Заметки для себя: обретение моего "Я"

Карлу Роджерсу (чья книга "О становлении личности" открыла мне глаза)

Если бы я только…

забыл будущее величие

и смотрел на зелень и здания

и соприкасался с теми, кто окружает меня

и чувствовал запах воздуха

и игнорировал формальности и мнимые обязанности

и слышал стук дождя по крыше

и держал в своих объятиях мою жену

…и это еще не слишком поздно

Она может умереть до утра. Но я был с ней четыре года. Четыре года. Я нисколько не буду чувствовать себя обманутым, если ее не будет у меня на следующий день. Я не заслужил ее и на одну минуту, знает бог.

И я могу умереть до утра.

Что я должен сделать, так это умереть сейчас. Я должен принять справедливость смерти и несправедливость жизни. Я прожил хорошую жизнь — продолжительнее, чем многие, лучше, чем большинство. Тони умер, когда ему было двадцать. Мне уже тридцать два года. Я не могу просить для себя еще один день. Что я сделал, чтобы заслужить рождение? Это был подарок. Я есть я — это чудо. Я не имею права ни на одну минуту. Некоторым дается единственный час. А мне уже тридцать два года.

Немногие могут выбрать, когда им умирать. Я выбираю принять смерть сейчас. С этого момента я отказываюсь от моего “права” жить. И я отказываюсь от моего “права” на ее жизнь.

Но уже утро. Мне дан следующий день. Еще один день, чтобы слышать, читать, вдыхать запахи, ходить пешком, любить и восхищаться. Я живу еще один день.

Я думаю о тех, кто не дожил.

***

Сегодня я все хочу делать только для того, чтобы делать это, не делая ничего другого. Я не хочу делать что-либо хорошее для других, чтобы быть самому “хорошим”. Я не хочу работать, чтобы делать деньги, я хочу работать, чтобы работать.

Сегодня я не хочу жить для чего-то, я хочу жить.

***

Моя молитва такова: я буду тем, что я буду, и я буду делать то, что я буду делать.

Все, что я хочу делать, что мне нужно делать, — это оставаться в ритме с самим собой. Все, что я хочу, так это делать то, что я делаю, и не пытаться делать то, что я не делаю. Только делать то, что я делаю. Только хранить мир с самим собой. Только быть тем, чем я буду.

“Я буду тем, чем я буду, — но я сейчас есть то, что я есть, и именно здесь я буду прилагать свою энергию. Мне нужна вся моя энергия, чтобы быть тем, что я есть сегодня. Сегодня я буду работать в ритме с самим собой, а не с тем, чем я “должен быть”. И чтобы работать в ритме с самим собой, я должен сохранять настроенность на себя.

Бог открыл свое имя Моисею, и оно было: Я ЕСТЬ ТОТ, КТО Я ЕСТЬ.

***

Я убежден в том, что эта тревога возникает в моей жизни из напряжения между тем, чем я “должен быть” и тем, что я есть. Моя тревога происходит не от размышления о будущем, а от желания контролировать его. Кажется, это начинается каждый раз, как только я допускаю мысль “Я хочу стать” в свое сознание. Это напряжение между моим желанием контролировать то, чем я буду, и признанием того, что я это не смогу. “Я буду тем, чем я буду” — где здесь тревога? Тревога — результат того, что я могу не достичь той мысленной планки, которую установил только что для себя. Наиболее сильно я чувствую смерть, когда почти достигаю того, что другие ожидают от меня; тогда смерть грозит отчленением меня от меня самого, потому что “меня” еще нет.

***

Я не могу “давать мою оценку” на все времена — эти концепции вообще исключены. “Длящийся эффект” — противоречащий себе термин. В будущем не существует ни значения (смысла), ни меня. Ничто не имеет смысла (значения) “окончательно”. Ничто даже завтра не значит то же самое, что значило сегодня. Значение меняется с контекстом. Мой смысл находится здесь. Достаточно, что я ценю что-то сегодня. Достаточно, что я отличаю (выделяю) (что-то) сейчас.

***

“Что я хочу сделать в жизни?”. “Что является моей целью?”. Я предполагаю, что у меня есть причина для жизни, что моя жизнь имеет направление (цель). Но возможно, мы двигаемся в том же одном-единственном направлении, что и история 1. Предположение, что я направлен к чему-то, подталкивает меня к желанию оправдать мои прошлые действия и не планировать будущее 2. Причина, по которой я не хочу вести машину, ждать в очереди, быть на побегушках и т.д., в том, что подсознательно я верю, будто у меня есть судьба и что, следовательно, эта мирская забота является потерей времени, поскольку не вносит вклад в ту “важную работу”, которую я должен сделать до того, как умру.

***

Для меня способ жить — не иметь никакого способа. Моя единственная привычка должна быть отсутствие привычки. Потому что я поступил таким образом прежде, то это достаточная причина не делать так сегодня.

***

Время есть изменение, следовательно, когда я делаю нечто непривычное, то буквально расходую больше времени в час. Привычное означает меньше времени, потому что содержит меньше изменений. Следовательно, я могу удлинить мою жизнь, пребывая вне доктрин и привычек.

***

Исповедь — это часто бегство от изменения. Если я в чем-то исповедуюсь, я не должен принимать ответственность за изменение этого: “Я исповедуюсь. Это вне моего контроля”. Так подменяется бремя: “Вы услышали об этом и чтовы теперь собираетесь делать с этим?”

***

Почему я сужу о своем дне по тому, как много я “совершил”?

***

Когда я попаду туда, где смогу наслаждаться, просто лежа на ковре, подбирая шарики корпии, я более не буду слишком амбициозным.

***

Я держу этого кота в своих руках так, что он может спать, а в большем нет нужды (и что здесь еще).

***

Написав книгу, я рассказал об этом нескольким друзьям. Их отклик был вежливым и слабым. Позднее я смог сказать им, что книга готовится к печати.

Почти все до одного употребили слова “Я горжусь тобой”. Гордость результатами, но не поступком.

Все, кроме меня, оглядываются назад , когда судят о моем поведении. Они только и могут, что увидеть мои действия в связи с их результатами. Но я действую сейчас. И я не могу знать результаты. Я же придаю своим действиям их единственно возможное для меня значение, и этот смысл всегда вытекает из 3 “Я ответственен за эту часть меня, а не за ту”.

***

Я живу не в лаборатории: у меня нет способов узнать, какие результаты будут иметь мои действия. Проживать свою жизнь для результатов означало бы приговорить себя к постоянной фрустрации и повесить над своей головой угрозу, что смерть может в любой момент сделает мое проживание напрасным. Мое единственное надежное вознаграждение находится в моих действиях, а не появляется после них. Качество моего вознаграждения заключается в глубине моего отклика, важности той части меня, исходя из которой я действую.

Поскольку результаты непредсказуемы, ни одна из моих попыток не обречена на неудачу. И даже неудача (ошибка) не принимает ту форму, которую я воображаю. Самая реалистическая установка для меня по отношению к будущим последствиям, которую мне стоит иметь, такая: “интересно будет увидеть, что случится”. Возбуждение, уныние и скука предполагают знание о результатах, которого у меня не может быть.

***

Если я стремлюсь к цели, то в это время я ограничен самим процессом.

***

Радуга прекраснее, чем горшок с золотом на ее краю, потому что радуга — сейчас. И горшок никогда не оказывается именно тем, что я ожидал.

***

Есть часть меня, которая хочет писать, часть, которая хочет теоретизировать, часть, которая хочет заниматься скульптурой, часть, которая хочет учить… Принуждать себя к единственной роли, решать быть чем-то единственным в жизни означало бы уничтожение большинства частей меня. Так что, я признаю, что я живу сейчас и только сейчас, и я буду делать то, что я хочу делать в этот момент, а не то, что я признал для себя наилучшим вчера.

***

Я говорю людям “Я всегда делаю так-то и так-то” или “Я никогда не делаю так-то и так-то”, как будто моя индивидуальность зависит от таких банальных постоянств.

***

“В следующий раз я буду…”

“С этого момента я буду…”

Что заставляет меня думать, что я мудрее сегодня, чем буду завтра?

***

Скука полезна для меня, когда я замечаю ее и думаю: О, я соскучился — должно быть что-то еще, что бы мне хотелось сделать. Таким образом, скука действует как инициатор оригинальности, толкая меня к новым действиям или новым мыслям.

***

Чем больше я советуюсь со своими чувствами в течение дня, настраиваясь на внутреннее понимание того, делаю ли я то, что мне хотелось бы делать, тем меньше я чувствую в конце дня, что зря потратил время.

***

Я недавно заметил, что каждый день неоднократно делаю быстрый мысленный обзор своих действий к данному моменту с тем, чтобы определить свое направление. Эта ментальная активность спонтанна, почти подсознательная и кажется врожденной. Если мои действия не приплюсовываются к выбранному направлению, тогда я, по меньшей мере, чувствую себя несколько подавленным и обессиленным. Если по каким-то причинам я чувствую в тот момент невозможность продвижения в “хорошем” направлении, тогда я ощущаю желание внутри себя двигаться в деструктивном направлении: например, принять, действительно принять , наркотики.

Любое направление кажется решительно предпочтительным отсутствию всякого направления. Это может быть одной из причин насилия, разрушительных любовных афер, алкоголизма, т. п. “Цель” подразумевается, но потребность, кажется, состоит в направлении — чувствовать процесс становления.

***

Когда я оглядываюсь на свою жизнь, одним из самых постоянных и мощных явлений, которое я испытывал в себе, было желание быть чем-то большим, чем я есть в данный момент — нежелание позволять себе оставаться там же, где я есть — желание расширить границы себя — желание делать больше, изучать больше, выражать больше — желание расти, совершенствоваться, достигать, расширяться (развиваться). Я обычно объяснял это внутреннее напряжение в том смысле, что существует где-то отсутствующее тут нечто, которое я хотел сделать, или которым хотел быть, или которое хотел иметь. И я потратил слишком много своей жизни, пытаясь найти это. Но теперь я знаю, что эта энергия внутри меня есть поиски большего, нежели этого друга или этой профессии, или этой религии, большего даже, чем удовольствие или власть, или смысл. Это есть поиски (стремление к) большего меня самого; или, лучше, это есть, слава богу, разлив избытка меня самого.

***

Прошлое закончилось, а будущего еще нет — поэтому мои желания должны быть направлены на настоящее. “Я надеюсь, что сброшу вес” означает, что именно сейчас я испытываю чувство неудовлетворенности, потому что реальность моего тела и образ, в котором я представляю себе себя, конфликтуют. Представление, что мои желания относятся к чему-то в будущем, препятствует мне принять ответственность за них сейчас, а что еще хуже, заставляет меня не планировать свое завтра.

Часто желания, что я отношу к будущему, базируются на нереалистических концепциях меня самого, которые я хочу осуществить. “Я хочу разработать теорию реальности, основанную на предзнании” — это желание быть собой или желание осуществить некий желательный образ себя? Я есть все то, что я есть в настоящем. Чем я желал быть или думал, что обязан быть, должно быть рассмотрено в будущем.

