивать. Скольких успели развести по больницам, когда еще врачи не подошли, сказать не могу».[362]

В результате теракта 23–26 октября погибло 130 человек. Кто-то из них был убит террористами, кто-то впоследствии умер в больницах, однако большая часть погибла в течение нескольких часов после штурма во время неподготовленной операции. По всей видимости, единственной причиной случившейся трагедии был стереотип восприятия.

Медики, привлеченные к спасению людей, действовали, как полагается в обычных условиях — довезти людей до больницы и там спасти. Однако условия были чрезвычайными, и людям надо было оказывать первую помощь на месте. К этому медики (и вообще никто вокруг) психологически оказались не готовы.

«Это алгоритм любой катастрофы. Ошибка — это стереотипное мышление в экстремальных обстоятельствах. Вот власти сейчас говорят: „Мы все делали правильно“. Вы не правильно сделали. Вы сделали как всегда. И получили трупы».[363]

Вероятно, случившейся трагедии можно было и избежать, хотя, честно говоря, в сложившейся ситуации это достаточно трудно представить. Для того чтобы спасти всех, был необходим специфический опыт, которого ни у оперативного штаба, ни у врачей, ни у спецназовцев попросту не было — ведь для освобождения заложников газ был применен впервые за историю отечественных спецслужб.

«Сейчас, на холодную голову, легко обсуждать наши действия, — справедливо скажет потом председатель комитета здравоохранения Москвы Андрей Сельцовский. — Генерал Ермолов писал о такой ситуации „Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны“. Попробуйте принять абсолютно правильное решение, когда времени отпущено — минута».[364]

Главная ошибка, по всей видимости, была допущена в самом начале. «Штаб — настоящая военная организация. Там должен быть один руководитель, которому обязаны все подчиняться, — заметил потом заместитель председателя комитета по обороне Госдумы Алексей Арбатов. — В конце концов, произошло беспрецедентное по масштаба ЧП, и уже в первые часы после захвата заложников, на мой взгляд, следовало ввести в Москве на период кризиса закон о чрезвычайном положении». В любой стране мира это сделали бы автоматически, а зевак и журналистов заворачивали бы еще за километр до места теракта. Почему этого не было сделано в Москве, остается лишь гадать: возможно, власти опасались, что в этом случае СМИ и «либеральная общественность» традиционно начнут кричать о тоталитаризме, «раскачивать» обстановку — и тогда шансы террористов на успех значительно увеличатся.

Это лишь предположение, но, если бы общество доверяло власти, а власть могла бы в критической ситуации пользоваться общественной поддержкой — тогда, быть может, жертв среди заложников было бы меньше.

Но власти приходилось действовать в одиночку, и трагедия случилась, хотя гораздо меньшая, чем можно было бы ожидать. Было спасено 650 человек, 129 погибло.

«Но давайте не забывать. Все погибшие — на совести террористов. Все спасенные — на счету спецназа».[365]

* * *

С эвакуацией пострадавших уложились за час; страна еще не знала о жертвах, и в то раннее утро всеми, кто стоял у оцепления, кто смотрел телевизионные новости и слушал радио — всем многомиллионным народом России владело радостное чувство избавления от казавшегося бесконечным и безвыходным кошмара. «Толпу рассекают „скорые“, — вспоминал один из журналистов. — „Скорые“ — это страшно. Но сейчас — чувство прорыва. Рассветное чувство. Все закончилось».[366]

Возможно, власти решили дать стране насладиться этим чувством; по крайней мере, о жертвах среди заложников они официально объявили лишь в середине дня. А утром информационные агентства практически непрерывно передавали заявления иного характера. «Мы располагаем сегодня намного большей информацией, чем вчера и буквально несколько часов назад, — глядя в телекамеры, сказал замминистра внутренних дел Владимир Васильев. — Уверен, что сейчас мы вычистим не только Москву, но и всю Россию от этой скверны». В районах, прилегающих к «Норд-Осту» и в других районах Москвы задержаны около тридцати пособников террористов, заявил спустя несколько часов министр внутренних дел Борис Грызлов. Заявления эти имели не сколько практический, сколько психологический смысл. Как в старом фильме: «Идите, и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости, но если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стояла, стоит и стоять будет Русская земля». Это было так радостно и так важно чувствовать всем жителям страны, в эти недолгие часы вдруг снова ощутившими себя единым народом единой страны. Русь жива! — вот был смысл заявлений высоких чиновников.

