Замена

19: За невинно убиенных

Дождь барабанил по металлу, вымазывая все внизу фиолетовой рябью. Я сидела, свесив ноги с края крыши, мне было холодно. В парке, ломая кусты, приземлялись новые VTOL’ы — их грохот вносил оранжевые ноты, целые столбы яркого оранжевого пламени. Красные команды, серый перестук тяжелых сапог.

И только мертвые тела не светились. Не звучали. Не дышали. Их — еще живых людей — поставили так: короткими линиями, и они так упали, с колен прямо в грязь — не дыша, не крича, не звуча.

Просто короткие ряды — «не», «не», «не».

Кровь ушла в грязь и брусчатку — кровь из аккуратных отверстий в затылках.

— Почему? — переспросила Аска. — Все упирается в переусложнение процедуры. А в конечном счете — в деньги.

— В деньги?

— В деньги. Ты даже не понимаешь, что это, Аянами. Все детство в больнице, а потом — виртуальные магазины, «Лавка» эта ваша коммунистическая… Ты знаешь, что твой лицевой счет не имел лимитов?

Я не понимала ничего. Я видела тела тех, кто вчера — или позавчера все-таки? — входил в учительскую, смеялся, сплетничал, а потом шел в класс. Я видела живых — а потом мертвых.

И никаких денег.

— В Лиссабоне все прошло не слишком экономно, — сказала Аска. — Одна пуля и несколько часов эффективной работы боевика куда дешевле, чем цифровое прикрытие, смена гражданства, новое место работы, новый соцпакет… Новое — значит, дорогое, а пуля стара и стоит мелочь.

Я оглянулась. Она стояла, опершись на вентиляционную трубу, и ее футболка мокла, брюки тоже мокли, но лицо оставалось сухим.

— Ликвидировать структурное подразделение в прямом смысле, — тяжело усмехнулась Ленгли. — Это, кажется, называется ирония.

— Почему?

— Почему «ирония»?.. А, поняла. Лицеи больше не нужны.

— Почему?

— Господи, ты как ребенок, Аянами! «Почему» да «почему». Я не знаю. В «Соул» нашли способ обнаруживать Ангелов иначе.

— Как?

— Не знаю.

— Ты лжешь.

— Да. Но это не имеет значения.

Я снова посмотрела вниз — на ряд безликих тел. Безликие мертвые, безликие живые. В кабинетах лицея еще много детей. В магазинах еще много пуль.

Каждая вспышка цвета, каждый удар звука, каждая капля крови — моя и только моя.

«Не так, Рей, привыкай: твоя и Синдзи».

Я потрогала крышу: холодная.

Это была память Аски. Это она стояла на крыше под ледяным дождем и смотрела на казнь учителей. На самом деле мы сейчас в подвале, подо мной термохимическая бомба, надо мной — застывшие глаза Ленгли, а я слушаю ее историю…

Только на самом деле больше нет никакого «на самом деле».

— Ваше первое слияние заметила только Акаги, — сказала Аска.

Было море теней, была дрожь кожи, на которую давила музыка. Была одна пятидесятая секунды, принадлежавшая только мне и Синдзи.

— Второе слияние увидела я, — сказала Аска.

Был кабинет, было откровение, которое я щедро разделила на двоих, была степь…

И на самом деле это было четвертое слияние — после неучтенных у двери моего дома и позже — в классе, на том самом уроке, но считала Ленгли, это был ее счет, и я молчала.

— Не все камеры слежения позволяют записать такое, представляешь? Но в ванной Синдзи… — она покачала головой. — Нужно быть клиническим дебилом, чтобы не заметить, как вы уходите из этого мира.

Аска рассмеялась и продолжила:

— Ты бы видела лицо Ибуки, когда она начала делать тебе непрямой массаж сердца, а он вдруг стал прямым.

— Мне было больно.

— Ну еще бы. Вы же уже почти уходили, стали невещественными, а вас вытащили.