***

Перфекционизм (стремление к совершенству) есть медленная смерть. Если все оказывалось бы именно тем, что мне хотелось, именно так, как я спланировал, то я никогда бы не испытал ничего нового; моя жизнь была бы бесконечным повторением банальных успехов. Когда я совершаю ошибку, то приобретаю опыт чего-то неожиданного.

Иногда я реагирую на совершение ошибки как на измену самому себе. Мой страх совершения ошибки кажется основанным на скрытом предположении, что я потенциально совершенен и что если я всего лишь буду очень осторожен, то не упаду с небес.

Но “ошибка” есть проявление способа моего бытия собой, толчок к тому пути, которым я хочу следовать, напоминание о том, что я не согласуюсь с фактами. Когда я прислушивался к своим ошибкам, я рос.

***

Когда я вижу, что делаю нечто неправильно, то обнаруживается часть меня, которая желает действовать прежним способом и даже начинает выискивать основания, чтобы оправдать такое продолжение.

***

Верный способ для меня столкнуться с бедственным опытом — сделать что-то потому, что “это будет хорошо для меня”.

***

Как только я прихожу к мысли, что научился правильному способу жизни, жизнь меняется, а я остаюсь таким же, как был. Чем больше вещи меняются, тем больше (вернее) я остаюсь тем же самым. Получается так, что моя жизнь — постоянная ирония зрелости и регрессии, а мое ощущение прогресса основывается на иллюзии, что внешние вещи собираются оставаться теми же (неизменными) и что, в конце концов, я достиг небольшого контроля.

Но никогда не появятся окончательные смыслы, есть (просто) смыслы. И я есть смыслы. Я то, с чего я начал, и когда все это заканчивается, я остаюсь всем тем, что от меня остается.

***

Бывают случаи, когда я разговариваю с человеком, находящимся в состоянии “высоко на коне” в связи с недавним озарением или триумфом, и на мгновение жизнь, вероятно, кажется ему “беспроблемной”. Но я совсем не верю, что большинство людей ведут ровное, контролируемое, бестревожное существование, которое предполагается по их беззаботным выражениям лиц и вежливым словам. Сегодня никогда не преподносит мне то же самое дважды, и я уверен, что почти для каждого жизнь также является смесью нерешенных проблем, двусмысленных побед и смутных поражений — с очень немногими мгновениями ясного мира. Я никогда, видимо, не окажусь на вершине спокойствия. Мое борение с сегодняшним днем занятие стоящее, но это борьба, тем не менее, борьба, которую я никогда не закончу.

***

Возможно, величайшее преступление, совершаемое нами друг против друга — это ежедневная демонстрация “нормальности”. Из бесчисленных мимолетных разговоров с различными людьми я получаю впечатление, что большинство людей не имеет проблем. Даже жалующийся представляет себя как жертву. Он даже не предполагает, что он испытывает замешательство. Он в порядке: это обстоятельства плохи.

Комментарий “Не обращай на него внимания, у него проблемы” иллюстрирует эту всеобщую установку применительно к личным трудностям. Подоплека в том, что иметь проблему является странной и избегаемой слабостью. Когда я раз за разом сталкиваюсь с этим ежедневным фасадом нормальности, то начинаю предполагать, что я тоже заслужил такую же жизнь, испытываю досаду от настоящего и рассматриваю свои трудности как несправедливые трагедии. И поскольку я полагаю, что есть нечто неестественное в наличии у меня проблемы, я тоже пытаюсь разыграть видимость беспроблемности.

***

Я живу от одного предварительного (умо)заключения к последующему, думая, что каждое является последним. Единственное, что я твердо знаю — что я ошибаюсь.

***

Какое абсурдное количество энергии я потратил за всю мою жизнь, пытаясь разгадать, каковы вещи “на самом деле”, хотя они никогда не были (такими, как “на самом деле”).

***

Действительно ли я думаю, что есть нечто более глубоко истинное в моей интерпретации ситуации сейчас, когда я в постели, чем в прошедший в полдень?

***

Нет абсолютов для столь относительного явления, как человеческая жизнь.

***

Для меня (раз)мышление кажется временами действующим, как защитный механизм, способ избегания некоторых чувств или способ не видеть ситуацию, в которой я нахожусь. Я уверен, что это особенно справедливо в социальных ситуациях, в которых я руководствуюсь головой (рассудком).

***

Моя беда в том, что я анализирую жизнь, вместо того, чтобы проживать ее.

***

Теория есть теория, а не реальность. Все, что теория может сделать, так это напомнить мне о некоторых мыслях, которые были частью моей реальности тогда. Утверждение или “факт” есть подчеркивание — одна из точек зрения на что-то. В худшем случае это есть род близорукости. Название (имя) также является только одним из способов видения чего-то. Я не могу что-то утверждать о реальности, не пренебрегая многими другими вещами, которые тоже являются частью правды о ней. Даже если бы было возможно сказать все, что является правдой о реальности, я все еще не буду обладать реальностью; у меня будут только слова. В действительности, реальность изменяется даже тогда, когда я говорю о ней.

Когда я перерастаю свои имена (названия), факты и теории, или когда реальность оставляет их позади, я мертвею, если не перехожу к новым способам понимания (видения) вещей.

***

Я продолжаю думать, что должен что-то делать, чтобы оказывать поддержку реальности. Билл и Лия здесь — только предоставь разговору возможность состояться. Не нажимай. Не тормози. Откинься на спинку кресла и дай реальности случиться.

***

Я сужаю мое видение и игнорирую мои возможности, когда стараюсь. Я не могу воспринимать неизвестное, когда я понимаю (улавливаю, схватываю). Ничего не существует для меня, пока я смотрю на это. Я мало что могу сделать со своими чувствами, но осознание убирает ограничение близорукости из моих недостатков.

***

Красноречие иногда лирично, иногда сильно, но всегда является преувеличением и всегда проекцией.

***

Нечестные люди больше верят в слова, нежели в реальность.

***

Тот, кто обитает в себе, не может верить в объективное мышление.

***

Я отказываюсь от объективного мышления.

***

Теперь, когда я знаю, что не мудрее кого-либо еще, делает ли эта мудрость меня мудрее?

***

Множество вещей, лежащих сразу же за периметром моей финансовой досягаемости, остается постоянным, неважно, насколько мои финансовые условия улучшаются. С каждым увеличением моих доходов образуется новый периметр, и я испытываю то же самое относительное чувство нуждаемости. Я уверен, будто был бы счастлив, если только мои заработки повысились настолько, что я смог бы иметь или делать те несколько вещей, которые я не могу спокойно себе позволить, но когда мой доход действительно увеличивается, я обнаруживаю, что остаюсь по-прежнему несчастным, поскольку с моей новой финансовой позиции могу видеть целую новую группу вещей, которых у меня нет. Эта проблема будет решена, когда я пойму, что счастье содержится в настоящем состоянии, а не в будущем.

***

Я не нуждаюсь в “причине”, чтобы быть счастливым. Я не обязан советоваться с будущим, чтобы узнать, насколько счастливо я чувствую себя сейчас.

***

Замечание “Ты счастлив; могло быть хуже” есть род “помощи”, без которой я могу обойтись. Точно также могло бы быть и лучше, или, в действительности, не могло быть иначе, чем было.

***

Сначала я думал, что “быть собой” означает просто действовать так, как я чувствую. Я обычно задавал себе вопрос типа “Что я хочу сказать этому человеку?” и очень часто ответ был неожиданно негативным. Казалось, что когда я вглядывался в себя, негативные чувства были первыми, которые я обнаруживал. Вероятно, я замечал их благодаря их социальной необычности; возможно, они выступали на первый план потому, что я боялся негативного действия. Но скоро я обнаружил, что за многими негативными чувствами находились более глубокие, более позитивные чувства — если я имел силу всматриваться достаточно долго. Чем больше я пытался “быть собой”, тем больше “себя” я находил. Теперь я понимаю, что “быть собой” означает признание всего, что я чувствую в данный момент, и затем принятие ответственности за свои действия посредством сознательного выбора, за какой уровень своих чувств я собираюсь отвечать.

***

Когда я впервые стал пробовать быть собой, то временами чувствовал себя в ловушке своих чувств. Я думал, что примирился с чувствами, которые у меня были, что я не смогу изменить их, и не попытаюсь изменить, даже если смогу. Я видел много негативных чувств в себе, которых не хотел, и при этом чувствовал, что я должен выражать их, если собираюсь быть самим собой.

С тех пор я обнаружил, что мои чувства изменились и что я могу руководить их изменением. Они изменились просто потому, что я стал о них беспокоиться. Когда я признал свои чувства, они стали более позитивными. И они изменяются, когда я выражаю их. Например, если я говорю человеку, что он мне не нравится, я обычно отношусь к нему лучше (после этого).

Вторая вещь, которую я обнаружил, что мое нежелание выражать негативное чувство является чувством в себе, частью меня, и если я больше хочу не выражать негативное чувство, чем хочу это сделать , тогда я более буду самим собой, не выражая его.

***

Принять то, что есть. Это то, что требуется. Принять реальность такой, как она существует для меня сейчас . До недавнего времени я беспокоился по каждому малейшему решению — чтобы мне одеть? — чего мне не стоит есть? — закрыл ли я дверь? — не волнуюсь ли я слишком много? Теперь же эта тревога является моей реальностью.

***

Не борись с фактом, сообразуйся с ним.

***

Хулиган во мне всегда хулиганит именем принципов или именем правил. Хулиган во мне всегда имеет резон для своих действий, и эта причина всегда идеалистична. Эта часть меня является неженкой — она прячется за “тем, что правильно”, и поэтому я должен не обижать мое желание.

***

По-видимому, я должен вступать в соприкосновение с моим желанием обидеть до того, как я смогу соприкоснуться с моим желанием не обидеть.

***

Во мне есть потенциал для совершения любого пагубного действия, о котором мне известно, что оно совершается другими людьми, и если я не ощущаю этот потенциал, то могу в любой момент оказаться под контролем тех же самых побуждений. Я свободен от этих побуждений, если только признаю, что чувствую их, и, ощущая их и сознавая их как часть себя, делаю выбор не следовать им. Только на этом пути могу я начать вновь обретать отринутые части самого себя.

И только таким способом могу я узнать, что есть то, что я осуждаю в других.

***

Временами я хочу сделать больно или напугать Музвуд. Особенно это чувство возникает у меня, когда она съеживается. Но когда я осознаю эти чувства и не пытаюсь мысленно обойти их стороной, а продолжаю сознавать их, идти вперед и плыть по течению вместе с ними, тогда мои чувства становятся более позитивными, и я играю с ней в такой грубоватой манере, которая ей нравится. Осознание, по-видимому, трансформирует ее в моем сознании. Секундой ранее она была объектом для пинка; сейчас она — моя собака, со своими чувствами, и я не хочу причинять ей боль.