В Кремле руководители ФСБ и МВД докладывали президенту о результатах штурма; после этого утреннего совещания спикер Совета Федерации Сергей Миронов выехал к освобожденному ДК.[367] Он возложил цветы к месту событий; поскольку оно было еще оцеплено, никто из журналистов не смог запечатлеть этого события. В тот момент высшая власть страны не стремилась к пиару и газетной шумихе; цветы, которые Миронов положил у театрального центра, были простым выражением скорби руководства России о тех, кого не смогли спасти.

В это время в больницах медики боролись за здоровье спасенных людей, саперы разминировали здание театрального центра, а следователи допрашивали свидетелей. Спецслужбы опасались, что среди бывших заложников могут скрыться террористы, и потому больницы закрыли для посетителей; даже родственники освобожденных людей не могли с ними встретиться и опять мучились неизвестностью. Обычные москвичи шли сдавать кровь для пострадавших; и, хотя в крови не было никакой необходимости, врачи принимали ее, — ведь для людей было так важно — знать, что они хоть чем-то помогут.

И ничего еще практически не было известно, когда в девять вечера 26 октября ведущие телеканалы страны транслировали обращение президента Владимира Путина. Это было первое обращение президента к народу России за дни кризиса. Когда террористы еще удерживали сотни заложников, президент не имел право выступать: это могли воспринять как проявление слабости, как начало диалога с террористами. Но вести переговоры с террористами можно лишь по частным вопросам, и не на уровне высшей власти. Президент четко выдержал паузу, обратившись к россиянам, только когда все закончилось. Теперь, когда кризис был преодолен, когда страна немного отодвинулась от края пропасти, на которой она балансировала все эти дни, когда стало известно, что победа стоила жизни более чем сотни мирных граждан, президент не просто мог — он был обязан выступить.

Люди приникли к телевизорам; президент говорил именно то, что они хотели услышать, то, во что хотелось верить.

«В эти дни мы вместе пережили страшное испытание. Все наши мысли были о людях, оказавшихся в руках вооруженных подонков. Мы надеялись на освобождение попавших в беду, но каждый из нас понимал, что надо быть готовым к самому худшему.

Сегодня рано утром проведена операция по освобождению заложников. Удалось сделать почти невозможное — спасти жизни сотен, сотен людей. Мы доказали, что Россию нельзя поставить на колени. Но сейчас я прежде всего хочу обратиться к родным и близким тех, кто погиб.

Мы не смогли спасти всех.

Простите нас.

Память о погибших должна нас объединить.

Благодарю всех граждан России за выдержку и единство. Особая благодарность всем, кто участвовал в освобождении людей. Прежде всего сотрудникам спецподразделений, которые без колебаний, рискуя собственной жизнью, боролись за спасение людей.

Мы признательны и нашим друзьям во всем мире за моральную и практическую поддержку в борьбе с общим врагом. Этот враг силен и опасен, бесчеловечен и жесток. Это — международный терроризм. Пока он не побежден, нигде в мире люди не могут чувствовать себя в безопасности. Но он должен быть побежден. И он будет побежден.

Сегодня в больнице я разговаривал с одним из пострадавших. Он сказал: „Страшно не было — была уверенность, что будущего у террористов все равно нет“.

И это — правда.

У них нет будущего.

А у нас — есть».[368]

И всем, кто слушал эту речь, очень хотелось, чтобы это стало правдой.

Загрузка...