— Куда?

— Куда уходили? Хороший вопрос. Как у тебя с квантовой физикой? И, в частности, с флуктуациями вакуума?

Я молчала. Аска сидела в своем кресле, экраны вокруг гасли и зажигались, и она казалась пилотом огромной машины, пилотом космического корабля. Впрочем, отчасти так оно и было. Она ждет ответа, поняла я и покачала головой.

— Хорошо. То есть, отвратительно. Пойдем.

— Куда?

Аска встала и принялась натягивать вместо шлепанцев кроссовки. Она подпрыгивала на одной ноге — худенькой, как спичка, и единственное, что я ощущала, был страх.

А вдруг спичка переломится?

— Вместо теории я расскажу тебе историю.

Я открыла дверь, и грянул свет.

За окном мерцали огни башенного крана, и был еще какой-то странный звук — скрипучий, недолгий, не часто повторяющийся: «Тр-рос… рж-жа…» — потом тишина и снова: «Тр-рос… рж-жа…»

— В предместьях обнаружили еще одну девочку с ошибками в томограмме, — сказала женщина.

— Хорошо.

Мужчине хотелось спать.

— Ты съездишь посмотреть?

— Уже съездил.

Женщина завозилась в постели, садясь повыше. Тень решетки задвигалась по одеялу: за окном висел яркий серп.

— Почему ты ничего мне рассказал?

— Нет нужды.

— Интересно, — сказала женщина. — Почему это? Может, ты и документы сам оформил, чтобы я ее забрала без проблем?

— Нет, — мужчина зевнул. — Давай завтра поговорим о работе, хорошо? Ты только приехала, устала…

— Завтра я обещала Синдзи, что мы пойдем в парк.

— Вот после и поговорим.

— У тебя какие-то планы на эту девочку?

«Тр-рос… рж-жа…» Ответа не было.

Женщина приподнялась на локте: ее муж уже спал, отвернувшись к столику. На столике мерцал огонек наручных часов. «У тебя какие-то планы, — подумала женщина. — И у меня планы. И у Синдзи тоже планы». Женщина зажгла ночник. Лампочка раскалилась вполсилы, замигала: даже в два часа с электричеством было плохо.

Трясущимися руками женщина надела очки и взяла с тумбочки пачку бумаги, устроила листы на коленях. Она читала, осторожно снимая распечатку за распечаткой. Иногда пыталась сделать пометку, но так и не смогла. Так женщина и уснула — под скрип крановых тросов, с лунной тенью от решетки поверх одеяла.

Из-под ее руки выскользнула титульная страница.

«Проект „Майнд“. Теоретико-методологические результаты за 20.-20. гг.»

Я подняла страницу, рассмотрела ее.

— Мило, да? — спросила Аска, садясь на кровать. — Бывший жилой корпус научной группы NERV. Я была здесь пять лет назад, все себе представила — и запомнила. В соседней комнате, кстати, дрыхнет твоя вторая половина. Ему сейчас…

— Девять лет, — сказала я, глядя на руки Юй-сан. Даже во сне они подрагивали.

Ленгли поерзала, облокачиваясь на приподнятые колени женщины.

— Точно.

— Зачем тебе это? Это все?

Аска шутовски потолкала в плечо спящего Икари-сана.

— Эй, директор, расскажете своей подопечной? Нет? Окей, тогда я сама. Это тренировка — для памяти, для воображения. Я могу сейчас все здесь поменять, все забыть и устроить иначе. Но в точности…

Она погладила одеяло, поправила очки на лице спящей женщины.

— …в точности своя прелесть. Идеальная память.

— И идеальное воображение.

— Да, — сказала Аска, вставая. — Не все чудовища — Ангелы.

— Ты не ответила, зачем.

— Для тебя старалась, — пробурчала Аска, открывая дверь.

В свет.

Съемка дорожной камеры была черно-белой.