Если, с другой стороны, я избегаю своих пагубных чувств и не опознаю их как часть себя, или даже если я осознаю их, но борюсь с ними, тогда они становятся опасными. Бороться со своими чувствами — значит осуждать себя за их присутствие, и получается так, как если бы осужденная часть меня отвечает тем, что становится злобной.

Осознание, глубокое полное осознание всегда, как представляется, заставляет мою энергию действовать более позитивно.

***

Я начинаю думать, что нет деструктивных чувств, только деструктивные действия, и что мои поступки становятся деструктивными только тогда, когда я осуждаю и отрицаю свои чувства. Если я говорю, что не хочу чувствовать именно так, то я игнорирую тот факт, что я чувствую так и что это чувство есть я. Данное чувство — это одно чувство; нежелание так чувствовать естьдругое чувство, и оно не приводит к исчезновению первого чувства. Я могу изменить свою реакцию на чувство, но освободиться от него я могу не более, чем избавиться от себя. Когда я отрекаюсь от чувства, я не разрушаю его, я только лишаюсь своей способности влиять на него по своему желанию. Забраковывая его, я перестаю верить, что оно является частью меня, и в результате этого оно оказывается живущим собственной жизнью и принуждает меня реагировать на него привычным (стереотипным) образом. Но если я понимаю (вижу), что чувствую это чувство , тогда я сохраняю свою способность влиять на него по собственному выбору, а не боясь его.

***

Сегодня вечером маленький мальчик упал мне на колени и посмотрел на меня с надеждой на любовь. Я чувствовал скованность и неловкость. Я так напряженно бился над тем, как я “должен” чувствовать, что не сделал достаточно длинную паузу, чтобы понять, как я действительно чувствовал. Возможно, опасение, что я не чувствую любовь, которую я мыслил как должное, было беспочвенным и она могла обнаружиться, если бы я не боялся всмотреться в себя.

***

Когда Гейл заболевает, я обижаюсь, затем сержусь, затем ничего не чувствую. Я чувствую обиду: она предъявляет мне требование, которое я не могу исполнить (я не могу быстро исправить положение вещей); она использует мое драгоценное время; она создает беспорядок. Затем я чувствую гнев, поскольку думаю, что не должен обижаться, когда кто-то болен. Затем я предписываю себе и своим эмоциям заткнуться всем вместе. Но если в середине всего этого я делаю достаточно длинную паузу, чтобы вглядеться внутрь себя, то обнаруживаю, что эти негативные чувства видятся поверхностными и что более глубоко во мне есть более позитивные, любящие чувства. Мне трудно сохранять с ними контакт в таких обстоятельствах, и я наверняка теряю их, если пытаюсь действовать более сочувственно, чем ощущаю.

***

Если я не приму свои ошибки, я совершенно точно буду сомневаться в своих достоинствах.

***

Если я действительно приму свое поведение, то не буду больше рассматривать его как ошибку.

***

И мое тело, и мои эмоции есть моя данность, и мне также бесполезно осуждать себя за чувство испуга, незащищенности, эгоизма или мстительности, как и сходить с ума из-за размера своей ноги. Я несу ответственность не за свои чувства, а за то, что я с ними делаю.

***

Мне в такой же степени бесполезно пребывать не в духе по поводу мысли, которая у меня только что была, как и критиковать себя за что-то, что я сделал в прошлом году. О'кей, то — это то, что я только что подумал; сейчас же это является тем, что я думаю.

***

“Ты не должен так чувствовать”. — Мои эмоции не порождаются в соответствии с законами аристотелевской логики. Мое сознание не может знать, что мое тело “обязано” чувствовать. Мое тело во всех случаях имеет свои собственные причины, чтобы чувствовать таким образом, как оно чувствует, и все уже принято во внимание (что мое сознание не может сделать) так, что и не может возникнуть иного чувства.

***

“Не осуждай себя за свои чувства”.

“Даже за осуждающие?”

***

“Не переживай”.

“Но я переживаю”.

***

Я чувствую, что я чувствую то, что я чувствую.

***

Меня просто попросили куда-то пойти. Я сказал: “Я не могу. Я должен остаться дома. Гэйл больна”. Очевидно, я не принял ответственность за мои действия. Надеюсь, в следующий раз мне достанет мужества заявить, что я делаю то, что я делаю, потому что я хочу это делать.

***

Я замечаю иногда, что думаю “я должен сделать так-то и так-то” для того, чтобы скрыть мое желание так сделать. Если я “должен” сделать так, то мне не надо признавать, что я хочу или чего я не хочу.

***

Требование быть неэгоистичным является невозможным идеалом. Каждый из нас полностью эгоистичный в том смысле, что мы всегда делаем то, что хотят отдельные части нашего “я”. Щедрость переживается, по крайней мере, как столь же стоящая, как и жадность. Эгоизм ни хорош, ни плох по своей природе — это зависит от направленности нашего эгоизма, соответственно тому, помогает ли он или вредит.

***

Есть ложь в моих высказываниях, которая взрывается в разговоре и удивляет меня. Иногда я предпочитаю исправлять эти обманы прямо на месте и, когда я так делаю, то обнаруживаю, что у большинство людей мнение обо мне не ухудшается. Эта разновидность лжи, когда я ее замечаю, обычно помогает мне понять, в чем я ощущаю неадекватность — зоны, где я мог бы быть более принимающим самого себя.

Другой род ложных высказываний проявляется, когда я думаю, что могу предвидеть последствия того, что я сделал. Тогда у меня возникают фантазии о том, как я могу (собираюсь) объяснять дела. Я заметил, что если эти фантазии продолжаются незамеченными, то они имеют тенденцию убеждать часть меня, что дела случились более благоприятно, чем это было на самом деле, и я прекращаю лгать — наполовину поверив, что это правда. Но если я осознаю эти фантазии, то могу что-то сделать, чтобы разрушить этот паттерн: я могу сделать весьма ясным для своего сознания, что действительно случилось и что мне надо бы сказать, если я хочу сказать правду. Я нахожу, что одно лишь это нередко требует настойчивой попытки. Однако, после этого я обычно хочу сказать правду, и если я и не говорю правды, то гораздо лучше ощущаю ложь.

***

Когда я оцениваю свои фантазии по тем ценностям, которые они выражают, то удивляюсь их мелочности.

***

Часто мои фантазии выражают скорее то, как я хотел бы чувствовать, а не то, как я чувствую. Вот человек, которого я боюсь, и я фантазирую роль очень сильной личности — когда в действительности я чувствую слабость в отношениях с ним. Хочу ли я реализовать себя? О'кей, реальность в том, что я боюсь его.

***

Если я обнаруживаю, что боюсь быть избитым, то не должен выбирать между либо повиновением диктату страха, либо сопротивлением ему; у меня есть альтернатива — осознать то, что я чувствую в этот момент, и разрешить себе делать все то, что вырастает из этого. Самоосознание умножает мои варианты, мою сферу выбора.

***

Страх — это помеха, препятствующая мне прислушиваться к интуиции.

***

Тревога, страх, паника и т. п. — это бегство от чего-то. Что-то есть там, в уголке моего сознания, какая-то мысль, какой-то образ, на который я не хочу взглянуть, от которого я хочу убежать.

Страх часто есть признак того, что я избегаю себя самого.

***

Может быть естественный, здоровый страх, но страх, который я не люблю и которому не хочу повиноваться, — это страх, заставляющий меня действовать вопреки моим собственным чувствам или действовать до того, как я осознаю свои чувства. Это обычно боязнь не понравиться другим людям. Чаще всего это страх не сделать то, что, как я (молниеносно) предполагаю , ожидают другие. Я чувствую себя меньше, слабее и менее индивидуальным после того, как действовал под влиянием этого рода страха. Я хочу быть осведомленным об ожиданиях окружающих, но не хочу подчиняться их деспотическому воздействию. Если я непроизвольно делаю выбор, противоположный ожиданиям других, я все равно остаюсь под контролем. Что я хочу, так это действовать на основе любви и уважения к себе самому.

***

Способ быть наиболее полезным другим людям заключается для меня в том, чтобы делать то, что именно сейчас было бы наиболее полезно мне.

***

Я не столько заинтересован в том, что я делаю со своими руками или словами, сколько в том, что я делаю со своими чувствами. Я хочу жить из себя, а не в себя.

***

Большинство слов возникали как описание внешнего мира, отсюда их неадекватность в описании того, что происходит внутри меня.

***

Хотеть сделать что-нибудь — это желание, а не грамматическое предложение. Когда я “решаю”, что хочу сделать, я перевожу мое желание в предложение и затем следую этому предложению; я вынимаю это желание из моего тела и помещаю его в мое сознание. Вопрошание себя “Что я хочу сделать?” пробуждает в сознании мои привычные ответы на этот вопрос, привносит неотносящиеся к делу вещи, которые я “должен” хотеть сделать, и оно игнорирует тот факт, что может и не быть адекватных слов для описания того, что я чувствую в этот момент.

***

Форма большинства ситуаций подразумевает, по традиции, соответствующую эмоцию: например, твоя жена обрушивается на тебя, поэтому ты бесишься (когда в действительности ты можешь быть возбужден). Я часто реагирую скорее по методу “как надо” чувствовать, чем так, как я чувствую . Смущение или нерешительность — явные признаки такого поведения.

***

Если я хочу прояснить, что именно я хочу делать в этой ситуации, тогда было бы полезно для меня быть уверенным, что я знаю разницу между тем, как я вижу этих людей и как каждый мне о них рассказывает. Я не рассматриваю Руди как злобного. Как я его вижу? — здесь я сталкиваюсь с проблемой того, как я действительно вижу его в этот момент в противоположность попытке остаться в согласии с тем, как я говорил каждому о своем взгляде на него.

***

Я могу вернее понять, что я действительно чувствую, если думаю “я” вместо “ты” и перестаю говорить с собой в третьем лице. Третье лицо предполагает публику и таким образом навязывает социальное “должен”.

***

Анализ — это осуждение. Я спрашиваю себя: “Почему ты хочешь сделать это?”. Это зловредный вопрос. Я ищу мотив, который уже пред-осудил как недостойный меня. Вопрошание о моих мотивах ведет к решению помешать желанию, имеющемуся у меня. Более разумным подходом было бы принять желание как мое и просто пытаться изучить его направление, пытаться скорее прояснять его, чем осуждать.

***

Большинство решений, возможно, все, уже были сделаны на каком-то более глубоком уровне и мое прохождение через процесс рассуждений, чтобы добраться до них, кажется по меньшей мере излишним.

Вопрос “Что я хочу сделать?” может часто быть опасливой реакцией на подсознательное решение, которое я уже сделал. Он, по-видимому, совершенно отличается от вопроса: “Что я действительно хочу сделать?” или, лучше “Что я действительно сейчас чувствую?”. Эти вопросы подтверждают, что в любой данный момент времени я испытываю разнообразные чувства и что то, что я хочу делать, заключается в том одном чувстве, которое наиболее важно для меня. Если я могу обнаружить его, тогда желаемое действие будет очевидным и, вероятно, воспоследует естественным образом. На простейшем уровне, если я чувствую “я испытываю жажду”, то не должен спрашивать “Что я хочу сделать?”.

***

Иногда единственный способ для меня выяснить, что же я хочу делать, заключается в том, чтобы двинуться вперед и что-нибудь сделать. Тогда, в тот момент, когда я начинаю действовать, мои чувства проясняются.

***

Быть собой включает и принятие риска относительно себя, принятие риска нового поведения, попыток новых способов “быть собой”, так, чтобы я мог понять, что есть то, чем я хочу быть.

***

Если желание писательствовать не сопровождается действительным писательством, то это не желание писательствовать.

***

Стоя перед холодильником:

Если я вынужден спрашивать себя, голоден ли я, значит, я не голоден.

***

Кто-то спрашивает: Предпочитаешь ли ты сделать так-то– и так-то? В моем сознании образуется картина и, в зависимости от того, что я в ней вижу, это нравится или не нравится, и я говорю, да, я сделаю так, или нет, я так не сделаю. Но эта картина не является пред-познанной, она представляет из себя смесь прошлых опытов, которые будут более или менее непохожи на предстоящее событие.

***

В моей жизни я испытываю нечто такое осязаемое, что становлюсь в тупик от того, почему для этого нет слова в английском языке. Другие люди, с которыми я разговаривал, тоже испытывают это, некоторые намного сильнее, чем я. Это чувство “теперь время сделать это”. Часто, когда меня спрашивают, почему я еще не сделал чего-то, ответом бывает, что у меня это еще не пошло вперед. Астронавты получают сигнал, который приближается к описанию того, что я чувствую, чем что-либо другое из слышанного мною. Это: “Все системы ИДУТ”. — Но они могут, по крайней мере, сказать вам, откуда они идут.

***

Мое интуитивное ощущение естественно верного поступка в данных обстоятельствах, когда оно действительно работает, видимо, каким-то образом принимает во внимание будущие события. Я чувствую “Делай это” и могу видеть смысл этого еще до результатов.

***

Слушать свою интуицию — значит отождествляться со своим целостным осознанием, быть своим целостным опытом, а не только своим сознательным восприятием. Мое тотальное осознание синтезируется в спокойное чувство направления, которое находится над рассудком.

***

Только когда мое внимание становится фиксированным, я действую скорее как часть, чем целое. Когда я предпочитаю свое сознательное восприятие своему целостному осознанию, то не могу более слышать ритм целого.

Спокойствие сопровождает целое. Страх сопровождает часть. Интуиция движется вне фокуса сознательного восприятия, сосредоточенного на конкретном предмете.

***

Было сказано, что каждый из нас в конечном счете одинок. Я предпочитаю думать о том, что (есть) здесь и теперь, как о единственном конечном счете, но это (первое выражение), вероятно, означает то, что наши мгновения одиночества кажутся каким-то образом более истинными, более реальными. Слово “Бог” начинает обретать смысл для меня только тогда, когда я одинок. Оно не имеет значения для меня в дискуссии. Я не думаю, что религия является привлекательным предметом для интеллекта. Я могу верить только тогда, когда я не говорю об этом.

Я нуждаюсь в одиночестве, как нуждаюсь в пище и отдыхе, и, как питание и отдых, одиночество наиболее удовлетворительно, когда оно соответствует ритму моих потребностей. Регулярно планируемое одиночество не удовлетворяет меня.

Одиночество как понятие употребляется скорее неправильно. Для меня быть в одиночестве означает объединение — возвращение — единение меня и природы, меня и бытия (жизни); воссоединение меня со всем. Для меня одиночество в первую очередь означает собирание частей меня вновь вместе — объединение меня самого, посредством чего я снова (еще раз) могу увидеть, что маленькие вещи малы, а большие вещи — велики.

Я верю (думаю, полагаю), что одиночество является глубоким и нужным актом любви к себе и самопринятия.

***

Когда я был “религиозным”4, то временами получал очень расстраивавшие меня результаты, пытаясь постоянно полагаться на свою интуицию в управлении собой. Это говорит о том, что я должен использовать свою интуицию тогда, когда она во мне проявляется; использовать созерцание, когда мне созерцается; использовать рассуждение, когда это представляется естественным, и т.д. Внутренне противоречиво до абсурда думать, будто я должен всегда полагаться на свою интуицию, поскольку окончательно рассудил, что это лучше всего.

***

На прошлой неделе я играл в игру. Я пытался предсказать, что я вынужден буду делать через пять минут или через две минуты. Я обнаружил, что независимо от моего старания я чаще ошибался, чем оказывался прав, а когда я прав, то было очевидно, что предвидение достигалось столь неустойчиво, что результаты казались случайными. Я также столкнулся с радикальным различием между моей фантазией о будущем и самим действительным опытом. Мое предсказание является в основном смутным прорисовыванием категории деятельности, тогда как сам опыт состоит из настроения, мыслей, телесных ощущений, подробных восприятий и т.п., и ничто из этого не является полностью похожим на то, что я испытывал раньше. Я открыл, что когда я осознаю все это (коренную непредсказуемость и неусматриваемость (неосязаемость) ближайшего будущего), то нахожу невозможным впадать в скуку. Когда я пишу это, я убежден, что скука — это фальшивая концепция будущего. Моя тоска покоится на моем ожидании, что ближайшее будущее будет “тем же старьем”. Я не способен (не могу) ожидать неминуемого изменения и пребываю (остаюсь) скучающим.

***

Я замечаю, что в моменты скуки думаю, будто устал от внешнего мира, но я в действительности устал от своих мыслей. Именно это банальное, повторяющееся, незаметное размышление производит неудовольствие. Принятие (усвоение) спокойного сознавания (осознавания) своего рода установки на прислушивание (к себе) обычно освежает мой разум и соединяет мое внутреннее состояние с жизнью.

***

Если мое внимание рассеяно (блуждает), то существует нечто, что оно ищет, и, очевидно, оно не хочет быть там, куда я его направляю под предлогом (под именем) самозваной обязанности.

***

Планирование устраняет скуку обещанием перемены. Но, как это ни иронично, план есть только мое решение вообразить измененное будущее, а если оно воспроизведется слишком точно, то исключит спонтанные случайности.

Иногда моя тоска работает так: мне не нравится то, что я делаю, а я не могу придумать, что бы еще сделать, или то, о чем я думаю, кажется далеким и неисполнимым. Мой разум скачет от одного неудовлетворительного плана к другому, а моя скука углубляется, и я становлюсь все более расстроенным. Когда это случается, я нахожу полезным прекращать свои попытки “решить”. Представление, будто один только мой интеллект должен выбирать (решать), превращает мое тело в объект и расщепляет меня. Но если я делаю паузу и начинаю очень внимательно осознавать поток чувств внутри себя, то я тут же ( presently ) чувствую импульс изнутри, спокойно указывающий мне, что делать, или я замечаю, что я уже действовал и что “решение” не было частью этого. Иногда то, “что делать”, заключается в том, чтобы продолжать сидеть.

***

Нет необходимости всегда думать словами. Слова часто мешают мне действовать интуитивным образом в полной мере. Страхи, нерешительность и расстройство вскормлены на словах. Без слов они обычно прекращаются. Если я перестаю мыслить словами, а прислушиваюсь к ситуации и просто остаюсь открытым, когда пытаюсь вообразить (вычислить), как я должен относиться к чему-то, особенно к незнакомому, то обнаруживаю, что действую в более уместной, более непосредственной, часто оригинальной, иногда даже смелой манере. Слова временами хороши, чтобы оглядываться назад, но они ограничивают меня, когда необходимо действовать в настоящем.

***

Когда я критикую другого человека, когда я рассматриваю его поведение как “вину”, моя установка включает следующие чувства: я мыслю его как одинарную вещь (вместо имеющего много сторон, проявлений). Я питаю отвращение к нему. Я “просто не могу понять” его поступка. Он видится неизвиняемым. И я думаю: ему же “прекрасно известно”. Если я переживаю подобные чувства, то в действительности сталкиваюсь с моим собственным самоосуждением. “Вина” означает фиаско в попытке встретиться со стандартом. Чьим? Моим. Поведение другой личности является “плохим” или “непонятным” согласно моему опыту с самим собой . Мои критические высказывания о нем сводятся к следующему: если бы я сказал так или поступил бы таким образом, то думал бы о себе как о самолюбивом, упрямом, незрелом и т. д. Часть меня желает действовать подобным образом или представляет меня действующим таким образом и осуждает это. Если я понял, почему так поступаю или хочу так действовать, и прощаю себя за это, то после этого не стану осуждать того человека. По поводу его я становлюсь опечаленным, потому что есть нечто во мне, что я не понимаю и до сих пор не принял.

***

Просто потому, что они не заплатили всю их ренту, Лорсон пытался представить Мака и Лору виновными в уголовном преступлении. Я чувствую омерзение по отношению к нему. Я рассматриваю его как маменькиного сынка и хиляка. Он видится чем-то, на что следует наступить.

Но если бы он застрелил их, что бы я почувствовал? Вероятно, не гнев; но гангстер на моем месте мог почувствовать гнев. Если бы Лорсон проявил себя как каннибал по отношению к ним, съел бы их, я совсем бы не почувствовал гнева, а только шок, изумление и, возможно, даже что-то вроде жалости к нему.

Принцип, кажется, состоит в следующем: это “вина”, если я тоже способен на это, и болезнь, если я на это не способен.

***

Если я чувствую отвращение к кому-нибудь, если обнаруживаю, что я игнорирую или отворачиваюсь от кого-то в группе, то я, вероятно, отрицаю внутри себя нечто, что эта личность представляет (собой) как правда обо мне.

***

Если то, что ты делаешь, мучает меня, я могу понять, что твой недостаток есть также и мой недостаток.

***

Критика, которая осуждает почти всех, есть критика, отражающая мое самоосуждение.

***

У меня есть два принципиальных способа обнаружения тех областей, в которых я не умею видеть себя. Первый — осознание тех качеств в других людях, которые раздражают меня. Второй — распознавание комментариев (высказываний), которые вызывают у меня защитные реакции (делают меня обороняющимся). Все, что мне нужно делать, чтобы обнаружить, что раздражает меня в поведении других людей, так это пересматривать мои последние встречи, но мне значительно труднее исследовать их, когда я защищаюсь. Я могу определить это лучше всего по следующему признаку (синдрому): я быстро отвечаю. Я чувствую необходимость говорить пространно и ощущаю нетерпение, когда меня прерывают. Я объясняю. Я пытаюсь убеждать (уговаривать). Но я чувствую себя расстроенным (фрустрированным), даже если кажется, что я имею успех, как если бы ущерб уже был нанесен. Я торопливо мыслю и чувствую сильное сопротивление паузам и обдумыванию, как будто что-то будет утеряно, если я это сделаю. Мое лицо выражает неподвижность и серьезность. Я обычно избегаю зрительного контакта сразу после того, как слышу комментарий (объяснение). Я неспособен воспринять комментарий (высказывание) каким-либо иным образом, кроме серьезного; слова никогда не кажутся мне ясными (легкими) и смешными. Когда моя реакция становится очевидной для присутствующих, они часто воспринимают ситуацию легко. Я чувствую, что что-то неправильно понято и неправильно использовано.