Огни казались просто прожженными в фоне дырами, тротуар отражал все, а разметка… Разметка просто тянулась в бесконечность.

Единственная машина в поле зрения камеры мчалась с огромной скоростью, и скоро должна была исчезнуть прочь — к штрафам и взысканиям. Но ехавший ей навстречу грузовик — огромный трейлер — вильнул в сторону, и время застыло.

— Смешно, — сказала Ленгли. Ее рыжие волосы казались темно-серыми, лицо — бледно-серым, и только голубые глаза почему-то не обесцветились — два звенящих голубых огня.

— Смешно?

— Да. Я нажала на паузу — там, ну, когда смотрела впервые пленку. Вот видишь? Я все разглядела в подробностях. Это последняя секунда жизни Икари Гендо. Парамедики уверены, что он умер мгновенно.

Я смахнула с линии взгляда каплю. Дождь повис в воздухе тяжелыми прозрачными камнями — черными, серыми. За тонированным стеклом тяжелого седана ничего не видно, но уже змеится крохотная трещина. Бампер грузовика уже начинает мять капот. Задние колеса уже не касаются асфальта.

«Уже, — подумала я. — Уже давно».

— Он вез тебе время, — сказала Аска. Она лежала на животе, заглядывая под машину. — Торопился. В совете директоров до сих пор трудится учитель Юй — на него Икари и надавил. Мол, ваше детище уже похоронили, но оно работает. Проект «Майнд», дело жизни и смерти великой Юй.

— Откуда ты знаешь?

— Я и сама так надавила на этого Фуюцки, когда пообещала тебе спокойствие, — ответила она, вставая. — Не напрямую, естественно.

— «Естественно»?

— Угу. Я — «а» — не вхожа в сов. дир. «Бэ» — не хочу умереть под грузовиком.

Я касалась пальцами черного бокового стекла. Его покрывали колючие капли — лишь немногим менее черные, чем само окно. В нем отражались выжженные дыры уличных фонарей, и где-то за ним был директор Икари, профессор Икари.

«Спасибо», — прошептала я, проводя по стеклу.

Капли не стерлись, потому что я уже ничего не могла исправить.

— Зачем ты показала мне это?

— Идем.

Ленгли взяла меня за руку. Кроссовки с треском сминали брызги под ногами и фонтанчики воды, поднятые в воздух каплями. Дождь царапал мне щеки — холодные, каменные капли, недвижимо висящие в воздухе.

— Куда дальше?

— Дальше.

Аска щелкнула пальцами, и сзади ожил грохот, а камень стал просто водой на моем лице.

— Это — твое прошлое.

Я помнила это все. Здесь было немало пробелов, заполненных кадрами обгоревших балок и обрушенных перекрытий, но Ленгли сумела найти так много, что мне стало страшно.

«Каору показал это Синдзи… Синдзи видел все это».

Я шла по галерее — живой, звучащей, пугающей. Каждое окно выходило в новый вид: в новую комнату, в иное освещение, иные звуки. Аска порой ошибалась, что-то не так представляла, но я снова дышала высушенным воздухом специального госпиталя NERV. И Ленгли молчала.

— Зачем мы здесь? — не выдержала я.

— Затем же, зачем ходили к Каору.

Мы остановились напротив окна в интенсивную терапию. Три санитара, Икари-сан и я. Мы все висели в воздухе.

— Заполнишь картину? — спросила Аска. Она прижала нос к стеклу, словно силясь проникнуть в видение. — Напоминаю: пять капсул мепередина, подвал. Тебя нашли вовремя. По результатам — аномальное повреждение тканей на руках профессора Икари и два облака дисперсной плоти вместо санитаров.

Я прикрыла глаза. Эта ветвь памяти была плотной и толстой, ее пронизывали сложные отростки, но я знала, что делать. Когда я снова увидела перед собой галерею, картинка изменилась.