***

Теперь, когда я знаю, что, критикуя другого, разглядываю свою собственную ошибку, я предпочитаю быть очень честным и весьма особенным (конкретным) в своей критичности. После честного понимания того, как я думаю об этом недостатке, присущем кому-то еще, я затем могу рассмотреть свое собственное поведение с удивляющей новой ясностью. (Этот способ критики работает лучше всего, когда я проделываю его молча).

***

Когда я чувствую себя защищающимся, то меня больше всего устраивает, если я остаюсь сознающим свою оборонительную позицию и все же продолжаю действовать именно так оборонительно, как мне нравится это делать.

***

Никто не бывает неправ. Самое большее — кто-то неинформирован. Если я думаю, что человек не прав, то либо я не знаю о чем-то, либо он. Так что если я не хочу играть в превосходство, лучше всего мне надо выяснить его точку зрения.

***

“Ты ошибаешься” означает “я не понимаю тебя” — я не вижу того, что видишь ты. Но тут нет ничего ошибочного: ты просто не я, и это не ошибка.

***

Я всегда оказываюсь чувствующим или старшинство, или подчиненность, выигрывающим или проигрывающим, лучше или хуже, чем все остальные. Моменты превосходства бодрящи, но редкими и благословенными моментами являются те, когда я чувствую (себя) равным.

***

Нет такой вещи, как “наилучшее”, в мире индивидуальностей.

***

Откуда эта потребность подразделять, классифицировать и аккуратно упаковывать каждое новое знакомство? Для меня попытка классифицировать нечто столь сложное, как индивидуальное человеческое существо (просто) демонстрирует мою собственную ограниченность. Суждение по поводу другой личности — это абстракция, которая включает в себя отсутствующие качества и отбрасывает то, что уникально для нее. Если я классифицирую кого-то, то превращаю его в вещь. Единственный для меня способ установления связи с этой личностью — переживать общение с ним, а не размышлять о нем.

***

Это: Общаться с Билли — такая тягостная обязанность! Почему он такой зануда (тормоз)?

Против этого: Общаясь с Билли, я возлагаю на самого себя тягостную обязанность. Как я делаю ее такой тягостной?

***

Способ разрешить желание разделить мои семейные (супружеские) невзгоды с кем-то еще и одновременно оставаться лояльным к Гэйл заключается в том, чтобы выразить их как мои собственные проблемы, а не как порожденные ею.

***

Когда Брюс сказал, что с трудом ладит со своей матерью, он мне понравился еще больше. Мне нравится человек с ошибками, особенно когда он знает о них. Ошибаться — это человечно; я чувствую себя неуютно среди богов.

***

У меня выбор — быть правым или быть человечным.

***

Если я вижу кого-то, кого я критиковал, то обычно особенно хорошо к нему (отношусь).

***

Невозможно создать обобщающее (общее) утверждение, покрывающее каждое исключение, и даже разговор так часто состоит из указаний каждого участника на очевидные исключения из утверждений другого собеседника.

Я не могу законно не согласиться с тем, что ты говоришь о себе, только с тем, что ты говоришь о том, что не является тобой. Самое большее, что я могу ответить на то, что ты говоришь о себе, — что я другой (что я отличаюсь от тебя).

Утверждения, которые взаимодействуют наиболее ясно — обо мне, о тебе, сейчас, здесь; и все конечные решения являются настоящим.

***

Обобщение — это утверждение о том, что нечто, истинное для меня, также истинно и не для меня (и для других). Я замечаю, что часто разговариваю (беседую) обобщениями, чтобы создать иллюзию, что моя “истина” разделяется (и другими). Таким образом я создаю (собираю) некоторую (небольшую) поддержку (тождество, однообразие) для моей индивидуальности и чувствую (себя) не? таким одиноким.

Иногда, когда я обобщаю, то говорю “Давайте представим (притворимся), что я Бог”, и, конечно, этот другой человек оспаривает такое утверждение (точку зрения) бесконечно. Но я замечаю, что если другой человек настаивает на своем и представляет свои мысли как свои мысли, то я обращаю больше внимания на то, что он говорит и глубже заглядываю в себя.

Если ты говоришь мне, как ты это видишь, нежели о том, как это “есть”, тогда это помогает мне более полно изучить (открыть) то, как я это вижу (понимаю).

***

Когда бы я ни обнаруживаю себя, аргументирующим за что-то с большой страстью, то могу быть уверенным, что я неуверен (неубежден).

***

Я нахожу почти невозможным сделать сильное декларативное утверждение в разговоре без ощущения небольших изводящих (придирчивых) сомнений и оговорок.

***

“Я согласен” и “я не согласен” — это невозможные состояния сознания. Нет двух людей, которые могут думать точно одинаково или противоположно. Иногда я говорю “согласен”, потому что хочу избежать стычки; иногда я просто хочу заставить другого человека замолчать. Обычно я говорю “не согласен”, когда хочу выпятить себя.

***

Есть важное различие между высказыванием человеку, как я его воспринимаю, и добавлением аргументов для поддержки правильности моего взгляда. Мои чувства по поводу другого человека не требуют обоснования — я замечаю их не дедуктивно.

***

Когда кто-то не соглашается со мной, то я не должен начинать немедленно пересматривать только что сказанное.

***

Люди не хотят от меня, чтобы я всегда соглашался с ними. Они могут ощущать, что это фальшиво. Они могут понимать, что я пытаюсь контролировать их: я соглашаюсь с ними, чтобы заставить их полюбить меня. Они чувствуют: “Я не хочу существовать для того, чтобы 5 любить тебя. Я существую НЕ для того, чтобы любить тебя”.

***

Негативная обратная связь лучше, чем никакой. Я предпочел бы иметь (дело) с человеком, ненавидящим меня, чем с тем, кто меня не замечает (смотрит поверх меня). Пока он ненавидит меня, я различаю 6.

***

Изнасилование, охота, бросание камней в диких животных, покупка экзотических домашних животных, собирание цветов, критика выдающихся людей может иногда быть попыткой вступить в контакт, даже достичь тождества с тем, что свободно, прекрасно и так пугающе непохоже на нас.

***

Если кто-то критикует меня, я ничего от этого не теряю. Это не критика меня, а критическая мысль, исходящая от него. Он выражает свои мысли и чувства, а не мою сущность.

Я понял, что прежде действительно боролся за свою собственную самоценность; вот почему я так отчаянно хотел, чтобы люди любили меня. Я полагал, что их любовь ко мне была объяснением меня, но это было пояснением по поводу этих (других людей).

***

Вопрос, который я могу задать себе после восприятия критики: “Привносит ли его утверждение какое-то прозрение в меня?”, а не: “Истина ли это?”. Если я говорю “Это истинно”, то эти слова в действительности означают “Я думаю о себе точно так же”. Во всяком случае, никто не знает, является ли это истиной.

***

“Что за осла я из себя сделал”. — Нет, не я произвел впечатление. Это было его впечатление от меня. Я сталкиваюсь (встречаюсь) 7 не как однозначная вещь. Я не предопределяю направление реакции. Существует любое количество способов, которыми (другая) личность может реагировать на то, что я делаю. Это его ответственность, какой выбор он предпочитает. (Понять это немного труднее, если я “сильно поддеваю”).

***

Я не обязан реагировать на критику с чувством обиды. Это моя интерпретация смысла для меня , которая причиняет боль. Боб говорит: “Иногда ты действуешь как трехлетний ребенок”, или Эстер говорит: “Ты производишь впечатление проповедника”. Какое значение имеют эти комментарии для меня? Именно я тот, кто должен выбрать их интерпретацию как унизительных; они не являются врожденно такими. Именно я тот, кто должен создать контекст и назвать это плохим. Я полагаю, что если бы я был в большей степени осознающим и принимающим способ, которым я живу, если бы я лучше был знаком с “собой”, я не чувствовал бы себя таким критикуемым и хвалимым словами других людей, а был бы уверенным в своем оценивании их правильности для меня.

***

Небезопасность может означать недостаток самопознания: я не безопасен с самим собой — я не могу полагаться на себя — я не знаю, как я действую. Я небезопасен до такого уровня, до какого храню части своего “я” скрытыми от меня самого. Или небезопасность может означать, что я знаю, как я действую, но не думаю, что это достаточно хорошо. Когда я обнаруживаю себя пытающимся вычислить заранее, как я должен действовать (то есть, спланировать это), то это показывает мне недостаток во мне уважения к этому моему способу моего бытия собой — я не могу быть уверенным в своей способности быть совершенным и поэтому должен создавать (внешние) правила. Или же, по-другому, я мог бы просто ошибаться и быть человечным.

***

Потребность “широко рекламировать себя” — это, вероятно, то, что заставляет меня, Пола и т. д. излишне много разговаривать. Страх, что меня недостаточно много, подталкивает меня, поскольку мой опыт говорит мне, что в прошлом правильные слова имели успех у людей — “Если я могу просто сказать верные слова, то я понравлюсь этим людям”.

***

Хвастовство — это полускрытое, несомненное повторное перечисление прошлых достижений, которое я обычно незаметно вставляю в разговор под фальшивыми предлогами — как противопоставление восхищенному соучастию в каком-нибудь текущем признании или достижении с другом.

***

Прошлой ночью я стал использовать ругательства (в разговоре) с Биллом, когда подумал, что звучание (моих прежних слов) мягче, чем то, как я себя (на самом деле) чувствую. Очевидно, я хотел ругаться для того, чтобы стать более настоящим — или звучать более реалистично?

***

Когда я ругаюсь, то делаю нечто иное, чем говорю что-то.

***

Сквернословие больше привлекает внимание других людей к моим словам, а не к моим мыслям.

***

Возможно, если бы я не боялся просто “быть собой”, то был бы по-естественному забавным. Возможно, юмористический ответ мелькает в моем сознании, но страх того, что могут подумать люди, если я просто выпалю (сболтну) свои мысли, убивает его.

***

Мои междометия “ага” и “угу” проистекают из моей потребности ответить немедленно, говорить без какого-либо перерыва, как если бы трата времени на размышление была стесняющей (смущающей).

Интерпретация (толкование) паузы является их проблемой.

***

Если я чувствую себя принужденным отвечать на каждый вопрос, то это я принуждаю себя.

***

Может быть, мне бы лучше больше не говорить, они могут устать слушать меня. Но я продолжаю разговаривать, потому что я хочу так, потому что это есть делание чего-то для меня, а не потому, что это что-то для них. Так что вопрос в том, хочу ли я поговорить еще.

***

Я хочу сказать что-то этому человеку, но приходит страх: “Лучше не буду” (он может неправильно понять, он может спешить, и так до бесконечности). Эти страхи не основаны на настоящей ситуации, они основываются на прошлом, и я не должен руководствоваться тем, что когда-то произошло неправильно. Мы оба находимся здесь в настоящем. Какая ситуация сейчас?