— Икари-сан уехал. Нагиса собрал моих самых первых учеников и отвел в подвал. Там он заставил меня рассказывать им о себе. О том, кто я. О том, что он со мной делает.

За окном картина оживала. Лужи рвоты, сорванные простыни, и люди, пытающиеся прижать меня к кровати. Два санитара, которые держали меня за руки, вдруг стали большими, очень большими, — будто их перенесли в вакуум. А потом комната стала ярко-красной — сразу и вся.

— Если бы Икари-сан не схватил меня за руки, третий санитар — тот, который с зондом, — убежал бы.

— И ты бы умерла.

— Да.

— Нет! НЕТ!

Я оглянулась. Аска смотрела на меня, оглаживая пальцами щеки, виски, и в ее глазах было что-то такое, от чего я еще острее ощутила себя в госпитале NERV.

Отчаяние.

— Нет, нет же, Рей! Это неправильно! Перестань!

Ленгли отняла руки от лица и быстро-быстро заговорила:

— «Перестань! Я не хочу!» «Какого дьявола ты лезешь в мою жизнь!» — вот что правильно, Аянами, черт бы тебя подрал! Вот что! Просто заплачь, слышишь? Заплачь! Нельзя любить всех и быть такой с самой собой! Вот, смотри!

Мальчика, включившего мобильный телефон, бьют в ухо — тяжелой перчаткой в броне Белой группы. Его лицо в крови, и я не могу узнать, кто это.

Майя умирает. У нее в сгибе локтя система капельницы, на висках — присоски электродов. В ослепительном свете лампы серебрится ниточка слюны из ее рта. «Семпай», — читаю я по губам.

Кенске смотрит немного ниже объектива камеры наблюдения, а за его затылком — ствол. Айда улыбается: для него все почти закончилось.

Мисато Кацураги стоит у входа, а за ее плечом…

— Ленгли, что вы себе позволяете?

Я видела ее глаза, лампы над головой, серый бетонный потолок, видела вскрики детей — малиновые, острые вспышки.

— Встаньте со стола, руки так, чтобы я их видел, — сказал Велкснис.

— Да неужели?

Аска даже не пошевелилась. Она улыбалась, глядя только на меня.

— Я сказал…

— Я слышала. Это вы слишком много на себя берете. Сначала массовые убийства, теперь помехи работе агента «А».

— Последний раз предупреждаю…

— Велкснис.

Аска вздохнула и начала поднимать руки. Я увидела, как она подцепила что-то длинное из выреза пиджака. Увидела, как кисть умело разворачивает это что-то — почти ломаясь в суставе.

— Умрите, пожалуйста, — сказала Аска и выстрелила из-под руки — назад.

Грохот ударил по ушам, по глазам, я захлебнулась визгом детей, а потом хлестнула волна жара.

Крик длился, длился, а я слышала запахи — сладкий запах горелой плоти и кислый — термохимического оружия. Аска переломила ствол и вынула маленькую толстую гильзу.

— Тысяча восемьсот градусов кармы, — сказала она, загоняя в ствол новый патрон. — Наверное, заслушал отчет саперов об особенностях настройки детонаторов и решил… Да заткнитесь вы!

В классе стало тихо. Кто-то всхлипывал, кто-то откашливался. Что-то скворчало.

— У нас совсем-совсем нет времени, Рей. Бегом назад. Придется сокращать басню.

Я не знала, как поступить, а потому просто нырнула, чтобы только не слышать смрада.

Я бежала.

— Как было бы просто — взять и устроить тебе дуэль с Каору. Чтобы он взял Синдзи за ухо, а ты белому мудаку накидала. Но ты же ничего не поймешь.

— Что я должна понять?

— Вот опять.

Она повозилась и встала, сложила козырьком ладонь. Пляж был серым, море — красным, и ветер забыл про этот край: вода стояла как масло, по которому у горизонта хлопнули огромной ладонью. Далеко от берега виднелась скала.