***

Есть что-то в комплиментах, что отпугивает меня. Частью причины может быть то, что я боюсь получать что-то, что может быть впоследствии отобрано. Я отдаю себя в руки другого человека, если позволяю моим эмоциям полагаться на его утверждение.

Другая причина: я поставлен в затруднительное положение и теперь должен наблюдать за своими действиями, чтобы поддерживать в нем то же самое представление обо мне. Еще одно: есть часть меня, которая знает, что я не так хорош, как предполагает его комплимент.

Еще одно: я часто был неискренним, высказывая подобное же.

***

Оба, Билл и Боб, обвинили меня желании сделать их моим отцом, когда я чрезмерно комплиментировал им. Что мотивирует меня возвеличивать другого человека, чем он есть в жизни? Возможно, это потому, что я считаю это хорошим и хочу, чтобы это было предметом обожания. Я хочу потерять себя в этом. Я не знаю, что это плохо, просто чрезмерно. Это кажется очень похожим на то, как становишься влюбленным до безумия в прекрасную женщину.

***

Способ управлять похвалой — честность. Лаурель сказала: ”Ты один из добрейших людей, которых я когда-либо знала”. Я мог бы сказать: “Я верю, что я добр, но добр не так, как ты видишь меня. Мы узнали друг друга недавно, и я показал свои лучшие стороны 8. После того, как узнаешь меня лучше, полагаю, ты согласишься, что я могу быть безмозглым, как любой парень”.

***

Моя дружба с Лаурель, кажется, служит типичным примером той диалектики, через которую проходят многие мои вновь образующиеся дружеские связи. Сначала мы видели только достоинства друг друга. Сейчас мы видим только недостатки друг друга. Если мы преодолеем эту последнюю стадию, тогда, может быть, увидим друг друга и действительно будем друзьями.

***

Иногда мои контакты с людьми являются разочаровывающими. Иногда после того, как я с кем-то был, я чувствую себя неудовлетворенным и слегка разражен, как если бы я (зря) потратил свое время. Это подсказывает мне теперь, что эти чувства возникают из разрушения моих ожиданий. Я начинаю с желанием чего-то от этого человека и не получаю этого. Что я мог желать: одобрения, помощи, веселья, развлечения (бегства от скуки), признания, любви, секса, оправдания.

***

Если я нуждаюсь в твоем одобрении, то не могу видеть (понимать) тебя.

***

Я нуждаюсь в одобрении, но теперь, когда я больше не ребенок, не обязан получать его от любого человека.

***

Неприязнь — функция потребности. Я хочу что-то от тебя, что ты не обеспечиваешь, и поэтому мне не нравится это обстоятельство, и я называю тебя плохим. Белка, которая живет позади моего шалаша, становится фурией, когда бы я не опоражнивал отбросы. Я не нуждаюсь в ее одобрении, и ее гнев веселит меня. Но если бы она была моей домашней любимицей, и я нуждался бы в ее общении (сотрудничестве), тогда тот же самый гнев раздражал бы меня. Я не испытываю неприязнь к камню, даже если он на моем пути, или к облаку, даже если оно проливает на меня дождь. Если я нуждаюсь в чем-то от тебя, тогда я слышу твои слова только как “да”, “нет”, “может быть”, или как раздражительно бессодержательные (ненаправленные на предмет, интересующий меня). Я не могу воспринять тебя, как ты есть, и не могу начать видеть мир так, как ты его видишь.

***

Большинство разговоров, видимо, проводятся на двух уровнях — словесном (вербальном) и эмоциональном. Вербальный уровень содержит то, что принято говорить в обществе, но используется как средство удовлетворения эмоциональных потребностей. Вчера знакомая рассказывала о чем-то, что некто ей сделал. Я говорил ей, почему, как я думаю, этот человек поступил именно так, а она очень опечалилась и начала спорить со мной. Сейчас причина ясна. Я слушал ее слова и не обратил внимания на ее чувства. Ее слова описывали то, как ужасно этот другой человек обращался с ней, а ее эмоции говорили: “Пожалуйста, пойми, как я (себя) чувствую (что я переживаю). Пожалуйста, прими мои чувства так, как я их выражаю”. Самым последним, что она от меня хотела услышать, было объяснение поведения этого другого человека.

***

Я разговариваю потому, что я чувствую, и я разговариваю с тобой потому, что я хочу, чтобы ты знал, как я чувствую.

Мои заявления — это просьбы.

Мои вопросы — это заявления.

Мои мелочи — это приглашение быть друзьями.

Моя болтовня — это мольба: Пожалуйста, смотрите на меня как на неспособного к этому. Пожалуйста, уважайте меня.

Мои аргументы настаивают: Я хочу, чтобы ты показал уважение ко мне, соглашаясь со мной. Это способ, которым я это говорю.

И моя критика информирует тебя: ты только что задел мои чувства .

***

Если я игнорирую эмоциональную мольбу (эмоциональный призыв) и отзываюсь (реагирую) только на слова, я не буду общающимся с тобой, здесь не будет струи понимания между нами, я не буду чувствующим тебя и поэтому буду разочарованным, и ты — тоже. Сердце любого разговора — это требование, основанное на моих эмоциях. Если я чувствую себя расстроенным (фрустрированным), это хороший сигнал о том, что я (не воспринимаю) избегаю (сторонюсь) эмоций, которые ты пытаешься передать — я не сделал достаточно большой паузы, чтобы спросить: “Что ты действительно хочешь от меня?”.

***

Я не хочу слушать только то, что ты говоришь. Я хочу чувствовать, что ты имеешь в виду (подразумеваешь).

***

Я не буду привязывать тебя к твоим словам. Глубокие эмоции часто выражаются в нелогичных словах.

***

Я хочу, чтобы ты был способен сказать что-нибудь.

Даже то, что не имеешь в виду.

***

Я боюсь твоего молчания из-за того, что оно означает. Я предполагаю (подозреваю) в твоем молчании то значение, что ты начинаешь скучать или теряешь интерес, или составляешь обо мне собственное мнение без моего контроля. Я полагаю, что пока я удерживаю тебя беседующим, я могу знать, что ты думаешь.

Но молчание может также означать доверие. И взаимное уважение. Молчание может означать “жить и давать жить”: понимание, что я есть я, а ты есть ты. Это молчание есть подтверждение, что мы уже вместе — как два человека. Слова могут означать, что я хочу обратить тебя в друга, а молчание может означать, что я принял то, что ты уже им являешься.

***

Мой опыт показывает, что откровенная (прямолинейная) честность со своими чувствами дает мне больше эмпатии с чувствами других людей. Мои чувства, кажется, являются более истинными регистраторами чувств другого человека, чем мой интеллект. Чтобы лучше воспринять (понять), что происходит в нем, я иногда спрашиваю себя не “Что происходит в нем?”, а “Что я чувствую, что в нем происходит?”. Для того, чтобы увидеть (понять) яснее, что он переживает (чувствует), я иногда (временами) должен перестать слушать то, что он говорит и что я думаю, и посмотреть внутрь себя. Тогда, если я говорю, исходя из этого внутреннего ощущения, и рассказываю ему, что я понимаю, что ему (хочется) сказать, он обычно поправит меня, если я не воспринял это правильно.

***

Я должен делать эти вещи для того, чтобы общаться: становиться чутким (знающим, осознающим тебя) к тебе (открывать тебя). Делать тебя знающим меня (открывать себя). Быть готовым меняться во время нашей беседы и иметь желание показывать мои изменения тебе.

Общению, чтобы иметь смысл, нужно быть живым (иметь жизнь). Оно должно превосходить “ты и я” и становиться “мы” (превосходить “меня и тебя” и становиться “нами”). Если я по-настоящему общаюсь, я вижу в тебе жизнь, которая не есть я, и принимаю участие в ней. И ты видишь и принимаешь участие во мне. Через несколько шагов мы затем вырастаем из наших старых личностей и становимся чем-то новым. Чтобы иметь такой род соучаствования, я не могу вступить в разговор, зажав (захлопнув) себя. Я должен вступить в него с утраченными границами. Я должен отдать себя этому отношению и желать быть тем, что вырастает из этого.

***

“Разговаривание в” и “разговор о” кажутся (имеют вид) общением, но не являются таковыми. Гэйл и я “разговариваем о”, когда мы приходим в дом другой супружеской пары, и единственное, что весь вечер говорится: “Да, и не так ли это”, как будто правилом было быстро найти что-нибудь вне нас, о чем поговорить и что, как мы все соглашаемся, ужасно. Единственные личные комментарии делаются, пока мы едем в машине домой.

У меня есть два способа разговаривания “в” другого человека вместо “с” ним: Разговаривание (с целью) для того, чтобы (пленить) его (вовлечь в думание) мыслью, что я прав, и разговаривание с целью звучать правильно для себя.

***

Прошлой ночью я неожиданно понял, что каждый из нас напрасно тратил много энергии, пытаясь соотнести то, что мы хотели сказать, с тем, что другой человек только что сказал. Смешное “долженствование”. Я вижу (понимаю) теперь, что не всегда был честным, когда так делал. Часто я не мог сказать, какая связь образовалась во мне, которая привела меня к желанию сказать то, что я сказал, поэтому я хотел сфабриковать связь с дискуссией для того, чтобы иметь основание объявить каждому (всем) хорошую причину для моего желания высказаться. Причина же была просто в том, что я хотел сказать. “Я хочу сказать так-то и так-то –”, (а) не “То, что вы сказали, поднимает этот вопрос –”.

***

Если я хочу общаться с тобой, я должен постоянно информировать тебя о моих чувствах. Вопрос часто прячет мои чувства. Иногда это моя попытка узнать твою позицию прежде, чем раскрывать свою, или это иногда скрывает критику, на риск предъявления которой я не хочу идти. Если я спрашиваю тебя: “Почему ты говоришь это?” или “Это то, что ты действительно думаешь?”, то я показываю тебе немного из того, что я чувствую. Вместо этого я заставляю тебя защищаться без прояснения того, на что внутри меня я хотел бы твоего ответа.

Чем более абстрактный вопрос ты задаешь мне (“Ты действительно счастлив? Любишь ты человечество? — Свою страну? — Бога?”), тем более невозможным для себя я нахожу вступление в контакт с каким-нибудь чувством вообще.

Я испытываю чувства, которые приводят меня к желанию открыть рот и говорить, но не вопросительно, а требовательно. Мои слова проистекают из моих эмоций; мои эмоции декларативны, а не интеррогативны (вопросительны). Даже мое чувство любознательности есть выражение того, что я хочу.

***

“Ты обязан сделать” означает “Я хочу, чтобы ты сделал”, так почему бы не сказать это прямо?

***

Когда я говорю “ты должен”, то избегаю обязывать себя. Я приписываю тебя к некоему предполагаемому объективному стандарту и заявляю (говорю), что обстоятельства или приличия или что-ты-должен диктует, что ты делаешь это, пока я претендую на то, чтобы оставаться вне этого.

***

Но если я просто оповещаю тебя о том, что чувствую, твоя реакция может дать мне много откровенной информации обо мне — или по меньшей мере о нас.