— Ты ныряешь из безумия в безумие с таким лицом, что мне хочется тебя удавить. Ты привыкла всех жалеть, любить, да просто помалкивать, но только чтобы самой оставаться в стороне. Атараксия. Апатия. Чувствуешь, как хочется зевать от этого звука «а» в начале? Ладно, плевать. Пусть будет, что будет.

Я сидела, обхватив колени руками. Ленгли собиралась с мыслями и хмурилась.

«Что не так? Что ее не устраивает?»

— Ты там начинала детям что-то объяснять, да? Ангел — это подарок всем ревизионистам квантовых теорий. Три секунды наблюдений за ними стоят десятка экспериментов на коллайдерах. Ты, например, знаешь, что даже твоя «карминная дрожь» — это высвобождение энергии монополей? А знаешь, что получилось, когда в Беркли попытались представить квантовое состояние витрификации в пространстве Фока?

Она подобрала гальку и швырнула ее в море. Я следила за шлепками камня: три, пять, семь… Наверное, он мог допрыгать до горизонта.

— Фрактал Ангела, Ангелово подобие, число Покотова, которое, если разобраться, тоже — «число Ангела»… — Аска слепо поводила рукой по пляжу, ища новый камень. — Ну почему ты филолог? А?

Я пожала плечами. Вопрос был глуп, и это тоже по-своему удивляло.

Аска сожалела, злилась, ерничала. Аска собирала камни.

— Чета Икари — гении. Были, — заявила она и швырнула добычу прокисшему морю. — Пока другие ученые разбежались по своим уютным окопам, они собрали данные и интуитивно поняли, что Ангел несовершенен. Ему не хватает чего-то. Все его процессы, даже уязвимость для раскаленного карбида молибдена… Кстати, знаешь, как открыли это оружие? Нет? Расскажу, потом… Все его процессы описываются как космогонические — в самом широком смысле.

— Но… Космогония — это создание вселенной.

— Да, спасибо, что напомнила. Именно это я имею в виду.

Ленгли нашла еще один камень, взвесила в ладони. На меня она не смотрела.

— Икари первые поняли, что Ангелов должно быть двое.

Двое. Я легла на гальку, разбросала руки. В небе сплошные облака никуда не торопились — они будто застыли навсегда: где-то провиснув сталактитами, где-то завернувшись в тяжелые воронки. Небо было сделано из старого свинца, который не раз красили, обдирали грубой щеткой, снова красили…

— Он сказал Синдзи: «Я сохранил память о Юй. Ее дело».

— Очень, кстати, неосторожно, — отозвалась Аска. — А ты как-то спокойно реагируешь.

— На что?

— На то, что вас свели. Как племенной… М-м. Как племенных божков.

Свет здесь не звучал, вдруг поняла я. В лицее — звучал всегда, в памяти любого лицеиста — да, а здесь — нет. Я вспоминала, как Синдзи неловко заталкивал в сумку свой планшет: «Выздоравливайте, Аянами-сан». Как он стоял, глядя из-под мокрых волос на меня: «Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало». Как он прошептал, что не убежит, как он слушал мое прошлое, как смотрел на дыру в своей груди…

— Это имеет значение?

Аска подумала, покачала еще один камень в руке.

— И то верно.

Я смотрела на море — не то море, неправильное, и думала о нашем с Синдзи мире.

«Интересно, какой там берег».

— Мы останемся людьми?

— Да ты смешная, — угрюмо сказала Аска. — Ты просишь меня оценить процессы, которые настолько выходят даже за рамки «стохастических», что я тебе передать не могу.

Я скосила глаза: она сидела, скрестив ноги, и смотрела на меня. Заметив взгляд, Аска вздохнула:

— А, ну да. Для гуманитария: слишком много случайностей. Могла бы и сама догадаться, что космокреация — это чересчур сложно.