***

“Давайте не воспринимать это как личное” — Если то, что ты говоришь, не относится ко мне как к личности, тогда это просто слова без смысла. Но давайте не воспринимать (это) как личное только по поводу друг друга, давайте воспринимать (это) как личное о самих себе.

***

Написанные или высказанные, чем более личными, чем более уникально применимыми к нему являются мысли человека, тем более я нахожу, что то, что он говорит, имеет значение для меня. Обычно для меня находится больше мяса в писательских дневниках, чем в сочинениях.

***

Многие люди думают, что они действуют так, как чувствуют, когда кому-то (что-то) высказывают. Кто-то критикует меня, и я отвечаю, называя его сукиным сыном. Мое чувство не в том, что он сукин сын; мое чувство в том, что он обидел меня: “Ты задел мои чувства, и теперь я хочу задеть твои”. Запуск вербальной атаки прикрывает мои чувства обиды проявлением силы. Я сержусь (расстраиваюсь), когда думаю, что кто-то обидел меня так, что я беспомощен сделать что-то по этому поводу.

***

Я сержусь на Гэйл, когда она просит меня сделать что-то, если я чувствую, что, отказавшись сделать то, что она просит, я продемонстрирую, что я не такой, как я люблю о себе думать.

***

Есть ли здоровый гнев? Когда я защищаю себя против покушения, направленного на разрушение меня — это здоровый гнев. Когда я нападаю на человека потому, что он напоминает мне об отвергнутой части меня — пытаюсь вычеркнуть тот образ меня и убрать его вместе с собеседником, — тогда этот гнев нездоровый.

Но почему я могу легко сердиться на Гэйл и даже не чувствую этого по отношению к моему боссу, который постоянно оскорбляет меня? Я должен бояться потери чего-то и настраивать себя на снижение агрессии. Он ругает меня, и я немедленно начинаю выискивать “истину” в его критике и, таким образом, становлюсь единственным оружием, которое может навредить мне.

Болезненное сомнение в себе разрушает гнев. Я испытываю свой здоровый гнев, как ответ на то, что я вижу, что он делает, но более точно — это восстание против того, что я делаю с собой. Этот хороший гнев проистекает из самоуважения и объединяет (укрепляет) меня. Это говорит мне, где я есть, и утверждает мое право быть здесь. Мой здоровый гнев есть мое желание быть сознательным и быть заметным (замеченным, понятым), и быть эмпатически собой.

***

Я рад, что Гэйл доверяет мне, и наши отношения достаточно способны к тому, чтобы временами взрываться во мне.

***

Я могу взаимодействовать с людьми намного лучше, если понимаю, что никто и никогда не испытывает одинаковых чувств ко мне или к кому-либо еще достаточно долго. И, соответственно, саморазрушительно верить, что я должен любить кого-либо все время.

***

Эстер может испытывать неприязнь ко мне время от времени, и я хочу уважительно относиться к этому, не пытаясь быстро изменить ее чувства, как если бы они были неправильными (неверными).

***

Если мы не существуем как индивидуальности, тогда наши отношения не существуют.

***

“Все, что я хочу от тебя — принять меня таким, какой я есть”.

“Да, и все, что я хочу от тебя — принять меня, не принимающего тебя”.

***

Я не могу предположить, что эта женщина хочет секса со мной просто потому, что я хочу секса с ней, но я могу открыть свои глаза и увидеть, есть ли у нее желание, и обоснованно рискнуть и спросить ее — не пытаясь предопределить ее ответ построением моего вопроса.

Если она может выбрать любого мужчину, которого пожелает, то, вероятно, не выберет меня, но я был весьма привлекателен для многих женщин, далеких от идеала и знавших об этом. Вопрос не в том, каков я на фоне всех мужчин. Вопрос в том, являюсь ли я сексуально привлекательным для этой женщины в это время. “Сексуален ли я как черт, или полноват?” — на этот вопрос нет ответа, но “Как я ей кажусь?” ответ может иметь. Чтобы получить ответ, я должен смотреть на нее, а не на себя.

***

Если мое сексуальное желание женщины столь сильно и устойчиво, что нарушает мое общение с ней, тогда я могу доставить и ей, и себе удовольствие, сказав об этом. Я делал так несколько раз в своей жизни и в каждом случае чувствовал, что женщина принимает это (хотя однажды это не понравилось ее мужу). Некоторые удивляли меня тем, что говорили о таком же чувстве ко мне, некоторые не испытывали ко мне влечения, одна женщина промолчала. Но во всех случаях, кроме последнего, наше общение после этого казалось намного свободнее.

***

Я ощущаю себя чувственно привлеченным к Лии, когда она входит в дверь с Биллом. Теперь, если я открыт, если я расширил свое осознание, включив присутствие Билла, присутствие Гэйл, мои эмоции и т. д., тогда мой ответ будет в ритме с ситуацией как целым. Только пока я ментально (психически) близорук, мои действия (поступки) становятся чрезмерными или ограниченными.

***

Мне не нравится, как я вел себя по отношению к Алисе. Я видел перед собой очень привлекательную женщину и, однако, постоянно вел себя как бесполый “хороший парень”. Когда я чувствую, как мужчина, я хочу и действовать, как мужчина, а не как вежливый евнух.

***

Ты говоришь, что хочешь быть мне другом. Я знаю, что ты подразумеваешь, что хочешь иметь отношения с моим сознанием, но не с моим телом. Я могу понять это и не буду просить тебя, чтобы ты относилась ко мне так, как ты не хочешь. Но я также отказываюсь кастрировать себя. Если ты хочешь иметь меня в качестве друга, ты должна принять и мой пенис вместе со мной.

***

Какая разница между “Я хочу есть” и “Я хочу секса”?

Согласие.

***

Предположим, я хочу секса с женщиной. Если она не хочет секса со мной, и я позволяю себе полностью принять этот факт, тогда, вероятно, я никогда снова не захочу ее таким образом.

Но я сомневаюсь в этом.

***

“Я совершенно не могу послать ее прочь”. — Это не так. Это я не могу допустить мою ненужность (бесполезность) для нее, я не могу позволить себе быть вычеркнутым из ее жизни.

***

“Все, что я хочу — быть любимым”. — Желание быть любимым, быть достойным любви в действительности есть не желание того, каким я хочу быть, а то, какими, по моему желанию, должны быть другие.

“Мне нужны твое сердце и твои глаза, и твои уши, и твое прикосновение, и твои слова. Я хочу, чтобы ты смотрела на меня, слушала меня, чувствовала меня, говорила со мной и любила меня”. Но, отдавая то, что я хочу, обнаруживаю у себя все, что мыслил недостающим.

***

Несколько месяцев назад я обнаружил, что особенное ощущение в животе, которое я раньше интерпретировал как “голод”, когда я прислушался более внимательно, оказалось “напряжением”. Теперь, когда у меня возникает это чувство, мне больше нравится глубоко дышать и выпрямлять (вытягивать) спину, чем идти к холодильнику. Когда я был в Беркли, то пережил очень сильные ощущения, которые интерпретировал как сексуальное желание. Позднее я близко познакомился с несколькими женщинами, но не имел с ними секса, и эти ощущения уменьшились. Может быть, эти желания были больше потребностью в друзьях (компании), чем в половых партнерах. Но сейчас я в горах и один большую часть времени, и эти чувства пришли вместе. Вполне логично для меня предположить, что в Беркли я на самом деле переживал одиночество. Но я думаю, что более хорошим ответом будет то, что те ощущения не являются словами (“напряжение”, “голод”, “одиночество”). Чувства — это ощущения, и нет двух совершенно одинаковых чувств.

***

Я не чувствую “я хочу”. Я чувствую “мне недостает”. Я решаю “я хочу”.

***

Я более осторожен теперь, когда перескакиваю от “я чувствую” к “я хочу”. Я понимаю теперь, что этот скачок является разницей между ощущением отсутствия (чего-то) и решением, как самым лучшим образом восполнить это. Чем более чутко я прислушиваюсь к отдельным ощущениям (чувствам), которые я переживаю в этот момент, тем более удовлетворительно я могу решить, каким словом назвать их и какое действие предпринять. Иногда чувство оборачивается совсем не “недостатком”.

***

Пока я беспокоюсь о том, что ты думаешь обо мне, я закрыт для тебя, я не пускаю тебя в себя; фактически, я не позволяю тебе существовать как личности — я делаю тебя своим зеркалом. Пока я озабочен тем, что ты думаешь обо мне, я даже не думаю о тебе.

Мой выбор — использовать собственный разум. Я не нуждаюсь в твоем разуме. Я хочу познавать тебя, слушать тебя — а не себя. Я уже слышал все, что могу сказать. Ты есть то новое, что есть в этом разговоре.

***

Чтобы видеть, я должен иметь желание быть увиденным.

***

Если человек снимает свои очки, я могу лучше слышать его.

***

Пока я тебе что-то даю (даже “любовь”), у меня нет необходимости тебя замечать.

***

“Мне все равно, что подумают люди”, — это наиболее нечестное выражение в английском языке. Я говорю это потому, что хочу поверить, будто мне все равно, что люди думают, или я хочу, чтобы ты (думал, будто мне все равно).

Дело не в заботе, а в способе, которым я осуществляю заботу. Провести все утро в ванной — действительно значит не заботиться о том, что люди думают; это фактически нежелание позволять людям думать. Внимание, которое я уделяю тому, что надеваю, к длине своих волос, к своему весу и т. д., предназначено для контролирования того, что люди будут думать.

И если я не задергиваю шторы, ты можешь застать меня врасплох и составить свое собственное мнение!

***

Я, бывало, недолюбливал социальные функции, поскольку считал себя искренним мизантропом. Что я не понимал, так это то, что я ненавидел обязанность защищать себя, тяжелую и неприятную работу поступка без признания его. Теперь, когда я чувствую себя свободнее в том, чтобы позволять себе одиночество и разрешать другим любить или не любить меня по их выбору, я утерял большую часть этой антипатии к социализации.

***

Я узнал многое о себе, наблюдая себя в отношении к другим. Когда я изучаю себя с помощью себя, я в действительности изучаю результаты предыдущей встречи.

***

Воспринимаются не вещи, а отношения. Ничто, включая меня, не существует само по себе, — это иллюзия слов. Я есть отношение, всегда меняющееся.

***

Я иду вдоль по улице, а парень, ожидающий автобуса — который ждал здесь бог знает как долго — неожиданно находит нечто более интересное для разглядывания, чем живое человеческое существо. Я делаю то же самое.

Я избегаю взгляда в глаза незнакомцу, потому что не хочу доставить ему неудобство, или я отворачиваю глаза так, чтобы он не мог посмотреть внутрь меня?

Что это такое во мне, чего я не хочу, чтобы он увидел?