Небо, море, галечный пляж. Думай, Рей. Просто думай — что еще остается? Нет выбора, нет пути назад, нет одиночества. Даже боли нет — только немного времени на размышления.

— Я поняла.

— Ой ли?

— В каком смысле?

— В том смысле, что ты ошибаешься, — сказала Аска. Ее тон поменялся: стал почти злым. — Это не лазейка в шалаш с милым, не «золотая пилюля». Это, мать твою, создание нового мира! Целой вселенной! Вы вдвоем с Синдзи превращаете передовую гипотезу в факт!

Степь, вспомнила я. Душистая трава, вода — и раскрывающиеся горизонты.

— Там красиво.

— И… Как там все выглядит?

— Как степь.

— Как степь? — Аска тоже улеглась, и я слышала только ее голос. — Степь… В конце концов, почему бы и нет.

Застывшее небо оставалось свинцом, лежать на гальке становилось все больнее. «Ей ведь тоже странно здесь — в ее нечеловеческой памяти». Почти наверняка Аска видела все вживую только рядом с проводником.

Проверять мне не хотелось: апатия, атараксия. Я вслушалась. От звука «а» на зевоту не тянуло.

— Что ты хочешь от меня?

Ленгли молчала, а потом приподнялась на локтях:

— А, вот ты и заговорила как бог. Наконец. Я хочу сделку.

— Сделку?

— Да.

Она села и показала на море.

— Это побережье Черноморской Осцилляции. Я и мои люди первые увидели его в 20… -первые люди на этом берегу после Второго удара. Я разрешила Варнский гуманитарный кризис, и меня бросили сюда. Знаешь, как это — рассчитывать путь в искривленном пространстве? Я справилась и с этим.

Я знала остальное. Ее приняли в «Соул» особым агентом, дали широчайшие полномочия. Я видела, как гнулись целые подразделения, как колоды личных дел тасовались под ее присмотром. Как поменялась структура передовых исследований.

Как умирали люди.

— И в конце тебе дали Нагису.

— Да. Камень, который я не могу поднять, — кисло сказала она. — Задачу без решения. Знаешь, что такое избыточная полезность? Это — я. Я слишком хорошо работаю. Поэтому меня связали, Аянами, дали твоего ненаглядного мудака. «Нужна модель поведений девиантного проводника». «Нужно обоснование целесообразности взаимодействия». Клянусь, целый отдел, не меньше, разрабатывал задания, чтобы вязать меня!

Она пыталась контролировать его — мной. Создавала свои связи, вводила фактор определенности в свои модели. Пока не увидела видео из моего кабинета.

— С тех пор, как я научилась менять себя, я знала, что все не так просто. Что я должна сделать что-то великое, что-то по-настоящему гениальное. И вот представь, что я своими руками натравила маньяка на демиурга, — она повернулась ко мне. Ее глаза были удивленными и пустыми. И я знала, что он не привыкла так говорить.

— Знаешь, — сказала Аска, — на какое-то время мне показалось, что я все испортила. Впервые.

— Чего ты хочешь?

«Я говорю, как бог». Мысль была серой, тусклой, невкусной.

И я не знала, что еще сказать в этой ситуации.

— Я? — она обернулась и сплела пальцы перед грудью. — Я хочу помочь вам.

— Ты?

— Аянами, да! Вы двое — вы гуманитарии, у вас ограниченный опыт, да, у обоих! Я умею разрешать кризисы, я знаю, как их избегать, и ваша вселенная — она тоже имеет только один шанс, а создать мир — это еще не все, и я…

«Я. Я. Я».

— … моя память, мой опыт — все ваше!

Я смотрела в небо. Аска нанималась ко мне на работу — к существу, скованному в подвале лицея. Ко мне и Синдзи. И она отдавала мне это небо, это море, всю свою странную память гения, который посвятил так много времени себе. «Я. Я. Я, я, я, я-я-я-я…»

«Она бы сгорела, обезумела, если бы не уделяла внимания своей личности».

— Это ты активировала «пустой код»?

Аска замолчала, словно ее не стало. Я повернула голову, отдавая холодной гальке щеку: мне не хотелось видеть Ленгли.

— Да.

«Да».

— Ты вызвала особые отряды «Соула», убившие десятки человек.

— Да.

Пусто, холодно, колюче. Как галька. Но эта Аска Ленгли стояла на крыше, глядя как расстреливают тех, кто так недолго пробыл ее коллегами. Она стояла под дождем час или два без пользы для своего гениального «я» — своих «я», — стояла как предательница, прячась за вентиляционной трубой, и я не стану ее спрашивать — почему.

— Вы с Синдзи все равно бы всех убили, — сказала она.

— Что?

Ленгли усмехнулась и пересела ближе.

— Что, снова не все так просто? Стены в ванной Синдзи оказались обожжены, а камера отключилась после первых восемнадцати кадров вашего, м-м, исхода. Я на глаз прикинула энергию и решила, что хочу жить.

— За счет…

— Нет.

«Нет». Я чувствовала усталость. Я хотела увидеть Синдзи — всего лишь. Я устала от этики.

— Два класса — гарантия вашей с Синдзи неподвижности, пока совет решает вашу судьбу, — скрипуче сказала Ленгли. — Это как минимум тридцать детей. Остальные могли выжить с семидесятипроцентной вероятностью. Взрослые… С ними хуже.

— Я помню. План ликвидации лицея твой?

— Да. Видишь, я не лгу.

— Вижу.

— Ты видишь что-то не то, — огрызнулась она. — Позволь я вам с Синдзи уйти, и здесь осталась бы оплавленная воронка километров так под сорок радиусом. У нас не получилось бы поговорить иначе. А так вы можете попытаться забрать с собой хотя бы кого-то.

— И тебя?

— И меня.

— Ты могла рассказать об этом раньше. Не ждать до последнего.

— О, да, могла.

Ее смех был скрипучим — и тоже усталым. Она смеялась так долго, что я успела понять все, успела еще раз взглянуть на небо, успела даже счесть ее безумной.

— Забирай учеников, Аянами. Создайте там свет и тень и позвольте мне ошиваться рядом.

Я кивнула, и берег исчез.

Свет сеялся, шипел, и потолок обрушился на меня — тяжелее застывшего перекрашенного свинца.

— У меня остался один вопрос. Как мы можем… измениться, если оба больны EVA?

Аска зажмурилась и приложила к щекам кончики пальцев:

— «Признаюсь я, что двое мы с тобой, хотя в любви — единый целый мир».

— «…хотя в любви мы существо одно».

— Да? Ну, смысл ты уяснила.

— Да.

«Синдзи, ты слышал?»

«Да».

«Все?»

«Да».

Он устал. Он тоже очень устал. Мой… Бедный.

— Беги, — сказала я Аске.

— Что?

— Мы заберем тебя, но не сейчас.

Она выдохнула:

— Но… Почему?

— Ты все поняла.

— Нет! Почему?!

— До встречи. И спасибо.

Я видела ее все хуже: все заслонял свет. Ее лицо белело поверх огромного трясущегося ствола, который почти упирался мне в лоб. У нее очень мало времени, но она успеет — я знаю. Аска Ленгли отключит детонаторы и уедет, улетит, умчится, потому что иначе никогда не поймет, не получит ответов.

Мой собственный ответ лежал не здесь. Я не боялась потерять свое «я», не боялась сделать что-то не так, мне нравилось, как звучит свет и как сияет звук. Наверное, я закончила почти все здесь.

— Пойдем? — спросил Синдзи.

— Да.

— Тебя тоже переодели.

— Да. Ты боишься?

Он повел плечами:

— Хуже, чем первый урок. А ты?

— Нет. Да. Но я пытаюсь помнить главное.

— Главное? А, «я — это я»?

— Нет. Теперь я — это еще и ты.