***

Что-то внутри меня не позволяет мне оставаться с плохим мнением о другом человеке. Неприязнь для меня является неприятным чувством. Меня огорчает, когда я слышу, как кто-то критикует своего знакомого, и мне неудобно, когда я присоединяюсь к этому. Ненависть кажется ее собственным наказанием, но что-то во мне возрадывается во вновь обретенном уважении. Как акт веры, как ответ на то, что чувствует очень глубоко внутри меня, я думаю о другом человеческом существе следующее: Независимо от его нынешнего настроения (и я хочу уважать его, каким бы оно ни было), он хочет быть моим другом. По той единственной причине, что я тоже человеческое существо, он хочет чувствовать любовь ко мне и хочет, чтобы я чувствовал любовь к нему. Глубоко внутри себя он желает, чтобы мы были близки.

***

Одно стало отчетливо ясно: все знакомства проходят. Поэтому я хочу сделать максимум в каждом контакте. Я хочу быстро сблизиться с людьми, с которыми встречаюсь, потому что мой опыт показывает, что мы недолго будем вместе.

***

Насколько я действительно люблю людей? Если бы я был отрезан от людей на 20 или 30 лет — полностью отрезан, — я бы любил слушать крики с верхних этажей, визг детей, лай собаки, громкий звук проигрывателя. Я не хотел бы, чтобы это все замолкало, когда я собирался спать, а смаковал бы это, даже если бы просыпался.

***

Я люблю людей, когда я люблю их за существование в качестве людей, а не за то, что они молодые или старые, красивые или унылые. Я желаю быть способным любить то, что человек создал, просто за то, что это создал человек: улицы, телефонные столбы, здания, машины. Легко любить природу. Почему? Я был научен тому, что природа привлекательна. Но форма, ритм, грация, мелодия, цвет субъективны. Почему шум дорожного движения для меня не музыка, а музыка — не шум?

Я люблю себя, когда я являюсь самим собой.

***

Любовь объединяет части в целое. Любовь объединяет меня с миром и с самим собой. Работой моей жизни по-хорошему могла быть любовь. Любовь — это целостная вселенная. Отчужденность — это разделенная вселенная. Отчужденность отделяет меня от меня самого и от других. Любовь — это взгляд, который может видеть все как одно и одно как все: “Я и мой отец — одно целое”. Есть ли здесь всего лишь одна реальность и одна истина? Любовь указывает мне, где все мнения и сущности объединяются.

Как я получаю любовь? Она у меня есть. Я должен отбросить свои определения любви. Любовь — не высказывание людям приятных вещей, или улыбка, или совершение хороших поступков. Любовь есть любовь. Не стремитесь к любви, будьте ею.

Я люблю, потому что я люблю.

***

Есть несомненная красота в нищете, потере и покинутости. Есть несомненная сила и величие в страдании. Седины, штормы, руины, возраст — мощные предметы для живописи. Даже куча хлама может вызвать восхищение.

***

Дело не в том, что нет зла, несчастных случаев, уродств, мелочности, ненависти. Дело в том, что есть более широкий взгляд. Зло существует в частности. Совершенство существует в целом. Противоречие видится при близорукости. И я могу выбрать этот широкий взгляд — не потому, что я всегда должен, — но я всегда могу.

***

Идеи чисты. Они парят в безоблачной небесности. Я могу взять их и посмотреть на них, они изложены в книгах, они ведут меня вниз этим узким путем. И утром они на месте 9. Идеи прямые?

Но мир круглый, и смертный беспорядок — мой друг.

Пойдемте пройдемся со мной по этой грязи…

К читателю:

Я получил удовольствие, создавая эту книгу, но сейчас я ощущаю некоторую ее ограниченность и хочу ознакомить с моими оговорками.

Во-первых, мои заметки иногда звучат как аксиомы, и мне это не нравится. Я не могу помыслить неизменную истину в форме утверждений, которые я когда-либо слышал или читал; почему тогда я должен быть способен сделать такое? Некоторые утверждения возвращаются ко мне время от времени, а другие, что имели мало значения, когда я их проглатывал, затем всплывали на поверхность с удивляющей силой; но нет ни одного, которое оставалось бы неизменной ценностью для меня.

Во-вторых, я продолжаю думать об исключениях из того, что я написал; или, может быть, они являются дополнениями, а может быть и то и другое истинно. Например, прошлой ночью я услышал, как говорю другому мужчине: “Давайте не будем воспринимать это личностно”, в очевидном противоречии тому, что я писал в одной из своих заметок. Какая-то часть меня решила реализоваться, и получилось так, что мой стиль быть конгруэнтным именно в данный момент не стал работать в отношении этой личности. Но он принял это мягкое замечание и даже применил его к себе несколько раз после этого. Последовала строго абстрактная дискуссия и продолжалась несколько часов. Она доставила ему большое удовольствие и сделала нас ближе, чем мы были.

Мое третье замечание касается тех случаев в этой книге, когда я говорю о моем выборе положительного во мне для действия вместо отрицательного. Это звучит хорошо, когда я пишу об этом, но, если откровенно, я не испытывал “выбор”, “решение” и “волю” как точное содержание того, что эти понятия означают. “Я решаю” предполагает стартовую точку, спонтанное творчество, тогда как то, что я переживаю внутри себя, это больше поток, поток, который всегда в движении. Я теку в одном направлении, а не в другом, и когда я замечаю это направление, то говорю себе: “Я решил”. Если выбор в действительности есть предпочтение одной части меня другой, тогда мои решения должны разделять меня и отчуждать неизбранные части. Что я вижу (понимаю) в своей жизни, так это постоянно углубляющееся осознание, которое объединяет меня по мере того, как доходит до самой моей сердцевины. Мое осознание углубляется, и мое поведение (то, что я называю в этой книге “выборы”) становится более позитивным. Я испытываю (переживаю) глубину осознания и уровень позитивности как одно (целое). “Выбор” подразумевает, что они отделены друг от друга, и, таким образом, делает проявление “воли” более важным, чем это есть (на самом деле).

Четвертое замечание состоит в том, что я продолжаю поиски “высшей истины”, и это нарушает мое чувство завершенности данной книги. Например, я говорю о принятии моих чувств и отказе от осуждения себя за негативные чувства, но я сейчас удивляюсь, если мои отрицательные чувства не оказываются столь же ценными, как и позитивные. Конечно, это верно, что моя категория отрицательных чувств все время сокращалась. Теперь я вижу новую полезность в печали, тревоге (беспокойстве), сомнении и страдании. В этой книге я говорю о том, как скука иногда побуждала меня творить. Недавно я обнаружил, что усталость может быть восхитительным чувством, если я ценю ее. А несколько недель назад я открыл, что посредством признания ценности чувства мести я постигаю свое сострадание (сочувствие). Это произошло так: После выслушивания большого количества злобной (как мне показалось) критики я обнаружил в себе много спонтанных мстительных фантазий. Я пытался принять их, но чувствовал, что застреваю (вязну) и что ничего продуктивного не происходит. Затем мне довелось проделать нечто большее, чем просто принять свои фантазии. Я пытался последовать за ними. Я пытался радоваться им и производить их даже больше и лучше. И случилась удивительная вещь. После того, как я создал фантазию с особенно жестоким завершением, то неожиданно увидел эту личность в совершенно новом свете — я увидел с его стороны — и почувствовал понимание и теплоту к нему, которых не испытывал до этого.

Я теперь больше не уверен, что любовь — самая великая вещь в мире, что она в любом случае лучше для меня или для тех, кому я ее выражаю, чем, скажем, гнев. Гнев других людей сделал для меня до черта много: я не думаю, что предпочел бы заменить эти моменты любовью. Доверие к тому, что происходит во мне, кажется более разумной установкой, чем отсортировка. И если существует что-либо хорошее в мире, по поводу чего я начинаю думать, что должен в первую очередь видеть это в себе, то чем больше я всматриваюсь, тем более обнаруживаю: что бы я ни чувствовал, это именно для меня правильно.

Теперь же, если это истинно, — а я еще не уверен в этом, — что я приду к уважению, даже к потребности во всех своих чувствах, неважно, какие они, а не просто к их принятию, тогда мне нужно переписать большую часть этой книги. Но если я сделаю это, то, конечно, уже не буду в той же самой нынешней ситуации, а так как ситуация изменяется, вместе с ней изменяются и мысли, которые полезны для меня. Ответом для меня должно быть использование идеи так долго, пока она полезна (применима), и смелость, чтобы расстаться с ней, когда она уже послужила своей цели. Мысли и книги, иногда великие религии и некоторые люди обеспечивают мне более широкий взгляд, но потом я чувствую недомогание общеизвестности (банальности) и знаю, что пришло время для меня двигаться дальше и, возможно, однажды вернуться, а может, и нет.

Пятое замечание, которое я хочу сделать, состоит в том, что суть записанного в этой книге обычно заключается в выражении просветлений (инсайтов) по поводу моих текущих проблем. В то время, как я пишу, я нахожусь в состоянии учащегося, становящегося, достигающего, а не в состоянии знающего и достигшего. Я пишу о коммуникации (общении), поскольку нахожу для себя трудным разговаривать с людьми. Я пишу о своих сексуальных желаниях, потому что учусь иметь дело с ними. Следовательно, то, что я написал здесь является неизбежно несовершенным и застывшим — постижением истины и не-истины. Я замечаю, что иногда использую превосходные степени, чтобы выразить новое для себя открытие, подобно ребенку, бьющему себя по голове “чтобы это прошло сквозь его толстый череп”. Я иногда использую обобщения (генерализации) с той же целью, или иногда для того, чтобы расширить гегемонию моей “истины”, или иногда для того, чтобы убедить вас — заставить вас принять мою истину за свою (для себя), и посредством этого получить иллюзию расширения самого себя. Часто писательство служит для меня той же самой цели, что и дискутирование — проверкой (тестированием), чтобы понять, может ли идея выдержать анализ (рассмотрение), но временами оно заходит дальше и является криком о помощи.

Когда я пишу это, то чувствую, что последнее замечание, которое хочу сделать, является самым важным. Я понял, что (стремление) “быть действительным (реальным, самим собой)”действует иногда как новый род религии, новая форма самооправдания, новый перфекционизм или даже как извращенный новый снобизм. Я испытал это недавно, когда обнаружил себя спорящим против чьей-то еще истины на том основании, что его истина претендовала быть универсальной, тогда как я знал , что вся истина — индивидуальна. В результате я стал кричать на него: “Ты не должен говорить мне, чем я не должен быть “ — или — “Я не принимаю твое неверие в принятие”. Я также чувствую, что злоупотребляю идеей быть действительным (настоящим), как только обнаруживаю себя, беспокойно взвешивающим свои слова и поступки, и это происходит, как только я очень старательно бываю “настоящим”. Когда я делаю это, то всего лишь играю новую роль — роль “настоящей личности”. Расчет не входит в (понятие) быть настоящим. Забота о том, как выглядеть, тоже не входит в него. Быть действительным (реальным, настоящим) — это больше процесс пребывания в движении, чем попытка становления. В действительности я не должен быть собой, хотя иногда возникает такое чувство, — я уже являюсь собой. И это для меня одновременно и легче всего осознать, и труднее всего.

Хью Пратер

Июль, 1970

Чама, Нью-Мексико